Aquaetaphia

      - Внимание! - сквозь бессвязный балаган неопределенных речей прорезался, пускай через петуха и на холодном от волнения выдохе, но единственный целенаправленный призыв, так что всеобщее хаотичное внимание мгновенно сошлось на источнике - Я Плессия Лафлёр, помощник и заместитель Кардинала старшей коллегии. Указом Верховного Судьи я объявляю режим чрезвычайного положения! - девушка отстранила от рта мегафон и выдержала паузу, под напряженным лбом глаза ее широкие, взволнованные и решительные бегали по беспорядочным массам, цепляясь за каждого, - Все, кто состоит на службе Дворца Мермония, переходят под моё временное командование - всем подойти ко мне! Также предписание Дому Милосердия «Бет Хезда»* от имени Верховного Судьи - с этой секунды для вас действует временная полная мобилизация - сейчас все вы полевые доктора и также должны подойти на учет! Граждане, не расходитесь, прошу всех собраться!              Воды отступили считанные минуты назад. Человеческая масса еще не успела расползтись с едва только осевших прямо на землю суден и, умолкнув, выслушала речь. Люди, привыкшие в своей ежедневной жизни к муниципальной четкости, сейчас лишились всяких алгоритмов. Массово справляться с потрясениями и проявлять героизм фонтейнцам не приходилось по меньшей мере 500 лет, бесстрашными они не рождались, и теперь были затронуты катастрофой до самой витальности. Никто однако не желал сходить с ума и терять себя в этом, каждый готов был ухватиться за любое подобие порядка - и разумеется речь Плессии не встретила ни одного возражения.              Сборище начало растекаться на две кучки. От основного оглушенного и медлительного большинства постепенно отсеивались государственные работники, вскоре вокруг главной собралась пара-тройка дюжин потрепанных, но готовых слушать и делать. Плессия по мере пребывания народа ощущала всё отчетливее, будто вокруг нее сходятся не люди, а стены. Пока еще тратила силы и старалась не выглядеть тревожно-пристальной. Несколько минут так и простояли, робко блуждая друг по другу помутневшими взглядами, ни у кого не находилось слов, вместо сосредоточенности лица скорее выражали шок. Надо было решать, что делать, но протокол у всех расплывался на отдельные фразы.       - Учет? - тихо произнес мужчина средних лет, высокий и в порванном пиджаке, он стоял почти ближе всех к главной и, казалось, он был в сознании чуть больше остальных.       - Найдёте бумагу? - та посмотрела на него взглядом вовсе не командным и отражавшим скорее напряжение, чем решимость. Плечи в дыхании беспокойно приподнимались.       ‘Могу ли я…?’ - тревожно дрожало где-то внутри, вертикальный тон ускользал.       - Тетради у кого есть?! - мужчина обернулся на коллег и почти сразу прибег к мощи голоса, мгновенно началась возня. Лафлёр от громкости и резкости аш подобралась, словно это было адресовано ей.       Через минуту доброволец получил на руки всё необходимое - несколько тетрадей, включая даже канцелярию. Передавая главной, он встретился с ней взглядом.       - Командуйте. - кивнул ей, тон его четко соблюдал вертикаль. Он проследил, как женщина автоматически открыла тетрадь и взялась за карандаш, а затем назвался, - Ланс Жаккар, Жестьон, секретариат.       ‘Могу.’       Такой крошечный диалог, но он дал ей ответ, исчерпывающий и достаточный.       - Построиться! - наконец Плессия нашлась в своей роли, и решение это внутреннее ощущалось недвусмысленно воинским. - Без моей команды работу не брать!       И люди повиновались, стеклись в очередь. Шеренга стала размеренно продвигаться в тишине, каждый по мере описи получал задачи и товарищей.       - Извините, а можно докторов вперед? - донёсся женский голос.       Плессия подняла голову от бумаг, на секунду задумалась, и вскоре ее осенило. Врачей действительно нельзя было задерживать, - только не на бюрократию, - и опись их в конце концов можно было доверить им самим.       - Подойдите. - подозвала, заранее окидывая толпу ищущим взглядом.       От середины процессии отделилась высокая женщина в черном, ее силуэт шустро проплыл мимо рядов. Лафлёр отметила в ней прямой спокойный настрой, инициативность это хорошо.       - Для Дома Милосердия действуют отдельные списки. Исполнители, уцелевшие, пострадавшие, погибшие, думаю, Вам известно. - вблизи задержалась на ней и разглядела получше. Юбка длинная с водолазкой были прилеплены к тощему телу, а волосы объемные туго подобраны в совершенно лохматое подобие пучка, из которого всё лезло, и вся она была слегка белёсая от соли, вид создавался такой диковатый, что Плессия помедлила перед решением, - Досталось вам?       Женщина в ответ пыхнула ноздрями вместо усмешки и вскинула брови на секунду. Вид её оттенила прерванная ироничная улыбка.       - Поплавала, так скажем.       - Ну понятно. - решила, что ответ хороший, - Вот. - и вручила ей тетрадь и карандаш. - Назначаю Вас заведовать процессом, назовитесь.       - Ньевес Ромеро. Окулис Кернере*, судебная психиатрия. - прохладный взгляд ее стал в миг внимательным, произнесла тоном самую малость осаженным и так же механически приняла бумаги на грудь, еще не осознав прилетевшую в нее вместе с ними ответственность, на квадратном лице отразилась усиленная обработка, - Благодарю за доверие.       ‘Мхм, вот и первые проблемы…’       - Будем знакомы, доктор Ромеро. - Лафлёр записала ее данные на отдельную страницу, - По всем вопросам снабжения обращайтесь ко мне лично.       Кивнули друг другу, и Ньевес оказалась в чистополе с подотчетным долгом. Женщина окинула сощуренным и сосредоточенным взглядом очередь позади себя. Че делать-то… докторам ведь ‘Его Честь’ не изволили прописать отдельный протокол, те же поди и сами всё знают и сдюжат, так ‘Его Честь’ думали наверное. «Бет Хезда» конечно была государственной организацией, но только де-юре. Вот она зона минимальных гарантий и максимальной ответственности, еще и без инструкций и сказочек.       ‘Ужасно. Как в интернатуре, только хуже…’       Неопределенность эту хотелось затушить иронией. Ну ладно, ничего. Пыхнула сквозь тонкие губы, сопроводив мыслительный процесс, с места пока не двигалась. Так… для начала собраться, найти всё для первой помощи - как будем людей носить, куда класть, чем шить…       ‘Главное, короче, начать’       - Кто от Дома Милосердия, покажитесь! - взыв получился в тоне панибратском, командование пока не укладывалось в голове.       Отделились десятеро - Ньевес быстро перечислила всех взглядом, как и ожидалось, все женщины, вздохнула. Тут же, не отходя от места, развернулась к Плессии.       - Леди Лафлёр, нам понадобятся мужчины, по одному на каждую, итого 11. - привлекла ее внимание, - еще брезенты людей укладывать и аптечки, конечно. Будут мужчины - носилки сделаем.       Плессия почесала тылом карандаша светлый висок, пару секунд поглядела в пространство, независимо от числа обязанных, приоритет был за врачами. Отсчитала им 11 готовых добровольцев, на том и распрощались.       Отряд отделился, Ньевес распределила всех исполнителей попарно.       - Вот нам и санитары, - довела в тетради последнюю букву.       Насчет брезентов было решено резать паруса и всячески пускать судна в расход, на что главная щедро отстегнула сверху пятерых человек. Количество гражданских однако, по сравнению с исполнителями, показалось безбрежным морем, в людях можно было утонуть, никакая картина забитого в приёмный день стационара не могла сравниться с моментом здесь и сейчас. В такой человекостихии любой план растворился бы, словно капля, но они попробуют.       Утвердили общую схему - разведка и поиск людей на местности, перепись и сортировка пострадавших по объему помощи, привлечение средств и непосредственно оказание. Достали с первого же судна мегафон, Ньевес объявила народу о начале операции. Стали работать. Подняли на ноги всех относительно целых, отвели поодаль от остальных, расстелили паруса и прочую рогожу. Начали носить и укладывать. Человеческая масса была тряпичной, безвольной и по-овечьи податливой, давать ей направление было относительно легко. Шел покамест только первый час.       ‘Как-то слишком гладко…’       Ньевес катала мысль с подозрением и висящим где-то над головой ощущением, что что-то здесь нечисто. Шагала между рядами, вносила данные, командовала коллегам. Разумеется, легко не было. Людей даже больше, чем неприлично много, работа была чрезвычайно ощутима физически, а конца и края у неё не виднелось, однако ожидания все равно были хуже.              Было на кого отвлечься - среди реально пострадавших находилась и совершенно беспринципная слякоть, заявлявшая о себе и тяжелые травмы, и предсмертные муки. Такие без снисходительной жалости в свою сторону угрожали заистерить, поэтому за неимением секьюрити решено было поддакивать и молча уносить к нормальным.              - У меня агония! - завопил мужчина, закрыв лицо предплечьем.              Ньевес, уже предполагая, что это ненадолго, не отрываясь от тихо плачущего прямо перед ней мальчика подростка, посмотрела на источник шума - тот лежал и активно имитировал судорожное дыхание.              -Пошевелите руками. - тот сразу очертил в воздухе два широких полукруга, - Сделайте ногами велосипед, - сразу интенсивно покрутил.       ‘Ага, конечности чувствует, до ГВС* не додышался, имитирует недавно - он в сознании’              - Нужно пройти тест, если из двадцати раз вы сможете присесть только пять, вас немедленно перенесут в неотложный сектор. - выстлала с кротким озабоченным выражением, ни нотки отвращения.       Мужчина медленно и охая поднялся на ноги, судорожное дыхание сразу размерилось до почти обычного. И вишенка - приседая и ойкая, он вытягивал руки с ладонями вперед, словно делает зарядку под радио.       ‘Истеричка…’              - Прекрасно. - заключила, отвернулась и вытянула руку высоко над головой, привлекая своего санитара, - Ламмерт! Унеси!       Мужчина крепкий и сутуловатый прытко возвращался с предыдущего задания, уже слегка запыхавшийся.              - Леди Ромеро, там спрашивают, что с делать с ‘этими’... - санитар мотнул выразительно головой в сторону, указывая на небольшую шумную ватагу - это блаженные сбились в хоровод и восклицали что-то вразнобой.              - Эээх… - проветрила лёгкие, прикидывая меру ответственности, - это психотики… нам нечем их уронить, так что можете забыть об их существовании, пока они не донимают нормальных.              Ламмерт угукнул, затем без вопросов принял следующую задачу, через десяток секунд ‘агонирующий’ был уже у него на руках. Ньевес молча и незаметно указала ему направление к здоровому сектору, и двое удалились. Ромеро, не теряя времени, вернулась к плачущему подростку, обнимавшему свой живот, сквозь ободряющий шепот подняла его на руки, и поспешно отправилась в сторону тента, под которым уже шили и пилили. Положила мальчика в живую стонущую очередь.              - Как тебя зовут? - спросила, проворно отматывая бинт, сворачивая его в повязку и макая в чан с раствором соли, взгляд держала четко на его лице. - Смотри на меня.              - М… Марк… - тот наконец отвлёкся от своего продолговатого рассечения на животе и высотнал имя сквозь всхлипы.       - Смотри, Марк, сейчас будет больно, а потом попустит. Поднимай руки.              Ньевес накапала на бинт эфирного масла из личного флакона, договорила и тут же обвязала готовой повязкой пояс пациента, мальчик ожидаемо громко завыл, и пришлось выдерживать долгие минуты.              - Дождись очереди и скажи тёте хирургу, что у тебя только подкожная клетчатка задета. Тебе всё сделают, - указала на силуэт женщины поодаль, и тот же указательный палец уронила перед заплаканным лицом - Не плачь слишком сильно, пресс не напрягай и, главное, руками не лезь, понял?              - Я умру? - с совершенно детской искренностью проныл мальчик, когда та уже уходила.              - Да какой… - вложила напоследок всю уверенность, не говорить же про инфекции, - жирок у тебя разошелся, делов-то там. Вон посмотри дяде ногу пилят.              Уже отойдя на расстояние, Ньевес уронила брови на глаза, с детьми всегда было тяжелее. Нужно было собирать себя вокруг работы ‘станка’, вокруг количественного, а не качественного. Сознание, привыкшее к пристальному частному ведению людей, уже выло безутешно, и успокоить себя было нечем. Нужно было двигаться.              Услыхала далёкий и протяжный ‘Хей!’ - женщина стоматолог с санитаром из мед.разведки, несли двоих, - пошла навстречу. При приближении стало ясно - тащат трупы. Внутри зачесалось то самое чувство подозрения.              - Леди Ромеро, там… в низину тела намыло. - огласила врач, не опуская наземь молодую женщину - при отходе воды, видимо.       ‘Мхм, вот и оно…’              - Так. - Ньевес смерила санитара беглым взглядом, оценила его бледный вид и уже предполагала, что будет дальше, - сколько?       - Нужны люди. - прикинула та с пару секунд, - имею ввиду, я не знаю, - сто? Двести?       - Понятно. Давайте этих расположим.       Провели условную границу между живым сектором и моргом, привлекли волонтеров из гражданских. Стали носить.

***

      - Ты спать? - Ньевес обратила взгляд на уже почти родную коллегу-стоматолога.       - Да. - та укладывалась под рогожу на ковре у выхода из оперы. Эльвире было по виду что-то около 50ти, еще несколько часов назад она перестала успевать за своим санитаром. - Валюсь с ног.       Ночь уже заволокла всё вокруг темнотой, и серьезных аргументов против этой темноты не было ни одного, из источников света только факела да Глаза Бога, идемнитиум не появился, меки так и валялись, энергия словно бы покинула всю страну. Днём еще пришлось вытерпеть свирепый ливень посреди ясного неба, ни в Бездну его ни в Патруль. Поговаривали, что Гидро элемент еще бушует, а Дракона уже в альтернативных поговорках иронично проклинали и слали до Бездны.              Ньевес сейчас впервые задержалась на одном месте за все часы, что длилась операция. Стояла истуканом смотрела, как Эльвира подбоченивается к стене. Тело Ромеро казалось снаружи ровным и собранным и таким же ощущалось изнутри для неё самой. Сильное, словно сейчас середина дня, словно после плотного обеда, ноги прямые, спина не болит, только… голова как будто немного горячая.              - А ты?       - А я…       Задумалась. Спать? Внутрь сложно было посмотреть, вернее, при попытке находило ощущение мутное и безысходное, ни ясности в нем, ни толка, и дышалось от этой мути теснее и труднее. Катастрофа угрожающе просилась под рёбра, а дело не ждало.              Многие несрочные пациенты от тотальной нехватки служителей Бет Хезда неизбежно постепенно превращались в неотложных, и уже из этого числа рано или поздно по той же причине начнут утекать в безбрежный морг. Кругом всё тот же хаос, просто теперь он никому не казался обманчиво исчерпаемым.              - А я ещё побегаю. - Ньевес посмотрела взглядом неопределенным куда-то в разбитое окно.              - Слушай, а что у тебя с обувью? Тебе удобно? - Эльвира устроилась и присмотрелись к заведующей.       - С обувью? - Ромеро взглянула на свои сапоги - на одном из них не было каблука, она лишь слегка сощурилась, - Ой… да, пойду второй отломаю.              На том и зашагала прочь, к многочисленным лобби, где шесть исполнителей лечили неотложных в 24 руки вместе с санитарами. По дороге ударила с оставшихся сил каблуком о каменную ступень - внезапно идти стало правда удобнее. Стоны и крики начали сливаться в единый рваный аккомпанемент и уже не вызывали такого сердечного замирания, как в начале. Коллеги не подняли на нее глаз, рассмотрела их чуть ближе и подробнее - лица у всех тёмные, действуют станково, сознание явно сужено. С отхода воды прошло уже около 17ти часов. Устали.              ‘Пу-пу-пуу…’              Так, граждане исполнители, - хлопнула дважды, чтобы протиснуться сквозь общий фон человекозвуков, - давайте-ка заканчивайте последних пациентов, и соберёмся сделаем пересменку. Надо спать.       Через около четверти часа собрались, словно тени, шелестящие голосами, и решали, кто живее и останется на следующие 6 часов. Ребята стеснялись спросить про еду, голод уже был адским на фоне физической работы и в течение следующих суток угрожал оставить без рассудка. Ньевес, ничего не говоря, собралась вокруг задачи. После неожиданного визита Его Чести на втором часу она сделала единственный вывод: хаос - это творческое пространство, в котором надо делать на коленке. Откопать Плессию и потребовать от неё снабжения - это, конечно, сделать стоит, но решение нужно быстрее, чем завтра.              ‘А рискну-ка…’       Оставила ребят с просьбой не расходиться, и скорым шагом поползла по головам с дотошным вопросом “где главная”, и так от человека к человеку нашла её под открытым небом в свете глаз бога и факелов. Там много человек трудились вокруг, возились с инструментами, шуршали землёй, но по большей части в тишине. Копали братскую.              Завела с главной разговор, и он сразу пошел по косой. Леди Лафлёр тяжело переживала происходящее, всё для неё было близко к не очерствевшему сердцу. Не укладывалась в ее сознании несправедливость, голод, смерти от недостатка рук, невостребованность тел, факт отсутствия в любых чудес в стране, полагавшейся на Бога.              ‘Чистая душа…’              Подумала Ньевес, глядя как слёзы просятся у той из глаз и голос дрожит, как она почти не может этого удержать рядом с доверенным лицом. Руки тянулись обнять. Будь всё это в мирной обстановке, после работы или в теплой квартире, за столом - непременно захотела бы поддержать её и разделить шок. Да даже если б перед ней хотя бы не горел над головой вопрос дюжины голодных докторов, заведующая бы задержалась и по крайней мере послушала.              Но её ждали. И сейчас всё полыхало, и эти страсти были не к слову и не в рифму. И в этом конфликте побеждали задачи, поэтому Ромеро всё-таки смотрела на старшую с выражением выученным - сосредоточенным, но не мягким, глаза её напоминали камушки - янтарные, пристальные, неподвижные.       - Позволь ключи от кпп? - наклоном головы дала акцент, сделала важность вокруг просьбы, - Мне максимум на час.       - Конечно… - Плессия, слегка вырванная из течения чувств, задышала чаще, засуетилась пальцами по карману, и только протянув уточнила, - А тебе для чего?       - Там при пункте содержания наверняка есть местная кухня. - Ньевес проветрила легкие и стала прогонять укол вины, - Хочу накормить своих.              На лице Лафлёр тут же отразился анализ, но немного бесцельный - пока что ей было неясно, куда приткнуть эту новую тактическую точку в общих нуждах. Идемнитиума-то нет.       - И ещё… нам бы пайки хоть пару раз в день.. - сделала паузу и собралась надавить, - Нас и так кот наплакал.       - Да-да-да… - Плессия закивала, укушенная виной, что не уследила сама за таким важным нюансом снабжения. - я всё… всё организую, не переживайте.       Ушла от неё Ньевес скрепя сердце и надеясь, что Плессия найдёт, кому выплакаться. Но хотя бы довольная закрытой задачей, - знала, что кормить будут. Человек познаётся в суете, и о главной врач успела понять, - что она умеет справляться. Но решает она кратно лучше, если её самую малость подгоняет вина.       За кпп и правда нашли кухню, достаточную для снабжения небольшой столовой. И клад посреди разрухи, чудо архонтово, - готовить было из чего. Тут же просияли, насколько можно было просиять после почти 17 часов голодных полевых работ, и за дело взялись вместе. Сырые овощи, консервы, хлеб, и всё, для чего не нужна обработка, - одним бессвязным пищевым квартетом. Столешница заменила стол, в тишине звенели приборы о посуду.              - Слушайте, а вы как провели потоп? - тихо проговорил один из санитаров, приземистый, коренастый и кудрявый Мигел, - мне вот повезло, я тогда на выходе рыбачил.       - Я была на аквабусе. - его поддержала молодая медсестра, с которой он работал в паре. Джесси - какие же у неё все-таки огромные глаза-омуты, светлые, почти золотистые, и волосы такие же.              Обменивались короткими историями, внимательно слушали. Впервые сейчас получилось друг на друга взглянуть с подробностью и пристальностью. Наконец-то рассмотреть тех, с кем делился подотчетный героизм. Четверо рассказали, как течения разделили их с близкими и разнесли в разные стороны, помещение залило тихими рваными безутешными вздохами.              ‘Молодцы, в себе не держат…’              Чем дольше длился разговор, тем сильнее взгляд Ньевес норовил соскочить в сторону или провалиться в пространство, веки напрягались. И сложно было слушать - от атмосферы этого тихого привала тучи в голове сгущались, и тело становилось тяжелее и неподатливее. Никуда это не годится, нужно двигаться. Катастрофа снаружи, а внутрь пускать ее никак нельзя. Она собрала со столешницы несколько консерв и овощей.              - А ты? - окликнул её Ламмерт, когда та почти начала уходить.       - Я плавала. - ответ прозвучал ровно, бытово и самоочевидно. - пойду спящим отнесу. Как закончите, спускайтесь и открывайте смену на 6 часов. Кто будет спать, постарайтесь отдохнуть.              И ретировалась. Нет ничего хуже туч в голове, когда они поперек важного.

***

      Задачи двигались. Наладили короткие переправы к столице - дела со снабжением стали идти лучше, чем никак. Получилось привлечь фермерские ресурсы с деревень и рыбацкие с побережья - оставалось только диву даваться, как Плессия с ее командой так всё организовали. Не уморить голодом тьму-тьмущую людей в условиях катастрофы - нужно было матёрое упорство.       Все в маленькой врачебной коллегии, потонувшей в долге, почти утратили различия. По лечебным секторам скользили не люди, а бледные силуэты, обезличенные своими повязками на лицах. Всё уникальое, что было в каждом и каждой, незаметно и без сопротивления тихо растворилось где-то между поступающих пациентов, так что все они теперь напоминали друг друга.              ‘Я в поле воин…’              Повторяла тень Ньевес время от времени про себя, уберегая голову от катастрофы. Всеми силами избегала тишины и долгих привалов и спала, в отличие от остальных, не по графику, а лишь когда тело не оставляло вариантов и только сидя, одним глазом в дежурстве. Заведующую в ней отличала всё-таки манера держаться поодаль и менеджмент кадрами - чего или кого, сколько, куда и зачем, - чтобы средства привозились и доктора кормились. В остальном тень так же в основном лечила людей.              - Сидите ровно. - янтарные глаза упали на лицо пациентки, та до этой секунды не давала спокойно провести фиксацию руки.       И от голоса этого хотелось не дёргаться. В нём было что-то, что из уст врача внушает по меньшей мере робость. В лечении между медиком и пациентом нет никакого равенства. Есть тот, кто знает, и тот кто должен не мешать. Тон Ромеро словно бы рассказывал именно об этом.              Тут на её плечо упала чья-то неожиданно крепкая ладонь - нашла у себя за спиной месье Жаккара. Правая рука Плессии, помимо очевидной изнуренной потасканности, выглядел живым, так что сразу видно - спал и ел.              - Там со столицы прибыл паром. То есть паромЫ - в голосе его ощущалось взволнованное недоверие, словами он слегка захлёбывался, - Пойдёмте, нужно принять пополнение.              Ньевес не успела ни обработать, ни ответить, да и это, кажется, не требовалось. Ланс не стал ждать и сразу почти что потащил её к выходу за это самое плечо, как будто это был единственный способ избежать промедлений. Шли они прытко, и Ньевес в полёте делала усилия к осознанию. В картину ее мира, состоящего из больных тел и указов, проник какой-то новый неожиданный элемент.              На побережье бежать не пришлось, человеческая процессия встретила их в паре сот метров от Эпиклез. Провизия в ящиках, лишние люди, среди всей массы выделялась группа в черной одежде и шляпах-котелках, и еще целая команда в униформе полевых медиков. Месье Жаккар, подняв руки над головой, подозвал последних.              - Вы. - обратился сразу ко всем, звучно и резко, как только те приблизились, - за ней, уяснили?              Он указал на Ньевес пальцем, односторонне кивнул толпе и, не дожидаясь понимания людьми ситуации, быстрым шагом отчалил, только его и видели. Группа в несколько десятков врачей при богатом профессиональном снаряжении, одетых почти по-военному в тёплое, предстала перед Ромеро. На фоне неё, мутной мглистой черной тени, пахнущей аммиачным разложением и спиртом, они выглядели даже чересчур холёно. Она ещё держала на весу измазанные в крови ладони с пальцами врастопырку - Ланс оторвал ее от открытого перелома.              - Что ж, коллеги. - постаралась погромче, вышло рвано, - пойдёмте на опись и распределимся.              Тут сквозь общую массу из заднего ряда стремительно протиснулась вперед одна фигура, невысокая женщина, она пристально держала взгляд на лице заведующей.              - Ньевес, ты?! - она звонко крикнула и, оказавшись ближе, стянула с носа маску и обнажила розоватое от жары худое сухое лицо, усыпанное мелкими морщинками, голос отражал надежду, - Жива?              Янтарные камушки дрогнули - в полевой униформе не сразу, но узнала, а брови сошлись и оттенили выражение растерянностью. Это была Ирэн Мосс - 8 лет за одним кпп в одном департаменте, пусть и в разных отделениях. Как ненастоящая, как не в самом деле. Вместо радости возникло оцепенённое смятение, она кивнула ей, кажется, молча, но от вида подруги в голове помутилось, так что взгляд сразу отвела и молча повела новых коллег к зданию оперы.              Мосс сразу же сощурилась, мотнула головой, поправила сумку, и в ее прытком шаге отразилось намерение быть настойчивой. Что-то в поведении заведующей показалось подозрительным. Тень Ньевес продолжала свой механический ход, мысль о близком человеке рядом ощущалась бутафорской.              - Птенчик, ты тут как? - Ирэн поймала её за локоть в вестибюле после описи, стала искать её глаза и тщательно рассматривать черты, голос её был мягким, словно вокруг не творилось невесть что.              Тень Ньевес встретила вопрос, нервно приподняв подрагивающие нижние веки, лицо её остальное было гипсовым слепком. Так застигла врасплох эта мягкость. Неужели не ясно, что для состояний не подобрать эпитетов.              - Справляемся… - голос стеклянный, тень все не могла отдать себе отчет, что перед ней не какой-то там чужак и что это обязывает к искренности, - как Эмилия?              Ирэн решительным жестом без предварительных колебаний протянула руку и пощупала Ньевес за торчащую квадратную скулу, глаза её розовые, внимательные и вовлеченные скользили по чужим чертам, в лице отражалось с каждой секундой все больше серьезности.              - Со мной была Эмилия, на корабле мы переждали… Дай-ка пульс посмотрю. - и соскользнула рукой с лица Ромеро, взяла за запястье. Чтобы найти биение, пришлось с силой вдавить пальцы в кожу и сосредоточиться, настолько оно было поверхностным. - Ты спишь вообще? Ешь хоть иногда?       Глаза Ньевес сами собой спрятались, провалившись сквозь фигуру подруги, тело собственное почему-то вдруг показалось таким неподъемным, словно бы во всех суставах внезапно высохли хрящи. К горлу подступила тошнота. Под чутким вниманием родных глаз весь бедлам телесных ощущений начал пробиваться сквозь сопротивление.       - Как придётся, - и пошатнулась.              От признания самой себе будто дрогнула какая-то опора внутри. Дамба треснула, начало накрывать прибоем. В ушах внезапно зазвенело, внешние звуки утихли, перед глазами замерцали полупрозрачные ауры. Могло бы стошнить, но у желудка не осталось сил содрогаться. Уши похододели. Эхом донеслось «так, дорогая, давай-ка тебя усадим…».              - Погоди… меня ждет открытый перелом… - пролепетала несусветицу в замедленном падении на стену и была поймана крепко за плечи.       - Ты с ума сошла совсем? - Ньевес этого уже не увидела, но лицо Ирэн стало предельно серьезным, она подозвала к себе коллег размашистым жестом.       - Там… лучезапястная… - в словах отразился последний проблеск сознательности.              Чьи-то ладони подхватили её под руки и под ноги, Ромеро ощутила себя на весу, и в полёте рассталась с чувствами, понесли из вестибюля до закрытого подсобного кулуара, который приспособили под врачебный досуг и сон, на кушетку её положили уже обмякшую.              Под команды леди Мосс её уложили на кушетку, стянули с лица повязку, а с ног сапоги, убедились, что она стабильна. Затем та уже сама для капельницы бережными пальцами нащупала вену на полупрозрачном предплечье. Все свидетели сцены участливо повздыхали, по большей части молча.              Ирэн оглядела собравшихся, сурово смерила опасливые, стеклянные и растерянные лица местных санитаров.              - Обморок. - Мосс отрезала, словно бы желая одним словом разогнать их по делам. - Пусть спит.              Ребята болванчиками покивали и без дополнительных команд покинули кулуар, а Ирэн ещё на какое-то время осталась рядом с Ньевес. Держала подругу за руку, слушала пальцами биение, взгляд её был прикован к открытой сонной артерии на шее - сосуд мерно вздрагивал, и лишь это потихоньку успокаивало нервы.

***

      Какой-то наружный шум начал выволачивать сознание из полной темноты. Контроль над телом ускользал, и Ньевес, еще не осознав себя, какое-то время силилась его удержать. Её руки беспорядочно загуляли в предплечьях, а глаза смотрели сквозь пространство, ловя лишь пятна света. Почувствовала под кожей мешающую иглу, но ухватиться пальцами за трубку и вытащить её оказалось невыполнимо тонкой работой, так что почти сразу бросила пытаться.              ‘Лучезапястная… какая лучезапястная?’              В голове продолжилась самая последняя произнесённая вслух мысль, словно с того момента не прошло с десяток часов.              Ньевес поднялась и села на кушетке и стала со старанием водить мутным взглядом по объектам, ища источник шума, фокус давался еле-еле. Зажмурилась и инстинктивно потянулась обеими руками ощупать собственный череп в поисках гематом, повязок и швов. Исходное состояние никак не было похоже на пробуждение ото сна, - она будто бы очнулась после удара тупым предметом.              - Ох, ты пришла в себя, - знакомый высушенный, но мягкий голос встретил её из потёмок, Эльвира подошла почти вплотную - отдохнула?       Ньевес проморгалась в попытках сфокусироваться на её лице, и когда это не удалось, вялым неточным жестом нашла рукой её плечо и ухватила из всех своих скудных сил. Та сразу же положила свою смуглую ладонь поверх.              - Сейчас пойду работать. - голос не шел, половина слова утонула в сиплом продыхе.       - Леди Мосс сказала, ты не спала десять дней. С ума что ли сошла? - Эльвира постучала пальцем по собственному лбу.       - Сколько…? - вся нахмурилась в мгновение и плотно промяла пальцами брови, сразу громко захрипела - с потопа всего шесть, кажется, дней прошло, во городит…       - Тц, - Эльвира цокнула, и в тон ее проникла материнская назидательность - радовалась бы, дурёха, подруга твоя всех тут на уши подняла, чтобы впредь следили друг за другом.       Ньевес на мгновение выпучилась, живот у неё поджался от какого-то дрянного чувства. Это что ли за ней-то не уследили..? Мысль на её смазанное и вовсе не цепкое сознание легла неровно и отозвалась неловкостью.       - Фх-х-х… тьфу ты, - вся поёжилась внутри, и отвернула голову, посмотрела перед собой, над словами не думала вообще, - будто бы мы все не взрослые и не понимаем, что происходит и на что идём.       В ответ до неё через секунду донёсся высокий смех, сразу дёрнула голову назад, хмуро и вопросительно взглянула на Эльвиру.       - Вот ты и заговорила, как молодёжь, - стоматолог на этот строгий взгляд только улыбнулась шире в белоснежные зубы, вокруг её нежных глаз собрались морщинки - вот это ваша мода от всех отпихиваться, в одиночку с жизнью маяться. Как подростки, честное слово. - Подняла брови, покачала головой выразительно, - Вот ты правда хочешь сказать, будто все эти пять дней ты знаешь, на что идёшь?       Ньевес в одно мгновение протрезвела от просоночного состояния и молча сощурилась навстречу острастке. Посыл в ней был знакомый и неприятный, так что живот поджался еще пуще, хотелось искать аргументы против. Но что ещё хуже, - в них не было смысла, Эльвира была права, и от этой правоты плечи свернуло вовнутрь, Ньевес ощутила будто уменьшается. А Эльвира продолжала задорно.       -Вот знаешь, присмотрелась я к лицу Его Чести, как он захаживал еще разок, и вот нашла в нём одни поиски, даже ‘Он’, стало быть, не это... - женщина повертела в воздухе расстопыренными пальцами, изображая хаос, постаралась иронизировать над стрессом, но затем всё же с тревогой вздохнула. - И видишь, так получается, что даже Боги в растерянности… что уж о нас говорить. И что же мы можем в одиночку? Об камни убиваться? Разве ты этого хочешь? Я не верю..       Тут Эльвира углядела, что Ньевес оказалась от ее слов совсем уже в кювете, и сразу же крепко обняла её за плечи. Ждать какого-то ответа от неё не собиралась, знала, что и так надавила той на голову. Протяжно прогудела нарочито старческий ‘ой-ой-ой’.              - Слушай, совсем я уже, - забурчала с простодушием над кудрявой макушкой, - ты еще одним глазом спишь, а я на тебя тут накинулась, во даю… так, это тебе от Леди Мосс - выпустила ее из рук, посуетилась на столе за спиной и вручила Ньевес жестяную тарелку с супом и ломоть хлеба, - Приходи в себя.       Затем Эльвира шустро подхватила ящик со шприцами и направилась к выходу. Последние слова её Ньевес приняла за акт милосердия и была рада остаться наедине со своим смятением. Лоб наехал на глаза, пальцы сами собой стали сжиматься вокруг тарелки. Столкнувшись с обратной связью, она словно нашла в себе какое-то безобразное невежество.       ‘Ужасно…’              С ожесточением и резкостью вынула из руки иглу, спустила босые ноги к холодному полу, нащупала стопами свои сапоги, видимо бережно стянутые кем-то. Напряженный живот снова укололо этим прохладным чувством, и некуда было деться. Смотрела в суп, считала взглядом овощи, раздражение не унималось.              ‘Вот бы можно было делать всё одной’              Но так не бывает, и это было унизительно. Забота никогда не ложилась гладко - только через ‘по-другому нельзя’. Слишком. Почти щекотно.             ‘Я всех подвожу’              В голове завсплывали эпизоды из последних дней. Тогда-то всучила Ламмерту лишний паёк, тогда-то выцепила совершенно незнакомого волонтёра из толпы, чтобы зашить ему плечо, - и всё это ощущалось обыкновенным и должным. Но вот сейчас же это её поймали в падении, уложили спать без обуви, заботливо послали супа, - и от этого вот хоть вешайся. Почему это ощущалось настолько неправильным?              ‘А не спала-то нормально почему?’              Да потому.              Стоило даже просто засидеться и есть не торопясь, как плечи сворачивало и сознание начинало заволакивать мглистым смогом. Примерно представляла, что в себе нёс этот смог. Но сдаться ему, дать катастрофе обрушиться казалось значило ни с чем не справиться.              ‘Я могу их никогда не найти’              Ни мать, ни отца. И высушенным горлом схватила воздух, стоило этой мысли лишь коснуться сознания, закусила обе губы, вся зажмурилась, глаза заболели. В тарелку стали падать редкие капли. Ньевес схватила себя за лицо, закрыла свой рот, стараясь приглушить скрипящий плач. Боль пронзила насквозь грудину, что до этого держала рёбра вместе.              ‘Вот бы прямо сейчас провалиться…’              Но вспыхнул внезапно в сознании образ главы Окулис, крупного, большерукого, полноватого и очевидно крепкого, но парадоксально мягкого на вид месье, которого Ньевес видела чаще, чем собственного отца.              ‘Да, большую ответственность еще надо уметь нести…’ - произнёс этот образ на сочувственном вздохе.              Ньевес замерла.              ‘Нужно постоянно делать то, что ставит на ноги. Для этого и пахать, и отдыхать, и бояться, и плакать.’ - под тихие всхлипы образ будто бы поглаживал Ромеро по вздрагивающей спине. Она слушала, и внутри где-то в солнечном сплетении начал медленно разжиматься кулак.              ‘Вот Мигел опознал брата Марка, сгоревшего от острого сепсиса, - выл целый час, а потом лёг спать. Глаза продрал и пошел на смену. Работает и в перерывах воет. А без этого что сталось бы с ним.’              Да известное дело - спирт бы воровать стал или пошел бы повесился, сколько видели, не считала.              ‘Вот и ты повой да и иди.’              И Ньевес завыла. Завыла благодатно и безоглядно. И на счастье никто в кулуар не зашел.

      ***

             Уже наступила ночь, не менее двух часов уже, а то и того позднее - по убранству уже разнесли факелы, пока Ньевес ещё спала. Такое освещение Опере было глубоко чуждо, свет в коридорах и залах завсегда уже 500 лет как давали идемнитиумные светильники или в крайнем случае масляные лампы. Ромеро, умывшись и выйдя из кулуара, засмотрелась в главном вестибюле на один факел, нелепо воткнутый в горшок с увядшим цветком - пропитанный маслом отрез мешковины, которым было обернуто горящее навершие, совершенно ужасно коптил и уже дал над собою длинную до самого потолка черную полосу прямо по белоснежной стене. Поди от самой постройки стена эта не видывала такого кощунственного издевательства.              ‘Всё это ведь потом будут восстанавливать…’              Впервые посетила мысль о жизни после потопа, заведующая не задержалась на ней, хмыкнула и ускакала на своих битых сапогах в лазаретные.              На входе в приспособленное расширенное отделение её встретил молодой парень из новеньких, не поздоровался и сразу машинально, глядя куда-то в пол, ткнул ей прямо в живот хлопковой повязкой для лица и, пока Ньевес спрашивала о леди Мосс, совершенно непрошенно облил ей руки спиртом, пропитав заодно и повязку.              “Да что вы делаете?” смешалось с его смущенным “Так она в морге”, юноша поднял наконец-то глаза слегка стелянные на Ньевес. Невнимательный или дурак… Она нахмурилась, отряхивая кисти, тот сделал несмелый шаг назад.              - У Вас когда пересменка? - строгим тоном мягко намекнула не пора ли спать.       - Я на сутках, еще 10 часов… простите, - и отвернул мордашку, чтобы не видеть, как бровь заведующей летит вверх.       - Тогда нюхайте спирт и будьте в сознании.              Юноша закивал, это больше было похоже на неловкую тряску головой, и на том Ньевес удалилась. Пока шагала до морга, стала думать, как вообще тут работается новеньким. Своим-то первоначальным составом уже они, конечно, зомбированные, но всё-таки привыкли работать. По ощущениям, почти стали групповым сознанием в двадцать два человека. А прибывших же ещё больше в пару-тройку раз, и как-то их нужно теперь интегрировать.              Завидела впереди по коридору шедших навстречу двух молодых женщин докторов из новеньких опять же, с носилками, на которых на первый взгляд лежал труп. Как подошли ближе, рассмотрела, что человека несут пока живого, но символически. Ребята торопились, однако чутьё впереди всех мыслей об уместности толкнуло Ньевес поменять траекторию и сопроводительно пойти с ними в шаг.              -Так, это у вас кто? - дернула обеих тоном вникающим и видом участливым.       - Септический шок, леди. - на неё посмотрела девушка, глаза ее выражали глубокий сопор, голос из-под повязки шел серый и тусклый. - там некроз… надо… надо пораженные ткани удалить.              Ньевес помолчала с несколько секунд, присматриваясь к пациенту, тот худющий и впавший в носилки, весь в фиолетовых пятнах и липком белесом поту прямо на ходу закатывал глаза и уже терял дыхание. Внимание привлекла красная сыпь.              - Вам кем-то приходится? - последний вопрос к выяснению мотивов.       - Никем, леди…       ‘Ну понятно… интеграция идет с трудом’              Они очевидно несли инфекцию к неотложным, и стабильным, это уже само по себе дурость и неоправданный риск, к тому же ради чего? Однако всё-таки ничего сказать об их профподготовке сейчас нельзя. Очевидно было, что поток больных сводит ребят с ума.              - Так, всё-таки постойте, - остановила за локоть, слов они не поняли, - лишнее заражение крови вы в общий лазарет не понесёте, там битком, работайте на подходе. Бегите за скальпелем, морфием и за чем успеете.              Обошлись без кивков, вопросов и комментариев, просто уложили больного к стене, и одна из пары бегом отчалила, оставив коллегу наблюдать. Та, что осталась, прислонилась спиной к стене, медленно осела на пол и утопила в ладонях лицо. В глухом коридоре, усилявшем каждый шорох, Ньевес расслышала ‘боги оставили нас’ и покинула ребят претерпевать столкновение с катастрофой.              ‘И откуда они только приехали к нам, неужто в столице все живы-здоровы?’              Вот для хорошей работы надо бы, чтобы пучина пациентов им совсем голову снесла. Только так можно найти приоритет в поддержании условно стабильных и при жесткой сортировке не так сильно мучиться. Работа на количество она такая… в стационарах с ней не сталкиваются.              Ньевес вышла из здания Эпиклез под лунный свет и направилась за территорию парка к предгорной равнине, куда было решено относить под суточный конвой тела, и там же стали копать Братские. В голове не укладывалось, что окружающая разруха меньше недели назад была богатым оперным парком. И чем больше она приближалась к моргу, тем сильнее становился его характерный запах - равнина была устлана, и это невозможно было не почувствовать. В конце концов низина была не одна и тел не сто и не двести. Обсохшая от спирта плотная хлопковая маска оказалась очень кстати.              В освещенной факелами тьме царила суетливая неподробная работа, всем без единого исключения глубоко ненавистная. Волонтёры подхватывали как придётся и торопливо утаскивали уже посиневших мертвых в сторону очередной выкопанной Братской. Среди обязанных не достиглось понимания по вопросу «как складывать», и потому одни стремились к аккуратности и один к одному, а иные к скорости и как лёг так лёг.              - Положите на место! Не видите что ли, что он из другого сектора?! Смотрите под ноги, для кого линии проведены!              Ньевес услышала строгий знакомый голос из мегафона и, повернув голову к утыканному факелами полю, заметила, как Ирэн ругает волонтёра, ненароком чуть не утащившего неописанное тело. Обязанный на контрасте с миниатюрной, по-солдатски подобранной Ирэн массивный мужчина несуразного вида весь чернее тучи выругался на неё, видимо от усталости, и, уходя, совсем не священнодейственно закинул на плечо двоих с нужной стороны. При виде Ньевес лицо Ирэн мгновенно оставило суровое выражение, это было заметно даже по одним глазам.              - Ты погляди, я-то думала будешь спать сутки, а она уже нарисовалась, - покачала головой выразительно. - Живая?       - Пойдёт. - Мягкая улыбка Ромеро чуть изогнула ее глаза, руки обеих автономно без участия голов совершили передачу учетных тетрадей.       - Слушай, мне кажется, что сейчас людей хватает с очень большой натяжкой, - Мосс потёрла переносье и проморгалась, прежде чем снять с шеи и протянуть служебную фотокамеру, - как вы тут только таким крошечным штатом…       - Да не справлялись мы, чего хвалишь, - Ньевес окинула секцию неописанных тел и усмотрела, что та уменьшилась.       - Не скажи… - Ирэн проветрила лёгкие, ее армейская стойка со сдачей смены изогнулась в свободную позу - Твоих ребят, кто тут с начала, видно сразу. Мои-то пока в богов верят.       На последнее обе покряхтели вместо смеха, шутить над богами было для работников Окулис особым развлечением. В этот раз было не так смешно, всё же делать юмор вокруг того, что боги на верхушке монархии не такие уж всемогущие, - это одно. А видеть, как живые люди на глазах расстаются верой во что-то непреложное, - это совсем другое. Задумчивым молчанием обе выразили сожаление.       Тишину прервала Мосс, сняв с пояса мегафон и грозно объявив в него явиться сейчас же к ней всех, кто параллельно занимался регистрацией погибших, и сдать набранные списки. Женщина получила от волонтёров на руки увесистую стопку и теперь собиралась отнести всё в общий кулуар. Уже была готова отчалить в тишине, как Ньевес приостановила её бархатным тоном.              - Я очень благодарна тебе. - без деталей и так всё было ясно.              Ирэн прерванная на ходу, вдруг припомнила нитевидный пульс под своими пальцами и чуть более строгим взглядом смерила подругу. Вздохнула со всей тяжестью, за маской спрятала чуть сжатые губы, конечно же, хотелось вертикально провести качественную беседу.              - Никогда больше так не делай. - но вышло только это, и после Ирэн медленно засобиралась к выходу. - Под лежачий камень мы всегда успеем.       - Да-да… жаль в морге не обнимаются. - Ньевес оттянула нижний край своей повязки на секунду, чтобы показать улыбку.       - И правда жаль… - тихонько согласилась и уползла на свои 12 часов покоя. Ньевес проводила взглядом её фигуру до оперного парка.       ‘Оказывается держаться друг за друга - это не просто красивая идиома’       Родная душа под боком согревала лучше очага. Но всем предстояло еще долго искать работе конца и края.

***

      По полуживому Кур де Фонтейну неторопливо и будто бы бесцельно плелась тень человека. Стоял глубокий вечер, живая масса рассасывалась по убежищам, и людей на улицах было немного. Общий имидж города даже близко не был восстановлен, и граждане внешним видом своим вовсе не выражали обыкновенную столичную статусность, а скорее напоминали приезжих, причем издалека и с большим трудом.              Пассаж Визари было не узнать - он был заставлен мелкими целевыми сооружениями, судя по всему, для временной жизни, и между ними приходилось протискиваться интуитивно, щупая выход кварталу Набонэ. Благородная центральная площадь во весь свой величественный размер была приспособлена под местный пункт снабжения, с которого граждане спустя три недели от потопа не очень-то спешили расходиться.              Когда Тень пробредала особо затененный переулок, внезапно зажглись по расписанию идемнитиумные уличные фонари и мгновенно разогнали своим холодным мерцанием глубокий полумрак. Тень от неожиданности стала застигнуто жмуриться и тихонько шипеть, сейчас она впервые с потопа увидела искусственный свет, её глаза успели от него полностью отвыкнуть. Не торопясь, оглядела озаренное пространство и отшатнулась от сонного мужчины, который оказывается лежал в затенении совсем рядом и сам испугался вспышки.       Впереди её ждал знакомый адрес, который до потопа был её домом. Плелась медлительно и не скрывая своей неохоты, по сторонам не смотрела, в улицы и в людей не всматривалась. Лицо поблекшее и замершее время от времени подрагивало, губы кривились, а грудь тугая ширилась во вздохах. Жизнь при пункте снабжения это, конечно, бедная опора, но она успела стать малым привычным. Теперь предстояло узнать, что катаклизм оставил от её жизни, и не хотелось.              Надежда все-таки встретить родителей и подруг не выживала рядом со знанием печальной статистики, - учет по моргу тяжело давил на плечо, оттягивая сумку вниз, а это только её часть, а ещё почти столько же где-то тащит на себе Ирэн. И потому за незабываемое время при пункте помощи, наполненное трауром, тревожным сном и инфекциями, Тень успела почти свыкнуться с мыслью, что возможно теперь останется одна. Идея эта, словно инородный острый осколок в мягких тканях, поначалу резала и болела, но постепенно под отупляющим давлением работы стала обрастать слоями кальция.              Идя к своей парадной по длинной прямой дороге, Тень не поднимала глаз от земли, чтобы ненароком не зацепить взглядом свой балкон и найти на нём разбитые окна. И даже вплотную подойдя к зданию, она скользнула по ним лишь периферийно и стремительно, будто бы невзначай. И тут же вся изнутри побелела - рамы оказались аккуратно выклеены пластырями изнутри. Ньевес ожила и впитала каждую микроскопическую частичку этой картины. Мародёры так не делают. Кому-то было дело до её квартиры.              Дальше двигалась, совсем себя не помня, - стремительный рывок парадной, чуть не вырвала входную вместе с петлями, взлетела на свой этаж, и стала стучать в родную дверь, предусмотрительно кем-то закрытую. Молчала, опасаясь себя назвать неизвестно кому. Мимика без светской слежки отразила почти отчаянное выражение, сердце стучало по рёбрам и прыгало к горлу, изнутри просилось громко позвать ‘мама’, и была бы моложе - не устояла бы.              Створка отворилась с решительной прямотой, перед глазами Ньевес, уже блестящими, круглыми и пристальными, предстала она - Изидора Ромеро. Тонкая и крошечная, ниже на целую голову, в своём завсегдатом тяжелом сером платье в пол, лицо её смугловатое и острое смягчало выражение предельного доступного ей сердечного волнения, глаза глубокие и поволоченные горем, словно два огромных обсидиана, прятали своей чернотой зрачок.              Никто не сказал ни слова.              Шумно втянув воздух, словно это был ее первый настоящий вдох, Ньевес бросилась к матери и прижалась к ней вся, и её влекло сквозь привычную ровную умеренность чувств нечто давно позабытое.              - Ну-ну… - та приняла её в объятия и сразу стала по дурацкой привычке бавить страсти, водить по взлохмаченной голове, и жест выходил такой крепкий, будто плотные ладони её вовсе не привыкли гладить что-либо - нашлись, доню… тихо-тихо.              Однако голос Изидоры выдался таким, еще пуще обычного, низким и шершавым, будто владелица его горло свое держала в железных тисках. Ньевес не ответила, - лишь сомкнула руки вокруг её фигуры покрепче и не отпустила, пока леденящая душу картина, к которой она готовила себя, не начала таять.              Мать на это вздохнула, прикрыла глаза и принялась ждать. На суховатом лице её возникла предельная сосредоточенность, словно она сдержанно впитывала с усилием и замиранием тот факт, что дочь жива. Воздух вокруг них похолодел и высох, а все поверхности стали белёсыми от лёгкого инея.              ‘Расчувствовалась…’              Ньевес подумала, ощутив зябкий налёт на коже.              - Всё, пускай меня, а то это… - Изидора смущенная принялась торопливо хлопать дочь по плечам, Ньевес выпустила её из рук и они наконец-то зашли в квартиру.              Женщина сняла с пояса мерцающий холодным голубым Глаз Бога, оставила на трюмо у входной двери и удалилась в спальню. Ньевес через открытую настежь дверь усмотрела, что там на чисто убранной постели лежала сложенная дотошной стопкой одежда. И вообще для затопленной недавно квартиры здесь было неправдоподобно прибрано и чисто, - только местами вздутый дощатый пол и отсутствие стёкол говорили о том, что стихия здесь всё-таки была. Стало быть в холостяцкой берлоге Ньевес уже давно хозяйничалось.              ‘Во дела…’              - Давай сымай своё безобразие. - относя эту стопку в ванную, произнесла Изидора тоном по-родительски колючим. - И не трожь чистое пока не отмоешься.       Тут Ньевес впервые оглядела себя взглядом цивилизованного человека. Слово «потасканность» не подходило для описания.              - Мхм…              Едва Ньевес сняла остатки сапог, мать с решительностью отняла их и выставила за дверь. Младшая, понимая, что больше их не увидит, сопроводила этот акт взглядом полным прерванного несогласия и со вздохом ушла в ванную.              Отмываться в теплой воде оказалось немыслимо, прелести идемнитиума ощущались почти преступной привилегией. И вместе с этим в сердце проникло ощущение возвращающейся жизни, - она воскресшим взглядом осмотрела свое тело.              С волос вместе с грязью утекли последние дохлые и уже сухие вошки, напомнив о преодолённой в лагере ужасающей эпидемии и вызвав смешок. Синячки, болячки и прочие симптомы полевой жизни. На ногах и руках были едва заметны последние следы проклятой красной сыпи от уже перенесенного на ногах легкого тифа.       Повздыхала, провожая дикие недельки в архив прожитого, оделась в родной серый лён, вышла к матери. Та уже посуетилась до чаю и сидела глядела единственное уцелевшее окно на уходящие сумерки. Стало вдруг так бесшумно, что Ньевес расслышала, как тихонько гудит идемнитиум в коммуникациях дома, а вместе с ним слегка шумит в ушах. Прислушалась к тишине, потрогала босыми стопами пол.       - Руки-ноги целы? - Изидора прошуршала, украдкой осмотрев дочь с головы до ног.       - А сама? - вопрос не требовал ответа, и Ромеро младшая задала такой же, подходя к столу и садясь напротив. - А ты как тут оказалась?       - А так… - объятия во входном проёме растворили в себе почти три недели дозорного ожидания, и мать не стала их ворошить в памяти, - тебя караулила.       - А отец? - так слегка по-светски Ньевес стала называть его после их развода.              Та опустила взгляд с лица дочери куда-то вниз и посидела помолчала с кружкой у губ с десяток секунд. Младшей не нужно было всматриваться в её выражение, чтобы почувствовать, что за молчанием скрывается попытка подобрать слова и от чего-то её сберечь.              - Я была в его квартире, там пусто. - произнесла ровно, без констатации. - у нас полгорода по домам не торопится, сама видела. И лечатся сколько…       - И сколько лежат в земле. - Ньевес бросила взгляд в сторону толстенной тугой сумки, совсем недавно сброшенной на пол.              Колкость не удалась, Изидора не уловила тревожный мотив и продолжила из-за кружки смотреть на дочь глазами распахнутыми и честными и внимательно впитывать её черты. Предмет обсуждения и все чувства, что он нёс с собой, не удерживались в её внимании сейчас, когда судьба вернула ей самое ценное.              Ньевес почти начала планировать меры к поиску, но оказалась застигнута этим чистосердечием, она давным-давно не видела, чтобы облик матери не выражал стоической строгости и говорил о любви так прямо и в лоб. Между ними возникло раритетное, но знакомое обеим единство.              Снова идемнитиум загудел по каналам.              Младшая смотрела в глубокие, огромные и ясные глаза матери, и нежно вдруг подумалось, что она напоминает со своим острым горбатым носом сову. И слова её про то, что отец просто не торопится домой, становились с каждой секундой всё сильнее и вернее, им захотелось довериться. И доверилось как-то само собой.              Перед ней сидела самая настоящая живая мать.              ‘Кажется, жизнь после потопа все-таки есть…’              И чай стыл.               __________________       *Бет Хезда - в переводе с иврита буквально «дом милосердия», а еще название классификации цитопатологии, я не смогла для местного красного креста выбрать между красивым названием на иврите и простым переводом, поэтому будет так :)       *Окулис Кернере - с латыни «делать видимым», название палаты криминалистов, о которой ни слова в каноне, однако они однозначно должны быть, пришлось всё делать самой       *ГВС - гипервентилляционный синдром, для которого характерны озноб, тремор, спазмы лицевых мышц и туманность сознания