Золотые часы

— Как рука? — спрашивает Кащей, когда Вова садится и захлопывает за собой дверцу «сотки». — Нормально. Зажила почти. Думал через пару дней в «Турист» вернуться, — как есть отвечает Вова. Кащей вздергивает бровь, меряет его оценивающим взглядом. Потом хмурится, но ничего не говорит: ни возмущается, ни одобряет, — а просто отворачивается к окну. Его пальцы нервно перебирают ткань на брюках, то сжимают, то разглаживают, и сам Кащей выглядит погруженным в какие-то свои размышления. Вова ерзает на сидении, косится на него, но никаких вопросов не задаёт. Хотя внутри все кипит от любопытства и напряжения. Зачем позвал с собой? Не из-за ранения же. А из-за чего тогда? Вова не боится. Нечего ему бояться. Но вот эти интригующие паузы, недомолвки и нагнетание ситуации изрядно бесят. Если бы они были одни, Вова не стерпел бы и прямо спросил, в чем дело. Но за рулём Демид, и приходится держать себя в руках, а язык — за зубами. — Значит так, Вова, — наконец говорит Кащей, когда машина вновь въезжает в город. — Придётся тебе, родной, из «Туриста» уйти. Не хочется, конечно, новых рокировок, но сам видишь, болото наше зашевелилось. — Почему уйти? Куда? — не понимает Вова. С Кащеем он категорически не согласен. Ему, наоборот, кажется, что лишние люди в гостишке сейчас не помешают. Раз Хайдер так трясётся за товар, что даже цену поднял, надо во что бы то ни стало доказать ему надёжность их охраны. — Без тебя справятся, — спокойно отвечает Кащей. — Сейчас там все равно народу дохрена. Муха не пролетит. Но ты ведь умный, понимаешь, что в следующий раз ударят скорее всего в другом месте. Вова покусывает губу. Не хочется признавать чужую правоту, но, видимо, придется. Нападение на «Турист», кем бы оно ни было организовано, вполне может запустить цепную реакцию. Новая цена на полиэтилен — не самое страшное. Вову напрягает другое. Он, как и Хайдер, считает, что виновных давно пора найти и наказать. А Кащей, будто нарочно, жует сопли и затягивает это дело. Как будто не понимает, чем все может обернуться. Или это какая-то новая тактика? Но если тактика, то очень уж ненадежная и глупая. Кащей же прекрасно знает, что почувствовав его слабость, ситуацией запросто попытается воспользоваться вообще кто-то третий. А это грозит уже новыми нехорошими последствиями. В чем тогда подвох? Но так глубоко копать Вова не рискует. Кащей вряд ли скажет правду. А его только на смех поднимет за неуемную инициативу. Поэтому Вова спрашивает то, что касается лично его: — И куда ты меня отправишь? — Никуда. Не ссы, за сто первый километр высылать не буду, — неприятно щерится Кащей. — Повышение тебя ждёт, Володя. Теперь меня сопровождать будешь. Вместе с Демой. — Он показывает подбородком на сидящего за рулём Демида. — Больно хорошо у тебя выходит опасность подмечать. Сперва Вове кажется, что он ослышался. Он даже разворачивается к Кащею всем корпусом, чтобы рассмотреть его как следует и убедиться, что он все же не шутит. Неужели все так плохо? Или дело, как обычно, в другом? — Настолько доверяешь? — не удерживается от колкости Вова. — Ишь че захотел, — ухмыляется Кащей, закуривает и мстительно выдыхает дым прямо Вове в лицо. — Я никому не доверяю, Адидас. Особенно тебе. Но я тебя в деле видел, а еще знаю, что ради своего брательника ты через голову прыгнешь, если понадобится. Он все-таки приоткрывает окно, и сквозняк вытягивает дым из салона. Вова молчит, хотя при упоминании Марата вдоль позвоночника прохватывает холодком. Кащей знает, на что надавить, чтобы добиться своего. — Вот допустим, — продолжает Кащей, — я скажу тебе, что забуду про его долг, если ты сукам всяким не дашь ко мне подобраться. Согласишься? Вова качает головой и невесело усмехается. — А как же бои? Раньше твои условия были другими. — Так обстоятельства изменились, — разводит руками Кащей, очень искренне округляя глаза. — Отменяются пока бои. Но если Хайдер захочет, чтобы ты против его пацанчика вышел, тут не обессудь. Придется выйти. Некоторым не отказывают. — А если это он за той стрельбой стоит? — озвучивает одну из своих версий Вова. Все равно терять нечего. — В этом случае до боя уже не дойдёт, — с удивительным спокойствием произносит Кащей. То, на что он намекает, Вове совсем не нравится. Война — это плохо. Она зацепит всех, тут уже не увернешься. Странно, что осторожный, просчитывающий все на несколько шагов вперед Кащей так легко об этом говорит. Вова давным-давно понял, что Кащей не любит открытого противостояния и не одобряет насилие по любому поводу. Ему проще договориться, найти посредников, заручиться поддержкой и разрулить конфликт без лишней крови. Раньше Вове это не особенно нравилось. Не врубался он, как в дворовых войнах обойтись без кулаков и разбитых рож. Он даже помнит, что их первая стычка произошла как раз из-за того, что Вова, по мнению Кащея, слишком много на себя взял, когда полез махаться с Разъездом, не получив добро от старших. Весь сыр-бор случился из-за пункта приёма стекляшки, который находился на спорной территории. Пацаны с Универсама прознали, что приемщики никому не отстегивают, и решили прессануть их, пока это не сделал кто-то другой. Но не успели они отойти от чёрного хода на десяток метров, как на них наскочили разъездовские. Отмудохали нормально, деньги себе забрали и заявили, что «стекляшка» теперь под ними. Пацаны клялись-божились, что приемщики ничейные были, что разъездовские их по беспределу приняли, и Вова решил, что такое нельзя оставлять без ответа. Потом он, конечно, отхватил за самодеятельность от старших. «Ты совсем не в разуме, родной?» — как бы между прочим поинтересовался Кащей, прежде чем коротко, совсем без замаха всадить кулак под дых. «Ещё раз такое выкинешь, отошьем». Он очень цепко держал за плечо, не давая шелохнуться и отступить, пока Вова хватал ртом воздух, как выброшенный на берег карась. «Пацаны твои, если что, вообще не должны были «стекляшку» трогать. Приёмщики только со старшими работают. Это, Адидас, знать надо». У Вовы чесались руки дать ему в обратную. Что-то едкое и хлесткое растекалось кислотой во рту. Но в глубине души, там, куда Вова не часто обращал свой взор, он чувствовал, что Кащей прав. Если лезешь не в свое дело, будь готов огрести. И не ной после. Пацан ты — или кто? А через несколько дней у злополучного пункта приёма Вова увидел припаркованный дверь в дверь пожарно-красный Кащеевский «каблук». Сам Кащей вышел из «стекляшки» через минуту. Вову он, разумеется, заметил и сразу поманил к себе. «Чего ты там прячешься? Иди сюда. Давай». «Смотрю, пункт все-таки за Универсамом остался», — сказал Вова, когда подошёл ближе. «Остался, — подтвердил Кащей и весело подмигнул: — Зря, что ли, ты эту бойню затеял?» «Да я уж понял, что не зря», — буркнул в ответ Вова. А сам подумал, хорошо, блин, чужими руками жар загребать. «Лицо попроще сделай, братец. За своих вообще-то радоваться надо», — мигом раскусил его Кащей. Закинул руку на плечо, приобнимая, и, понизив голос, добавил: «Правда думаешь, что мы бы с них не спросили?» Его тон был вкрадчивым и искушающим, но Вова не обманывался. «Ваш набег, наоборот, все усложнил». «Ну да, — не выдержал Вова. — Без нашего, как ты говоришь, набега не стоял бы ты сейчас здесь. Потому что разъездовские чухнули бы, что отвечать нам нечем. И приёмка бы им отошла. Никакие разговоры в таких делах не решают. Сила решает». Кащей хмыкнул, но руку не убрал. Так и продолжил стоять и рассматривать Вову, едва заметно улыбаясь. Вову его пристальный взгляд раздражал до икоты, но он терпел, не суетился. Потому что не хотел показывать неловкость, засевшую внутри занозой. «Я тебе про твою силу год назад, когда за сарайчиками встретились, все объяснил, — сказал наконец Кащей. — Жаль, что ты не понял. Но мне ж нетрудно, я повторю. Сила, Вова, не в кулаках, как ты привык. Разговаривать с людьми надо уметь». Вова только крепче стиснул зубы, а Кащей с глумливой издевкой потрепал его по макушке, а после весело предложил: «Поехали, подброшу, куда тебе нужно. Может, поумнеешь». Вова до сих пор помнит, как он щурился тогда от весеннего солнца, бьющего в лицо, как снисходительно смотрел и довольно улыбался. Сейчас во взгляде Кащея нет никакого снисхождения. И ни на какие объяснения для Вовы он не расщедрится. Здесь он ставит условия и отдаёт команды. Остальные лишь молча подчиняются. Но что, если Вова все-таки попал в яблочко, когда указал на заинтересованность Хайдера? Тогда понятно, почему вопрос с нападением на «Турист» все ещё открыт. Против Жилки Кащей не попрёт. Он не самоубийца. Откупится. Прикроется охраной. Выгадает время и найдёт лазейку. Он сумеет, Вова не сомневается. Бойня совсем не в его интересах. — Короче, расклад такой, — первым нарушает молчание Кащей. — Сейчас на завод в офис заедем. С делами разобраться нужно. Заодно осмотришься, разберёшься, как что устроено. Потом домой ко мне. Там тоже ждать могут. Без охраны пока опасно. Вова слушает, а сам смотрит в окно. Мимо проносится заснеженный черно-желтый город: чёрные дома с жёлтыми окнами, жёлтые гирлянды фонарей вдоль дороги, чёрные деревья и чёрные скелеты детских площадок. Но видит Вова палаточный городок на желто-красной, расчищенной бульдозерами земле, колючку по периметру, за колючкой мины, а дальше заросли «зеленки» и возвышающуюся над всем этим зубчатую гряду Хинду-Радж. Вова помнит, как их забрасывали с вертушки на эти горы. Как часами сидели-лежали в засаде, поджидая караван моджахедов. Какой мощной волной накрывал адреналин, когда вдалеке по ущелью замечали шеренгу людей и навьюченных смертоносными грузами лошадей и ослов. Как сердце ровно и громко стучало в ушах, отмеряя секунды, а по затекшей от напряжения спине катились капли пота. Нет, здесь так не выйдет. Кащей все верно рассчитал, быстрее самого Вовы вычислил, что в киллеры или боевое крыло ему путь заказан. Эффективность будет не та. Не сможет Вова, как раньше всадить очередь, да что там очередь — отработать рожок, не думая, кто там, в серой толпе тряпок, дергается от попадающих пуль как припадочный — старик, женщина или басмач с поясом, утыканным РПГ. Плен, высушенный солнцем, тяжелой работой и горем, Хаким, его дочь Айша, что носила бурку даже в их собственном дворе, тот бородатый моджахед в пуштунке, что собирался жестоко казнить Вову, камышовые крыши саманных хижин, автоматы в руках у талибов, глубокий голос муллы, озвучивающий приговор — все это сдвинуло в голове какие-то безумно важные детали, изменило само отношение к жизни и к тому, что в ней по-настоящему важно. А вот охранять, защищать, прикрывать собой, если угодно, у Вовы получится. В офисе их встречает какой-то дерганный мужик в огромном, словно с чужого плеча, пиджаке. Завидев Кащея, он подскакивает с дивана, суетливо поправляет торчащие в разные стороны волосы и быстро достает из дипломата большую кожаную папку. — Все подготовил. Посмотрите, Павел Евгеньевич, — быстро говорит мужик и кладёт папку на стол. Кащей садится в свое кресло, и они с мужиком начинают непонятный разговор про договоры, учредительные документы, акционирование и ваучеры. Вова теряется в непонятных терминах и начинает рассматривать помещение. В первый раз ему было не до того, а сейчас он замечает грязно-белый, похожий на телевизор с огромным кинескопом компьютерный монитор на столе у боковой стены. Там же громоздится матричный принтер. А рядом на открытом шкафу стоят два каких-то непонятных аппарата, похожие одновременно на большие телефоны и печатные машинки. Потом Демид показывает Вове завод. Они идут мимо кабинетов с табличками и номерами. — Это все наши, — говорит Демид, обводя рукой на закрытые двери. Вова с трудом скрывает удивление. Почему-то он думал, что единственный относительно легальный бизнес Универсама — это «Турист». Остальное — чисто криминал: рэкет, торговля краденным полиэтиленом, крышевание сутенеров на трассе и всякая нелегальщина, которую сбывают через качалку на стадионе. Но здесь и «бухгалтерия», и «юристы», и какие-то технические помещения. Впрочем, Вовы это не касается. Он запоминает расположение запасных выходов, лестниц, осматривает окна, огромный полутемный цех, где установлен ринг. Потом они спускаются на первый этаж, минуют несколько офисов попроще, огороженных гипсокартоновыми стенами, сворачивают в конце широкого гулкого коридора и попадают в бойлерную. Сейчас, поздним вечером, бывший завод почти пуст. Но у Демида есть ключи от всех помещений, что принадлежат Универсаму. Теперь в фойе устроен пост охраны, но Вова поставил бы еще людей рядом с мрачной, заполненной паром бойлерной и проверял бы её почаще, чтобы не прозевать покушение или теракт. Когда он озвучивает свои мысли Демиду, тот внимательно выслушивает все замечания и согласно кивает. Закончив осматривать завод, они возвращаются на административный этаж. Демид отпирает один из безымянных кабинетов и заходит внутрь. Вова наблюдает за ним из коридора. Ничего примечательного внутри нет. Только большой сейф. Демид вводит код на дверце, открывает сейф и достает оттуда Макаров с запасным магазином. Пистолет смотрится игрушечным в его большой лопатообразной ладони. — Боевой, — коротко сообщает Демид, проверяет предохранитель и передаёт Макаров Вове. — У меня нет разрешения. — Вова с сомнением смотрит на коричневую рукоятку со звездой в центре. — Все есть. — Демид по-прежнему немногословен. Интересно, не по этой ли причине Кащей так приблизил его к себе? Такой и защитит, и болтовней раздражать не будет, и выглядит внушительно. Вова кладет Макаров во внутренний карман. Надо будет найти кобуру и решить, куда прятать ствол дома. Не хватает только, чтобы Диляра или Марат наткнулись на оружие. От того, что теперь придётся всегда носить пистолет с собой, на душе становится муторно и неспокойно. А ведь в Афгане все было наоборот. Без автоматного ремня на плече чувствовал себя будто голым. Когда он вновь заходит в кабинет Кащея, то обнаруживает его в полном одиночестве. Дерганный мужик куда-то свалил. — Все тебе показали? — спрашивает Кащей. — Оружие получил? Вова кивает. Макаров тяжело оттягивает карман. — Если не хочешь, чтобы в здание проникли киллеры, нужно приказать твоим бульдогам на проходной, чтобы шмонали всех без исключения, — говорит он. — Пофиг: знакомый, сто лет тут трется, работает. Без разницы. Если тебя решат вальнуть, завод, дом и «Турист» будут первыми в списке, куда явятся. — Демиду говорил? — хмурится Кащей. — Говорил. Но лучше ты повтори. Твоё слово все-таки больший вес имеет. Кащей накидывает дублёнку, расправляет воротник и довольно улыбается. — А ты точно в разведроте служил? — уточняет он с плохо скрытым сарказмом, и Вова уже привычно ждёт новой шпильки в свой адрес. — Ты еще спроси, точно ли я в плену был, — отвечает он холодно. Кащей склоняет голову к плечу, пристально смотрит Вове в глаза и заканчивает с воодушевлением: — Думал, вас там только с парашютом прыгать учили и стрелять по всему, что движется. А оказывается, ты и в остальном хорошо шаришь. Признаться, не ожидал. — Нас многому учили, — обтекаемо говорит Вова. После такой сомнительной похвалы, как-то не хочется вдаваться в подробности и рассказывать про боевые вылазки. — Да, это я вижу. Его попытка закрыться не остаётся незамеченной. С Кащея тоже слетает все мнимое благодушие. — Сейчас ко мне, — сухо командует он. — Проверишь подъезд и квартиру. Чтобы никакого «бабах» не случилось ненароком. До этого момента, если не брать в расчёт шуточный разговор с Турбо, Вова не интересовался, где теперь живёт Кащей. Поэтому сейчас не может скрыть удивления, когда Демид притормаживает на Декабристов, сворачивает в арку и заезжает в один из дворов. Это не барак и не хрущоба, но выбор, по мнению Вовы, все равно странный. Городская знать потихоньку перебирается в центр, там вырастают новые дома с охраной, видеонаблюдением и закрытой территорией. В сталинке такого, конечно, нет и не будет. Но может, Кащей, когда селился здесь, не думал, что кто-то станет устраивать на него покушения. А теперь в одну секунду уже не переедешь. Приходится надеяться на расторопность своих бойцов и везение. — Люк на крышу хорошо бы заварить, — отчитывается Вова, когда возвращается в машину после осмотра подъезда. — Слышал? — спрашивает у Демида Кащей. Тот кивает, и Кащей добавляет со смехом: — Бабки мои точно не обрадуются. Им только дай повод повозмущаться. — Бабки? — не понимает Вова. — Соседки, — объясняет Кащей. — Пенсионерки. Но активные — жуть. Они, прикинь, лестницу и пролеты сами мыли. Корячились тут с тряпками, график дежурств вели. Я им уборщицу нанял, так они её чуть не выгнали. Но потом ничего, привыкли. К хорошему же быстро привыкаешь. Вова трёт переносицу, прячет глаза за ладонью, чтобы скрыть накатившее не к месту веселье. Надо же. Кто бы мог подумать, что Кащей поддерживает отношения с соседями и даже проявляет какое-никакое дружелюбие. — Ещё подвалы, — продолжает Вова, когда получается снова вернуть себе серьезный вид. — Тоже потенциально опасная штука. Они же, вон, расхлябанные стоят. Но их и не закроешь просто так. Здесь смотри — чердак дома напротив. Окна на последнем этаже. Там везде можно залечь, твой подъезд хорошо просматривается. Кащей внимательно слушает и не перебивает, пока Вова не закончит. Лишь под конец деловито заявляет: — Уж от машины до дверей как-нибудь проведете. Прикроете. — Прикроем, — коротко отзывается Вова. — А теперь давай до квартиры прогуляемся. Если уж проверять, то все. Верно, Вова? В голосе Кащея вновь сквозят неприкрытые язвительные нотки. Но Вова уже не обращает внимание. На реальную угрозу жизни все реагируют по-разному. В Афгане Вова видел тех, кто, изнемогая под гнетом опасности, совершенно терял самообладание, и тех, кто в патовой ситуации умудрялся сохранять хладнокровие, слушать командира и выполнять боевую задачу, и тех, кто хорошо умел воевать, но чихал на сослуживцев, а потому ради собственной выгоды легко мог подставить под удар остальных. А ещё были те, кто маскировал свой страх понтами и гонором. На войне страх — дело обычное. Все боятся. Тут нечего стыдиться. Вова давно никого не осуждает. Потому что помнит, каково это — стоя на краю гибели всем сердцем, отчаянно, до безумия хотеть ещё немного пожить. В квартиру Кащея Вова заходит первым. Железная дверь с замком-пауком выглядит надёжно, но он все равно перестраховывается: осматривает наличники, ручку и личину. Следов вскрытия нет, подозрительных проводов вроде тоже. Ключ мягко поворачивается внутри, щёлкают ригели, Вова тянет дверь на себя и отступает с линии возможного огня. Внутри квартиры темно и тихо. И, если верить интуиции, совершенно пусто — ни души. Но Вова по-честному проверяет все комнаты, и только после этого возвращается на площадку. — Чисто, — говорит он Кащею. — Отлично. Вова ждёт отмашки, разрешения уйти, но Кащей поступает иначе. — Ладно, Дема, — обращается он к Демиду. — Рули домой. Завтра как обычно жду. А ты останься, Адидас, — это он уже Вове. — Не все еще обсудили. Демид без вопросов сбегает по широкой пустой лестнице вниз, а Вова чувствует себя дурак-дураком, потому что вообще не въезжает, что от него снова надо Кащею. В чужой квартире он устало приваливается здоровым плечом к стене и терпеливо ждёт распоряжений. — В зал проходи, — кидает Кащей, а сам исчезает в ванной в конце длинного коридора. Вова разувается и направляется к первой двери справа. Прямоугольный большой зал сейчас тонет в темноте. Панорамные окна эркера занавешены тяжёлыми шторами. Вова сам их задернул, когда десять минут назад проверял квартиру. Так нужно, так безопасно. Хоть окна и выходят на улицу, но кто знает, какая у возможного киллера окажется оптика. Вдруг там космический телескоп, ему двести метров между домами не помеха. Вова щёлкает выключателем и под потолком вспыхивает сотней хрустальных подвесок двухъярусная люстра. Свет ламп преломляется в множестве граней, переливается, искрится и мягко рассеивается в пространстве. У Вовы колет и тянет в груди. Шумит в ушах, неприятно давит в затылке, и глаза чешутся так, словно в них насыпали песка. — Че застыл? — интересуется остановившийся сзади Кащей и легко толкает Вову под локоть. — Проходи давай. Садись вон. Огромный диван, обтянутый каким-то странным хамелеонистым плюшевым материалом, заботливо принимает Вову в свои мягкие объятья. Пока Кащей ставит на круглый полированный стол запотевшую, в каплях конденсата бутылку водки, достает из стенки рюмки и потом разливает по ним прозрачную, немного тягучую жидкость, взгляд то и дело возвращается к люстре на потолке. — Похожа, да? — от Кащея его повышенное внимание не ускользает. — Как увидел тогда у вас дома, решил, что обязательно себе достану. Вова сглатывает вязкую слюну, и не может не то что слово выдавить, а даже кивнуть. Это было так чертовски давно, но прошлое, взбудораженное, выдернутое на поверхность признанием Кащея, штурмом движется на него. Перед мысленным взором мельтешат фрагменты, какие-то обрывочные кадры: шустрые пальцы, ловко крутящие сигарету, внимательный взгляд из-под подкрученных девчоночьих ресниц, кривая, недоверчивая улыбка. Вова снова капитулирует перед всем этим. Как и тогда, много лет назад. — Я и хату эту купил, потому что на вашу похожа, — Кащей из настоящего задорно ухмыляется, не чокаясь, опрокидывает в себя водку и на резком выдохе припечатывает: — Только лучше. Теперь приходит Вовин черёд усмехаться. Честно говоря, такого поворота он совсем не ожидал. — А эта люстра фильдеперсовая мне даже снилась. — Кащей снова наливает себе, но пить пока не спешит. — Красивая зараза. Как в театре. Сразу хочется спросить, а разве он бывал в театре, но Вова вовремя прикусывает язык. А вот на Кащея неожиданно нисходит откровенность. — Тут раньше бабка жила. — Он разваливается в кресле напротив, закуривает, берет с полки пепельницу, устраивает её на широком подлокотнике. — На железке работала начальницей на какой-то из мелких станций. Там ей квартирку-то и выдали. В Союзе это частая история, думает Вова. У кого должность приличная, положение в обществе или связи, тому и метры получше. Их квартира деду тоже от консерватории не просто так досталась. Это сейчас за цветные бумажки, хоть наши, хоть американские, можно что угодно купить. Раньше по-другому было. Не лучше, не честнее, не справедливее. Просто — иначе. — В девяносто первом квартирку в частную собственность перевели. А через год, когда бабка померла, родственники её на продажу выставили. Ну я и купил. Как раз подыскивал в нашем районе. Спасибо, одним словом, Гайдару. Но не тому, что книжки писал. Кащей удовлетворённо хмыкает и опрокидывает вторую стопку. — Приватизация, — обращается он к Вове, — слышал, наверное. Вова слышал. Как только он разобрался с документами и немного оклемался после возвращения из Афгана, Диляра сразу потащила к нотариусу, в домоуправление и БТИ. Раньше он считался погибшим, и право собственности на него, разумеется, не оформляли. Сейчас Диляра во что бы то ни стало хотела восстановить справедливость. — То, что лифта нет, плохо, — Кащей неспешно курит и разговаривает так, будто они старые приятели, встретившиеся за рюмкой после нескольких лет разлуки. — Бухим пока доползешь по этим пролетам, сто раз уснёшь по дороге. Прям как дядь Толя. Помнишь, с вами в соседнем подъезде жил? — Он и сейчас живёт, — отвечает Вова. — На пенсии. Квасит пуще прежнего. До этого он смотрит на закрытые шторами высокие окна, разглядывает вышитый золотой нитью узор на темно-зелёной парче. Но теперь поворачивается к Кащею. Их взгляды ожидаемо пересекаются. Кащей расслабленно улыбается, сладко затягивается в последний раз и тушит окурок в пепельнице. — Зато херня эта с окнами крутая. — Он показывает на эркер. — И потолки — не то что в хрущевке. Вова снова поднимает глаза и непроизвольно смотрит на люстру. — В «комке» её откопал, — признается Кащей. — Сейчас таких днем с огнём не сыщешь. Ширпотреб какой-то на прилавки выбрасывают. Пластик уродский. А здесь — Чехословакия. — Заметно, — соглашается Вова. Разглядывает изящные подвески и почти не удивляется, когда находит в первом ярусе сколотую. Это они шайбой попали, когда с Маратом бесились и играли в хоккей прямо дома. Родителям потом так и не признались. На душе разливается теплая грусть. Нет зависти или обиды, только смирение и осознание, как лихо все-таки жизнь поменяла их местами. — Это ты на полиэтилене так поднялся или на гостинице? — спрашивает Вова. Грех не воспользоваться моментом. — На всем понемногу, — уклончиво отвечает Кащей. Лицо у него расслабленное, а глаза блестят. Беленькая все же берет свое. — Ты, наверное, думаешь, что все как раньше, — говорит он с плохо скрытым превосходством. — Обнес жирную хату, потом сбыл по тихой краденное барыгам и сидишь лавэ считаешь. — Кащей вопросительно приподнимает бровь. — Ан нет. Не так сейчас все, братец. — А как? — Вова почти уверен, что Кащей не скажет правду. Отбрешется, скорее всего. Или даже разозлится. — Полиэтилен через фирмы уходит, — как будто бы честно говорит Кащей. — Видел офисы на заводе? Наши все. Там люди специальные сидят, покупателей ищут, сделки заключают. Договоры. Прибыль. Налоги. На последнем он уже в открытую ржёт. — Ты серьезно? — Вова ничего не понимает, и от этого сильнее раздражается. — Серьёзнее некуда, родной. За бизнесом будущее. Точнее за тем, что даёт стабильный и ровный поток бабла. — Это ты про фирмы свои и про «Туриста»? — Не-е-ет, — тянет Кащей и для убедительности отрицательно качает головой. — Полиэтилен с КОСа — это мелочь. Капля в море для грядущих времен. Хайдер там до тех пор, пока кто-то по-круче не наложит лапы на нефтехимию. И когда это случится, «Жилку» скинут и похоронят. Попомни мои слова. Вова ошарашенно моргает и не верит своим ушам. Несколько часов назад на пустыре Кащей готов был принять любое условие Хайдера. Настолько ему не хотелось терять доходы от полиэтилена. А сейчас от него звучат совсем другие вещи. Как такое вообще понимать? — А что за мужик тебя ждал на заводе? — Вова хватается за любую ниточку, потому что Кащей ничего толком не проясняет. Только льет воду и добавляет путаницы. — О, заметил, молодец, — хвалит Кащей. — Юрист мой. В смысле самый главный над всеми. Он у нас с мэрией трется. Знает там всех. И за некую немалую сумму продвигает среди чинуш мои интересы. У Вовы натурально мозг закипает. Мэрия, юристы, какие-то интересы, бизнес — все это не может по-определению стоять в одном ряду с Кащеем. Это какие-то вещи из разных вселенных. Но прятать голову в песок тоже глупо. Вова своими глазами видел, что стало с бывшим заводом. Каким бы поехавшим не был этот новый мир, а просто так, без определённых документов и прав, никто не позволил бы Кащею занимать большую часть такого здания. — Не думал, что это скажу, — будто подтверждая его мысли, произносит Кащей. — Но высшее образование, оказывается, вполне нормальная штука. Ссыкуны они, конечно, все эти юристы-экономисты, но при умелом обращении и от них ого-го какая польза. Вова все ещё осторожничает с выводами, но когда Кащей смотрит на него с усмешкой, будто подначивая, не выдерживает. — Я так понимаю, завод теперь тоже твой, — говорит он и тут же поправляется: — Помещение, в смысле. — И земля под ним, — добавляет Кащей. Вова сцепляет пальцы в замок, так что ломит суставы. Положа руку на сердце, он не ожидал, что Кащей так освоится и столько под себя подгребет. — И что ты собираешься со всем этим делать? Перепродашь? — Конечно, нет. Примитивно мыслишь. А вариантов дофига, если мозгами пораскинуть. Такие площади можно в аренду сдавать, можно самому использовать: и под торговую точку, и под склады, можно какое-то производство не шибко сложное замутить. Короче, есть где развернуться. — Я слышал, городские власти рынок на первом этаже планировали, — вспоминает Вова. — Или это просто сплетни? Не отдали бы они тебе место, на которое сами нацелились. — Ну допустим, они и не отдавали, — хитро щурится Кащей. — Они, с подачи нужных человечков, провели очередное акционирование. А я с помощью моих тихих тружеников на бирже эти акции успешно скупил. Что-то подобное Вова уже слышал сегодня от дерганного Кащеевского юриста. Но тогда он совсем ни в чем не разбирался. А сейчас перед ним будто хорошенько протерли стекло, и все что недавно было мутным и блеклым, разом стало ярким, четким, поразительно понятным. С удивительной ясностью Вова понимает, насколько стремительно летит вперед жизнь. Все вокруг меняется слишком быстро, буквально со скоростью света. Но Кащей весьма ловко ориентируется в этом бурном, как горная речка, потоке и использует любую возможность, чтобы приумножить свои доходы. От того Кащея, что Вова помнит, в нем почти ничего не осталось. Про понятия он даже не заикается, зону не вспоминает и бизнес хочет перевести в чистое поле. Да и сам, судя по разговору, совсем не прочь отмыться от криминала. — Но ты же вор, — с неожиданной для себя горячностью говорит Вова. — Блатной. Разве тебе не западло фирмы открывать, частной собственностью обрастать, делами, а не делюгами ворочать? Когда он это произносит, почти с ненавистью выплевывает свое нелепое обвинение, то мелочно надеется хоть как-то зацепить Кащея. Но тому как с гуся вода. Не переставая улыбаться, он отвечает самым беспечным тоном, на который, пожалуй, способен: — Меня не короновали. Так что я давно в этой теме на полшишечки. К людям с уважением, но не более. Да и не хочется на киче большую часть жизни проводить. — Тут он уже становится серьезнее. — Там, знаешь ли, родной, совсем не мед. Но трамплин в итоге для меня хороший вышел. Впервые за вечер он отводит взгляд от Вовы. Рассеянно смотрит куда-то в стену, снова закуривает. — В смысле трамплин? — Вове так хочется докопаться до сути, разложить все по местам, по полочкам, что цепляется буквально за каждое слово. — В том и смысл, что с людьми нужными познакомился. Связи наладил. Где-то кому-то помог, мне в благодарность тоже помогли. Деньги — воздух, Вова. Без них, с одной стороны, не проживёшь. А с другой — их хрен удержишь. С людьми иначе. Сам понимаешь. Поэтому на людях любая идея держится. Главное, уметь ими пользоваться. — Получается, моталка, «Универсам», пацаны — тоже трамплин? — Да, — просто отвечает Кащей. — Как и многое, что сейчас приносит прибыль. Но на серьёзный срок, уж поверь, мало что рассчитано. Полунамеки Вову не устраивают, но едва он собирается открыть рот, чтобы задать очередной вопрос, как Кащей его опережает. — А что же ты не пьешь у меня, родной? — с притворной обидой спрашивает он. — Брезгуешь? — Да мне вроде как не положено, — достаточно искренне отвечает Вова. — Какой же из меня охранник, если я водкой глаза залью? — Ой, не свисти, — отмахивается Кащей. — Сейчас ты уже не на службе. Или думаешь, мою берлогу через окна штурмовать начнут? — Не думаю, — усмехается Вова, ситуация, что описывает Кащей маловероятная, но смешная. — Тогда зря отказываешься. У меня, смотри, — он берет бутылку и разворачивает ее этикеткой к Вове, — «Смирновъ», а не какой-нибудь паленый Рояль. Раньше-то в подвале с тобой бражкой накидывались, и ничего, нормально было. Он смотрит с вызовом, но теперь Вова умеет не вестись на провокации. — То раньше было, — спокойно отзывается он и напоминает больше себе: — Сейчас все по-другому. — По-другому, — повторят за ним Кащей и хмыкает: — У кого-то по-другому, а у кого-то так же. Он смотрит Вове в лицо, и на тёплой карей радужке мерцают смешливые искры. Щекам становится невыносимо горячо. Вова кладет руку на повязку под свитером и незаметно, но сильно давит на поджившую рану. Боль немного охлаждает пыл. Голова проясняется, и Вова спрашивает то, что не даёт покоя последние полчаса. — Лихо ты мне тут про бизнесы свои расписал, — говорит он, не сводя глаз с ухмыляющегося Кащея. — А не боишься, что кому-нибудь растреплю? От угрозы здесь один пшик. Они оба это понимают. Но не может же Вова открыто спросить, почему Кащей поделился с ним планами. Это не просто информация, это настоящая пиратская карта с кладом-крестиком. Такое не показывают абы кому. Если конечно не пытаются скормить приманку глупой рыбе, прежде чем насадить её на крючок. — К кому побежишь-то? — живо интересуется Кащей. — К Маратику своему? Или к мачехе? А, может, сразу к Хайдеру? Ты ж про него первым делом подумал. Кащей насмехается над ним, веселится от души. Хорошее настроение прямо прёт от него волнами. То ли Вовина наивность на него так действует, то ли выпитая водка. — Никуда ты не пойдёшь, Вова, — улыбка исчезает с лица Кащея, словно следы на песке, смытые приливом. — Родных своих слишком любишь. Оберегаешь их от всего. А Хайдер и ему подобные тебе вообще до жопы. — Считаешь, что знаешь меня лучше всех, да? — Вова старается, чтобы голос звучал равнодушно, поэтому говорит тихо и медленно. — Я знаю, что ты не крыса и не сексот, — отвечает Кащей. — Мне и этого хватит. В его словах нет одобрения, но зато есть уважение. От них все переворачивается внутри, и отчаянно хочется зажмурится или как в детстве закрыть лицо ладонями. Чтобы как-то заполнить неловкую паузу, Вова берет простоявшую весь вечер наполненную рюмку и выпивает её одним махом. По корню языка разливается горечь, сводит зубы, по горлу вниз прокатывается огненный шар. Вова зажмуривается, прижимает кулак ко рту и медленно выдыхает через нос. Давно он водку залпом не пил. Отвык. — Вот и молодец, — весело говорит Кащей. — А то, ишь, по-другому у него. Вова криво усмехается, в голове немного тяжелеет, к щекам приливает кровь. Взгляд у Кащея темнеет, и физиономия сразу становится хищной, опасной. Что-то в нем неуловимо меняется. Даже в воздухе повисает плотное напряжение. Какое-то время он пристально смотрит на Вову, а потом вдруг рывком поднимается из кресла, обходит столик и останавливается рядом с ним. Его тяжёлая ладонь опускается на плечо, но не давит, а слегка треплет, будто Вова уснул, а Кащей хочет его разбудить. — А теперь лучше иди домой, Вова, — хрипло говорит он. — Поздно уже. Завтра утром встретимся. Он убирает руку и отступает в сторону, стоит только поднять на него глаза. Стена, которую Вова однажды воздвиг между ними, по-прежнему крепка, несмотря ни на что. Впрочем, как показывает история, куда более прочные и высокие стены рушились меньше чем за день.