Нефритовый змей в бамбуковой роще

Просыпаться в новом, смутно знакомом месте, выныривая из полусна-полузабвения будто бы из толщи ледяной воды, похоже, входит у него в привычку. Шэнь Цинцю, откровенно говоря, даже не знает, как реагировать на эту поистине смехотворную ситуацию. Его — похитили. Опять. Хочеться рассмеяться. У него внутри, где-то рядом с беспокойным дяньтянем, зреет это едва уловимое, щекочущее внутренности чувство темного веселья. И встречаясь взглядом с внимательно его рассматривающим Тяньлан-цзюнем, он все же не сдерживается. Его смех звенит, отбивается дробным эхо от каменных стен — и небесный демон тянет уголки четко очерченных губ в ответном злом веселье. — Мастер Шэнь с каждой новой встречей преподносит сюрпризы, — голос демона низкий, почти урчащий, и от его звука мурашки ползут у Юаня вниз по спине и, казалось бы, каждый волосок становится дыбом. Он пришел в себя всего пару минут назад, разбуженный необыкновенным осязанием тепла и звенящей легкости во всем теле. Не иначе, как отголоски глубокого сна туманят его разум, раз он бездумно тут же отвечает: — Не мастер. Тяньлан-цзюнь насмешливо-вопросительно вздергивает бровь, всем своим видом тут же демонстрирует интерес. — Я уже давно не мастер пика Цинцзин. Мой титул, как и гуань, также официально переданы моему приеемнику, так что нет нужды называть меня мастером, — покорно обьясняет Юань. — Ха, — будто бы удивленно выдыхает демон и лениво выбирается из-под укрывающей их обоих тонкой накидки, устраиваясь удобнее. У Шэнь Цинцю мгновенно перед глазами мелькает картинка довольного жизнью, упитанного кота, и он едва сдерживает инстинктивное желание потрогать демона — вдруг тот тоже мурчать умеет? И тут же мысленно выдает себе оплеуху: что за чушь в голову лезет?! — Как тогда насчет великого мастера? — невозмутимо продолжает мужчина. — Нет, — сходу отвергает Шэнь Цинцю и глаза демона напротив тут же загораются пакостным огоньком. Желание — и возможность — доводить людей до крайней степени смущенного раздражения, похоже, все еще любимое занятие Тяньлан-цзюня. Цинцю чувствует, как теплеют кончики пальцев, как набирает обороты сердцебиение, все быстрее разнося кровь по венам. Как пульсирует прямо в висках знакомое, живое и отчаянное желание упорно стоять на своем. Даже в такой, казалось бы, мелочи. Если бы не накатывающая приливными волнами теплая, сонная нега, Цинцю точно попытался бы вскочить с импровизированного ложа, отгородиться ледяным взглядом и, например, многослойным ханьфу или любимым веером — чтобы казаться куда устойчивее, чем есть на самом деле. Но у него сейчас — только пришедшая в покой ци, едва схватившиеся свежей коркой раны души и тела, и тонкая шелковая накидка на двоих с, пожалуй, сильнейшим демоном всего этого чертового мира, который, по непонятной самому Цинцю причине, возможно, из мимолетной прихоти или же минувшей приязни — снова похитил спас его. — Шшшумно, — тихое шипение откуда-то снизу было равноценно кувшину ледяной воды, вылитой за шиворот. Непроизвольно он застыл, не обращая внимания на откровенно веселящегося Тяньлан-цзюня, взглядом пытаясь найти источник звука. Спустя мгновение складки накидки зашевелились, взгляд уловил отблеск темно-изумрудной чешуи — и вот совсем небольшая змея лениво расправила кольца, позволяя себя рассмотреть, а затем неторопливо обвилась вокруг услужливо подставленного предплечья демона. Не то, чтобы Цинцю видел в своей жизни много змей, но взгляд конкретно этой — немигающе-пристальный, темный, как воды самого глубокого озера — был ему отчего-то знаком. Так аккуратно, будто от этого зависела вся его жизнь (хотя может оно так и было), он медленно приблизился и, чувствуя камнем давящее на него сомнение, потянулся к змею. — Великий мастер Шэнь все же пугающе проницателен, — фыркнул на это демон и, не дав заклинателю и мгновения, вложил в подрагивающие ладони гибкое змеиное тело. Цинцю рефлекторно слегка сжал пальцы, удерживая — и тут же был пойман полуночным взглядом. В глубине змеиных зрачков светилась искра разума, невозможная для простого животного. Прямо под тонкими зазубренными чешуйками билась полноводной рекой духовная энергия. Всего мгновение физического контакта — и вспышка узнавания, горечи, перемешанной с сожалением и сочувствием, заставила Цинцю со свистом выдохнуть. Он все еще помнил вкус этого сожаления из глубин пещер горного хребта Майгу и свое собственное бессилие сделать хоть что-то, как тогда велело его сердце. Едва ощутимо он погладил довольно прикрывшего глаза Чжучжи-лана, наконец видя знакомые черты сквозь новую оболочку, и вопросительно уставился уже снова на Тяньлан-цзюня. — Ах, мастер Шэнь так жесток, даже не спрашивает, как же ты выжил, племянник, — хмыкнул демон и змей в ответ зашипел что-то неразборчивое (Шэнь Цинцю мог бы поклясться, что и нецензурное). — Разве это важно — как? — тихо пробормотал он сам. Весь этот мир, порожденный одним небезызвестным писателем с дурным вкусом и откровенно глупыми фантазиями, на взгляд Цинцю был похож на лоскутное одеяло, тут и там зияющее прорехами в перерывах между жестокостью и постельными игрищами главного героя. Что бы он ни делал, как бы не силился проложить тропу в другую сторону — сам мир то и дело подкидывал ему все больше камней на пути, заставляя спотыкаться, падать и изрядно изваляться в дорожной пыли в попытках это одеяло сшить в кучу. Каждая такая «ниточка» далась ему ценой постоянной гонки за свою жизнь — и иногда он ненавидел себя за то имя, что теперь должен был принимать, как свое, лицо, что принадлежало теперь ему — одновременно похожее и не похожее на него самого, а оттого куда более невыносимое. И вот, спустя годы бесчестной игры Системы в одни — его же — ворота, теперь единственная мысль пульсировала в его сознании, болезненно-жгучая, воспаленная по краям и сочащаяся глубокой обидой и бесконечным разочарованием: а нужно ли было? Стоило ли прилагать столько усилий, если результат — тот же, что и «прописал» этому миру Самолет, вырастив свое детище на потеху жаждущим крови, насилия и секса читателям. Эта мысль была поистине разрушающей. Что если он, ослепленный своим стремлением к жизни, к желанию быть кому-то нужным, исключительным, незаменимым… любимым… Что, если он просто принял желанное за действительное, одурманенный щенячьим взглядом и нарочитой безобидностью? На солнце ведь пятен не видно… на первый взгляд. И если это не так, если все его действия не были напрасны — что же он делает здесь, в неизвестной пещере, баюкая на ладонях хрупкое вместилище души Чжучжи-лана, единственного из всех, кто избежал — или почти избежал — своей судьбы, прописанной глупым сюжетом третьесортной новеллы? Брошенный своими друзьями, соратниками, боевыми братьями и сестрами, что отвернулись от него в тот же миг, как он посмел предать их ожидания. Брошенный даже своим мужем… Может… Стоило просто сдаться, когда все не зашло еще слишком далеко? Вместо того, чтобы следовать за Системой — очевидно ложным, но очень ярким маяком, обещавшим все, что только можно пожелать, и в итоге заведшим его в такие глубины, откуда он сам уже не может найти дороги. Ведь даже жизнь Чжучжи-лана, несправедливо обделенного вниманием оригинального сюжета, была спасена не его руками, а лишь стечением обстоятельств. Так кто поручится, что судьба, прописанная в самой сути этого мира, не возьмет свое? Не возмет и его самого, перед этим еще помучав как следует, отняв его тело и разум, измучав болью и сомнениями, а затем стерев его в угоду Судьбе — розчеркам чернил на бумаге. Шэнь Цинцю мимолетно провел свободной рукой по лицу, чувствуя как горячо и мокро стало щекам. Эмоции же бурлили внутри него так сильно, словно копившееся годами раздражение, гнев, обреченность, растерянность, грусть, ненависть одновременно вырвались из глубин его души, подобно проснувшемуся тысячелетия до того спящему вулкану, и теперь все это кипит, разьедает внутренности неостановимым жаром, отравляет его легкие ядовитым дымом, оставляя после себя выжженую до черноты пустыню. Немую и бесплодную. Мертвую. Тепло чешуи скользнуло вдруг с ладони по предплечью, выше, к плечу, а затем гибкое тело легко обвилось вокруг шеи заклинателя, будто в такой способ змей пытался утешить его, что, конечно-же, было маловероятно. Но Цинцю почему-то поддался, вцепился в эту безмолвную поддержку, в ощущение присутствия рядом — неумолимой силы, сейчас гораздо, несравнимо больше него самого. И… дышать стало… легче? Император демонов вдруг тоже оказался намного ближе. Веселье сошло с его лица, растаяв, как первый снег — лишь обострив черты лица и усилив тьму в глубине зрачков. Узкие сильные ладони помогли заклинателю приподняться, сильнее опираясь на резное изголовье ложа, тут же стирая прикосновение, а затем Тяньлан-цзюнь заговорил, тихо, вкрадчиво, будто успокаивая норовистое животное: — Мастеру Шэню не нужно так переживать. Его духовное ядро в целости и сохранности, даже даньтяни и меридианы пострадали меньше, чем можно было ожидать. Так что поползает так десяток-другой лет, и снова сможет ходить на двух ногах. Если не будет так растрачивать и без того скудный запас ци. — Это потому, что он Небесный демон? — так же тихо спросил Цинцю, безотчетно чувствуя прилив облегчения. Небесные демоны… Даже сейчас и ему самому, и кому бы то ни было еще, включая «создателя» этого мира, было известно настолько мало про них, что было даже несколько смешно. Вот что стоило Самолету прописать о них чуть больше, чуть понятнее, чтобы незадачливым попаданцам не приходилось потом блуждать в хаотичном переплетении фантазий и лжи, за бешенные суммы баллов выпрашивая крохи истинной информации у Системы? Не говоря уже про усилия, которые пришлось прилагать, просеивая частым ситом уже изложенные в ПГБД факты, чтобы, в конце концов обнаружить несостыковки тут и там. Это… просто невыносимо! Еще больше из-за того, что единственный полноценный Небесный демон первую половину новеллы разлагался под горой Байлу — а потом, в водовороте событий не было и минутки выспросить у него хоть что-то: свою бы шкурку сберечь. Хотя — Шэнь Цинцю мог поспорить — рассказать он мог очень много всего. Чжучжи-лан же, насколько он мог знать, был Небесным демоном лишь наполовину, на вторую же — змеедемоном, отчего начало его жизни тоже не отличалось благоденсвием и могуществом. Ну и конечно Ло Бинхэ… Разочаровавший больше всего, в конечном итоге. О последнем Шэнь Цинцю предпочитал не думать вовсе, не говоря уже о предметном анализе демонического проявления в Бинхэ. Однако что-то внутри него вдруг вспыхнуло огоньком заинтересованности, какая-то незнакомая, весьма любопытная часть него самого, жаждущая добраться до новой, будоражащей разум информации. Так что он и сам не заметил, как придвинулся чуть ближе к хитро улыбающемуся демону, будто в попытке еще лучше расслышать его. — А это, пожалуй, загадка даже для меня, — фыркнул мужчина в ответ на последовавший возмущенный вздох, — Кровь Небесных демонов непредсказуема. Даже кто-то другой из моего рода на месте племянника уже давно бы умер, так что вопрос здесь скорее в его упрямстве и удачном стечении обстоятельств, чем в происхождении. Хотя, конечно, и оно в какой-то мере сыграло свою роль. — Как это? — Ах, какой же ты любопытный, Шэнь Цинцю, — взгляд Тяньлан-цзюня на мгновение помрачнел, — Каждый Небесный демон это своего рода испытание для этого мира. Мы не рождаемся просто так и не умираем без последствий для всего, что нас окружает. И даже несмотря на схожие способности, ни один из нас не похож на другого. — Чжучжи-лан Небесный демон лишь наполовину, — полуспросил Цинцю. — Да, — согласился демон, — но он, все же, демон, как ни посмотри. Если же я приведу в пример другого полукровку… Шэнь Цинцю невольно вздрогнул, поняв, о ком именно сейчас пойдет речь. — Такие, как он, умирали еще в утробе, забирая и жизни своих матерей. Так что это… поистине чудо. — Чудовище, — едва слышно поправил заклинатель. — Не буду спорить, — зло оскалился на это Тяньлан-цзюнь. Очевидно, ни ему самому, ни замершему Чжучжи-лану, ни, конечно же, Шэнь Цинцю, не хотелось и дальше обсуждать Ло Бинхэ. Но для себя заклинатель сделал странный вывод: именно происхождение Бинхэ предопределило его судьбу. Эту… уникальность. Может, и все остальное — ревность, жестокость, подавляющее собственичество и самомнение — было заложено в смешении его крови. Все самое порочное и темное, что может породить только человеческое сердце, вытащенное наружу и умноженное, доведенное до безумного абсолюта демонической половиной. Вот же ж главный герой!.. По закону жанра, так сказать. Все ведь к нему и сводится. Ему как-то резко стало неуютно. До этого более-менее расслабленная, наполненная сонным умиротворением атмосфера в комнате будто наэлектризовалась с одного лишь упоминания имени Ло Бинхэ, сгустилась, давя невидимым грузом испытываемых Цинцю эмоций, сомнений и бесконечного потока все новых и новых вопросов. Он небезпричинно остро теперь ощущал себя обнаженным, выставленным ранимой изнанкой напоказ. И что еще хуже — перед тем, кто его слабость мог не только заметить, но и использовать в своих интересах. Ведь как бывший Император демонов, и силой, и умом, и проницательностью превосходящий всех остальных во всех трех мирах, мог не знать, что творится во Дворце, считай — у себя под боком? Ах, как же сильно Цинцю хотел бы просто оказаться где-нибудь вдали от всех людей, демонов, заклинателей… Чтобы никто больше не называл его чужим именем, не ждал от него ничего. Не использовал. Не травил ложью. Не причинял боли. Вот оно как, — думал Юань с горечью, — в один момент ты могущественный мастер горного пика школы Цанцюн, стоящий на вершине этого мира, а в следующий — пытаешься сохранить остатки разбитой, никому уже не нужной, гордости. Все внутри него сжалось, спазмами скрутив и так измученное тело. Возникший тяжелый ком в горле мешал не то что говорить — дышать, в уголках глаз запекло и вниз по позвоночнику промчалась кусающая каждый трепещущий нерв дрожь. Шэнь Цинцю униженно боролся с какой-то животной, инстинктивно появившейся потребностью бежать. Просто делать хоть что-то, чтобы эта захватывающая его разум и тело необходимость просто исчезла. Так что пусть даже приливная волна, родившаяся внизу его живота, грозила утопить его, медленно поднималась все выше, пенилась, отчаянно ища хоть какой-нибудь выход, на лице мужчины не отразилось и толики той бури, что царила внутри. Он метафорически застыл на самом краю пропасти. Шаг назад — и взбудораженная энергия уляжеться, оставив его в покое до следующего раза, шаг вперед — и он снова сорвется в безобразное неистовство, не в силах сдержать вымораживающую все живое, в том числе и его самого, ци. Всего два варианта, как у подброшенной Судьбой монетки, остановившейся на мгновение на ребре: рано или поздно одна из сторон все же возмет верх. Чжучжи-лан, до этого игравший роль экзотического украшения, щекотно соскользнул вниз, скрываясь в складках накидки, и Цинцю ощутил искру благодарности — его присутствие само по себе выбивало его из колеи. Взглядом заклинатель бездумно скользил по комнате, пока его рассеянное внимание снова не привлек Тяньлан-цзюнь. Он что-то говорил, прищурившись — его четко очерченные губы двигались, то и дело складываясь в лукавую полуулыбку — но Цинцю не слышал ни слова, всецело поглощенный игрой света в темных, похожих на спелую, пьяную вишню радужках. Уши заложило белым шумом, ци всколыхнулась, забурлила, терзая его изнутри, выплескиваясь алым через горло и нос. Миг — и его скрутило невыносимой судорогой, пронзающей его знакомой болью и холодом. Он не видел, но вокруг него витиеватыми узорами пополз самый настоящий иней, а дыхание замерзало чуть ли не в легких, обращаясь снегом и льдом. Монетка упала. Цинцю, несмотря на все усилия, не мог ничего поделать с телом, предавшим его, и ци, обратившейся против него неукротимым диким зверем. Ему оставались подвласны лишь крохи разума, агонизирующего и угасающего с каждым новым мигом. Все его существо искало спасения — и нашло, как только сильные, изящные ладони обхватили его за плечи, будто бы забирая, впитывая боль из его тела, позволяя дышать полной грудью. Прикосновения демона через тонкую ткань нательной рубашки ощущались всепоглощающим огнем, растекающимся вниз по позвоночнику. Голова закружилась. Ему было сложно сфокусироваться, черты лица мужчины напротив плыли, смазывались в его восприятии в мешанину цвета, так что в конце концов он просто прикрыл глаза, еще ярче воспринимая чужие касания. Его слегка приподняли, укутывая присутствием. Жар тела Тяньлан-цзюня был невыносимым и, Цинцю отчетливо это ощущал, под его кожей голодно гудела его ци, насыщено-алая, яростная, жаждущая и игривая. — Н-не…смей!..– слова царапали горло, он закашлялся, сильнее поддавшись вперед, почти падая в гостеприимно распахнутые обьятия. — Шэнь Цинцю, — рокот голоса наконец достиг его сознания. Так и не открывая глаз, заклинатель вслушивался в ровный тон, низкое звучание, странным образом успокаивающее его, — я не удивлюсь, если после этого ты захочешь меня убить… Ладони двинулись вверх, подцепили край рубашки и потянули, открывая взгляду ключицы и грудь. Ткань повисла на руках, больше мешая и сковывая движения, но Цинцю мало обратил внимание на это — холод внутри него чуть отступил, разжал сковавшие внутренности когти и облегчение, яркое, словно вспышка феерверка, будто заставило его проснуться. –… но иначе уже ты можешь не пережить этот день. Так что… — упрямо продолжал говорить демон. — Нгх, — выдохнул Цинцю, — ты… не посмеешь! Касаться, однако, его не перестали. Тяньлан-цзюнь пока не переходил черту. Наоборот, его теплые пальцы осторожно помассировали затылок, избавив от остатков боли, спустились к шее, легко обхватили прямо под челюстью, слушая постепенно ускоряющийся пульс. Цинцю мог бы обмануться его сдержанностью, если бы не чувствовал, как под совершенной маской голодно гудит демоническая энергия, как она бурлит и жаждет, почти умоляет, сдерживаемая лишь контролем Тяньлан-цзюня — тем, где они соприкасались телами, только что искры не летели. И то, как сильно и быстро стучит сердце напротив, он тоже слышал обостренным слухом. Внутри себя он не нашел отвращения. Как ни странно, присутсвие императора демонов не вызывало в нем того панического ужаса, как тот же Юэ Цинъюань, и, как бы он ни старался, так и не смог разжечь в себе ярость сходством демона с Ло Бинхэ. Может, потому, что сходства эти… почти отсутствовали? — Посмею, — Тяньлан-цзюнь тоже не был каменным. В его руках был мужчина-произведение искусства, прекрасный и переменчивый, словно погода в горах; его можно было сломить, но рано или поздно он поднимется с колен снова, что тот бамбук, неподвластный и самому сильному ветру. И что самое главное — за все то время, что он наблюдает за ним, Тяньлан-цзюню так и не удалось до конца разгадать эту загадку в человеческом обличье. И в какой-то момент помимо интереса в нем проснулась зависть. И жадность. Ласкать Цинцю было упоительно-сладко. О, он бы сделал все возможное и невозможное, чтобы доставить этому мужчине поистине незабываемое удовольствие, присвоить его, взять всеми доступными способами и дать взамен еще больше, заставить это прекрасное тело раз за разом достигать сияющего пика. Он мог бы. Но то, что взято против воли, горчит на вкус. Так что весь свой пыл, всю страсть пришлось укротить и превратить в то, что будет принято, то, от чего будет сложно отказаться. Шэнь Цинцю звонко вскрикнул, стоило чужой ци коснуться его. Густая энергия заполнила его изнутри, потекла лавой через все двенадцать главных меридианов, едва затрагивая нижний дяньтянь — вверх. Она сплеталась с его собственной энергией, едва контролируемой с его стороны, превращаясь в причудливое переплетение ало-золотого. Ему еще ни разу не доводилось испытывать подобного. Все медитации и техники культивации, испробованные ранее, меркли в сравнении с этим. Чужие ладони все также скользили по его телу, почти целомудренно, больше направляя энергию, но жар, рожденный этими касаниями, все разгорался, расцветая ярким возбуждением и желанием. Едва ли он противился, когда губы демона наконец соприкоснулись с его, замыкая круговорот ци. Его руки в поисках опоры судорожно сжались на плечах демона. Его целовали так, будто опасались, что он сбежит в тот же миг, стоит надавить чуть сильнее, но любопытство — худшая его черта — не дало бы этого сделать. Еще чуть-чуть, — сказал сам себе заклинатель, — я останусь еще ненамного. Посмотреть, так ли хорошо будет и дальше. А как только станет плохо… Он приоткрыл губы навстречу, позволяя поцелую углубиться — и рокочущий звук, то ли стон, то ли рычание, полное удовольствия Тяньлан-цзюня, стало ему наградой. В вены будто плеснули кипятка. Цинцю поддался навстречу следующему движению, рухнул в поцелуй с жадностью и пылом, удивившим его самого. Что-то изменилось между ними. Тяньлан-цзюнь превратил касание губ в сладкую пытку, пробудил в Юане что-то яростное и первобытное, до того спавшее внутри оледеневшего кокона, а теперь, вытащенное на свет, оно превратилось в испепеляющее нутро бесстыдство, жажду, толкающую Цинцю самому целовать демона, сминать полные, четко очерченные губы, вылизывать их нежную изнанку и делиться-делиться-делиться бушующей стихией внутри него. Парное совершенствование, — вдруг вспыхнуло у него в мозгу и Цинцю ошеломленно подумал, что и правда — прямо сейчас он бесстыдно соединяется с Тяньлан-цзюнем, едва изведанным, непостижимым демоном, и, судя по всему, наслаждается этим. Ци между ними бежала с набирающей ход скоростью, снова и снова наполняя тела, его иньская ци постепенно слабела, смешиваясь с искрящейся энергией Небесного демона, которой тот не менее щедро делился. Цинцю, распаленный, захваченный ощущениями, обостренными в несколько раз, чувствовал, как концентрированный огонь сгущается внизу живота все сильнее; как слегка подрагивают ладони Тяньлана, оглушенного теми же ощущениями. Он оказался в полуобьятиях демона, поддерживаемый им за поясницу, и, упираясь бедрами по обе стороны мужчины, для Цинцю не было секретом его неистовое желание, скручивающее внутренности сладкой агонией — ведь оно было отзеркаленно от него самого. Тяньлан-цзюнь же, вопреки затопившему его сознание желанию, ласкал человека, кажется, еще осторожнее. Ему выпала честь созерцать великолепную картину потерявшегося в наслаждении Цинцю и он хотел запетчатлеть в своем разуме каждый миг, каждую реакцию сокровища в людском обличье: как тот жмурился, поддаваясь его прикосновениям, как прерывисто и тяжело дышал, то и дело прикусывая влажные, припухшие от поцелуев губы, как все его тело напряглось в ожидании удовольствия, как дрогнули его изогнутые ресницы и как нежный, едва уловимый румянец проступил на его скулах, стоило ему притереться крепче, всерьез, обозначая собственное нетерпение. Его руки невесомо скользили по нефритовой коже, задевая все чувствительные точки. Вот пальцы провели по разлету ключиц, груди, слегка зацепили напряженные соски — Цинцю выгнуло в его руках, его рот распахнулся в беззвучном вскрике, и мужчина не отказал себе в желании проследить путь пальцев уже губами, доводя заклинателя до исступления. Дыхание того вконец сбилось — демон вел ладонями ниже, огладил ребра, поджавшийся живот и, наконец, достиг самого мужского естества Цинцю, вырывая из его груди протяжный, глубокий стон. Он дрожал, всхлипывая на каждое новое движение, запутывал изящные пальцы в кудрях демона, стискивая до приятной боли, неосознанно вздергивая и разводя бедра шире, будто прося большего. Цинцю забыл, что может смущаться. Забыл обо всем мире за границей их с Тяньлан-цзюнем удовольствия — совершенствование таким образом открывало для него новый, неизведанный, но прекрасный мир. Соединяющая их ци открывала их друг другу, обнажала сердцевину, пьянящую и сладкую, как экзотический фрукт — Шэнь Цинцю не мог отказать себе в соблазне вкусить его, хотя бы в этот единственный раз. Перед глазами закружилось алое марево, стоило коснуться его там, внизу. Цинцю будто пронизало молнией насквозь — настолько откровенным, жадным было это касание. Голод совсем не физического характера забурлил в груди, заискрил и зажегся миллионами искр, усиливаясь с каждым мигом. Ему казалось, что еще чуть-чуть — и он просто воспарит, пресытившись безумным переплетением их ци. Так ли ощущалось настоящее вознесение? — Цинцю, — почти на ухо хрипло прошептал ему Тяньлан-цзюнь, отводя взмокшие, прилипшие ко лбу пряди волос с лица. Его губы невесомо скользнули по щеке и запетчатлели крошечный поцелуй за ухом, заставив взрогнуть, — ты совершенен, — выдохнул он. Этого хватило, чтобы утащить Юаня на самое дно и вознести на седьмые небеса. Пламенный ком внутри него расширился, заполнил его всего, до последнего волоска, ци хлынула неостановимым потоком, одиночной волной-убийцей, возводя удовольствие в абсолют. Это было похоже на вспышку, взрыв, отдающий низким гулом и вибрацией. И когда это всепоглощающее наслаждение схлынуло, Цинцю все еще ощущал себя невесомым и наполненным теплом, как воздушный шарик. Произошедшее будто вытянуло из него все кости, он пошатнулся, всем весом опираясь на все еще держащего его демона, и его руки тут же подхватили разморенного заклинателя, укладывая их обоих удобнее. Прямо перед его глазами оказалась шея Тяньлан-цзюня и Цинцю, зная, насколько уязвимое и чувствительное это место, движимый наверное какой-то мстительной игривостью, сомкнул зубы на надплечье. Он скорее почувствовал, как тяжело сглотнул мужчина под ним, а в следующий миг мощная грудь завибрировала едва сдерживаемым смехом. Ты был не прав, — подумал Цинцю, — я сначала замучаю тебя, а только потом убью. Может быть. Его золотое ядро пылало миниатюрным янтарным солнцем, а мыслить получалось как никогда ясно. И, почему-то, все накопленные и надуманные обиды, казалось, куда меньше давили на него. — Я буквально могу слышать, как ворочаются мысли в твоей голове, — спустя какое-то время вклинился в его размышления демон. Цинцю чуть отстранился, вглядываясь в него. Лицо Тяньлан-цзюня было расслабленным, удивительно открытым для кого-то вроде него, и пусть губы его не улыбались, это озорство напополам с интересом проглядывало в темном, пристальном взгляде. — Неужели что-то тревожит тебя? — вкрадчиво продолжил мужчина. — Это, — честно ответил Цинцю, натянув рубашку на плечи — воздух неприятно холодил разгоряченную кожу. Он имел в виду все еще не истаявший иней, сковавший стены, потолок и даже пол на несколько метров вокруг и, конечно же, собственное бессилие угомонить эту способность. — И правда, — Тяньлан-цзюнь кивнул, — кто, если не мастер Шэнь, мог бы стать столь грандиозной загадкой, — он собрал иней, мгновенно растаявший на его ладони и задумчиво окинул взглядом зябко кутающегося заклинателя, — боюсь, я не в силах разгадать ее. Хотя сделать это нужно, пожалуй, в кратчайшие сроки. Он медленно приблизился, прикоснулся к волосам заклинателя, подцепил одну из прядей и Цинцю похолодел: среди черноты резала глаз совершенная белизна, абсолютная и чуть сверкающая, что тот снег. — Есть лишь одно место, где хранятся знания, более древние и страшные, чем на пике Цинцзин. Если мастер Шэнь доверится — я проведу его туда самой безопасной из дорог. Цинцю же оставалось только согласиться, пусть и не сразу. Это место… и вправду хранило в себе все самые древние, страшные и разрушительные знания, запечатанные вместе с их обладателями. И это место, куда сам Шэнь Цинцю ни за что не согласился бы идти по собственной воле. Священная Усыпальница демонов.

***

Северные земли Царства демонов были местом неприветливым. Ужасающий холод и тьма, царившие здесь, забрали множество жизней, как людей и заклинателей, так и демонов. Но даже так, ледяная буря, настигшая все живое на много ли вокруг, была явлением непривычным — а оттого еще более смертоносным для всех. Всех, кроме повелителя этих земель, подобно тени рассекающему пространство, столь же сурового и мрачного, как и его владения. Однако, пусть лицо его было преисполнено отстраненности и холода, внутри демона бушевала буря, подобная той, что свирепствовала за стенами его замка. И ничто, испробованное им за многие дни, не могло ее утишить. Он вихрем ворвался в свои покои, морщась от царящего в ней жара, а затем медленно преодолел оставшиеся шаги до ложа, столь неуверенно, будто каждый шаг мог стать последним в его бессмертной жизни. В ворохе самых разнообразных, самых дорогих и теплых мехов безмолвно и неподвижно лежал его возлюбленный, центр его существования, его душа, непостижимым образом отделенная от тела. Он будто бы спал, все такой же невообразимо прекрасный и желанный, но, увы, ничто в этом мире не могло рассеять этот сон. Ничто, включая Мобэй-цзюня. В конце концов, он опустился на колени, бессильно сгорбившись, цепляясь за истончившееся запястье, отсчитывая удары сердца. Жизнь Шан Цинхуа медленно утекала сквозь пальцы, просачивалась, как вода в песок, капля за каплей. И он ничего не мог с этим поделать. — Ты обещал, что не предашь меня, — тихий голос отразился многоголосым эхо в почти опустевшей комнате, — ты клялся, что останешься со мной и даже смерть не разлучит нас. Ты это сказал. Тогда почему?.. Почему из всех именно ты?.. Если бы он мог, то захлебывался сейчас слезами, задыхаясь разрывающими его сердце чувствами. Но он мог лишь смотреть и надежда его угасала вместе с Шан Цинхуа. — Просто подожди еще, я… Он сжал в ладони жалобно треснувший искуссно расписанный веер, зная наверняка, кому он принадлежит. И шагнул в распахнувшийся портал, так и не закончив.

Я… … спасу тебя. Любой ценой.