'T komt goed || Всё будет хорошо

Две тысячи девятнадцатый год Осень(Сентябрь) Кёльн, Германия Йост В моём взгляде читается серая заинтересованность, которую мне приходится выдавливать, глядя на Кёльнский собор. Мои друзья, что шумят под боком, начинают меня жутко раздражать. Но я не подаю виду, лишь только тихо вздыхаю, уводя взгляд на толпу людей, фотографирующихся на фоне высоченного собора. В кармане моей спортивной кофты пачка марихуаны, и мне бы больше всего на свете хотелось скурить её прямо сейчас, там, где никого нет, там, где никто меня не потревожит. Мне противно от себя, противно от людей вокруг, противно вообще всё, что окружает меня. Я потерял смысл всего, видя его только в небольшом пакетике в моём кармане. Как же это, чёрт возьми, глупо и страшно. Чёрные мешки под глазами, что так не идут под цвет моей белоснежной кожи, отросшие волосы, которые было бы лучше помыть и подстричь, острые скулы, что с каждой неделей становятся всё более выраженными. Я скинул килограмм десять за месяц, и это очень заметно, если даже с закрытыми глазами смотреть. Моих друзей это напугало, да так, что те регулярно стали навещать меня и наблюдать за тем, чем и как я питаюсь. Меня это до жути раздражало. Мы ссорились, и могли даже не разговаривать днями, когда те всё равно сидели в гостиной моей квартиры или номера. Но не в еде-то дело, вы понимаете. Меня тянет попробовать что-то более тяжёлое, но я пока что держусь. Не знаю, зачем, не знаю, ради кого, но держусь. И в глубине души я понимаю, что мне пора бы завязывать с этим дерьмом, но всякий раз, когда я стоял над мусорным баком или туалетом, я попросту отдёргивал себя, оставляя наркотик прямо на столе кухни, где я, по праву, любил скурить пару самокруток. В последнее время, когда друзья зачастили с визитами, это стало происходить в ванной, да так, что я практически жил там. Чувствовать себя одиноким в пустой квартире – не очень. Чувствовать себя одиноким среди толпы людей, в которых я вижу своих друзей – хуёво. Пустым взглядом обвожу собор, даже не удивляясь красоте его готического стиля, что, по правде, должно меня впечатлять, ведь я сам когда-то хотел приехать и увидеть его; даже близких своих часто подговаривал как-то заехать в Кёльн только ради этого собора. – Йост, ты с нами сегодня в клуб? – Кладёт руку на моё плечо Апсон, игриво заиграв тёмными бровями. – Да, – подумав всего пару секунд, отвечаю я.

***

Кёльн – город, будто бы созданный для тусовок. Местные выходят из своих домов, туристы из номеров дорогих, и не очень, отелей, и практически все направляются в одно место. Мимо меня проходят милые барышни в коротких юбках и платьях; мой взгляд цепляется почти за каждую девушку, и в каждой из них я пытаюсь узнать её. – Ни одну юбку взглядом ещё не пропустил? – Толкает меня в плечо Мартин, смеясь. Я натянуто улыбаюсь, беру стакан с коньяком, отрицательно качаю головой, и, резким движением опустошаю наполовину полный сосуд, с грохотом, которого, конечно же, не слышно из-за громкой музыки, ставлю на стол, окружённый алыми диванчиками. Я играю с градусами, и даже не думаю останавливаться. Повышать, а потом тут же значительно понижать – довольно плохая затея, но мне плевать. Я хочу вновь почувствовать невесомость своих действий, притуплёных ощущений и невероятный секс, на утро который я забуду. Но ничего из этого не заменит мне взгляд тех зелёных глаз, в которые я влюбился. Влюбляться – плохая затея. И я жалею, что когда-то позволил ей пожить у меня; когда предложил сняться в клипе или поцеловал ночью в Амстердаме, признаваясь в том, что с ней мне хорошо – это ошибка, о которой я очень жалею. И если бы меня спросили, хотел бы я что-то изменить в своём прошлом, я бы бесспорно назвал весну две тысячи девятнадцатого года, дабы точечно вычеркнуть из жизни своей Мелиссу.

«Я узник зеленоглазой музы, которая взглядом взяла и связала мои извилины в узел».

Аппи с Мартином вновь смеются под моим боком, понемногу повышая градус, пока я, давно видя перед глазами плавающие силуэты отдыхающих, с галлюцинациями, шатаясь, поднимаюсь на ноги и иду в направлении туалета. Я больше не могу. Мужская уборная, как и всегда, пуста. Только эхом бьётся музыка об потрескавшиеся местами стенки. Моя рука шастает по карману спортивной кофты. Пальцы, нащупав косяк, аккуратно вынимают его из кармана, подцепив собой жёлтую зажигалку, благодаря которой, я, зажав меж зубов самокрутку, поджигаю ею конец бумаги, довольно крепко держа второй рукой основание косяка, хотя, вряд-ли это поможет мне его удержать – я сам еле стою на ногах. Огромный клубок вонючего дыма вылетает из моего рта, заполняя собой небольшое пространство уборной. Мои глаза слезятся, когда едкий дым наркотика проникает в глазное яблоко, и я тотчас начинаю размахивать руками, тем самым в тщетных попытках разгоняя дым. Музыка, что ещё с секунду назад приглушённо я слышал из-за закрытой двери и оглушающих стен, я стал слышать громче и чётче; затаив дыхание, я поворачиваюсь лицом к человеку, крупно удивляясь, когда на пороге вижу миниатюрную девушку в сером, коротком платье, которая, мнясь пару секунд, заходит в уборную и неуверенно закрывает дверь за собой. Я без стеснения разглядываю девушку, подмечая, что та выглядит как маленькая кукла, а это милое платье подчёркивает красивые её формы. – Это мужской. – Говорю я хрипло, преподнося косяк к губам. – Я знаю. – Шатенка, запрокинув длинные волосы за спину, уверенно подходит ко мне и аккуратно берёт из моих рук самокрутку, преподносит к тонким губам, делая глубокую затяжку. – Задохнёшься. – Смеюсь я, и, когда так происходит в действительности, из её рта сначала вылетает клуб дыма, затем тяжёлый кашель, я не сильно хлопаю по спине представительнице прекрасного пола, забирая свою вещь. Дальше я помню всё обрывками. То-ли косяк, то-ли огромная доза алкоголя ударила в голову, а может и всё вместе. Помню, как девушка поцеловала меня в шею, маленькими ладошками обследовала моё тело под футболкой, пока я смотрел в её карие глаза, глазной белок который покрылся красной сеточкой лопнувших капилляр; помню, как, скурив напополам косяк, я взял её за руку и повёл на выход из клуба, вовсе не обращая внимания на своих друзей, что, кажется, что-то кричали мне в след – я не слышал, а, возможно, они вообще не обратили на меня внимание. Помню я, как, оказавшись в моём номере, отель которого находился в пятнадцати минутах от клуба, я жадно исследовал губами её полуобнажённое тело, чувствуя, как в штанах становится всё теснее и теснее; с каждой минутой жар от возбуждения приятным током пробивал моё тело и пьяный мозг. Помню её маленькие губы, что спускались вниз по моему животу, касаясь ими моего органа. Светло-карие глаза впивались в моё лицо, будто бы вычитывая эмоции на моём лице, двигаясь увереннее, когда я давал нужную ей реакцию. Тяжёлое дыхание где-то в области шеи, много засосов и укусов, громкие стоны и шлепки. Да, я вовсе её не жалел: на заднице той точно на утро останутся синяки. Помню, как, доходя до пика, девушка, имя которой я вовсе не запомнил, посмотрела на меня через плечо, и в ней я узнал Мелиссу. Мои глаза тогда округлились, а сердце забилось в бешеном ритме. Тогда я и подумать не мог, что это всего-лишь дикое моё воображение, составленное на почве запрещённых веществ и дурных мыслей ранее о девушке, в которую влюблён. – Почему ты меня бросила? – Шепчу на ухо девушке я, ускоряясь в темпе. Шатенка что-то говорит, стонет под моими толчками, а я, словно увидел «зелёный цвет», с силой сжимаю её ягодицы, двигаясь всё грубее и грубее, будто бы вымещая свою злость на ней. – Почему же ты молчишь? – Спрашиваю я в том же шепоте. – Ты знаешь, солнце, как мне тяжело без тебя? – Кусаю свою губу с такой силой, что на языке появляется привкус железа; на том месте точно останется небольшая рана. Вспышки. Одни вспышки, провал в памяти и пустота мыслей. На утро, когда я разомкнул глаза, она в попыхах застёгивала застёжку своего чёрного бюстгальтера, явно готовясь убежать. На неприкрытых трусиками ягодицах я увидел парочку синих и фиолетовх следов, а на шее пару алых засосов. Мне плевать, что было между нами в эту ночь, плевать, если бы я проснулся, а рядом только скомканное постельное бельё и прохлада – она не та, ради которой я готов падать на колени и умолять о том, чтобы та осталась со мной, да и вряд-ли станет таковой. Я сажусь на край кровати, повёрнутый спиной к девушке. Холодный ветер из окна касается моей голой спины и волос, слегка развеивая их и взлохмачивая ещё больше. – Ты кто? – Спрашиваю я, когда барышня наконец справилась с застёжкой своего лифа, словив мой полный безразличия взгляд. – Ты не помнишь? – Нотки обиды проскакивают в её тоне, и я тотчас кривлюсь, потирая костяшками сонные веки. – Мудак. – Вали уже и не еби мозг. – Сердито, повысив тон говорю я, кинув на даму строгий взгляд. – Гандон! Пять минут и, полная тишина. Дверь только что с грохотом захлопнулась, заставляя крепко схватиться за голову руками, кривлясь от громкого и, сильного звона в ушах. Лбом касаюсь своих коленей, судорожно проглатывая слюну, чувствуя, как за этим следует тошнота. Да, мне бы сейчас точно не помешали бы парочку таблеток активированного угля.

***

Сентябрьский ветер дует в моё лицо, в пальцах тлеет сигарета, взгляд устремлён в небо. Точнее быть, на полную луну, что отражается в моих зрачках. Она настолько огромная, что, кажись, её видно даже через весь город. Вдали тот самый Кёльнский собор. Ко мне пытаются дозвониться мои друзья, но мой телефон уже выключен. Не хочу лишний раз тревожить себя этим назойливым рингтоном айфона, так нервирующий меня в последнее время. Видят мои родители, мне очень плохо. Я иду по кривой дорожке, убиваю себя и вовсе не пытаюсь что-то изменить. Возможно, даже, наслаждаясь этими мгновениями одиночества и пустоты – но на самом деле это не так. Я просто хочу внушить себе, что это хорошо, и так даже лучше. Я не хочу предпринимать попытки выйти из этого дерьма, не хочу задумываться о завтрашнем дне, да и в целом о будущем, если я и так чувствую, что его у меня нет. Чёртовая Мелисса. Я влюбился так по-наивному и по-дурацки. Она бросила меня, сделала больно в очередной раз, воткнула нож прямо в сердце и медленно, прокрутив нож и задев самые важные сосуды, разорвала всё в пух и прах. С ней, к сожалению, было хорошо, и так невыносимо тяжело без неё.

***

Две тысячи двадцатый год Зима(Конец февраля) Амстердам, Нидерланды – Йост, лечиться надо, – дрожащим от злости голосом, твердит мне старший, – ты себя-то видел? Чёрные круги под глазами, бледная кожа как у мертвеца, пустой взгляд. – Элиас наматывает круги по моей квартире, и я вижу, как нервно тот покусывает губу; поправляет взлохмаченные, светлые волосы. На часах пол первого ночи, мне, как и моему брату, хочется спать. Но проблема в том, что никто из нас не может себе позволить этого. Я чувствую, что сорвусь, если останусь один. Я не могу находиться в этой квартире, зная, что в соседней комнате, в тумбочке, наркотические вещества, от которых я около двух месяцев назад клялся избавиться брату. Я не смогу быть один на один со своими мыслями, зная, что сорвусь, если Элиас вдруг решит оставить меня прямо сейчас. Моя челюсть ходит, пальцы хаотично заламывают друг друга, тело напряжённо. Если бы не вовремя приехавший брат, я бы давным давно уже был бы под кайфом. Месяц не употреблять то, что стало для тебя чем-то важным, и тем, без чего ты жить не можешь – тяжело и невыносимо. Хочется рвать на себе волосы, разбить руки в кровь или спрыгнуть с окна – да всё, что угодно, лишь бы не видеть изо дня в день кошмары, не покидающие ни на секунду галлюцинации и боль, разрастающиеся где-то в области головы. Грусть и апатия. Бессонница. Повышенная агрессия ко всему, в первую очередь на себя. Первая неделя была кошмарной, когда я принял решение самостоятельно отказаться от наркотиков. Сны о том, как в моих руках находится косяк, как дым от каннабиноидов заполняет мои лёгкие и затуманивает разум – это настоящая пытка, в особенности, когда на утро ты держишь наркотик в своих руках и вспоминаешь свой сон и те дни, когда было хорошо, но только в час действа наркотика. – Мне очень хуёво, брат, – на глаза наворачиваются слёзы, но их я быстро смахиваю, крепко сжав свою челюсть. Мы не привыкли показывать «слабость» в виде слёз друг перед другом, привыкли строить из себя тех, кем мы не являемся, когда находимся вместе. Говорят же, мужики не плачут? Бред, знаю, но переступить через себя не могу. Мы оба росли в той среде, где показать свою «слабость» равно насмешкам и прессованию. Но мы стараемся работать над этим. Пока что, как вы видите, это получается плохо. – Я понимаю, Йост, – светловолосый мужчина останавливается напротив меня, сложив руки на груди, – мне очень больно видеть тебя таким. Больно видеть, как ты на моих глазах убиваешь себя. Я очень хочу тебе помочь, но не знаю, как, – поджимает губы. – Я помню, когда ты был совсем ещё мелким, отец повёл тебя на футбольное поле впервые, и тогда попросил меня пойти с вами, а я так не хотел, – я внимательно смотрю на Элиаса, не понимая, к чему он это говорит, – но пошёл. Помню, как отец постоянно забивал тебе гол, и смешно было, что он даже не поддавался тебе, – улыбается, – ты злился, обижался, но продолжал играть с ним. Я помню, ты хотел бросить это после, наверное, десятой попытки выиграть его, он тогда подошёл к тебе и сказал: Знаешь, этот мир без границ, все границы мы устанавливаем в своей голове. Падать и ошибаться – это нормально. Упади хоть сто, хоть тысячу раз, ошибись миллион или миллиард раз, но это не значит, что это конец. Это только начало чего-то большего. Я опускаю голову так, чтобы не было видно моего лица, тяжело вздыхая. Как и всегда, слова отца оказались правдой. Тогда я не понимал значение этих слов, но лишь почувствовав в тот момент такое нужное тепло и поддержку от папы, я решил бороться до конца. И в итоге, тогда я забил ему свой первый гол.

***

Лето(Июнь) Страшных три месяца, из головы которые я бы хотел поскорее выкинуть. Три месяца реабилитации, много попыток срыва на запрещённые вещества, нескончаемые ссоры с близкими, полное опустошение и потеря себя. Под конец мая, когда меня начало выворачивать только при одном лишь упоминании наркотиков, я ловил жуткие дереализации, панические атаки и нервные срывы. Мне до скрипа зубов не хотелось видеть кого-то. Депрессия. Да, мне говорили врачи, что с высокой вероятностью у меня будет развиваться более тяжёлая стадия депрессии, ведь после отказа от марихуаны это наблюдается почти у каждого второго наркомана. Сигареты, алкоголь и музыка – мои лучшие друзья. Я пил, и очень много, лишь бы только вновь не чувствовать это отвратительное чувство пустоты внутри себя, тревожные мысли и прочее. Но к наркотикам меня больше не тянуло, пусть и редкие мысли посещали попробовать вновь и вновь и забыться, как в «старые добрые». «Это просто такой период» Твердил я сам себе, и это, признаюсь честно, даже помогало. Но не всегда. Танту глядит куда-то сквозь меня, скрестив руки на груди, Мартин наливает в рюмки водки, за которой он бегал пару минут назад в ближайший магазин. Апсон должен прийти с минуты на минуту с «добавкой» в виде звенящих ёмкостей, что с небольшой частотой бьются друг об друга в небольшом пакете, разбавляя наш тусклый стол чём-то ещё помимо двух бутылок водки. Я же сижу на кожаном диване своей квартиры, потупив взгляд на потолок. Дышу я спокойно и равномерно, сердце неторопливо разгоняет кровь по венам, умеренно и неспеша делая своё дело. Мелисса, ты вновь в моей голове. Я узник твоей красоты и невинности, узник изумрудных глаз и, шелковистых, цвета смолы волос, узник нежного и убаюкивающего голоса. Узник всего тебя. Но, чёрт возьми, прошу я тебя, оставь меня в покое хоть на день, хоть на два. В большей вероятности, это она виновата, что я сейчас здесь. Виновата, что почти две недели я, не просыхая, просыпаюсь каждый день с похмелья, и иду в ближайший магазин за новой дозой, порой забивая на утренний душ и запах, исходящий от меня после «пьянки». Люди, конечно же, ничего мне не говорили, но я видел, как те морщили нос и отступали на несколько шагов назад, когда я стоял в очереди с бутылками спиртного в руках. Но мне плевать. Я не в силах даже порой разомкнуть глаза по утрам. Даже тогда, когда стоит моя любимая погода за окном в виде дождя или даже запись новой песни. Как вы знаете, я живу музыкой, я готов хоть всю жизнь провести на студии или на концертных площадках, но даже этого мне хотелось меньше всего. Жизнь стала попросту мне ненужной. Мелочи, которыми я раньше восхищался и преподносил, как что-то невероятное, я теперь воспринимаю... да к чёрту, я их вообще не воспринимаю. В начале следующего месяца запланирована запись ремикса с немалоизвестной бельгийской группой «De Kreuners», но я даже не уверен, что смогу дожить до этого момента. « – Апатия и депрессия в вашем случае, мистер Кляйн, вполне возможна. Запишитесь к психологу, если не хотите самоуничтожиться ещё больше». Говорил мне мой доктор. Знаете, когда ты пытаешься сделать лучшую версию себя – ты не хочешь выходить из зоны комфорта, и твой мозг всячески сопротивляется, если ты пытаешься сделать этот шаг. Но суть в том, если внутри тебя происходит целый ураган, ты понимаешь, что больше не можешь терпеть это дерьмо, твои дни выглядят, как новая попытка игры на выживание, по типу: «Ты или тебя»; чувство опустошения и нескончаемые слёзы с туготой на душе – ты точно на верном пути самосовершенствования. Самоусовершенствование – это дрочиво, а вот саморазрушение... Самоулучшение всегда стоит рядом с саморазрушением, и, хочешь ли ты этого, или нет – рано или поздно тебе придется пройти через множество бессонных ночей, глубокого самокопания в себе и познания новой стороны себя, апатии со слезами, потерю интереса к тому, что раньше способствовало появлению твоей улыбки, чтобы познать новую, лучшую жизнь без сопровождения старой и убогой версии себя. – Может, пора завязывать? – Мартин видит под глазами моими мешки, да и, весь мой помятый вид из-за бессонных ночей и выпитого алкоголя, а в его маленьких, но добрых глазах я вижу беспокойство. – Может, – пожимаю плечами и вкидываю в себя полную, почти что до краёв рюмку с водкой, кривлясь, когда напиток обжигает ротовую полость вместе с горлом, но мне так даже нравится.

***

Июнь две тысячи двадцатого года я не помню вообще. Огромный провал в памяти, словно кто-то стёр все мои воспоминания о тех страшных днях непросыхания, недосыпа и попытках не сорваться вновь. А я ведь пытался. Но мысли о Эванс всё ещё со мной. Каждый божий день, просыпаясь, я думал, как она там? Как сложилась её жизнь без меня? Нашла ли она кого-то другого? Я очень злюсь, когда представляю, как кто-то другой обнимает мою девочку, как кто-то целует её нежные губы, а может быть, даже и спит. И если подобные мысли я не успевал сразу же выкидывать в выдуманную мусорку под столом из головы, весь день я ходил зол и неразговорчив, обеспечивая этим настроем и ближних своих. Уолтер приветливо улыбается мне, я делаю то же самое. Середина июля выдалась довольно жаркой, поэтому перед тем, как пожать руку новому знакомому, сдуваю чёлку с лица и вытираю пот со лба тыльной стороной руки, в мыслях проклиная Апсона за то, что до сих пор не принёс воды. А ведь обещал же, всего пять минут! Аланис выходит из дорогого такси, закидывая свои кудряшки за спину, и, увидев стоящего меня около ворот, приветливо улыбается и шагает в мою сторону увереннее, быстрее. – Привет, – протягивает руку мне новая знакомая, обнажая белые зубы в красивой улыбке. – не ожидала, что ты приедешь вовремя. – Хихикает девушка, а я обиженно закатываю глаза, пожимая её маленькую ладошку. – Любитель опаздывать? – Смеётся Уолтер. – Меня вновь оклеветали. Ik wil je Blijf bij me Hou van me Ik word stapelgek. Эти строки, пусть этого никто никогда и не узнает, я посвятил Мелиссе. Впервые записав этот ремикс, я думал только о ней. И, как бы это глупо не выглядело, я надеялся на то, что девушка услышит эту песню, и найдет скрытый намёк в этих словах. Но вероятность этого так низка, что вгоняет меня в бездну сомнений, так сказать, дополнительным грузом на мои плечи. Да даже если и найдёт, ничего ведь не измениться, правда?