Ацетоксан

      Даня дразнится, показывает ему язык, заставляя Ваню зацепиться за стальную бусину на чужом языке, и неотрывно смотреть на неё, почти зачарованно, словно кролик, замерший перед удавом.       Пару секунд уходит на то, чтобы осознать, что вообще произошло. И вообще, Ваня всё ещё уверен, что тело — его храм, а потому, при виде татуировок, пирсинга и чего-то ещё из той серии, он недовольно морщится, фыркает, и надевает на лицо надменную маску, делая вид, что его это всё не касается.       И если с татуировками на Даниных руках он смирился, то стальная вечно холодная бусина на юрком языке, умело заползающим везде, где это нужно… Он задумывается, хмурится, наблюдая за тем, как язык исчезнет за потрескавшимися губами и белоснежными зубами, и раздражённо выдыхает, прекрасно понимая, что спорить на этот счёт уже поздно.       Закрывая глаза, Ваня откидывается на спинку стула, и ещё раз пытается переварить этот странный факт. Да, он искренне не понимает зачем Дане во рту дрянь из нержавейки, пищащая на каждом металлоискателе. И не то, чтобы его должно волновать зачем, как и когда.       Он вздрагивает, задумываясь о том, как, если можно так сказать, модифицированный, язык будет проводить по его коже, размазывать слюну по нежным бёдрам, заползать ему в нутро, прощупывать стенки, расталкивать те, что для пальцев, что для самого члена, а после лезть к нему целоваться, заставляя сглатывать собственный вкус и беспомощно жмуриться, ведь в отличии от Дани, он, с абсолютным отсутствием какой-либо брезгливости, вылизывать чужие кишки, а потом размазывать по губам остатки, так бы не сумел.       Даня смеётся, обводя кончиком языка губы, щурится, но его не зовёт, лениво раскидывается на постели, и снова утыкается в телефон, выдавая своё присутствие лишь редким хихиканьем над какой-то очередной ерундой. Ваня поднимает уголки губ, но глаз, как прежде, не открывает. Тяжело вздыхает, прикусывает губы, расслабляется, и понимает, что вообще-то, ничего странного в этом нет, и если бы он проиграл, то уже ему бы пришлось колоть пупок, так уж они договорились.       Перед глазами вспыхивает чужой силуэт, что, совершенно нелепо улыбаясь, манит его к себе, заставляя невольно сделать пару крупных шагов, потому что, чёрт возьми, интересно, что там в этой безбашенной голове снова всплыло на поверхность.       Даня притягивает его, трётся носом о щёки, бесконечно много раз говорит о том, что обожает его, внимательно следит за движением каждого мускула на его лице, и лишь потом касается его губ языком, вылизывает, а после раздвигает, юрко обводя ряд ровных зубов. И если раньше, он просто закатывал глаза, потому что это всё ему виделось обличием чужой неуверенности, что у Даньки под рёбрами и невозмутимым взглядом, сердце бьётся словно у мелкой зверушки, и через пару секунд, обязательно из-под рёбер выпрыгнет, прямо ему в руки, чтобы заставить Ваньку вставить его обратно, чтобы уж точно удостовериться в том, что всё в полном порядке. И почему-то, ему кажется, что целоваться с металлической штангой во рту, будет не очень удобно.              Думает, что она обязательно будет биться о зубы, а но не сумеет отказать себе в удовольствии, и не удержится от того, чтобы потянуть ту на себя, либо зубами, либо же языком, чтобы оказаться отомщённым, в случае, если сфера из нержавейки всё-таки столкнётся с зубной эмалью.       И всё-таки… Если подумать чуть глубже, невольно развести ноги пошире, и вспомнить о том, что чужое лицо, перво-наперво, оказывается у него между ног, что сначала ему вылизывают задницу, а потом, вдоволь нализавшись, переключаются на возбуждённую плоть, о которую сначала тёрлись щеками, а потом лбом, после чего размашисто мажут по чувствительной коже, пережимают о основания, и медленно берут в рот, сначала пропуская почти в самую глотку, а после, тут же отстраняясь, почти выпуская член изо рта, и повторяют ту хитрую манипуляцию, часто-часто проводят языком по каждой проступившей венке, помогают руками, сдавливают, но схватиться за волосы не позволяют, пресекая любую попытку ускорить процесс недовольным взглядом и предупреждающим касанием краешка зуба.       Он сдаётся, смотрит расстроенно, но против давления чужой глотки — устоять оказывается не в силах. Даня додавливает, заставляет излиться в податливое горло, и после потратить около тридцати секунд на то, чтобы отдышаться, и посмотреть в бессовестные глаза трезвым взглядом.       Это сродни самоубийству, и смотреть адекватно не получается, как и всеми силами пытаться остаться недвижимым, когда от него отстранятся на пару мгновений, но потом снова окажутся совсем близко, что и листа рисовой бумаги не просунешь. А он хочет. Хочет оставаться в здравом уме, когда крепко обнимает это нелепое создание, вылизывающее ему лицо, и медленно врастающее ему под кожу, словно кристаллы соли, нарастая на стенках сосудов.       Возможно, имея на языке кусок металла, Даня перестанет беспечно размазывать слюну по его лицу, не будет набрасываться, и станет играть чуть более осторожно, но… Возможно, он был бы не против ощутить касание холодного металла, пока его подготавливают, или…       Он раскрывает глаза, ждёт, пока с глаз сойдёт тёмная пелена, беспомощно моргает несколько раз, напрягается, озирается по сторонам, и не находя Даньку в поле зрения, вздрагивает, поднимается со стула, и недовольно фыркает.       Возможно он засиделся, пока витал в облаках, и прошло уже много времени, и… Но нет, на экране надменно горят цифры, говоря ему о том, что не прошло и пяти минут. Разочарованно вздохнув, он всё-таки выглядывает из комнаты, лениво тянется, и замирает, застав Даньку разговаривающего с тиммейтами.       Ревность чёрной змеёй кольцами вьётся вокруг его лёгких, заставляя его стиснуть зубы, сжать кулаки, и тут же, в два шага, пересечь расстояние между ним, и дверным проёмом. Только смысла то этом было чуть меньше, чем в жизни лягушки. Булк. Ваня видел Булка, и готов поклясться в том, что ранее никогда не замечал подобного, разозлённого и разочарованного взгляда с его стороны. Он видел, как бьётся венка на его виске, как краснеют глаза, а хватка на Данином подбородке становится крепче.       Анатолий шипит, ругается, словно уставшая мамка, стискивает редкие волосы на затылке, и все чёрные чувству тут же исчезают, уступая место искреннему удивлению. Вообще, он тоже сначала не понимал, как их тренер, явно похожий на многодетную мать-одиночку, которая, очевидно, с пятью детьми не справляется, допустил то, чтобы Данька забил свои руки чёрной краской, а потом сделал это ещё раз, но в меньших масштабах, и сейчас…       Чужая ругань на заставляет вздрогнуть или напрячься, потому что, он сам, вообще-то, тоже против такого, но…       Возможно если Даня ему после этого отсосёт, и покажет на практике то, что он зря гонит на несчастный кусок металла, то после этого, он, быть может, даже пожалеет его. В конце концов, Толяну не обязательно принимать вообще всё, и вообще — если часто ругаться, то проблем с давлением не будет.       Ваня прыскает в кулак, и садится на ближайший свободный стул, потому что это — и впрямь из разряда что-то с чем-то.