Трафарет

Я ненавижу людей, но они в этом точно не виноваты Солдаты будут стрелять в детей, потому что они солдаты Отцы будут падать в могилы на фоне кровавых закатов Дети будут стрелять в матерей и цензура закроет это квадратом

Грязь — Я ненавижу людей.

Наха встречает проливным дождем. Тяжелые тягучие капли сыплются с неба уже целый гребанный день. Весь гребанный день. Промокает все: от ботинок до нижнего белья. Холодно, но холод особо не заботит. Нужно всего-то засунуть под ребро нож. Аккуратно и точно. Чтобы теплое и красное не попало уродливыми каплями на черный плащ. Прямо возле какого-то дешевого бара, воняющего рыбой и сигаретами. Внутрь Даби не заходит. Ждет снаружи. Брезгливым он больше не был. На улице проще скрыться. Не применять причуду. Не привлекать внимание. Выполнить заказ и съебаться обратно в Йокогаму — предел мечтаний. Ему хотя бы за этот заказ заплатили авансом. Ему хотя бы есть, на что жить ближайшие две неделе. Вот выходит цель. Едва на ногах стоит, покачивается из стороны в сторону, ничтожество, коих поискать. Хотя большинство этих людей… Даби делает лишь одно движение. — Красные передают привет. В глазах молодого парнишки лет двадцати ужас вперемешку со страхом. Они, наверно, ровесники. Даби его не жаль. Тот даже не сопротивляется, валится вперед, прямо в лужу. Злодей переступает тело, засовывает руки в карманы и уверено покидает место преступления. Камера только в конце улицы, капюшон плотно закрывает голову, как и маска лица. Единственная мысль, маниакальная и желанная — выкурить сигарету. Но в такой сырости это почти невозможно. Даби пытается. Фыркает недовольно, забегая под навес какого-то заведения через два квартала вниз. На белую сигарету приземляется огромная жирная капля. Тварь. Только со второго раза получается поджечь зажигалкой. Он замечает на манжете каплю крови. Все-таки запачкал его этот любитель азартных игр. А ведь предупреждали, чтобы не лез. Не обыгрывал мафию. Люди сами виноваты в своих бедах. Этот, по крайней мере, точно. Глотку обжигает дым, Даби выдыхает верх, глядя на дождливую ночь, кажущуюся смазанной из-за пелены воды, на золотистые вывески ресторанчиков, на людей, спешащих укрыться от погоды. А ведь пиздят же, что дождь любят. Нихуя его никто не любит. Как и люди друг друга. Жизнь — сплошной набор пиздежа и попыток наебать друг друга. В жизни Даби только одна правда, с которой он смирился, словно мертвец смиряется со смертью. Месть. Она в нем сладко горит синим. Красным. Черным. Еще одна затяжка. Еще одна жирная капля приземляется прямо на макушку. Навес протекает, ну что за пиздец? Даби морщится, решает, что дожидаться утра не будет. Уедет прямо сейчас подальше от этого адского места. Для кого-то ад — место холодное, другие говорят об огне. Личный ад Даби — дождь. Дождь в доме Тодороки… Несколько студентов вываливаются из соседнего местечка, громко смеются. Мешают мыслить, и Даби, устало выдыхая тугую струю, краем глаза следит за ними. Три парня, две девушки. Довольные, выпившие и молодые. Если бы жизнь повернулась иначе, он смог бы завести друзей? Смог бы быть… нормальным? На языке горчит. Ответ он знает. Нет. Жизнь повернулась к нему грязной и вонючей, потому он тут: курит размокшую сигарету, заляпанный кровью и продрогший до костей. — Нет, мне хватит на сегодня, — разносится девичий голосок, — потому что завтра нам вставать на пары, а профессор Исихара с меня три шкуры сдерет. — Ты его любимица, И-зу-ми… Даби делает еще затяг. Фокусирует взгляд на женской спине в теплой белой куртке. Пару секунд смотрит на затылок, ожидает, что девчонка повернется. Ей тринадцать… … было семь лет назад. Студентка ежится, натягивает воротник и отмахивается от предложения выпить еще. Ее парень, высокий и щуплый, приобнимает за талию, пока Даби натягивает маску на лицо. Просто пройти мимо. Просто… Девчонка оборачивается в профиль. Ее бойфренд тут же целует, улыбается довольно, пока она явно закатывает глаза, но поддается ему. Она. Даби тормозит, усыпанный и скрытый стеной дождя в двадцати метрах от… Изуми Кодзи? Это ведь она? Это она. Явно. Смеется, кивает, доверчиво льнет к какому-то уебку, пока машина тормозит прямо напротив них. Золото света освещает фигуру, высокий смех проникает сквозь постоянно падающие капли. И ничего внутри не горит. Даби делает шаг, когда вся компания пытается усесться в такси. Под дождем девчонки смеются, он четко отличает смех Кодзи от той, другой. Еще шаг. Взгляд вниз. Его не должны увидеть. Его не должны узнать. Он теперь призрак, тень из прошлого. Пока перед глазами бьется прошлое другое, его, детское, где его звали Тойей. Внутри него Тойя просит быть увиденным. Этот мелкий слабак ныл так долго, Даби думал, что убил его окончательно и похоронил под грудой пепла и костей. А нет, вот он, скулит под гортанью, просит хотя бы поднять взгляд. Какая слабость. Даби тошнит. Нельзя. Слабак, заткнись, нельзя… Но взгляд поднимает. Взрослая Изуми Кодзи морщит нос от упавшей на него дождевой капли, стряхивает дурацкую челку со лба и поторапливает кого-то со смехом на губах. Взрослая Изуми Кодзи отчего-то похожа на ту Иззи из далекого детства, которая ругалась из-за его ожогов. Сейчас бы она ругалась сильнее. Сейчас бы она… Даби успевает отвести чуть голову прежде, чем его видят. Он, не сбавляя шага, идет прочь, дальше и дальше, пока такси проносится мимо него, груженая пассажирами. Заворачивает за угол. Поджигает еще одну сигарету своей причудой. Делает глубокую, до боли в легких, затяжку. Доволен? Увидел предательницу, такую же слабачку, как ты сам… и радуешься. Аж ладони вспотели. Маленький Тойя внутри него снова умирает под грудой воспоминаний и боли. Вечной спутнице, которая колит все тело, и, если она еще осталась, душу злодея. Даби уезжает на следующий день. Погодка становится лучше, дождь прекращается, и злодей, натягивая капюшон поглубже, идет вдоль улиц прямо к причалу. Взгляд цепляется за небольшой рётэй, выглядевший приветливо с этим несуразным духом Кидзимуна на вывеске. Будь Даби обычным человеком, вошел бы в него, заказал Хаппо́сю и свежей рыбки и перед отправкой посмотрел бы матч любимой бейсбольной команды. От этой мысли все внутри него кривится и протестует, злодей лишь глубже устраивает руки в карманах и шагает вперед, провожаемый хитрым взглядом нарисованного местного духа. Над ним давно посмеялись все боги этого проклятого мира. И рыжий дух присоединяется, пряча внутри себе того, кого Даби давно потерял.

***

Внутри больше не горит. Это медленная, мучительная и смиренная смерть. Смерть проигравшего. Ему достаточно было сгореть тогда. Синий вылакал из него все живое, а мелкая девчонка заставила сердце вновь и вновь стучать. Он ненавидит этот мир перманентно. Теперь он в нем заточен. Как и в этой больнице. В этих оковах. В белой комнате. Пока не приходит она. У нее сладкий аромат духов и это первое, что чувствует злодей под дозой транквилизаторов. Приторность вбивается глубоко в ноздри. Жаль, что он не может разбить свою голову об этот идеально-белый стол. Так бы все прекратилось. А теперь, как колесо, это будет вертеться вечно. Голос отца, голос Лиде, голоса десятков психиатров и психологов и этот голос. Голос собственный, детский и отчаянный. Маленький Тойя плакал там, умирая, закипая и рассыпаясь в пепел. Теперь его нет, а голос остался эхом в ушах. И аромат горелой плоти зачем-то заменяют сладкой химией. Лучше бы ему дали умереть. Если уж папаша так топит за гуманность. Она садится напротив. Девчонка. Сил нет даже взгляд поднять. В мыслях пусто, а тело… горит. Ушло все, кроме боли. Та, как самая преданная его часть, мягко покоит свои ладони на плечах. — Добрый день… Еще же существует время. Сказочный подарок от кого-то кому-то. Даби не понимает, когда в его мире заканчивается день и начинается ночь. В его мире ничто продолжается так долго. С момента, когда тело сгорело. Хотя нет, раньше, как он родился. Но сейчас день… — Сейчас около тринадцати тридцати. На улице холодно и дует осенний ветер. А еще сейчас осень. Как много информации. Она трещит по ребрам и затекает в мозг. Осень. Осенью много красных листьев. Красных, как огонь… — Как я могу к вам обращаться? Этот голос… слишком знакомый. Память умирает вместе с ним, туман расползается перед глазами. Кажется, он называет свое имя, но плевать. Чужой женский голос оседает в его ушах. Ничего не важно. Она что-то говорит. Что-то спрашивает. Усталый взгляд, глазным яблокам больно двигаться в глазницах, но он впивается в стену напротив. По ту сторону, он знает, стоит отец. Папаша действительно думает, что этот голос не исчезнет? Как и все другие. Как и всё в этом мире… — … было бы неплохо поесть… Да, точно. Организму нужна еда. Его заставляли есть. Сначала через питательные трубки, затем физической силой. Еда тут убогая, безвкусная, хотя Пятно не жалуется. Он вообще не жалуется. И редко разговаривает, возможно, только с Даби. — Рамен. Пятну нравится рамен. Даби услышал это случайно, их камеры соседние, а Пятно — почти кумир. Насколько это возможно. — Есть еще предпочтения? Приходится сосредоточиться на девчонке. Она что-то выстукивает пальцами. Раздражает. Ритм знакомый. Он где-то слышал, но все так медленно, так туманно. Он устал. От ее вопросов. От взгляда Старателя. От собственного дыхания. — Предпочитаете семейные вечера? Первая шутка за последний год. Даби моргает сонно, глаза вот-вот закроются. Он снова провалиться в другой мир. Забвение — вот что он так хочет. Наверно, без транквилизаторов, это показалось бы даже смешным. Наверно, все это было бы смешным. Как же он устал. Потому… потому капля силы заставляет его выталкивать слово за слово. — Я сожгу ее, отец, — чуть громче, глядя прямо в стену, обещает Даби. — Приведешь еще раз, и я сожгу твою докторшу дотла. Это не пустое обещание. Это напоминание. Не надо играть с ним. Не надо пытаться подсунуть ему друзей. Не надо делать из него… человека. — Возьму с собой огнетушитель. Ее смешок. Тихий, веселый, пропитанный легкостью. Даби моргает. Нет. Внутри вдруг что-то выдыхается и он смотрит точно в чужое лицо. Он видит ее перед тем, как дверь закрывают. Видит ее глаза, ее лицо, ее фигурку, ее… Доктор А… Даби тяжело сглатывает. Доктор А — Изуми Кодзи? Взгляд сам впивается в стену напротив. Отец нанес слишком низкий удар. Привести к нему бывшую подружку… привести ее прямо к нему… Энджи Тодороки — злодей куда больший, чем сам Даби. И это вызывает скупую улыбку, которую так никто и не увидел.

***

Чистая синяя ярость приходит тогда, когда она покидает его клетку. Избитая, раненая и почти сломленная, она пришла к нему добровольно. Показала, что точно знает, кто перед ней. Не старый-добрый Тойя, нет. Она видела его, Даби, и Даби впервые увидел, как время может испещрить душу. Испещрить своими дурными похождениями, своими веяниями и своими деяниями. Пальцы чуть подрагивают. Даби четко чувствует этот забытый привкус гари на губах. Синий, как само небо. Как глубь океана. — Твоя гостья… Чужой голос выводит его из пучины мрачного, торжествующего раздумья. Даби напрягается всем телом. Его датчики вот-вот запищат, расплавятся, что будет очень печально. Не для него, конечно. — … из героев? — Нет, — хрипит ответ из глотки Даби, пока усталая спина приваливается к холодной стене. — Значит, станет одной из нас. Даби хмурится на ответ Пятна. Очень вряд ли. Он с трудом представляет Изуми, способной себя защитить, не говоря о том, чтобы покалечить других. Не хватит духа. Не хватит сил. — Она хорошая. — А мы плохие? — Плохие, — пожимает невидимо плечами злодей, усмехаясь. — И убьем плохих. Пятно хмыкает. Даби в тишине отчетливо может различить его скептицизм. — Рас-с-вет, — вырывается свист из легких Акагуро, — тебе не кажется, что это они? Апогей всех героев. — С чего бы? — хмурится Даби, не понимая, куда клонит его когда-то кумир. — Они ведь мнят себя героями, — хмыкают в ответ. — Будут очищать этот мир от злодеев. От грязи. Но скажи мне, друг мой, разве не этим мы занимались? Даби усмехается. Нет, он занимался местью. А Шигараки разрушением. — ВЗО терроризировал этот мир, не сказать, что он его очищал. — Он его очищал. По-своему. Как и ты. Как и я. Как и будут делать они. И они придут. За нами. — Я знаю, — кивает Даби, вздыхая слишком тяжело. — И ее они записали в злодеи. Твою хорошенькую подружку. И нас уж точно. И семейство твое, Тойя Тодороки, тоже запишут. Даби прикусывает язык. У него кровь от огня, от Тодороки. С этим он смирился, принял. Пользуется. Так легко. Так давно. — Я слышал одну сказку, — тянет гласные Пятно, и Даби чувствует легкую улыбку в его голосе. — Такую прекрасную сказку, удивишься. — О чем она? — гнев постепенно сгорает в его венах, оставляя за собой сосредоточенность. — Об острове свободы. Маленьком, южнее островов Рюкю, притаившимся меж океанов и холмов. Там свобода для таких, как мы. Там покой. — Мало кто способен удержать свору кровожадных монстров в одном месте, — хмыкает Даби, закрывая уставшие глаза. Он прекрасно знает, кто такие злодеи. И какими они могут быть. — Это иллюзия. — Это рай, — тихо, едва слышно возражает Пятно. — Ведь если нечего и некого очищать, то к чему кровь? — А как же самоочищение? Пятно замолкает. Молчит так долго, что Даби, встревоженный собственными мыслями и тонким ароматом черного чая почти проваливается в сон. — Добраться до этого острова можно только с чистыми помыслами, Тойя. И почему-то голос Пятна слишком сильно похож на голос его родного отца.

***

Даби знает, что его друг редко курит. Видите ли, это портит кожу. В другой ситуации злодей бы посмеялся. Но уже не смешно. — Проваливай. Голос Бада ровный. Тонкие пальцы обхватывают сигарету неумело и даже нелепо, в отличие от Даби. Тот прислоняется головой к стене. Мысли жужжат особенно громко сегодня. Он даже начинает скучать по транквилизаторам. Те мешали думать. Мешали чувствовать. Блокировали все. С приходом Изуми в его жизнь мысли вернулись. Вернулась ненависть и ярость, вернулось желание, жизнь, краски и запахи. И он, как брошенный пес, вернулся к своему хозяину. Извечной боли. — Она не помешает. — Ты привел заложника. — Она не заложник. — Не пизди, Белоснежка, — фыркает Бад, выдыхая дым прямо в лицо друга. Даби кривит уголком губ. — Думаешь, у меня глаза нахуй укатились и я телевизор не смотрю? Твой еблет по всем каналам. Ее, кстати, тоже. — Бад… — Ой, вот только не начинай, — отмахивается тут же, бросая недокуренную сигарету на улицу. — Я говорил тебе, чтобы ты не ввязывался в эти злодейские группировки. — Напомнить тебе, благодаря кому ваш город уцелел? Бад тут же отступает. Даби знает, что может быть неприятным. Мягко сказано. Знает, что Бад только выебывается и его не бросит. Но вот Иззи может. И это не нравится Даби. — Почему, блять, психотерапевта-то? — пожимает плечами Бад, усаживаясь рядом на подоконник. — Не мог кого рандомно похитить? Твой еблет и так доверие не внушает, а тут она же… Бад затыкается. Взгляд его фокусируется на Даби. Тот докуривает, тушит бычок об дно кружки и встречается взглядом с другом. — Это она, да? — в ночной тиши очень уж ярко звучит голос Бада. — Девчонка из твоего детства твой блядский психотерапевт? Белоснежка, ты ебанулся? — Не начинай, — устало вздыхает Даби, сжимая двумя пальцами переносицу. Голова начинает болеть от таких разговор. Им проще было попиздиться и решить, кто главный, как в юношестве. — Это твое дело, конечно, но носить с собой повсюду ходячую слабость такая себе перспектива. Особенно когда ты хочешь мстить. Бад пытливо вглядывается. Да, мстить. Сначала нужно отомстить за Акайо, затем Рассвету и уж потом отцу. Пока такой рейтинг. Даби не уверен, что вот-вот сорвется и помчится мстить папаше. Но, рассчитывая свои силы, понимает сейчас, что не может. Не может призвать синий огонь. Не может показать всю свою мощь. Алый выплевывается сам по себе, даже не обжигает и злодей не понимает, почему. Что должно послужить отправной точкой, чтобы синий вновь запылал. — Съезди к Бандо, — неожиданно говорит Бад. Впервые за столько лет. Даби удивлен, но не показывает, лишь вопрос задает. — Может, твоя подружка и не злодейка, но ты забыл, явно забыл, кем являешься. Ты-то злодей, а тащить невинных за собой… грязно. — Я не тащил. — Она добровольно с тобой пошла? — Нет. Бад усмехается. Устало качает лысой головой. Для него это решение тоже непростое. — Берегись, — кидает Бад прежде, чем соскочить с подоконника и этого неприятного диалога, — привязанность до добра не доводила никого из нас. Даби хочет сказать, что нет никакой привязанности. И усмехается. Это не привязанность. Нет, ни к ней. К прошлому. Потому он приходит в ночи. Столько раз он мог убить ее. Столько раз… самыми разными способами. И быть полностью свободным. Тогда, может, и огонь вернется? И дикая жажда смерти. Рука сама поднимается, пальцы чуть подрагивают в ночи. Изуми на кровати ворочается, ей явно снится кошмар. Теперь вся ее жизнь с ним кошмар. Как и тот, что он испытал, когда Рэй плевалась кровью от того, что ее снова приложил Энджи, когда у Нацуо случился приступ астмы и он чуть не задохнулся на их общей кровати, когда горел заживо, когда увидел свою могилу, когда убил впервые невинного, когда он сжег почти полсотни людей, когда проиграл Шото, когда Изуми буквально умирала на его руках. Ее причуда ведь может быть дико полезной. Лишь отговорка. Ему нравится. Нравится, что чья-то жизнь в его руках. Нравится, что его боятся. Нравится, что ему сопротивляются. Ему нравится. И он обречен убить ее, когда все надоест. Не сегодня. Не сейчас. Потому Даби покидает комнату Бада. Курит в его кухне, а через пару минут приходит и сама виновница его нестабильного желания убивать. И ставит свои условия.

***

Нужно понять, сколько сейчас времени. Как долго он спал. Как долго… Даби открывает глаза, но не спешит двигаться. Светлый потолок. Мягкая кровать. Спокойствие. Как давно его не было. Почти никогда. Почти… Он устал. Разбит. Пуст. Взгляд падает на ладони, когда Даби все-таки садится в кровати. Ему бы еще полежать, но в соседней комнате раненая Изуми, а по всем новостным каналам гремит его имя. Он не знает, но уверен в этом. Боль не отступает, когда Даби перебирает ногами едва-едва, толкает соседнюю дверь и замирает на пороге. Кодзи, кажется, в коме. Стоило ожидать, что однажды он убьет ее. Этого не случилось только чудом. Пока. — Чего встал? — звучит позади голос старика Бандо. — Что с ней? — Сакура лечит, не волнуйся. И ради всех богов в этом мире, сходи в душ. Воняешь трупом. Даби кивает покорно. Старик не отходит, вглядывается в профиль. Даби чувствует, нежели видит. — Иди, — настаивает, хлопая по плечу. Душ облегчение не приносит. Завтрак тоже. Даби плетется наверх, и как верный пес, сторожит хозяина у порога. Удобное кресло ему помогает. Так проходит день. Сломанное ребро и куча гематом как-то не напрягают и даже не впечатляют. Он и так ходячий труп. Что может быть хуже? Сакура заходит еще раз. Даби с ней не говорит, не о чем. Ему нечего сказать той, в кого он был влюблен так много лет назад. В Сакуре сохранился ее свет, в Даби сохраняется только боль. Он опасается делиться ею с окружающими. Не выдержат. Ни Сакура, ни Изуми. А вот Сакура вопрос задает. Емкий и прямой. Даби поднимает уставший взгляд на нее, вглядывается в мягкие черты лица, ямку под ключицами, смотрит на тонкие пальцы. На безымянном золотой обруч. Он на вопросы Сакуры не отвечает. — Идем, — снова зовет его старик Бо, когда минует следующий день. Они спускаются и выходят в послеполуденный зной. Если приглядеться, то вдалеке виднеется синяя гладь Тихого океана. Даби отворачивается и идет следом за Бандо, который бодро шагает вдоль улицы. Почти ничего не изменилось. Даби помнит, как сбегали по этой улице ниже, там небольшой бар, который держал старик, а они приглядывали. Если уйти влево, то его встретит поле, где юный Даби тренировался управлять причудой. Направо — город, где все мирные, в отличие от жителей этого поселения. Бандо любит отбросов. Таких же, как и он. Искалеченных и обозленных, он учит пользоваться своими возможностями. Даби тоже научил. Теперь жалеет. Даби смотрит на спину старика Бо, скорее учителя, нежели отца. Старость так его и не коснулась, каким был, таким остался. А вот Сакура стала лучше, но Даби теперь все равно. Любовь его не интересует. Чувства его не интересуют. Старик тормозит возле пятого дома. Вздыхает тяжко, кидая странный взгляд на Даби. Тот уже вопросом задаться хочет, но воздух вдруг поперек горла встает. Перед его глазами другая сцена. Многолетней давности. Там он качает девчонку на качелях, пытаясь понять, что делать, когда кто-то умирает. До этого со смертью юный Тойя не сталкивался. А тогда… — Как думаешь, папе было больно? — Нет, — пожимает плечами Тойя, — боль ведь не навсегда… Знал бы нынешний Тойя, как сильно ошибался. Знал бы мальчик, катающийся на качелях, что единственное вечное — боль. — Кто это? — почти шепотом срывается. Понятно, кто. Пацан повернут спиной, лица не видно, но Даби знает. Чувствует это, а чувствовать он не хочет. — Кэзуки, подойди ко мне. Мальчишка оборачивается. Улыбается. Зовет деда. Ловко спрыгивает с качели и ровным, но быстрым шагом спешит к ним. Не может быть. Может. Даби хорошо помнит, что может. Они с Сакурой были слишком юными и влюбленными, первыми друг у друга и думали, что все это пройдет без последствий. Кроме их любви, конечно. А вот оно. Последствие. — Здравствуйте, — насторожено произносит мальчишка с глазами… Энджи. Даби передергивает. Такие же голубые глаза, как и у отца. Как и у него. Смотрят так же внимательно. Жаль, что не с таким же презрением. Иначе синий огонь уничтожил бы мальчишку. — Мой друг слегка невоспитанный. А ты чего не навещаешь старика, а? — треплет по светлой макушке внука старик. — Мама сказала, что у тебя гости и к тебе нельзя. Опять, — супится мальчишка, стряхивая руку Бандо с макушки. — Не соврала, получается. Старик усмехается. Даби видит краем глаза, пока сам он изучает мальчишку. Кэзуки. Ну да. Просто… охренительно. Даби даже толком не разбирает дороги. Просто идет. Идет, пока в голове все его мироустройство трещит по швам. Он понимает, что является чьим-то отцом и это вызывает лишь ярость. Почему сука Сакура не рассказала? Почему не избавилась от зародыша? Зачем принесла в этот мир еще одно проклятье? Его проклятье… Даби глотает соленый воздух. Море бушует под ногами, пока он переходит мост и спешит на пристань. Помнит, где находится небольшой катер, который перевез уже сотни злодеев через границу. Изначально Бандо не был в плане, но потом… это простой способ. Пятно рассказывал про остров, скрытый от правительства Японии, да и всего мира. Там, в часе плаванья на этой рухляди можно быть свободным. Остров злодеев, который однажды появился и начал стягивать к себе отбросов со всего мира. Рай. И никто из них до сих пор не пытался захватить мир. Почему? Пятно ответ на вопрос не знал, а Даби очень хочет попасть туда и напомнить, кто они, мать его, такие. У злодеев нет семьи. Нет привязанностей. Нет слабостей. Шигараки был отличным злодеем, но все равно проиграл. Из-за блядской слабости. И Даби сейчас слаб. И эта слабость била куда больнее любого чувака, любой боли и любой любви. Слабость по силе сопоставима только с ненавистью. Когда не знаешь, что делать со всем этим, когда придавленный временем и обстоятельствами борешься и… — От себя не сбежишь. Бандо возникает рядом. Оборудованный причал, где на волнах качаются лодчонки, катера и яхты вперемешку сейчас странно пуст. Причал небольшой относительно любых портов, можно сказать, спонтанный. В юности Даби тут нравилось. В воду он не заходил, но запах океана пьянил, манил своими просторами и ощущением свободы. — Я не сбегал. Даби уверен в этом. Он не сбегал от Тодороки, не сбегал от Бандо, не сбегал от ВЗО. Он всегда возвращался, но всегда следовал только за собой. И теперь его дорога привела его в тупик. — Хочешь? — Что ты предлагаешь, старик? — тут же вспышка мягкого гнева. Бандо усмехается сквозь пышные усы. Глядит на него, Даби чувствует, с затаенным умыслом. Даби не любит, когда в него играют. — Я понимаю твои переживания, малыш, — подходит ближе старик, но не прикасается. — Сакура была против того, чтобы ты знал. Я посчитал иначе. Я посчитал, что ты можешь быть примером. — Для кого? Для мальчишки? — фыркает злодей, пока взгляд ищет в синих волнах спасение. — Не смеши меня. — Кто сказал, что хорошим? — хмурится Бандо. — Мальчик очень похож на тебя, это правда. Но причуда его передалась от моей семьи. Даби моргает. Переводит взгляд на старика. Не может быть. — Ты говорил, что уничтожишь носителя твоей причуды. — Если он захочет быть на иной стороне, — кивает Бандо. — А ты покажешь ему, кто такие злодеи на самом деле. Не сразу, времени будет достаточно. Достаточно, чтобы мальчик был привязан к тебе. Металлические перила под руками Даби плавятся. Куски металла быстро проглатывает вода, тянут на дно. — Думаешь, я не заметил кольцо на руке Сакуры? Она замужем, старик. У пацана есть отец. — Я тебе не отцом его говорю стать, — отмахивается Бандо. — Твоя задача будет проста. За нее ты получишь свободу на острове. Или ты думаешь, я о нем не знаю? Даби замирает, глядит на старика. Злодей. Даже тени как-то странно вьются вокруг фигуры. Если Даби применит огонь, сожжет его… нет, Бандо убьет его прежде, чем Даби даже подумает об этом. — Билет первого класса, — усмехается старик. — Взамен ты сыграешь предназначенную тебе роль. И оставишь все свои переживания тут. Воздух врезается в легкие почти с истеричным смехом. Его ослабленный организм хохочет и трещит, вот-вот кровь пойдет изо рта. Как же смешно и нелепо. Нарваться на такую ситуацию. — В чем твоя выгода, напомни? — Мальчик не пойдет против меня или с кем-то, — терпеливо отвечают ему. — Он не твоя собственность. — Предпочитаешь живого сына или мертвого? — Он мне не сын, а пацана тебе не даст убить Сакура. Бандо тускло улыбается. Даби отчего-то становится холоднее. У Сакуры не такая сильная способность, как у старика. Она просто имеет причуду немного ускорять время, сильную, но не убийственную. А вот Бандо, а, следовательно, и его внук… — Тебе решать, Да-би, — шаркает подальше от него старик. — Тебе решать судьбу своего сына. Его матери. Собственную. Тебе решать. Тебе решать. Даби смотрит на водную гладь. В голове становится откровенно пусто. Перед глазами проносится вывеска хитрого рыжего духа. Наверно, над ним смеются все боги. Наверно, все черти в аду рукоплещут ему.