Нефритовый змей в бамбуковой роще

Зима в Хэбэе выдалась на удивление мягкой — обычно в это время многие беспризорники замерзали насмерть, не имея сил найти достаточно пропитания и надежного угла, чтобы согреться. Их тела, истощенные, синюшно-фиолетовые, с местами подглоданной собаками и подгнившей плотью, находили уже по весне, когда сходил снег. Шэню неимоверно повезло: в этом году ветры, пусть и пробирали холодом до костей, не принесли с собой снега. Так что и торговцы остались в городе более охотно, да к таким побирушкам, как он, проявляли больше жалости, подбрасывая нераспроданные черствые лепешки и, иногда, мелкие медяки. Он больше любил хлеб. Его, по крайней мере, можно было съесть, в то время как любые деньги он должен был отдать. Однажды он попробовал оставить монетку себе — она была новенькой, больше, чем он когда-либо видел, и очень красиво блестела на солнце. Какой-то благородного вида мужчина в белых летящих одеждах бросил ее ему под ноги, проходя мимо. На следующий день Шэнь Цзю показательно сломали руку перед толпой таких же беспризорников-рабов, вынужденных попрошайничать; чтобы неповадно было — хозяйские глаза видят каждый брошенный рабам цянь . Не то, чтобы он вообще старался клянчить деньги у прохожих. Какая-то внутренняя гордость не давала опускаться до подобного, несмотря на безвыходное положение. Обычно он, вместо того, чтобы цеплять богатых господ на главной улице вместе с ватагой товарищей по несчастью, смиренно садился возле какого-нибудь храма или гостевого дома, и молча наблюдал. Как ни странно, такой подход тоже приносил свои плоды, и нередко Шэнь Цзю миновала доля быть побитым хозяйской палкой за «неприбыльность». Вот и сегодня он не стал делать исключений. Правда, место было новым и довольно сомнительным — рядом с хорошим постоялым двором, но недалеко от Красного квартала. Монетки сыпались в его миску с завидной периодичностью, и к вечеру Шэнь Цзю преступно расслабился. Кто-то с силой дернул его за руку, буквально затаскивая в узкий темный переулок. В лицо пахнуло запахом рисового байцзю, и Шэнь даже вскрикнуть не успел, как его толкнули к стене и придавили весом одутловатого тела. Краем глаза он заметил дорогие фиолетовые одежды — наверняка кто-то из знати. Он попытался было закричать — многолюдная улица была всего в паре чи — но не смог издать и звука. — Господин! Господин, не надо! Мадам Янь уже давно ожидает вас дома, пожалуйта, пойдемте, — голосил чей-то высокий голос. В ответ руки вокруг тела Цзю сжались только сильнее, почти перекрывая возможность дышать. Мужчина над ним раздраженно огрызнулся: — Смеешь поучать меня?! Я сам знаю, когда мне идти домой! А мадам Янь может ждать хоть до самого восхода, что с этого мне? Его потная ладонь рванула тонкую рубаху Шэнь Цзю и тут же нырнула ниже. Юношу передернуло от отвращения. Он задергался, пытаясь вырваться их чужий обьятий, на периферии слуха улавливая нескончаемые причитания, как ему казалось, слуги. — Пожалуйста, господин! Я прошу вас, оставьте мальчика, разве не видите — это один из попрошаек Чан-цянбэя? — Тем лучше, — рассмеялся мужчина. Он приспустил штаны Шэнь Цзю и сунул пальцы меж ягодиц, проникая внутрь и принося боль этим вторжением. Лишенный голоса, Цзю в последней попытке брыкнулся, расцарапывая чужие руки в кровь. Он почувствовал, как хватка мужчины сначала дрогнула, а затем и вовсе ослабела, так, что Шэнь Цзю смог освободиться. Но не успел он обрадоваться свободе, как сильный удар свалил его в дорожную пыль. — Ты! — взбешенно заревел господин, — как посмел ты, грязное животное, отродье гнилой утробы, ранить меня?! С каждым словом он неистово пинал лежащее перед ним тело ногами, не особо заботясь, куда приходится удар. Он говорил что-то еще, его слуга, наверняка зная нрав господина, не подходил близко, но Шэнь Цзю не осознавал этого. Он, как раненный звереныш, беспомощно свернулся в клубок, пытаясь тонкими руками прикрыть голову и хоть как-то защититься от мощных ударов. Спустя какое-то время господин плюнул на избитого до полусмерти мальчишку, потеряв интерес, и двинулся дальше, к Алым павильонам. Его слуга на мгновение остановился рядом, что-то зашуршало, и Шэнь Цзю услышал металлический звон рядом с собой. Ну вот, — подумал он обреченно, — добьет как скотину. Но спустя мяо послышались и удаляющиеся шаги слуги. Когда Цзю смог немного прийти в себя, выпрямиться, не обращая внимания на ноющие синяки и ссадины, и особенно на непослушные сине-бурые руки, он увидел несколько монет, таких же сияющих, как золотая вышивка на одеждах господина. С трудом подобрав их и спрятав за пазуху, он упал полусидя возле стены. Никогда еще в своей короткой жизни он не чувствовал подобной обиды. И страха. Чувства захлестнули его подобно приливной волне. Цзю сглотнул горький комок в горле и сгорбился, отгородившись от всего мира. Лицом он уткнулся в запыленные и ободранные колени, и попытался дышать глубоко и размеренно, заталкивая пережитое далеко на затворки памяти. Вместо этого из груди вырвался жалкий скулеж, а щекам быстро стало горячо и мокро. В первый и последний раз за годы рабства он плакал.

***

Солнце забрежжило на горизонте, подсвечивая алым и огненно-рыжим немногочисленные деревья и золоченные верхушки павильонов. Шэнь Цинцю выдохнул крошечное облачко пара — ночной дождь сделал это утро пронизывающе-прохладным, но, как ни странно, особого дискомфорта его тело не чувствовало. Неожиданно приятно было снова ощущать дыхание горных ветров Цанцюн, а в это время дня, когда даже самые трудолюбивые адепты погружались в сладкую дрему, было как никогда тихо и умиротворенно на любом пике. Шэнь Юань любил этот краткий миг, между первыми искрами рассвета и утренним колоколом, когда все будто бы замирало во времени, как в тягучей капле древесной смолы. Трава мягко пружинила под босыми ногами. Он огляделся и уверенно пошел знакомой дорогой. Здесь, неподалеку от лекарских павильонов, был незаметный спуск, а за ним — узкая, поросшая мхом и папоротником тропка, ведущая прямо на пик Цинцзин. О, как бесился Му Цинфан, когда он, казалось столетия назад, бесследно исчезал из палат, стоило лекарю только отвернутся! Шэнь Цинцю вело смутное желание оказаться в привычном, безопасном месте — так животные интинктивно возвращаются в обжитое и уютное логово, в поисках тепла и исцеления. К чему было противится этому желанию, если он, вывернутый чувствами наружу, сейчас и был больше разумным зверем, чем просветленным бессмертным заклинателем? Шагалось на удивление легко. То ли усердное культивирование в последние годы дало результаты, то ли Му Цинфан совершил чудо исцеления — боль, терзающая его мышцы, кости и внутренности просто… прошла. Не оставив после себя ни единого следа. Зато напоминали о себе духовные вены, то и дело покалывая иголками онемения, да в даньтяне как-то нехорошо тянуло холодом. В отдалении послышался беспокойный шум — несколько адептов недовольно переговаривались, быстро направляясь прямо к Шэнь Цинцю. Он не мог уловить, о чем именно они говорили, но ему совсем не хотелось попасться им на глаза. Тихое утро наполнилось чужим раздражением и будничной суетой — Шэнь Цинцю легкой поступью скользнул на знакомую тропинку, оставляя все это позади. Идти приходилось медленно и осторожно, то и дело пригибаясь под ветвями тюльпановых деревьев и магнолий, или обходя слишком уж разросшиеся кусты шиповника. Мягкая трава и мох под ногами вдруг сменились твердой каменистой почвой пика Искусств. Именно это и было небольшой тайной мастера пика Цинцзин: крошечный разлом, пространственная аномалия, незнамо как и когда появившаяся, позволяла перемещаться между двумя пиками, минуя радужный мост, да вот незадача — строго одному и в определенном расположении духа. Идти стало куда как труднее, но Шэнь Юань только улыбнулся — с Цанцюн было связано много воспоминаний, хороших и плохих, но сама энергия пика Цинцзин, отстраненная и как будто бы уверенно-ленивая, прочно ассоциировалась с защищенностью. На секунду он остановился, оглаживая ладонью стебли бамбука, что стенами окружал тропу по обе стороны. Ци под пальцами текла ровно, сильно, гора явно узнала своего Мастера, не препятствуя ему, но чувствовался в ней и привкус обиды. Шэнь Цинцю отдернул руку и двинулся дальше — он десятилетиями властвовал на этом пике, знал его тайны лучше, чем свои пять пальцев, и сейчас подпудно винил себя, что пришлось все это бросить, оторвать от себя наживую и сбросить обязанности на неготовые к такому грузу плечи. Погрузившись в свои мысли, он и не заметил, как тропа закончилась и впереди показались первые радужные блики небольшого лазурного источника, берега которого были покрыты мелкой молочно-белой галькой. Шэнь Цинцю с удовольствием прошелся по гладким камешкам к небольшому каменистому уступу, откуда удобно было спустить ноги в воду. При желании, узкие каменные ступеньки, выточенные природой, позволяли полностью зайти в источник. Раньше это было его любимое место отдыха, а теперь бурлящее озеро всегда приятно-теплой воды, полное янской ци, пригодится и в непростом деле медитации и внутреннего исцеления. Солнце уже взошло полностью, приятно грея шею и спину. Шэнь Цинцю откинулся назад, опираясь на руки, и осторожно окунул ноги, позволяя воде добираться почти до колен. Янская ци почти сразу хлынула по его меридианам, согревая и возвращая ясность ума. В даньтяне будто бы сначала обдало паром, а затем вязкий, тягучий жар принялся разползаться по всему телу, окутывая теплом и сонной негой. Ему почти не приходилось прикладывать усилий, разгоняя яркую, живую энергию по духовным венам, сначала через нижний даньтянь, щедро зачерпывая густую и пассивную инь ци, разбавляя ее, к верхнему, корню мудрости, а затем вниз, к самому уязвимому месту заклинателя — среднему даньтяню, в нижней части грудной клетки. И самому опасному, да. Энергия после этого сама вязкими каплями стекала ниже, в ся-даньтянь, рассеивая все лишнее, и можно было начинать все сначала. Нахлынули волной свои-чужие воспоминания, будто размытое эхо предрассветного сна. Что-то внутри него содрогнулось… …когда он только пришел на пик Цинцзин, младшим учеником, что медитации цигун, что даосские техники не приносили особого результата, истощаяя тело и ум, мучая недостижимым идеалом на горизонте. Это было источником насмешек и пренебрежения что соучеников (как потомки аристократов могли понять его вообще?), что самого бессмертного мастера, взявшего его на пик скорее из сиюминутной прихоти, чем действительно рассмотрев крохи таланта. В дальнейшем, пусть он и превзошел всех в шести искусствах, больше всего — выполнении ритуалов, стрельбе из лука, пониманию и игре на гуцине, гучжене, эрху и сяо; пусть даже четыре благородных искусства — игра на цине, игра в сянци и го, калиграфия и живопись покорились ему… Ничто из этого не могло сделать его сильным заклинателем. В дальнейшем оказалось, что из всех горных мастеров у него были самые слабые духовные корни, еще и поврежденные пережитым в детстве голодом, побоями, постоянными попытками выжить и, в добавок ко всему, еретическими техниками У Янцзы — последнее, к слову, как считал Шэнь Цинцю, и было причиной постоянных искажений ци, тем, что навсегда сделало недоступным для него поистине великолепные и могущественные техники культивации… Но что уже жалеть о былом? Шэнь Юань растерянно тряхнул головой. Его новое, растительное тело, выращенное из цветка росы луны и солнца ведь было… совершенным. Постаравшись отстраниться от глупых, на его взгляд — да и несомненно напрасных, переживаний, Шэнь сосредоточился на своем внутреннем взоре, наблюдая за всем вокруг, но в энергетическом плане. Место, где он сейчас находился, было одним из безупречных, лучших встреченных им за долгую жизнь мест силы. Этот источник — привилегия, доступная только Мастерам пика Цинцзин — мог посоперничать со знаменитыми пещерами Линси. Вот только пещеры пика Цюндин были полны иньской ци, и Шэнь Цинцю не хотел узнать, что бы с ним стало, посмей он зачерпнуть еще больше этой энергии. В пещеры Линси не проникал свет солнца и луны, ветер, шум внешнего мира, даже само время будто бы тянулось как патока, стоило несколько лишних мгновений поплутать бесчисленными поворотами или задержаться возле зеленоватого пруда в окружении бирюзовых и белых скал. Не от того ли семь из десяти затворяющихся, рискнувших сунуться туда, впадали в искажение ци, не в силах преодолеть чистейшую энергию покоя. Смертельного. Здесь же, в самом сердце бамбуковой рощи, можно было ощутить биение жизни целой горы. Скользнув сознанием чуть глубже, Шэнь Цинцю смог ощутить, как проклевывают рыхлую, жирную землю новые ростки бамбука, как плещутся на недосягаемой глубине мелкие рыбки всех цветов радуги, как целое семейство забавных грызунов селится в подполе бамбуковой хижины… … как бурлят подземные реки, прокладывая себе путь наверх… … как сама гора дышит, пульсирует и трепещет вместе с его собственным сердцебиением. Ощущение чужого взгляда вырвало Шэнь Цинцю из созерцательного состояния. Видение мира в том спектре, что раньше, как он считал, было ему недоступным, поражало воображение буйством красок и «запахов». И чье-то присутствие в непосредственной близости вносило некий диссонанс. — Выходи, я знаю, что ты здесь, — тихо проговорил он, по-детски болтая ногами в воде. — Учитель, — знакомое обращение заставило закаменеть плечи и спину, Шень Цинцю с трудом повернул голову, встречаясь взглядом со светлыми глазами. Статная, крепко сложенная фигура, скрытая тенью, выступила из-за бамбуковых деревьев, и Шэню понадобилась вся его сила духа, чтобы не двинуться с места. Прошло пару мгновений, пока за ненавистным образом Ло Бинхэ его взор заметил и другие, белые с орнаментом цвета цин, одежды, более короткие и прямые волосы, заплетенные сейчас в сложную прическу с серебристым гуанем, и, наконец, знакомое до последней черточки все еще угловатое лицо, сейчас дышащее благородством и уверенностью. — Мин Фань, — сорвалось с губ старшего заклинателя. Неуверенная улыбка тут же расцвела на лице молодого мужчины, преображая его и делая похожим на того озорного и веселого мальчишку, что запечатлела память бессмерного мастера. Мин Фань почти что подбежал к похожему на полуденный мираж Шэнь Цинцю, бухнулся на колени в ученическом поклоне, цепляясь нервными пальцами за тончайший шелк одеяний. — Учитель!.. — сипло выдохнул он и вдруг разрыдался, как много лет назад, впервые оказавшись на руках заклинателя с благородным и отстраненным лицом, разом осиротевший, напуганный и раненный неведомой тварью. — Ну что же ты, в самом деле… — растерялся заклинатель, машинально поглаживая ученика по макушке, — Мин Фань, ты же не призрака увидел. Поднимись, ну-ка! — Учи-и-и-итель! — хлюпнул носом юноша, и, повинуясь, благопристойно сел возле Шэнь Цинцю. Один в один — почтительный ученик, внимающий мудрости старших! — Сколько лет прошло — ни одной весточки от вас, а спрашивать главу Юэ, равно как мастеров других пиков, что лбом биться в каменную стену, — уже ощутимая обида послышалась в звучном голосе, — а вот недавно шум поднялся среди младших… В общем, разные толки ходят, все никак ваше имя в покое не оставят… Шэнь Цинцю в какой-то момент просто прыснул смехом — так забавно Мин Фань причитал на все сразу. Тот только покосился странно, не прерывая тирады, а Шэнь все слушал-слушал… — Подожди, Мин Фань, так, говоришь, давно уже слухи ходят? — Да уже три дня как, — мрачно буркнул тот, насупившись. Вдруг темные глаза его вспыхнули любопытством — похоже, только сейчас молодой заклинатель рассмотрелся, — шицзунь, а это… — Это, как видишь, озеро, — легкомысленно произнес Цинцю. Выражения лица ученика того стоило: Мин Фань надулся, почти как в детстве, когда вместо полубожественного откровения ему открывалась серая обыденность. Сейчас, однако, ученик первым фыркнул на свое же ребячество. — Да, учитель, это озеро с самой сильной энергией ян, которую только встречал этот ученик. И насколько этот знает, такая концентрация ян чрезвычайно полезна при исцелении духовных ран и искажений ци. Почему же сюда не выстроилась целая очередь паломников, как к пещерам Линси? — Все потому, что в этом месте имеют право медитировать только мастера пика Цинцзин, — вздохнул Шэнь Цинцю, и почувствовав легкое покалывание в меридианах — верный признак пресыщения энергией — аккуратно поднялся, поддерживаемый споро подавшим руку учеником. Он неуверенно продолжил путь, шаги его пружинили от легкости, пьянящей и звонкой, воцарившейся после медитации. Но пусть тело и разум пребывали в гармонии, все еще какой-то ниточкой связанные с целым миром через дыхание горы, какое-то смутное несоответствие, тревога подтачивали его изнутри. Шэнь Цинцю никак не мог уловить корень этого беспокойства: на периферии мелькали какие-то туманные обрывки сна, воспоминания, подернутые дымкой, будто ему и не принадлежавшие… Мин Фань бесшумно шагал рядом, не спрашивая у мастера, куда же они направляются, но вскоре тайные тропы сложились во вполне знакомую дорогу, что вывела их прямиком к уединенно стоявшей бамбуковой хижине. Старший заклинатель в одночасье споткнулся, таращась на представшее перед ним зрелище. Древесина когда-то приятного светло-зеленого цвета потемнела до оттенка буро-коричневого и покрылась странного вида пятнами, а крыша отчетливо прохудилась и поросла мхом. Зоркий глаз мог заметить и разнообразные кружева паутины под ступеньками, да и не отсюда ли ранее Шэнь Цинцю слышал шуршание грызунов в подполе? В целом, строение, а иначе это теперь назвать было нельзя, никоим образом не напоминало жилище заклинателя и выглядело… заброшенным. Он перевел посмурневший взгляд на Мин Фаня, и остолбенел от силы обиды, сожаления и растерянности, таившихся в глубине темных глаз. — Это было решение главы Юэ и мастеров Сяньшу и Байчжань — запретить ученикам посещение вашего дома. Как старший ученик, я должен был приглядывать за ним, поддерживать порядок, но… — Не нужно, Мин Фань, — прервал его Шэнь Цинцю, рассматривая тонкую вязь барьера, отгородившего хижину с клочком бамбуковой рощи от остальной школы. Надо же, обитель мастера пика, где еще пятеро мастеров до Шэнь Цинцю традиционно жили и обучали учеников, просто превратили… в посмешище. Как сам Шэнь Цинцю чувствовал себя на каждом собрании мастеров. Гадливая ярость закипела внутри него, взбурлила пузырями неистовой силы, и по какому-то наитию он всего лишь усилием воли направил эту материализированную волну в одно из слабых мест барьера, ударил в скопление линий — и барьер пал, скомканный, испепеленный буквально в клочья. Шэнь Цинцю не чувствовал удовлетворения, почувствовав как болезненно хлестнули волны его силы кого-то на той стороне, откуда поддерживали барьер. Зачерпнув природной ци, почти коснувшись одной из драконьих жил, дикой и пульсирующей, он снова погрузился в то созерцательное состояние, когда сама гора казалась ему живым существом с собственной, несоизмеримо могущественной волей — и будто подталкиваемый этим нечеловеческим разумом, выплеснул всю энергию, смешивая ее с собственной, в одном стремлении, в одном желании. Мир качнулся перед глазами, померк на мгновение, а в следующий миг его уже держал за руку перепуганный Мин Фань. Природная ци схлынула, вернулась к земле, из которой была взята, и шторм внутри самого заклинателя тоже утих, сменяя былое равновесие на ледяную пустыню иньской ци. Часы медитации пошли насмарку! Но не успел он в полной мере предаться этой мысли, как рядом потрясенно прошептал бывший ученик: — А я еще думал, что розказни учеников Цаньцао про снег в середине дашу это галюцинации от злоупотребления благовониями… На нос Шэнь Цинцю упала первая снежинка, не спеша таять. Он передернул плечами от мгновенно засевшего в костях холода, и повернулся к хижине. Такой, какой он ее запомнил десятилетие назад, уходя в демонический мир.

***

Какой-то отрезок времени просто выпал у Шэнь Цинцю из памяти, потому что очнулся он уже в тепле своих покоев. Запах свежего бамбука смешивался с ненавязчивыми, еле уловимыми сандаловыми благовониями — явно Мин Фань постарался — а в самой комнате царил безупречный порядок, все ровно так, как было до его ухода. Ему пришлось с усилием заставить тело подняться с давно забытой твердой, аскетичной постели и переждать пару минут, пока предательское головокружение не уймется. Во рту было сухо, жажда вдруг скрутила внутренности, и Шэнь почувствовал прилив горячей благодарности, увидев заботливо оставленный неподалеку стакан со все еще ледяной водой. Еще чуть погодя, он смог подняться и обойти комнату, то и дело прикасаясь то к свиткам пергамента, то к ранее любимым статуеткам, закутанному в шелк циню, кисточкам… Все это должно было бы вызвать в нем какое-чувство, может быть ностальгию или печаль, но ничего из этого не было. Он прошел дальше, к пристройке, где размещалась небольшая кухня, и откуда все это время слышался тихий шум и тянуло ароматом специй и готовящейся еды. Наверное, его шаги были слишком громкими, потому что возня на кухне мгновенно прекратилась и сияющий Мин Фань возник в дверном проеме, тут же поддержав пошатнувшегося заклинателя и проводив к низкому столу, уже заставленному несколькими блюдцами с закусками. Аппетита Цинцю не чувствовал, как, собственно, и вкуса наверняка пряных и острых блюд, как всегда любил его старший ученик, но из вежливости попробовал то-се, с трудом пропихивая каждый кусочек. Лицо Мин Фаня, ранее озаренное улыбкой, мрачнело, пока тот совершенно непочтительно не схватил бывшего учителя за запястье, тут же отпрянув. — Боги… — пораженно прошептал он, — учитель, как вы жили все это время? Почему вы?.. У вас… Шэнь Цинцю знал, что тот увидел духовным зрением, как и Му Цинфан, и Юэ Цинъюань вчера — медленное, едва уловимое течение ци по меридианам, такое же, едва уловимое биение сердца, неведомым образом все еще поддерживающее жизнь в заиндевевшем теле, и практически полный перекос баланса энергий в сторону инь ци — в новом теле это просто гигантский обьем постоянно пребывающей энергии. Он молчал, не без удивления наблюдая, как бывший ученик суетливо рязвязывает тщательно упакованную узорную коробочку, ранее оставленную на угле стола. Комнату тут же наполнил легкий землисто-цитрусовый аромат — в руках Мин Фань держал поистине драгоценность, достойную императорского дворца: крохотные зеленые апельсины, наполненные изнутри белым крахмалистым порошком корня кудзу. В свое время даже ему, мастеру пика Цанцюн, сложно было достать больше десятка таких шариков в году, и тратить их приходилось с оглядкой, хоть они и обладали чудодейственными свойствами как для тела, так и для разума и ци. Аккуратно постукивая палочкой по стенкам своеобразного сосуда, Мин Фань ссыпал порошок в пиалу, а саму апельсиновую корку вместе с щедрым куском янтарного тростникого сахара залил кипятком. Чуть позже пиала с щедрой горстью изюма и орехов стояла уже перед Шэнь Цинцю. — Разные вещи случаются с людьми, Мин Фань, иногда на благо, а иногда и нет, — тихо проговорил заклинатель, помешивая маленькой ложкой получившееся угощение. Если бы проблемы преизбытка инь ци решались употреблением вязкого и тягучего лакомства… На периферии скользнуло чье-то присутствие, совсем недалеко от бамбукового дома, но сразу исчезло. — Когда я был на твоем месте, месте старшего ученика, то с нетерпением ждал подобного разговора с учителем. Ты знаешь, Мин Фань, что делают заклинатели, когда готовятся вознестись? — Медитации и духовные практики совершенствования, чтобы отделиться от земного но постигнуть сущность всех вещей и… — неуверенно начал тот, но Шэнь Цинцю прервал его. — Так пишут в трактатах, да. Все это тоже, но главное — завершают свои земные дела. Когда меня возвели в ранг мастера пика, поколение Ань еще три года и три месяца оставались на Цанцюн, как ты и говоришь — духовно постигали сущность всех вещей и так далее. Но основное: они подготовили преемников, провели все положенные ритуалы, позаботились о будущем своих пиков и в конце только отстранились от управления школой. Мы заняли их место, и только через три года увидели вознесение. Понимаешь, к чему я клоню? Молчание было ему ответом. Шэнь Цинцю вздохнул и совсем чуть-чуть улыбнулся. — Прости меня, Мин Фань, — едва прошептал он. — Что? Но за что вы просите прощения, учитель?! Это ведь моя вина! Я!.. Я не справился! — ошарашенно воскликнул молодой мужчина. Цинцю даже не заметил, как тот снова вцепился в его одежды, и темные глаза, устремленные на него, наполнились грустью и виной. — Нет, не твоя. И не зови меня учителем, встань! — прикрикнул он, и когда бывший ученик почтительно сел напротив, уже тише проговорил, — разве положенно будущему мастеру второго пика Цанцюн склоняться перед отвергнутым прошлым? Вся фигура Мин Фаня закаменела, он будто выброшенная на берег рыба открывал и закрывал рот, не в силах что-то сказать. Ну, Шэнь Цинцю это и не требовалось. — Я виноват перед тобой, как твой учитель, утаивший знание, и как мастер пика, сбросивший груз ответсвенности, не подготовив к нему. — Вы… хотите вознестись? — сипло выдавил Мин Фань, крепко стиснув кулаки. — Нет, — фыркнул в ответ Шэнь, — я буду первым мастером пика, что вместо вознесения вернется в мир смертных. Передо мной сейчас открыты почти все двери, так почему не испробовать еще раз сладости мирской жизни? Зато вместо меня останется, по крайней мере, достойный преемник. Пойдем, — Шэнь Цинцю встал и уверенно распахнул двери пристройки, впуская холодный ветер, все еще со следами снежинок. Наитие вело его к бамбуковой роще, к месту, где драконьи жилы горы почти выходили на поверхность, а Мин Фань безмолвно следовал за ним, будто верная тень. На небольшой поляне с одним каменным валуном по центру, Шэнь Цинцю остановился и одним грациозным движением опустился в позу для медитаций. Мин Фань, будто зеркало, отразил его в полуметре. Природная ци гудела, сплеталась с меридианами обоих заклинателей, и Шэнь Цинцю, втянув ученика в парную медитацию, вел его все дальше в попытке показать, открыть духовное понимание горы. Его голос раздавался дуновением ветра, шуршанием пещинок и трепетом листьев, пока ци лениво перетекала между ними, взвихрялась и потоками неслась ввысь. — Тебе нужно смотреть глубже, Мин Фань. Что ты видишь? — Я вижу вас и себя, но как будто бы со стороны. Вижу бамбуковый дом и саму рощу, вижу озеро, где нашел вас сегодня. — Хорошо, тянись слухом и осязаниям к самой горе. Ты прожил на ней много лет, впитывал ее природную ци с каждым вдохом. Можешь ли коснуться земли, и сказать, какая она на ощупь? Можешь ли услышать дыхание горы в подземных гротах? Знаешь ли, сколько листьев на каждом дереве на Цинцзин? –… могу, учитель. Как это возможно?! Эмоции Мин Фаня чуть сбили концентрацию и Шэнь Цинцю, чувствуя предельное напряжение в духовных венах, осторожно разделил потоки ци, завершив медитацию. Бывший ученик сидел перед ним, подрагивая, мокрый, как мышь, все еще дезориентированный и оглушенный. Уже нормальным голосом он смог спросить: — Что это было? — Техника духовного виденья. Ты сможешь попробовать сам немного позже, когда гора окончательно примет тебя. Это полубожественное искусство, способное дать духовному совершенсвующемуся понимание мира и, в конце концов, вознести. Всего лишь малая песчинка, что может обернуться великой силой. Это последний урок, что я даю тебе. Мин Фань тут же выпрямился, внимая. — Девятнадцать лет я учил тебя, и пусть за последние десять лет я требовать не в праве, прошу поклон за каждый год, что ты был моим учеником. Мин Фань с достоинством поклонился, ровно так, как предписывали правила, глубоко и почтительно, касаясь лбом земли. Рукава его одеяний, расшитые едва видимыми белыми узорами плывущих облаков, разметались, напоминая Шэнь Цинцю экзотического вида птицу. Первый поклон. Мин Фань выпрямился, поднял сложенные ладони перед лицом, приветствуя учителя, опустился снова. Второй. Пятый. Девятый. Одиннадцатый. Девятнадцатый. — Мин Фань, — позвал его Шэнь Цинцю, когда после этого ученик поклонился еще раз. Двадцать первый. Двадцать пятый. Двадцать седьмой. Последний поклон был двадцать девятым, когда Мин Фань наконец выпрямился. — Этот ученик благодарит учителя за наставления. Сердце Шэнь Цинцю сжалось. Что ж, по крайней мере, был один человек на Цанцюн, что искренне был рад ему, и как учителю, и как человеку. Серебрянный гуань сам собой ткнулся в пальцы, когда он потянулся к рукаву — он не помнил, брал ли с собой что-то подобное, когда ринулся из дома в бамбуковую рощу — но по традиции, своими руками сменил ученическую заколку Мин Фаня на гуань с фениксами, гуань, что дал ему еще его мастер, гуань, полный ци всех прошлых мастеров пика, полный и его ци тоже. — Я надеюсь, что будущее пика Цинцзин будет светлым и безоблачным, а потому, Мин Чжифань , руководи мудро, первый из поколения Чжи, и не позволяй другим смотреть на тебя свысока. Поклонившись ему, как равному, Шэнь Цинцю вернулся в дом, оставив нового мастера пика в одиночестве.

***

Уже в доме он сложил все необходимые ему вещи в мешочек цянькунь, приготовившись покинуть Цанцюн. Такие всплески энергии не могли не привлечь внимание других мастеров школы, в особенности Юэ Цинъюаня. То, что еще никто не заявился на пик искусств, могло обьясниться только чудом, и знание, что чудеса обычно недолговечны, подгоняло заклинателя. Что-то булькало на кухне — это Мин Фань, наверное, оставил воду греться, и сейчас она уже превратилась в бурлящий кипяток. Такое уже ни на что не годится… Руки будто сами начали перебирать посуду, баночки и емкости, пока на столе не оказался малюсенький фарфоровый чайник, гайвань и пара пиал не больше наперстка. От небольшого куска спресованного чая он осторожно отделил нужное количество чаинок и пролил в чайнике пару раз кипятком, раскрывая вкус, а затем оставил в гайване на пару минут. Уже разливая напиток в пиалу Шэнь Цинцю запнулся, едва не столкнув все на пол. Он ведь никогда особо не разбирался в чайной церемонии, даже внимания на названия сортов чая не обращал — не горькое и ладно. Откуда тогда взялось четкое знание о процессе приготовления конкретно этого безумно дорогого белого чая «Серебрянные иглы Инь Чжень» с провинции Фуцзянь, за который платили пятикратно золотом по весу? Он растерянно опустился на простого вида стул и по-плебейски сербнул чай прямо из гайваня. Что. Это. Было? Раньше тоже бывали моменты абсолютного знания, даже недавно, при медитации у источника, он вспоминал и чувствовал то, чего просто не мог. Его пребывание в этом мире ограничивалось двумя десятками лет, откуда он мог помнить рабское прошлое, что иногда снилось ему в особенно неудачные ночи? Или годы ученичества? Или… чай, который ему обычно готовили то ученики, то Юэ Цинъюань, то… Ло Бинхэ? Что-то вертелось на самом краю памяти, но он все не мог схватить мысль за хвост. Машинально посербывая чай, погрузившись в мысли, он вдруг ощутил расслабленность и спокойствие, перешедшее в сонливость. «Чай нужно было еще вдвое разбавить водой» — вдруг вспомнилось, прежде чем он провалился в дрему. Темнота была перед глазами, изредка сменяясь искристыми проблесками алого света. Что-то холодное и шершавое холодило колени, дрожь сотрясала все тело страхом и изнеможением. С трудом разлепив глаза, Шэнь Цинцю похолодел от ужаса — это место было ему весьма знакомо. Все та же громадная пещера, неровно освещенная тусклыми факелами. Все тот же сладко-гнилостный запах, смешивающийся с влагой, просачивающейся со стен и потолка. Все те же темные воды, окружавшие единственную белоснежную платформу в центре, на первый взгляд безопасные, но способные растворить в своей глубине и железо, и плоть. Он попробовал было пошевелится, но массивные цепи удерживали его на месте, коленопреклонного и беспомощного. Темная фигура приближалась к нему. Шэнь Цинцю стиснул зубы, зажмурился, пытаясь вырваться из своего кошмара, белый шум оглушал его, и он мог слышать только свое неистовое сердцебиение. Его личный палач стоял вплотную. Коснулся лица в нежном, как крыло бабочки, прикосновении, провел по оголенным плечам и сомкнул ладонь на шее, перекрывая возможность дышать. — Этот ученик соскучился, учитель, — оскалился Ло Бинхэ, — Неужели вы так и не посмотрите на меня? Тело конвульсивно содрогнулось, пытаясь продлить свое существование. — Посмотри на меня! — рычало чудовище, выращенное его же руками. Слезы расчертили его лицо солеными дорожками, сорвались с подбородка крупными каплями. Шэнь Цинцю моргнул, ресницы стрелками слиплись от влаги, мешая сфокусировать взгляд, но он и не хотел смотреть. Не хотел видеть, ощущать… быть. Боль обожгла правую сторону лица, вкус крови наполнил рот, и ему все же пришлось взглянуть в лицо демона. Улыбка искажала совершенные черты лица, превращая красивого мужчину в отродье Бездны, безумное и уродливое в своей жажде крови. Сильные пальцы отпустили шею, теперь уже изувеченную багрово-фиолетовыми следами, и трепетно коснулись груди, прежде чем сломать хрупкую оболочку плоти, дробя ребра и добираясь до нежной, трепещущей сердцевины. Цинцю мог лишь беспомощно наблюдать, как заполошно бьется его живое сердце в ладони демона, как острые когти пронзают нежную плоть, пуская кровь. Ло Бинхэ улыбался ласково, почти влюбленно, и улыбка его была окрашена алым, таким же ярким, как демоническая метка на его лбу. Все существо Цинцю содрогнулось в отвращении, он трепыхнулся, вкладывая в этот порыв все свои силы, физические и духовные и… снова оказался на кухне бамбуковой хижины. Щека, однако, саднила по-настоящему, а когда он сдвинул ворот нижних одежд, увидел и багровые следы на груди, ввергнувшие его в животную панику. Он не помнил, как покинул дом, промчавшись до самого источника, забежав по самую шею в бурлящую воду, стараясь смыть с себя прикосновения. Снова и снова, пока вода вокруг него не окрасилась нежно розовым. Где-то зашуршали листья, Шэнь Цинцю перепуганно обернулся. Нога скользнула по гладкому камню внизу, миг падения… так и не последовал. Обжигающие руки сомкнулись вокруг него, пресекая все панические попытки вырваться. Он почти не осознавал себя — настолько паника и липкий ужас заглушили здравый разум и привычное хладнокровие — пока его не коснулась пламенная, живая ци, ярко-алая, тягучая как древесная смола. Вспомнился вдруг жар, внезапно согревший его во сне, когда он провалился в ледяное неистовство иньской ци. Чье-то незримое присутствие неподалеку, сопровождавшее его, куда бы он ни пошел. Он замер. Чужая рука осторожно откинула влажные волосы с его лица, позволяя рассмотреть гостя. Шэнь Цинцю столкнулся с насмешливым взглядом глаз, темных и блестящих, напоминающих ему пьяную вишню; запутался пальцами в волосах, вьющихся крупными кольцами. Лицо человека — человека ли? — было ему знакомым! — Мастер Шэнь умеет находить неприятности, — полные, красиво очерченые губы изогнулись в улыбке, а голос наконец выдал своего обладателя. Только одно существо могло говорить так властно и покровительственно, но при этом насмешливо! — Ты! — воскликнул Шэнь Цинцю, но прежде чем он попытался бы снова освободиться, демон вдруг поцеловал его. Мышцы расслабились, весь Цинцю обмяк в руках известного на всю поднебесную бывшего императора демонов Тяньлан-цзюня, не препятствуя ни нежным обьятиям, ни последовавшему еще одному поцелую, полному сильной демонической ци. Что-то показалось ему неправильным в том, как быстро он сдался, как онемели ноги и стало пусто в мыслях. Легкая боль ужалила его на сгибе локтя — лениво посмотрев туда, он увидел след от небольшого змеиного укуса и кровь, неправильно-темную, густую, тягучими каплями капающую прямо в воду. Слабость наполнила каждую клетку его тела. Тихо выдохнув, он опустил голову, опираясь на каменно-твердые плечи демона, и позволил ему унести себя в тревожную неизвестность.