butterfly.

      В столбах лучей витала пыль, которую Дрина сдувала, открывая новую страницу фолианта. Окно было приоткрыто. Свежий весенний ветерок трепетал кружевные занавески, купленные матерью осенью прошлого года на рынке. В тот день в Риджентс-парке после ночной грозы осыпались алые клены и накрыли траву ковром. Кровати заправлены, светлые волосы собраны в пучки, корсеты затянуты, синие юбки выглажены. Элизабет, слегка сгорбившись, сидела за столом и мирно водила ручкой по бумаге. Записывала мысли о вчерашней прогулке по району. Мать успела собрать столько пересудов. Всех не упомнить. Лилибет впечатлила свадьба одной из соседок, та жила на конце улицы. Мать Миранды, новобрачной, в подробностях описала свадебное платье с бисером и кружевами, туфли и длинную вуаль. Жених был обеспечен и умен, чем закрывал окружающим глаза на длинный бледный шрам на лбу, рассекающий бровь. Весь оставшийся вечер за ужином, во время отдыха, перед сном она представляла образ невесты, даже попыталась нарисовать струящуюся ткань, рукава с вышивкой, но художник из неё вышел посредственный, если не бесталанный. Лилибет заснула за полночь и утром проснулась с тяжестью в голове.              Мисс Блюм после плотного обеда, не изменяя своим традициям, удобно устроилась в углу кровати, куда падал яркий солнечный свет, скрестив ноги, положила подушку на колени и занялась чтением большущей книги в потрепанном зеленом переплете. Отец принес старенькое издание из университета. Александрина почти пищала от счастья, когда отец вручил ей раритетный экземпляр.              — У тебя три дня на прочтение, потом мне нужно вернуть книгу в библиотеку, — сказал отец, но Дрина бровью не повела и ланью ускакала наверх.              Лилибет поспешила за ней. Читать старую книгу с размышлениями не менее стареньких мужчин она не собиралась (в этом плане она отдавала предпочтение романам), но осмотреть её было интересно. Она любила древние и не слишком вещички. Не позволила маме выкинуть одежду бабушки, не позволила избавиться от украшений, зашедших ржавчиной и разводами. Элизабет прятала их в коробочки под кроватью, а на досуге пыталась залатать, отмыть или отчистить. Самой ценной вещью в её скромной коллекции являлся потемневший позолоченный кулон-локет с вырезанной розой на крышке. Внутри скрывался портрет дедушки с маминой стороны. Бабушка носила его со дня свадьбы и вплоть до смерти. Эдит отдала украшение дочери за ненадобностью, подобные сентиментальные побрякушки ей были не по нраву. Лилибет решила, что фотографию дедушки она заменит только тогда, когда у неё появится собственный муж. В таком случае он всегда будет с ней рядом. Обернутый вокруг шеи, прямо у груди.       Дверь с тихим скрипом раскрылась. Элизабет с трудом, будучи чересчур увлеченной, оторвалась от шершавой бумаги и подняла глаза. В проеме величаво стояла мать. Она держала в руках прогулочный зонтик. Плохой знак для Александрины.              — Дочери мои, мы идем гулять. — Объявила миссис Блюм, положив бледную ручку на косяк двери. — Нечего в четырех стенах гнить.              — Ну нет, мама, я не пойду. — Сразу же заявила Дрина. — Я гуляла с вами три дня подряд. У меня так случится отравление лондонским воздухом.              — У тебя будет отравление пылью с отцовских книг и порезы от бумаги. Без меня совсем бы в книжного червя превратилась.              — С удовольствием. Хоть сейчас.              — Что ж, не буду тебя уговаривать. — Дрина победно улыбнулась и вернулась к книге, не заботясь о дальнейших событиях. — Сил у меня на это нет.              — Я пойду с тобой, мама, — спрятав блокнот в полке стола, Лилибет поднялась и покорно опустила подбородок. В этой семье средний ребенок сглаживал углы.              — Приведи себя в порядок. Выходим через пять минут.              Мать одобрительно улыбнулась и скрылась.              — Зачем ты согласилась, Лилибет? У неё хорошее настроение. Сегодня она бы тебя не заставила, — спросила сестра, оторвавшись от книги.              — Мне нравится гулять, Дрина.              Элизабет поглядела на себя в зеркало, пригладила пряди медных волос, кружева на блузе и вышла из комнаты. На первом этаже Лавиния с улыбкой вручила ей пальто. Она уселась на пуф у входа и стала ждать мать, рассматривая короткие ноготки. Эдит даже после двадцати пяти лет не совсем знала, куда себя девать, когда отца не бывало дома. Будучи натурой пылкой и энергичной, она жаждала развлечений, которые семейная жизнь принести не могла. Дети же подросли и вечного внимания не требовали, следовательно, от частички пустоты между завтраком и ужином скрыться больше не удавалось. Однако миссис Блюм пыталась и потому не переставала донимать отпрысков.              — О. Ты уже здесь. Какая ты шустрая. Хорошее качество, — подметила мать, чем заставила уголки губ Лилибет приподняться. — Напомни на обратном пути зайти в лавку того юноши, Альфреда Соломонса, кажется.              Сегодня Лилибет не прогадала с выбором прогулки. Глаза загорелись диким огнем. Дыхание сперло. Губы возбужденно приоткрылись. Она старалась (однако безуспешно) не подавать виду, что её душевное равновесие было нарушено упоминанием мужского имени. Мужского имени, инициалы которого красовались на уголках страниц дневника. Сколько же раз она ставила свое имя рядом со звучной фамилией и хитро улыбалась самой себе подобно лепрекону над горшочком золота.              — Надо хлеба свежего взять. Я бы послала Лавинию, да у неё день сегодня расписан по минутам, как у герцогини. Трудолюбивая девочка. Ну вставай, — миссис Блюм махнула рукой, — пойдем.              Вне стен дома теплело с каждым днём. И улыбка Лилибет едва заметно становилась все шире и шире с новым рассветом. Она любила весну. Достаточно теплую, чтобы не носить тяжелые одежды, и не такую жаркую, чтобы потерять сознание на глазах соседей. Кругом расцветали тюльпаны, ирисы, нарциссы. Последние несколько лет Элизабет пригожими днями сидела на скамейке в парке с книгой, наслаждалась ароматом, солнцем, не обращая внимания на ропот матери о том, о сем.              Эдит взяла дочь под руку и потянула к парку обходным путем. К счастью Лилибет, она молчала, приподняв уголки губ. Элизабет изумлялась улыбке матери. Её трудно было расстроить точно так же, как развеселить. Отец с последним аспектом справлялся на отлично. Однако сегодня он ушел с утра пораньше, и от того ухмылка матери казалась странноватой. Лилибет не спешила расспрашивать, докучать ей попросту и портить момент умиротворения. В конце концов, как и она, мать могла радоваться возвращению тепла.              В такие минуты без разговоров слух улавливал только топот людей, их разговоры, смех или пение птиц. Элизабет могла поразмышлять. А мыслей у неё было много. Дело было в предстоящем походе в лавку пекаря. В лавку мужчины по имени Альфред. Высокий, статный молодой человек с сильными руками, не чурающимися грязной работы, с непустой головой на плечах, спокойный, неболтливый. Не счесть сколько дней и ночей Лилибет провела в думах о нем, в основном гадала, ибо многого о Соломонсе не знала. Он был человеком таинственным, скрытным, а от того делался ещё притягательнее для молодой особы.              — Посидим немного, передохнем, — мягко произнесла миссис Блюм.              Мать повела её к пруду и усадила на скамейку в тени зеленеющей ивы. Лилибет пожалела, что не захватила с собой книжку, удобнее устроилась на краю, сложив руки на коленях, и осмотрела блестящую гладь пруда. Хилый ветерок покрывал поверхность рябью, и та напоминала паутинки, покрытые росой. Эдит прикрыла глаза, откинув голову назад, открыла бледное лицо с упругой кожей, которой завидовали многие дамы, и розовыми от природы губами и удобно устроилась в теплых лучах. Лилибет же непринужденно оглядывала всё вокруг, а когда потянуло к воде, она встала и спустилась по некрутому склону. Она присела на корточки, и юбка расползлась по траве кругом. Пальцы коснулись холодной воды и загребли крупицы. Капли блеснули на розоватой ладони, стекли и растворились в искусственном резервуаре.              — Лилибет, пожалуйста, только не упади. Не успеем домой вернуться, ты заболеешь. Если, конечно, получится тебя вытащить, — мать испустила беззлобный смешок.              Элизабет улыбнулась, но ничего не сказала. Она бы развалилась на траве, сняла бы сапожки и опустила ноги в воду. Плавать девушка не умела, никогда и не приходилось. С пят до макушки Лилибет являлась городской девчонкой. По пальцам одной руки можно было пересчитать те разы, когда она покидала Лондон. В возрасте шести лет, ещё девчушкой она в первый и последний раз видела море. Песок под крохотными ножками, прохладная вода, идеальная для пряток маррам трава, стелющаяся ковром, соленый бриз. Лилибет помнила тот день отрывками, вспыхивающими и исчезающими. Она бы хотела съездить к нему ещё раз, но родители всё откладывали путешествие в дальний ящик. И девушке оставалось только уповать на будущего мужа и его желание ей угодить.              — Ну всё, пойдем, дорогая, я отдохнула. — Миссис Блюм поднялась и раскрыла зонтик. — Покажу тебе шикарные розы. Они чуть дальше по дороге.              — Хорошо, — Лилибет вернулась к матери, и они продолжили путь.              Эдит взяла дочь под руку и повела дальше. Над парком появились сероватые облака без конца, угрожающие дождем, и за несколько минут дорожки заметно опустели. Миссис Блюм «легкий дождик» не напугал и не заставил бежать домой впопыхах. Лилибет не возникала и наслаждалась запахом сиреневого вечера и приближающейся сырости. Синяя пелена накрыла город. Налетел ветер. Кости продрогли. Тёмно-зеленые листья зашуршали громче. Элизабет встревоженно посмотрела на мать. И через десять минут бравого поведения и просмотра роз она потеряла интерес к прогулке и заговорила.              — Достаточно с нас на сегодня. Я утомилась и, честно говоря, продрогла. Зайдем в пекарню и направимся домой. Мне надо прилечь.              Элизабет бы с удовольствием приняла теплую ванну и съела бы горячего белого хлеба, коим он был всегда по утрам. Аромат разносился по улице и манил прохожих. Лилибет частенько напрашивалась и ходила в пекарню вместе с Лавинией, хотя для этого приходилось вставать в семь утра. Но лицо молодого человека и свежий хлеб определенно того стоили. Вот и сейчас, идя по улице, замерзшая девушка мечтала об этих двух вещах.              На Бонни-стрит расположилось помещение с двумя крупными окнами по обе стороны от двери с вывеской «Пекарня Соломонса». У лавки всегда ошивалось много жующих табак или курящих сигареты мужчин совершенно разных: в костюмах и в рабочих лохмотьях. Лилибет сие явление казалось странным. Она задавалась разными вопросами. Неужели они так боялись повышения цен на хлеб, как предрекали газеты, что следили за этим каждый день? А может, использовали популярное место для знакомства с дамами? Здесь их бывало десятки за день.       Элизабет отвела от компании мужчин взгляд и вцепилась в темно-коричневую дверь полыхающими страхом и вместе с тем желанием глазами. Мама не обращала на неё внимания, витая в своей голове. Лилибет сжала её предплечье чуть крепче, а затем отпустила, когда миссис Блюм открыла дверь. Они вошли. Дочь сделала шаг в бок, инстинктивно прячась за матерью. Внутри витал излюбленный аромат хлеба и ещё чего-то горьковатого, что она все никак не могла опознать. На прилавке красовались разные изделия: пироги с разными начинками, пирожки, кексы с шоколадом или пудрой, даже длинные багеты, по рассказам, как во Франции. У неё слюнки текли только от одного вида витрины.              Лилибет подняла глаза и столкнулась с крупным силуэтом. Тело замерло на месте. Альфред Соломонс собственной персоной стоял за прилавком и обслуживал клиентов, что делал редко. У него были другие дела, девушка не знала какие — в бизнесе ни капли не разбиралась. В той части пекарни, куда допускались покупатели, то бишь в основной зал, молодой человек мелькал моментами. Почти никогда подобным образом: прямо перед ней, дольше тридцати секунд.       В момент радости от встречи её также постигли разочарование и горесть. Роуз Штерн — её ровесница, завидная красавица с медовыми глазами, молочной кожей и шоколадными аккуратными кудрями — стояла перед ним и мило улыбалась, накручивая прядь на волосы, пока молодой человек пересчитывал монеты на столе. Губы Лилибет затряслись. Она знала о наличии так называемых обществом соперниц, но раньше не сталкивалась с ними непосредственно лицом к лицу. Жила себе прекрасно без волнений до сего момента, мечтала о райской семейной жизни. Теперь же дело изменилось. Теперь юной особе придется ощущать горький привкус на языке при мысли о мистере Соломонсе. Вдруг он останется холостяком? Вдруг достанется другой? Вдруг Элизабет не сможет полюбить иного мужчину? А ей придется. Мама не даст ни одной дочери остаться старой девой. Печально, ибо Лилибет любила свою комнату, даже в комплекте с сестрой.               Элизабет в мгновение ока стало не по себе. Пот заструился по ребрам. И как часто происходило в подобные моменты, она стала переминаться с носков на пятки и обратно, оборачиваться, цепляться глазами за все подряд, считать в уме числа.              Молодой разум подуспокоился лишь, когда роскошная Роуз скрылась вместе с матерью. Лилибет беззвучно выдохнула, провожая молочное платье с оборками. Для божественного образа ей не хватало только крыльев, подумала она и укусила щеку изнутри. Младшая мисс Блюм не сомневалась в своей красоте, но и назвать себя самой прекрасной в Камдене не могла.              — Добрый день, мистер Соломонс, — проговорила Эдит, и дочь тихим эхом повторила за ней.              — Здравствуйте, миссис Блюм, мисс Блюм, — пробормотал он нейтральным голосом. Безразличие или профессионализм. Неважно. Следствие одно — никаких эмоций.              — Вы сегодня здесь сами, мистер Соломонс. Неожиданно.              Мать словно читала её мысли.              — М-да, — пробурчал он и поднял голову. — Чего желаете?              Мать перечислила изделия, не забыв про мясной пирог для отца. Такой, казалось бы, неприглядный сюрприз приведет взрослого мужчину в восторг. Лилибет стояла позади миссис Блюм статуей и поглядывала на мужчину из-под ресниц, то опуская, то поднимая любопытные голубые глазки.       — Ты хочешь что-то? — миссис Блюм повернулась к ней.              Лилибет выпучила глаза, подавилась воздухом и резко помотала головой, нарочно сомкнув губы. Она ощущала на себе прожигающий взгляд мистера Соломонса, но держалась и упорно смотрела на обшарпанный пол. В своих мечтах Элизабет Блюм была отважна и смела, смотрела страху в глаза, кокетничала с мужчиной, которого желала, не боялась своих чувств, но на деле скромная девчушка жутко смущалась и молвить слова не смела. Если бы не мать, она бы вовсе убежала после минуты пребывания в лавке, что уж говорить о разговорах. Потому одна ходить в магическое (из-за запаха, никак не иначе) заведение не решалась.       Не то чтобы ей позволялось гулять в одиночестве. С детства выбор был негустой: сопровождение или комнаты. Жила бы она в домике с участком где-нибудь в деревне, она бы не жаловалась на ограничения. А в городе вокруг находились только стены, красивые, но все ещё стены и затхлый воздух.              — До свидания, мистер Соломонс, — когда деньги были выплачены, а покупки собраны, осмелев, пробормотала Лилибет и столкнулась со взглядом синевато-сероватых глаз.              — До встречи, мисс Блюм, — мягко произнес Альфред, и девушке показалось, что почти прозрачная улыбка задрала уголки его губ. Она не сдержалась и улыбнулась в ответ, краснея июньской клубникой.              Тут миссис Блюм, попрощавшись, взяла дочь под руку и повела к выходу. Перед тем, как покинуть помещение Элизабет обернулась, желая в последний раз положить взгляд на объект своего обожания. Его голубые глаза вновь столкнулись с её. Альфред ещё едва заметно ухмылялся, и она убедилась, что ей не померещилось. Дыхание участилось, ресницы затрепетали, кожа заполыхала. Лилибет отвернулась и поспешила наружу за матерью. Свежий ветер и разговоры прохожих вернули детские воспоминания.              Лилибет бесповоротно и непомерно сильно влюбилась в Альфреда, когда ещё была маленькой девочкой. Ей было десять. Ему семнадцать. Ребенком она любила понаблюдать за проходящим мимо её дома тогда ещё худощавым мальчишкой. Он жил неподалеку, ходил с копотью на лице (работал на заводе), порою с синяками и царапинами, о происхождении которых истину не знала, но догадывалась: его то приходящий, то уходящий отец (об этом торговце «португальской воды» много шептались не в позитивном ключе) не отличался покладистым нравом, да и итальянские мальчики с дальнего квартала его недолюбливали. Однако грязь не могла затмить пленительную голубизну его глаз. Мрачный, необщительный, задумчивый, безумно красивый с запачканными мозолистыми руками и красными костяшками. Его семья была не богата, наоборот, мать-одиночка существовала на грани бедности и стирала простыни для борделя за гроши.              Родители вряд ли бы отдали её замуж за такого парня. Но Альфред упорно работал и открыл собственную лавку, когда ему ещё двадцати не было. Создал репутацию усердного молодого человека и завидного холостяка, приоделся. Дамы очаровывались его красотой и строили ему глазки при любой возможности. К тому же он всегда обладал загадочностью — свойством, которое, как все знали, завораживало женщин. А Лилибет во время его восхождения по социальной лестнице училась быть прилежной, идеальной женой, быть самой лучшей. И стала лучшей, по крайней мере так считала мать, и она сама.              Как и сестра, Лилибет была завидной невестой. Умная, красивая из хорошей и небедной семьи. Только вот большинство парней не обращало на них внимания. В отличие от других жителей района Блюмы не были больно религиозны благодаря отцу-профессору и, соответственно, не пользовались популярностью. Матери не хотели отдавать своих мальчиков в руки безбожных особ с их ложными идолами.       Мать смотрела дочерям в глаза и грустно улыбалась.       — Вы у меня очень красивые девочки, умные, прилежные, но вы знаете, убеждения вашего отца, его взгляды вряд ли помогут вам найти великолепную партию. Эти религиозные мамаши... — она цокала и продолжала. — Ну ничего, в Лондоне много еврейских семей с более свободными взглядами. Подыщем вам кого-нибудь.              Мать Соломонса, конечно, была религиозна, как и другие дамы её возраста — обыкновенное явление. К счастью, сам молодой человек не отличался боголюбивой натурой. Верил в деньги и работу и редко посещал синагогу. Только по праздникам, и то по настоянию матери. Об этом его недостатке судачил народ.              Домой мать с дочерью торопились, хватаясь за юбки и оборачиваясь назад. В ушах свистел ветер. На другом конце Камдена уже шел неслабый дождь. Когда они поднимались по входным ступенькам, над головой грянул устрашающий гром, засверкала молния. И стоило пальто повиснуть на локте Лавинии, как по окнам забарабанили крупные капли.              — Успели! — радостно воскликнула Эдит и передала сумку с хлебом служанке. — Лавиния, прошу принеси нам чаю в гостиную и печенья. Мы желаем согреться. — Она посмотрела на дочь. — Пойдем, дорогая.              Они опустились на излюбленную софу. Пальчики Лилибет скользнули по складкам на юбке и спрятались между бедрами. Тело девушки, покрытое мурашками, ещё дрожало. Мать обнимала себя руками, согреваясь, и вновь улыбалась, рассматривая шторм за окном. Время пришло, сообщил девушке внутренний голос, ждать более было рискованно. Кокетство мисс Штерн стало последней каплей в чаше, заполнявшейся годами. Терпение закончилось. Она должна была взять дело в свои руки и писать судьбу самостоятельно.              В противном случае ей придется жить в сожалении оставшиеся годы. Конечно, этот вариант все еще будет доступен и после неудачной попытки сватовства, но Лилибет хотя бы будет знать, что попыталась, что не струсила.              — Мама, что ты думаешь о мистере Соломонсе? — чуть ли не шепотом спросила девушка, сжав пальцами ткань.              — О пекаре? — Бизнесмене, хотела поправить Лилибет, но промолчала и кивнула. — Он безусловно хорош собой. На днях общалась с миссис Фридмонд, ей миссис Голдберг сообщила, что он неплохо зарабатывает. Он недавно купил себе апартаменты недалеко от своей пекарни и нанял служанку. Матери помогает. Она раньше стирала простыни для... легкомысленных девиц, — Эдит поморщилась, но секундой позже снова приняла серьезный вид, — хотя она уже несколько лет не работает и сидит в своей просторной квартире на Камден-стрит. Говорят, она даже столовым серебром обзавелась. Репутацией семьи Соломонса давно никто не возмущается и вряд ли будут, если он продолжит работать в том же духе. В общем, думаю, этот молодой человек — хороший кандидат.              — Нам стоит подсуетиться, тебе не кажется? Я о мистере Соломонсе. — Быстро пробормотала девушка, боясь, что миссис Блюм продолжит тираду.              — О чем ты?       — Мама, прошу тебя. — Лилибет взывала к разуму матери, желая начать более серьезный разговор. — Он хороший и работящий, как ты сказала. То есть… долго без жены не просидит.              Она взглянула на мать на исподлобья. Та сделала задумчивое лицо, поджала губы, нахмурилась, а через минуту или две глянула на дочь.              — Ты права. — Улыбка появилась на лице Лилибет, но поспешно. — Александрина не замужем.              — Александрина?! — крупные от природы голубые глаза сделались ещё больше.              — Она первой выйдет замуж. Это не обсуждается. — Мать вскинула руку, сразу же пресекая все попытки переубеждения. — Соседи нас то и дело осуждают. Хотя бы это сделаем, как подобает. Мне нравится мой здешний дом. Переезжать из-за пересудов не намерена.              — Мама! Нет! — вскочила Лилибет на ноги, забывая про холод в теле.              — Что такое? — Эдит изумилась совершенно нехарактерному, буйному поведению дочери. — Ты же сама сказала, что он — достойный человек.              Для неё, не для сестры. Дрина ни за что не найдет с работягой с грубыми руками общий язык. Ей бы, как отцу, говорить о возвышенном и изысканном. Да и роль хранительницы очага и добросовестной хозяйки ей не подходила. А ею придется стать в доме Соломонса, что не вязалось с планами сестры. Дрина хотела путешествовать, развиваться, искать что-то большее. Альфред хоть и имел хорошую репутацию, подавал надежды и считался перспективным бизнесменом, зарабатывал не так много, не мог позволить себе больше одной служанки в своем доме, что уж говорить про путешествия. Если бы он зарабатывал на пару десятков фунтов меньше, Эдит бы ни за что бы не позволила дочерям к нему подходить.              Лилибет в отличие от сестры не отличалась ни желанием понять мир до последней пылинки, ни желанием путешествовать по странам, ни острым умом, по своему скромному мнению, и потому была счастлива стать домохозяйкой, как мать. Миссис Блюм чувствовала себя спокойно и удобно в своем положении и не жаловалась на жизнь. И младшей дочери это подходило.              — Почему бы их не свести, Лилибет? — с искренним интересом спросила мать.              Элизабет взглянула на миссис Блюм горьким обиженным взглядом. Открываться матери она не решилась. Вместо ответа она выпрямила спину и вышла из гостиной, оставив Эдит в недоумении. Скрывшись из поля её зрения, девушка подняла юбки и побежала к сестре в комнату.              Что она натворила! О чем она только думала? Мама давно обговорила условия. Пока Александрина не покинет дом в компании мужа, Элизабет не поведут под венец. Только если мужчина сам не изъявит желание сделать Лилибет предложение. На такое она не смела надеяться. Она не имела понятия, что у мистера Соломонса на уме. Возможно, он даже не думает остепеняться. Возможно, он даже не знает её имени. Что же говорить о женитьбе на ней?              Лилибет влетела в комнату и хлопнула дверью. Дрина не дрогнула, сидела себе, всё так же развалившись на кровати с книгой в руках. Успокоившись, младшая сестра подошла ближе и села Александрине в ноги. На лбу появились капельки пота.              — Твой знакомый, которого якобы нет, должен сделать тебе предложение. — Уверенным тоном, но тяжело дыша, заговорила Лилибет. — Немедленно.              Дрина отвлеклась от книги и, вздернув бровь, уставилась на сестру с ухмылкой на губах.              — К чему такая спешка? Хочешь от меня избавиться?              — Мама хочет сватать тебя мистеру Соломонсу. — Выпалила Лилибет, виновато склонив голову, словно стояла на эшафоте. — Я говорила с ней, я хотела побудить её сватать меня. Прости, пожалуйста.              — Элизабет! — мисс Блюм, отличавшаяся собранностью в ответственных ситуациях, выпрямила спину и в порыве вспыхнувших костром эмоций откинула драгоценную книгу в сторону.              — Прости-прости. Умоляю. Я не специально. Альфред — завидный жених! Вопрос времени, когда его окольцуют! А ты знаешь мое к нему к нему отношение. Думаю, ты догадалась. — Лилибет порывисто выдохнула. — Сегодня мисс Роуз Штерн открыто флиртовала с ним в присутствии матери! А она похожа на ангела.              Александрина смягчилась при упоминании влюбленности сестры, понимая взволнованное сердце. Лилибет никогда не говорила о своих чувствах к пекарю напрямую. Но её влюбленных взглядов и приоткрытых губ при его виде или упоминании сестре хватило, чтобы понять.              — Ладно, — Дрина взяла сестру за руки, — я придумаю что-нибудь, обещаю. Поговорю с ним. — Все же строго проговорила она. — Твое благо — он давно намекает на предложение.              — Спасибо! Спасибо! Я тебя обожаю!              Лилибет кинулась к сестре и крепко обняла её.              — Ну или я выйду замуж за мистера Соломонса и стану учиться печь булочки с маком, — ухмыляясь, прошептала Дрина ей на ухо.              — Нет! — воскликнула Лилибет в панике и отпрянула.              — Я шучу. Не сдался мне твой вороненок. — Рассмеялась сестра, легонько запрокидывая голову назад. — Успокойся, сестра. Я свою часть сделаю. Так уж и быть. Но как ты самого мистера Соломонса уговоришь, я понятия не имею. По мне какой-то он нелюдимый.              — Это дело я предоставлю матери. Она справится. — Лилибет поцеловала сестру в щеку. — Спасибо, Дрина.              — Пока не за что. — Старшая сестра потрепала Элизабет по мягким волосам. — А теперь выйди. Мне нужно срочно написать письмо. Нельзя терять ни минуты.              Лилибет не обиделась и мигом исчезла из комнаты, улыбаясь самой себе.