Трафарет

Ты – лучшее, что случалось со мной

Но в то же время и худшее, что со мной происходило.

В день нашей встречи, вероятно, я предпочёл бы,

Чтобы этот день никогда не наступал

Это – худшее из всех блаженств

Прекраснейшее из проклятий.

Я должен оставить тебя

Но, как говорится,

Лучше быть в плохой компании, чем одному.

Stromae & Pomme - Ma Meilleure Ennemie.

— Помедленнее. Акайо искреннее удивляется, почему господин Тодороки не поспевает за его мыслями. Все ведь так просто. Энджи же следит за мальчишкой, не веря своим глазам. Он видел разных людей, но таких гиперактивных… впервые. Акайо не замолкает в машине всю дорогу, почти что велит им ехать в теперь уже отстраивающуюся психиатрическую лечебницу, в которой содержался его старший сын. Они не идут к главному ходу, тот ведет его какими-то тропами к маленькому гаражу, внутри которого сотни мониторов и одно маленькое, подранное офисное кресло с отлетевшим колесиком. — Да, не очень уютно, — пожимает плечами Фурукава, — но я убирался, каже-е-тся, неделю назад. Чай хотите? Черный? — Ты рассказывал про программу Рассвета, — возвращает паренька на землю Энджи, неспешно оглядываясь. Мониторы все с помехами, но ни звука. Тут вообще идеальная тишина стоит. Черный стол в самом углу, возле которого и стоит злосчастное кресло, на котором разваливается Акайо, завален мышками, клавиатурами и пустыми коробками из-под лапши. Ни кровати, ни другой мебели. — Да? Да-а, — тянет гласные Фурукава, закидывая руки за голову, из-за чего его капюшон немного съезжает, открывая копну платиновых кудрявых волос. — Это дело моей жизни. Без хвастовства, господин Тодороки, я собирал и исследовал тысячи баз данных из почти всех стран этого мира. Статистика злодеев поражает. Вы знали, что только восемьдесят процентов злодеев стали такими из-за семейных драм? А в жизни каждого человека есть нарушения? — Что? — Ну, — Акайо довольно усмехается, поправляет очки и с ужасным скрипом поворачивается к своему столу, начиная что-то неистово вбивать в самый широкий и длинный монитор в этом помещении. — Вы вот, например, могли стать злодеем с вероятностью в 16,40%, на момент своего совершеннолетия. Тогда как сейчас эта вероятность равняется 95, 98%. Вы почти злодей, господин Тодороки. Энджи вглядывается в монитор, чувствуя, как у него дергается глаз. Это что еще такое? — Тогда как у вашего сына коэффициент меньше почти в четыре раза, — улыбается во все тридцать два Фурукава, пока перед ним плывут сотни строк кодов, которых совсем не понимает Тодороки-старший. — Я про среднего. Он у вас самый не-злодейский. — Так, к чему ты ведешь? Энджи чувствует, как головная боль усиливается в этом душном и мрачном месте. А высокий голосок предполагаемого злодея и вовсе рушит все старания Энджи не заорать на пацана с его бредовыми мыслями. — К тому, что не существует стопроцентных злодеев, — щелкает пальцами Фурукава, снова оборачиваясь на своем скрипучем стуле. — Как и стопроцентных героев. — Эта философия твоей жизни, мальчик? Ты привез меня сюда, чтобы сказать, что не бывает полностью хороших и полностью плохих людей? — Не-ет, — почти обиженно тянет Акайо, резко поднимаясь на ноги. — Вы побледнели, давайте лучше чайку́? — Фурукава, — выдыхает Энджи, держась из последних сил, — мне нужны ответы, над чем вы тут работаете? Тебя искал мой сын и он… — Даби меня искал для другой цели, — отмахивается Акайо, проходя в другую сторону комнаты. На полу действительно стоял один чайник, а монитор, повешенный прямо на шкафчик и идеально скрывающий его, мигает, когда мальчишка открывает и достает две чашки и заварку. — Но он в порядке, кстати. Я нашел его, но сейчас опасно связываться с ним. — Ты знаешь, где Тойя? — Кто? Ах, да, Тойя-я, точно-точно, да, я знаю, где он был два дня назад. Они вместе с госпожой Кодзи наконец-то начали делать хотя бы крошечные шаги друг к другу, честное слово, переживаю за их отношения больше, чем за свои… — Где он? Акайо капюшон снова натягивает, оборачиваясь к герою. Энджи ловит прямой и открытый взгляд парнишки, тот глядит исподлобья и очень оценивающе. — С ним все нормально будет, не волнуйтесь, — в этот раз голос Акайо становится тише. — Я вас позвал из-за Рассвета. — Так говори о нем, а не о Сатурнии как ее там… — Мадагаскарская. Это редкий вид бабочек… — Мне плевать. — … и она редкость в тропическом мире. Акайо замолкает и обиженно поджимает губы. Необычно для него, он, в конце концов, почти всю дорогу сюда распинался про свои увлечения, пытаясь подружиться с героем. С кумиром. — Что с Рассветом? Почему ты не отвечаешь? — терпение Энджи отнюдь не бесконечно, потому он делает шаг вперед, хватая парня за воротник. — Ты ждешь подкрепления? Это засада? — Что? — и без того большие глаза Фурукавы округляются еще больше, очки чуть съезжают, когда он примирительно поднимает ладони верх. — Нет, конечно. Если бы я хотел вас убить, сделал бы это раньше, на мысе Крильон, например. Вы ведь там совершенно один были и… — Акайо! — Я покажу, — выдыхает парнишка, и звук отключающегося чайника с противным щелчком разряжает атмосферу. Он снова проходит к своему креслу, начинает быстро-быстро стучать по клавишам, а затем выдыхает. Тодороки нависает над ним монолитной стеной, внимательно следит за пальцами и за выходом. Вдруг все-таки ловушка. Но его причуда тут работает, Энджи хорошо чувствует это. — Вот. Акайо отъезжает с противным скрипом на другую сторону комнаты, не такой уж и большой. Энджи одним глазом за пацаном следит, пока другим читает что-то… — Это что? — Код, господин Тодороки. — Я понял, — оборачивается Энджи. — Код чего? Акайо вдруг улыбается. Мягко и очень понятливо. Энджи чуть морщится от такой улыбочки, но пацан снова подъезжает, бьет по одной единственной кнопке и… — Опять? — устало выдыхает Энджи. — Оружие от избавления от причуд? Ничего нового они не придумали? — Это ключ к миру, — каким-то неживым голосом проговаривает Акайо. — Рассвет хочет ввести принудительную деактивацию. Сначала злодеев, потом потенциальных преступников, затем мирных. Многим причуда мешает жить, я согласен. Даже сейчас есть специальные реагенты и ограничители для желающих, но они не так эффективны, ведь причуды, по большой части — болезнь. Потому в планы Рассвета входит глобальная чистка. Останутся избранные с причудой, которая способна продолжить род человеческий. — Это и есть их злодейский план? Так просто… — Не совсем, — фыркает Акайо, выдыхая. Он умудряется уже разлить чай по чашкам, протягивая одну герою. — Для того, чтобы все прошло мирно, они хотят сделать население из злодеев. У людей, свыше 73,25% злодейства в помыслах. — Ты сам сказал… — Для этого им нужен носитель очень мощной причуды, способной поднимать коэффициент преступления. А для такой деактивации нужно разрешение как минимум других стран, для невмешательства героев, разумеется, и для полной изоляции от причуд. Ну и для примера. Это будет узаконенная процедура. Но она не может быть… — … в мирное время, я понял, — кивает Энджи, сжимая кружку. — Они готовят войну. — Вы ведь знаете про Хиросиму и Нагасаки? Только на один город была сброшена атомная бомба. Другой подорвал одаренный. — Эта байка, — фыркает Энджи, но мальчишка лишь губы поджимает и снова садится на свое скрипучее кресло. Бьет по клавишам. Выводит фотографию, старую и черно-белую. На той фотографии мужчина в центре города, абсолютно голый, его ноги горят, но голова еще нет. Лица не видно, но понятно, что он хочет сделать. — Джуничи, его так назвали. Ни настоящего имени, ни фамилии, кто был носителем такой мощной причуды до сих пор неизвестно, но как только этот человек появился в городе, произошел взрыв. — К чему ты ведешь, Акайо? — Энджи чувствует горечь во рту, потому отпивает немного крепкого и дешевого чая. — Вот, — на фотографии мужчина, сфотографированный издалека и в профиль: высокий, темноволосый и с крайне мутным изображением. — Я думаю, что это тот же человек. И я знаю, что он стоял у истока Рассвета. Точнее, изначально они хотели реабилитацию злодеев, убрать «злодейский ген», но когда поняли, что этот ген связан напрямую не только с причудой, но и с социальным и психологическим уровнем развития, сменили вектор. Рассвет действительно хочет мира, но такого, который был до рождения ВЗО. Лишь избранные. Энджи глядит на светлую макушку. Акайо вдруг замолкает, поднимает взгляд на героя. — Так вот, этот человек все еще жив. Это не тот Джуничи, который взорвал Нагасаки, но это тот же человек, который засветился рядом с ним и выжил. За три секунды до взрыва. Акайо снова открывает файл, выводит две фотографии на экран. Только сейчас Энджи замечает еще одного парня, тоже сфотографированного в профиль и смотрящего прямо на Джуничи. — Сейчас он скрывается, но когда меня завербовали сюда, именно он говорил со мной по телефону. Я видел его лицо, причуда такая, — смущенно отзывается Фурукава, снова закидывая руки за голову. — Ты не можешь его найти? — Не могу, — морщится Акайо. — Я ищу его почти год, господин Тодороки, но он будто провалился сквозь землю. Ни зацепки, ни строчки о нем. В наше время это попросту невозможно. Старатель пожимает плечами, разглядывая фотографию. Он никак не мог описать незнакомца, даже серым назвать не получалось. Просто… человек. — Ты сказал им нужна причуда, поднимающая коэффициент преступности? Известно, кто это? Фурукава бросает короткий взгляд на Энджи. Мнется, замолкает, отчего неприятное подозрение вдруг отскакивает в голове. — Им не нужно придумывать злодея, достаточно раскачать лодку, — выдыхает Акайо, шумно отхлебывая свой остывший чай. — Один взрыв, который может уничтожить, например, Токио, и люди будут напуганы до нужного уровня. Один взрыв, но мощный, который когда-то остановил войну, может снова ее начать. — И тогда можно будет вводить военное положение. И применять оружие. Не только на злодеев, мирного населения просто не останется, если откинуть их на несколько столетий назад. Посеять хаос. Заставить драться и закрыть границы. Акайо кивает, плечи его заметно ссутулены. — А тебе это зачем? — хмурится Энджи, глядя на пацана. — Мне нравится этот век и его технологии. Да и в целом я людей люблю. Может, не всех, но посылать их обратно во времени… Энджи вздрагивает. Обратно во времени… как интересно. — Носитель этой причуды — мой сын, верно? Акайо обреченно кивает. Следит за героем, который выдыхает тяжело и глаза закрывает. — Тогда это будет лишь страшным терактом, — пытается оправдаться Энджи. — Им не поверят, да и население будет настаивать лишь на злодеях. — Не только у Даби есть такая сила, — Акайо встает, натягивая капюшон глубже, скрывая лицо. — У вашего младшего сына тоже хватит мощности, а если они сделают это вместе — границы между героями и злодеями сметутся. Шото обрабатывают уже несколько месяцев, я видел, как тактично они это делают. Как я это делаю, господин Тодороки. Рассвет хочет стереть границы между добром и злом. Но есть и хорошие новости. — Это какие? Акайо улыбается как никогда очаровательно. — Я знаю, где разрабатывается деактиватор.

***

Металлическое звяканье — первое, что слышит Изуми. Плечи и запястья покалывает, она еще не понимает, что прикована к какой-то трубе, не понимает, что сидит в раскачивающейся лодки в самом темном углу, не понимает, что не одна. Перед глазами весенний вечер, пронизанный ароматом цветов и теплого чая. Ей пятнадцать, и господин Тодороки, тяжело вздыхая, включает ей результаты прохождения теста в UA. Она поступила. Запах морской воды и сырого дерева выбивают из обрывочных снов. Изуми моргает, поднимает голову, пытается пошевелить руками. Теперь понимает, что закована. Руки ее обмотаны какой-то тряпкой так, чтобы наручники не навредили коже, а голые участки были надежно скрыты. Ее лишили причуды. Пить хотелось сильно. Кодзи тяжело откидывает голову назад, стукаясь затылком об стену. Глаза нехотя привыкают к темноте, но еще до того, как увидеть, она почувствовала чужое присутствие. — Очнулась, это хорошо, — голос слишком тихий, обычно Даби так не разговаривал, на полушепоте. — Где мы? В ответ лишь тихий смешок. Изуми моргает, разглядывает обстановку. Они в каюте, пока за этими хлипкими стенами бьется непогода. Слышится запах дождя, чертову лодку сильно качает из стороны в сторону. Из-за этого на маленьком столе, разделяющем комнату напополам, безумно перемещается небольшой тусклый фонарь. По диагонали от нее злодей — Даби также, как и она, сидит на полу, вытянув длинные ноги вдоль стены, из-за чего почти касается пятками противоположной от него стены. — Скажи мне, ты действительно такая глупая? Вопрос повисает в воздухе. Изуми подбирает колени ближе, из-за чего чужая куртка скатывается. Как заботливо. — Зачем ты это сделал? — голос у нее тоже тихий, мутная голова плохо обрабатывает информацию, но постепенно мысли становятся все чище и яснее. — Сделал что? — слышится легкий смешок, и свет фонарика при очередном перекатывании четко бьет в лицо. — В очередной раз напомнил тебе, кто я есть? — Это не… — Я — злодей, Кодзи. Я хочу убивать, я желаю причинять боль людям, это мой выбор и я его не изменял. Ни ради тебя, ни ради кого-либо еще. Изуми звякает наручниками, пытается освободиться. Не получается. — Ты жалкая, — как-то слишком просто и легко выдает злодей, укладывая руку на свое колено, наблюдая со стороны. — Пошел ты, — тут же огрызается Изуми, но быстро понимает, что зря. Даби лишь пожимает плечами, неспешно встает. Фонарик ошпаривает немного испуганное женское лицо, чтобы переключиться на спокойное мужское. — Бандо сам решит, что с тобой делать, — короткий шаг, и Даби смахивает с чужих колен свою куртку. — Ты не сможешь меня тут оставить, — почти отчаянно тихо шипит Кодзи, вглядываясь жадно в чужое лицо. — Ты так считаешь? — тихий смех пробирает до костей. — Почему, Из-зи? Издевательское прозвище. Изуми открывает и закрывает рот, свет снова криво ложится на лицо Даби, вычерчивая узоры зловещие и холодные. — Ты всегда была лишь моей заложницей. Обузой. Теперь в тебе вообще смысла нет, в конце концов, свои слова я держу. Мы покинули Японию, сделке конец. — Тебе не плевать, почему ты… — Мне плевать, — перебивает ее устало Даби, выдыхая отчего-то почти скорбно. — Как ты не поняла? Мне плевать на тебя. На всех. Вы не более, чем мусор на моем пути. А ты, честно сказать, самый хреновый психолог из всех, кто у меня был. Сама заболела этим эффектом Найтингейла, я даже ничего не делал. Изуми удивленно глядит снизу верх. Это ведь… неправда. Он врет, он точно врет, но психотерапевт Кодзи хорошо умеет читать своего пациента и весь его вид, мимика лица, поза говорили об одном. Даби не лгал. И странное чувство бьет сильно и резко. Бьет прямо в живот. В грудь. В скованные руки. Изуми пытается встать, но терпит поражение, когда Даби поворачивается к ней спиной и спокойно делает шаг прочь. Он уходит. Бросает. — Тогда почему просто не убить? Зачем тебе все это? Я не знаю, что ты задумал, но я уже на твоей стороне, к чему… Даби замирает до того, как открывает дверь. Не поворачивается, но Изуми отчетливо слышит его смех. — Ты действительно жалкая, доктор А, — открывает дверь Даби, а за ней уже глубокая ночь и ураган, врывающийся в тихий мирок. — Тебе не плевать, — выдыхает Изуми, будто останавливает, будто еще пытается. Даби в дверях оборачивается. Фонарик скатывается со стола, падает прямо у ног заложника. Забавно вертится, меняя сторону. То Даби, во взгляде которого насмешка и снисхождение, то Изуми, которая не верит, не хочет поверить в правду. Дверь закрывается резко, фонарик мигает и гаснет, оставляя Изуми в темноте. Она ежится, пытается встать. Чертова тряпка на руке скатывается, оголяя запястье, в темноте Кодзи не видит, что делает, но дёргает снова и снова, понимая, что царапает запястья. Даже когда упирается одной ногой в стену, пытается вырвать трубу силой, она не сдается. Почему? Собственный голос прорезается наружу. Изуми тяжело сглатывает вязкую слюну, на кончике языка покалывает. Ей хочется разрыдаться, но еще больше ей хочется выбраться и ударить злодея по наглому лицу. Он знал. Знал, что не безразличен. Только вот ему было все безразлично. Гениально сыграв роль, Даби просто ушел, кинув ее посреди океана. Изуми бьется снова и снова, чувствуя теплую кровь, проступающую на руках. Плевать. Почему-то плевать. Физическая боль помогает отвлечься от бесконечного вороха вопросов, странных звуков с палубы, собственной глупости и, почему-то неудивительно, но боли. Кодзи больно, что Даби ушел. Ей по-настоящему больно. На секунду замирая, прислушиваясь, Изуми лишь слышит собственную кровь, бьющую по ушам и бесконечную песню беснующих волн. Её чуть кренит влево, потом вправо, тошнота подступает к горлу. Не думать. Когда дверь распахивается позади нее, а золотистый свет касается женских плеч и покалеченных рук, психотерапевт сначала не замечает. — Ну, хватит, девочка, — выдыхает позади старик Бандо, делая шаг. — Он ушел. Предал. Изуми резко оборачивается, насколько это возможно. Не слышит себя, но понимает, что требует свободы. — Что вы сделали? — первый осознанный вопрос. Бандо причастен. Этот старик смотрит на нее с вопросом, смотрит пытливо, будто запоминает лицо. — Дал выбор, — пожимает он плечами, запуская руку в свой карман под насквозь мокрым рыбацким плащом. Лужа уже скопилось в месте, где он стоял. — Он выбрал свободу. — В обмен на что? — Изуми не шевелится. Внимательно глядит на старика с фонариком в одной руке и ключом в другой. — На тебя. Бред. Слишком маленькая плата, ее жизнь ничего не стоит для Бандо. Другое. Совсем другое. Изуми вдруг понимает четко и ясно, особенно когда старик внимательно осматривает ее голые руки. Отвлекается на звук всего на секунду, Изуми сканирует его взглядом, понимая, что из оголенных участков кожи у старика только лицо. — Вы настолько боитесь потерять Казу, что решили причинить ему такую боль? — ее вопрос вдруг ставит Бандо в тупик. — Предать его руками Даби. Поэтому вы… Он светит ровно в женское лицо, приходится отвернуться. — Видит бог, красавица, с тобой я хотел по-хорошему, — усмехается господин Бандо, делая шаг назад. В противоположном углу он замирает, в открытую дверь начинает неистово стучать ураган и дождь. Изуми вдыхает холодный воздух, не сводя взгляда со старика. — Тут еще один, — повышает голос Бандо, заставляя Изуми вздрогнуть. Буквально пару секунд, звук шагов даже не слышно. В проходе стоят двое с автоматами наперевес и в легкой броне. В шлемах, скрывающих лица. — Ключи, — командует один, и Бандо тут же кидает ему ключ, пока второй остается охранять вход. Солдаты обученные, вышколенные и профессиональные. Мужчина подходит ко вздрогнувшей Изуми, открывает наручники и тут же скручивает ее, больно заломив руки. Она не сопротивляется. Понимает, что не сможет противостоять экипированным солдатам, а боли на сегодня и так хватит. Что будет то будет. Судьба сама привела ее сюда, даже если эти военные убьют ее, не важно. Ее неправильные выборы дали свои плоды. Лишь перед тем, как Изуми вытолкнули на открытое пространство, она сталкивается на секунду со взглядом старика. Господин Бандо улыбается краешком губ. У него сегодня выдался замечательный день.

***

Холодные капли бьют со всех сторон. Изуми натягивают мешок на голову, сажают в моторную лодку и куда-то везут. В полной темноте, дезориентируемая и напуганная, Кодзи вцепляется в бортик, чувствуя сильные удары волн об борт. Один раз ее чуть не уносит стихия, но сидящий рядом солдат успевает поймать за шкирку, как котенка, и вернуть на место. Вопрос Изуми не задает. Полная пустота в голове и душе, какая-то смиренность перед казнью. Каким бы было ее последнее желание? Чтобы она попросила? Разговор. Разговор с ее героем. Она бы попросила позвонить Шото Тодороки, попросила бы его спасти ее. Она ведь все еще верит в героев. Дура. Лодка причаливает, Изуми подхватывают под руки снова, не снимая плотный мешок, толкают на мокрый песок. Погода все еще бушует. Вымокшая насквозь, идти было тяжело, но солдат буквально тащил ее вперед. Рыхлый песок мешал шагать быстрее, Изуми постоянно спотыкается, больше похожая на тряпичную куклу, которую заставляют идти. Впереди темнота, позади она же. Кодзи тяжело дышать, она устала, а дождь и ветер смеются и веселятся, бьют как можно больнее. Сквозь мешок лишь на секунду мелькает свет. Кто-то идет к ним, свет фонарика на секунду прорезается сквозь нитки, но этого хватает, чтобы понять, что они пришли. Что Изуми делает последние пару шагов, пока страх вдруг не врывается в ее тело с новой силой. Сейчас ее убьют. Как подельника, как напарника, как злодея. Ее убьют и вся история ее жизни кончится на каком-нибудь неизвестном необитаемом острове, потому что она-то точно не нужна будет. Ни ее причуда, ни ее способности, может, Даби повезет больше, он ведь владелец сильной причуды, он ведь сын Старателя. Ноги подкашиваются сами и Изуми падает. Солдат явно устал ее волочить, даже поднять не хочет. Сквозь гул из дождя и ветра не слышно, как он матерится, не слышны и другие голоса, которые приближаются. Изуми остается сидеть на коленях, под шквалистым дождем и надеется, что солдат будет милосердным и не снимает с нее капюшон. Она не хочет видеть ни пистолет, приставленный к голове, ни ночное небо, затянутое непроглядными тучами. Вдох выходит судорожным, когда солдат все-таки снимает с нее тряпку. Свежий воздух врезается в грудь, заставляя сделать вдох. Открыть глаза тяжелее, Кодзи разлепляет их насчет три, и первое, что видит — свет очень яркого фонарика. Глаза снова закрываются, Изуми терпеливо ждет, когда его отведут, а затем снова осторожно оглядывается. Всего секунду. Позади нее океан, она понимает это, потому что впереди горы. Слева стоит солдат, а прямо перед ней, в меньше метра — красные кеды на высокой подошве. — Госпожа Кодзи? Изуми усмехается, слизывая дождевую, но соленую воду с губ. Поднимает взгляд. Моргает. Нет. Моргает еще раз, когда фигура двигается, присаживается рядом, аккуратно касаясь плеча. — Вы меня слышите? Конечно. Но Изуми сказать не может. Въедается взглядом в темные мокрые волосы, в чистое лицо с милыми точками-веснушками, в яркие зеленые глаза, сейчас кажущиеся черными, как эта ночь. — Мидория? Изуку Мидория округляет глаза в неверии, тут же начинает расстегивать куртку. — Вы ранены? — он накидывает свой теплый плащ на ее плечи, пытливо вглядывается в лицо. — Эй, подойди! Кому он кричит, Изуми не видит. Она смотрит на пропавшего Изуку, и уже почему-то не понимает, слезы у нее на щеках, дождь или улыбка может. — Что… Изуку помогает подняться, аккуратно придерживая. Изуми дрожит вся, вцепляется в локоть парнишки, и переводит взгляд на еще одну фигуру. — Изуми, — Кейго Таками шокирован не меньше, чем она. Дождь обнимает три фигуры, молчаливо застывших у кромки пляжа. Дождь смеется, когда Изуми прижимается к Ястребу, дрожащая и живая. — Все закончилось, — говорят ей герои. — Теперь ты в безопасности. Мы тебя защитим.