В ночь твоего прибытия

      Галадриэль разбудило низкое и ласковое солнце. Наконец-то она просыпается не под вечер, и в этот раз — не одна. Вчерашний день был коротким и завершился двумя бокалами вина. Трофейного, как он выразился. «Ты привыкнешь» — она буквально влила эти слова себе в рот. А потом он любил еë до наступления темноты и снова поил, позволяя забыть о вражде и обиде.       Осевшая злость на дне еë души шевельнулась, как речной ил. Но язык бы не повернулся назвать его Сауроном — он не был отвратителен. Он вывел еë из тьмы, где отвратительна была она. Допустим, он не собирался покорять людей силой, но не исключено, что он объединит их с орками и направит на эльфов. Зачем она осталась тут, зачем придала такой смысл его поступку? Просто планы еë тëмной стороны не сошлись с его — вот и всë.       Но ведь он не пытался придать еë тьме хоть какое-то направление. Он делился с ней планами, когда его голос звучал в еë голове, и там не было ни слова о насилии. «Дать людям лучшую жизнь в землях, забытых создателем». И помимо всего - его любовь к ней. Галадриэль не сомневалась, что он влюблëн, она знала из первых уст, она видела, что так бывает. И он прав, их нельзя сравнивать ни с кем — эльфийку и падшего майа. Даже если бы она не полюбила его, ей необходимо было остаться с ним, в логове врага. Но она полюбила.       Саурон лежал рядом и смотрел на неё из-под лениво прикрытых век.       — Ты спал со мной? — спросила Галадриэль.       — Нет.       — Ты ведь не спишь, не так ли?       — Как тебе сказать. Думал, что не сплю, но однажды это случилось.       — Давно?       — В ночь твоего прибытия.       — Разве это не странно?       — Всë, что началось после нашего сражения, странно.       Он приблизился к ней и запустил пальцы в еë волосы. Перебирая прядь за прядью, он рассеивал остатки хмельного сна. Его взгляд был изучающим и восхищённым.       — Почему ты хотел меня отпустить? — спросила Галадриэль.       — Ты хочешь, чтобы прогнал? Хочешь, чтобы я облегчил тебе совесть?       — Это я могу сделать сама. Я всë ещë убеждаю себя, что нахожусь здесь, чтобы подглядывать за тобой, пользуясь твоим… расположением.       — Ещë каким. Я сейчас более чем расположен…       Галадриэль развернулась в его объятиях, подставив шею под поцелуи, давая рукам возможность блуждать по еë груди и животу.       — Что будет если я уйду? — спросила она.       — Что будет, если ты сбежишь? — поправил Саурон.       Она запротестовала, остановив его ладонь на своих бёдрах.       — Этого не случится, - прошептал Саурон.       — Почему?       — Я не дам тебе уйти без ответов.       Он оперся на локоть и заглянул ей в лицо.       — Спрашивай, Галадриэль.       Проведя пальцем по напряжëнному лбу, он пометил поцелуем межбровье.       — Здесь очень много вопросов.       — Почему мне так легко любить тебя? — спросила Галадриэль.       — Потому что я прекрасен.       Глаза его вспыхнули, зрачки превратились в щëлочки. Он уложил еë на спину и с шипением обнажил острые зубы, из-за которых показался узкий раздвоенный язык. Эльфийка пнула его коленом в живот.       На шее Саурона проступила чешуя и стала быстро захватывать его грудь и лицо.       — Ты мне эти штучки брось! — вскричала Галадриэль. Она ударила его кулаком в челюсть и хлестала по щекам, пока он не сбросил змеиную маскировку.       — Не нравлюсь, — произнëс он разочарованно.       — Почему же, тебе очень идëт, это я ещë на плоту приметила.       — Я хотел явиться тебе змеем, когда ты звала меня. Уверен, ты бы не устояла.       — Я была не в себе, у меня есть оправдание.       — Я и теперь могу его тебе обеспечить.       Он снова выпустил змеиный язык, провëл им по еë груди, обернул вокруг соска и стал нежно затягивать, как петлю. Галадриэль треснула Саурона по лбу. Рассмеявшись, он лизнул еë шею тёплым человеческим языком.       — Ты можешь принять любой облик, но сохраняешь это лицо, почему? — спросила эльфийка.       — Первый созидающий порыв был таким.       — Халбранд?       — Да, любовь моя. Но я привыкаю к новому облику и со временем перестаю направлять внимание на его поддержание. Особенно если он мне приятен. От эльфийского я рад был избавиться.       — Почему же змея, раз ты хотел испугать меня? Почему не волк? — спросила она, сжав зубы и приготовившись услышать что-то горькое.       — Смутить, а не пугать, — ответил он мягким вкрадчивым голосом, — и совсем не хотел бы тебя расстраивать. Снова.       Саурон провëл подушечками пальцев по щеке любимой, стирая дорожку одинокой слезы.       — А змеи мне по нраву, — продолжил он, — можно сказать, что я люблю их. К тому же, они очень эротичны. Только в таком обличье я смог бы заняться с тобой любовью.       Галадриэль поморщилась. Ей тоже были по нраву змеи, отец выбрал их символом рода, но иметь любовника-змея — нет, для этого она недостаточно искушëнная.       — Ты любил раньше кого-то, как меня?       — Ты не сомневаешься в моей любви, не так ли?       — Нет, — ответила Галадриэль и тяжко вздохнула.       — Так, как тебя — никого.       — А телесное притяжение?       — Способ выражения этой любви.       — Ты бывал так близок с кем-то раньше?       — Так — не был. Трахал ли я эльфов? Да. И людей.       — Ты мне расскажешь, — шептала Галадриэль, позволяя себе окончательно разомлеть.       — Да, только сначала я трахну эльфа, — проговорил Саурон в еë губы.       Медовые губы… Ему показалось глупым это наивное сравнение, когда он услышал простецкую балладку в исполнении нуменорского певца. Праздновали что-то, плясали, выпивали. Он прибился к ошалевшей от радости компании. Кто-то протянул ему кружку с элем. Последовала и другая, а потом был поцелуй с бойкой девушкой, которая увлекла его в ближайший переулок. Он оставил еë, едва ощутил реакцию своего тела на близость женщины. Это затягивало, как выпивка, когда тело требовало очередную кружку. Он мог стряхнуть с себя хмель в одно мгновение, но ему хотелось поддаться. Он вернулся к празднующим, выпил ещё и пошатываясь побрёл в своë скромное жилище…       От Галадриэль исходило сияние. В солнечном свете можно было разглядеть мелкое мерцание еë кожи, тронутой лëгкой ипариной. Влага еë рта утоляла жажду, которой он не знал до встречи с ней. Скользя внутри неë, он увлекался тëплым тягучим потоком их общего желания. С ней он понимал, что любовь неизменна во все времена и доступна всем созданиям Единого.       — Наша встреча неслучайна, — шептал он, вдыхая аромат волос Галадриэль.       Мирдания не была медовой. Как не были ещё несколько эльфиек. Певуньи, художницы и кто разберёт, чем были заняты эти остроухие бестолочи. Стреляли глазами и каждая считала себя единственной, поскольку с каждой он проворачивал один и тот же номер: запретная страсть как угроза его миссии. «Мы должны быть осторожны, милая. Расскажешь кому — и мне придётся покинуть ваш город. Открой свой рот».       Неутомимые и выносливые, в отличие от смертных женщин — он проверял их на прочность, а они терпели боль и готовы были задохнуться, принимая в глотку громадный член Аннатара. Тела без изъянов, крепкие мышцы, а ведь они не носили мечей и не проводили полжизни в седле, — эльфийки были занятным опытом. Даже не опытом, а экспериментом.       Предложить леди Галадриэль член казалось святотатством, пока он завоëвывал еë сердце. А ворвавшись впервые в еë разум, он оказал наивысшую честь, предложив сразу всë, что способен дать. А ещё он просил. Кого вообще он когда-либо просил? Только она заслуживала его внимания, уговоров и его правды. Только она заслуживала его любви.       С Мирданией он был особо жесток. Он не собирался брать то, что она простодушно предлагала, и уже этим мстил ей за зелёное платье, очертания низкорослой фигуры и за случайный блик в еë локонах. Он вырвал из своей души комплимент еë волосам, только чтобы звучать достаточно искренне и успокоить еë после столкновения с неведомым. А потом разозлился на себя за то, что осквернил подлинное сияние волос своей королевы сравнением с этой соломенной пародией. И с этой злостью он увлëк несчастную в свои покои.       Она не была соблазнительницей и не была привлекательна. Но именно с ней он завëлся так, что подумал придушить еë прямо в кровати. Он брал еë настолько грубо и безжалостно, что она умоляла прекратить. Он вытащил член и оросил пол своей злобой и тоской по возлюбленной, которой толком и не коснулся, подобной которой нет ни в этом королевстве, ни за его пределами.       Мирдания плакала. Саурону стало жаль еë, и ещë больше — себя. Она хотя бы получила то, на что напрашивалась. Его же цели были далеки от воплощения, а его мечты — еще дальше. Он загасил свечи, кроме одной в самом дальнем углу, чтобы не видеть еë черт. Он гладил еë по щекам, утирая слëзы, утешал еë тело поцелуями, задержавшись на маленьких грудях, и наградил разрядкой, которой добился нежными движениями пальцев. Большего он не мог для неë сделать. Ни одну из эльфиек он не ласкал языком между ног, ни одну из них он не захотел попробовать на вкус и редко удостаивал поцелуем в рот.       Мирданию не нужно было просить о молчании, но перед ней он невольно раскрыл частичку своей души, и это было еë приговором. Жалость прошла, как только она кончила, будто она взяла что-то, не причитающееся ей по праву. Как он презирал еë тогда!       Теперь, сжимая в объятиях свою любовь, чувствуя на губах еë вкус, он вспоминал о своих похождениях и не понимал, зачем вообще связывался с существами, бесконечно далекими от неë. Зачем мучил себя и их.       Ничтожные секунды во тьме чуть не свели с ума несчастное эльфийское отродье, вырожденку угасающего народа. Его королева провела там полгода, и ей понравилось. Она вместила его отраву, не расплескала свет, донесла его и поделилась с ним. Этот свет воззвал к нему, сподвиг на немыслимое — обратиться к Единому с молитвой. Использовать речь, от которой отвык даже разум, которую он с трудом произносил своим человеческим ртом. Одно лишь движение души, мгновенный ответ — и теперь его кровь алая. Разве может он быть чист?       — Мне пора выйти на улицу, — внезапно заявила Галадриэль, — не знала, что в этих краях может быть так солнечно осенью. Твоих рук дело?       — Ты обо мне высокого мнения, это безумно приятно. Но скорее это ты развеиваешь тучи, леди света. Она встала с постели, наклонилась над сундуком, а он не позволил ей одеться, вскочил на ноги, закружил еë на руках и понёс вниз.       Доедая завтрак голышом, сидя на коленях Саурона, Галадриэль проговорила:       — Это даже не разврат, это свинство. Ну кто так делает?       — Те, кому позволено всë. Королевская пара.       — Милорд…       — Милорд… Может все-таки мой король? Или Саурон в конце концов? Почему ты не называешь меня по имени?       — Атандиль, — выпалила она, и мир не рухнул.       — Прекрасно! То что нужно, — заключил Саурон.       Он почистил ароматное яблоко, отрезал кусочек и положил его в рот Галадриэль. Не удержался и припечатал быстрым поцелуем еë жующие губы.       — Навестим моих друзей?       — Наконец-то я увижу людей.       — Только не бей их, пожалуйста, они добрые и безвредные.       — А в каком качестве ты меня представишь?       — Моей жены, разумеется. Прекрасной нуменорской девушки лет эдак ста пятидесяти…       — Обман на обмане…       — Они мало что знают о Нуменоре, но союз эльфа и человека их насторожит, я не хотел бы сбивать их с толку.       — Хорошо, я накину капюшон.       — Его сорвëт ветром. Как смотришь на то, чтобы надеть чепец? Тебе пойдёт.       — Чепец?       — Замужние женщины зачастую покрывают голову. Это вообще удобно, когда занимаешься хозяйством.       — Ты ведь издеваешься сейчас?       — Ничуть. Просто боюсь, что ты опять набросишься, если я предложу изменить магией форму твоих ушей.       Она взяла его за руку и потянула за собой назад в покои. Встала перед зеркалом и принялась ждать. Он подошëл сзади, всë ещë обнажённый, как и она, и улыбнулся ей из отражения. Он заложил еë волосы за уши, осыпал поцелуями их острые кончики и отстранился. Пара взмахов ресницами — и они пропали. Галадриэль изумилась, потом сразу испугалась, ощупала свои округлые человеческие уши и едва успела подумать, что хочет вернуть всë как было — как снова стала остроухой.       Она повернулась к Саурону в замешательстве. Он поднял раскрытые ладони.       — Это не по моей команде, ты сама так захотела. Значит, наставница всë-таки учила тебя магии.       — Защите. Только без толку.       — Как же? Ведь я поверил, что ты отдашь мне кольцо. Почему ты презираешь колдовство?       — Это так неприятно — выглядеть не собой. А ведь это всего лишь уши.       — Я встречал эльфа, способного менять облик, — сказал Саурон и замер в ожидании.       — Ты же не хотел меня расстраивать, — злобно процедила Галадриэль. — Или это было до того, как ты меня трахнул?       Саурон рассмеялся.       — Я сделаю это снова. Сейчас.       Галадриэль попыталась уйти, но он не позволил.       — Я проиграл то сражение! Проиграл и в силе, и в магии, а потом сбежал в отвратительном обличье. Но Фелагунд был обречён.       — Молчи.       — Слушай меня, слушай, Галадриэль. Я уже признавался, что мне жаль. Мне жаль его, он был храбр, честен и песнь его была прекрасна. До боли прекрасна! Она оттеснила меня на грань сожаления. Она подняла во мне сомнения, страх и презрение к себе. Она звучит во мне до сих пор. Я пронзил его, чтобы он вновь не запел, и оттащил волка, не позволив растерзать его тело. Эльф вытянул из меня силы, и на бой с проклятым псом их не хватило. Пришлось сдаться и бежать.       — За это ты так ненавидишь Мелиан. За то, что так и не смог прорваться сквозь её чары, а её дочь тебя перехитрила!       — Я сам себя перехитрил. И делал это сотни раз за тысячи лет. И даже с тобой: я хотел подчинить тебя, но привязал себя к тебе.       Саурон подвёл Галадриэль к зеркалу, опустился перед ней на колени и лёг на пол у её ног.       — Не борись со мной. Разве ты не видишь, что победила? — сказал он, протягивая ей руку.       Галадриэль вложила свою руку в его ладонь, опустилась и оседлала его бëдра, наблюдая за своим отражением.       Нет, победившей она себя не чувствовала. Равно как и падшей, подчинённой, виноватой или проигравшей. Сжимая в ладошке член тëмного властелина, стонущего под ней, она видела в отражении его королеву, что бы это ни значило.       Услышав, как шумно он втягивает воздух сквозь сцепленные зубы, она приподняла бедра и позволила ему вонзиться в неё. Жестом повелев ему быть смирным, она начала трахать его, любуясь собой в зеркале. Это было самым распутным из того, что она делала, но всë же не последней из еë нереализованных фантазий. С каждым разом она желала его сильнее и призналась себе наконец, что уже не сможет его покинуть.       Она внезапно прекратила скачку и спросила:       — Это был валарин?       — Что?       — Не притворяйся, ты понял. Ты шептал заклинание в ту ночь, изгоняя из меня свою отраву.       — Отраву Моргота.       Он впервые назвал бывшего господина этим именем. Слëзы заструились из уголков его глаз, теряясь в чёрных кудрях.       — Что означали эти слова?       — Это была молитва. Молитва Единому.       Галадриэль потянула его к себе, заставив сесть, чтобы они могли обнимать друг друга, не разрывая связи. Она положила ладони ему на лицо и зашептала, утирая его слëзы:       — Мой король, мой прекрасный король. Я больше не буду с тобой бороться.       Она прижалась к его груди, а он стиснул еë так крепко, будто им не хватало соития, чтобы проникнуть друг в друга. Он насаживал еë на себя, лёгкую и сильную, крепкую и податливую, и был готов заключить себя навеки в человеческое тело.       Когда она затряслась в его объятиях и сдавленно всхипнула, он ослабил хватку и последовал за ней. Краткий миг земного блаженства, растворëнный в радости взаимной любви, являл собой великую милость Эру к своим созданиям.       Слëзы продолжали течь из человеческих глаз Саурона. Смертные плачут, когда им не хватает душевных сил. Силы его духа были неисчерпаемы, но тело не вмещало его восторга и благоговения. Он плакал, и этот плач был безмолвной молитвой.