Invictus

3 июля 1948 года Субботним утром Том Риддл сидел в самом темном углу «Дырявого котла». Он прибыл сюда рано, намереваясь позавтракать до того, как его Пожиратели Смерти явятся на очередную встречу. Они предпочитали есть все вместе, но он не присоединится к ним. Прием пищи с ними подразумевал бы общность, товарищество… возможно, дружбу. Фамильярность. Интимность. Но они не были ни его товарищами, ни его друзьями. Они были его последователями. Мысль о том, чтобы поесть с ними, раздражала его, как камешек в ботинке, который он не мог найти и убрать. Это было еще одно проявление его компульсивного поведения: он всегда ел один. Том думал, что, возможно, целителю разума показалось бы это интересным. Однако он не собирался позволять другому человеку приближаться к своему разуму. Ему казалось, что все связи в его сознании перекрещены неправильно. Но не возражал против этого. Риддл предполагал, что именно дивергенция сделала его магическим гением, и если бы ему предоставили выбор между испорченным мозгом и нормальным поведением, как у всех остальных идиотов… он бы в любой день выбрал свой извращенный разум. Том как раз заканчивал свой традиционный английский завтрак, состоящий из тостов, бекона, колбасы, грибов, жареных помидоров, глазуньи и кровяной колбасы с чашкой крепкого черного кофе. Честно говоря, ему даже стало немного плохо, поскольку он не ел так много за один прием пищи уже несколько недель. Без нескольких минут семь вошел Мальсибер, и Том махнул ему рукой. Ему хотелось немного поболтать с ним, прежде чем прибудут остальные Пожиратели. — Доброе утро, милорд. — Доброе, Мальсибер. Есть ли какие-нибудь новости о том, что я просил тебя сделать на прошлой неделе? Высокий Пожиратель Смерти со светлыми волосами кивнул. — Все проверяется. Ее биография, документы, удостоверения личности… Все, что есть на нее в Министерстве. Я использовал легилименцию на клерках в отделе учета и переписи населения. Кажется, нет ничего сомнительного… Если только кто-то не владеет чарами памяти или забвения. Все следы хорошо заметены. Том кивнул и нахмурил брови, размышляя. Мальсибер продолжил: — Если она не та, за кого себя выдает, единственный способ выяснить это — либо найти какие-нибудь контакты… того, кто хорошо знал ее мать, и применить к ним легилименцию. Может быть, даже Веритасерум. Кроме того... возможно, вам придется применить легилименцию и к ней самой. Быть может, это единственный путь. Взгляд Тома резко метнулся к Мальсиберу. Он уже думал об этом. После этого можно было бы наложить на нее Обливиэйт, если она не поведет себя разумно. Его останавливало две вещи. Сначала он припомнил ее окклюменцию на бале в честь Остары. Том помнил, как столкнулся с ее прочными ментальными стенами, что указывало на то, что она была относительно опытным окклюментом. И сделал вывод, что она, должно быть, тренировалась под покровительством мощного окклюмента, и хотя Том был достаточно силен, чтобы подавить ее волю и проникнуть в разум, это было бы мощное и болезненное вторжение… своего рода изнасилование разума. И это было второй причиной, почему Риддл не хотел накладывать на нее заклинание. Он не чувствовал себя вправе насиловать ее таким образом. Если бы это был кто-то другой, Том бы не колебался. Но в порыве он решил, что если и раскроет ее секреты, то только посредством битвы умов, а не явной грубой магической силы. В конце концов, он действительно хотел сохранить между ними определенный уровень доверия. Даже если она и была грязной маленькой лгуньей. Возможно, у нее были причины хранить эти тайны. Поэтому Том решил, что раскроет ее секреты самостоятельно или заслужит ее доверие и заставит все рассказать. — Не говори об этом ни слова ни одной душе, Мальсибер. Ты понял? — Да, милорд. 7 июля 1948 года Теперь Гермиона знала расписание Тома. Уже несколько недель она через окно перед своим столом в офисе «Ежедневного Пророка» наблюдала за тем, как он ходил на работу и с работы. В отличие от нее, у него каждую неделю были определенные дни для выходных. И работал он с понедельника по субботу, а в воскресенье и вторник – отдыхал. Сегодня была среда, и Гермиона находилась дома, в своей квартире. Она приходила на работу только в те дни, когда ей нужно было покорпеть над статьями, совместными проектами или поучаствовать в собрании сотрудников, хотя во многие выходные дни ей приходилось присутствовать в Министерстве для наблюдения за работой Мидас банка. Прошли недели, а он ни разу не прислал сову и не навестил ее. По сути, любая другая девушка пришла бы в ярость, если бы ее поцеловали и бросили, но Гермиона поблагодарила свою судьбу за это. Несмотря на разочаровывающий факт, что Риддл потенциально был для нее единственным способом вернуться в свое время, ей не хотелось ничего, кроме как пока держаться от него как можно дальше. Однажды она преодолеет свое нелепое увлечение им, и тогда будет готова разработать план, как украсть его крестражи и убить. Она должна была быть в состоянии доверять себе рядом с ним, и после этих нескольких недель Гермиона ощутила, что разлука наконец-то начала действовать, поэтому снова почувствовала себя нормально. Однако материнский инстинкт Гермионы ее беспокоил, поскольку во время утреннего бодрствования она заметила, что Риддл сильно похудел. Он всегда был худощавым и слегка мускулистым, но в последнее время стал выглядеть более изможденным, а под его глазами почти постоянно были видны темные круги. Это безмерно раздражало ее, потому что, казалось, совсем не влияло на его красоту, а также укололо чувствительное сердце Гермионы, вынуждало ее хотеть готовить для него и заставлять спать по целых восемь часов. Гермиона сама любила печь. Всегда любила, даже в детстве. Это было одно из немногих занятий, помимо чтения, которым она занималась, чтобы расслабиться: своего рода терапия. Этим утром на плите уже закипал чайник, а в духовке стояли апельсиновые и клюквенные булочки. Она надела прихватку и вытащила их, ведь те стали золотисто-коричневыми и выглядели невероятно аппетитно. Пикси села на стойку рядом с ней, болтая ногами. Она выполнила всю необходимую работу по дому, и Гермионе пришлось приказать ей прекратить попытки испечь для нее булочки. Для эльфа было совершенно непостижимо, что Гермиона хотела испечь их сама. — Если ты перестанешь пытаться помочь мне, то сможешь съесть несколько булочек, но только если ты сядешь и замрешь, — раздраженно запричитала Гермиона. Благодаря такой небольшой мотивации, Пикси окончательно взбесилась и занялась обрезкой цветов для центрального украшения. Гермиона взбила глазурь, добавив немного сливочного масла, сахарной пудры, апельсиновой цедры и ванили. Она осторожно полила ей булочки, затем отступила и любовалась своей работой. Девушка свела пальцы вместе и поцеловала их. — Это называется поцелуем повара, Пикси! Пикси зависла над булочками, жадно их обнюхивая. — Мы будем целовать булочки или есть их? Гермиона согнулась от смеха. — Пикси, — сказала она, задыхаясь от смеха, — ты можешь съесть столько булочек, сколько захочешь, только оставь парочку. Как только Пикси достаточно наелась, Гермиона положила на тарелку две булочки с запиской. А затем завернула их и отдала эльфийке. — Пикси, я хочу, чтобы ты отнесла это в маленький магазинчик в Лютном Переулке. Называется «Горбин и Бэркес». Оставь их на стойке, чтобы никто тебя не увидел. Как думаешь, сможешь это сделать? Пикси посмотрела на нее огромными глазами и широкой улыбкой. — Да, смогу, мисс Дамблдор!

______________________________

Том Риддл только что завершил сделку с покупателем, который купил Черное перо и зачарованную музыкальную шкатулку, усыпляющую своего слушателя. Эта продажа принесла ему хорошие комиссионные, учитывая, что покупатель даже не планировал ничего брать, когда только зашел в магазин. Они все так всегда говорили. Если кто-то и мог убедить кого-то расстаться со своим золотом, то это был очаровывающий Том Риддл. Тому действительно нравилась его работа. Она была довольно легкой, и он встретил здесь множество ведьм и волшебников, владевших бесценной информацией. Почему-то люди любили поговорить с симпатичным и молодым Риддлом. Они рассказывали ему обо всем на свете, и во многом благодаря клиентуре, часто посещавшей магазин, Том узнал много нового о различных видах темной магии, о которых никогда не читал ни в каких книгах. Мистер Бэрк неохотно подсчитывал комиссию Риддла в подсобном помещении. Но Карактарус считал Тома бесценным дополнением к своему магазину. Продажи магазина утроились с тех пор, как он нанял харизматичного продавца, и он считал своей огромной удачей, что молодой человек захотел работать в его магазине, несмотря на бесчисленные предложения о местах в Министерстве магии, которые он получил. В то же время мистер Бэрк уже устал подсчитывать комиссионные для этого парня. В последнее время юный Риддл накопил приличную сумму галлеонов. — Что ты покупаешь на все эти деньги, Риддл? — спросил мистер Бэрк. — Книги. — Что за книги? Риддл бросил взгляд на пожилого джентльмена, его губы слегка приподнялись в загадочной улыбке. — Такие книги, от которых волосы встают дыбом, — он посмотрел на лысеющую голову мужчины, — если они, конечно, есть. Мистер Бэрк от души расхохотался над откровенно черным юмором молодого человека, а затем указал на наполнение магазина. — Посмотри вокруг, мальчик. Мало что могло бы здесь заставить мои волосы встать дыбом. Том ухмыльнулся. Держу пари, что могло бы, подумал он. Риддл вернулся к стойке регистрации, и вдруг что-то привлекло его внимание. Том подошел к ней и наткнулся на небольшую тарелку, где лежало две булочки. Риддл склонил голову набок, рассматривая подношение, потому что, когда он был в торговом зале магазина всего несколько минут назад, больше никого не заметил. Он протянул руку и коснулся одной из булочек. Она была еще теплой. Именно тогда Том заметил небольшой кусочек пергамента на краю тарелки и развернул его. Там было написано: «Для продавца». Больше ничего, никакой подписи... абсолютно. Глаза Тома Риддла сузились, когда он уставился на булочки. По зову своей интуиции он поднес записку к носу и глубоко вдохнул. И уловил сильный аромат апельсина, потом ванили, а затем запах свежего пергамента… но после, поскольку он искал именно это, Том уловил также и слабую нотку лаванды. Но разве могли эти булочки быть от Гермионы? И как она их сюда доставила? Для нее это казалось таким нехарактерным жестом, особенно учитывая, что она так упорно избегала его последние несколько недель. После минутного размышления к Риддлу вернулись образы из его сна. Гермиона в странной одежде, печет булочки... и беспокоится, что он слишком худой. У него отвисла челюсть, и он засмеялся. Риддл никогда не считал себя провидцем… но, опять же, возможно, его связь с Гермионой сильнее настроила его чувства на нее и позволила ему волшебным образом видеть образы, когда она была обеспокоена. Значит ли это, что также существовала связь между Гермионой и Tempaestus? Пришла ли она из будущего? Эта мысль приходила ему в голову не раз. Глаза Риддла сузились. Он еще не был уверен, но многие вещи имели бы смысл, если бы это было так. А если бы это было так… Тогда Tempaestus сработал. Означало ли это, что она была его последовательницей? Нет... этого не может быть. Значит, что-то пошло не так. Но возможно, она вообще не из будущего. Он думал и думал об этом, но никак не мог сложить кусочки воедино. Всегда какой-то пазл был не на своем месте. Он знал, что медленно подбирался к ее секретам. Ему просто нужно было ждать своего часа. Он позволит ведьме на какое-то время чувствовать себя в безопасности и комфорте. Пусть она даже отвлекается на этого Альфарда Блэка. Но пройдет совсем немного времени, прежде чем все ее чувство ложной безопасности рухнет… Его ведьма не знала, что он уже дважды дезориентировал Альфарда, заглядывал в его разум, а потом стирал воспоминания этого сукиного сына. Он решил, что если Альфард ее трахнет, то убьет того на месте. Возможно, даже из-за поцелуя, если почувствует себя слишком раздраженным. Но чего Том не ожидал, так это того, насколько она уже была ему предана… Она не могла поцеловать Блэка. Когда Том вырвался из разума этого ублюдка, то был ошеломлен. Она избегала ухаживаний Блэка, как чумы, и тем не менее продолжала видеться с ним. На самом деле, довольно часто. Том получал огромное удовольствие от чувства замешательства и отверженности в мыслях Блэка. Тоска, которую он испытывал из-за Гермионы, была слишком хорошо знакома самому Тому. Возможно, он позволит ей еще немного поиграть с этим ублюдком. Том ухмыльнулся про себя. Действительно, булочки. Она беспокоилась о Томе. Он посмотрел на выпечку и подавил улыбку. Очень хорошо, маленькая ведьма. Я постараюсь питаться лучше. Он взял одну из булочек и откусил кусочек. Его брови сразу же взлетели вверх. Она купила их? Или испекла сама? Том подумал, что если эта ведьма умеет так готовить, тогда он мог бы уже жениться на ней. 17 июля 1948 года Вальбурга стояла в ванной, глядя на свое отражение. Ее парадная мантия была дорогой и кричащей, как и любит ее мать. Девушку не волновало, что она наденет на помолвку, поэтому она предоставила право выбора матери. Обычно она выглядела красивой, но в последнее время была бледной, а под глазами залегли темные круги. Она смотрела на себя в зеркало, едва узнавая ведьму в отражении. Девушка потянулась за флаконом с успокаивающей настойкой и одернула себя. Ей бы хотелось чего-то посильнее. Возможно, она опрокинет в себя весь огневиски, который сможет найти сегодня вечером. Ее не особо заботило, что она напьется и устроит сцену. В любом случае она делала то, о чем все ее просили. И выходила замуж за своего двоюродного брата, человека, с которым ее сосватали еще в младенчестве. Но Вальбургу это больше не волновало. Ее это не волновало. Они могут отравить ее вино, и тогда сегодня вечером состоятся ее похороны, ей было все равно. В любом случае ее жизнь закончилась. Она выйдет замуж за Ориона. Станет идеальным маленьким чистокровным призом семьи Блэк. Это все, чем она когда-либо должна была стать. Девушка слышала шаги гостей. Она слышала их голоса и звон бокалов, когда они кричали «ура». Видимо, они все считали ее помолвку ошеломляющим успехом. Все, кроме нее. Вальбурга полезла в карман и достала свой значок. Когда они покинули Хогвартс, ведьма стащила значок старосты Тома из его чемодана, пока тот принимал душ. Его было легко найти: у него никогда не хранилось много собственности. Он никогда не проявлял особой склонности к материальным вещам. Его заботой всегда была магия. Она открыла булавку с обратной стороны значка и провела острым концом по коже запястья. На ее руке появился тонкий порез: алый цвет просачивался из раны на поверхность кожи, собираясь кровавыми бисеринками на порезе. Ведьма взглянула на свое отражение, затем сунула булавку обратно в карман. Когда она вернулась в гостиную, на глазах у сотен гостей, самых чистокровных семей Лондона, Орион Блэк опустился на одно колено перед Вальбургой и подарил ей семейную реликвию двухсотлетней давности – кольцо с бриллиантом огранки «маркиз». Оно принадлежало его матери, бабушке и прабабушке. Слезы ужаса навернулись на дикие глаза Вальбурги и потекли по щекам. Казалось, им не было конца. Она попыталась улыбнуться, но улыбка, которую изобразила девушка на своем лице, была неуверенной и натянутой. Ее рука дрожала, когда она протягивала ее Ориону, и тот крепко сжал ее, надевая кольцо ей на палец. При виде ручейков слез, катящихся по ее бледным щекам, нервного дрожания ее рук, в помещении раздалось общее «ах». Вальбурге казалось, что она может сейчас упасть в обморок. Так бы и случилось, если бы Орион не встал и не обнял ее, даря ей мгновение поддержки. — Просто дыши, Вальбурга, — прошептал он ей в волосы. Она кивнула, ее истерические слезы оставили разводы на его фраке. По залу разнеслись радостные аплодисменты. Женщины вытирали глаза носовыми платками мужей. Комната растворилась в счастливом смехе, звоне стаканов и приглушенном шепоте. Она даже не ответила ему «да». 26 июля 1948 года Том лежал на кровати, глядя в потолок. Было темно, настолько темно, что он не мог разглядеть в комнате ни очертаний, ни силуэтов. Сегодня ночью не было ни луны, ни звезд. Он чувствовал всепроникающую тьму, как если бы она была отражением его души. И вытянул руку перед собой, но не увидел ничего, кроме черноты. Все, о чем он мог думать, так это булочки и запах лаванды. Запах с маленького кусочка пергамента уже исчез, но он все равно держал его на прикроватной тумбочке. Сегодня вечером ему было очень холодно. Он не осознавал, сколько тепла Гермиона привнесла в его жизнь, пока та не исчезла из нее почти на два месяца. Том стиснул зубы, заставляя себя набраться терпения. Первые несколько недель он дрочил каждое утро, думая о том поцелуе, о ее коже, о ее вкусе, о тепле ее тела в контрасте с его. Но сейчас… он просто не мог. Ему не хотелось думать о ее коже или вспоминать ее стоны. Ему нужны были ее мысли, ее слова и ее улыбка. Мысль о том, что он кончит на свой живот, а не внутрь нее, вызывала у него почти физическую боль. Сегодня вечером он чувствовал себя особенно жестоким и вспыльчивым. Ему хотелось заковать ее в железные кандалы, которые бы оставили синяки на ее запястьях… он хотел задушить ее за то, что она сводила его с ума. Он был ужасно зол на то, что так сильно хотел ее. Его мышцы были напряжены. Бессонница не проходила. Том встал и начал ходить в темноте. Он был обнажен, если не считать черно-золотого кольца на указательном пальце. Том хотел схватить свою палочку, вызвать Адское Пламя и сжечь весь Лондон. Ему так не терпелось наложить смертельное проклятие. Магия скапливалась на кончиках его пальцев, вызывая боль. Его пальцы даже почернели от этого. Он бы не мог уснуть, не выпустив все это на волю. Внутри него было слишком много силы. И ей хотелось на свободу. Он ненавидел себя таким. В эти моменты он действительно верил, что сходил с ума. Однажды на шестом курсе он сказал Абраксасу, что считает себя сумасшедшим. Это было моментом уязвимости, о котором он сожалел. Абраксас засмеялся и сказал: — Но безумные люди не знают, что они безумны. Так что, с тобой все в порядке. Том не считал это правдой. Он вращал головой, хрустнув позвонками и стряхнув напряжение. Возможно, Гермиона была права. Возможно… темные искусства добрались до него. Он сел на край своей кровати. — Гермиона, — прошептал он в густую, осязаемую тьму. И направил свою силу наружу, высвободив темную магическую энергию в воздух, как делал всегда, когда пользовался магией интуитивно, — иди ко мне. Перестань бежать и приди ко мне. 26 июля 1948 года Гермиона плакала. Вина снова съедала ее заживо. Альфард Блэк пытался поцеловать ее, но она подставила щеку… затем быстро сбежала в свою квартиру, оставив его одного снаружи. Почему она не могла просто поцеловать его? Что с ней было не так? Это было так чертовски легко. Возможно, она не сможет быть ни с кем. Возможно, это всегда будет ее жизненным уделом. Одинокая зубрила. Всегда отверженная. Которую никто никогда до конца не понимал. Которой суждено остаться одной. Гермиона схватила флакон с эликсиром и опрокинула его в себя, позволяя потоку счастья унести ее. Она больше не могла спать без него. Той ночью ей приснилась змея, обвившаяся вокруг ее горла.