Ацетоксан

      Данька смеётся, смотря в расстроенное лицо напротив, тут же деланно опускает уголки губ и садится на колени, собираясь оценить масштаб трагедии. Вообще-то, это какой-то бред, который он своим, не самым просветлённым, мозгом осознать не способен.       Ваня на девчонку похож только на фотках, отретушированных с таким усердием, словно он какая-то звезда эстрады, и должен выглядеть всегда идеально, до непроизвольного слюнотечения и восторженных вздохов со всех сторон.       Характером — вообще мимо. Нет, он прекрасно понимает, что люди бывают разные, на в данном конкретном случае — совершенно точно нет.       А потому, жалоба на отломавшийся каблук сначала вызывает оцепенение, потом удивление, и апогеем сложнейшего мыслительного процесса становится тихий смешок, который он оказывается неспособным удержать в груди.       Во-первых, он прекрасно знает, что Ванька точно не будет влезать в неудобные шмотки, чтобы на них ни было написано, а во-вторых… А, во-вторых, поглядеть на нечто подобное было бы очень интересно.       И опуская взгляд на чужие ноги, остаётся только удивиться и посмотреть в чужое лицо с немым вопросом: Нахуя? Ответа он не получит, так хоть поржут. Если сначала ему казалось, что это будет обычные дамские туфли на каблуке некоторой длины, то теперь… Пожалуй, увиденное намного лучше того, что он себе представлял.       И если бы не вся нелепость ситуации, если бы тот не был в пижаме, если бы не эти дурацкие складки на стыке, где кончается жёсткая кожа сапога, и взгляд и разу не напоминал бы обиженного утёнка, у него бы определённо встал. И не только вопрос.       Даня вздыхает, беря в руки отломанный каблук, разглядывает его, и погано улыбается, поднимая ошалевшие глаза на Ваню. Подносит его к губам и усмехнувшись, проводит по чёрной полипропиленовой поверхности кончиком языка. Возможно, именно так и подхватывают инфекции, но, судя по виду и отсутствию пыли на подошвах, в них пока что, никуда не ходили. Ваня хмурится, складывает руки на груди и недовольно смотрит на собеседника, надеясь на то, что Данька перестанет издеваться.       Ладонь укладывается на голенище, пальцы чуть оттягивают жёсткий материал от вспотевшей кожи, скатывает его вниз, мягко тянет на себя, и едва тяжёлый ботинок окажется на полу, Даня тут же услышит облегчённый вздох и тоскливо посмотрит за опадающей плотной штаниной, закрывающей нежный молочный атлас от его любопытных глаз.       Но под свод стопы Даня ладонь свою кладёт, приподнимает ту, заставляя Ваньку согнуть ногу в колене и оставляет невесомый поцелуй над большим пальцем. Сверху фыркают, но ноги из рук не выдёргивают. Мутная зелень колеблется, тонкий лёд трескается, раскрывается мягкими липовыми листьями, и становится спокойным.       Ему теперь интересно, к чему ещё прибегнет Данёчек, чтобы отвлечь его от мелочей жизни. Ваня расслабленно вдыхает, прикусывает губу, но не отворачивается. Смотрит за тем, как его ступню покрывают мелкими поцелуями, как чужой шершавый язык размазывает слюну по пальцам, а цепкие руки мнут, словно добиваясь того, чтобы Ванька ножку расслабил, откинулся на спинку стула и успокоился уже наконец.       Но так будет слишком скучно. Так, Даня тут же уйдёт спрашивать о том, где клей и какой стул точно никому не понадобится в течении суток. Положит газеты на стол, и выдавит вязкую и вонючую жидкость на основание каблука, а после, сказав, что надо оставить его на день, уйдёт к себе и будет спокойно спать, как ни в чём ни бывало. Ну уж нет, пусть сидит с ним, и выкладывает всё. Ваня прикрывает рот рукой, щурит глаза, но не выдаёт ни звука, внимательно наблюдая за тем, как его пальцы медленно погружаются в тёплый Данькин рот. Нервно кусает губы, ёрзает, но взгляда не отводит от прикрытых глаз, редких ресниц и покрасневших кончиков ушей.       Это только кажется, что у Даньки нет тормозов, что он может как согласиться на любую авантюру, так и предложить её, настойчиво подбивая с собой кого-то ещё. А если дело зайдёт чуть дальше брошенных в воздух слов…       То он может понаблюдать за алыми скулами, почувствовать осторожные, сдержанные, неуверенные движения чужого языка по своим пальцам. Даня сдерживается, перестаёт мять его стопу, перехватывается покрепче за лодыжку, и продолжает посасывать пальцы, даже не думая о том, чтобы поднять свои бессовестные глаза, и заметить его сытую улыбку. Возможно, он знает, что захочет ещё, едва поймёт, что делает всё правильно, возможно ему самому в кайф облизывать его ноги и ещё сильнее убеждать Ваню в том, что он — тот ещё щенок, которому надо уделять внимание.       Ваня вздрагивает, когда шершавый язык касается нежной кожи между пальцами, хмыкает, заглядывая в раскрывшиеся беспросветно тёмные омуты, цепенеет, когда Даня отстраняется и недовольно пищит, цепляясь за редкие волосы.       Он соврёт, если скажет, что ему не понравилось. Его собственное тело выдаёт его с головой, плотная ткань топорщится, почти говоря о том, что он хочет ещё. Давит на макушку, заставляя Даньку склонить перед ним голову, и снова коснуться чуть припухшими губами его клиновидных косточек, обтянутых тонкой идеальной кожи. — А пятки мне полижешь? — с издёвкой спрашивает он, тут же выпуская из руки тёмные пряди и скидывая вырванные волоски на пол. — Хуйня вопрос, — отвечают ему, и Ваня удивлённо поднимает брови, склоняет голову набок и с интересом заглядывает в успокоившуюся нефтяную гладь.       Ему бы привыкнуть к тому — что с Данечкой иначе не получается, что в его компании скучно не будет и тот всегда найдёт, чем бы его удивить. Привыкнуть к тому, что он снова рядом и теперь он точно не заскучает под всевидящим взглядом булка. Данька знает их тренера неприлично долго, и уж точно протащит его через все известные ему лазейки, лишь бы им было весело.       Даня приподнимает его ногу, проводит по трещинкам на пятках, и Ваня готов поклясться, что почти видит, с каким трудом он сдерживает очередную дурацкую шутку. Затаит дыхание, когда зубы его собеседника аккуратно схватятся за краешек отмершей кожи и потянут тот вниз раскрывая для шершавого языка более нежный слой эпителия. Возможно, будь у него время, он бы поухаживал за собой, и не допустил подобной небрежности, но прямо сейчас последнее что ему хочется — так это думать о такой ерунде, отвлекаться от заинтересованного взгляда и почти нежных движений. Он никогда не думал о том, что ему может нравиться нечто подобное, а слюнявые подтёки вообще воспринимал как что-то мерзкое и тут же прикладывал все усилия, чтобы вязкую противную субстанцию с себя поскорее стереть, а сейчас…       Стыдливо осознаёт, что ему, такому холодному и вредному, это, чёрт возьми, нравится. Быть может, дело просто в Дане, но… — Хватит с тебя… — шутливо говорит Скутин, кивая на пятно, расползающееся по плотной ткани Ваниных штанов.       Кажется, каблук они сегодня всё-таки не приклеят.