Ацетоксан

      Светлый пятнистый халат, очки странной формы с тёмными стёклами, шальной блеск глаз и отличное настроение — базовый набор, необходимый для участия в медийной активности их команды, по первости думается Ваньке, и уголки губ тут же ползут вверх, обличая всем своё шикарное настроение.       И никакая гадюка не забирается под рёбра и не начинает сцеживать со своих кривых клыков привычный яд, столько раз обжигал ему глотку и нёба. Больше не появится, до воли следующего случая.       Ваня разглядывает бесформенный силуэт, цепляется за привычные поношенные кроссовки, короткие носки и голые щиколотки. Почти смеётся, понимая, что даже в подобном нелепом облике его умудрились поманить пальчиком, и он подался, ведомый собственным любопытством и отчаянным желанием поиграть.       С Даней всегда весело, с ним не соскучишься, только задумаешься о чём-то, так этому черту тут же новая шальная мысль в голову взбредёт, и он ещё на какое-то время оторвётся от реальности, заглядывая в шкодливые глаза и ластясь под аккуратные касания.       В этих крайностях, от бесконечной нелепости, до изящной липкой паутины — весь он. Весёлый, слово шебутной щенок, а когда надо, тихий и смертоносный, подобно яркой ядовитой медузе в толще воды. Ни объять, ни запомнить. И Ваня спокойно выдыхает, подсаживаясь поближе.       Во всём этом великолепии, во всей это глупости и солёной радости — он и правда счастлив. И кажется, это ценнее любого трофея, и титула.       Раньше ему казалось, что его, такого прекрасного и открытого должны волноваться, это он будет крепко держать ошейник и вить верёвки из каждого, что подобно мелкой глубоководной рыбёшке клюнуть на холодный свет фонарика хищной рыбы, но…       Всё оказалось совсем иначе. Как много раз он бы ни уходил, как бы ни наслаждался разбитым взглядом, тихими вздохами и брошенными почти в пустоту словами о любви, в проклятой ревности тонул именно он. Сначала смотрел на всех, словно голодная бездомная псина, после набрасывал тонкие и изящные руки на Данькины нелепые плечи, прижимал щенка поближе к себе, чтобы совершенно точно никто не утащил…       И всё равно оставался в сомнениях. Болтливый Данькин язык, оказывается, работал лучше его холодного надменного взгляда, и едва слышимого зова подойти и прикоснуться к себе.       Пожалуй, ему и правда стоит признать поражение, и смириться с тем, что Данёчек справился лучше. И проведя сезон порознь, Ваня может констатировать один забавный факт. Всё то время, шторма из зависти и ревности слишком часто выбивали из его головы здравые мысли.       Обнимая Даньку снова, он понимает, что теперь достиг именно того равновесия, которого желал от команды мечты. Забираясь к нему на колени и распахивая неплотный халат, бездумно укладывает голову на чужое плечо, и просит завязать его снова. Пожалуй, это и правда очередная шальная прихоть, которую, удивлённо приподняв брови, всё-таки выполнили.       Ваня довольно урчит, укладывая аккуратную ладонь на груди, рисует самую довольную улыбку, и стискивает напряжённую горошину чужого соска между пальцев. Ловит краем уха недовольный вздох, и отвечает коротким смешком, тут же принимаясь вести по чувствительной ореоле, почти невесомыми круговыми движениями.       Ему позволяют слишком многое и отказываться от подобного — настоящая глупость. Он довольно смеётся, отрывается от плеча, и крепко обнимает Даньку за шею. Утыкается носом в щеку, и одобрительно фыркает, почувствовав чужие руки на своей пояснице.       Даня всегда открывается перед ним, протягивает ладонь, и позволяет посильнее ухватиться за неё, чтобы последовать дальше. Возможно, эта самая маленькая ступень, бесконечно тёплый взгляд и дурацкая улыбка и было тем самым необходимым реагентом для того, чтобы вознестись сквозь тернии к звёздам.       Главное, не говорить никому, что позорное поражение от жидких, было оформлено специально, для того, чтобы оправдать его желание скинуть токсичную личинку, позабыть о надменном беспокойстве, и посадить у себя под боком Даньку, чтобы более не сомневаться ни в чём.       К молчанию у него есть и более важные предпосылки, но… Во-первых, Булк расстроится, а во вторых, его тоскливые и разочарованные взгляды — просто невыносимы, и он искренне не понимает как так вышло, что Даня и Виталя выносили их самых давних продиджи, отрываясь на перерывы на мелкие неприятности.       Факт того, что отчасти, причиной тих окон стал он сам, пожалуй, лучше опустить.       Даня гладит его по голове, целует в висок, тихо смеётся, и кажется, чувствует всё то же самое. Его касания размеренны и спокойны, дыхание ровное, блики в глазах почти отсутствуют, и мышцы лица расслаблены.       Выдохнув, Ване хочется от радости стечь в чужие руки плавленым воском, закрыть глаза, и валятся в тёплых ладонях до тех пор, пока на фоне не раздастся дрожащий, звонкий голос булка, или на Данино плечо не опустится чья-то ладонь, отвлекая чужое внимание от такого прекрасного его.       Да, Ваня слишком много о себе думает, да, считает себя центром чужой вселенной, и подобно чёрной дыре засасывает каждый неравнодушный взгляд в свою сторону, и любая крупица внимания, отданная куда-то ещё — почти что трагедия, перетекающая в истинную нелепость, потому что…       Сомневаться в Даниных чувствах нельзя, он хуже щенка, привяжется и потом никогда не отвяжется, если в чужие, такие же заботливые руки не передать.       Но Данечку Ваня никому не отдаст, не позволит и рук протянуть к часто бьющемуся сердцу, хватать за запястья и устраиваться поудобнее под тёплым боком. Это его, с головы до пят, от каждого слова, до самой последней мысли…       До бликов с самого дна тёмных глаз и спокойного вздоха, до каждого прикосновения и мягкой улыбки. Было бы можно, он бы врос ему под кожу, вгрызся бы в загривок и никогда бы от этого нелепого комка не отлипал.       Жаль только, что так в жизни нельзя.       Ваня сытым котом урчит на ухо, трётся бёдрами, прижимается к обнажённой пригретой коже, запускает паучьи пальцы в тёмные волосы, гнётся, на кошачий манер, в спине, и оставляет почти невесомый поцелуй на порозовевшей скуле Даньки. Это оказалось проще чем раньше.              Тогда он гордо поднимал нос, скрещивал руки на груди, и ослеплённый полным протекторатом Булка, верил в то, что достоин чуть большего, чем маленького щенячьего сердца, поднесённого ему в трясущихся ладонях.       Сейчас же, он понимает, что это было самое лучшее, из того, что ему предлагали, и безумно рад тому, что успел подобрать его. Вспомнил о нём раньше, чем его заметили другие жаждущие, и собрав повреждённое им сердце воедино, делиться его теплом не намерен.       И пусть он будет выглядеть как вечно недовольный сфинкс, расположившийся шарфом на плечах хозяина, что будет шипеть на каждого, кто к нему подойдёт, пусть это будет выглядеть так же нелепо, как первая Данина улыбка, с которой он встретит его, пусть…       Суть от этого не изменится, даже если это будет выглядеть потешно. Он теперь никуда его не отпустит.