Путешествие По Изнанке Сознания

Прежде чем войти в главное здание психбольницы, Элисон бросила взгляд на часы. На них было почти восемь. Пациенты уже поужинали и готовились отойти ко сну. У неё был выбор: заняться бумагами, которые ей безостановочно присылали санитары, или предаться грёзам в любимом кожаном кресле, попивая припасённый на такой случай коньяк. Она сунула руку в карман плаща, достала фляжку и сделала первый глоток. Зачем выбирать что-то одно, когда можно просто совместить? В прочем, ей в любом случае было всё равно. Как на собственную жизнь, так и на безумных пациентов этой «тюрьмы». Неспешным шагом, сопровождающимся звонким эхом, отскакивающим от потрескавшихся стен психбольницы, Элисон направилась к зданию в сáмой глубине. Его называли Schlangengrube, «змеиный ров» — большое замкнутое пространство, где больных содержали сразу всех вместе. Оно вполне заслуживало своё наименование, поскольку слева располагалось крыло отдельных палат, которое можно было бы назвать тюрьмой, раз уж туда засаживали на долгие годы, оставляя заключённых вариться в собственном бреду и гадить в железные вёдра. Воистину омерзительное зрелище… Но таковой была и суровая реальность, с которой Элисон рано или поздно всё-таки пришлось смириться и начать играть по её правилам. Настоящим омерзением, считала девушка, был центральный корпус, то есть лечебный. В сущности, «её» корпус, который немногим отличался от камеры пыток. Шприцы, множество медицинских принадлежностей, огромный операционный стол и куча тряпок, измазанных в крови и хаотично разбросанных по комнате. У Элисон никак не доходили руки убрать весь этот мусор, закинув его в печь, где также сжигали трупы сумасшедших, так что ей не оставалось ничего другого, кроме как раз за разом надевать медицинскую маску и зажимать нос при входе в помещение. Она проклинала эту чёртову психушку, в которой была вынуждена работать из-за недостатка рабочих мест в Неваде. Чёртов штат, чёртово правительство! Список проводимых в Севен-Хиллс экспериментов был длинным: курс лечения ледяной водой, пиявки на лоб, превращающие кожу в сплошные, крайне болезненные язвы; вращающиеся кровати, прижигание калёным железом… Для «дергунчиков» разработали отдельную процедуру: их полностью загипсовывали или помещали в путы, препятствующие любым конвульсиям. Считалось, что это должно помочь, но делало ли это так на самом деле, не знал никто. В том числе и Элисон, одна из главных медсестёр в этом жутком заведении, устроившаяся в нём работать ещё три года тому назад. Интересно, когда же меня вышвырнут за порог этой насквозь провонявшей психушки? Получив разрешение, девушка сразу положила конец подобным варварским методам, кроме одного: гидротерапии. Раз на раз не приходился, но этот метод всё же давал кое-какие результаты. Элисон кинула быстрый взгляд в смотровое окошко: шесть крошечных ванн, по три с каждой стороны, стоящих друг напротив друга. Больные проводили в них минимум по шесть часов, а то и целый день. Температуру воды старались поддерживать постоянной, и на безумцев это действовало успокаивающе. К несчастью, вода в Севен-Хиллс не была проточной, а пациенты постоянно мочились и испражнялись в свои ванны. На выходе учёные получали несчастных, дрожащих в собственном мерзком рассоле. Элисон зашла в раздевалку. Там она встретила Тревора, который уже снимал одежду и подготавливался к операции. Она слышала, как он что-то бормотал себе под нос, безрезультатно пытаясь сорвать с себя окровавленную рубашку. Ха-ха-ха! С ним определённо не соскучишься. Она тоже разделась, но для начала помогла ему стянуть с себя злосчастную, сшитую не на размер одежду. Медицинские халаты всё-таки изготавливали больше на женские, а не на мужские модели. В Севен-Хиллс раньше работало намного больше девушек, чем мужчин… Сначала Элисон поверила в метод Сакеля. Он предлагал погрузить пациента в гипогликемическую кому инъекциями инсулина. Затем больного реанимировали, постепенно «подсахаривая» кровь, и смотрели, каков будет результат. Ничего сногсшибательного, на самом деле. Всего-лишь мучительная смерть, сопровождающаяся нескончаемыми муками… Свидетелем такого тут станешь нередко. Ещё Элисон вызывала у больных приступы эпилепсии, вкалывая им кардиазол. Тоже с нулевым эффектом. Ей рассказали о ещё одной новой операции, заключающейся в просверливании черепа дренажным фитилем и иссечении коллагеновых волокон в лобных долях. Не будучи хирургом, она не могла пойти на такой риск. Если бы у неё были средства, она скорее выбрала бы итальянскую методику — простой электрошок. Она уже наблюдала благотворный эффект этой терапии, когда проходила стажировку в госпитале. Врачи применяли её к тем, чья полученная травма проявлялась в постоянной дрожи. Да, пациент под воздействием электрошока ломал себе зуб или два, прикусывал язык или же, иногда бывало, вывихивал плечо, но результат всё же достигался. После жестоких разрядов некоторые чудики обретали спокойствие. Раздевшись догола, она натянула рабочий комбинезон из непромокаемой ткани. Приятель-Тревор соблаговолил прислать ей нужную экипировку: шофёрские комбезы, десятки пар перчаток, сотни рулонов клейкой ленты… Ах, этот схожий со мной характером псих. Ныне Элисон сосредоточила все свои усилия на терапии малярией. Предназначенный для лечения больных, поражённых деменцией сифилитического происхождения, курс состоял в прививании пациентам малярии с целью спровоцировать высокую температуру (она могла подниматься до сорок одного градуса), а затем их лечили хинином. Предполагалось, что жар на своём пике заставит отступить приступы деменции. Пока ей не удалось добиться никакого результата, но она не теряла надежды. Лечение, срабатывающее один раз из десяти, было лучше, чем вообще никакого лечения. Психиатрия в Севен-Хиллс была этакой немецкой — важно, что не русской! — рулеткой. Элисон натянула перчатки и прикрепила их пластырями к рукавам. Главное — не оставить никакого зазора. Потом взяла лицевую сетку пчеловода, которую купила на пчелиной ферме одного своего знакомого.

Она была готова.

***

Тревор законопачивал стекловатой последние отверстия в помещении. Другой санитар расставлял вдоль стен банки, в которые наливал смесь воды и предварительно разогретого коричневого сахара. Когда эта бурда немного остывала, он добавлял туда щепотку дрожжей. Бок о бок с ним ещё один санитар выставлял рядом с каждой банкой масляную лампу, с которой сняли стеклянную колбу, оставив открытым горящий рожок. Всего в комнате расположили двадцать банок и столько же ламп. Элисон, подыхавшей от жары в своём комбинезоне, было страшно до тошноты. И в то же время она была вынуждена признать, что это пустое помещение, освещённое только красноватым пламенем стоящих на полу ламп, производит завораживающее впечатление. Всё вместе походило на часовню или святилище, где готовились провести эзотерический обряд. Что ж, в некотором смысле так оно и было. Элисон, держа под мышкой лицевую сетку, спросила: — Всё готово? Санитары, расставлявшие банки и лампы, закивали. Она велела им выйти. Вопросительно посмотрела на Тревора: он тоже закончил. — Заноси больного. Совокупность симптомов, проявляющихся на третичной стадии сифилиса и поражающих центральную нервную систему, — изменение личности, нарушение зрения, менингит, деменция — называли «прогрессивным параличом». В Севен-Хиллс поступало довольно много подобных пациентов, и всё, что оставалось, — это смотреть, как они гниют заживо. Но терапия малярией могла стать альтернативой… Элисон услышала перестук каталки. Тревор изо всех сил втолкнул тележку в комнату, пыхтя. Она ещё не надела свои серые бинты, чтобы не пугать пациента изуродованным лицом и рядами сотен острых зубов, но мужчина, привязанный к лежаку, был не в состоянии испытывать что бы то ни было. Совершенно голый под ремнями, которые его обездвиживали, с уставленными в потолок глазами и вытянутыми вдоль тела руками, он, казалось, впал в каталепсию. Чтобы лишний раз убедить себя в целесообразности лечения, Элисон прокрутила в голове историю болезни пациента: Агнус Нейман, сорок два года, крайне продвинутая третичная стадия. Жить ему осталось два года или меньше. На лице следы последней стадии спирохетоза. Гуммы изъели кости и слизистые. Язвы источили нос (остался только крошечный крючочек) и вызвали прободение мягкого нёба (голос шёл непосредственно из этого отверстия, заменявшего нос). И, разумеется, совершенно безумен. Элисон заставила его семью подписать все мыслимые бумаги — разрешения, освобождение от ответственности и даже право на захоронение, если дело обернётся плохо. — Начинаем. Закрой дверь. Она повиновалась, проверив заодно, плотно ли закрыта дверная рама. Комната внезапно погрузилась в странные сумерки: медно-красное пламя ламп испускало танцующий свет, словно они двигались под водой. Санитар надел головной убор с сеткой. Элисон молча взяла лейкопластырь и несколько раз обмотала ему шею. Потом надела свою сетку, и Тревор проделал с ней ту же процедуру. — Gib mir die Flasche. Тревор протянул ей сосуд, в котором роились многие тысячи комаров. Элисон невольно вспомнила, как в берлинском Институте тропической медицины, в котором она училась, один из сотрудников подсел на морфин и менял заражённых насекомых (и их яйца) на дозы наркотика. Элисон отвинтила крышку, и наружу рванула чёрная туча. В долю секунды стены и потолок покрылись миллионами точек: комары (исключительно самки, кусают только они) носились во все стороны, выписывая жуткие мельтешащие фигуры. Элисон отступила. Тревор тоже отошёл в сторону. Они собирались дать взбешённым насекомым искусать пациента. Сеанс продлится минут десять, прежде чем все комары поджарятся в огне масляных ламп — забродивший при контакте с дрожжами сахар выделял углекислый газ, который приманивал комаров. Нейман словно покрылся сажей. В это мгновение он повернул голову, и его взгляд потряс девушку. В расширившихся зрачках плескался чистый ужас. По логике ему следовало бы дать анестезию, но у них почти не осталось похожих препаратов, кроме маленького запаса для пациентов, требующих срочной помощи. Мужчина начал орать, и комары незамедлительно забились ему в рот. Тревор замахал руками, пытаясь отогнать их. — Помоги мне! — закричал он, и Элисон кинулась закрывать рот подопытному. Им определённо не хватало мухобойки… Не будь происходящее так трагично, было бы над чем посмеяться. Значит, вот так и выглядит путешествие по изнанке сознания? Признаться честно, Элисон представляла это иначе… Теперь комары налипли и на её маску — они чувствовали сквозь сетку выходящий из её рта углекислый газ. Она больше ничего не видела, и ей хотелось всё послать к чертовой бабушке, в том числе и себя саму. Другие насекомые устремились к банкам с сахаром, и их крылышки сгорали в огне ламп. Настоящий фейерверк. Пациент вопил, не переставая. Тревору пришлось ослабить нажим из страха придушить его. Но комары уже отступали. Или самки уже напились крови, или перебродивший сахар притягивал их сильнее, чем дыхание Агнуса. На какое-то мгновение она решила, что пациент умер. Наклонилась над ним и увидела, что его губы дрожат — оттуда, как чёрные брызги, выползали насекомые, отяжелевшие от слюны. Немка опустила глаза и посмотрела на его покрасневшее от укусов тело. Ещё видны были сотни комаров, присосавшихся к его плоти, жадно черпающих загрязнённую кровь. Что-то вроде проступившей чёрной крапивницы. Если он при всём этом умудрился не подхватить малярию… — Да ну его к чёрту, — сказала она сквозь маску. — Но… — Просто очень осторожно выйдем. Потом обработаем комнату известью. С этими словами Элисон двинулась к выходу из операционной, пытаясь скрыть дрожь в конечностях. В раздевалке она сорвала комбинезон и кинула его в топку — не только чтобы сжечь застрявших в складках комаров, но и дабы уничтожить связанные с ним воспоминания. Может, туда же следовало и закинуть окровавленные тряпки, но Элисон слишком устала, чтобы делать что-либо ещё. Через несколько минут она уже была в больничной аптеке, вымытая, надушенная, в одном белье под свежим белым халатом. Аптека — слишком громкое слово для нескольких шкафчиков, запертых на висячий замок и по большей части пустых. Но от одного из них ключ имелся только у неё. Она открыла его и оглядела свои припасы. Крайне негусто. Морфин ушёл на обмен, кокаин давно потреблён, осталось немного амфетамина… Недолго раздумывая, Элисон потянулась к бутылке с пивом. Алкоголь — вот то единственное, что было у нее общего с немцами. Вдобавок к своим гигантским пушкам и секретным подводным лодкам, в то время они собирались выиграть Вторую мировую благодаря спиртному. Даже ходили слухи, что Гитлер ежедневно получал свой неизменный бокальчик. Ну и на здоровье... Элисон открыла бутылку и резкий запах пахнул на неё дыханием старого друга. Она была убеждена, что будущее психиатрии за химическими исследованиями. Скоро откроют молекулы, реально воздействующие на человеческий мозг. Их будут усовершенствовать, пока не смогут выборочно лечить определённый психоз или болезнь. Она часто писала в немецкий химический концерн, чтобы подсказать новые направления исследований и поделиться подсказками, основанными на её собственных наблюдениях. Ответа она ни разу не получила. Эти лаборатории были слишком заняты поисками молекул, чтобы хоть как-то ответить на её письма, коих она отправила с десяток. Без сомнения, эти фирмы рано или поздно примутся за работу. Вот тогда они и получат анксиолитики, достойные своего названия. Элисон встала и взяла с собой бутылку пива. Всего последний глоток на дорожку. Ну а может быть, немного больше, чем всего один…

Ей почти не терпелось дождаться конца экспериментов, чтобы с этим всем было покончено.

Раз и навсегда.