Ацетоксан

      Прозрачная ткань на Даньке — выглядит странно. Ваня хмурится, обводя недовольным взглядом сетку прикрываю, внезапно вшитую посреди плотной чёрной ткани, обводит чужой силуэт, и понимает, что не смотря на собственную нескладность, эта сетка, стелящаяся по спине, огибающая бёдра и позволяющая разглядеть подкаченную грудь, не смотрится на Дане чужеродно. Будь он более милостив на похвалу — сказал бы, что она ему… К лицу.       Сын тусовки — думает Ваня, опуская глаза на открытые руки. И почему-то, на мгновение ему становится завидно, потому что, даже при всей своей, видимой распущенности, одеться и выйти к людям, пусть дотерам и не очень трезвым, так, он наверное не сможет. Он прикусывает губу, цепляясь за изъяны в чужом нескладном теле, останавливается на напряжённых горошинах чужих сосков, прекрасно видимых из-за топорщащейся прозрачной сетки, хищно облизывается, и откидывается на спинку стула, осматривая Даньку с головы до ног. Да, он прекрасно знал, что если идти куда-то гулять, то именно с ним, но о том, что порою, всякое чувство стыда тоже может запросто покинуть его в любой момент — даже думать не собрался.       Потому что это комедия чистой воды. Шуршание жестковатой сетки, спокойные обрывки фраз, брошенные в трубку собеседником и максимально расслабленный взгляд — неотъемлемые части его, наконец-то его, Дани. В конце концов, именно таким, немного шебутным и бесконечно весёлым щенком Ваня его и полюбил.       И всё же, он остаётся удивлённым. Весь этот образ — что-то новое для него. Где привычные мешковатые штаны и кофта на три размера больше? Кто подбросил Даньке такую отменную идею? Тому Ваня сердечно признателен, даже готов сказать спасибо от чистого сердца за такой подгон.       Под такой одеждой не скрыть ничего, не опустить незаметно плеч и не скрыть напряжённой спины. Вот оно тело, душа и сердце. Бери всё и не сожалей о своём выборе. — Так ты пойдёшь? — спокойно спрашивает Даня, отрываясь от яркого крана и пряча телефон в небольшой карман немного нелепых штанов.       Ваня провожает его руку, цепляется за натягивающуюся сетку на бёдрах, через которую почти просвечивает желанная, никем не запятнанная кожа, сглатывает и слыша довольный смешок, кивает, самостоятельно протягивая Даньке руку.       Когда он раскрывается, позволяет тонкой ткани натянуться на теле, облепить почти каждый его изгиб, и собраться на самых интересных местах, он чувствует под рёбрами неожиданный укол злости, до того, не испытываемой им почти никогда, если только опустить ночь после Бирмингема, когда его не пустили к старой команде.       Он был готов рвать и метать, злился, но тут же успокаивался, заглядывая в холодные глаза Людвига. С ним спорить было бессмысленно. Но ему всё равно хотелось сбросить с плеча чужую руку и рвануть куда-то за сцену, пока последняя серия турнира ещё не началась. Ему хотелось заглянуть в спокойные тёмные стёкла, покрепче вцепиться в чужие плечи и почти потребовать сбить надменную птицу с неба. Возможно, это всё глупое оправдание, и это орало отвратительное желание удостовериться в том, что Дане так же плохо порознь, как и ему. Только правды просто никогда не существовало и подобный порыв он объяснить оказывается не в силах.       Даня аккуратно вытягивает его с кресла, заискивающе заглядывает в беспокойные глаза, едва хватка Ванина станет чуть крепче, глупо рассмеётся, почти роняя на пол объёмную зимнюю куртку, и отстранится, накидывая ту поверх почти прозрачной майки.       Ване станет спокойнее, едва молния окажется застёгнутой, а её язычок останется болтаться на уровне подбородка. Ване будет спокойнее, едва они сделают шаг за порог, и получат достижение, в котором прописано покинуть комнату и не попасться на глаза Булку. Чужие уголки губ снова замрут приподнятыми, а нескладная ладонь снова раскроется, предлагая Ваньке ухватиться за неё покрепче и уйти вперёд, на поиск ночных приключений на свои очаровательные задницы.       Ване думается, что если он продолжит почти пялиться, то до клуба они дойдут уже немного потрёпанными. Он уже чувствует отчаянное желание разворошить чужие уложенные по-дурацки волосы, и спрятать нос в ключицах и осознать то, что кажется, испытываемое им лёгкое негодование — ни черта не злость. Что складывающееся в голове слово из восьми букв отобразит его ощущения гораздо лучше.       Осознай он это чуть раньше — залился бы искренним смехом и ни за что бы в подобную глупость не поверил. Сейчас же — легче лёгкого.       Ему бы не хотелось чтобы на такого Даньку смотрели, не хотелось чтобы к нему тянули руки и утягивали в ни к чему не обязывающий танец, чтобы касались спины, бёдер, рук и урчали на ухо на о том, что он хорош.       Кажется, горестный и немного огорчённый блеск в глазах напротив, сопровождаемый его, когда он уходил куда-то прочь, раскрылся единственно веной истинной.       Пожалуй, такого его, можно и приревновать, и к случайной красотке, и к почти плюшевому Матвею, и, о, упаси господь, Булку, относящемуся к каждому из них, как к вредным детям, с воспитанием которых он не справляется.       Ваня фыркает, благодаря всех богов за то, что в повседневной жизни Даня в такой одежде не ходит, предпочитая прятаться за траурно-чёрной плотной и немного грубоватой тканью толстовок. Что в жизни, он предпочитает слова и своих рук, на манер тентаклиевых монстров из второсортной японской порнухи, не распускает.       Среди них двоих, это его прерогатива, уложить на плечи руку, сжать покрепче чужой локоть или прислонить чужой затылок к своим ключицам. И Даня, сволочь такая азартная, ему это всё позволяет, на заигрывания откликается и поддевает сам, заставляя на секунду оглохнуть от хохота, а потом крепко задуматься о том, шуткой ли было сказанное собеседником, или нет.       Даня, смеётся, уводя его в глубь, в середину танцпола, сжимает его ладони, заглядывает в тихую мутную зелень, усмехается, и дёргает плечом с первым ударом типично громкой, бессмысленной и однотипной клубной музыкой. Ваня ведётся, опуская взгляд на натянутую на чужой груди сетку. Если они не потрахаются в клубном туалете, то обязательно сделают это дома, когда обеспокоенный Толян ляжет спать, и в их тёплом доме наступит уютная, мягко обволакивающая тишина.       Если он сумеет удержать себя в руках, то быть может, даже снимет эту сетку с него как положено, не оставив на той уродливых зацепок. Если у него хватит сил и выдержки, то быть может всё самое сладкое останется в стенах дома и никакие лишние любопытные глазки не увидят ни дюйма желанного им молочного атласа.       Ваня укладывает ладони на Данькину талию, отключает мозг, и поддаваясь бессмысленному биту, звучащему из колонки, понимает, что, кажется, прямо сейчас является самым счастливым человеком в этом набитом потными танцующими телами зале.       И обнимая Даньку чуть крепче, расплывается в довольной улыбке, чувствуя прикосновение чужих губ к своему плечу.