Нефритовый змей в бамбуковой роще

– Как, скажите мне, это могло произойти? Как!? Двое адептов Цаньцао бледнели и задыхались, покрываясь холодным потом, под ледяным взглядом главы Цанцюншань. Обычно мягкий и уступчивый Юэ Цинъюань в моменты гнева внушал страх даже самым стойким заклинателям. Сейчас же одно лишь его лицо, искаженное самым настоящим бешенством, могло обратить в бегство с сотню священных демонов, не меньше. Двое несчастных, вызвавших на себя гнев одного из сильнейших совершенствующихся, молчали. Вина их была невелика – не уследили за одним из гостей из павильона Белых Цветов, но с точки зрения главы школы, этот проступок был худшим злодеянием за историю существования школы. Посверлив поникших адептов взглядом еще мгновение, Юэ Цинъюань раздраженно махнул рукой: – Пошли вон! Двадцать плетей каждому, – и обоих точком силы выволокло из комнаты. Массивные двери из цельного куска ляодунского дуба захлопнулись за ними с тревожащим душу звуком, тяжелым, как надгробная плита. Властвующий вот уже тридцать три года глава школы Двенадцати пиков бессильно склонился над россыпью бумаг и свитков на столе, неловко опираясь на подрагивающие руки. Всплеск бешенства прошел, как не бывало, оставив во рту привкус горечи. Тени в углу комнаты шевельнулись. Юэ Цинъюань даже не скосил туда взгляд, потер пальцами переносицу, стараясь вернуть ясность мыслям, и раздраженно проговорил: – Если есть, что сказать – говори и уходи. – Вы сегодня удивительно приветливы, – Му Цинфан, все это время наблюдавший за своеобразным допросом адептов со своего скраденного тьмой места, насмешливо хмыкнул, – Зря наказал юнцов, разве ж ты сам не просмотрел Шэнь Цинцю вместе с ними? Вижу, его талант в использовании тайных троп только вырос... Чего не скажу о тебе, Юэ-шисюн. – Му-шиди, у этого есть и более важные задачи, чем выслушивать твой ничем не оправданный сарказм. Не думал сменить одежды? Оттенок цин тебе был бы необычайно к лицу. Главный лекарь Цанцюн на это только фыркнул. Ему, собственно, тоже было чем заняться, и трата времени на бесполезные словесные пикировки, больше приличествующие дворцу Хуаньхуа, истощали его моральные силы. – Что ж, с разрешения главы школы, этот вернеться на Цаньцао – возможно, Шэнь Цинцю будет достаточно благоразумен, чтобы самостоятельно вернуться в лечебные палаты. Впрочем... кхм, – запнулся он на мгновение, отряхнул несуществующие пылинки с расшитого золотой нитью рукава, – кхм, этот не стал бы на это надеяться. Мы оба, – Му Цинфан выразительно смерил взглядом Цинъюаня, – слишком хорошо знаем его. – Да, – тяжело вздохнул мастер пика Цюндин, – слишком хорошо... Буквы в свитках перед ним почему-то плыли и прыгали перед глазами. Он потер переносицу еще раз, коснулся лба и висков – голову будто сдавливало медленно раскаляющимся железным обручем. Лицо Му Цинфана оказалось вдруг слишком близко, лекарь что-то запальчиво втолковывал ему, прощупывая течение ци на безвольном запястье, но Юэ Цинъюань не разобрал ни слова – сердце билось, казалось ему, с утроенной силой прямо в горле, заглушая слова, и на него вдруг нестерпимо навалилась сонливость. В груди больно потянуло, он отвлекся на это мимолетное ощущение... и вдруг вскинулся весь, встряхнулся, морщась от неприятно жалящей озоновой ци Му Цинфана. – Ты идиот, Юэ-шисюн, – наконец разобрал он слова мастера Цаньцао. Хотелось было возразить, но тянущая боль в среднем даньтяне и катастрофический отток сил все же подтверждали нелестные слова. Юэ Цинъюань поднялся, шатаясь будто перепивший паленой байцзю бродяга, и как мог быстро направился к дверям. Му Цинфан, ругаясь самыми неприглядными словами, поспешил за ним, уже поняв причину недомогания главы. Идиот - было самым ласковым из них. Уже на полпути до Цинцзин, когда колени перестали подгибаться, а зрение - двоиться, он позволил себе остановиться на миг, раздумывая, не полететь ли на мече, презрев правила в пользу эфективности. – Нужно ли нам по дороге навестить Сяньшу и Бачжань, или ты, как всегда, взвалил все на свои плечи? Недовольством шиди Му можно было рушить горы и повергать царства, но у Юэ Цинъюаня не было ни времени, ни сил, ни желания как-то на это реагировать. Поэтому он, молча продолжив путь, не рискнув, впрочем, лететь на мече, снова оставил целителя позади. Тот, судя по всему, понял молчание главы школы по-своему, потому что поток ругательств, извергаемых его ртом, стал просто неостановим. Пик Искусств возник перед глазами спустя несколько минут, недружелюбно толкнул в ноги, хлестнул тяжелой, удушающей ци, словно поджигая нервные оканчания. Юэ Цинъюань с присвистом втянул воздух сквозь зубы и упрямо зашагал вперед, продираясь сквозь агрессивный поток природной энергии, защищая следующего за ним лекаря. Привычно короткий путь до бамбуковой хижины мастера пика растянулся, дорога под ногами петляла и путалась, пестрела бритвенно-острыми камнями, непрозрачно намекая, насколько гостям здесь не рады. Упрямство Цинъюаня было сильнее. Как он и предполагал, густое сплетение защитного барьера рухнуло – совсем недавно кто-то разрушил его, кто-то, знакомый с техниками Цанцюн настолько, чтобы проломить усилия троих сильнейших мастеров школы одним точным, выверенным до миллиметра ударом. Юэ Цинъюаню не нужно многого, чтобы понять, кто именно приложил к этому руку – он, словно натасканная годами ищейка, берет след тонкого, едва уловимого шлейфа колючей иньской ци. Он почти чувствует знакомый запах: свежий, терпко-зеленый бамбук и холод, пробирающий до костей, хрустящий на зубах сизо-белым инеем. Он даже не обращает внимания на состояние бамбукового дома, пропускает мимо ушей и пораженное бормотание Му Цинфана – его ведет дальше, вглубь, в самое сердце бамбуковой рощи. Природная энергия взбешенно хлещет его по щекам, колючими, мерзлыми пальцами дерет нутро, стремясь добраться до духовных вен и ядра. Ему все равно. Силы его культивации хватает, чтобы продираться сквозь полноценный ураган энергии дальше, к самому центру, где происходит что-то, несоизмеримо важное. Ураган природной ци прекратился, как по щелчку чьих-то пальцев, в тот же миг, когда глава школы перешагнул невидимую, но отчетливо ощутимую границу. Его замутненное зрение выцепило невдалеке высокую плечистую фигуру в цинцзинских одеждах и он, ориентируясь больше на тонкую ниточку ци сяо Цзю, двинулся вперед. Шаг, еще один – воздух будто загустел вокруг, превращаясь в вязкое болото, и каждое движение ему давалось нелегкой ценой. И все же, разочарование настигло его. Фигура перед ним и ростом была выше, и одежды, пусть и пика Цинцзин, но ученические, простого кроя и скудно украшенные – вместо Шэнь Цинцю Юэ Цинъюань нашел только его старшего ученика. Что-то внутри него бесновалось, неистово взъярилось, пробивая себе путь сквозь клетку ребер: в волосах Мин Фаня яркими каплевидными рубинами сверкала заколка Мастера пика. Значит ли это, что Шэнь Цинцю... ушел? Бросил Цанцюн, как его самого когда-то бросил Юэ Ци? Колени Цинъюаня бессильно подогнулись, он грузно опустился на землю, все еще чувствуя искры-отголоски бушующего здесь шторма. У горы наконец сменился хозяин, и можно было почти физически ощутить, как каждая травинка, каждый камень и дерево тянется к своему новому мастеру. – Почему?.. – едва слышно выдохнул он, судорожно впиваясь ногтями в землю, вырывая жмуты травы и ранясь о мелкие, удивительно острые камешки – он не чувствовал физической боли, поскольку боль внутренняя безжалостно терзала его, оглушив белым шумом и ослепив тускло-алой пеленой перед глазами. Мысли метались испуганными мотыльками. Что-то скребло его, беспокоило на грани сознания, и Юэ Цинъюань не нашел в себе силы привычно отмахнуться от тянущего могильным холодом предчувствия. Лицо бывшего старшего ученика тоже потеряло былую одухотворенность, Мин Фань будто только вынырнул из толщи воды, отряхивался и ошеломленно тряс головой, пока совсем не пришел в себя. В тот же миг предчувствие Юэ Цинъюаня взревело дурниной и тело, движимое титаническим усилием воли, ринулось вслед скрывающимся в бамбуковой роще уже-не-ученическим одеждам. Все вокруг слилось, размылось в бесконечную круговерть бело-зеленого цвета, он нёсся чуть позади Мин Фаня, не узнавая совсем эту часть горы – роща здесь была будто бы гуще и выше, тропы – запутаннее. Не веди его ученик Шэнь Цинцю, и даже он, глава школы, заплутал бы здесь на долгие, долгие часы. В воздухе появился легкий, едва уловимый свежий запах. Они приближались к источнику воды, и чем ближе – тем сильнее холодные когти предчувствия сжимали его внутренности: впереди тонкой, ядовито-алой струной трепетала демоническая энергия, едва уловимая, но столь сильная, отравившая самое сердце пика Искусства... Еще несколько мгновений, и перед ним раскинулось все великолепие зеркально-гладкой поверхности небольшого озера, утопленного среди гладкого белого камня и гальки. Однако, несмотря на внешнее спокойствие и излучаемое источником ощущение чистоты, и ему, и Мин Фаню ощутимо тяжело стало дышать – едкая демоническая ци здесь была куда как сильнее, царапала горло и обдирала лёгкие изнутри, клубилась над поверхностью воды едва уловимой сизо-алой дымкой. Что-то, заметно темнее остальной воды и слегка движущееся чуть ли не на дне, привлекло взгляд Юэ Цинъюаня. Не полностью отдавая себе отчёт, он тут же ринулся туда, неловко оскальзываясь на каждом шагу. Озеро впенилось вокруг него, чуть ли не бурлило, но ему всё же удалось пальцами зацепить что-то невесомое и скользкое, опутавшее его руку до самого локтя. Судорожный вздох Мин Фаня, до этого беспокойно наблюдавшего за ним с берега, при виде этого нечто, ранее бывшим шёлковым верхним халалом с лёгкой вышивкой поверх изумрудной ткани, сказал Юэ Цинъюаню больше, чем какие-либо слова. Животное, полное ярости рычание зародилось в глубине его груди. Он всем нутром чувствовал, как ци Шэнь Цинцю обрывается здесь. Ни на одном из двенадцати пиков не ощущалось более его присутствия. Зато место, скрытое от глаз любого постороннего, защищаемое поколениями горных мастеров пика Цинцзин, мерзостно провоняло демоном. Шэнь Цинцю похитили чуть ли не на пороге его дома, и сделал это Небесный демон.

***

Знойный Дворец был погружён во мрак и тишину. Редкие лучи почти уже полной луны не могли пробиться сквозь всю ту тьму, что окутывала бесчисленные дворики, павильоны, лестницы и башни, излишне роскошно украшенные витиеватой лепниной, листами золота и драгоценными камнями. Хаотично развешенные фонари то и дело мигали, угасали и снова загорались, превращая Дворец в почти живое существо, хтоническое чудовище, молчаливое, жаждущее крови. В самом его сердце воздух пропах металлом и похотью, и гуще всего – в покоях императора. Ло Бинхэ уже не обращал внимания на такие мелочи. Стены Дворца не давили на него, как на любого другого демона или человека, а щекочущий ноздри запах мускуса и железа лишь будил в нем еще больше огненно-красной жажды: к женской плоти, удовольствию самого извращенного вида, чужой боли и страху. И он не мог найти в себе силы, хотя бы одну вескую причину противиться своим желаниям. Так что ничего удивительного, что жен, наложниц и рабынь у него становилось лишь больше с каждым днем. Про себя он презрительно хмыкнул – подчиненные его власти правители демонских земель будто только этого и ждали, и в качестве дани мгновенно стали присылать во Дворец несравненных красавиц вместо шелков, книг и вееров. Жалобный полувсхлип вырвал его из размышлений. Тело пенилось слабым возбуждением и он качнулся сильнее, вбиваясь в распростертое под ним тело очередной за сегодня, безымянной женщины. У этой, по крайней мере, были удивительно длинные, гладкие волосы, до того приятные на ощупь, что он намотал растрепанные пряди на кулак, дернул, сильнее прогибая ее под себя – и входить в ее лоно стало еще слаще. Нефритово-белая кожа наложницы расцветилась пурпурно-синими следами его пальцев на руках и бедрах, алые полукруги укусов покрывали горло и плечи замысловатым ожерельем, а сама девушка не могла уже и сопротивляться толком – так долго Ло Бинхэ истязал ее тело. Покорность нравилась ему, будила в нем желание взять все, что было предложено, и даже больше, но что разгоняло кровь в его жилах, взывало к глубинным, жестоким, животным инстинктам, и приносило больше всего наслаждения – сопротивление, отчаянная борьба за жизнь. Чтобы, дав надежду, сломать больнее; сжать в кулаке, ломая кости, будто пойманному воробью, и упиваться бесконечно прекрасным чувством собственного всемогущества, неодолимой силы, перед которой беспомощны все остальные. Поэтому, в погоне за столь опьяняющим ощущением, ударяющем в голову и горячившем кровь лучше всякого вина, его пальцы сжимались все сильнее на тонкой шее наложницы, в какой-то момент перекрыв ей воздух полностью. В тот же миг ее лоно восхитительно сжало его, а все тело, еще мгновение назад безвольное и будто бы бескостное, встрепенулось в отчаянной попытке, инстинктивном стремлении к жизни. Короткие тупые ногти заскребли по его ладони и предплечью, не нанеся, впрочем, никакого вреда, а из глубины груди вырывались утихающие с каждым мигом жалостливые хриплые стоны, больше напоминающие раненное животное, чем человека. Удовольствие Ло Бинхэ становилось ярче, он глубоко и часто дышал, подчиняя себе чужую плоть, но вдруг ошеломляюще-острая игла боли пронзила его сердце, мелкими жалящими уколами боль растеклась к затылку, а затем угнездилась прямо между бровей. Демоническая метка пламенела алым, мучая и скручивая спазмами и судорогами не только тело, но и меридианы ци, принося поистине ужасающие мучения. Так же внезапно все прекратилось, но Ло Бинхэ не мог уже укротить тот буйный поток ярости, что разгорелся с одной искры. Кто-то посягнул на его собственность! Кто-то тронул любимую игрушку, неосторожно выброшенную, но все еще нужную ему. Кто-то, сравнимый по силе с ним, Императором! В порыве неистовства он вскочил с ложа, заметался разьяренным тигром по комнате, уничтожая все на своем пути. Вскоре вся роскошная обстановка – мебель, посуда, вазы, книги – превратилась в хлам, обломки былого совершенства, а Император демонов так и не мог прийти в себя и обуздать гнев. Едва накинув прямо на голое тело чудом уцелевшее шэньи, Ло Бинхэ с силой дернул связь, будто за поводок, буквально вырывая сквозь пространство демона, способного разыскать так несвоевременно пропавшего Шэнь Цинцю. В углу комнаты мрак будто сгустился, потек вязкими, густыми каплями, обрисовывая чужой силует, ударило холодом Северных земель, пробирающим до костей, каким-то злым и колючим, изморозь витиеватой вязью поползла по стенам и потолку, превращая покои императора в настоящий ледяной склеп. Еще несколько ударов сердца – и из мрака вышагнула высокая фигура. Мобэй-цзюнь, бесстрастный и непоколебимый, как тысячелетний ледник, легко поклонился ему, звеня десятками серебристых цепочек в волосах и на одеяниях, и безмолвно замер в ожидании. Едва видимо скривившись, Ло Бинхэ бросил в него треснувшим пополам веером с изящным рисунком бамбука и, таки не удержав злобного рычания, приказал: – Найди его и приведи ко мне. Живым, – и еще мгновение подумав, добавил: – но необязательно целым. Мобэй, так и не произнеся ни слова, зажал веер между пальцев, кивнул и скрылся в портале. В двери его покоев кто-то робко поскребся. Ло Бинхэ провел ладонью по лицу, задышал глубоко и размеренно, внутри все еще бурля жаждой крови. Глянул в окно – горизонт уже зарозовел, предвещая скорый рассвет. Значит, это слуги пришли и терпеливо ожидают высочайшего дозволения войти. Он едва уловимо махнул рукой – и дверь распахнулась, впуская горстку служанок, растерянно замерших при виде царящего в покоях погрома. Ло Бинхэ же, не обращая на них и толики лишнего внимания, пошел прочь: в его землях всегда находятся бунтовщики, и может, выпустив кому-нибудь кишки, он все-таки приглушит в себе это ужасающее, гложущее сознание чувство. Уже в дверях он зацепил за локоть Ша Хуалин, служащую сейчас хранительницей его покоев, и все сильнее алеющим взглядом указал на разворошенное ложе: – Убери. И ускорил шаг, предвкушая грядущее кровопролитие. Тишина зазвенела в покоях, стоило императору уйти. Служанки тихо, словно мыши, копошились, пытаясь привести комнату в порядок в кратчайшие сроки. Ша Хуалин прошла мимо них к ложу, шурша тяжелыми темно-багровыми одеяниями. Юная дева раскинулась на простынях раненной птицей, нагая, и вместо украшений на ней – лишь следы неистовой страсти. Демоница осторожно прикоснулась к ней, убрала мешающиеся волосы и невесомо дотронулась до истерзанной шеи в надежде услышать биение ее сердца. Увы, прошел миг, затем еще один – и лишь гулкая тишина была ответом Хуалин. Она выдохнула, едва заметно прикусила губы изнутри и принялась за почти уже привычное дело: укутала тело наложницы в заранее приговленный белый шелк и затем отнесла вниз, глубоко в подземелья, где от красавицы-наложницы всего за пару дней не останется даже следа. Уже позднее, когда солнце полностью показалось и осветило дворец, Ша Хуалин нашла одну нужную ей свинцовую табличку среди нескольких сотен других, сжала ее в руке. – Прощай, Джао Яо. И переломила, как десятки до нее.