butterfly.

      Водная гладь стакана в руке Альфреда заманчиво блестела, обещая облегчение после ночного запоя, ставшего следствием бессонницы. Ни ром, ни виски не помогли закрыть глаза, только усилили боль в висках. Он плохо спал некоторое время. Каждая ночь была похожую на предыдущую: свет от единственной зажжённой свечи, лоб, прижатый к стенке, шаги от кровати к двери и обратно, усталый взгляд, впивающийся в темноту улицы, стаканы и бутылки на полу, столе, полках, тумбах и подоконнике. Утра начинались одинаково. Дни догорали одними и теми же красками.              Он ходил по кругу. Разговоры с покупателями, счета и гроссбухи, контроль любивших поворковать работниц, пьяные и агрессивные мужчины, ломящиеся в черную дверь поодаль с деньгами в кулаках, прогулка до дома с руками, спрятанными в карманах брюк. Работа с рассвета солнца до восхода луны дарила удовлетворение, точнее её плоды дарили. Он расширял свою паутину власти, обзаводился новыми клиентами как бесполезными, так и влиятельными. В общем, цвел и пах, как цветы, на которые засматривалась его жена в парке.              Жена. Это короткое слово из четырех букв быстро забралось к нему под кожу и обернулась вокруг вен тонким слоем. Альфред привык к своему новому семейному положению скорее, чем ожидал. Не только на словесном уровне. С тех пор, как в его доме поселилась без сомнений очаровательная юная леди, ему расхотелось посещать не столь отдаленные места с девушками намного опытнее и раскрепощеннее его жены. Он сам до конца не понимал причин перемены. Альфред никогда не отличался правильностью, праведностью, честью, знал, что эти вещи лишь мешают подняться наверх, куда он, собственно, и стремился. Однако, как оказалось, удаление таких понятий из словаря не распространялось на семейный аспект жизни.              А вообще изменять супруге не хотелось хотя бы потому, что для Альфреда Элизабет была синонимом красоты, даже её определением. Ни одна девушка ни моложе, ни старше, ни опытнее, ни невиннее (если то было возможно) не приковывала его взгляд так, как это делала его молодая жена, чье лицо светилось подобно солнцу и тысячам звезд, когда она смотрела на него, когда касалась. И с каждым днем брака её влияние на него становилось сильнее, кольцо крепче сжимало палец. Альфред диву давался, как на него действовали брачные узы. Действительно ли она расцветала и под венцом, рядом с ним и тем самым больше привлекала? Иль может тот факт, что она больше не могла его покинуть, кроме как уйти в мир иной, делал её такой близкой и привлекательной, родной и манящей? Или дело было в её присутствии, укутывающим его теплом и сладким ароматом? Он не знал, он не гадал, он наслаждался.              Пока Элизабет не перестала озарять его улыбкой. Чарльз Элвин — хитрый черт — появился в их только-только зародившейся жизни из неоткуда, расплескал черные пятна по картине или стер краски, показав истинные цвета. Альфред не знал, ненавидеть ли его или хотя бы не трогать за снятие пелены. Элизабет была глубоко несчастна. Поникшую голову и красные глаза жены, когда он имел возможность их наблюдать — что было делом редким, Альфред зачастую списывал на процесс адаптации, скуку, тоску по семье или природную грусть, навещающую женщин раз в месяц. Однако дымка равнодушия спала. Перед ним предстала нелестная картина. Элизабет, будучи замужней всего-то месяц, уже искала любви и нежности на стороне.              Альфред был невероятно зол. Его голова пылала. Он не мог соображать ясно, не мог говорить, не мог сталкиваться с Лилибет, ибо боялся сказать или сделать что-то, способное вырвать ростки их брака с корнем. Он молчал и переваривал ядовитые эмоции в одиночестве.              Конечно, не вся злость была направлена на его наивную бабочку, которая, вероятно, и не затевала адюльтер, а искала друга, искала крепкого плеча, которое было, но растворилось в работе после первой брачной ночи. Он злился на себя. И злился небеспочвенно. Он видел холодные картины семьи раньше. Мать, стирающую всю ночь на пролет в холодной воде, раздирающую кожу пальцев, чтобы прокормить их, ибо отец ушел и не возвращался уже больше месяца. Видел её глаза, наполненные слезами, когда она в очередной раз переживала тягости одна. Видел синяки, что она старалась прятать под платьями. Видел, как изредка, будто по праздникам, отец приносил деньги и, словно исполнив долг, вновь исчезал в погоне за бутылкой, легким заработком или опиумом, оставляя Магдалину смотреть на ржавеющую железку вокруг пальца, служившую обручальным кольцом, и сомневаться в сделанном выборе. Перебрав с алкоголем или с бодрствованием, в отражении он видел ненавистные черты отца. Хотя обещал себе, клялся, каким бы беспринципным со временем не сделается, похожим на отца он никогда не станет.              Слезы Элизабет омыли его отчищающим дождем. Он прозрел. И на душе вновь стало погано, хотя он думал, что сумел избавиться от привычки. Альфред не родился бесчувственным, не родился плохим, он намеренно отшлифовал свои характер, натуру, уплотнил кожу, чтобы оставаться холоднокровным в любой ситуации, трудился над этим не менее усердно, чем кузнец ковал свои изделия. Альфред считал, что достиг в этом совершенства, но Лилибет нашла брешь в его доспехах и проникла легким ветерком. И его это нехило пугало. Он научился оставаться твердым и непоколебимым при угрозах его матери, которые он получал не раз, но только от одной мысли о возможности нанесения вреда жене, его кожа вспыхивала и покрывалась испариной. Он не мог понять, когда это произошло. Такая близость, не ограничивающаяся телами, пугала, заставляла бежать и прятаться, чтобы спастись от возможной сердечной раны. Он не мог понять. Не мог. Когда симпатичная незнакомка стала кем-то настолько важным?              Человеком, к которому хотя бы физически Альфред относился с трепетом — он старался, правда. Он и так дотрагивался до кожи нежнее шелка редко, чувствуя мерзкий страх поранить, причинить вред из-за воспоминаний о ручьях слез и голосе, наполненном болью, в их первую ночь, а теперь вообще перестал. Нет, Альфред не чувствовал отвращение, только не к жене. К себе.              Перед глазами стояли её глаза, прекрасные голубые, испачканные красными кривыми и опухлостями под ресницами. Пугающая картина, терзающая совесть, капли которой долгими годами выживали в глубине, убивала всё желание. Неумение разговаривать, признаваться в оплошностях, незнание таких вариантов поведения, банальные гордость и обида, которая всё же больно колола, когда перед глазами мистер Элвин вновь склонялся над Лилибет, со стороны Альфреда, страх, та же поганая обида за повышенный голос, невнимательность и бесконечные слезы со стороны Элизабет держали их на расстоянии. И чем больше времени проходило, тем сложнее становилось сделать первый шаг навстречу друг другу.              Приговор о регулярных посещениях, вынесенный им в тот злополучный день, обрадовал Альфреда, хотя изначально он на это и не рассчитывал. Ему нравилось видеть под боком жену, корпеющую над шитьем, расслабленную и умиротворенную. Он мог наблюдать за ней исподтишка, разглядывать, касаться в невзначай. Ему самому это приносило непонятное спокойствие, несмотря на отсутствие бесед.              Наказание закончилось, она стала заходить реже. Появилась тоска. Но Альфред не спешил домой по вечерам. Он, того не понимая, шел по протоптанной его предками дороге, выбирал тушить чувства всеми возможными способами, размышлять и злиться, если была необходимость. Не заходил в её комнату, не садился за один стол, а поднимался рано утром и покидал дом.              — Альфред Соломонс-младший! — мужчина замер по стойке смирно, за секунду оказываясь в ледяном озере прошлого. Так его называл только один человек и только когда был очень-очень зол.              Он отмер, вспоминая, что больше не являлся мелким пацаном, повернулся и ухмыльнулся в раздосадованное лицо матери.              — Чем я могу помочь тебе, мама? Что у тебя стряслось? Новая служанка пришлась не по вкусу? Найти новую?              — Ты. Мне нужно с тобой поговорить, — она начала говорить спокойнее, — поставь Фрею за прилавок и пойдем погорим без свидетелей.              Магда предпочитала Фрею, как ей казалось, несмышлёной и доверчивой Айле, которой к тому же, опять же по мнению миссис Соломонс, не хватало образования для подсчета денег.              — Это не может подождать до вечера? Приходи на ужин, — отличный повод для начала разговора с Элизабет! Альфред похвалил себя за идею.              — Не терпит. Давай, пойдем.              Альфред пошел на поводу матери. Он на многие её поступки и высказывания закрывал глаза. Далеко не из-за родственных связей, нет. Он прекрасно помнил ужасы, через которые она приходила. Понимал, что она заслужила некоторые привилегия.              Соломонс выдворил с кухни женщин, закрыл дверь и выжидающе оперся на стол бедрами. Мать отряхнула пышноватые для той моды тёмные юбки от пыли и уставилась на него с нескрываемой горечью.              — Что ты творишь, Альфред?              — Работаю.              — Это ты делаешь замечательно, не сомневаюсь, — ответила она саркастически, хотя голос её и подрагивал. Как же ей было страшно только от одной мысли, что сын пошел в отца. — Но я не об этом говорю, молодой человек. Я о твоей жене!              Альфред переменился в лице, ощетинился. Плечи напряглись под рубашкой. Спина вытянулась струной. Элизабет её не касалась, хоть мать и питала к ней нежные чувства.              — Что с ней?              — Видит бог, я не хотела лезть к вам в брак. Это не мое дело, но мне Элизабет жалко по-человечески, по-женски. Такая она маленькая и беззащитная. Совсем ребенок. — Она вздохнула. — Почему твоя супруга рыдает дома средь бела дня? Плачет, ибо считает себя никчемной женой, плачет, потому что ты в её сторону не смотришь? Разве не помнишь недалекого прошлого? Разве не видишь схожести?              — Вижу, — протиснул он сквозь зубы.              Альфред снова разозлился. Разозлился на Элизабет за её язык. Загорелся алым пламенем. Она не казалось девушкой, жалующейся на мужа за его спиной его же матери, расплескивающей семейные проблемы то тут, то там. Кому она ещё успела пожаловаться? Какие шепотки уже донеслись до чужих ушей?              — Так почему ты позволяешь этому происходить?              — Мама, — сказал он строже, — ты права. Это не твое дело. Мы разберемся самостоятельно. Спасибо за беспокойство. Ты свободна.              Магдалина, вспомнившая свой неудачный брак в мельчайших подробностях и деталях, взволнованная пагубным поведением сына, была глуха к его предупреждениям и просьбам.              — Я не понимаю. Откуда жестокость или равнодушие, что это? Как она провинилась, Альфред? Элизабет добра, мягка, к тому же влюблена в тебя без памяти. Почему ты такой холодный? Почему повторяешь его ошибки? Ты же видел, ты же знаешь… Ах, разве ты не должен…              Тирада женщина оказалась перебита.              — Перестань!              — Ты не такой человек. — Все равно продолжала женщина, стараясь достучаться до сына через крепкие стены. — Ты лучше! Так будь таким. Не разбивай ей сердце.              — Мама…              Он вздохнул, отвернулся, расчесал волосы пальцами, покачал головой, пока резкие и жестокие слова матери эхом разносились в голове. Соломонс попытался скрыться в главном зале, но мать перехватила его руку, намертво стиснув запястье. Развернувшись, он столкнулся с диким лицом, но жалостливым взглядом.              — Сын мой, почему ты ведешь себя так?              — Мама! — он не сдержался, прикрикнув, совершенно забывая про женщин за стенкой, любивших лишний раз перемыть косточки знакомому иль незнакомому.              — Ты жалеешь, что женился на ней?              — Нисколько. Жену лучше мне вряд ли бы удалось найти.              Ему и не хотелось.              — Так возьми себя в руки! Сделай что-нибудь приятное жене! Так ли трудно поужинать с ней или погулять в парке? Она не требует золотые горы, ей нужен ты! Неужели не видишь, как тебе повезло?!              — Уходи.              — Альфред… — жалобно прошептала она, видя, как всё её слова, устремленные к совести, напарывались на ледяную стену.              — Спасибо за твое волнение и заинтересованность. — Произнёс Соломонс нарочито спокойно, но все же грубо. — Я тебя услышал. Но. Мы. Разберемся. Сами. Иди домой. Сейчас же!              Его указательный палец устремился на дверь. Мать фыркнула, отпустила руку сына (почти отшвырнула её от себя) и покинула лавку с гордо вздернутым подбородком.              — Айла, останься у прилавка, Фрея, иди на кухню. Я вернусь через час или два. Не сожгите тут ничего. — Протараторил Альфред, выскочив из кухни пятью минутами позже матери, скорым шагом направляясь к двери.              — Да когда такое было, мистер Соломонс, — хмуро пролепетала Айла и сложила руки на груди.              Альфред вот уже второй раз спешил домой по неотложному делу, намереваясь снова отчитать жену. Он не хотел этого делать, искренне не желал. Но что ещё он мог предпринять? Альфред не знал. Элизабет подобно слепому котенку продолжала совершать ошибки, падала и ударялась. Как он мог остановить поток слез? Собственная беспомощность его нервировала.              Грозно топая по улице в сторону дома, он внимательно вглядывался в лица прохожих. Он всегда так делал, прежде ради интереса, теперь, чтобы узнать, не смотрят ли на него косо. Могло показаться, будто Альфред ставил общественное мнение о себе выше своего, но на самом деле на пьедестал он ставил свой бизнес, процветание которого требовало наличие чистой репутации. Ссоры с женой, пересуды вряд ли бы этому поспособствовали. Не такая уж и сложная задача хранить все проблемы при себе, не распускать язык при любой возможности. Альфред ведь так и поступал. Научился. Девушек подавно тому должны были обучить!              Он нашел жену на кухне, попивающей чай. Её прическа была слегка потрепана. Глаза ещё помнили красноту и соленые слезы. Бледные руки цеплялись за теплую чашку. Элизабет сидела, скукожившись словно старушка на прохладном ветру. Слой злости скатился с него и скрылся в щелях между деревянными досками пола.              — Ты говорила с моей матерью, — сказал он, не желая тратить время понапрасну.              Элизабет со звоном уронила чашку на блюдце, испугавшись, и поднялась со стула, в то же время пристыженно опустив голову. Каким-то чудным образом она стала ещё меньше. Пальчики цеплялись за юбку.              — Простите, мистер Соломонс. Она застала меня за, — она не смогла договорить и вместо этого негромко вздохнула, кусая губу.              — Она застала тебя в печальном настроении, и ты тут же выложила ей всё на блюдечке. Был бы это кто-то другой, ты бы так же поступила? — говорил он сердито, но не орал.              — Конечно нет, сэр. Я бы не стала обсуждать с чужими людьми наш брак.              — Ты вообще ни с кем не должна обсуждать наш брак, кроме меня. Это больше никого другого не касается.              — Простите меня. — Сказала она громче, обидчиво, пытаясь защититься. — Мне было грустно и одиноко. Мне захотелось с кем-то поделиться… а ваша мать бы все равно докопалась до истины, даже если бы я не рассказала ей. Она умеет, вы знаете.              — Так почему ты сидела дома? Могла бы прийти ко мне и поговорить, если тебе так нужно было. Лавка недалеко.              — Почему я должна идти к вам, если вы сами не желаете приходить ко мне? — она смело взглянула ему в глаза. Обида в женском взгляде больно ужалила его и пошатнула решимость. — Вы слишком заняты, чтобы поужинать со мной даже на выходных. Я не хотела доставлять вам беспокойство. Вы ясно дали понять, что любое мое действие в вашу сторону ничего иного доставлять не может.              Альфред был ошеломлен.              — Это неправда, — стыдливо признавал уже он.              — По вашим действия, мистер Соломонс, я не могу сказать ничего другого. — Лилибет устало вздохнула и сдержала порыв взяться за голову и расплакаться. — Я приму во внимание ваши замечания. Обещаю, больше никогда не буду разговаривать с кем-либо о нашем браке. Вы можете спокойно возвращаться к вашим делам.              Закончив, девушка села обратно за стул и рукой взялась за кружечку. Её взгляд тонул в янтарной жидкости, приправленной медом. Мать пускала сладость в чай, когда девочка расстраивалась, говорила, что волшебный элексир от пчел лечит любые раны, в том числе и душевные.              Проблема была решена. Обещание получено. Но ноги Альфреда не вели его к выходу, не могли и развернуть тело в ту сторону. Он видел новый потоп, злость и ненависть в юных чистых глазах при закрытии им двери, при окончании диалога. Ноги подвели его ближе к столу. Рука выдвинула стул. Он опустился напротив жены, совсем рядом. Протянуть руку, и можно было коснуться её коленей, бедер, приласкать щеки.              Элизабет подняла на него глаза, в них читался только один вопрос: «что ты здесь ещё делаешь?». Он не знал ответа. Ему просто не хотелось уходить, не хотелось оставлять жену одну в растрепанном состоянии, причиной которой сам и являлся.              — Перестань обращаться ко мне «сэр» или «мистер Соломонс», — сказал он, не подумав. Альфред просто знал, что ему нельзя сейчас молчать. — Я — твой муж, не босс. К тому же ты же уже называла меня по имени и иначе.               Ухмылка проскользнула на его губах, когда в голове эхом пронеслось «дорогой» её звонким и радостным голоском. Он отвернулся, стесняясь своей реакции. А вот Элизабет смешно не было. Она была слишком потрясена, чтобы говорить, и потому на просьбу мужа только кивнула.              — Я действительно хочу, чтобы ты приходила ко мне поговорить. Не думаю, что ты будешь нагло пользоваться этим и отвлекать меня каждый час. Ты же разумная девушка. На жену у меня время найдется. Да приходить в лавку и сидеть там я тебе не запрещаю. Пожалуйста.              — А работать? — шепотом спросила она.              — Тут я буду настаивать на своем. Тебе это не нужно. У тебя красивые ручки. Посмотри.              Он вдруг взял обе её ладошки в свои и большими пальцами прошелся по коже. Такие мягкие. Он ужасно соскучился. Элизабет обычно клала свои руки ему на щеки, когда они целовались в спальне. Воспоминания взбудоражили его. Табун мурашек покрыл спину.              Альфред поднял глаза.              — Зачем их портить?              Наконец на лице Элизабет появился намек на улыбку. Так-то лучше. Она снова ослепляла его своими золотыми лучами, укутывала ароматом сегодня меда. Он хотел бы видеть подобную картину чаще. Он хотел бы делать всё возможное, чтобы она не менялась.              — Ладно, — согласилась Лилибет. — Я точно не буду отвлекать?              — Немного, — он ухмыльнулся, — но это ничего.              Улыбка жены сделалась шире. Комнату заполнило весенней свежестью, что приходит с первыми цветениями. Мышцы в мужском теле расслабились. Он продолжил поглаживать и перебирать пухленькие пальчики.              — Альфред, я…              — Да?              Я скучаю по тебе постоянно, признание вертелось пластинкой, но она не набралась смелости его произнести.              — Так будет всегда? Ты будешь на работе, а я иногда буду навещать тебя и ужинать в одиночестве?              — Пока да. Я не могу оставить лавку надолго без присмотра. — Я не вру, я недоговариваю, повторял Альфред про себя. — Мы только встаем на ноги. Один неправильный шаг — останемся без гроша. Я должен всё контролировать. Ты же хочешь покупать себе модные платья?              — Хорошо. Я понимаю. — Элизабет кивнула. — Ты прав, я хочу покупать платья, но больше я хочу видеться с мужем, — она легонько сжала его руки, — хочу гулять в роскошных одеждах, красоваться соседям трудами твоей работы рядом с тобою.              Как он мог не пойти на уступки, когда она смотрела на него так: с надеждой и мольбой?              — Ладно, давай договоримся. В шаббат вечером мы с тобой будем ужинать и идти ненадолго на прогулку в Риджентс-парк. Согласна?              — Да! — воскликнула девушка и легонько подскочила на стуле. — Это прекрасная идея! Кстати, шаббат уже завтра. Завтра состоится прогулка?              Он кивнул не в силах оторвать глаз от розового радостного личика. Элизабет воскликнула что-то неразборчивое от радости и крепче сжала его руки в своих. Вот-вот, думал он, жена запрыгает по комнате, запорхает вокруг подобно бабочке.              — Ну прекрасно, раз мы договорились. Не хочу тебя расстраивать, бабочка, но мне нужно идти.              — Уже? Может, пообедаешь сначала?              — Я уже поел в пекарне.              — Ох, ну ладно. Я провожу тебя до выхода.              Так она и сделала причем с огромной улыбкой на лице и румянцем оттенка самых роскошных розовых роз в городе. Альфред открыл входную дверь и взглянул на жену. Теперь она светилась, как и должна была. Льнула к косяку и смотрела на него как в день свадьбы, ласково, трепетно. В доме установился долгожданный мир. Осталось лишь сохранить его. Задача была не из легких.              — Мы не увидимся вечером, — не спрашивала, а констатировала факт Лилибет. Он больше не причинял ей прежней боли. Им нужно найти свой порядок.              Альфред помотал головой, подтверждая сказанное.              — Не плачь больше, бабочка, — добавил он шепотом, после того как на мгновение прикоснулся губами к женскому лбу, а пальцами прошелся по золотым кудрям на затылке.              Элизабет едва заметно кивнула.              — Вот и молодец, — Альфред игриво коснулся кончика её носика и ушел.              Дверь закрылась. Девушка обернулась вокруг себя, стала скакать на месте, сжимая пальчики в кулачки, поднимая их ввысь, как маленький ребенок. Элизабет праздновала маленькую победу. Ей хотелось танцевать и кричать. Кто бы мог подумать, что жалобы свекрови помогут, а не наоборот, всё испортят? Точно не она. Однако Лилибет поняла, что поступила опрометчиво и глупо. Такой поступок мог окончательно поставить на доверии к ней крест. Чудом сработало раз и хорошо. Девушка не собиралась проверять, сработает ли во второй. К своему обещанию она относилась серьезно.              К тому же взамен ей после разговора один на один (Элизабет отметила себе, что это действенный способ решать проблемы и выяснять недомолвки, хоть и пугающий) предоставили, так сказать, поблажки. Прогулка и ужин один раз в неделю звучали хорошо по сравнению с ничем. Она не решилась просить большего. Например, обсудить общую спальню. Решила закусить язык до поры до времени, но никак не отказаться от затей. Она выждет правильный момент, когда Альфред размягчится чуть больше, и тогда спросит. У них всё получится постепенно.              Элизабет улыбалась, почти смеялась от жаркого ощущения, расползающегося по телу, никак не связанному с летом, пока смотрела в окно. Где-то там за стеклом, за домами и прохожими свидания молодой пары ждал парк.                            От волнения Элизабет с трудом сомкнула глаза. Благо работать ей не приходилось, как и кормить дитя, потому она проспала до обеда. Дневник, исписанный событиями вчерашнего дня и мечтами, лежал раскрытым на столике. И только чудом под книгами он укрылся от очей Альфреда, что заскочил в комнату жены ранним бессонным утром, прошелся подушечками пальцев по покрывалу и коснулся миловидного личика с забавно приоткрытыми губками. Он делал это не в первый и не во второй раз. Это быстро превратилось в привычку, что оборвалась после их ссоры из-за мистера Элвина, как выяснилось, ненадолго. Он не сидел, не смотрел, как она спит. Альфред касался кожи, вдыхал её запах и уходил в мгновение ока, словно просто выглянул в окно сделать глоток свежего воздуха.              Миссис Соломонс поднялась с улыбкой на лице, когда след мужа уже простыл, нашла Эдну и попросила приготовить горячую ванну. Служанка подскочила, почувствовав чужие руки на плечах, легонько отругала молодую девушку и поинтересовалась причиной приподнятого настроения. Заметила резкую перемену. Элизабет ответила без утайки, что собирается сегодня на свидание с мужем. Эдне эта идея пришлась по душе, и она с удвоенной силой стала хлопотать над девчушкой, не перестающей радовать её улыбкой.              По настоянию служанки она для начала плотно поела, а позже и принялась готовиться. Каждые пять минут, если не чаще, глаза плыли лодочкой к часам, к стрелкам, что невероятно медленно перемещались по циферблату. Аккуратная прическа, украшенная парочкой мелких цветов, кудри, платье, которое она носила всего раза три. Нежно-синий оттенок, кружева, шелк, открытые ключицы, скользящие рукава до середины плеча, всё точно по фигуре. Шею украшало небольшое колье из жемчуга — его подарок. Она выглядела восхитительно, и позитивный настрой только дополнял картину. Эдна летала вокруг неё подобно пчеле, изучающей цветок.              К семи она была готова, как и ужин, который Эдна по просьбе юной хозяйки не выносила, дожидалась мужа. Служанка послушалась и уселась на кухне вязать, готовая в любой момент подскочить и обслужить пару. Элизабет сначала сидела в гостиной и прожигала часы взглядом. Она не могла ни читать, ни говорить. Ожидание выжимало все соки. Ах, как она ненавидела это неспешно разрывающее изнутри ощущение.              Часы пробили восемь. Элизабет начала нервничать и оборачиваться на сомнения, которые, думала, оставила позади. Она прошла в холл и стала ходить взад-вперед уже там, заламывая собственные пальцы и прислушиваясь к любому шороху за дверью. Толки людей, редкие проезжающие автомобили, птицы. Слезы наворачивались на глаза. Разум твердил лишь одно: «обманул, обманул». Конечно, был шанс, что случилось нечто плохое, нежданное, требующее его срочного вмешательства, но Лилибет больше не могла себя заставить в это поверить, не хотела.              Прошло два часа. Солнце оставило на горизонте после себя лишь алые и пурпурные полоски. Горожане покинули улицы. Тишь и гладь расползлась по спальному району, где матери укладывали спать детей, жены разговаривали с мужьями о прошедшем дне или хотя бы сидели с ними в одной комнате, читали книжку или каталоги, поглядывая на мужчин исподтишка, пока в модных и богатых заведениях где-то у центра гремела музыка, танцевала молодежь, за шторами целовались пары подшофе.              А Элизабет осела на ступеньки лицом ко входу.              — Опаздывает мистер Соломонс. — Пробормотала добро Эдна, направляясь в свою комнату. — Наверное, заработался. Совсем потерял счет времени. С кем не бывает.              — Он придет. Он обещал.              — Конечно-конечно, миссис Соломонс.              Правда, вера утекала сквозь пальцы на ступени, а с них перебрасывалась на пол и вовсе уходила через главную дверь. Та всё не открывалась. За окнами не мелькала тень. Не слышались шаги. Она дала ему пять минут, затем десять и пятнадцать, но муж не объявлялся.              Живот заболел. После завтрака-обеда она ни крошки в рот не взяла. Однако аппетит вновь пропал, ушел так же быстро, как и пришел. Она вздохнула и подняла глаза к потолку, останавливая слезы. Воздух вокруг накалялся. Мирные нотки потихоньку выветривались. Вот опять она попалась в ловушку, вот опять стукнулась головой о грабли, упала в ту же яму. Какая глупая, корила она себя, глупая, глупая девчонка.              Элизабет сняла чистенькие туфельки, расстегнула колье и распустила прическу, кокон из косы. Только сон, если он, конечно, пожелает её навестить, сейчас поможет разбитому сердцу. Она переживала о его доверии к ней, а ему, видимо, дела не было. Что ж, пришло время ей самой научиться безразличию. Девушка подобрала подол платья и направилась в свою комнату. Тут щелкнул замок. Дверь открылась, и на пороге появился Альфред. Она разочарованно оглядела его и, фыркнув, продолжила путь.              — Лилибет, куда это ты собралась? — произнес он с улыбкой, будто ничего плохого не сделал.              — Спать, — гордо заявила она.              — А как же прогулка?              — Я никуда не пойду, Альфред.              — Почему? Ты готова. Одета и причесана.              — Я устала и хочу спать. Посмотри на часы. Уже почти десять. Никто не гуляет в такое позднее время.              — Разве это запрещено?              — Нет.              — Тогда я не вижу проблемы. Идем. Так даже лучше ни с кем не придется здороваться и вести беседы. Ночь, ты и я, разве не это считается романтикой в твоих книжках?              — Ты нарушил обещание. Я не хочу никуда с тобой идти! — сказала Элизабет громче, переборов страх раздраженностью и злостью. Как он посмел упомянуть её книги, да ещё и таким тоном.              — У меня возникла непредвиденная проблема. Мне нужно было задержаться.              Пьяные мужчины любили помахать кулаками на ночь глядя.              — Сейчас шаббат! Тебе вообще работать нельзя! Что скажут твои предки?!              — То же, что и твои. — Он нагло ухмыльнулся. Элизабет одарила его недовольным прищуром и двинулась в свою комнату. — Постой же. Я не лгу тебе. Я не мог прийти раньше.              Она кинула на него взгляд через плечо. Альфред довольно улыбнулся.              — Ты когда-нибудь гуляла по ночному городу? — она помотала головой. ей не разрешали. Слишком опасно. — Тебе понравится. Пойдем же. Если повезет, сможешь разглядеть звезды.              Хотел бы он сказать что-то интересное про звезды, но он и названия самых ярких не знал. Не нужно ему то было, и всё на том.              — Почему ты опоздал?              — Рядом с пекарней была потасовка, — он недоговаривал правду, ей не нужно было знать всё, — я и ещё пара мужчин разнимали двух немаленьких пьянчуг. Пришлось их до дома доводить. Ходить едва могут от побоев, а в драку лезут. Не хочу пересказывать тебе кровавые подробности. Зрелище была жуткое, библейское. Если бы не это, я бы пришел вовремя и поужинал с тобой. Говоря о еде, мы могли бы поесть после прогулки.              Жена продолжила выжидающе смотреть на него.              — Прости, — неохотно добавил мужчина.              Элизабет вздохнула и опустила плечи. Альфред тут же понял, она сдалась. Девушка спустилась по ступенькам, надела туфельки и прихорошилась перед зеркалом, убирая волосы в неряшливый пучок. Как только жена закончила, Альфред тут же взял её под руку и повел на ещё окутанную теплом улицу. Его локоть стал крепкой опорой. Женские пальцы едва заметно скользили туда-сюда по материалу рубашки. Глаза не интересовались городом под темным покровом, они наблюдали за мужским профилем.              Они оба молчали. Порывы июльского ветерка трепетали волосы и освежали лица. Листва шелестела над головами. Пения птиц слышно уже не было. Медленно затухали окошки в домах. Темнота приближалась к ним с разных сторон, а они всё шли. Вторая рука Альфреда легла на её ладошку. Его большой палец ласково поглаживал тыльную сторону. Гуляли вместе, как и было обещано.              Несколько недолгих минут, и они оказались у канала. На мостике Элизабет остановилась. Она глянула на воду и увидела россыпь белых точек, которые точно не являлись бликами (те были подлиннее). Изумление и любопытство заставили её поднять голову. То ли вздох, то ли стон сиюминутно покинул рот.              — Посмотри наверх, Альфред! — она указала пальчиком наверх. — Это захватывает дух!              — И правда… — скользнув взглядом по радостному лицу, пробормотал Альфред.              — Я раньше никогда так не смотрела на звезды. Как прекрасно!              — Ты раньше не была на улице ночью?              — Не доводилось. За город, где бы открывались такие виды, мы не ездили. А ночью в городе девушке ходить без мужчины опасно. Отца, уставшего после работы, мы с Дриной просить не решались. Смотрели через окно на черное пятнышко, что едва было видно из-за крыш. — Лилибет вернула взгляд к мужу. — Интересно, она уже смотрела на звезды так?              Вопрос не подразумевал ответа.              Насладившись небом вдоволь, они двинулись дальше по выложенной камнем тропинке. Туда, куда её тянул муж, нежно схвативший её за руку. Он привел жену к склонившимся над водой деревьям, под которыми хранились милые её сердцу воспоминания.              — Ивы… — касаясь продолговатых листьев, улыбнулась Лилибет, словно он рассказал ей шутку, которую понимали только они.              — Я знаю, тебе они нравятся.              Послышался хриплый смешок.              — Они бывают весьма полезны в некоторых ситуациях, — хихикнула девушка и тут же была заткнута страстным поцелуем.              Руки мужа прошлись по плечам, по шее и легли на щеки. Элизабет прижалась к твердой груди и обвила руками шею мужа. Его губы, терзающие её, шершавость обсохших губ, запах печи и чего-то горького. Как же она скучала по его присутствию, вниманию. Руки сами по себе отчаяннее цеплялись за одежку мужчины, губы тянулись к губам, забывая вдыхать воздух. Сердце набирало обороты, бешено колотясь. Атмосфера вокруг них снова менялась. Теперь она раскалялась, пылала огнем, исчерпывала терпение, пробуждала желание.              Вспышка. Провал в памяти. Лилибет не помнила, как они оказались на пороге их дома. Шпильки вылетали из волос одна за другой и бились о ступени. Локоны спадали на спину. Туфли остались у порога. На его рубашке отсутствовало несколько пуговиц. Настойчивые руки расстегивали платье. Оно сдалось и пало у двери в её комнату. Альфред сжал мягкие бедра и усадил жену за письменный стол. Комнату оглушали беззастенчивые стоны. Поцелуи напористо ложились будто мазками краски на её шею и грудь. В попытках удержаться Элизабет оперлась руками на поверхность, попутно что-то задев. Взгляд прицепился к коробочке с коллекцией её недрагоценных камней, зато драгоценных душе находок, та упала на пол и рассыпалась. Кусок брусчатки. Уголек. Мел. Медь, что она стащила у отца с его разрешения. Стеклышко, углы которого со временем сгладила вода.              Может, Элизабет оказалась неправа? Может, всё-таки у Риджентс-канала мог найтись редкий минерал? Просто его надо было отмыть, внимательнее вглядеться в глубь?