Золотые часы

— А чего ты сразу ко мне не пришёл? — спрашивает Кащей, внимательно разглядывая Вову. Почему-то хочется рассмеяться ему в лицо. Но вместо этого Вова неопределенно пожимает плечами и скользит взглядом по собравшимся в помещении людям. Большую часть он не знает, а те, кого знает, демонстративно делают вид, что не помнят его самого. Что ж, Вова их даже не осуждает. Как там Маратка сказал: «Ты ж в плену у моджахедов был. Ползал там перед ними, прислуживал им, для пацанов это позорно. Про уважение теперь забудь. Никто ручкаться с тобой не станет. Еще по телеку показали, как тебя пакистанцы нашим передают. Говно, вообще». Да, Маратка, зашкварно все это. И плен, и унизительное освобождение, и то, во что мы все превратились. — Ну, че молчишь, Адидас? — А Кащей упорный. — Да вот решил, что ты мне не слишком обрадуешься, — отвечает самое безобидное Вова. Намеренно смотрит в стену чуть повыше головы Кащея, потому что не хочет выдать истинное отношение к этой встрече даже взглядом. — А зря, — расплывается в паскудной улыбке Кащей. — Шесть лет не виделись, как-никак. Мог бы хоть поздороваться зайти. Или для того, чтобы поприветствовать старого друга, ты весь деловой-занятой. А как нужда приперла, так сразу время нашлось и отговорки потерялись. Кащей изгаляется, как может. Вова наблюдает за его ужимками, выслушивает подъебки и будто переносится в далёкое прошлое. В те времена, когда они только-только познакомились на улице. Тогда Вова выбивал себе авторитет кулаками. А Кащей кичился перед «скорлупой» ходкой на зону и знакомствами в воровской среде. Противостояние у них еще с тех пор пошло. Вялое, правда, больше похожее на холодную войну. Но тогда Вова мог в лёгкую Кащея осадить, потому что стояли они примерно на одной ступени в иерархии. А сейчас все сильно поменялось. — Твой брательник сам виноват, — резко меняет тему Кащей, в один момент становясь непривычно серьёзным. — К тебе, Адидас, претензий нет. Но с него по-полной спросим. Деньги он общие за игрой просадил. Не свои, — Кащей повышает голос, расставляя акценты. — И счётчик уже крутится. Не вернёт в срок, мы все равно свое заберём. Хата, вон, у вас опять же прикинутая. За неё немало выручить можно. Эх, Маратка, думает Вова. Зачем же ты во все это полез? Кащей неприятно ухмыляется, барабанит пальцами по столу, откидывается на спинку широкого кресла. — Я вообще считаю, надо было Венеру из него сделать, — подаёт голос худой носатый мужик, сидящий слева от Кащея. — Чтоб другим неповадно было. — А я тебя спрашивал? — обманчиво спокойно интересуется Кащей, но Вова готов дать руку на отсечение, что внутри у него все кипит от гнева. Он хорошо помнит этот нехороший блеск в глазах, вздернутую бровь и стиснутые в кулак пальцы. Кем бы ни был носатый в бригаде у Кащея, Вова ему уже не завидует. — Да че я?.. Я просто как вариант же предложил, — начинает оправдываться носатый, тоже почуяв неладное. — Предлагать будешь, когда спросят, — обрывает Кащей и снова переключает внимание на Вову. — И что же нам с тобой делать, Адидас? За брата же впрягаться пришёл, ну давай, расписывай, чем его долг покрывать будешь? Ты ж думал там что-то, взвешивал у себя в башке, пока ко мне чесал, а, морда автоматная? Он раскатисто ржёт, как будто не сидел чернее тучи несколько минут назад. Вову выбивает из равновесия такая быстрая смена эмоций. Но остальных присутствующих это будто совсем не смущает. Вслед за Кащеем начинает сипло подхихикивать коренастый верзила, раскачанный как Шварценеггер, а дальше присоединяются остальные. Даже носатый криво ухмыляется. Одному лишь Вове не до смеха. Ему абсолютно нечего предложить Кащею. В портмоне последние пятьдесят тысяч. По сравнению с долгом Марата — сущие копейки. — Могу в охрану к тебе пойти, — на пробу предлагает Вова. — Или в боевое крыло. — М-м-м, боевое крыло, — тянет Кащей. — Слова-то какие знаешь. Только мне не надо, прикинь. В смысле вот у меня пацаны есть. — Он обводит раскрытой ладонью собравшихся. - Или ты на чьё-то место метишь? — Кащей прищуривается. — Колись, Адидас, кого выбить хочешь? Вова чувствует, как тянет неприятным холодком между лопаток. Все взгляды в небольшой комнате направлены на него. И это вовсе не доброжелательные взгляды. Сейчас Вова очень ясно понимает, насколько велик здесь авторитет Кащея. Если тот потребует, против Вовы встанет любой из присутствующих, даже глазом не моргнет. — Может, Турбо? — будто читая его мысли, говорит Кащей. Валера-Турбо привстает со своего места, напряженно поглядывая то на Вову, то на Кащея. В отличие от многих в этой комнате, Турбо отлично знает Вову. В их некогда общей универсамовской моталке он начинал совсем «скорлупой», когда Вова уже ходил в суперах. Тогда он буквально Вове в рот заглядывал, а сейчас по приказу Кащея башню проломить готов. И проломит, точно проломит, рука не дрогнет, по глазам видно. — Сядь, — командует Кащей, и говорит уже Вове: — Расслабься, че такой напряжённый. Неужели думаешь, я бы старых приятелей друг против друга поставил? Вова хмыкает. Поставил бы, если бы на самом деле захотел. Тут и думать нечего. — Это, может, и зрелищно, — продолжает Кащей, — но ведь не по-людски же. Согласен? Он оглядывает остальных, словно ищет поддержки и одобрения, но это все фикция. Актёрская игра и позерство. Вова всем своим существом чувствует, как Кащей наслаждается происходящим. Упивается властью и вседозволенностью. — Так, ладно, — хлопает с силой по столу Кащей. — Есть у меня для тебя одно дельце. Но в перспективе это долгая история, знаешь ли. Вова мысленно готовится к худшему, пока Кащей выдерживает театральную паузу. Но его ожидания, как ни странно, не оправдываются. — У нас тут бои иногда проходят. Прям здесь в цехе этажом ниже, — говорит Кащей. — Так-то у меня есть сильные пацаны. Демид, вон, опять же, — он кивает на подпирающего стену огромного, как платяной шкаф, мужика. — Но ты ж вроде боксом раньше занимался. На республику даже выходил, если я ничего не путаю. — Выходил, — подтверждает Вова. Но это было слишком давно, словно в какой-то волшебной другой жизни. Впрочем, если Кащей хочет, чтобы он провел бой, если это как-то поможет скостить долг Марата, он проведёт. Не важно с кем. — Вот и поглядим сейчас, чего ты стоишь, Адидас, — Кащей достает из красивой красной пачки понтовую коричневую сигарету и со вкусом затягивается. — Давай шуруй вниз, пацаны тебя проводят. Больше никаких распоряжений он не даёт, и Вове не надо повторять дважды. Он разворачивается и идет к двери, за спиной слышится звук отодвигаемых стульев, шорох одежды, глухой топот. — Против Демида встанешь, — бьют в затылок слова Кащея. — Победишь, дам тебе возможность долг брата отработать. А нет, так — нет. Вова не выдерживает, останавливается на полпути и все-таки оборачивается. Кащей по-прежнему сидит за столом и неспешно курит. Щурится и пристально наблюдает за Вовой. Напряжение между ними можно в прямом смысле потрогать руками. А ведь он тоже не знает, чего ждать от Вовы. Не подозревает даже, вот и пробует его на зуб, будто впервые видит. Отсюда эти недомолвки, колкие комментарии и демонстрация собственного влияния. Вова мысленно усмехается. Внезапно сошедшее откровение отзывается теплом в груди. Не одному ему тут тошно. Не только он ломает голову над верными ответами и выбором линии поведения. — Да хоть против Брюса Ли, — отвечает Вова так, чтобы было слышно всем, и наконец выходит из комнаты. Прямо за порогом его нагоняет Турбо. — Иди за мной, — бросает коротко, потом немного притормаживает, пропуская вперёд незнакомых Вове парней, воровато оглядывается и, понизив голос, говорит Вове едва ли не в ухо: — Ты только пощады не проси, Вов. Как бы хреново ни было, не проси. Тебе главное против Демида продержаться по максимуму, потому что если бы Кащей не хотел тебя брать, он бы тебя даже на порог не пустил. А раз говорить позволил, да ещё сразу на ринг закинул, значит, есть у него на тебя планы. Вова не успевает ничего ответить. Пока он переваривает полученную информацию, Турбо снова стреляет глазами по сторонам, втягивает голову в плечи и быстро уходит вперёд. Сперва они идут по административному этажу. По иронии судьбы раньше здесь располагался машиностроительный завод. Работал вроде как даже на оборонку. После развала Союза завод закрыли, сотрудников уволили, а оборудование разворовали и распродали. Часть помещений отжали «универсамовские» во главе с Кащеем, оставшиеся разошлись по другим группировкам. Как грибы после дождя, фасад большого здания заполнили убогие вывески с такими же убогими названиями свежеобразованных фирм. Краем уха Вова слышал, что на первом этаже в скором времени планируют открыть целый рынок. Торговля должна быть комфортной и процветать. Просто бизнес, как говорят американцы. Но это, разумеется, только слухи, а пока бывшее заводское здание в стиле советского постмодернизма служит совершенно другим целям. Длинный коридор заканчивается выходом на лестницу. Вместе с остальными Вова спускается в бывший цех. Огромное помещение почти пустое. В темноте углов прячутся последние, ещё не сданные на металлолом станки, с потолка кое-где свисают обрывки проводов, кругом царит разруха и запустение. Зато в центре на помосте установлен вполне приличный ринг. Канаты между опорами обтянуты кожей, угловые подушки выглядят новыми и довольно удобными, настил из матов явно собран на совесть и укрыт пока еще ярким тентом. Такие добротные, хорошие площадки Вова помнит только на соревнованиях, и то не на абы каких. — Вперёд, Адидас. Че застыл? — поторапливает Кащей. — Время — деньги. В твоём случае, прямо скажем, немалые. Вова без лишней суеты снимает куртку. Ему почему-то совсем не страшно. Он знает, что огребет сегодня по-полной. Что снова будет больно. Возможно, очень больно. Но за четыре года плена он очень хорошо научился терпеть любую боль. — Давайте, давайте! — торопит Кащей, взмахивая руками. На зажатой между губ сигарете уже внушительный столбик прогоревшего пепла. Кащею словно неймется. Прямо не терпится увидеть, как Демид размажет Вову по чистенькому новому рингу. В том, что так и будет, не приходится сомневаться. Демид вдвое крупнее Вовы, и даже при хорошем раскладе и идеальной спортивной форме одолеть его было бы чудовищно трудно. Но сейчас Вове до хорошей формы, как до Луны, поэтому свои перспективы он оценивает трезво. Поначалу никто из них не бросается в атаку, очертя голову. Первые удары явно рассчитаны на то, чтобы прощупать противника, а не срубить его нокаутом. Но Демид все равно очень быстро распознает Вовины слабые места, сокращает дистанцию и идет на полный контакт. Уходить от пудовых кулаков непросто, особенно, когда противник уверен в себе и прёт напролом. Но тело помнит базовые навыки — многолетний боксерский опыт все-таки играет свою роль — и сперва у Вовы недурно получается уворачиваться от прямых ударов. У него даже выходит провести несколько контратак и прописать хорошим хуком Демиду в скулу. Но на этом его везение заканчивается. Поняв, что он все же не так прост, Демид начинает пробивать по корпусу всерьёз. У Вовы аж дыхание перехватывает, когда в очередной раз не удаётся закрыться от удара в ребра. Он не успевает отскочить в сторону, и тут же ловит смачный апперкот в челюсть. Вову отбрасывает на канаты. Гам воодушевленной зрелищем толпы оглушает и дезориентирует. Чьи-то руки вновь выталкивают его на середину ринга. А там его уже поджидает готовый к продолжению боя Демид. Следующий удар разбивает Вове нос. Кровь льётся в горло, наполняет рот. Вова с сожалением думает о капе и о своих несчастных зубах, которые за годы плена и так изрядно поредели. — Демид! Демид! Демид! — в бешеном ажиотаже скандирует толпа. Вова от души сплевывает кровь на красивый бело-голубой тент и, несмотря на боль, бросается в атаку. Кажется, он все-таки дотягивается до Демида, вроде бы даже удачно рассекает ему бровь. Но после пропускает очень очевидный удар в солнечное сплетение, а за ним серию коротких тычков в корпус. Но на тент Вову отправляет именно тяжеленный справа хук. Костяшки врезаются в ухо. В голове звучит похоронный звон. Картинка перед глазами мутнеет и подергивается рябью. Тело становится как будто чужим. Руки и ноги перестают слушаться. Внутри, как отрава, растекается огромное разочарование, когда он валится на пол мешком с костями. Вова сам не понимает, откуда берётся эта испепеляющая ярость. Но она даёт силы. Она заставляет подняться и вновь принять стойку. Может быть, Вове это только чудится, может, это бред ушибленного мозга, но когда он встает, в глазах Демида как будто мелькает тень уважения. А в следующее мгновение он снова наступает на Вову, проводя очередную атаку в корпус. Часть ударов Вова блокирует, но там, куда Демид добирается, все отзывается тупой расползающейся болью. Вова чувствует, что его знатно шатает, но все та же, давно позабытая, похороненная ещё в Нангархарской долине воля к победе, толкает его вперёд. Вова замахивается, но Демид легко уходит от его кулаков. И теперь уже сам Вова рискует остаться с окончательно свернутым на бок носом. Но Кащей внезапно останавливает бой. — Все, брейк! — орет, перекрывая гомон толпы. — Отошёл в угол от него! Вова не замечает, в какой момент он оказывается на ринге между ними, отталкивает Демида и перехватывает самого Вову за плечи. — Ты че-как, Адидас? Нормально? — Кащей всматривается в его лицо, держит крепко, не давая позорно завалиться на маты. Вова вяло кивает. В голове стоит противный звон, разбитый нос дергает, во рту солоно от крови, прихватывает основательно намятые бока. Он с трудом фокусирует взгляд и держится на ногах буквально из последних сил. — Да, сдал ты, братец, — усмехается Кащей. — Но все равно достойно. Он смотрит оценивающе, сверху вниз, но без раздражения. Хотя в глубине зрачков плещется злорадная темнота. А Вова, несмотря на то, что сейчас соображает с трудом, все равно прекрасно понимает, насколько незавидно его положение. Несколько секунд Кащей испытующе молчит, щурится, приподнимает бровь и после наконец нехотя бросает: — Ладно, завтра к Алмазу Фазильевичу на стадион придёшь. Помнишь еще такого? Скажешь, я послал тренироваться. Своего тренера Алмаза Вова помнит. Его скорее удивляет, что о нем знает Кащей. Как-то не вяжется в уме детская секция бокса и универсамовская группировка. Хотя в этом новом мире, наверное, возможно все. — Завтра, — с нажимом повторяет Кащей, ещё раз зачем-то встряхивает Вову за плечо и только потом уходит прочь. Вслед за ним к выходу тянутся остальные. Шоу кончилось, никому больше не разобьют морду. Вова сплевывает кровь на пол, вытирает тыльной стороной ладони рот и, пошатываясь, идёт к канатам. Болит отекшее после ударов лицо, щиплет ободранные, распухшие костяшки, ребра мучительно ноют от каждого нового вдоха. Вова все ждет, когда накроет оглушительным облегчением, ведь должно же что-то шевельнуться в душе после вынесенного Кащеем вердикта. Но внутри пустота и выжженная земля. И долг Маратика, который по-прежнему камнем висит на шее. А если не долг? Пусть будет боевая задача. Как в Афгане. И её надо выполнить, во что бы то ни стало. Только там, на подступах к Салангу Вова со своей задачей так и не справился. Их БРДМ взорвали из миномета. Его швырнуло куда-то на камни, он даже не запомнил, как его взяли в плен. А сейчас ему словно выпал второй шанс. Случившееся в Афгане уже не отменить, но здесь, дома ещё можно что-то исправить. Спасти хоть кого-то. Вова медленно бредет по опустевшему цеху, потом осторожно спускается по лестнице вниз. Ему никто не встречается на пути, все давно ушли. Только со стороны улицы слышатся приглушенные голоса и шум двигателей. Хорошо, что в Союзе большинство заводов строились по одному образцу, думает Вова, когда без труда за первым же поворотом обнаруживает проходную. Кроме вертушки-турникета от былого порядка здесь ничего не осталось. В кабинете дежурного отсутствуют стекла, мозаичное панно на большой стене тоже наполовину расколото: от рабочего за станком остались только ноги в широких сапогах. Пол в фойе весь в осколках и грязных разводах, урна у дверей переполнена мусором. Пока Вова неловко хромает к дверям, внутри крепнет гнетущее чувство безнадеги. Невыносимо смотреть на обломки недавнего прошлого. Ведь когда-то на этом заводе кипела работа. Через вертушку по утрам и вечерам спешили люди, отмечались у дежурного в журнале, показывали пропуска. Обычные люди, со своими проблемами, успехами, недостатками и достоинствами. Они честно трудились и жили от зарплаты до зарплаты. О чем-то мечтали, кого-то любили, строили планы. А потом все рухнуло в один момент. Развалилось целое государство, и на завод, пусть не совсем рядовой, всем стало наплевать. Война добралась и сюда, с тоской думает Вова. Другая, разумеется. Но сути это не меняет. С каждым днем жертв будет все больше, пока в конце концов смертоносные жернова не перемелют их всех. На улице по-ноябрьски промозгло и холодно. В свете редких фонарей видно, как с тёмных небес срываются редкие крупные снежинки. На тротуаре у входа кучкуются несколько человек. Вова никого из них не знает, но раз его никто не цепляет, значит, это тоже люди Кащея. На него лишь настороженно поглядывают, но не трогают, и Вова просто проходит мимо. А через два перекрестка рядом с ним тормозит видавшая виды девятка. — Садись, Вов. Подкину, — зовёт из машины Турбо, и Вова не находит причин для отказа. Ему хочется в теплый салон. Хочется усадить свое избитое тело на сидение и немного расслабиться, прийти в себя после «теплого» приема у Кащея. Плевать, что внутри машины пахнет смесью курева и химической сладости, от которой сразу начинает мутить. Плевать на унизительную типа помощь, которую предлагают украдкой, пока никто не видит. Плевать на собственную слабость. Афган действительно научил Вову многому и легко примирил с тем, что раньше казалось позорным. Воля к жизни сильнее условностей, которыми любят окружать себя люди. Жизнь вообще важнее всего. — Ты молодец, что не зассал, Вов, — говорит Турбо, когда они трогаются. — На ринге махаться не предел мечтаний, я че не понимаю. Но больно уж твой Маратка проебался. Кащей злой как черт был. Да ещё ты поначалу, как вернулся, нос воротил. Он смотрит на дорогу, но иногда бросает короткие взгляды на Вову. Явно проверяет реакцию. Но Вове в лом что-то объяснять и уж тем более оправдываться. Не за что. — А когда Вахит выходит? — чтобы сменить тему, спрашивает он. — Да, блин, не скоро ещё, — вздыхает Турбо. — Ему ж грабёж вместо кражи впаяли, так что прокурор, сука, по-полной раскрутил. Вова кивает. Примерно то же самое он слышал от Маратки. Но пусть лучше Турбо переключится на воспоминания о присевшем товарище, чем продолжит дальше прощупывать Вову. Без него желающих с избытком. — Но так-то он нормально сидит, — по-простому продолжает Турбо. — Восемнашка под «черными». А мы своих хорошо греем. В последнем Вова даже не сомневается. Отмотавший срок Кащей ещё в лохматые времена держал отдельную кассу для «закрытых». Вряд ли он отступился от своих принципов сейчас, когда доходы Универсама существенно возросли. — Ты завтра обязательно к Алмазу сходи, — напоминает Турбо, когда они заезжают к Вове во двор. — Даже если совсем хреново будет, все равно сходи. — Он подается навстречу и заговорщицки понижает голос: — Кащей тебя сейчас пасти начнёт. Как пить дать. Точно говорю. Если просечет, что ослушался, сгнобит. И тебя, и Маратика. — Я приду. Я же сказал, — резко бросает Вова. — Че я не знаю, как дела делаются. — Да я просто, — хмурится Турбо. — Как лучше хотел. И на лице у него на одно мгновение словно пробивается тень сожаления. Не из-за Вовы, вовсе нет, а по тому прошлому, которое уже не вернуть. Впрочем, Вова допускает, что это лишь иллюзия, выверт его давно поехавшей головушки. И по ушедшей юности тут страдает только один человек. Он сам.