Омега + Омега. Шелк на запястьях

I

      Просыпаюсь ночью один. И сначала думаю, что проспал. Но проспать в чужой постели, особенно если это постель Влада, который скорее выпроводил бы меня пинками, чем оставил в своей холостяцкой берлоге, — странно. На часах два. И я прислушиваюсь к темноте, чтобы определить, где моя пропажа и чем занимается.       Пока жду, окончательно просыпаюсь. Потому что в квартире тихо. А Влада всё нет и нет.       Он возвращается замерзший, и от него пахнет дурацкой парилкой. Он сбрасывает с себя безразмерную футболку и аккуратно протискивается в пространство между мной и стеной. Хочу его подъебать, когда он обиженно ложится на расстоянии, не курил ли он в гордом одиночестве и депрессии, пытаясь смириться с тем, что я вторую ночь в его постели по его желанию.       Но он оборачивается и прижимает меня к себе. Я, конечно, сразу его обнимаю… Потому что он моя любимая детка и всё равно всегда возвращается. В том, как он это делает, много бессилия, и он долго устраивается рядом, чтобы успокоиться.       Его ноги — как лед… Не знаю, сколько он проторчал в кухне до того, как я проснулся. Он целует меня в щеку и сжимает пальцы сильнее.       — Холодный такой… — шепчу я, опускаясь по его обнаженному телу рукой.       Прохожусь пальцами по его бедру, чувствуя волну мурашек на озябшем теле. Я думаю немного подразнить его, опустившись до самого ануса мягким прикосновением, но, едва раздвигаю половинки, ощущаю, какой он влажный. Никогда по-другому не было. Он укладывает одну ногу между моих, немного раскрываясь.       Иногда мне кажется, что желание перекрывает все тревожные сигналы в его голове, и оно — единственное, что удерживает нас рядом. Не то чтобы я против… Тем более что мне нравится пользоваться его беззащитным положением. Нет, ну а что? Отпускать его во все тяжкие я не хочу… заморачиваться насчет его тараканов вместе с ним — вообще тоска. А водить его к семейному психологу пока рановато.       Так что я спрашиваю:       — Как согреть тебя, детка?       Он снова покрывается мурашками и отзывается слабым стоном, хотя я буквально ничего не сделал. Так что я делаю, проталкивая в него пальцы, и он прячет лицо. Ему это нравится… нравится, что он «детка», нравится, что я тоже хочу… Ему всё нравится. Кроме самого этого факта, конечно.

II

      Наутро, памятуя ночь, решаю не испытывать судьбу и поднимаюсь, едва звенит чужой будильник. Я собираю вещи, не тронув зубную щетку.       Но, пока он валяется в постели, я всё же интересуюсь:       — Ты сегодня вечером загоняешься или со мной?       — С тобой точно нет… Тебя и так что-то пиздец…       — И на работу тебе не писать?       Он страдает:       — Женя…       — Что? — расплываюсь я и приближаюсь ближе. — Признайся, что ты заводишься и ни о чем больше не можешь думать, кроме моих сообщений…       Он заводится в ту минуту, как я понижаю голос и напоминаю ему об этом. Я чмокаю его в губы и ухожу.       Он продолжает лежать в грустно-охреневшем состоянии и выдает:       — Женя, динамщик…       Интересно, какой он в течку? Если его и так не отпускает… Я никогда не слышал, чтобы он марафонил, когда не в себе. В смысле, если у него течка, он тише воды, и я готов поклясться, что он даже не дрочит, а просто спит на таблетках. Может, потому что шляться по клубам в таком состоянии — самоубийственное занятие даже для него.

III

      Сегодня четверг, так что я иду на тренировку. Люба спрашивает у меня, как дела на личном фронте. Со сдвигами. В основном в мозгах Влада. В сторону фобий и неврозов. Но я так, конечно, не отвечаю и заявляю, что всё у меня зашибись. Короче, я нагло вру. Не потому, что меня колышет, как я могу выглядеть в чужих глаза, а потому, что я не хочу вникать и жалеть себя. В моих отношениях один такой вникающий и жалеющийся уже есть. Два — уже перебор.       Не писать Владу сегодня стоило мне некоторых усилий и пары сотен рублей, просранных в маркетплейсе. Сейчас скажу, что я заказал, Влад точно с такого закиснет: завтра я получу переводную татушку с волком. Чтобы он шокировался и испытал смешанные чувства (по большей части, конечно, ужас и тревогу) из-за ответственности и моей ебанутости, к которым он явно совсем не готов.       Конечно же, я ответственнее и разумней, чем хочу казаться, и просто жду, когда пара моих фантастических поступков поставит на место его кукушечку. План состоит в следующем: я ржу, а он перестает удивляться, бояться и курить по ночам. Ну или я ржу и теряю его. Надеюсь, он вывезет. Если нет, есть тяжелое подозрение, что придется вывозить его — и на карете скорой помощи. Но тогда нам точно не по пути (буду утешаться этим на сеансах трудотерапии бабушкой).       Где-то в восемь вечера мне прилетает три знака вопроса. Я смотрю на них и делаю вывод, что Влад ждет меня и волнуется.       Пишу: «Я на тренировке».       Он отвечает обиженным пасмурным «ясно». Пока он не слился из онлайна, вру, что я задержался, помогая подружке с трюком, и уточняю, не хочет ли он забрать меня прямиком из душа.       Он присылает мне многоточие.       А через пять минут спрашивает: «Где?»       Зал находится в десяти минутах от дома. И я считаю, что мы уже достаточно близки, чтобы я мог сообщить Владу такую потаенную информацию. На случай, если мы расстанемся, а он начнет просматривать со мной видео и захочет подловить меня в темной подворотне. Я не против такого финала, вышло бы остросюжетно и со статьей в конце. Или без. Смотря как он будет себя вести.       Настроение у меня сегодня в высшей степени саркастичное. Я, конечно, не психолог, но считаю, что это вроде защитной реакции.

IV

      Влад останавливается на входе в зал. Он в кожанке и очередных черных джинсах. У него на бедре почти всегда какие-то подростковые понты в стиле гранж, или рок, или что у него там за стиль… Он то прицепит какой-нибудь тусклый модный платок, то повесит цепочки, то наденет кожаный ремень чисто в декоративных целях.       Вид у него ледяной и скучающий, во рту — жвачка. Моя детка… Не могу передать словами, как тащусь от одного его присутствия в пространстве.       Он привлекает внимание постояльцев. Я стою в конце зала, собирая свои шмотки, и пишу ему: «Собираюсь поцеловать тебя у всех на виду». Он смотрит на экран и усмехается. А потом манит меня пальцем. Значит, можно.       На самом деле я подхожу очень скромно и тяну его ближе. И наши губы встречаются не как обычно, когда он бесцеремонно проникает в мой рот языком, а очень мягко и аккуратно. Хотя он всё равно не может удержаться от того, чтобы «зайти на мою территорию».       Мне смешно из-за запаха и вкуса.       — Это что, «Бабл гам»?       Он щурит на меня глаза и отстраняется. И я увожу его за собой.       Он спрашивает меня в затылок:       — Шоу не будет?       — Только душ. Причем он открытый, для всех, а я не люблю публичный секс, так что…       Влад расстраивается:       — Зачем я тогда пришел…       На что я чистосердечно выдаю ему:       — Я вообще не ожидал, что ты согласишься, когда звал…       Он усмехается.       В раздевалке, увидев, какой из шкафчиков мой, Влад обшаривает его пальцами от нечего делать. Находит на дне сиротливо лежащую розовую пижаму. Вообще-то, она не специально тут, а потому, что я не врал насчет того, что не собираюсь держать ее дома. Решаю ее не комментировать. Но Влад становится серьезный и загруженный.       — Мне слышно, как ты паришься. Прекрати.       Он спрашивает с насмешливым недоумением:       — Это громко?       Заверяю его:       — Очень. Садись.       Когда он приземляется на скамейку, я показушно собираюсь раздеваться перед ним. Недовольства и сопротивления не вижу. Но он очень напряжен.       Ни к каким особым провокациям я приступить не успеваю, потому что заглядывают девочки. Сто процентов, они здесь, чтобы потом распускать слухи.       — Жень, — зовет Ксюша. — А твой друг не уговорит тебя выступить?       — Я больше не выступаю.       — Да брось. Это даже не соревнования…       Влад старается не пялиться и сидит почти отстраненно. В этом мало удовольствия, больше — волнения от того, что нас застукают. Так что я отворачиваюсь и решаю не играть на нервах моего волка.       Влад сверлит меня взглядом, но не пристает. И я понимаю, что, вообще-то, идея была максимально тупая. Потому что тоже его хочу. Мне кажется, скоро у меня на Влада будет срабатывать рефлекс… как у собаки Павлова. Только вместо слюноотделения — стояк.       Обещаю:       — Я быстро.       Пока я обмываюсь в душе, Влад перебирает вещи в моей спортивной сумке. И по возвращении я обнаруживаю там пижаму. Спрашиваю взглядом.       Он пожимает плечами:       — Хочу тебя в розовом…       Он сидит нога на ногу. Вид у него скучающий, но взгляд — прямой и жадный. Он то и дело меня касается, пока я одеваюсь, и я судорожно соображаю, где в этом здании можно спрятаться от посторонних глаз.       Я подхватываю сумку и увожу его за руку. Веду в самый низ, в концертный зал. Там не заперто, но, на мою удачу, уже никто не репетирует. Мы пробегаем между сумрачных рядов, и я увожу Влада за кулисы, где еще темнее, чем в зале. По дороге он успевает мимоходом приклеить свою жвачку к спинке кресла, и я пихаю его в бок, но он выглядит почти счастливым.       Бросаю сумку. Влад припирает меня к стенке, обшаривает мое тело руками и целует. У нас не очень много времени, и я всё еще ужасно нервничаю, что кто-нибудь застанет. У меня нет проблем, что я встречаюсь с омегой, но трахать его за кулисами концертного зала — не очень хороший поступок, из-за которого я могу схлопотать и вылететь отсюда нахрен… Но я правда очень его хочу.       Я расстегиваю ему ширинку, и он приспускает джинсы, поворачиваясь ко мне спиной.       Он никогда так плотно не сжимался вокруг моего члена и никогда еще не бывал таким тихим…       На самом деле я не знаю, насколько это вообще может быть слышно, потому что пульс у меня в ушах перебивает всё, даже звук наших тел. Я просто пытаюсь сделать это быстро, и Влад прогибается глубже, меняя угол. Я крепко держу его, не замедляясь, как обычно. Он молчит и только шумно поверхностно дышит.       Когда я спускаю, я даже не в курсе, всё он или как...       Он спрашивает:       — У тебя есть салфетки?       — Нет.       У меня есть только вещи, и я отдаю ему первое, что попалось в сумке на ощупь. Он обтирается и натягивает джинсы.       Мы выходим так же быстро, как зашли. В коридоре я замечаю, что его лицо покраснело, и не могу перестать улыбаться. Он, в общем-то, тоже.       Когда мы оказываемся на улице, он говорит:       — Женечка, ты пиздец…       И я отвечаю:       — Тебя заело.       Он обшаривает карманы, чтобы найти парилку. И какое-то время успокаивает нервы. Потом делится со мной дурной привычкой. Ему очень идет смущение.       Я спрашиваю:       — Ты кончил?       Он расплывается:       — Ты даже не понял...       Пытаюсь оправдаться:       — Там было очень темно... и тихо.       Он ржет. И не сознается.       — Нет?       — Да.       — Когда?       Он молчит, и я пихаю его в бок. Его ведет в сторону, как будто он пьяный, и он пытается оставаться серьезным. Выходит так себе. На его лице — ни одного загона. Только искусанные губы.       Я говорю:       — Готов поспорить, за кулисами ты еще точно этого не делал…       Он усмехается, отбирает парилку и, похоже, решает меня не расстраивать.