Fragmented

Все было по-прежнему: солнечный свет игриво переливался на волнах, сияние отражалось в морской пене там, где оно слегка касалось жемчужного берега. Теплый морской бриз завывал среди выступающих из воды скал; мимо пронеслась заблудшая чайка, нырнув в воду и вынырнув с рыбой, вскоре исчезнувшей в глотке. Воздух пах солью и кремом для загара, тепло проникало под мышцы, заманивая прилечь и понежиться под ласковыми лучами солнца. Все было точно так же, как и шесть лет назад. Проклятие морского змея растворилось гнилью на языке Сугуру, но не его омерзительный вкус заставил горло сжаться, его самого – задыхаться и хвататься за грудь. Пусть он никогда не привыкнет к процессу поглощения, но фигура Сатору и его движение по песчаному пляжу достаточно отвлекали от этого. Сатору был подобен урагану: неустойчивая форма вихрилась на месте, вздымая песок и воду, втягивая в звездную орбиту. Он парил над морем, неподвижный и сосредоточенный на том, чтобы снова и снова прокручивать в мозгу Сугуру образ, словно нерешительный ребенок, отталкивающий от себя кусок еды, который не хочет есть. Они так и не смогли «переварить» Рико. Было ужасно думать о том, что смерть молодой девушки оказалась лишь вспышкой, эпизодом в их жизнях, напоминающих затянувшееся крушение поезда. Ее последние вздохи исчезают под дыханием Сатору, ее память отодвигается все дальше и дальше – для того, чтобы они могли разобраться с этим позже. Но между попытками разобраться в том, кем они были, и попытками выжить в той форме, которую они для себя создали, позже так и не наступило. Они продолжали совершать одни и те же ошибки: оба слишком привыкшие давить на себя, сквозь стиснутые зубы учась сталкиваться с ситуацией лоб в лоб. Порыв ветра унес Сатору подальше в воду, остальное тело вскоре последовало за ним и приняло форму столь же знакомую, сколь и душераздирающую. Всегда было тяжело наблюдать, как Сатору меняет свой облик, но видеть его в школьной форме стало привычным зрелищем. Однако Сатору в таком виде — в плавках и рубашке, с солнечными очками, надвинутыми поверх его двух человеческих глаз, было полной противоположностью. Сугуру вздохнул, борясь с удушающим чувством вины. Оно было настолько запутанное и сложное, что невозможно было определить, чье оно — Сатору или его собственное. Когда они были детьми, это же чувство вины гноилось под костями и превращало слизистую желудка в серу. Теперь они стали старше, под глазами Сугуру появились морщинки от десятков бессонных ночей, а из шрамов Сатору утекали галактики. Теперь Сугуру мог только смотреть на ребенка, которым он был, и жалеть его без всякой ненависти. — Мы поступили так, как считали лучшим, Сатору, ты же знаешь, — прошептал он, подходя сзади, шаг за шагом, не желая пугать резкими движениями. Ему не стоило беспокоиться; как только его пальцы эфемерно коснулись плеча Сатору, тот откинулся назад, растворяясь в объятиях Сугуру, хотя его взгляд все еще оставался устремленным вперед. — Я заставил нас тогда остаться. — Голос Сатору был искаженным и приглушенным, как шипящий огонек умирающей звезды, как песчинки в песочных часах, отмеряющих бег времени. — Если бы мы вернулись раньше- — Бессмысленно думать об этом сейчас. — Я хотел, чтобы она играла, чтобы она смеялась, чтобы она еще немного побыла ребенком. Я считал—, считал—, считал.. — Сатору перескакивал и заикался, напоминая заезженную пластинку. Сугуру закрыл глаза, пытаясь дышать сквозь захлестывающие его легкие волны горя. Воспоминания, которые Сатору сохранил о своей человеческой жизни, всегда были непредсказуемыми. В хорошие дни он мог бы рассказать Сугуру, как они провели вместе последний Новый год при жизни; в по-настоящему плохие дни он не мог с полной уверенностью узнать Ягу. Его детство всегда было самым туманным. Если школьные годы — насыщенное цветение, чьи цветы эпизодами срывали порывы смерти, то детство было погасшей свечой, время от времени вспыхивающей едва заметными огарками. Но теперь эти воспоминания проносились в черепе Сугуру, серые, такие тусклые и далекие. Скорее представления, чем реальные образы: золотой лавр, возложенный на слишком юную голову; бремя ответственности и ожиданий; ужасающее осознание того, что жизнь была утрачена уже в силу того, что он родился символом, а не личностью. Сугуру было слишком просто закрыть глаза и вызвать в памяти образ Сатору шестилетней давности, с ярко-голубыми глазами, смотрящими на Рико; мягкий изгиб губ, вызванный узнаванием кого-то, кто был там же. Вместо этого он сосредоточился на своих воспоминаниях о Рико. Он прижался головой к плечу Сатору и глубоко вздохнул, пока звезды не защекотали ему ноздри. Он подумал о молодой девушке, которая смеялась так громко, что ее смех звенел по всему пляжу. Любопытная, озорная и неугомонная, по энергии и живости она легко сравнится с Сатору. Всего четырнадцать. Она встретила свой конец с большим мужеством, чем с тем, с которым Сугуру смог бы собраться для своего собственного. Именно таких детей воспитывал мир шаманов: крепких новичков, которые жили так ярко только потому, что знали о своей слишком ранней смерти. Искать смысл в туманной судьбе, бежать с каждой секундой на счету — потому что завтрашний день был неопределенным с того момента, как они прозрели и встретились с самой уродливой стороной человечества. — Теперь мы защищаем их, Сатору, — шептал он, потому что должен был заставить их обоих поверить в это. — Ничего подобного больше не случится. Сугуру давно поклялся, что никогда не будет тем взрослым, который позволит подросткам столкнуться с неминуемой гибелью. Если их борьба и боль, их мученичество и отшельничество, могли иметь какой-то смысл, то он хотел, чтобы это было так. Их собственное будущее разлетелось на куски со смертью Сатору, но даже этими раздробленными руками они все еще могли нарисовать более светлое будущее для тех, в чьих сердцах еще теплилась надежда. Сатору снова обернулся аморфной массой, обвиваясь вокруг торса Сугуру и укладывая голову на плечо, откуда было легко подставляться под нежную ласку и поцелуи. Сугуру послушно повиновался и запустил пальцы в волосы Сатору, притягивая его к себе и прижимаясь губами к виску. Тихое, удовлетворенное урчание пронеслось по жидкому телу. Несмотря на все горе. Сатору, наверное, было тяжелее. Он мог так потеряться во времени, особенно когда вспоминал те последние дни. Сугуру старел и покрывался шрамами, покорно хороня старые раны. Сатору мог бы справляться так же, если бы его проклятая часть не зациклилась на этой старой травме, постоянно возвращая его к концу, который был их началом. Но Сугуру больше не изводился злостью и не страдал. Теперь он не чувствовал, как сгорает изнутри, когда ответственность слишком требовательно давила на его плечи. Он мог справиться с горем Сатору так же хорошо, как со своим собственным. По крайней мере, это никогда не длилось долго — эти отрешенные, траурные настроения. Сатору всегда был движением вперед и переменами. — Сугуру? Сугуру, Сугуру, Сугуру? — Да, Сатору? — Я хочу попрощаться как следует. Сугуру не нужно было спрашивать, чтобы понять. Он повел их обратно в город, Сатору растекся ему на плечи незаметной тенью, несмотря на свою чудовищность. Было несложно найти цветочный магазин, небольшой и притаившийся в углу возле более крупных и привлекательных для туристов. Тем не менее, прекрасно цветущий — разноцветные лепестки украшали каждый дюйм пространства. Сугуру казалось, что он попал в страну чудес, совершенно отличную от переполненной кровью реальности, которую он называл домом. — Это для девушки, дорогуша? — спросила пожилая женщина на кассе, ее теплая улыбка светилась под морем морщин, когда Сугуру положил букет белых лилий. — Просто друг, — ответил Сугуру, но Сатору уже бесился и шипел, ревниво впиваясь маленькими коготками в плечи, пока Сугуру не смирился и не купил еще и красную розу. — Ты знал, за чем мы пришли, идиот. Что ты вообще будешь с этим делать? — сказал Сугуру, как только они вышли на улицу и направились обратно на пляж. Сатору склонился над его плечом, пока Сугуру возился с букетом, вытаскивая розу из середины. Он просил, чтобы собрали отдельно, но старушка упрямо сделала так, как считала нужным, добродушно посмеиваясь и похлопывая его по руке. Он протянул розу Сатору прямо под нос и получил ответ наглядно — Сатору разжал челюсти и проглотил ее целиком. Сугуру только вздохнул и погладил его по голове, пока Сатору снова не свернулся у него на плечах, отзываясь волной удовлетворенного урчания. Он лишь надеялся, что Рико будет так же рада их жесту. Они вернулись на пляж, когда солнце уже садилось. Небо расцвело, словно вишневый сад, а вода окрасилась в персиковые и мандариновые тона. Сугуру ступил на мелководье и позволил Сатору каскадом стечь по его груди, в спешке унося цветы к воде. Он струился среди волн, толкая цветы в море, оставляя их один за другим на волю переменчивого течения, пока он снова не вернулся на плечи Сугуру. Сатору прислонился головой к голове Сугуру, когтистая рука нашла его. Их пальцы переплелись чересчур нежно — нельзя было и подумать, что Сатору сделан из смерти. Сугуру поцеловал его за ухом и запустил руку в волосы, пока последние лучи дневного света касались их кожи. Лилии плавно покачивались на воде, мирно и медленно уносимые отливом в море, навстречу краснеющему вечеру и успокаивающему затишью ночи. Все еще было тяжело смотреть на окрашенную в розовый цвет воду и не видеть кровь. Рико навсегда останется их первой настоящей потерей, мерцающим смехом, оборвавшимся слишком быстро. Они выжили, в то время как она — нет, даже если они смогли только потому, что умерли иначе, чем она.   Они сделали для нее все, что могли. И больше ничего не могли, кроме как сохранить память о ней. Постараться сделать так, чтобы не было больше молодых девушек, последними словами которых было желание пожить еще хотя бы немного.