butterfly.

      В светлой гостиной со стенами цвета шалфея и белым молдингом пахло сладостями и чаем. Массивные хрустальные люстры блестели в лучах, отбрасывая небольшие радуги на дубовую мебель. Напротив Элизабет сидела, точнее лениво развалилась её сестра, та скучающе поглядывала в окно, пила дорогущий чай прямиком из Индии, брала пирожные с многоярусной тарелки и съедала одно за другим. Пальцы Дрины разглаживали дорогущее платье из шелка и кружева с мелкими камнями на груди.              Её младшая сестра с нескрываемым восхищением разглядывала роскошные хоромы семьи Дэррингтон. Пуфы, софы, обитые изысканным дорогим материалом. Мебель, сделанная на заказ или выкупленная на аукционах. Вазы с росписями и цветами. От всего веяло деньгами и богатством. Однако сестра не была так восхищена происходящим вокруг. Ей будто было скучно от интерьера, будто была пресыщена, она вовсе его не замечала. Наверное, ко всему привыкаешь, подумала Элизабет. В конце концов, со свадьбы прошло около трех недель.              Миссис Соломонс поставила чашку на блюдце.              — Как у тебя дела, Дрина? — мягким голосом спросила она.              — Хорошо. Прекрасно. Сижу дома, хожу по ресторанам, наслаждаюсь каждым днем, похожим на предыдущий, читаю книжки. Времени у меня теперь полно. И никто мне ничего не запрещает, кроме мисс Марпл. И то после замечания со стороны мужа она выбрала играть в молчанку и смотреть на меня сверху вниз. Она частенько действует мне на нервы. Говоря о делах, я обязана сводить тебя в один прекрасный ресторан в центре, такой роскоши ты нигде не увидишь.              — Возможно, получится, — Элизабет не думала, что это будет ей по карману, и захотела убежать от темы. — Можно личный вопрос?              Когда сестра устроила ей экскурсию по дому, Элизабет заметила наличие нескольких спален.              — Конечно, что за вопросы, Лилибет? — она добро ухмыльнулась и пристально взглянула на неё из-под светлых ресниц. — Мы всё ещё сестры. Просто замужние. Ты можешь приходить ко мне с чем угодно.              Элизабет улыбнулась и решила сразу перейти к делу.              — У вас ведь раздельные спальни, как полагается богачам? Вы ими пользуетесь?              — Да, у нас раздельные спальни, но они смежные, соединяются дверью, сплю я с Уинстоном по очевидным причинам, — холодная гордая ухмылка на румяном личике, — а свою комнату использую, как один большой будуар или читальный зал.              Они с Уинстоном спали вместе, как нормальная пара. Элизабет была рада за сестру. Искренне всей душой. Но как же грустно ей было за себя. Её муж даже к двери её не приближался без особой инстинктивной надобности.              — У нас они тоже есть.              — Да?              — Угу. — Лилибет кивнула. — Я сама своим глазам не поверила, когда увидела. Не думала, что Альфред пожелает разделения комнат, а ещё, честно говоря, имеет деньги на это. — Дрина кивнула. — У меня очень красивая комната. Конечно, с твоей не сравнится.              — Перестань. Уверена, она великолепна. Обязательно навещу тебя и посмотрю. Я рада, что Альфред оказался состоятельнее, чем мы думали. Честно, я считала, он будет вести себя немного демонстративнее. Но он приятно меня удивил. Скромность — добродетель. Возможно, твой муж человек достойный. Буду рада, если изначально ошиблась на его счет.              Элизабет улыбнулась. Сестра ещё была резка, но после брака, Лилибет казалось, будто она стала мягче, добрее. И мать подметила эту перемену. Миссис Блюм написала об этом младшей дочери в записке и предположила, что Дрина беременна. Лилибет тихо рассмеялась. Она знала от самой сестры, что та не планирует беременеть столько, сколько сможет. Перспектива родить ребенка её не особо радовала.              — А у тебя как дела? Как жизнь замужем?              Удар под дых. Ожидаемо, но от того не менее больно. Элизабет заставила себя выдавить улыбку, но глаза спрятала, опустив, ибо сестра легко могла прочитать в них горькую правду.              — Всё замечательно, — солгала она, — только Альфред много работает. Он очень усидчивый. Всё делает ради нашего благополучия.              Ей было тошно от своих же слов. Альфред правда старался, но она не знала ради чего. Было ли это жаждой власти и денег, алчность или искреннее желание дать их семье то, что они заслуживали?              — Ах вот вы где! — в комнате появился лучезарный рыжеволосый мужчина. — Я вас обыскался.              — Уинстон! Что ты здесь делаешь, дорогой? — Дрина улыбнулась.              — Пришел на обед, — Уинстон подошел к жене и поцеловал её макушку. Младшая сестра отвернулась, избегая милования, ей не данного. — Здравствуй, Элизабет. Как у тебя дела?              — Прекрасно, благодарю. У вас всё тоже хорошо?              — Да, замечательно. Я рад, обе сестры счастливы. Что может быть лучше? — он потрепал жену по спине. — Ты будешь обедать с нами, Элизабет? Присоединяйся, посидим, поговорим. Условимся о встрече. Дрина жутко по тебе скучает.              Александрина посмотрела на мужа недовольным взглядом.              — О, нет. — Она посмотрела в окно. Там над крышами зданий сгущались темные пятна, рассекаемые изредка вспышками молний. — Тучи собираются. Думаю, будет гроза. Хочу успеть дойти до дома. Так что я, пожалуй, пойду. Спасибо за чай и сладости. Очень вкусно.              Элизабет поднялась со стула и пригладила платье.              — Уже? — возмутилась сестра.              — Оставайся подольше, мой водитель отвезет тебя. — Предложил Уинстон.              — О, не стоит, я хочу прогуляться. Наконец-то жара поутихла. И не волнуйся, Дрина, я обязательно заскачу на следующей неделе. У меня не так много дел, как могло показаться. Ты ещё от меня устанешь, — младшая сестра улыбнулась старшей.              — Никогда, сестра.              — Увидимся, — Элизабет улыбнулась, поцеловала сестру в щеку и в ответ получила теплый взгляд. Александрина определённо стала добрее. — Была рада увидеть тебя в добром здравии, Уинстон. Не провожайте. Выход найду сама. Постараюсь.              Элизабет поторопилась на улицу, где наконец под порывом прохладного ветра ощутила недолгую легкость и дала волю настоящим эмоциям. Губы задрожали. Навернулись слезы. Дрина оказалась права, когда решила подождать год и узнать своего избранника получше.              Быстрым шагом Лилибет направилась домой. Дождь следовал по пятам. В дом она заходила уже мокрая. Не успела пару кварталов добежать.              — Ах, мэм. Вы же так заболеете! Вы совсем не бережете свое здоровье! — завопил тревожный голос. Девушка закрыла глаза и поджала губы.              — Я сейчас же переоденусь.              Элизабет не успела скрыться в своей комнате от прыткой Эдны. Служанка её невзлюбила. Она видела в юной жене беспечную девочку, видящую брак забавной игрой, не относящуюся к своим обязанностям серьезно.              Пару дней назад женщина сделала ей едкое замечание, которыми часто её обсыпала. Элизабет зашла на кухню сделать чаю после обеда. Служанка вязала рядом с одинокой свечой.              — Вы умеете вышивать, мэм? Вязать? — спросила она вежливо, но в голосе слышалось что-то неприятное.              — Да.              Экономка, работавшая в доме до Лавинии, хорошо обучила её, прекрасно. Сама миссис Блюм и её соседки хвалила её искусные работы, называли рукодельницей. Однако Элизабет ничего, кроме успокоения, толики гордости, в работе пальчиками не находила.              — Вы, несомненно, уже готовитесь к рождению ребеночка? Уверена, вы уже связали что-нибудь. Я вот своим чепчики вязала.              — Нет, — склонив голову, прошептала Элизабет. Эдна едко хмыкнула.              — Вы мало едите, и половины того, что я приготовила, не съедаете. Вам нужны силы. Вынашивать ребенка труднее, чем кажется. Ваш муж расстроится, если что-то случится.              Миссис Соломонс устало вздохнула и вышла из кухни без чая.              О каком ребенке могла идти речь? Альфред заходил к ней всего два раза после брачной ночи, а в остальное время игнорировал. В первый раз он пришел к ней поздней ночью, Элизабет уже дремала с книгой на груди. Муж сел на кровать, спросил, болит ли у неё между ног, и когда услышал отрицательный ответ, поцеловал, отложив книгу на тумбочку. Во второй раз история повторилась. Минимум слов, максимум действий.               На четверть часа Элизабет могла притвориться, что они любят друг друга, что он дорожит ею. Альфред ласкал её так нежно, так мягко, смотрел на её изгибы с нескрываемым восхищением. Касался с любовью, так, будто она была хрупким сокровищем, которым он искренне дорожил. Целовал, доставлял удовольствие, окутывал своим запахом, а потом иллюзия разрушалась. Муж, собрав вещи с пола, уходил без слов, без объятий, лишних поцелуев, не дождавшись прибытия её сна. Она сворачивалась в клубок и плакала, в голове переживая приятные мгновения.              Элизабет шустро поднялась наверх и заперлась в комнате. Стянула с себя липкое платье, скинула его в кучу рядом с испачканными туфельками и распласталась на постели, заматываясь в одеяло, защищая себя от холода. За окном бушевала гроза. Молнии рассекали мрак, расплывшийся над Лондоном. Дождь стучал по стеклам прошенным гостем. Она дрожала и молилась, чтобы не заболеть. Простуда выбила бы её из колеи, да и Альфред перестал бы к ней приходить, а там недалеко позабыть о единственной брачной обязанности, которую он выполнял. Этого она не желала.              Муж с ней не разговаривал, не узнавал, как у неё дела, не рассказывал о своем дне, не просил поработать в лавке, не просил что-то сделать дома, но и не жаловался на то, что она ещё не забеременела. Ничего. Наверное, это было хорошо. Никакого давления, но и никакого интереса. Равнодушие. Что ж, это было лучше, чем ненависть.              Элизабет потихоньку дичала. Так ей чудилось. Разговаривала она только с Эдной, и то мало. Просила накрыть на стол и выслушивала комментарии по поводу своего неправильного поведения. Несмотря на неприятные слова в свой адрес, Лилибет не ненавидела служанку, она не понимала её язвительную манеру. Казалось, что она желала благо семье Соломонс. Эдна хорошо делала свою работу, готовила вкусно, чисто убирала, заботилась и давала советы, хоть и в отвратительной форме. Лилибет надеялась, что, когда родит, выполнит свою главную цель в браке, Эдна смягчится и увидит в ней более зрелую женщину.              — Как вы тут? — Эдна зашла без стука. В её руках блестел поднос с чайничком и чашечкой. — Тут я вам чай с медом принесла. Выпейте. Не хватало ещё захворать летом.              — Спасибо, Эдна, — прошептала Элизабет, прячась от прыткого взгляда в одеяле. — Поставьте на тумбу, я выпью.              — Не ждите, пока остынет. Так толку не будет.              — Да, я знаю. — У Элизабет уже болела голова от тона женщины. — Можете постирать мокрые вещи, пожалуйста?              — Ох, — вздохнула Эдна, забрала вещи и ушла.              Элизабет перевернулась на спину и издала протяжный стон. С каждым днем она все больше чувствовала себя так, будто находилась на вражеской территории, и постоянно пребывала в напряжении. Этот дом должен был стать укрытием от шторма. Любовь, возникающая при возвращении домой, её не было. Головные боли, усталость, нежелание делать что-либо. Строчки в книге давались ей тяжело. Аппетит пропал. Она иссушала себя морально и следом физически.              У неё не было друзей. Не было поддержки, не было опоры. Сестра, хоть и обещала быть рядом, была вне пределов досягаемости — у неё была своя семья. Конечно, она бы могла пойти к семье, вылить на них правду, получить слова любви и облегчающие объятия. Но с тем пришел бы сопутствующий ущерб: сначала бы она выслушала слова разочарования, напоминание о предупреждениях и сомнениях в скрытном мужчине. А помочь ей бы никто не смог.              В одном случае, возможно, отец с сестрой бы настояли на разводе, получили бы его, но на том надежда на новую счастливую семейную жизнь в Лондоне бы растворилась. Её репутация бы полетела к черту. Округа бы зашепталась за её спиной. В лучшем расположении событий она бы смогла выйти замуж за небогатого мужчину где-нибудь подальше от столицы, но за пределами города родственников у них не было, а одну её бы не отправили. Состояния, талантов, красоты, которые бы привлекли мужчин, стоили бы их риска, тоже не имелись.              В ином случае со стороны семьи появилось бы некое отвращение к мужу, пренебрежение, чего она не желала — не нужны были ей семейные раздоры, также ей бы дали советы по улучшению состояния брака, настояния, которые бы вряд ли помогли. По ощущениям Элизабет. Они не знали Соломонса. Знала ли она?              Потому Элизабет выбрала молчание, не желая тревожить родственников, не желая так быстро ставить крест. Единственным соратником оставался дневник со всеми женскими тайнами, страхами и подозрениями. Именно на его строчках Лилибет пришла к выводу, что сделает все, чтобы оживить брак, не дать ему умереть — сформировать, может, не страстную, любовную связь, о которой грезила днями и ночами, будучи невестой, а хотя бы теплую, дружескую, только вот она не знала, что делать. Преследовать Соломонса? Окутать его своим вниманием и заботой? Ходить за ним по пятам от лавки до дома и обратно? Насильно говорить с ним? Только вот она побаивалась мужа, побаивалась, что он рассердится и накричит на неё, обрубит все связи, обозлится и перестанет приходить, а там и чего похуже. Нужна была стратегия. В любви как на войне, говорили они. Неужто были правы?                            Утром Элизабет поднялась чуть ли не с солнцем и по обычаю, увидев на часах ранний час, накинула халат и покинула комнату в спешке. В надежде застать мужа. Ей повезло. В коридоре уже одетый Альфред закрывал свою комнату ключом, удерживая излюбленную шляпу под мышкой. Внутри груди у девушки все мигом заискрилось от счастья. Наконец-то получилось.              На подрагивающих ногах юная жена, стесняясь, теребя края ночного платья, подошла к мужу.              — Ты встала, Элизабет, — сказал он, не оборачиваясь сразу. Только засунув ключи в карман брюк, Альфред развернулся.              — Доброе утро, — прошептала она. — Вы тоже встали. Рано. — Он ничего не ответил, выжидающе смотря на супругу будто исподлобья. — Поедите со мной? Эдна быстро сделает завтрак, если уже не сделала.              — Я не ем с утра. Мне пора на работу.              — Так рано?              Что можно было делать так долго в лавке? Мог ли он быть ей неверен? Не уходил ли он к другой женщине спозаранку? Более опытной, красивой, умной. Элизабет не хотела думать об этом и откинула грязные мысли в сторону.              — Деньги не из воздуха появляются, бабочка, — холодно ухмыльнулся он.              — Я понимаю, — горестно выдавала Элизабет и уставилась на мужа глазами, полными слез обиды и злости. Она не дитя малое. Она понимала.              Соломонс подошел ближе.              — Ты рано поднялась, поспи, отдохни, — тыльная сторона ладони погладила её по щеке. Она устала спать и отдыхать! — Не хочешь спать — поешь. Твои пухлые щечки исчезают. Не нравится, как Эдна готовит?              Служанка, притаившаяся внизу лестницы у проема, ведущей в столовую, выпрямилась и прижалась к стене, перебирая фартук пальцами.              — Нравится, Эдна вкусно готовит.              — Тогда не голодай.              Альфред неожиданно склонился и поцеловал жену в лоб. Элизабет опешила и едва попятилась назад от прохладного прикосновения. Альфред хмыкнул и двинулся к лестнице. Его ноги только ступили на лестницу, как девушка заговорила вдогонку:              — Можно я пойду с тобой? Я быстро оденусь.              Соломонс развернулся и уставился на неё с недопониманием.              — Зачем?              — Я могу помогать Айле и Фрее. Стоять у прилавка. Считать я умею. Арифметике обучена. Как и готовке. Уверена, женщины мне помогут, если понадобится.              — Тебе нет надобности работать. Сиди дома.              — Я знаю, но…              — Таки не надо. — Она уж было хотела открыть рот, но оказалась прервана. — Элизабет. Я работаю не для того, чтобы работала ты. — Сказал он строже.              Лилибет опустила глаза.              — Я поняла, прости.              — Вот и молодец.              Альфред продолжил путь и вскоре скрылся за дверью. Он не попрощался, не обещал увидеться вечером. Тишина. Пустота. Ничего. Он ведь сам лично ничего ей не обещал перед замужеством. Не обещал детей, не обещал счастья и любви, не обещал умиротворения. Только ктуба, им подписанная, осталась свидетельством в его кабинете, то есть исчезла.              Вечером того же дня Элизабет вновь села за стол в тихой столовой, освещенной свечами, и принялась ждать в компании двух наборов приборов. Альфред не приходил. Но она продолжала спускаться, садиться и ожидать с замирающим сердцем вечер за вечером.