butterfly.

      То был обычный день, один из многих подобных ему. На Кинг-Генрис-роуд светило тёплое весеннее солнце и заливало лучами восточные окна домов, расположенных аккуратным рядом вдоль дороги. В небольшом районе под названием Камден-таун просыпались его жители, точнее та часть, что могла себе позволить жизнь, не обремененную тяжелым трудом. Остальные уже давно подняли головы и встали на ноги, принимаясь за повседневные дела. Мужчины, женщины и дети поспешили по заводам, фабрикам и лавкам. Слуги в тех немногих домах, которые их могли позволить, давно покинули чердаки и спустились по черным лестницам, дабы приготовить завтрак господам.              В одном из таких скромных домов, сложенном из выцветшего кирпича, в два этажа стали скрипеть старенькие полы от жителей, поднимающихся со своих мягких перин. Хозяйка дома — миссис Блюм — наконец отвлеклась от утренней газеты, что ей принесла экономка, бодро вскочила на ноги и понеслась к туалетному столику с круглым зеркальцем. Её муж — уважаемый профессор мистер Исаак Блюм — все ещё оставался в кровати. Два раза в неделю, в выходные, он мог позволить себе понежиться в теплой кровати и не спешить на лекции в университете. Он неторопливо скользил глазами, спрятанными за очками, по политическим новостям и порою хмурился от нехороших прогнозов. Мистер Блюм чуял в воздухе запах надвигающегося военного конфликта, чем непомерно раздражал жену.              — Перестаньте говорить такие ужасные вещи, Блюм. — По фамилии она его называла, когда злилась. — У нас две незамужние совершеннолетние дочери. Никак нельзя, чтобы мужчин забрали из страны!              — Простите, дорогая Эдит, я бы мог сказать, что это не так, но вы же знаете, я не могу вам лгать.              Обычно миссис Блюм никак не отвечала на подобные слова и принималась за расчесывание волос или вызывала служанку, дабы начать одеваться.              В соседней комнате дворецкий — седоволосый мистер Филипс с морщинистым лицом — помогал краснощекому наследнику Натаниэлю Блюму, которому только в начале года исполнилось десять, одеться к завтраку. Как и отец, мальчишка не отличался буйным характером. Он был кротким, нешумным, развлекал сам себя и никогда не устраивал родителям истерики. Не мальчик, а чудо, радующее глаз и не дергающее нити нервов.              В другой комнате попросторней с пастельно-голубыми стенами, расположившейся дальше по коридору от лестницы, по разные стороны от окна с широким подоконником, украшенным подушками, стояли две узковатые кровати. Напротив каждой из постелей стояли маленькие столики, служившие будуаром и письменным столом. Старший ребенок, мисс Блюм, не желала вставать с кровати и по-прежнему скрывалась от назойливых лучей под одеялом. Средненькая по имени Элизабет, которую дома называли не иначе как Лилибет, сидела за столиком и расчесывала светлые волнистые волосы с едва заметным медным оттенком. Лилибет не стала звать экономку. Сегодня она отказалась от идеи создавать на голове объемный шиньон и украшать его яркой лентой. Вместо этого она самостоятельно заплела передние косы и скрепила их на затылке ленточкой.              — Дрина, проснись, пожалуйста, — Элизабет повернулась к сестре, — завтрак через полчаса. Мама не любит, когда мы опаздываем. Ты же знаешь.              — Дай поспать, Лилибет, — буркнула Александрина и спрятала голову одной из подушек.              — Твоя любовь к чтению похвальна, но не стоит зачитываться до самой полуночи, тебе и твоим глазам необходим отдых. К тому же свечи мешают мне спать. — Она поднялась. Белое ночное платье скользнуло по ногам к полу и прикрыло щиколотки. — Тем более сегодня выходные. Идти никуда не надо. У тебя весь день.              — Ох, не читай мне морали, сестра, — всё же мисс Блюм села на кровати и встряхнула такие же светлые волосы. — Будто ты у нас старшая.              — Иногда так кажется, — Элизабет улыбнулась без капли злобы и вернулась к кровати, дабы её заправить.              Экономка (ещё не опытная, старая ушла на покой год назад) и дворецкий не успевали справляться с домом и пятью членами семьи. Больше слуг Блюмы не могли себе позволить. Девушки старались хоть как-то облегчать своим помощникам жизнь. Сестры в будни или в выходные не были обременены какими-то важными делами. Обе давно получили образование, хоть и неформальное. Пока Элизабет не достигла шестнадцати лет, с ними жила гувернантка мисс Робинсон, потом добрая учительница двинулась к следующим подопечным, оставив девушек со знанием французского, какого-никакого иврита, литературы, умением музицировать и приемлемо рисовать. Официально их образование было окончено, но девушки были любознательны и продолжали читать разную литературу. К счастью, мистер Блюм, человек современных взглядов, коим он себя считал, поощрял желание дочерей и в хорошем настроении прилагал немало усилий, чтобы развить их мыслительные способности, но без фанатизма. Мать не была против, но никогда чрезмерно не поощряла подобные занятия. Она в отличие от мужа прекрасно понимала положение девушек в обществе. Одним из её самых страстных желаний было пристроить обеих дочерей в хорошие семьи, выдав замуж за приличных джентльменов с достатком, способным обеспечить безбедное будущее.              — Доброе утро, мисс Блюм, мисс Элизабет, — произнесла девушка чуть старше сестер по имени Лавиния и присела, склонив голову. В её руках покоились корсеты, блузы и длинные юбки.              — Доброе утро, — тут же отозвалась Лилибет.              За ней повторила Александрина с недовольным лицом, расчесывающая непослушные волосы, которые миссис Блюм запрещала ей отрезать. Лавиния подошла к младшей из хозяек и помогла ей переодеться в дневной наряд. Тогда Лилибет наконец смогла покинуть свою комнату, оставляя экономку наедине со вставшей не с той ноги сестрой. Она постучалась в одну из дверей и услышала тихое «входите». Девушка вошла в комнату брата, тот играл на ковре с паровозиками, она взяла его руку, помогла встать и повела вниз по лестнице к гостиной. В столовую никто, кроме слуг, не заходил, пока родители не спускались. Брат и сестра уселись на небольшой диван с резными ножками. Натаниэль принялся болтать ногами и разглядывать ковер с замысловатыми узорами.              — Натаниэль, прошу тебя посиди спокойно, — мягко попросила Элизабет и тонкими пальчиками коснулась маленькой коленки. Мальчик кивнул и прекратил. Девушка вздохнула. Надо было взять его игрушки, подумалось ей. — Знаю, тебе скучно, но после завтрака ты вернешься в свою комнату, или Лавиния принесет тебе игрушки сюда. Хорошо?              Натаниэль кивнул.              — А учеба сегодня будет?              — Нет, Натан, — Лилибет улыбнулась, — сегодня выходной, помнишь?              — Точно! — мальчик кивнул и расплылся в скромной улыбке.              — Доброе утро, — на лестнице появилась мать семейства. Лилибет тотчас приметила её. Из гостиной открывался прекрасный вид на подъем на второй этаж.              Отец, идущий за женой, лишь кивнул в качестве приветствия. Лилибет просияла улыбкой и, взяв брата за мягкую ручонку, поторопилась в столовую, где уже был накрыт продолговатый стол со скатертью. На широких тарелках красовались пышные блины, все ещё дымящиеся после сковороды, нарезанные яблоки с медом, кофе и чайник с чаем. Натан опустил руку сестры и побежал к месту рядом с отцовским. Он вскарабкался на стул и потянулся к еде, но мать одарила его грозным взглядом. Натан разочарованно вздохнул, опустил подбородок и сжал скатерть пальчиками. Лилибет села рядом с ним и искрящимися глазами оглянула завтрак. Ей не терпелось объесться до отвала. Где же пропадала Дрина?              Не одна Лилибет интересовалась местоположением сестры.              — Где Александрина? — поинтересовалась мать, подходя к своему месту — стул по правую руку от отца, который всегда сидел во главе.              — Она почти готова. — Скорее всего, подумала Лилибет и натянула улыбку. — Минуты две, и спустится.              — Какая-то она рассеянная в последнее время. Она здорова? — заметил отец так же, как и дочь, испепеляя пышущую манящим сладковатым ароматом еду.              — Она больна любовью к книгам, за это стоит сказать «спасибо» твоему поощрению. Вообще не спит. Маленькая сова. — Недовольно фыркнула миссис Блюм. Красота дочерей и их здоровье для неё было намного важнее развития их ума.              — Я не давал ей указа читать по ночам, Эдит. Она — взрослая девушка, сама решает, как поступать.              — Ты мог бы сделать ей замечание.              Отец тяжело вздохнул и нетерпеливо взялся за столовые приборы.              В столовую вбежала Александрина. Запыхавшаяся она пригладила волнистые светлеющие на концах пепельно-русые волосы, собранные в хилый пучок на затылке — уступок для матери. Сестра не любила собирать волосы.              — Извините за опоздание, — пробормотала она и наигранно виновато опустила подбородок. Александрина не считала нужным извиняться, но опять-таки потакала строгой матери.              — Присаживайся уже, отцу не терпится позавтракать, — махнула рукой миссис Блюм, а затем требовательно взглянула на мужа.              Исаак почесал усы, состроил нарочито грозное лицо и, стоило старшей дочери опустится на стул рядом с матерью, поспешил исполнить просьбу жены.              — Больше не читай по ночам, — он посмотрел на неё исподлобья, — это веление твоей матери и моё. Ослушаешься, Лавиния станет прятать свечи или книги.              — Ладно, — цокнула Дрина.              — Не цокай так, милочка, — мать прекратила резать блины и недовольным взглядом окинула дочь, — твоему будущему мужу такое поведение, я имею в виду и твое ночное чтение, быстро надоест, и он попытается с тобой развестись. Это верная дорожка к скандалу и позору. Твоего отца могут уволить из-за этого.              Мистер Блюм ухмыльнулся.              — К счастью или всеобщей горечи, мужчинам нужно чуть больше, дорогая Эдит, чтобы подать документы на развод.              — Не забывай, муж, что не все так терпеливы, как ты.              Мать легонько улыбнулась.              — К вашему сведению, мой муж будет настолько сильно меня обожать, что не будет замечать ни одного недостатка. Не то чтобы у меня их много.              — Ты собираешься замуж за сказочного принца? — с искренним интересом спросил Натан, вскинув брови вверх.              — Может и так, — Дрина нагнулась и улыбнулась брату. — У него будет свой замок, и ты сможешь кататься на лошадке из его конюшни.              — Ура! — Натан захлопал в ладоши.              — Прекрати вешать лапшу на уши своему брату, и вообще, лучше ешьте в тишине, — буркнула мать, и дети послушались. Даже молчавшая Лилибет склонила голову ниже и засунула дольку яблока в рот.              После завтрака семья разбрелась кто куда. Дрина покинула стол первой, уговорив мать, и побежала в комнату читать другие сочинения Платона или Софокла. Отец переместился в гостиную. По выходным пару часов он проводил в своем кресле и читал разные научные труды не только по математике, но и по физике и химии. Эдит сидела рядом с ним на софе и вышивала или изредка при хорошем настроении играла с Натаном. Мальчишка часами развлекался с игрушечными паровозами на ковре или просил мать ему почитать, хотя сам прекрасно умел. Голос у Эдит был звучный. В юности она пела на приемах матери. Исаак увидел её на одном из них и влюбился в красивое лицо с острыми носиком и скулами, в мелодичный смех, в бойкий характер и незаурядный для того времени ум. В тот вечер он был навечно потерян для остальных дам.              Лилибет же замешкалась, выбирая себе занятие. У неё не было обычного места для посиделок, как и большого количества вариантов развлечения. Гулять без сопровождения девушка не могла, да и в это время никто бы не согласился. В некоторые разы она приземлялась на лестнице в тени вместе с книгой, иногда устраивалась на подоконнике между комнатами и смотрела на улицу, а если сестра была в хорошем расположении духа и разрешала Лилибет остаться в комнате вместе с ней, то писала в своем блокнотике. Александрина была настоящей командиршей, и потому она ни капли не завидовала её будущему мужу.              В тот субботний день Элизабет вновь решила попытать удачу. Она вошла в комнату без стука и посмотрела на сестру. Дрина вальяжно расположилась на кровати, уткнувшись носом в книгу, но услышав посторонний звук, она подняла глаза. Лицо её с розовыми щеками исказилось в недовольстве. Лилибет учуяла в воздухе скорую неудачу.              — Могу я посидеть за своим столом и пописать? Я не буду шуметь.              — Ты сдала меня родителям. — Пробубнила она. — Так что нет. Я не хочу тебя видеть сейчас.              — Неправда! Мама сама догадалась. Она не глупая, хоть и читает меньше тебя. — Лилибет сложила руки на груди. — Тебе стоит перестать опаздывать на завтраки.              Сестра прищурилась.              — Все равно нет. Бери, что хотела, и уходи. Мне нужна абсолютная тишина.              — Злюка.              Лилибет подбежала к кровати, схватила подушку и кинула в сестру, и пока та приходила в себя, взяла перьевую ручку, блокнот с кожаным переплетом, что отец вручил ей на день рождение в марте, и выбежала из комнаты, хлопнув дверью, в которую секундой позже влетела подушка. Недовольно надув губы, Лилибет уселась на подоконник, подогнула колени и раскрыла на них тетрадь со страницами желтоватого оттенка. Содержание записей в нем повторялись. Различимые по временам года и уникальным моментам описания дней, изредка размышления, вызванные тем или иным событием или сплетней, краткие рецензии на книги и засохшие цветы или лепестки. Однако было в них что-то интересное: планы на будущее, мечты, заметки. Описание свадебного платья, цвета и ткани для будущей гостиной или спальни, что она обставит сама после замужества, рецепты вкусных блюд, имена для детей и дальше по списку. Элизабет поначалу боялась произносить грёзы вслух, что уж говорить о сохранении на бумаге. Дрина любила совать свой нос, куда не стоило. Став старше, возможно, мудрее, она потеряла интерес к мечтам сестры. У неё появились свои.              Александрина была хорошей сестрой, но к ней было сложно привыкнуть, особенно в детстве. Она была громкой, яркой, бойкой и находила особое удовольствие в поддразнивании младшей сестры. Натаниэлю повезло, к его сознательному возрасту она уже перестала сочинять дразнилки и устраивать шуточные драки за игрушки. Элизабет не могла терпеть сестру с шести до тринадцати, а позже Дрина разочаровалась в играх с ней. Она серьезно увлеклась философией и предпочитала запираться в комнате, не уделяя ни капли времени Лилибет. Сначала младшая была счастлива, плескалась в своих игрушках и одиночестве. Но спустя всего-то пару недель ощутила тоску, видя безразличие в глазах сестры. Конечно, не все время у них ничего не задавалось. Периодически происходили моменты, роднящие сестер. Дрина дула на коленки сестры, когда та падала, и обрабатывала их йодом, она читала ей сказки на ночь, рассказывала истории, спала с ней, когда Лилибет грустила или пугалась чудищ под кроватью. После достижения шестнадцатилетнего возраста Элизабет снова стала интересна сестре уже в роли подруги. Они обе к тому времени стали интересоваться мужским полом.              Год назад, заслужив доверие, Лилибет получила право узнать тайну сестры. У неё появился ухажер. Они познакомились в Риджентс-парке. Дрина не раскрыла имя, не показала письма, хотя не раз их упоминала и цитировала. Она знала лишь о возрасте, уважаемом положении в обществе и обеспеченности молодого человека. По словам сестры он чуть ли не боготворил её, постоянно писал и сочинял для неё стихи. Александрина пыталась вести себя холодно, но Элизабет по улыбке и сверкающим глазам поняла, что та безумно влюблена. Загадка была в том, почему спустя такой длинный промежуток времени они не были женаты или помолвлены. Дрина настаивала на версии, что должна была узнать его полностью, все положительные и отрицательные качества. Лилибет не понимала этого (удачную партию так легко потерять), но не в свое дело не лезла.              После обеда семья в составе матери и сестер — (Дрину заставили, она брыкалась подобно упрямому ягненку, но сдалась) — направились на прогулку. Эдит считала, что апрельский воздух в цветущем парке молодит и сохраняет красоту. Мать вооружилась белым зонтиком, переоделась в платье того же цвета, украшенное голубой лентой, и повела дочерей вдоль улицы, залитой солнцем. В паре кварталов от их дома расположился Праймроуз Хилл — холм высотой в двести десять футов. Обычно мать обходила его стороной, не любила подниматься. У нее от подобного рода упражнений ныли колени. Однако сегодня она затеяла разминку.              — Я набрала несколько фунтов за зиму, едва вмещаюсь в платья, — говорила она и недовольно поджимала губы.              Цены на одежду и другие товары росли, а зарплата отца не увеличивалась. Эдит с её любовью к моде приходилось несладко. К счастью, её дочерей новые наряды интересовали мало, чему глубоко в душе радовался Исаак. Он боялся, что вырастит легкомысленных девушек, а также, что кошелек не выдержит расходов. Им нужно было приданое, а сыну — наследство.              В погожий день в парке было много народу. Они просыпались по весне цветами и травинками. Дамы гуляли с детьми и колясками в новых нарядах. Некоторые джентльмены, не обремененные тяжелым трудом, к ним присоединялись. Миссис Блюм вышагивала важно и гордо. Она улыбалась прохожим, здоровалась со знакомыми и интересовалась делами, как полагается истинной леди. Александрина и Элизабет шли на шаг позади и не проявляли такого же любопытства к другим людям. Старшая дочь занимала разум перевариванием информации, но при том выглядела естественно, в отличие от младшей. Лилибет разглядывала всё вокруг: небо, дорожку, одежку посетителей парка, деревья и клумбы с цветами. Считала ворон, сказала бы мать. Она хотела, чтобы дочери всегда выглядели собранными, вдумчивыми и сопереживающими при необходимости. Элизабет сопереживала, порою чересчур сильно, но показывать это не умела на уровне, одобренном обществом. В хмурые дни кого-то из членов семьи она их обнимала. С малознакомыми людьми такой фокус находился под запретом. Потому в колчане приемов Лилибет оставались только кивание и прожигание взглядом, что выглядело больше пугающе, чем сочувствующе. В социальных взаимодействиях девушка вообще отличалась неуклюжестью и даже странноватостью.              — Миссис Блюм. Мисс Блюм. Элизабет. — Перед матерью возникла миссис Абрамс — вдова в теле с полным кошельком, большим домом с видом на парк, любовью к сплетням, сватовству и осуждению. Она крутила в руках кружевной зонтик и улыбалась. Наверняка уже успела собрать пачку новостей, способную заполнить парочку газетных страниц. — Здравствуйте.              — Здравствуйте, миссис Абрамс. — Поздоровалась мать. — Как ваши дела?              — Прекрасно. Вот недавно приехала с юга. Зимовала в Брайтоне. Прекрасное место. Вам обязательно стоит его посетить. Море — загляденье.              — Спасибо. — Эдит скорчилась, что осталось незамеченным вдовой, ибо она уже вовсю разглядывала девушек позади старой знакомой. — Мы возьмем это на заметку.              — Александрина и Элизабет!              — Здравствуйте, — в унисон ответили сестры.              — Вы так похорошели. Красавицы. Уже вышли замуж?              — Нет. Не вышли, — процедила сквозь зубы мать. И лицо её снова исказилось в гримасе. Дома она устроит разнос этой «премерзкой» мадам, «не знающей границ», будет жаловаться отцу на обидные выбросы в её сторону и кружить по гостиной коршуном.              Дрина и Лилибет переглянулись и поджали губы, будто были в чем-то виноваты.              — М-м-м, — миссис Абрамс поменялась в лице, сделалась строже, от чего её морщины обрели резко заметные черты, — ну не переживайте, кто-нибудь обязательно появится на горизонте. Дай Бог. — Она снова улыбнулась, но Лилибет заметила в жесте натянутость. — Ну мне пора идти, дела, сами знаете. Удачи вам.              — До свидания, миссис Абрамс, — сладко произнесла мать и дочери за ней повторили.              — Какая противная женщина, — прошипела миссис Блюм, стоило им остаться наедине.              Дрина и Лилибет и слова не произнесли. Старшая сестра вернулась к важным думам, проигнорировав мелкий укол. Элизабет же не смогла оставить слова о замужестве без внимания. Дело было в том, что мисс Александрина Блюм в свои двадцать один медленно, но верно выходила из «брачного» возраста. В двадцать три девушке из общины или из её окраины, которой принадлежали Блюмы не потому, что жили далеко, а потому, что были не сильно религиозны из-за мировоззрения отца, полагалось иметь мужа и хотя бы одного ребенка, желательнее — двух. Чем больше времени проходило, тем больше становилась тень, падающая на Дрину, и она же захватывала Лилибет, которая искренне желала сыграть свадьбу и стать женой доброго джентльмена.              Природа человеческих существ была такова: люди любили искать то, чего не было, любили выискивать изъяны, даже мать семейства, считавшая свой нрав чудесным, в этом отношении не была святой. И всё для того, чтобы построить перед своими ногами воздушные ступени для возвышения над другими. Лилибет давно смирилась с подобным поведением, однако меньшего эффекта производить оно на неё не стало.              На закате дамы вернулись в дом на Кинг-Генрис-роуд. Члены семьи мужского пола развлекали себя в гостиной. Мистер Блюм пылко объяснял сыну что-то, пальцем тыкая в книгу. Натан сидел тихо и внимательно следил за жестами отца. Однако стоило ноге матери в туфле, украшенной лентами, переступить порог дома, как всё внимание главы семьи переключилось на неё.              — Вы не представляете, что случилось, мистер Блюм, — с такими словами мать залетела в комнату, где заседал муж, и резко всучила Лавинии зонт, та аж пошатнулась.              — И мне очень интересно, что произошло, дорогая Эдит, но прошу — давай сначала поедим. Мы с Натаном проголодались, пока ждали вас.              Миссис Блюм перевела взгляд на сына. Тот смотрел на неё своими крупными голубыми глазами размером с виноградинки. Она хмыкнула, поставила руки на талию и кивнула в столовую.              — Лавиния, прошу, принесите ужин.              — Конечно, миссис Блюм.              Семья направилась в столовую третий раз за день. Ужин прошел в тишине, уютно при свечах. Мама затихла, видимо, готовив долгую и эмоциональную речь для отца. И младшая сестра была тому благодарна. Она не любила конфликты, не могла терпеть ссоры и обходила их стороной всеми возможными способами. Если кто-то повышал голос в комнате, Элизабет краснела, покрывалась капельками пота или пряталась в комнате при условии, что могла себе это позволить.              После плотного ужина Элизабет, пожелав всем спокойной ночи и доброго вечера, перебралась в гостиную с книгой. Другие члены семьи разбрелись по комнатам и готовились ко сну. У неё же было полчаса или час, чтобы как следует отсидеться на мягкой софе, которая обычно была занята. Как и Лавиния. Сначала служанка помогала матери, потом — мисс Блюм. Очередь до Лилибет доходила гораздо позже. И она не жалела об этом, прекрасно проводя время рядом со свечой и окном, за которым улица секунда за секундой погружалась в темноту и загорались фонари.              Когда часы пробили девять, она поднялась, поставила книжку на полку и пошагала к комнате. Единственной остановкой стала дверь родителей, она нагло подслушала отрывок материнской тирады.              — О, она считает безбрачие наших дочерей намеренной, безумной эскападой! Считает нас еретиками! Если бы нас собрались жечь, чего, я уверена, хотят многие из нашей общины, она бы первой кинула спичку. Ох уж эта миссис Абрамс…              — Дорогая, прошу тебя, успокойся… какое значение имеют слова этой особы?              Элизабет облегченно улыбнулась, почувствовав успокоение от слов отца. Он всегда держал дикие волны матери под контролем, заставлял их обращаться в пену при соприкосновении с его берегом.              Девушка двинулась дальше, зашла в комнату, переоделась в ночное платье с помощью освободившейся Лавинии, и, причесав золотые кудри, улеглась на прохладную подушку, отвернувшись к стене. Лавиния скрылась за дверьми, шепотом пожелав девушкам спокойной ночи. К превеликому удивлению сестры, Дрина послушалась отца и не стала читать. Лилибет беззвучно вздохнула и, не нащупав нити сна, уставилась на стенку. Её пронзила приходящая временами глухая тоска. Она пела соловьем в сумраке.              Элизабет любила свою жизнь, радовалась ей и наслаждалась, но уже пару лет она ощущала в ней отсутствие чего-то важного, может, ярких чувств, кружащих голову юным особам, может, конкретных целей, ради которых поднимаешь веки утром. Возможно, ей пора было действовать, что-то менять или создать.