Омега + Омега. Шелк на запястьях

I

      — Блин, ба, какого лешего ты там забыла?       Мой голос — тоска. И тело — тоже. Меня тянет обратно к Владу, а я торчу черт знает где и черт знает зачем. Я взял на руки главную грозу бабушкиного двора — йоркширского терьера Яшку. Он мне ниже колена и челка у него почти в пол. Он опять визжал и огрызался на соседей, а мне — лижет щеку.       Дом у бабушки в черте города, и она вообще не выглядит как бабушка. Она крашеная блондинка с каре, и у нее всегда макияж и ногти. Она сидит на крыше в белых кроссовках, темно-синих джинсах и модном кремовом свитере с широким воротом.       Я отпускаю Яшку, который резко раздобрел и радостно путается под ногами, виляя хвостом, и приставляю к крыше упавшую лестницу. Лестница крепко встает, да еще под углом. Мне непонятно:       — И как ты ее уронила?       — Как-как. Об косяк.       — Ба, ну, — я прошу объяснить по-нормальному.       — Ну я на нее ступила, а она — и назад. Я с перепугу — на крышу, оттолкнулась ногой.       — От лестницы?       — Она и полетела вниз, я ахнуть не успела!       Я смотрю на бабушку очень серьезно. Иногда мне кажется: она это нарочно... Чтобы привлечь внимание. Ну или по приколу. Я не знаю, что в голове у этой женщины. У меня вот в голове — только нагое тело Влада и тихий стон, сорванный с его губ. Мной сорванный, прежде чем я помчался сюда. Блин...       — И не надо, — говорит бабушка, — так смотреть несчастно. Весь перетрудился — к бабушке приехать. И вообще, я сама бы спустилась. Это всё твоя мать. Вечно переживает. На яблоню, говорит, не суйся.       — Ба. Тебе уже шестьдесят лет. А ты всё по крышам и деревьям лазать пытаешься...       — Во-первых, пятьдесят девять. Ты мне года, Женя, не прибавляй. А во-вторых, я что, старая уже, по-твоему?       Я тактично и мягко съезжаю:       — Ну знаешь, не девочка...       А она мне отвечает:       — А ты будешь так говорить — станешь не внук.       Я просто валяюсь с этой женщины.       — Ба!..       — Что ты всё заладил? Я не выгляжу, как твоя «ба», не распугивай кавалеров.       Она мне это говорит с самого детства. А мама запрещает бабушку звать по имени: «Ну это что еще за цирк? Скажи, чтобы не выдумывала чепухи». Ага... бабушке скажи — она потом сто десять слов ответит.       — Так ну и что ты делала на крыше?       Бабушка закатывает глаза и говорит мне, как будто я бестолочь, по слогам:       — О-на те-чет.       — Ну позвала бы кого помочь.       — Кого прилично звать, тот в могиле уже лежит пять лет.       — Ты только что тут кавалеров копила, а теперь про деда вспомнила?       — Хочу и коплю. Ты завидуешь, что ли?       ...       — Ба! — выдыхаю я. И снова пытаюсь ей сказать по делу: — У тебя есть внук. И зять, если уж на то пошло.       — Внук приехал ко мне с недовольной миной и уму-разуму учить вздумал.       — Ба!       — Старая, говорит!       — Я говорю: береги себя, мы волнуемся.       — Посмотрим на тебя в мои годы. Я женщина в самом расцвете сил...       Началось, Господи... Я мог бы сейчас упоенно заниматься своей первой любовью, а вместо этого нянчусь с бабушкой. И пульс у меня подскакивает от одной лишь мысли, и перед глазами сразу всё, что можно и нельзя: цветы, дракон, пирсинг под уздечкой...       Что же он такой весь в секретах?.. Мне теперь в жизни не развидеть, сколько он прячет от чужих глаз под одеждой.

II

      И что я делаю до сумерек? Латаю шифер. И думаю о нервном тихом: «Ты фигни не делаешь. Просто не умеешь. Можно научить...»       Меня еще никогда так не тянуло учиться...       Но в итоге сначала ба заставила меня ползать по крыше в поисках невидимых брешей. И, сколько я ни пытался смыться поскорее, она говорила:       — И там еще справа посмотри! И левее, Женя!       А если я вежливо хотел послать ее, она тут же норовила взгромоздиться на крышу и сделать всё самостоятельно.       — Ба, ну не лезь!       И мало того, что я наклеил куски строительной ленты, так ей еще надо было их покрасить, чтобы тот же цвет, что и крыша.       — Женечка, ну не эстетично!       — Ба, да кто будет пялиться на твою крышу? Ты не рано для бога стараешься? Ты же в самом расцвете сил!       После такого мимо моей головы просвистела кисть и звонко шмякнулась на крышу. Я только и успел подумать: сейчас пробьет еще одну дыру, и я тут застряну до ночи...       Потом начала звонить мать с вопросами, где же я. Интересно, ну где же я?       — На крыше, мам!       — А ты-то зачем полез?!       Господи, дай мне сил.

IV

      Домой я вернулся злой как собака, бегом. Залез в душ, чтобы привести себя в порядок. Теперь влетаю в свою комнату. Смотрю на время. Почти десять вечера...       Я бросаю беглый взгляд на зеркало. Со старой мыслью, что ни капли не тяну на альфу. И с новой, что это больше не важно...       Два года было важно. Парила куча вещей. Например, что мне при всем желании не стать выше. Или что тяжело набрать массу. Или что я занимаюсь спортом, в котором даже силовые элементы — про гибкость и баланс... Я не тягаю штанги, мне не раскачаться. У меня слишком миловидное лицо и абсолютно другой запах...       Я думал, это все мои мысли о нем останутся здесь, в комнате. И всё равно — не знаю почему — я поменял почти весь гардероб. И носил нарочито мужскую мешковатую одежду. Из-за него.       Теперь нет.       Я натягиваю на себя джинсы. И беру толстовку — в тон цветам на его бедре. Под нее надеваю белую майку, только чтобы затем спустить розовый рукав с плеча.       Напяливая носки, я пытаюсь подслушать: что он делает? Но у него очень тихо...       Ма открывает дверь:       — Женюш, ты ел у бабушки?       — Не успел.       — А сейчас опять куда?! Так поздно...       — И кто виноват, что поздно? Я вернусь до двенадцати.       — С кем пойдешь?       — Мам.       — С друзьями? Или с девочкой...       — Мне не нравятся девочки.       — Ну, может, еще понравятся...       Она не теряет надежды. А я теряю терпение. И у меня еще не высушены волосы.       — Женя, — шепчет мама, — если ты там с мальчиком будешь — ради бога, предохраняйся...       Никакого покоя в дурдоме. Я выставляю маму из комнаты и достаю фен. С желанием смотаться от родственников на другую планету.       И, накручивая челку на расческу, думаю: бляха, мне презики покупать?

V

      Никогда раньше не напрягало, что у Влада может быть венеричка. Это, наверное, логично при его образе жизни. Но... я точно сдохну молодым, настолько же мне пофиг...       Хотя до магазина я добежал. Чтобы не показаться идиотом в процессе. Добежал с кучей нервных мыслей. Я весь вечер кручусь с ними, до дрожи в пальцах. Не знаю, что в этой жизни когда-либо заставляло меня волноваться так. Чтобы от воспоминаний и предвкушения бросало в жар и холод.       Я звоню в чужую квартиру. И не могу стоять ровно: я уже всё на себе поправил, что только можно, и десять раз в экране телефона убедился, что волосы опять завились, как им захотелось.       Он медлит открывать, а я боюсь навязчиво вдавить кнопку снова. И думаю о том, как он подался навстречу, когда я его сзади обнял, и о его разрешении вернуться.       Вот он я. А ты где?..       Я коротко звоню еще раз. С какой-то тревожной мыслью, что из квартиры меня всё же выставили, что он мог десять раз остыть. Мог передумать...       Если мне ничего не перепадет, я, наверное, бабушкину крышу буду ненавидеть до конца своих дней. И точно больше не сумею спокойно ездить с ним в лифте. Просто здороваться, просто молчать.... У меня не выйдет. Если он отошьет. Потому что он уже подпустил к своему телу, потому что я теперь храню так много его секретов... Я знаю их даже на вкус. На моем языке осталось фантомное ощущение двух маленьких штанг...       Он щелкает замком и открывает.       Он расслаблен. И прислоняется к косяку плечом, оглядывая меня с ног до головы. Он — привычно отстраненный.       Его холодные глаза — с колким вопросом.       И мне жаль. Мне жаль, что всё сорвалось. Я бы не уходил. Целовал бы так долго, что онемели бы губы. Каждый цветок на его теле, каждый сантиметр его кожи.       Я говорю:       — Извини...       Его лицо оживляет усмешка. Он смягчается:       — Придется начать сначала...       Я киваю. Согласен. Ладно. Я хватаюсь за этот маленький план и делаю шаг навстречу. Я хочу его поцеловать...       А он приближает ко мне лицо и выдыхает в губы:       — Только дверь закрой.       Блин... Я оборачиваюсь. И отвлекаюсь. И теряю близость с ним: он оставляет меня одного в прихожей.       Я торопливо разуваюсь и иду на слабое мерцание экрана.       У него в комнате выключен свет, в ноутбуке крутится сериал. Начата бутылка вина. Бокал один. Он садится на кровать, подгибая под себя ногу. У него серьезный вид. Без смешинок и заигрываний. И он одетый. Кроме футболки, на нем шорты. Всё-таки ходит в домашнем...       Он не выглядит так, будто ждал.       А я ждал... Весь вечер.       Он замечает, что я опять застыл, и зовет кивком.       — Пить будешь?       Не знаю. Можно. Он подает мне бокал и усаживается ближе к стене, устраиваясь поудобнее в подушках. Кровать привычно стукается о стену. Та самая кровать...       Пульс у меня запинается и заходится. Я делаю глоток. Вино на удивление не мерзкое, я пробовал пару раз до этого, мне не зашло. Это — вишневое на вкус. Самые желанные на свете губы, наверное, такие же...       Я прячу глаза — от пристального взгляда — и еще немного пью. Потому что вдруг мучает жажда. Это — не лучший способ ее утолить.... и я возвращаю ему бокал. Он тоже отпивает, а затем отставляет в сторону и продолжает на меня смотреть.       Он хлопает рядом с собой по кровати. Я забираюсь к нему. И когда оказываюсь близко, замираю напротив. Я тоже на него смотрю... Вернее, на его губы... Можно?..       Он поддевает пальцами мой подбородок, и я подаюсь вперед.       Привет, детка...       Я его целую первым. Очень хотелось... Как ушел — хотелось. Не мог перестать о нем думать. И сейчас — тоже. Я теперь знаю, что под короткими шортами цветы... Я их касаюсь рукой, чуть пролезая под ткань. В этот раз я понимаю, чего ждать... от поцелуя. И послушно раскрываю губы, стараясь ненавязчиво дотронуться до шарика на его языке.       Он тянет с меня толстовку. Его горячие руки проходятся по моему телу и поднимаются вдоль позвоночника, задирая ткань. После холодной улицы — контраст как изо льда в пламя.       Он разрывает поцелуй. Он говорит:       — Красиво, когда в воздухе, я посмотрел...       Я почему-то счастливо расплываюсь от того, что посмотрел...       Его смешит реакция, и он снова тянется ко мне. Целует и опускает руки на мои бедра. Сжимает пальцы. Меня всего пронизывает до самых костей — желанием. Я едва касаюсь его шеи и почти не двигаюсь, отдаваясь этому ощущению. Он так сильно заводит меня, что мне много.       И мне очень хорошо с ним целоваться... Я всё-таки ловлю маленький скользкий шарик...       Он отстраняется и спрашивает:       — Нравится?..       Не могу отвести глаз от его губ. И чуть слышно спрашиваю, о чем он:       — Что?..       Он подцепляет зубами шарик. Между нами сантиметров десять. Я высовываю кончик языка и делаю вид, что лизнул бы. Он притягивает меня ближе и склоняет голову. Он входит в мой рот так же, как когда первый раз поцеловал. И я удерживаю его рядом, чувствуя, как почти в то же мгновенье меня ведет с пары глотков вина и туманится в голове... Может, это от него?.. Такого...       Он отстраняется и тянет с меня джинсы. Приходится снимать их, отнимаясь от него. Но затем он почти сразу забирает к себе, чтобы я перекинул через него ногу... Его руки тут же проходятся по обнаженной коже, освобожденной от джинсовой ткани, и ощущать их на себе настолько же непривычно, насколько неприлично. Мне стыдно, что я совсем по-омежьи теку от его прикосновений и языка. Я думал, что... не знаю, буду вести себя с ним иначе. Думал, что он подставится, как в прихожей, когда я уходил, или встанет на четвереньки и попросит ему засадить.       У меня совсем сбивается дыхание. Он возится со своими шортами, спуская их ниже. Он разрывает поцелуй, чуть сползая вниз, и приставляет ко мне головку... и я замираю.       Он шепчет, покусывая и обжигая дыханием кожу под ухом:       — Так что, говоришь, ты представлял?       Я представлял...       Он чуть толкается в меня, но очень слабо, даже не входит. Он спрашивает:       — Хочешь? Я хорошо это сделаю.       Я кусаю губы и прячу лицо. С постыдным осознанием, что он, в отличие от меня, сможет... и что я бы даже... я бы отдался. Я...       Он заполняет меня внутри, опускает на себя вниз. И я перестаю дышать.       Он спрашивает:       — Ты ведь даже не понимаешь, на что готов променять это ощущение...       Я молчу. Мое лицо горит. Я бы весь сгорел. Прямо на нем.       Он немного двигает бедрами и скользит внутри. Я думаю о штангах на его члене... о штангах и о том, что он вошел без презерватива. Я думаю о том, что это слишком. Где-то между «больно» и «боже, еще». И я держусь за него, крепко стиснув пальцами его футболку. Я держусь и не издаю ни звука. Не могу привыкнуть... Слишком острые ощущения.       Он выходит, оставляя меня пустым. И роняет на спину. А потом возвращается внутрь. Я жмурюсь, сцепив зубы, и продолжаю молчать. Даже когда боль отступает, а на ее месте появляется нарастающее ощущение удовольствия.       Его губы касаются моей щеки. Он спрашивает:       — Перестать?       Я мотаю головой. И не хочу, чтобы он перестал. Я не хочу, чтобы перестал.       Он ускоряет темп, и эта дурацкая кровать начинает стучаться ко мне в комнату. Я закрываю себе рот рукой и продолжаю жмуриться. До того, что мокнут ресницы.       Он отнимает руку от моего лица. Он говорит:       — Просто признайся себе...       Я всхлипываю против воли. И снова замолкаю.       Пока ощущения внутри не становятся настолько невыносимыми, что я просто срываюсь на скулеж. И совсем теряю рассудок, когда слышу его голос в ответ. Над самым ухом. Очень близко. Как и его интимный, отрывистый, сбивчивый шепот:       — Ничего, зайка. Это не стыдно. Не стыдно, что тебе от этого хорошо...       Он берет меня до тех пор, пока мне не закладывает уши. Ужасным грохочущим шумом. Всё мое тело ломает оргазм. До спазмов и дрожи.       Я всё еще не открываю глаз. И чувствую, как влага щекочет висок.       Меня отпускает, и я застываю. Пульс гремит в голове. Я прячу нос в простынях, пропитанных нежным цветочным запахом.       И понимаю, что могу говорить.       Я говорю:       — Ты пиздец мудак.       У меня чувство, что меня поимели во всех смыслах слова. И я не могу встать. По той простой причине, что лучше бы вообще сейчас умер. Он вытирает мне висок костяшками пальцев и приглаживает волосы.       Он не понимает:       — Ну чего ты?       Он по-прежнему даже не думает, что у меня никого до него не было. Ни в каком из смыслов. Или что я не так всё себе представлял. Ни с ним, ни вообще. Не такой первый раз.       Я собираю всю волю в кулак, чтобы подняться. И одеваюсь.       Не смотрю на него. Вообще. Не могу.       — Жень?       Я спешу в прихожую. И выхожу из квартиры, просто схватив кроссовки. Дверь за мной хлопает. Громче, чем я хотел бы.