Эхо ветров

Неподвижно застывшая, боясь лишний раз вздохнуть, Дороти приложила ухо к двери, пытаясь услышать, о чём толкуют мужчины, собравшиеся в комнате. На дворе было начало марта, снег только-только начал сходить, и морозы, пускай уже и не такие сильные, по-прежнему давали о себе знать, налетая посреди ночи, а порой и в такие погожие дни, как этот.   Люди, а в особенности немногочисленные женщины, проходящие мимо, неодобрительно поглядывали на мнущуюся у порога дочурку Габриэля Леннокса, но сказать ей что-либо, сделать замечание или отчитать никто так и не решился. Весною 1836 года в Форт-Бенте проживало тридцать шесть человека, и у каждого из них нашлись дела куда более важные, чем поучать юную негодницу.   - Товар хороший… что дашь взамен… ладно, по рукам…   Дороти явственно различала хриплый, прокуренный бас отца, гундёж мистера Крамора и шепелявый голосок Майкла Эбботта, но, переплетаясь с ними и в то же время выделяясь, звучали голоса иного толка, говорящие на языке, который Дороти не знала. Иной раз слово брал кто-то другой, чей английский был не совершенен, но понятен, и, хотя порой он запинался, Дороти оставалось только даваться диву, как необразованный человек из прерий настолько хорошо овладел их языком.   Индейцы наведывались в Форт-Бент раз в несколько недель, иногда чаще, принося с собой кожу, меха и шкуры. Только они могли подстрелить зверя так, чтобы драгоценный мех не пострадал, а сыромятная кожа выходила у них до того мягкой, что её стелили на постель заместо перины.   Эти люди, носящие в волосах перья и раскрашивающие лица в пестрые цвета, знали прерию лучше, чем свои пять пальцев, знали, где и когда какое животное искать, но свои таинства чужакам не доверяли. Зато они с огромным удовольствием обменивали свою добычу на ружья и порох, в ходу же была металлическая утварь и табак. Поселенцы форта называли это торговлей, сами индейцы – достойным обменом, и никто не оставался в обиде.   Дороти поняла, что задержалась непозволительно долго, когда пальцы начали коченеть от холода. На ней был тёплый полушубок, сшитый из лисьих шкурок, но перчатки они неосмотрительно забыла, когда кинулась выполнять поручение отца.   - Доротея, ну наконец-то! – очевидно, Габриэль Леннокс только что заключил выгодную сделку, потому как не принялся бранить припозднившуюся дочь, стоило той переступить порог. В противном случае Дороти бы неслабо досталось – ругаться её отец ой как любил, хотя кулаки пускал в ход в редких случая, и то лишь в том случае, если у оппонента не было пусто между ног.   На сей раз индейцев было трое. Двое из них сидели прямо напротив белых дельцов, а третий, которому стула не досталось, стоял за спинами своих собратьев. На поясе его Дороти увидела охотничий нож и невольно сглотнула: разве их не должны были обыскать, прежде чем впустить внутрь?   Мужчина вдруг поднял голову, оторвавшись от созерцания носков своих мокасин, и посмотрел прямо на неё из-под чёрных ресниц, густых, как у девушки. У него были высокие скулы, орлиный нос и острый подбородок, а пухлые губы пересекал шрам, явно полученный уже давно.   Поймав на себе её взгляд, мужчина неожиданно подмигнул, и от подобной незамеченной более никем наглости Дороти на миг растерялась, приоткрыв уста в неприятном изумлении.   - Ну чего ты там застыла? – рявкнул отец, и Дороти, едва не подпрыгнув на месте, поспешила опустить поднос на стол. Сделать это было непросто: вся поверхность оказалась завалена кожей и мехами, и всё же сегодняшний улов оказался не самым крупным. Дороти помнила, как в прошлом году шкуры застилали весь пол и стены, так что их было некуда девать, зато мехам быстро нашли применение – в прошлом же году Дороти получила свой полушубок.   Она сдвинула несколько маленьких шкурок зайцев, уместив поднос на самом краю, и замерла в нерешительности, не зная, куда поставить тарелки и оловянные кружки. На выручку Дороти неожиданно пришли индейцы: едва умещая свой товар в руках, они расчистили для неё стол, но не бросили его на пол, как можно было ожидать, а бережно опустили, точно по-прежнему обращались с живыми зверьми.   Кружек оказалось только четыре, причём три из них сразу схватили отец, мистер Крамор и Майкл, не преминув как бы невзначай коснуться подушечками пальцев её запястья. У Дороти от столь невинного на первый взгляд жеста внутри всё поджалось от возмущения – Майкл вот уже полгода оказывал ей знаки внимания, которые она старательно пропускала, - но девушке было невдомёк, что не одну её задело фривольное поведение Майкла.   Стоявший в тени индеец прищурился. Глаза его опасно блеснули, но с этими белыми людьми их связывало общее дело, и если когда-нибудь между ними и назреет конфликт, то не он будет его зачинщиком.   Дороти полагала, что четвёртая кружка достанется индейцу, сидящему к ней ближе всех, однако тот, даже не пригубив горячительного напитка, передал кружку своему соседу, при этом почтительно склонив голову. Ей сразу же подумалось, что он, должно быть, главный среди них – иной причины, почему дикарь из прерий вдруг продемонстрировал зачатки этикета, представ в лучшем свете, нежели его лишённый стула соплеменник, Дороти просто не могла представить.   Девушка обратила внимание на волосы гостей: у индейца с кружкой они оказались заплетены в две тугие косы, в то время как другой носил только одну, переброшенную через плечо. У наглеца со шрамом волосы и вовсе были распущены, струясь ниже лопаток, будучи гладко выбритыми по вискам. Возможно ли, что причёска определяла статус индейца, или её буйная фантазия просто излишне разыгралась?   - Ох, славно-то как! – протянул извечно ворчливый Крамер, мигом разомлев от хорошего вина и откинувшись на стуле. Никакой ремень не мог скрыть его выпирающий живот.   - По вкусу напоминает дерьмо, - высказался индеец с двумя косами, оставшись непонятым никем, кроме своих соплеменников.   - Чего он сказал? – спросил Габриэль, выжидательно уставившись на стоящего краснокожего.   - Третий Воин говорит, что вино кисловато, - перевёл тот, и Дороти поняла, что голос именно этого мужчины увлёк её, пока она бессовестно подслушивала у двери.   - Кисловато?! – взъелся Крамер, едва не подскочив на месте: Майкл вовремя схватил спинку стула, не давая тому упасть. – Да что он понимает в хорошем алкоголе? Сами-то небось дождевую воду из лужи лакаете, а наше пойло дерьмом поливаете?   - Уинстон, замолчи, чёрт тебя дери! – заскрежетал зубами Габриэль, сетуя, что сидит далековато от Крамора и не может дать ему хорошую затрещину. Взмахом головы он показал дочери, что она может идти. Не хватало ещё, чтобы Дороти попала под горячую руку, если до этого всё же дойдёт, чего бы ему очень не хотелось.   Форт-Бент существовал всего три года, и стабильную торговлю с местными племенами они наладили относительно недавно, всеми силами стараясь избегать стычек и непониманий, а достичь этого было так же сложно, как проложить железную дорогу через весь материк – не невыполнимо, но со множеством препятствий.   Подхватив поднос подмышку, Дороти поспешила послушно удалиться, но у самой двери вдруг вспомнила о манерах, за отсутствие которых её обязательно бы пожурила покойная матушка, и, обращаясь как к отцу и его товарищам, так и к индейцам, сказала:   - До свидания, и спасибо за такой отличный товар.   А потом быстро скрылась за дверью, чувствуя странную смесь облегчения и досады. Дороти всегда становилось не по себе рядом с незнакомцами, особенно с незнакомцами такого толка, позволяющими себя бесстыдно рассматривать её своими узкими глазами и держащими под рукой нож.   В то же время она соврала бы, скажи, что осталась безучастной. Со свойственной цветущей юности любопытством Дороти тянулась ко всему неизведанному, не похожему на её привычный уклад, и даже залёгший в сердце страх был не в силах ослабить интерес девичьей души.   Тем же вечером, нарезая скудные остатки овощей для похлёбки, она невольно задалась вопросом, как скоро индейцы вновь навестят Форт-Бент, и что привезут с собой на этот раз.   Она никогда не всматривалась в лица жителей прерии, но теперь, впервые оказавшись к ним так близко, могла с уверенностью заявить, что без труда узнает их даже в толпе соплеменников – таких же смуглых и узкоглазых. Особенно того, со шрамом – вот уж кого Дороти точно вовек не забудет! А вот он по возвращению в поселение наверняка даже и не вспомнит о ней, будучи встреченный объятиями какой-нибудь хорошенькой индеанки.   «Ну и ладно! – подумала Дороти, внезапно разозлившись этой мысли. – Мне же лучше! А вот его жену мне жаль – она его ждёт, бедняжка, а этот паршивец смеет заигрывать с незамужними девушками! Глаза б мои его больше не видели!»   Но им предстояла встретиться вновь, и встречаться гораздо чаще, чем Дороти могла себе представить.                                                                  II   В следующий раз «её» индейцы посетили форт через две недели. К этому времени Дороти уже знала, что Две Косы (девушка упорно продолжала называть его так по собственной прихоти, хотя и запомнила настоящее имя) происходили из племени шайеннов, и что отец с мистером Крамором и Майклом выгодно обменяли не только меха, шкуры и кожу, но и несколько пар рогов бизонов и три изумительно вырезанные курительные трубки на мешок муки, два фунта сахара, перемешанного с песком, и столько же пороха, две коробочки с табаком, банку кофе и четыре карабина, которые, по словам довольного сделкой отца, уже разваливались на части и вряд ли бы выдержали больше, чем один-два заряда.   Наведывались в Форт-Бент и арапахо, за которыми Дороти наблюдала издалека с любопытством куда меньшим, чем за шайеннами. Сами арапахо, впрочем, тоже мало интересовались белыми людьми, если те не были торговцами, с которыми они вели дела, и уж точно ни один из них не позволил не только в её, но и в сторону какой-либо другой местной женщины столь развязного поведения, как индеец со шрамом на губе.   Дозорный кинул клич в тот самый момент, когда Дороти силилась поднять ведро из колодца. Порой ей приходилось проделывать подобный трюк по нескольку раз на дню, так что руки её, некогда слабые и худосочные, волей-неволей привыкли к тяжёлому труду и обросли мышцами, но всё же неизменно ныли от перенапряжения.   В этот раз индейцев было больше – Дороти насчитала не меньше десяти. Нестройной вереницей они проехали через тяжёлые бревенчатые ворота; за каждым из них, помимо ездовой лошади, на привязи шла другая, навьюченная и нагруженная.   Жители Форт-Бента повысыпали на площадь, глазея на новоприбывших, и было непонятно, что интересует их больше: индейцы или их товар. Две недели назад не всем удалось урвать свой кусок, заблаговременно оттяпанный Габриэлем Ленноксом, и теперь те, кому ничего не досталось, были готовы вырвать вожделенные шкуры из рук охотников – вряд ли те смогли бы оказать сопротивление и уйти живыми после: несущие караул мужчины не спускали с чужаков пристального взгляда, держа ружья наготове. К счастью, пока что пускать их в ход против «деловых партнёров», как называл индейцев отец Дороти, не приходилось.   Дороти увидела его первой.   Индеец со шрамом на губе ехал одним из последних, то и дело поправляя висящий на плече карабин – один из тех, что отдал им отец – и внимательно оглядывался по сторонам, словно кого-то выискивал.   «Неужто меня?» - пронеслось у Дороти в голове и точно – мужчина остановил взор своих чёрных глаз на ней, скользнув от края юбки до самой макушки.   Дороти вдруг нестерпимо захотелось пригладить взлохмаченные волосы, которые нынче она заплела в небрежную косу, так как не нашла достойного повода прихорашиваться. Отцу было плевать на её внешний вид, пока исправно выполнялись домашние обязанности, а мнение других на этот счёт заботило Дороти едва ли меньше, чем кукушку собственные птенцы. Она знала, что была хорошенькой, пойдя в покойную мать и обладая той самой естественной красотой, которую воспевали античные поэты, но не мог же на неё польститься этот самодовольный индеец?   Девушка глубоко вздохнула, приподнимая ведро с деревяного ободка колодца – ох и тяжёлое, зараза! – и неспешно поплелась в сторону комнаты, которую делила с отцом и бездетной парой средних лет.   Дороти не сразу услышала приближающийся топот, а когда всё же услыхала и обернулась, то было слишком поздно: индеец со шрамом возвышался над ней на своей лошади пинто, и Дороти с мимолётным изумлением отметила, что наездник обходился без седла, покрыв спину скакуна цветастым ковром.   - Приветствую, - первым обратился он к ней, и девушка поняла, что совершенно неприлично пялилась на него, точно на воскресшего Мессию.   Забавно, однако, как они поменялись местами.   - Доброго дня, - отмерев, всё же поздоровалась Дороти.   Остальные его соплеменники собрались у барака, принадлежавшему Уильяму Бенту и его жене – тоже индеанке из шайеннов, на которой он женился годом ранее. Её звали Женщина-Сова, она была ладно сложена и немного понимала по-английски, но по-прежнему сторонилась белых людей, не считая мужа. Частенько она покидала форт, чтобы навестить близких, оставшихся в родном поселении, но неизменно возвращалась, а мистер Бент и не думал ограничивать её свободу.   Дороти полагала, что вот сейчас мужчина потеряет к ней всякий интерес, развернёт коня и поспешит присоединиться к своим собратьям, но тот, к её небывалому удивлению и нарастающей панике, вдруг спрыгнул с жеребца прямо в дорожную пыль.   Не успела она пикнуть, как ведро исчезло из её рук, заставив Дороти ошеломлённо воззриться сначала на свои натруженные ладони, пересекаемые красным следом от металлической дужки, а потом на индейца.   - Ну? – нетерпеливо спросил он. – Куда нести?   - Куда нести? – растерянно переспросила Дороти, в потом неопределённо махнула рукой. – Да вон туда, домой… Ах, ты, Господи! – резко спохватилась девушка. – Простите, не нужно себя утруждать! Вы, наверное, заняты, я сама справлюсь…   Должно быть, со стороны это выглядело донельзя комично: едва доставая ему макушкой до плеч, Дороти крутилась вокруг наглеца, стараясь выхватить из его рук злополучное ведро, а тот то ловко перекидывал его из ладони в ладонь, то задирал высоко над головой, точно оно ничего не весило, и при этом ухитрялся не пролить ни единой капли.   - Угомонись, анова́!   Дороти не послушалась, вся взмокшая и раскрасневшаяся, пытаясь достигнуть заветной цели, когда вдруг ноги подвели её, и она до безобразия нелепо споткнулась о носок собственных ботинок. Девушка взвизгнула, зажмурилась, готовясь к падению, но того не последовало: сильная рука обхватила её за талию, прижимая к поджатому телу.   Весеннее солнце лишь только-только начало радовать всё живое своим теплом, Дороти так и вовсе до сих пор ходила в лисьем полушубке, но что-то неумолимо подсказывало ей, что причиной внезапно охватившего её тело жара был не мех, и даже не беготня.   Дороти никогда не находилась к мужчине так близко – отец был не любителем телячьих нежностей, ограничиваясь ласково-неловким трепом по плечу. Сердце в груди гулко забилось, кровь прилила к щекам пуще прежнего, и Дороти была уверена, что выглядит теперь как переспевший помидор. Тем же вечером Дороти долго ворочалась в постели, терзаемая вопросом: почему она тогда не оттолкнула его? Он был сильнее, но она наверняка смогла бы вывернуться, тем более что выходка индейца привлекла к себе нежелательное внимание.   На них поглядывали: недобро, осуждающе, и Дороти вмиг сделалось дурно. Какая же отвратительная молва теперь пойдёт о ней?   Дозорные на крышах предупреждающе подняли ружья, и Дороти едва успела махнуть им рукой, показывая, что угрозы нет.   - Живо отпушти её!   Дороти дёрнулась, подобралась, услышав негодующий возглас, который при всём желании не могла воспринимать всерьёз, как и его обладателя. Возможно, вызывай в ней Майкл Эббот хоть какое-то уважение, и Дороти непременно бы почувствовала укол совести из-за того, что позволяет себе потешаться над его шепелявостью, но уважения не было, а, значит, и мук совести.   - Я тебе что щказал! Отойди от неё, краснокожий ублюдок!   Девушка ахнула – индейцы славились своей горячей кровью, а подобное оскорбление запросто могло бы привести к бойне.   Рука шайенна отпустила её талию и вместе с ней исчезло то странное тепло. Дороти вдруг стало зябко, хотя солнце находилось в зените, а полушубок всё ещё был на ней. Индеец смотрел на раздувающего ноздри Майкла, и Дороти ожидала, что вот, сейчас он достанет свой охотничий нож и кинется на бедолагу, сняв с него скальп, но этого не произошло.   Эббот был долговяз и худ, выше почти всех мужчин в Форт-Бенте, но шайенн и бровью не повёл. Дороти тщетно пыталась прочитать его эмоции, вглядываясь в точёный профиль, но находила лишь черты, которые не заметила ранее: помимо шрама на губе, у мужчины был ещё один, практически незаметный, в самом уголке глаза; никакой лишней растительности на лице, зато брови густые, постепенно сужающие к кончику.   Неожиданно для себя Дороти нашла его очень красивым и внутренне воспылала от этой мысли, потому как покраснеть сильнее было просто невозможно.   - Как же я отойду? – насмешливо спросил индеец, но во взгляде его было сталь. – А кто поможет донести ведро?   - Я это щделаю! – заявил Майкл и большими шагами решительно направился в их сторону, пока сжатые в кулаки руки раскачивались вдоль тонкого туловища.   Он явно пытался выглядеть мужественнее, чем когда-либо, и от этого смотрелся ещё более нелепо.   - Правда? – вновь усмехнулся индеец. – А, может быть, девушка этого не хочет?   - Не нещи чушь! – огрызнулся Майкл. – Дороти, милая, пойдём що мной, нечего вощпитанной мищщ делать в обществе вщяких… менее вощпитанных личнощтей.   Дороти могла поступить по-разному. Более того, она точно знала, как ей следует поступить, и как поступать не следует, если не желаешь унизить юношу, питающего к ней чувства нежные, но совершенно безответные.   Лёгкий ветерок всколыхнул её волосы, ласково пощекотав беззащитно открытую шею. Это было приятное прикосновение, под которое она бы с радостью подставилась ещё, будь у Дороти время на подобные глупости.   Она слегка улыбнулась воспрявшему духом Майклу, но на этом её милость подошла к концу. Вместо того, чтобы пойти ему навстречу, девушка шагнула назад, и перед её взором тут же предстала широкая индейская спина. Победоносная улыбка Майкла увяла, так и не успев расцвести.   На него было жалко смотреть – плечи его опустились, лицо побледнело, нижняя губа дрожала, будто он сейчас расплачется. В конце концов, ему было всего шестнадцать, а в этом возрасте любая, даже самая незначительная неудача, воспринимается особенно тяжко.   - Прости, Майкл, но этот джентльмен первым предложил мне помощь. Отказаться будет просто невежливо. Я уверена, ты понимаешь, - она склонила голову набок и захлопала глазками, как всегда делала их соседка, Беатрис Денви, когда хотела что-то от своего мужа. Сил противиться ей у бедолаги Альфреда, как правило, не находилось. – И, будь так добр, не смей называть меня «милой». Разве мы настолько близки, чтобы ты мог позволить такую вольность?   - Н-но… но я ведь…   Майкл оборвал себя на полуслове, бездумно уставившись под ноги, на грязные ботинки, которые мать накануне не успела вычистить, а потом вдруг резко развернулся и практически побежал прочь, словно за ним гналась стая голодных волков.   Шайенн присвистнул.   - А вы умеете разбивать сердца, мисс, - протянул он, и Дороти показалось – краем уха, всего на краткий миг, - что в голосе его проскользнуло довольство.   - Мне жаль, что так получилось, - честно призналась Дороти. – Но Майкл просто не понимал иначе! И всё же я, пожалуй, была с ним слишком груба.   - Странное дело. С ним вы слишком грубы, со мной – слишком любезны…   - Любезна? – удивилась девушка. – С вами?   - Ещё как любезны, - заверил её индеец. – Вы ни разу не дали мне пощёчину, не пнули и даже не плюнули, несмотря на все мои выходки. Выдающаяся доброта.   Дороти оторопела. Выходит, он с самого начала понимал, что его поведение недопустимо, а теперь смеет припоминать об этом! Он не просто наглец, а самый что ни на есть настоящий мерзавец и подлец!   - Знаете что, я передумала! – спокойно произнесла Дороти, пока в ней закипал, точно булькающее варево в котле, гнев. – Сама донесу ведро и без вашей помощи!   - Это потому, что я невоспитанная личность? – спросил шайенн, улыбаясь краешками губ. Улыбка у него тоже оказалась красивой – скрытной, ненавязчивой, такую хочется украдкой ловить, как падающую звезду, ибо происходит такое событие нечасто.   - Мне не по нраву, как обошёлся с вами Майкл, но вы и впрямь ведёте себя бессовестно! – заявила Дороти. – Ваша фривольность совсем не делает вам чести, а ведь я даже имени вашего не знаю! Поэтому, будьте добры, отдайте ведро и…   - Дар Огня.   Девушка хлопнула глазами, недоверчиво покосившись на индейца. Неужто опять его шуточки?   - Простите?   - Моё имя – Дар Огня. Дар Огня из рода Черепахи, сын Ждущего Медведя и Говорящей с Зарёй из племени Цецахестахесе.   Имена жители прерий выбирали себе исходя из личных качеств – это было Дороти хорошо известно. Правда, она никогда не задумывалась, что имена индейцев могут быть настолько длинными – пожалуй, такими даже европейские монархи похвастаться не могли, а ведь Дар Огня произнёс его без единой запинки!   Дороти невольно восхитилась, хотя ни за что не призналась бы ему, что всё, шедшее следом за его собственным именем, быстро вылетело из головы. Упорхнуло, точно птица, и было таково.   - Раз теперь тебе известно, как меня зовут, позволишь, наконец, донести это проклятое ведро до твоего дома? Тяжёлое, зараза!   Ей нестерпимо захотелось съязвить, подшутить над Даром Огня, чтобы он тоже испытал то смущение и странное, очевидно не предвещающее ничего хорошего покалывание в груди, как было с ней, но в последний момент, поймав на себе игривый взгляд индейца, передумала. Очевидно, он ожидал от неё чего-то подобного, и несомненно подготовил не менее язвительный ответ, который снова вгонит её в краску.   Ну нет, этому не бывать!   - Хорошо, идёмте за мной, - милостиво позволила ему Дороти и приосанилась, когда Дар Огня пошёл с ней вровень.   Если бы рядом с ней сейчас, чуть ли не притираясь плечом к плечу, вышагивал Майкл, Дороти вряд ли почувствовала бы что-то помимо обречённости и лёгкого раздражения. Она вовсе не ненавидела юного Эббота, нет, но его настырность, граничащая порой с откровенным неуважением, её нехило злила, и спускалось с рук Майклу подобное поведение лишь потому, что отчим его, Уинстон Крамер, был чрезвычайно дружен с её отцом.   Сегодня Дороти первые открыто выступила против притязаний Майкла и совершенно не знала, что последует за этим. Быть может, юноша молча проглотит обиду и оставит её, наконец, в покое – это показало бы его с лучшей стороны, но Дороти слишком хорошо знала Майкла, и знала также, что в сокрытии чувств он крайне неопытен, а потому вероятно, что очень скоро его родители, а от них и Габриэль Леннокс, узнают, что она отвергла парнишку ради индейца. Разумеется, ничего близкого к правде, но кто её послушает?   Не кося взгляд, Дар Огня легко коснулся пальцем внешней стороны её ладони – так быстро и незаметно, словно это опять ветерок дотронулся до неё, - и столь же быстро руку отнял, чтобы никто, возможно и сама Дороти, не успели этого заметить.   Но она заметила и хотела, чтобы это прикосновение повторилась вновь. Только бы оно длилось чуть дольше…   Дороти резко замотала головой и хлопнула себя по щекам, пожалуй, даже сильнее, чем намеревалась.   Господи, да что с ней творится!?   Дар Огня из рода Черепахи, сын Ждущего Медведя и Говорящей с Зарёй, усмехнулся, но так, чтобы девушка не увидела. Он понял всё гораздо раньше самой Дороти.                                                                         III   - Что-то нынче ты не спешишь к своему дружку, - ехидно сощурилась Беатрис, настойчиво пытаясь вывести из сухарей Бог знает откуда взявшихся в них червей. Удивительно, что в подобной ситуации она находила время не только для беспокойств об испорченном продукте, но и для колкостей, хотя, пожалуй, без последнего она и не была бы Беатрис Денви.   Да что там – собственный муж порой не мог совладать с её острым язычком, потому-то в комнате только спал и ел, если кто-то из приятелей не оказывался так любезен, чтобы предложить ему разделить вечернюю трапезу. От чего от чего, а от подобных приглашений мистер Денви никогда не отказывался.   Как жаль, что у Дороти не нашлось ни одной подруги, способной сделать ей такое же одолжение! Форт-Бент населяли, в основном, трапперы и охотники, и лишь некоторые из них удосуживались перевести сюда, в место, где недостатков жития было значительно больше преимуществ, своих жён и детей. Впоследствии, наблюдая за лишениями, которые им близким приходилось переносить, некоторые мужчины отправляли семьи восвояси, туда, где, по их мнению, жить легче.   Альфред Денви пытался уговорить Беатрис сделать то же самое, но она упёрлась рогом – к вящему разочарованию дражайшего супруга.   - Он не мой! – возмутилась Дороти, подавив в себе порыв швырнуть в Беатрис один из отцовских носков, которые она штопала вот уже час, не меньше. И как только он умудрился износить до дыр все до единого?   Беатрис усмехнулась и покачала головой, всем свои видом показывая, что думает о её оправданиях.   Как Дороти и предполагала, совсем скоро нелепые слухи о ней и Даре Огня достигли ушей отца. Впрочем, донёс их не Майкл, а одна из кумушек, ставшая свидетельницей «неравной борьбы за девичье сердце». Дороти едва чувств не лишилась, услышав, как именно преподнесли отцу этот недавний нелепый случай, но, благо Габриэль Леннокс привык полагаться только на себя, свои уши и свои глаза, потому кричать на неё начал только когда Дороти подтвердила первую часть рассказа доносчицы. Впрочем, успокоился он столь же быстро, как и завёлся, стоило Дороти заверить, что между ней и индейцем не возникло даже намёка на что-то, помимо искреннего порыва помочь с его стороны.   - Ты же сам учил меня, что индейцы только и годятся для того, чтобы их использовали, разве нет? – вопрошала Дороти, хотя подобные суждения и стали вдруг ей противны. Неужели до того она была настолько черствой и жестокосердной, что воспринимала их как должное?   Габриэль Леннокс любил, когда его словам внимали, потому сменил гнев на милость, взяв, однако, с Дороти обещание, что больше она к этому краснокожему и на пушечный выстрел не приблизится. Пусть и дальше привозит им меха и шкуры, но рядом с молодой девушкой ему делать нечего.   И Дороти согласилась, хотя сердце болезненно сжалось, и мука эта не отступала до сих пор.   Сегодня вновь прибыли шайенны, а она оставалась сидеть в тесной душной комнатушке, в обществе одних лишь грязных носков, червей в сухарях и самой невыносимой женщины во всём Форт-Бенте, а, возможно, и на многие мили вокруг.   - К слову, какой из них тебе приглянулся? – Беатрис всё никак не оставляла её в покое, обретя единственное развлечение в лице Дороти. – Нынче я поглядела на них со стороны и должна признаться, что глазу нашлось за что зацепиться.   - Повезло, что тебя не слышит муж! – фыркнула Дороти.   - А что такого-то? – искренне недоумевала женщина. – Я ведь не сказала, что положила глаз на индейца, а так, мельком пробежалась. Нет ничего предосудительного в том, чтобы любоваться на создания матери-природы. Многие из них, к слову, приехали в одних набедренных повязках. Ты уверена, что не хочешь немножко подсмотреть?   - Нет! – Дороти ответила слишком резко для правды, но прежде, чем Беатрис могла продолжить свои расспросы, повернулась к ней полубоком, склонившись над штопаньем, и закрылась волосами, раз уж отгородиться стеной было не в её силах.   Ей до смерти хотелось узнать, был ли среди прибывших охотников Дар Огня, но спросить об этом Беатрис значило окончательно лишиться покоя. Она и так подозревала, если не знала достоверно, какие мысли забивают хорошенькую головку Дороти, и желание давать ей лишний повод увериться в собственных подозрениях отсутствовало напрочь.   Дороти шикнула, уколов палец иглой, и быстро слизала алую каплю. Потом задумчиво покосилась на странно притихшую Беатрис, затаившуюся, точно выжидающий добычу хищник, если бы хищник больше молол языком, нежели пользовался клыками и когтями.   Беатрис чувствовала сомнения Дороти, её нервозность, и всё же… она ведь могла ненавязчиво поинтересоваться у женщины, не встретился ли ей индеец со шрамом на губе.   Дороти невесело усмехнулась собственной наивности. Конечно, будто бы всё так просто.   По комнате разнёсся осторожный стук, от которого Дороти дёрнулась, словно от удара хлыста. Заплатка, которую она намеревалась пришить на пятку, так и осталась позабытым куском ткани возлежать у неё на коленях.   - Входите! – отозвалась Беатрис, ожидая увидеть кого угодно – Альфреда, Габриэля, кого-то из соседей, - но только не индейца, который, получив разрешение, незамедлительно переступил порог, нагнувшись, чтобы не задеть лбом низкую перекладину.   - Ты!   Позабыв обо всём на свете, Дороти вскочила со стула, на пол полетели носки и заплатки; за ними медленно, точно в насмешку, скатилась со стола шпулька.   - Я. – Просто сказал Дар Огня и как ни в чём ни бывало кивнул остолбеневшей Беатрис, напряжённо сжавшей сухарь в руке с такой силой, что тот почти раскрошился.   - Тебя не должны здесь увидеть! Если отцу станет известно, что ты заходил, дело добром не кончится и… Боже, что это?   - Это? – Дар Огня равнодушно пожал плечами, проследив за испуганным взглядом Дороти. – Это просто шрам, не более.   Дороти доводилось лицезреть шрамы множество раз, и она точно знала, как они должны выглядеть. Некоторые – идеальные, затянутся которым помогали высшие силы, не иначе – были удивительно ровны, точно высеченные под линейку, и красовались на коже белыми линиями. Встречались (и, между прочим, гораздо чаще) и другие: небрежные и разорванные по краям, заживающие чудом и периодически открывающиеся раны, коими мужчины, по неведомым Дороти причинам, так любили хвастать. Видела она и шрамы от пуль, и от зубов хищников, но такой не встречала никогда.   От локтя левой руки и до плеча, перебегая на грудь и шею, пересечением паутины рубцов вздувалась розовая кожа, напомнившая Дороти сырое мясо. Дар Огня был смугл, хотя всё же не так опалён солнцем, как чернокожие рабы с юга, и шрамы его бросались в глаза даже в мрачноватой комнатушке.   В прошлые разы их прикрывали теплые рубахи, зашнурованные до горла, и бизоньи накидки – теперь же увечья Дара Огня предстали перед Дороти во всей их пугающей красе.   Индеец воспринял её молчание по-своему.   - Тебе они противны? – спросил он, и густые брови понимающе сомкнулись на переносице.   - Вовсе нет! Но разве тебе не больно?   - Вовсе нет, - ответил Дар Огня её же словами, и Дороти с облегчением подумала, что он оставался прежним собой. И когда только его насмешки успели стать ей приятны? – Эти шрамы затянулись давно, но они не делают мне чести. Я не получил их во время битвы и не получил их от врага. Они не заслуживают того, чтобы ими восхищались, но они не достойны и того, что перед ними испытывали страх. Они не стоят ничего.   Он двинулся к ней – крадучись, неспеша, точно боялся спугнуть. На женщину, настороженно посматривающую на него исподлобья, Дару Огня было наплевать, но он не хотел, чтобы она подняла шум или учудила что-нибудь этакое – не зря ведь то и дело бросала взгляд на стоящее прямо у её ног ведро.   Дар знает и помнит, насколько оно тяжёлое – таким, при желании, вполне по силам пробить черепушку.   - Ты не должен быть здесь, - снова повторила Дороти, делая шаг ему на встречу.   Она была готова поклясться, что не владеет собственным телом – здесь и сейчас оно не подчинялось хозяйке, действуя по своему усмотрению так, как считало правильным.   - Не должен, - тихо согласился Дар Огня. – После нашей встречи я сразу уеду.   - Как – уедешь? – глаза Дороти широко распахнулись, ища на лице шайенна признак затаившегося веселья, но тщетно – он не шутил. – Почему? Вы ведь только утром прибыли.   - Мои собратья останутся ещё на несколько дней, но я не могу. Дома меня ждут очень важные дела.   Смутная догадка пронзила её разум, в то время как безрассудная, совершенно глупая и необоснованная ревность – сердце.   - Тебя там ждёт женщина? – спросила Дороти и только потом поняла, что именно сказала.   Кровь мгновенно прилила к щекам, но если бы она сейчас позволила себе отвернуться, если бы показала ему своё смущение, то Дар Огня бы понял то, о чём узнать не должен был ни в коем случае.   - Да, ждёт, - был дан ей ответ, но прежде, чем душа Дороти бухнула в пятки, Дар Огня продолжил: - Но не та, о коей ты могла подумать. Мне нужно к матери, Дороти.   Он впервые произнёс её имя, и девушка тут же поняла, что никогда не забудет этой минуты. Бывало, Дороти звали по имени настойчиво и грубо, иногда со злостью в голосе, иногда – с укором и снисхождением. Беатрис испытывала особое удовольствие, растягивая её имя по слогам, Майкл Эббот – произносил его с придыханием, плохо скрывая смущение и вожделение, когда выпивал лишнего.   Из уст Дара Огня её имя звучало как песня, а ведь он не был ни поэтом, ни бардом, да и вряд ли бы стал посвящать ей серенады, которые и исполнить-то толком негде – разве что на главной площади, чтобы потешить люд.   Когда другие люди обращались к ней, Дороти не чувствовала ничего. Когда же к ней по имени обратился Дар Огня, она впервые ощутила, что, быть может, простое слово, которым её одарила при рождении мать, на самом деле являет собой нечто большее, чем Дороти привыкла считать.   - В таком случае, не смею вас больше задерживать. – Ложь. Сколько бы она отдала, останься Дар Огня ещё ненадолго. Эта решимость страшила Дороти, но не настолько, чтобы та поколебалась. – Слышала, до вашего лагеря путь неблизкий, так что ночь всё равно застанет вас в дороге. Прошу, будьте осторожны.   Этот человек был дьяволом, не иначе. Волосы - вороново крыло, глаза – бездонная пропасть, в которой Дороти тонула, тонула, тонула…   - Ты переживаешь за меня?   Дороти не стала медлить с ответом.   - Да. Очень.   Вот и всё. Она выдала себя с головой.   Под судорожный вздох Беатрис Дар Огня протянул руку к её щеке, но в последний миг дрогнул, так и не прикоснувшись к нежной коже. Вместо этого мужчина подцепил выбившийся из косы локон, мягкий и шелковистый, и поднёс его к губам.   Дороти ощутила, как земля уходит у неё из-под ног.   Волосы были единственным в её натуре, чем Дороти по-настоящему гордилась. Буйные и непослушные, они вились до самой талии, искрясь на солнце и в солнце же пойдя цветом. Ни у кого более в Форт-Бенте в волосах не играло золото, но многие, включая того же Майкла Эббота, были бы не прочь забрать его себе.   А теперь этот дар перебирает между мозолистыми пальцами другой Дар, которому на неё и смотреть-то нельзя, не то, что трогать.   - Что вы себе позволяете?!   Дороти резко дёрнули назад, оттаскивая от шайенна, и между ними неприступной скалой встала Беатрис. Женщина была невысока, телом обладала пышным, а нравом крутым. Быть может, именно поэтому занесённое над головой ведро смотрелось грознее, чем любое оружие.   - Беатрис, прошу тебя…   - Молчи, глупая девчонка! – рявкнула на Дороти миссис Денви. – Этот индеец сделал достаточно, чтобы его расстреляли на месте! Повторяю ещё раз – уходите по-хорошему, иначе я закричу! Как думаете, сможете совладать с толпой разъярённых мужчин?   - Господи, нет! – воскликнула Дороти, похолодев от ужаса. – Не смей, Беатрис, не смей!   - Тише.   Голос Дара Огня раздался как гром посреди ясного неба, остудив пыл обоих, при том, что индеец его даже не повышал, говоря спокойно, но твёрдо. Он не приказывал, не принуждал, но этого было и не нужно, ибо сила, хранившаяся в голосе мужчины, была слишком явной, а скрытая угроза – через чур очевидной.   И Дороти точно знала, что предназначалась она не ей.   - Меньше всего я желаю накликать беду на голову Дороти, - Дар Огня полоснул по Беатрис острым взглядом, заставляя ту сглотнуть и медленно опустить ведро – впрочем, совсем выпустить его из рук женщина так и не решилась. – Мне кажется, что ты хочешь того же, не так ли, Пухлые Щёки?   Если ещё минуту назад Беатрис была обескуражена и напугана, то теперь, как всякая уважающая себя особа, чьё достоинство самым отвратительным образом попрали, побагровела от праведного гнева. Руки её затряслись, грудь часто вздымалась, в глазах заблуждали свирепые огоньки.  - Да как вы…! Да как ты смеешь…!   Дар Огня умело воспользовался тем, что она оказалась не в силах связать более, чем несколько слов. Рука его юркнула в сумку, переброшенную через плечо, и извлекла на свет гребень, слишком женственный и изящный, чтобы он мог быть предназначенным для него самого.   Только Дороти подумала о том, что хотела бы рассмотреть его поближе, как гребень лёг ей в руку – по размерам он был не больше её ладони, с четырьмя зубцами и маленькими вырезанными точками вдоль всего основания, переплетающимися в причудливом, хотя и не слишком аккуратном узоре. На ощупь не дерево и не камень. Значит, кость?   - Я думал о твоих волосах, когда мастерил его. Зря ты стягиваешь их тугими узлами, точно удавкой. Будь моя воля, я бы хотел всегда видеть твои волосы распущенными, как с ними играется ветер, а солнце пляшет в локонах. Уверен, это очень красиво.   - Молодой девушке не пристало ходить без причёски, - сказала Дороти, с восторгом рассматривая подарок. – Иначе её считают неряхой или душевнобольной.   Дар Огня пренебрежительно фыркнул – не потому, что счёл её глупышкой, но из-за несуразных устоев народа Дороти. Белые, что с них взять.   - Бредни, да и только. Наши женщины не привыкли скрывать свою прелесть, не стоит её скрывать и тебе. Но, раз уж ты настолько боишься всеобщего осуждения, - индеец склонил голову набок и ухмыльнулся – нагло, дерзко, как умел только он, - то, может быть, при следующей встрече распустишь их только для меня?   Сердце Дороти затрепетало, забилось быстрее, но более она не боялась. Её рука сама собой потянулась к хитросплетению волос на затылке, словно девушка была готова ослабить пучок прямо сейчас, позволив прядям свободно падать на лоб и плечи только для того, чтобы после Дар Огня сам убрал их.   Осмелится ли она попросить его о подобном?   - Это уже переходит всякие границы! – затопившее сознание возмущение вернуло Беатрис голос, а вместе с ним – и решимость выставить незваного гостя вон. – Я даю вам последний шанс уйти или…   - Не серчайте, - Дар Огня примирительно вытянул перед собой руки, словно признавая поражение, хотя пышущей яростью женщине перед ним было и невдомёк, что он только что одержал одну из величайших побед. – Я уже ухожу.   И на этот раз шайенн действительно уходит, и даже не оборачивается, когда закрывает за собой дверь, но исходящее от гребня тепло - будто перед тем, как вручить его, Дар Огня напитал его собственным жаром - не позволяет обиде зародиться в груди Дороти, ибо там, в маленьком неискушённом девичьем сердце, зрели семена иного рода, пуская корни и степенно прорастая.   - Не говори ничего отцу, - попросила Дороти, когда гнетущая тишина между ней и Беатрис стала невыносимой.   Женщина её осуждала, но, что было невероятно, не бросилась читать ей нотации. Видимо, настолько её поразили как выходки Дара Огня, так и поведение самой Дороти – кто бы мог подумать, что примерная дочь Габриэля в самом деле окажется такой кокеткой?   - Так уж и быть, не скажу, но только лишь потому, что в противном случае и мне достанется за то, что не вмешалась раньше и не позволила нашим ребятам скрутить этого паршивца. О, Дороти, о чём ты только думаешь?! Я ведь говорила – со стороны любуйся сколько хочешь, а ты что? Подпустила к себе индейца! Дорогая, мне остаётся только уповать на твоё благоразумие: не иди у него на поводу, а побрякушку это лучше выбрось от греха подальше, пока никто не увидел. Ты меня поняла, Дороти?   Спрятав гребень в карман передника, Дороти поспешила разгладить края платья, а после, как ни в чём ни бывала, улыбнулась и кивнула, как и полагается умным девочкам.   - Конечно, Беатрис, не волнуйся. Я так и поступлю.   В тот день Дороти Леннокс впервые соврала, глядя человеку прямо в глаза. Соврала дважды.                                                                         IV   - Прошу прощение, - робко обратилась Дороти к группе спешившихся индейцев, что въехали в Форт-Бент не более десяти минут назад, - кто-нибудь из вас понимает по-английски?   Дороти первой начала разговор с жителями прерий – то, что до сегодняшнего дня она не делала никогда, - а потому неслабо нервничала, силясь унять дрожь в коленках. Она не имела ни малейшего понятия о том, соответствует ли подобное поведение нормам приличия индейцев, но они были шайеннами – некоторых из охотников, в том числе Две Косы, чей цепкий настойчивый взгляд блуждал по ней, Дороти запомнила по предыдущим визитам, - и, быть может, именно поэтому девушка ощущала меж ними незримую связь.   Звучало до безумия нелепо, но ведь Дар Огня был выходцем именно из этого племени, и это, в свою очередь, что-нибудь да значило.   Индейцы переглянулись. Очевидно, они не меньше были озадачены тем, что к ним, ни с того ни с сего, подошла юная белая особа, но вместо того, чтобы ответить Дороти, мужчины принялись перебрасываться фразами меж собой, точно игнорируя её присутствие. Незнакомый девушке индеец вдруг тыкнул в неё пальцем, спрашивая что-то у Двух Кос, а, когда тот ответил – по-видимому, утвердительно, - ни с того ни с сего издал клокочущий звук, не на шутку встревожив Дороти и переполошив оказавшихся поблизости людей. Только когда в уголках глаз его выступили слёзы, Дороти поняла, что он смеялся.   Тем не менее, пускай угрозы от него и не исходило, Дороти заметно напряглась, когда этот человек направился прямо к ней, на ходу утирая глаза.   - Ласка, - он ткнул себя в грудь. – Слушать тебя, Вехонема’каата’а’e.   Ласка говорил заметно хуже, чем Дар Огня, и девушка поначалу растерялась: что, если он её неправильно поймёт или не поймёт вовсе? Однако же болезненное любопытство взяло вверх над неуверенностью, тем более что, похоже, английский больше никто из его собратьев не понимал.   - Я хотела только спросить, не приехал ли с вами Дар Огня. У него большой шрам вот здесь, на груди и на руке…   - Я знать свой брат! – отмахнулся Ласка, и Дороти осознала, до чего нелепо себя повела. Разумеется, он знает, как выглядит Дар Огня, а как иначе? Глупая, глупая, глупая! – Но здесь его нет. Какое у тебя дело к нему?   И правда, какое? Дар Огня ведь не обещал, что в следующий раз непременно приедет, и всё же Дороти нарочно ослабила косу так, чтобы её было можно без труда распустить, а перед этим расчесала волосы подаренным гребнем, подивившись, как легко зубцы справлялись даже с самыми спутавшимися прядями.   - Я попросила у него особенный товар, - ответила Дороти, приходя к неутешительному выводу, что ложь начала входить у неё в привычку. – Белую лису. Он пообещал её непременно изловить.   - Про пелую лису я не знать, но не удивлён – Дар Огня ведь готовится. Охотится много, очень много. Переживает.   - Готовится? К чему же?   - Известно, к чему, - Ласка широко улыбнулся, и Дороти увидела, что клыки у него слегка выступали вперёд, прибавляя сходство с самой настоящей лаской. – К свадьба!   Свадьба. Дар Огня женится.   - Ах, вот оно что, - отозвалась Дороти и наверняка встревожилась бы, услышь себя со стороны – до того безжизненно прозвучал голос. – Вот оно что…   Она развернулась и побрела прочь. Индеец что-то прокричал ей в спину, но Дороти не разобрала даже, на каком языке он говорил. Да это было и не важно.   Мимо неё пронёсся парнишка, ненароком задев плечом и, рассыпавшись в извинениях, помчался дальше. Из приоткрытой двери раздавалась ругань, из конюшни на другом конце площади – громкое ржание. С ней поздоровался мистер Хендерсон, и Дороти через силу выдавила из себя ответное приветствие. Кто-то – кажется, это была Аннабель Флетчер – сунула ей в руки корзинку с пряжей, попросив передать ту Беатрис, потому как не хотела лишний час тратить на пустую болтовню.   Боже, откуда в Форт-Бенте столько людей? Почему они все тут, снуют туда-сюда, копошатся, как муравьи, а Дара Огня нет?   Каждый шаг давался Дороти с таким трудом, словно на плечи ей взвалили не одно, а целых два ведра, до отказа наполненные водой. Вот она не выдержала, оступилась, и вода полилась через край, попав ей на щёки и окропив землю. Перед глазами всё расплывалось.   Дороти замутило, к горлу подкатила тошнота. Она опёрлась рукой о кирпичную стену, согнулась и задышала часто-часто, через раз. Воды стало больше.   - Дороти, ты в порядке?   Её осторожно тронули за плечо, попытались распрямить, но Дороти вздрогнула и отбросила от себя руку, точно она была прокажённой. Наткнулась на непонимающий взгляд, признав в стоящем перед собой юноше Майкла.   Злой рок преследовал её по пятам, не иначе.   - Дороти, я хочу помочь тебе, только и всего.   - Не походи.   - Да в чём дело-то?   - Оставь меня в покое! – истеричный крик вырвался на волю, точно зверь, сдерживаемый в клетке – неудержимый и яростный.   Дороти толкнула Майкла в грудь, а потом, не ведая что творит, лягнула его по ноге. Майкл истошно взвизгнул и осел на землю, схватившись за пострадавшее колено. Из глаз юноши брызнули слёзы.   Какой же он всё-таки слабак.     Дороти и не думала дожидаться, пока Майкл поднимется, и точно не собиралась протягивать ему руку помощи. К ним уже спешило несколько обеспокоенных жителей, так что без подмоги от точно бы не остался.   Она не помнила, как ворвалась в свою комнату – на сей раз пустующую, что уже само по себе было большой удачей. На пол полетели подушка и одеяло, разбилась кружка, позабытая кем-то на столе. Оказался опрокинут стул. Вознамерься Дьявол вселиться в Дороти в эту минуту, он бы наверняка оставил пустую затею, посчитав, что девица и так уже одержима. В волосах её был ураган, в груди – Геенна огненная, а в глазах, из которых извергались потоки слёз бушевала Преисподняя.   Проклятие, страшное и бессильное даже перед верой, чёрным вороном кружило над девушкой.   Во рту Дороти ощутила металлический привкус – видать, прикусила язык, - а потом взгляд её упал на черепки от кружки на полу. Она бухнулась на колени перед ними, взяла один. Повертела, пристально рассматривая, и коснулась неровного края пальцем.   Острый. Таким ничего не стоит рассечь кожу. И ведь это так просто – одно быстрое движение, и сердце перестанет болеть. У неё вообще больше никогда и ничего не заболит.   - О, Господи!   Дороти отшвырнула от себя черепок, ужасаясь собственным мыслям, которые на миг казались едва ли не правильнее воскресной молитвы.   - Боже, прости меня, прости…   Испуганная и измождённая, она бросилась на раскуроченную кровать, вцепляясь пальцами в жёсткий матрас, набитый сеном и пухом, и зарыдала, и рыдала до тех пор, пока выплакивать стало нечего. А после её стошнило водой и желудочным соком, потому как с самого утра Дороти так ничего и не съела. По комнате поплыл противный кислый запах рвоты.   Дороти наскоро вытерла губы рукавом, но сил, чтобы встать и попить воды, избавившись от привкуса желчи во рту, у неё не хватило, как не хватило их и на то, чтобы убрать рвоту.   Она лежала на спине, бездумно уставившись в потолок, в который раз изучив каждую трещинку и пятнышко. Кто знал, сколько времени прошло – быть может, час, а, может, всего несколько минут, - когда Дороти отмерла, пошевелилась и запустила руку под матрас.   Гребень лежал на прежнем месте, да и найди его кто, сухой бы Дороти из воды выйти не получилось.   Первый и последний подарок Дара Огня. Единственное напоминание о нём. Вещь, которой она дорожила столь же сильно, как томиком «Ромео и Джульетта», оставшимся от матери.   Дороти присела на кровати. Поцеловала костяную спинку, неумелый узор на которой уже успела полюбить. А потом что есть мочи отшвырнула гребень от себя, и тот с глухим стуком ударился о стену, да так, что один из зубчиков откололся.   Жаль, что не сломался пополам.                                                                    V       Лунный свет пробивался сквозь решётчатое окно их комнаты, скользя по полу, задевая ножки стола и краешек кровати Дороти. Было непривычно тихо, словно всё звуки враз стихли, присмирели перед ликом луны, а она сама, молчаливая и величественная, взирала на Форт-Бент с высоты своего небесного трона и чего-то ждала – вероятнее всего, зари, а, если так, то Дороти нужно была поспешить.   Она не спала, хотя, стоило ей улечься в постель, как девушка отвернулась к стенке и накрылась одеялом с головой, плотно зажмурив глаза. После этого Дороти слышала, как отец, тяжело кряхтя, встал посреди ночи и вышел за дверь – скорее всего, чтобы справить нужду, - а ещё через некоторое время кто-то встал и налил себе воды.   В горле у самой Дороти пересохло так, словно туда высыпали гору песка, но она боролась с жаждой, боясь лишний раз пошевелиться – как назло, сон у её домочадцев был невероятно чутким, и никто из них, даже отец и Альфред, не храпели. В обычные ночи их сопение стало бы для неё проклятием, но сейчас бы оказало неоценимую услугу, заглушая собой и без того тихий шорох, который Дороти издала, поднявшись с кровати.   Пора.   Дороти сунула ноги в сапожки, не удосужившись даже их как следует зашнуровать, подхватила со стула шаль из козьего пуха, и выскользнула вон, навстречу вечерней прохладе.   В столь поздний час Форт-Бент по обыкновению замирал, погружаясь в сон вместе со своими обитателями лишь для того, чтобы пробудиться с первыми лучами солнца и продолжить существовать, как было заведено с первого дня постройки.   Серый и неказистый, он был точно неотёсанный камень, по нелепости или халатности брошенный посреди раскинувшихся прерий. Весной же, когда природа пробуждалась, а вместе с нею сквозь промёрзшую землю прорывались цветы и разнотравье, Форт-Бент и вовсе производил впечатление надгробия, не заброшенного, но от того не менее печального.   Прижавшись к стене, Дороти быстро огляделась по сторонам: вокруг – ни души, и даже дозорных не было видно. В любой другой момент это бы её неслабо насторожило, но сейчас Дороти была благодарна Богу, что её вылазка останется никем не замечена.   Сама девушка до сих пор прибывала в тягостных сомнениях, опасаясь того, что совершает очередную глупость, доверяясь человеку, который жестоко обманул её чувства, а после наверняка посмеялся над ними с дружками. Довольная улыбка Ласки до сих пор не шла из головы – он точно знал, какая неприглядная истина скоро откроется Дороти, но, по крайней мере, не стал юлить и выгораживать своего друга – уже это делало ему больше чести, чем Дару Огня.   Запястье, за которое он давеча схватил её, до сих пор пылало, словно ладонь индейца оставила на ней несмываемый след. Дороти попыталась вырваться, потом влепить негодяю пощёчину – то, что она не решилась сделать в первые разы, - но, убедившись, что на них никто не смотрит, Дар Огня припал к её уху, щекоча его дыханием.   - Приходи в полночь к конюшням. Я буду ждать тебя.  Дороти казалось, что ниже пасть уже нельзя, раз она всё же пошла на поводу у этого бессовестного мужчины. Чего она ожидала, спеша на встречу с ним? Извинений? Объяснений? Клятвенных заверений, что она всё не так поняла?   Пожалуй, ещё не слишком поздно. Можно вернуться обратно, в тёплую постель, заснуть, на сей раз по-настоящему, а на утро сделать вид, что никуда она тайком не ходила, и уж конечно сердце её не болело из-за какого-то там краснокожего.   Плотнее закутавшись в шаль, чтобы, выгляни кто сейчас на улицу, ни за что не узнал бы её лица, Дороти перебежала через площадь. За стенами протяжно завыл койот. Она вздрогнула, но не остановилась.   Шестеро лошадей, среди которых и любимица Дороти – гнедая кобылка с белой звездой на лбу по кличке Снежинка – спали, завалившись набок и вытянув ноги, через которые девушке предстояло осторожно перешагнуть. Наступит, вспугнёт – и пиши пропало. Благо, скакуны индейцев были привязаны в другом месте, у барака, который выделили для нужд гостей, иначе ступить здесь было бы попросту негде.   Краем глаза Дороти уловила движение, быстрое, как молния, но отреагировать не успела – чья-то широкая ладонь зажала ей рот, другая легла на живот, притискивая к мужскому телу, и её поволокли прочь в самый тёмный угол конюшни.   Охваченная животным страхом, Дороти забила ногами, замотала головой, вцепившись в чужое предплечье ногтями и оставив длинные кровавые полосы, но тщетно – он был гораздо сильнее, и не похожи, что её жалкие потуги доставили ему хоть какие-то неудобства.  Шаль соскользнула с плеч, ночная сорочка задралась до бёдер, и ветерок обдал её своим дыханием, вызвав мурашки по всему телу. Дороти всхлипнула.   Господи, какая же она дура!   Дороти уже представляла, что произойдёт дальше – унижение, бессилие и много боли, - но к её щеке вдруг прижалась чужая, гладкая, так не похожая на щетинистые щёки других мужчин.   - Тише, Дороти, тише, - она бы узнала этот шёпот из тысячи, даже если бы он доносился сквозь гром или свист ветра. – Это я, всё хорошо. Всё хорошо.   Её отпустили, и Дороти, ощутив желанную свободу, едва не разрыдалась от счастья. Сердце бешено колотилось в груди, грозясь выпрыгнуть, ноги дрожали и подкашивались, но чёрта с два она бы взялась сейчас за протянутую руку, принимая эту нелепую заботу.   И тогда Дороти сделала то, о чём уже подумывала, но так и не могла решиться. Обида, гнев и страх взяли своё, и Дороти впервые в жизни ощутила мстительное удовлетворение от того, что причинила боль другому человеку.   Дар Огня даже не дёрнулся, получив от неё оплеуху, но девушка не сомневалась, что назавтра на смуглой щеке расцветёт алый отпечаток её ладони.   - Мерзавец! – её губы тряслись, в глазах застыла влага.   Шайенн ненавидел себя за то, что довёл Дороти до подобного состояния, но сомневался, что мог поступить иначе.   Если быть совсем уж честным перед собой, Дар Огня не был уверен, что она придёт. Их последнее столкновение – именно столкновение, а не ставшая привычной добрая встреча – покоробило его. Дороти смотрела так, будто видела перед собой злейшего врага, и даже прояви она неприязнь из-за боязни слухов, взгляд, полный необъяснимого разочарования подделать было невозможно.   Никто на него ещё не взирал подобным образом, а взгляды Дар Огня ловил многие: одни были полни ненависти, другие – признательности, в третьих читалось смущение, а в четвертых – гнев и ярость. На него глазели с праздным любопытством и настороженностью, порой одаривали взором, полным уважения, но с такой обидой он сталкивался впервые.   Щека горела – Дороти наверняка вложила в удар всю силу. Подумать только, какая мощь таилась в этом хрупком тельце.   - Я не хотел тебя напугать, честно, но боялся, что ты поднимешь шум.   - О, я всё ещё могу это сделать! – зло бросила Дороти, отступая от него на шаг. Каблуком девушка наступила на брошенную шаль, подобрала её и поспешила снова набросить на плечи, закрывая манящий вид на острые ключицы и кусочек вздымающейся груди.   Будь Дар Огня джентльменом, знакомым с правилами приличия белых людей, он бы проявил учтивость и отвёл взгляд, дабы не смущать благородную мисс. Но он не отвёл.   - Ты так прекрасна…   - Да как тебе только совесть позволяет! – Дороти зашипела, как змея, щёки её побагровели от гнева. - Оставь эти песенки для своей невесты! Ты ведь меня за этим позвал, не так ли? Поглумиться и посмеяться в последний раз? Весело было пудрить мне мозги? Что ты на меня так смотришь? Небось, язык проглотил? Твой друг мне всё рассказал, так что убирайся и не смей больше…   Он поцеловал её. Без грубости и жестокости, на миг лишь прижавшись своими губами к её, и отстранился столь быстро, что Дороти даже не поняла, случился ли поцелуй на самом деле или воображение сыграло с ней самую жестокую шутку на свете.   Девушка поражённо прикоснулась к губам подушечками пальцев. Они горели.   - Как ты посмел…   И тогда Дар Огня склонился к ней снова.   Воздуха не хватало. Дороти вцепилась ему в плечи в тщетной попытке отстранить от себя, попыталась пнуть, но Дар Огня ловко перехватил её под колено, поднял над землёй и перевернул. Спиной Дороти оказалась прижата к бревенчатой стене, неровной и шершавой, грудью – к его обнажённой груди. Конюшню сотрясал стук сердца – его ли, её ли?  Дороти боялась, как бы рука его не скользнула дальше, к бедру, но Дар Огня не посмел. Не посмел он и запустить руку в золотые волосы, не посмел потянуть их назад, побуждая девушку запрокинуть голову, и не посмел прильнуть к лебединой шее, длинной, белой и наверняка ещё более сладкой, чем засахаренные орехи. Дар Огня пробовал их всего единожды, но позабыть их вкус, отличный от всего, что он вкушал ранее, оказался не в силах.   И позабыть Вехонема’каата’а’е тоже не смог.   Дороти уже не сопротивлялась, смиренно вверив свою судьбу в руки Всевышнего, но и не отвечала ему. Она испытывала страх, но не только близость с мужчиной, о котором она так много думала, была тому виной; внизу живота, там, где Дороти, стыдясь, касалась себя по ночам, когда никто не видел, зарождалось тягучее тепло. Сознание меркло.   - Я ненавижу тебя, - прошептала Дороти в полные, поблескивающие от слюны губы, когда Дар Огня, наконец, позволил ей вдохнуть.   Хотелось бы ей, чтобы слова эти оказались правдой, но за последнее время Дороти настолько поднатаскалась во вранье, в том числе и самой себе, что сказанные слова легли на язык очередной ложью.   Дать Дару Огня почувствовать такую же боль, какую он причинил ей, казалось Дороти правильным, но шайенн по неведомой причине не выглядел ни оскорблённым, ни расстроенным. Выходит, вместо сердца у него действительно камень, а мучится остаётся ей.   По щеке Дороти скользнула одинокая слезинка, которую Дар Огня тут же смахнул большим пальцем.   - А я люблю, - только и ответил мужчина, уткнувшись своим лбом в её.   Он сказал это так просто, так естественно, словно объяснял нечто само собой разумеющееся, навроде элементарных законов физики.   Индеец отпустил бедро девушки, но её саму отпускать был не намерен. Ладони Дороти легли в его, большие и шершавые, и она невольно залюбовалась тем, как гармонично смотрелась её белоснежная кожа рядом с его, смуглой и опалённой солнцем. Правильно и естественно, словно так и должно быть.   - Люблю, - снова повторил Дар Огня, и Дороти не выдержала.   Такое случается, когда человек слишком долго хранит в себе эмоции, не решаясь поделиться ими, а потом вода прорывается сквозь плотину отчуждения и сомнений, смывая на своём пути и здравый смысл, и благоразумие, унося прочь остатки сожалений и не оставляя ничего, кроме оголённый чувств, самых откровенных и искренних.   Дороти Леннокс было девятнадцать, и пять лет назад она потеряла мать, несколько месяцев мучившуюся от кишечной инфекции, а спустя три года отец скоропалительно принял решение покинуть городок Лейтон, в котором Дороти родилась и выросла, чтобы отправится на поиски лучшей жизни, туда, где его талант торговца мог бы быть выгоден не только ему, но и обществу, сослужив хорошую службу в установлении дружеских отношений между белыми и индейцами.   Дороти Леннокс было девятнадцать, и пускай снаружи она оставалась такой, какой желал видеть её Габриэль – улыбчивой, пухлощёкой девчушкой, резво хлопочущей по дому и внимающей любому его слову, - никто не знал, да и не хотел узнать, что она прятала внутри. Было ли ведомо кому-то, что Дороти любила Шекспира и восхищалась Лаурой Басси, терпеть не могла, когда мужчины сплёвывали себе под ноги, и приходила в бессильную ярость всякий раз, стоило отцу свалить обмененные у индейцев шкуры на её кровать. Её не спрашивали и ею не интересовались, если только не хотели попросить об услуге. И, что самое страшное, Дороти привыкла, что так и должно быть.   Дороти Леннокс было девятнадцать, и она ничего не знала о любви, хотя мечтала познать это волшебное чувство, о котором так проникновенно писал Бард Эйвона. Правда, конец возлюбленных в его произведениях всегда был трагичен, и Дороти надеялась, что её собственная история пойдёт по другому пути.   И вот время пришло, и чувства, всколыхнувшими её серый мир, оказались удивительно похожи на те, что описывал Шекспир.   Дороти сгорала в пожаре и тонула в безбрежном океане. Она то возносилась на вершину блаженства, то падала вниз, как низвергался Люцифер в пучины ада. Она страдала. Она мечтала. Она ненавидела. Она любила.   Увидев, как Дороти сотрясается в беззвучных рыданиях, пока на губах её блуждает полубезумная улыбка, Дар Огня испугался по-настоящему. Он привык или смеяться опасности в лицо, или благоразумно отступать под её натиском, но ни то, ни другое не помогло бы ему сейчас.   Одна из лошадей дёрнула ногой, зафырчала, и Дар Огня как можно скорее притянул Дороти в свои объятия, бездумно водя по волосам, как мечтал сделать уже давно.   - Ну тише, Вехонема’каата’а’e, тише…   - Почему ты меня так называешь? – спросила Дороти между всхлипами.   - Потому что так тебя зовут – Златые Кудри.   - А твоя невеста? Какое имя у неё?   - Вехонема’каата’а’e.   Дороти горько усмехнулась, пряча лицо на груди Дара Огня. Он носил плетённый амулет в форме круга, обрамлённый перьями, точно солнце лучами, и те, щекоча, прошлись по подбородку и носу девушки, так что она чуть было не чихнула.   - Несмешная получается шутка. Твою невесту зовут так же, как и меня.   - Если тебе не нравится, буду называть её по-другому. Дороти. Или Доротея. Я слышал, отец называл тебя так…   - Не надо. Я этого не люблю.   - Как скажешь.   Дар Огня меж тем опустился на землю, в мягкий стог сена, усадив Дороти к себе на колени, и та впервые прижалась к нему первой, устроив ладони на страшном шраме. На ощупь он оказался гладким, точно по нему прошлись рубанком.     Губы Дара Огня коснулись её макушки, оставляя мимолётный поцелуй. Он уже пообещал себе, что настанет день, когда он усыпет поцелуями каждый кусочек её кожи, и умел ждать как никто другой.   - Тебе пора домой. Отец может хватиться тебя в любую минуту.   Дороти не хотелось уходить, но не признать правоту мужчины было бы верхом глупости. Похоже, в будущем ей ещё неоднократно придётся с этим мириться.   - Он не одобрит этого, - Дороти не спрашивала – утверждала.   - Вероятно, так и будет. Боишься, что тебе придётся выбирать?   - Боюсь, что он слишком разозлится из-за моего выбора. Отец может оставить на тебе ещё один шрам.   - Тогда буду рассказывать, что получил его в бою. Всяко лучше, чем простой ожог.   Так вот значит какой сюрприз приготовила ей судьба. В запасе у неё остаётся время до утра – всего ничего, - а потом жизнь изменится, и назад повернуть будет уже нельзя, ибо вряд ли кто-то пустит её обратно. Отец уж точно.   - Я ведь совсем ничего о тебе не знаю.   - Как и я. Но разве это проблема? Того тощего паренька ты, поди, знаешь давно, и как, помогло это знание проникнуться к нему чувствами?   - У тебя есть ответ на всё, не так ли?   Дар Огня пожал плечами.   - Только на то, что мне известно. А известно мне то, что я хочу вернуться домой с тобой, привести в свой типи и наречь своей женой. Что скажешь на это?   Дороти не сказала ничего – не видела толку в пустых словах, на которые они и так разменялись сегодня достаточно. Их красноречие понадобится завтра, а пока… Пока она позволит себе напоследок любить Дара Огня, как умеет она, неумело и неопытно, отдаваясь без остатка, и как любит лишь тот, чьё сердце привыкло не брать, но отдавать многократно.   А в сумерках, за стеной Форт-Бента, в прерии, на земле древних легенд и могучих богов, земле великих предков и таинственных духов, снова завёл свою одинокую песню койот.