Трафарет

Поэтому я не хочу знать,

Я просто хочу убедиться, что ты в порядке.

Я не хочу знать,

Я хочу убедиться, что тебе ничего не грозит

Joji — Will He.

Было так хорошо. Так правильно. До дрожи в пальцах. До прерывистого дыхания. До тихого всхлипа. Изуми никогда бы не подумала, что может быть так. Такой живой и настоящей она себя не чувствовала давно. И такой возбужденной тоже. Казалось, что его руки надавливают на слишком интимные, нужные точки. Так, чтобы прогибаться в чужих ладонях сильнее, подобно кукле. Ей хотелось большего. Его губы тут же находят ее. Впиваются с силой, с оголодавшей жаждой. Она платит тем же. Кусает, сминает, дразнит. Впутывается в жесткие волосы на затылке, тянет ближе. Не отпустит. Не сейчас. Когда уже задыхается от прикосновений, губ, рук. Когда чувствует этот жар по телу. Когда хочется не просто больше, когда хочется всё. Ее руки сами скользят под белую рубашку. Проходятся по торсу короткими коготками, задевают шрамы и поднимаются выше, к груди. Ее сердце готово выпрыгнуть. Ее сердце вот-вот остановится. Его руки сжимают женские бедра сильнее. Изуми почему-то полностью обнажена. А он нет. Несправедливость давит на глотку, заставляет застонать в чужих руках чуть громче, когда он прижимается пахом сильнее. Пожалуйста… Вряд ли это ее просьба. Просьба ее тела и души. Просьба, когда должна быть сожжена одежда и посторонние мысли. Чужие губы исследуют шею, скользят ниже к ключицам, прикусывают, отчего Кодзи выгибается дугой. Мужская рука ложится на грудь, сжимает чуть сильнее, чем нужно, чуть сильнее, чтобы выдохнуть сквозь стиснутые зубы. Ее пальцы трясутся, когда расстегивают ремень. Ей не дают продвинуться дальше. С ней играют, ее трогают, ее целуют, сцепляя собственные запястья над головой. — Пожалуйста… Собственный стон резонирует в ушах. Ее не выпустят живой. Не выпустят прежней. Изуми жадно ловит ртом воздух, чтобы затем почувствовать губы на своих губах. Ей так хочется целовать их, хочется сильнее, метал чуть царапает ее кожу, когда чужие губы выцеловывают дорожку от мочки уха до ключицы. Опускаются ниже. Изуми чувствует, как чужая одежда падает куда-то в необъятную темноту. Кожа к коже. Губы снова в чужих губах. Изуми Кодзи, наконец, сдалась. Разводит бедра шире, приглашающе. Ее призыв прост и понятен, чужие пальцы вычерчивают на ее боках и тазовых косточках руны отчаяния и печали. Сжимают крепче и, увлекательно скользя вниз, находят нечто скрытое в ее теле. Становится горячее. Изуми больше не думает, только дышит. Чужое присутствие кажется правильным, чужие пальцы на ее клиторе — что-то невероятное. Она стонет в голос. Просит. Выгибается. Пальцы тут же сжимают бедра крепче, почти пригвождая ее к мягкой постели. Ей хочется сильнее. Ей хочется, чтобы ее перестали мучить. Чтобы пытка закончилась прямо сейчас и продолжалась вечно. — Пожалуйста… В который раз просит. Кожа под ее пальцами горячая, почти раскаленная. Ей плевать. Плевать, если сейчас она вспыхнет. Фигура возвышается над ней, она чувствует легкую улыбку на своих губах, целует, впивается ногтями в плечи. Всего одно движение. Один шаг. Изуми готова распасться от удовольствия, но лишь выгибается вперед, хватая раскаленный воздух жадно. — Тебя убьет твое желание… Чужой голос врывается в сладкий мирок резко, также, как врываются в нее. Изуми стонет громче, стонет распущенно и грязно. Перед глазами — синий. Огонь охватывает вечный мрак позади мужской спины, охватывает кровать, охватывает Изуми… Кодзи сонно моргает, проводит ладонью по лицу, смахивая пот и смущающее ее наваждение. В доме Бандо она уже неделю. Левая рука все еще плотно забинтована, но почти не тревожит ее. Изуми смотрит на торчащие из-под бинтов пальцы и тихо цыкает, стараясь убрать выбившуюся прядь волос обратно за ухо. С печалью выдыхает. Несколько дней назад она впервые увидела себя в зеркало. Смотрела долго на чуждую ей женщину. У той новые шрамы ложатся от левой ключицы и оплетают всю руку. Это не отталкивающе, просто… Не так, как привыкла видеть себя Изуми. Она даже улыбается отражению. У отражения ломаются губы в ответной улыбке. Левые прядки темных волос — обожженные и страшные нитки, которые Кодзи состригает. То же самое и с правого плеча. Получается неровное короткое каре, но внешний вид ее сейчас волнует меньше всего. Больше всего — мальчишка, играющий перед ней на залитой душными лучами лужайке. Изуми наблюдает на Казу, сидя на последней ступени крыльца дома Бандо. Ей становится резко неловко, когда мальчишка, качающийся на качелях, замечает ее и приветливо машет рукой. Он оказывается прелестным, добрым и рассудительным ребенком. Умным не по годам. И копией своего отца. Когда Изуми встречает Кэзуки на следующий день после своего обморока за завтраком, он первым делом интересуется ее самочувствием. И как она получила такие крутые шрамы. Разговор с ним заводится очень легко. Мальчик — внук старика Бандо, сын Сакуры и… Кодзи нос морщит, вспоминая реакцию своего злодея. — Ты знал? — Если бы знал, отговорил от этого. — Придешь сегодня на Камо-мацури? — садится рядом Казу, поправляя кепку на светлой голове. — А он разве не в Киото? — Дедуля говорят, что у нас свой праздник. Мальвы вон сколько выросло, — кивает в сторону сада, усыпанного алыми, розовыми и сиреневыми цветами. — Мы будем венки плести на закате, огня много будет, дедуля, как обычно, выпустит стрелу в небо. Ведь таким, как мы, необязательно верить в богов. — Да? — Изуми чуть щурит глаза, солнечные лучи так и норовят лизнуть ее. — А во что тогда верить? Казу задумывается. Кодзи внимательно следит за мальчиком. Авторитет деда для него непреклонен, кажется, он любит его больше своей матушки. Изуми скрывает расстроенный вдох. Его мать, мягко говоря, ненавидит психотерапевта. Кодзи понимает почему, видит перед своими глазами эту квинтэссенцию ненависти. Сакура врывается к ней той же ночью, требует никогда больше не подходить к ее сыну. — Это не только твой сын, — спокойно отвечает Изуми, удивляясь своему голосу. Давно она приобрела такую странную, почти ненормальную холодность? — Думала, никто не увидит? — Это не твое блядское дело, неблагодарная ты… — Не забываете, доктор Бандо, — перебивает Изуми, — я могу воспользоваться способностью и заставить вас забыть даже собственное имя. Угроза вырывается прежде, чем в комнату ровным шагом входит Даби. Тот глядит на лежащую Кодзи и нависающую над ней Сакуру. Изуми держит руку госпожи Бандо крепко в своих пальцах. Та допустила фатальную ошибку: подошла близко. В саму Кодзи мягко, рябью, впитывается чужая ненависть. — Отпусти ее, Изуми, — звучит приказ Даби, и Изуми, наслаждаясь бодрящими эмоциями, отпускает доктора. — Ебанутая злодейка, — шипит Сакура и почти вылетает из комнаты. Больше они не разговаривали. Странно, но Казу продолжал приходить к деду, общаться с Изуми, слушая с округлившимися от удивления глазами про всяких, порой выдуманных, пациентов. Изуми лишь раз видела, как Казу общается с Даби. Кажется, мальчик больше чувствует, чем понимает, что он его отец. Но, давшая слово сначала Даби, а затем и старику Бандо, Кодзи не расскажет Кэзуки про семью. — В себя? — выводит он своим предположением Изуми из ступора. — Вера в себя хороша, — усмехается Изуми, двумя пальцами берется за козырек кепки и натягивает мальчишке до носа. — Главное не стать слишком самоуверенным. — Что в этом плохого? — отбивается Казу, усмехаясь. — Можно потеряться только в себе и не понять, где уже ты, а где твоя излишняя самоуверенность. — Эгоизм, — летит подсказка сверху и Кодзи напрягается. Не слышала, как подошли со спины. — Это не самое лучшее качество в человеке, если он уже нездоровый. — А как понять, что он болеет? — спрашивает у деда Казу, отчего Изуми смеется. — Что? — Смотри, Каз, — Иззи давно поняла, что мальчику нравится, когда его так называют. От этого всегда бледные щеки покрываются румянцем, — ты можешь забрать свет с вон того фонаря… Изуми указывает на верх погнутого, но высокого фонаря, сейчас не включенного. Его желтый свет бьет Изуми в окна спальни, из которой она выбралась буквально день назад и начала гулять на природе. Слабость и тошнота ушли, остались только мертвецкая бледность и неуместная худоба, которую активно исправлял господин Бандо. — Нет… — И я не смогу, — кивает Изуми. — Но если бы тебе стал нужен весь свет на Земле, ты бы забрал его себе весь? Не поделился бы ни с кем? Если бы твоя причуда, например, смогла бы позволить тебе забирать весь свет в мире. — Нет, у меня не такая причуда, она… — Кэзуки, не пора ли обедать? — усмехается старик Бандо, приваливаясь к стене плечом. — Помни, если ты ставишь свое благо выше окружающих — это не плохо. — Пока твое благо не становится бедствием для других, — добавляет Изуми, улыбаясь. — А фонарь причем? — чешет затылок Казу, глядя на погнутый столб. — Для красного словца, — усмехается Изуми, чуть толкая мальчишку плечом. Он смущается, но все-таки нехотя идет обедать. Кодзи провожает задумчивым взглядом, понимая, что и за ней наблюдают. Вся эта скрытность вокруг причуды мальчика и его деда становится досадной. — Я ведь дала слово, господин Бандо, необязательно контролировать каждое мое действие. — Эгоизм, девочка, — Бандо вздыхает и усмехается в свои пышные усы. — Я тоже им отравлен. Кодзи сжимает челюсть чуть сильнее. Кажется, понимает, но понимание это ей не нравится. Находясь в обители злодея, не такого как Даби или Бад, отличающегося и от Шигараки с Пятном, Изуми начинает проникаться его идеями. Пока она лежала наверху, закованная в свою боль и беспомощность, они беседовали с этим занимательным человеком. Изуми смогла пробить его лишь немного, по счастливой случайности в лице Кэзуки. Старик Бандо боялся мальчишку, и боялся что кто-то может отнять его. Это осознание пришло поздно в ночи, когда старик рассказывал про случайный поджёг Даби сена. Старик Бандо — сильный человек. Изуми склоняет почтительно поклон при нем, в знак уважения, который он смог заслужить не только возрастом и сладкими речами. Сама став свидетелем его правления в этом поселении, Кодзи задумывается о причинах возникновения лидеров. Почему за какими-то людьми хочется идти? Почему какие-то вызывают страх? Причуда это, харизма, умение запугать или банально: людям нужен лидер. Стадные все-таки животные. Господин Бандо покарал нарушителя просто и изящно. Один из жителей пырнул своего товарища по бутылке ножом в ходе потасовки. Пострадавший выжил, пришел жаловаться, преступника схватили и тот предстал перед судом куда более строгим. Теперь они вместе с другом оба сидят по подвалам, общаются и переживают ломку от зависимости. А после, когда оба протрезвеют, Бандо, как обещал, отправит их на исправительные работы. Правда, сам старик предложил Изуми использовать свою способность на преступниках, внушить им больше никогда не пить. Одного бы отпустил сразу, второго оставил бы на содержательный диалог с применением легкой боли. Изуми отказалась. Способность работает странно, психотерапевт чувствует ее покалывание, даже считывать эмоции получается через раз. С Сакурой вот получилось, а с Казу уже нет. — Тебе бы тоже поесть, а то кожа до кости. — А что за праздник сегодня? — игнорирует предложение старика Изуми, улыбаясь уголками губ. Он явно не любит марать свои руки. Изуми это тоже хорошо понимает. — День цветов, — вздыхает Бандо, — бар открыт будет до ночи, приходи. Только нужно что-то цветочное принести. — Это ваш праздник или… — Да, для меня это скорее день памяти, — усмехается старик, и взгляд его устремляется куда-то вдаль, в свои воспоминания. — С более юным поколением мы плетем венки и выпускаем в океан. А со старшими потом собираемся в баре. — Должно быть красиво, — тихо выдыхает Изуми, чувствуя, как теплая ладонь старика ложится ей на плечо. — Приходи, — кивает ей Бандо. — И Даби сегодня вернется. Встретитесь там. — Да мне не в чем… — Женщины, — усмехается Бандо, выпрямляясь и потягивая спину, — найду я тебе платье, красивая. Изуми улыбается, бодро поднимаясь на ноги. Бандо провожает ее внимательным взглядом, пока Кодзи остро чувствует его. Что-то не дает покоя ее душе. Что-то… Изуми даже и не догадывается, что именно.

***

— Издевайтесь, да? Изуми смотрит на прекрасное голубое платье на тонких бретельках, облегающее верх и открывающее грудь и руки. Легкий подол струится в ее руках тонкой тканью, украшенный на подоле сочными маками. Красота, конечно, она бы нарядилась в него до травм с большим удовольствием, но… — Тебе пойдет, — хмыкает Бандо. — Оно принадлежало одной такой же красавице. Взгляд его становится мягче. Изуми это почти трогает, но почему-то… Она кивает, улыбается, прижимая платье к себе крепче. Он помогает перевязать руку после душа, Кодзи укладывает волосы и надевает все же это платье. Старые кеды, купленные Бадом, огнем, благо, не тронуты. Щетка и чистящее средство возвращают им белизну и Изуми, стоя перед зеркалом, глядит на себя вновь. Красота ее теперь далеко на любителя. Подол прикрывает колени, но открывает лодыжки, заканчиваясь где-то на середине голени. Руки, как и шея, полностью открыты, лишь левая рука забинтована плотно в белые бинты. Лиф немного приподнимает грудь, на теле почти нет следов ожогов, все-таки Кодзи решает загнать гордость подальше и поблагодарить Сакуру. Но все это позже. Когда солнце начинает клониться к закату, они со стариком выходят на улицу. Идут вниз, Бандо рассказывает почти про каждый дом, про замечательные клены, что растут в конце улицы и осенью становятся огненным заревом вдалеке, тогда они устраивают момидзи. Изуми его послушно слушает, по дороге к ним присоединяются и Казу с мамой и ее мужем. Изуми впервые видит этого высокого молодого человека, примерно ее ровесника или на пару лет старше. Темноволосый и зеленоглазый, его едва ли можно назвать злодеем с такими правильными чертами лица, приятной улыбкой и легкой щетиной на лице. Он называет себя Акио, что заставляет Изуми усмехнуться и поглядеть на спокойную Сакуру. Та не злится или не показывает вида, полностью увлеченная сыном с целом кустом цветов в руках. — Держи, — протягивает ей одну ветку сиреневой мальвы, почти под цвет платье, Кэзуки, — тебе идет. — Спасибо, — смеется Изуми, глядя на то, как Акио чуть морщит нос. Сына своего, пусть и приемного, он не особо любит. Точнее, относится с осторожностью: идет чуть дальше, руки в карманы, плечи напряжены. Изуми не спешит начинать диалог с ним, Акио не кажется ей приличным парнем. Есть что-то в нем отталкивающее и холодное. Сакура, судя по всему, об этом знает. Непредумышленно Изуми пропускает семейство вперед. Как вожак, первым идет старик Бандо, рядом с ним с удовольствием шествует и его внук, готовый подражать деду во всем. Сакура занимает позицию на шаг позади, по правую сторону от сына, чтобы в случае чего защитить. Следом, в тени жены и ее отца маячит Акио, придавленный чужой славой и властью. — Смотри, дедуль, — Казу восхищает океан также, как и Изуми. Она вглядывается в голубой, глубокий и необъятный Тихий океан. Пахнет прекрасно, свежестью и солью, а закатное солнце греет плечи и волны, зазывающие подойти ближе и нырнуть в эту неизведанную глубину. Погружаться в пучину Кодзи не спешит. Кэзуки бежит к ровесникам на импровизированный пляж, их не так чтобы и много, но и, на удивление Иззи, не мало. Она ожидала, что поселение будет маленьким и мрачным, но это почти целая деревня, больше сотни человек. Шум от голосов, детский смех и легкость, что резко окружают психотерапевта, заставляют замереть. Как давно… Люди радуются и смеются: резвый мальчишка отбирает у пухлощекой девочки охапку ее голубых васильков и бежит прочь, пока она гоняется за ним, несколько мамочек переговариваются, мочат стройные ноги в воде, пока отцы пьют пиво у кромки, какой-то мужчина в несуразных круглых очках приносит воздушного змея, и теперь все эти взрослые работяги превращаются в настоящих детей. Жизнь. Изуми даже не понимает, как чужой смех проникает под кожу, заставляя слезу скатиться по щеке. — Ты можешь тут остаться, — доносится позади голос старика Бандо. — Тут принимают всех. Что-то в сердце сжимается и разбивается. Кодзи утирает слезу, удивленно глядя на то, как быстро бинты могут впитывать все, включая слезы. Ей казалось, что их-то впитать почти невозможно. — Пойдем, — рядом оказывается Казу, хмурится, когда замечает взгляд Изуми, — ты плачешь? — А? — маска тут же включается, и Изуми весело смеется. — Нет конечно. Что-то хотел? — Помоги мне с венком, — почти командует юный Бандо, отчего дед только хохочет. Кодзи, впрочем, соглашается. И пока мальчик играет со своими сверстниками, они с Сакурой на пару плетут нечто невероятное. Сакура объясняет, что делать, пусть и сухо. Ее прекрасное лицо озаряется теплом, когда сын приносит лично ей еще одну красную розу, которую он честно выиграл в споре. Простоял на одной ноге дольше всех. — Он у тебя замечательный, — тихо замечает Изуми, когда Кэзуки вновь отбегает к своим. Сакура молча соглашается. Вплетает красную розу и розовую мальву вместе, пока Кодзи занимается голубыми и сиреневыми цветами. — Отец предлагал остаться? — неожиданно задает вопрос Сакура, отчего Изуми чуть не теряет темп. — Да. — Не соглашайся, — Сакура заканчивает свой венок, тряхнув алым перед лицом. — Иначе и он останется. Изуми смотрит, как госпожа Бандо отходит обратно к своей семье, надевая венки на головы. Маленький синий, сплетенный двумя женщинами — Казу, отцу пышный бардовый, мужу она не плела, а вот себе последний, розовый и алый. — Наслаждаешься? Чужой голос тут же уносит легкий бриз. Изуми вздыхает, скрывая улыбку в венке, который водружает себе на голову. — Да. Даби смотрит с высоты своего роста. Она, вся в песке, в лучах солнца и тонких зеленых стеблях выглядит как никогда живой. — Где ты был? — встает Изуми, за секунду сканируя его взглядом. Белая легкая футболка, поверх нее — красная в черную клетку рубашка, джинсы простые, его любимые армейские ботинки. Даби чуть прикрывает глаза от солнца, глядит на водную гладь. — Организовал похороны Бада. У Изуми поперек горла становится ком. Она тяжело его сглатывает, снимает с себя этот дурацкий венок. Нашла, конечно, повод для радости. — Тебе идет, — задумчиво тянет Даби, убирая руки обратно в карманы. — Спасибо, — эхом отражается ее голос, и вся жизнь, веселье и смех будто сносит голодная морская волна. — Не стоит, — фыркает Даби, аккуратно стягивая венок из рук. — Бад бы хотел, чтобы на его поминках веселились. Цветы ложатся в руки злодеев, и психотерапевт почему-то не может сдвинуться с места, когда он делает шаг вперед. Ободок мягко ложится на волосы Изуми, пока та не может вдохнуть этот дурманящий аромат океана. В ее легких почему-то клубится тонкий аромат пепла, крепких сигарет и кофе. — Не забудь отпустить. Даби делает шаг назад, разворачивается и уходит. Ветер мягко облизывает подол легкого платья и такие же легкие цветы на голове Изуми Кодзи. Детвора и взрослые запускают венки с красным закатом. Ее синий-синий, под цвет глаз одного небезызвестного злодея или другого великого героя, венок пускается в долгое плавание по мягким волнам. Изуми провожает его с облегчением. Венок уносит с собой вложенную месяцами печаль. Следом кометой проносится горящая стрела и угасает с последними лучами солнца. Изуми кажется, что ушло все горе. Изуми кажется, что она, наконец, свободна. Изуми ошибается.