Попытка исправить прошлое

Вздох. Карие глаза, что когда-то смотрели на него с упивающейся ненавистью, пронзая своей злобой и в которых читались проклятья, уже потянули в бездну, оставляя после себя только пустоту глубокого колодца. Их взгляд больше не жжет и не откликается ответной яростью, теперь его можно сравнить лишь с неуловимым призраком, который не способен даже окутать холодом. От него не осталось ничего, только факт отрешенности. Выдох. Лёгкая раздражённость, как бы не хотелось, но настигает. Сжимаются пальцы до боли, вызывающая безумие мелодия шума в ушах давит на виски, глотка и губы раскрываются. — Шэнь Цинцю. Никакой реакции не последовало, впрочем, как и последнюю неделю. Возможно, это началось ещё раньше, когда-то давно, после того как он перестал приходить в сырое помещение, чтобы переплести звуки изредка капающей воды с издевательствами, происходящими над остатками тела. Где без возможности говорить из рта могли лишь вырываться тихие всхлипы. Поначалу их не было слышно совсем, человек уперто держал свою уже растоптанную гордость, но чем больше времени проходило, тем громче становился его учитель. Переломной точкой стала настоящая истерика, без возможности выбраться под вечными пытками полились первые слезы. Никто бы не выдержал это. День сурка из каждодневной боли, где спокойно залезали когтями под кожу, разрезая слои эпидермиса, подтягивая и оставляя под обратной стороной ногтей остатки крови и кусочки "шкурки". Или врывались этой же лапой в нехорошо спрятанные органы, их тянули и трогали, вырывали и сшивали обратно. Все тело гнило и увядало, покрывалось гнойным пятном и выделяло зловонные запахи жидкостей гниющих тканей. А потом всё закончилось, его тюрьмой стала тёмная комната, гладкие стены керамического изделия и тотальное одиночество. Говорить об этих днях можно и дальше, но всё уже изменилось. Теперь растерзанное тело Шэнь Цинцю спокойно сидело в постели, укутанное в новый нежный шелк цвета цинь. Образ создавал впечатление умиротворения, и в то же время, откликался живым трупом, нашедшим давно желанный покой. И действительно, сравнение хорошо отражало действительность — бывший лорд пика, великий мастер и когда-то наставник стал не более чем обузой, не способным самостоятельно поесть. Это походило на издевку, на злую иронию судьбы. Он знал, что этот человек, если теперь это можно назвать так, не хотел зависеть от него, от его помощи, от его милосердия. В руках Ло Бинхэ был поднос, на котором покоился ароматный жареный рис с кусочками овощей, такой, какой он готовил лишь для своих любимых жен из цветочника. Рядом с пиалой риса стояла кружечка с чаем. Небольшой запах из детства хлынул на него волной воспоминаний. Он вспомнил, как тот же чай оказался на его голове благодаря недавно принявшему его учителю. Но теперь ему надо ухаживать за ним. Он должен забыть о своих чувствах ненависти. Он должен пережить это. Он должен... Другая вселенная показала, что все могло быть по другому. Может если он будет стараться ухаживать за ним, терпеть и принимать все сложится по другому? Но простить его никогда не сможет, это никогда не сможет проститься, такое не прощают. Поднос громко ложится рядом с кроватью. Мерзость накрывает, взгляд наполненный болью ходит по чужому лицу. — Ты должен поесть, чтоб больше набраться сил, - сквозь зубы слова смогли все же быть озвучены. Черные волосы падают на лицо. Пальцы насильно удерживают челюсть, давят с такой силой, что кажется, кости сейчас потрескаются. Первая порция ароматного риса проникает в рот, на самый корень языка, в надежде, что сработает рефлекс и пища будет проглочена. Но ничего не происходит. Секунда, две, и Ло Бинхэ начинает злиться. Пальцы свободной руки захватывают недавно пришитый язык, отдергивают его и проталкивают еду прямо в горло. С каждым движением в его сердце растаял последний остаток сострадания, останется лишь пустота, заполненная злобой. Он как огромный вулкан, который вот-вот извергнется, опустошив всю округу. В карих радужках мелькает еле заметный блеск красных огней. Мысли беспорядочно бегают от злорадства над тем, что такой бессердечный человек, который никогда ранее не принимал ни от кого помощи, теперь напрямую зависит от него, до раздражительных вопросов о надобности такой бесполезности рядом. Почему он не съедает этот проклятый рис? Но он все же продолжает. Демон сжимает язык, проталкивает еду в горло. Подушечки пальцев чувствуют, как гортань начинает все больше сокращаться, острые ногти царапают изнутри, и на щеках появляются первые слезы. Это первые слезы за все это время, первые после того, как его забрали. Воздух словно наполнен свинцом, вдох дается с сильнейшим трудом. Он застывает в недоумении, не понимая, что происходит. Почему он плачет? — мысль проносится сквозь его голову, как острый осколок льда. Ло Бинхэ сжимает кулаки, пытаясь унять нарастающую панику. Впервые за все время он чувствует себя потерянным, не понимая, что заставило его действовать с такой жестокостью. Все, что он ощущает сейчас - это пустота, холодная и бездонная, как пропасть. Он смотрит на застывшего, на его испуганные глаза, и внутри все переворачивается Демон не может отвести взгляд от слез, которые катятся по щекам человека, и в них он видит не только страх, но и бесконечную печаль где-то в долине, которая отражает его собственную пустоту. Понимание приходит, что он сделал что-то неправильное, что-то ужасное, но он не может остановить это. Из этого состояния его силком вытаскивает звук поступающей еды. Субстанция из желчи и риса проступает и вырывает, рвота выхода толчками, она пачкает чужую одежду и одеяло. Отвращение проглатывается. Другим краем одеяла дрожа протирается рот и лицо. Хрупкое тело без конечностей с осторожностью берется на руки. Черный шелк волос перебирают пальцы, они легонько покачиваются. — Ты останешься со мной даже в аду, Шэнь Цинцю.