В детстве у меня был щенок по имени Джим. Родители подарили мне его на день рождения, когда мне исполнилось восемь. Это был золотой ретривер, умный не по годам и ласковый с самых первых дней. Уверен, я был ему отличным хозяином, но, вспоминая о нем, я жалею, что не проявлял к нему такой же нежности, какую он проявлял ко мне. Я считал своей обязанностью обеспечить ему строгую дисциплину и жесткую дрессировку. Хотел, чтобы мой пес стал самым умелым, выдающимся и идеальным среди всех остальных собак. Несмотря на то, что я не был злым ребенком и всегда ощущал особую чувствительность, в то время считал это слабостью и подавлял свои эмоции, стараясь казаться более стойким, чем был на самом деле.
Также у меня был друг по имени Джимми. Щенка я назвал не в его честь — он появился раньше всего на пару дней. Почти такое же имя, как у моего щенка, забавляло меня в то время, и я решился заговорить с новеньким мальчиком из своего класса.
Позже он убьет моего Джима.
Джимми перевели в нашу школу в середине учебного года, и, понятно, к тому времени в классе уже сформировались маленькие ячейки общества, объединенные интересами и типажами. Джимми казался не к месту в любом из них. Его внешний вид отталкивал: от него постоянно несло чем-то затхлым, словно он приходил с заброшенной стройки, а руки были немытыми, с грязью под ногтями. На его лице всегда были синяки, яркие и опухшие, и все думали, что он хулиган и часто влезает в перепалки.
Мне было жаль Джимми, потому что никто не хотел с ним даже говорить. Если честно, я и сам не горел этим желанием, но решил, что должен сделать доброе дело. Это было странным импульсом, но я подошел к нему и заговорил.
«Эй, ты не хотел бы погулять в выходные в Неземном парке? Говорят, там достроили игровую зону, в которой я еще не был.» — предложил я ему. — «Уверен, мы могли бы даже взять на прокат воздушные скейты.»
«Звучит круто.» — ответил он немного смущенно. — «Я хотел бы пойти, если можно»
«Давай тогда встретимся там в половине седьмого, ладно?»
«Да, хорошо.»
«Я зайду за тобой. Где ты живешь?»
«На угольной станции. Первый этаж единственного жилого дома»
Это был самый неблагополучный район нашего города. В окружении заброшенного завода стояло всего четыре жилых строения, остальные пять были утрамбованы под снос. Я к такому не привык, потому что родился в обеспеченной и уважаемой семье, и у нас был большой загородный дом. Тем не менее, я не мог показаться слабаком и не сдержать обещание перед Джимми.
В выходные, когда я подошел к его дому, мне захотелось вернуть время назад и отменить тот разговор. За дверью, не успев постучать, послышались ужасные крики и детский плач. Я надеялся, что ошибся дверью, несмотря на фамильную табличку, прикрепленную к двери. Я слышал, как Джимми кричал: «прости меня, прости меня», и жесткий мужской голос перекрикивал: «заткнись, грязная тварь! Заткни свой поганый рот, ты, выблядок». Я никогда даже не знал таких слов. Я был так далек от всего этого, что мог бы развернуться и просто уйти. Но я собрался и постучал в дверь. Голоса тут же затихли. Я сказал: «это я, Керли, пойдем гулять», стараясь звучать как можно более небрежно. Через пару минут он вышел, и я был в ужасе. Его лицо было побито — глаза прикрыты от синяков, а из-за вздувшейся щеки он с трудом говорил. Его тело было в гематомах, но он стоял передо мной с открытой, счастливой улыбкой, радостный, что я все-таки пришел. Такую трогательность я испытывал впервые, и мне действительно хотелось плакать. Но, не зная, как себя вести, я просто взял его под руку и повел за собой.
Джимми часто успокаивал меня, что ничего больше не требовал, и был невероятно счастлив отвлечься от своих проблем, позабыть боль, отправившись со мной на прогулку. Я понимаю, что сам ничего не мог сделать в тот момент, и все же ощущал непреодолимую вину перед ним. Стоило ли мне попросить помощи у взрослых, даже если они были безразличными? Мог бы я не закрывать глаза на его увечья и повести его вместо парка в больницу? Должен ли был проявить хотя бы каплю сочувствия, чтобы он знал, что мне очень жаль?
Я не знаю.
От такого мощного чувства сострадания мне даже захотелось отдалиться от него. После того дня я с ним не заговаривал, хотя в школе он каждый день писал мне письма и подкладывал их в мой шкафчик. Ничего особенного в них не было, но я до сих пор храню каждое из них и перечитываю по нескольку раз, пытаясь понять, что пошло не так.
«Для Керли, от Джимми.»
«Привет-привет! Мне очень панравилось как мы с тобой погуляли. Я бы очень хотел повтарить этот день. Я бы хотел чтобы ты пригласил меня куда-то еще. Я впервые гулял с кем-то. И я могу назвать тебя другом. Надеюсь и ты меня можешь. Давай ты пригласишь меня еще куда-то, пожалуйста. У меня никого нет. Я так счастлив что ты со мной заговарил. Ты самый лучший человек, которого я когда-то встречал. Ты самый добрый. Наверно я мог тебе не понравится, потому что в тот день папа сильно разозлился на меня потому что недавно выяснилось что я не его сын и мама моя шлюха родила меня от другого мужчины. Она оставила нас в этом году и папа очень зол на меня. Он не может отдать меня кому-то, потому что за меня он получает какие-то деньги, которые я не вижу. Пожалуйста, прости меня. В следущий раз я буду выглядеть хорошо. Я так рад что ты у меня есть. Я очень счастлив Керли. Твой Джимми»
Я не думал продолжать с ним общаться. Письмо показалось мне очень неловким, так что я никак на него не ответил, и вообще сделал вид, что не знаю о нем. Я замечал, с каким нетерпением на меня смотрит Джимми в надежде, что я подойду и снова заговорю с ним, но я держался в стороне, а он не смел первым ко мне подойти.
Спустя некоторое время Джимми отошел на задний план, и хотя навязчивые мысли посещали меня, я стал обращать на него куда меньше внимания. Тем более он не трогал меня и даже не разговаривал, письма больше не писал, в общем, не мозолил мне глаза и не отвлекал. Он был просто одноклассником, как и многие другие дети, только куда менее заметнее и общительнее.
Через еще какое-то время мне пришло второе письмо:
«Для Керли, от Джимми.»
«Привет-привет. Я так рад что ты сказал что я твой лучший друг. Мне было приятно что ты говарил обо мне. Я никогда этого не забуду. Если чесно я немного волновался потому что ты совсем не стал говорить со мной после того дня, но я рад что ошибался и зря тревожился. Я тоже считаю тебя моим самым лучшим другом. Мне было приятно то как ты назвал меня, хотя меня еще никогда не называли Джимом, мне понравилось. Это похоже на прозвище, которое обычно дают друзья. Спасибо тебе большое Керли. Спасибо.»
Я был в ужасе. За день до получения письма я общался с одноклассниками, и речь зашла о лучших друзьях. Я, как бы в шутку, хотя и без преувеличения сказал, что моим самым лучшим другом является Джим, мой щенок, о которой знали все, кроме Джимми. Он в разговоре не участвовал, сидел где-то позади, там, где обычно разговоры не доходят, если не напрягать уши и не подслушивать.
«Джимми, я получил от тебя письмо,» — сказал я ему, крепко сжимая его письмо в кулаке. — «Я тоже рад быть твоим лучшим другом.»
Лицо Джимми засветилось от счастья. На его разбитых губах выступила кровь, настолько широко он заулыбался.
«Я рад… Очень рад, Керли.»
Разве я мог поступить иначе? Каким бы ужасным злодеем я был, скажи я ему о том, что он неправильно понял мои слова. Тем более, разве сделал этот мальчик мне что-то плохое? Разве мог я бросить его только за любовь, которая образовалась у него ко мне. Я не мог отказаться от нового друга. Хотя мы были знакомы немного и гуляли всего раз, я чувствовал, как он быстро привязывается ко мне, впутывает меня в свои нити, крепко сжимая в своих объятиях, и я не мог оттолкнуть его, потому что мир и так был достаточно несправедлив к нему, чтобы причинять ему еще больше боли.
Джимми стал одним из моих многочисленных друзей. Я общался со всем классом и дружил как минимум с половиной его участников. Конечно, мои старые товарищи были крайне удивлены появлению в моем круге общения этого неотесанного, вечно побитого мальчика среди чистых и благополучно воспитанных детей, интересующихся космосом и транспортом. Я старался найти для Джимми место в компании своих друзей, но всё, что мне удавалось, — это наблюдать, как он остается в стороне, пока остальные дети перешептывались о нём за спиной. Мне было невероятно его жаль, потому что он не делал ничего плохого; просто был не таким образованным, как остальные, и не умел общаться.
Тогда я не заметил, как начал отдалять от себя всех остальных приятелей, держа за руку только Джимми. Эти мелкие жертвы дружбы, казалось, были необходимы, чтобы защитить его от одиночества и жестокости. Я стал меньше говорить с другими, отказываясь поддерживать разговоры и увлечения, которые раньше приносили мне радость. Вместо этого я переключался на Джимми, погружаясь в его мир. Я терял связь с привычной жизнью и осознавал, что, чтобы быть рядом с ним, пришлось отказаться от многого.
Окончательно я отказался от всех, кто меня окружал, совсем скоро после начала дружбы с Джимми. Он требовал к себе особого внимания, и я стремился его ему дать, тем более после трагедии, которая произошла в его семье. Новость облетела все новостные каналы и радиовещание: на угольной станции в одном из жилых домов произошла резня. В дом Джимми наведывалась его мать с новым мужем и двумя детьми, полная уверенности и решимости забрать своего первого сына. Отец Джимми, полный безумия, всадил пулю в каждого из них и заставил своего сына выпустить еще несколько пуль в свою мать. Он пытался заставить Джимми помогать ему избавиться от тел, и некоторые из них Джимми резал вручную, отрезая конечности маленьких детей. Они не успели закончить, потому что в тот же день, через несколько часов, к ним приехала полиция.
Эта новость потрясла весь город. Во всех новостях показывали фотографию Джимми: он сидел, покрытый кровью, забившись в угол, и смотрел на камеры дикими глазами.
Месяц или около того Джимми не появлялся в школе. О нем вообще никто не знал и ничего не слышал. Я даже начал подумывать о том, что он мог внезапно переехать или перевестись в другой класс. О трагедии в его семье я узнал практически сразу, подслушав разговоры родителей у телевизора. Сказать, что я был в ужасе, значит ничего не сказать. Мысль о бесконечном несчастье пугала меня до глубины души, и я еще больше начинал жалеть Джимми. Я вдруг ощутил, что если увижу его вновь и мы продолжим общаться как раньше, то никогда в жизни не причиню ему боль, никогда не оставлю. Если судьба так жестока к Джимми, то я стану тем, кто его защитит от нее, или хотя бы облегчу его бремя трагичной жизни.
В конце месяца Джимми вернулся, и был он совершенно другим человеком. Его глаза, некогда полные детской невинности, теперь выглядели почти взрослыми, как будто они принадлежали старику, пережившему войну. За день до его появления учитель предупредил класс, что после того рокового дня Джимми не разговаривает. Он не говорил даже со следствием или психологами, хотя его держали в больнице достаточно долго.
Однако как только Джимми вошел в класс и увидел меня, он подошел ко мне и крепко обнял. В тот момент на нас никто не смотрел. Хотя Джимми не пользовался симпатией у многих, в тот момент никто не осмеливался даже косо взглянуть на него — настолько всех пугала его история. Я чувствовал, как его объятия передали мне всю тяжесть его боли и страха, а также неимоверную потребность в поддержке и понимании.
«Я так рад, что с тобой все хорошо, Керли.» — охрипшим голосом сказал он мне, словно я был одним из потерпевших в том страшном инциденте.
«Джимми, я всегда буду с тобой,» — пообещал я ему, крепко его обнимая. — «Всегда.»
Это заставило его улыбаться.
Жизнь Джимми резко изменилась, и я чувствовал, что должен быть рядом, чтобы поддержать его на этом темном пути. Я больше не мог скрываться за привычной оболочкой — теперь вся моя энергия и внимание были направлены только на него. Я выбирал быть его надежным другом, несмотря на страхи и давление от других — в этом был мой единственный ориентир. Я взял на себя ответственность осчастливить его, заставить страшные воспоминания хотя бы немного поблекнуть, или вытеснить ими тысячами хорошими моментами в его жизни.
Я понимал, что моя привязанность к Джимми стала не просто актом доброты, а чем-то гораздо глубоким. Я был готов защищать его и помогать, как мог, и, надеюсь, это было заметно. Я надеялся, что, несмотря на все ужасные события, которые отразились на Джимми, наша дружба принесет ему не только поддержку, но и возможность снова поверить в добро и светлые моменты жизни. Теперь это была не только моя ответственность, но и честь.
Теперь Джимми жил в детском доме за три квартала от моего дома. Он часто сбегал оттуда и приходил ко мне. Для моих родителей он был всегда званным гостем, потому что им тоже хотелось окружить несчастную жертву катастрофы теплом и уютом, дабы почувствовать себя ценными и благословленными кем-то. Так было всегда, и меня тоже учили проявлять добро к людям, особенно к тем, кому повезло меньше. Нам, благополучным, ничего не стоило поднять настроение людям, потерявшим так много. Мы действительно жили лучше, и в какой-то степени должны были хотя бы немного стыдиться этого. Но вместо стыда мои родители, как и я, предпочитали делать что-то действительно полезное. И, жертвуя своим комфортом, мы старались принести радость в жизнь тех, кто оказался в сложных обстоятельствах.
«Джимми, мы с радостью будем принимать тебя в любой день, который одобрит интернат лично,» — повторяла моя мама почти каждый день. — «Вот только они ведь не знают, где ты находишься, и вряд ли вообще давали разрешение на выход… и ведь скоро ночь… я не уверена, можешь ли ты у нас ночевать.»
«Милая, ну что за ужасные вещи ты говоришь,» — спорил отец. «Джимми уже какой день сбегает оттуда, и не спроста. Знаешь, как там относятся к сиротам? Тем более его совсем никто не ищет, и не думаю, что начнут. Пусть хотя бы раз переночует у нас.»
Дело в том, что в интернате Джимми был неудобным ребенком, совсем отрешенным и буйным, когда к нему лезли. Он постоянно сбегал, часто даже не к нам, а куда-то на улицу, и появлялся в интернате только к поздней ночи, а иногда и вовсе пропадал на целые сутки. Сначала его искала полиция, но когда взрослые устали с ним возиться, то просто забили на него и перестали обращать особого внимания на его выходки.
Джимми стал нашим постоянным гостем. Иногда мне казалось, что родители усыновили его, ничего мне не сказав, поэтому он всегда с нами. Но родители не хотели обременять себя еще одним ребенком. Они хотели создать для него реалистичную картинку здоровой семьи, безмерно любящей его, но это была всего лишь проекция, о которой я знал, но не считал это чем-то нехорошим, ведь сам поддерживал ее, создавал новые картинки.
Джимми спал со мной в одной кровати. Изначально ему выделяли комнату, но он не мог спать один. Он приходил ко мне и всегда меня обнимал, — не мог без объятий, а я не был против. Я даже не шевелился, лишний раз не нарушая его покой. Правда один раз его очень сильно испугал мой щенок Джим. Это случилось в его первую ночь в нашем доме. Джим запрыгнул к нам на кровать и заставил Джимми в ужасе проснуться.
«Джимми, все хорошо,» — успокаивал я его. — «Джим хороший мальчик. Он совсем маленький, и не станет тебя обижать.»
«Джим?» — переспросил он с досадой.
«Ну да, Джим,» — ответил я, совсем его не понимая. — «Забавное совпадение, правда?»
«Да…» — прошептал он. — «А я думал, ты только меня так называешь.»
Когда я понял, в чем было дело, и почему у Джимми была именно такая реакция, в панике я даже не сообразил, как оправдаться перед ним, так что я решил совсем не зацикливаться на этом и сделал вид, что совсем ничего не понял. Мне казалось, что это лучшая тактика, и больше у Джимми не будет вопросов, если я не дам повода ему сомневаться во мне.
Через пару дней Джим, мой любимый щенок, пропал. Тогда же и Джимми перестал появляться в нашем доме. Никакого плохого предчувствия у меня не было — Джим потерялся, но он обязательно отыщет дорогу домой, ведь он умный пес, или же добрые люди подберут его и вернут мне обратно. К сожалению этого не произошло. В выходные Джимми вновь наведался к нам и остался на ночь. На утро я обнаружил труп Джима на заднем дворе своего дома. Золотистая шерсть была покрыта слипшейся кровью. Я встал около него на колени и зарыдал. Когда я поднял его на руки, голова осталась лежать на земле, отделенная от тела.
Я ненавидел себя за то, что не проявил к Джиму ту любовь, которую на самом деле испытывал к нему, и даже больше. Я осознал, что вся строгость и дрессировки были второстепенным, ненужным ритуалом, который я проводил лишь за тем, чтобы сделать из маленького щенка что-то большее. Но я не должен был учить его. Я был обязан заботиться и любить его всем сердцем, и это и только могло бы иметь значение. Я был в не себя от горя и молился, чтобы Джим ожил и снова был рядом со мной, и тогда бы я проявлял к нему такую нежность, о которой он даже не мог мечтать. Я бы простил ему все, и никогда в жизни не стал бы ругать за проступки. Но его больше не было. Зато рядом был Джимми, что так крепко обнимал и гладил меня по голове в попытке успокоить. Я рыдал ему в грудь, но почему-то внутри меня созрело какое-то пугающее, крайне тревожное чувство. Еще днем я заметил под ногтями Джимми грязь перемешанную с кровью, вот только понятия не имел, откуда она могла взяться.
Теперь я понимаю.
Точнее я и тогда понимал, но настолько не хотел верить, что было легче подумать о чем-то другом, отвлечься, и тогда мне в голову закралась мысль, что Джим навсегда останется в сердце, но не в моем, а у Джимми. И всегда, когда я буду смотреть на него, я буду вспоминать Джима. Пусть он вселится в Джимми, и я буду любить его еще больше.
В будущем я не буду вспоминать о Джиме, смотря на Джимми, но мысль в тот момент меня успокоила.
Где-то в глубине души я всегда знал, что это было дело рук Джимми, и я прощал ему это. Я искал причины, почему он это сделал, и понимал, что это произошло из банальной ревности и большой любви ко мне. Он не хотел, чтобы я любил кого-то больше, чем его. Разве это не трогательно?.. Сейчас мне так не кажется. И тогда бы не показалось. Я не знаю, что было со мной… Я всегда прощал Джимми… нет, я даже не думал его в чем-то обвинять. Он был святым в любом случае. Ему можно было все. Тем более я обещал ему всегда быть рядом с ним, и я должен был делать его счастливым. Ничего кроме этого не имело значение.
Я был слеп. Джимми начал проявлять жестокость к сверстникам и часто избивать одноклассников. Особенно он любил поджигать одежду на ребенке и смотреть, как в панике они пытались потушить огонь, обжигая ладони. Я был глух. Джимми начал часто говорить странные вещи: он начал называть всех девчонок "кобылами", потому что его мать была "кобылой", и грозиться потаскать каждую девчонку, что его раздражает. Я был нем. Джимми доверял мне свои самые сокровенные мысли и секреты. Он часто делился воспоминаниями о своем отце, подробно описывал, как тот растоптал любые границы, как, например, когда он сказал, что его отец
трахал мертвого мужа его матери. Эти истории застревали в моем сознании, и хотя я должен был кому-то рассказать, я хранил молчание, боясь последствий.
Джимми было позволено все. Его жестокость вытекала из глубокого несчастья и одиночества, и за это несчастье я его любил. На весах нашей дружбы хоть что-то перевешивало плохое в его жизни. Но я также понимал, что такая «любовь» превращалась в ловушку. Я полностью принадлежал Джимми, но так ли это было правильно? В этом аду мы оба рисковали потерять себя.
