Тот, кто ищет

      Мы стоим во дворе и смотрим, как фестралы спускаются с неба, неся пристегнутые ремнями коробки и чемоданы. Это единственный способ доставки в Учреждение груза: через каминную сеть много не протащишь, трансгрессировать с грузом небезопасно. Кроме того, на острове есть всего одна точка, в которой трансгрессия возможна — это та тропинка, на которую тогда прибыл я в окружении Пожирателей.       Небо сегодня ослепительно белое, будто его ровно-ровно закрасили белой краской. Солнца нет, оно редко здесь появляется, и потому остров большую часть времени напоминает кино в серо-синих тонах. Вечные синие сумерки… Морской ветер безжалостно выдувает из нас остатки тепла.       Накануне нам выдали мантии — темно-синие, с вышитой серебряными нитками эмблемой на груди, которую мы так и не расшифровали: котел и острый угол (или буква L?) над ним. Лаванда с Мариэттой, получив мантии, приободрились и стали заявлять, что мантии очень даже ничего, красивые и качественные, а значит, и жизнь наша здесь скоро обустроится и наверняка все не так страшно. Как будто красивая мантия может быть доказательством хороших намерений Волдеморта, усмехаюсь я. Девчонки обижаются и отходят от меня подальше — на всякий случай, чтобы не злить Амбридж.       Амбридж и в самом деле постоянно вертится около нас, и я часто ловлю на себе ее взгляд — цепкий, внимательный. Работа в приюте кипит: привозят оборудование для мастерских, куда порой заглядывает и Снейп — конечно, кому, как не зельевару, следить за тем, какие котлы, пробирки и ингредиенты привезли и как их расставили. Когда он появился в мастерских впервые — окинул нас равнодушным взглядом, точно перед ним были не школьники, вырванные из семей Пожирателями и запертые, как заложники, в Учреждении, а эльфы-домовики, с которыми можно не считаться — в комнате сразу воцарилась тишина. Ребята старались не смотреть на него, опускали голову, когда он проходил мимо, малыши откровенно тряслись, а он сухо, деловито командовал, куда и что поставить, отпускал язвительные комментарии по поводу того, как мы расставили на полках ингредиенты в его отсутствие. «Да, я вижу, мои уроки бесполезны для того, кто родился с мозгами такого уровня», «Положить корень имбиря рядом с водорослями и лягушачьей икрой — да, это еще надо догадаться!», «Похоже, логика — не ваша сильная сторона» — и еще с десяток обидных фраз, усмешек, взглядов сверху вниз, властных движений руки.       Он пришел втаптывать нас в грязь — даже у Амбридж, наблюдавшей за происходящим со сладенькой улыбкой, не получилось бы лучше. Амбридж била наугад, Снейп же знал тех, над кем издевался. Он шнырял вокруг, отпускал колкости, ждал, наверно, когда кто-то из нас сорвется, допустит ошибку, присматривался то к одному, то к другому. Только меня для него будто не существовало: если в Хогвартсе он с первого же урока начал цепляться ко мне, то сейчас в упор не видел Поттера.       Честно говоря, я думал, что теперь-то Снейп отыграется за все старые обиды, ведь здесь, в Учреждении, я никем и ничем не защищен, а Амбридж будет только рада лишний раз приструнить меня, я ж ей как кость в горле. Видимо, Снейп пока наслаждался своей практически абсолютной властью в Хогвартсе и в Учреждении, а Поттер мог и подождать. Но я кожей, каждым волоском чувствовал: стычка в воспитательском кабинете — это только начало. Сказал же он, чтоб я запомнил, кто я, и не нарывался.       А сегодня привезли наши чемоданы: на утреннем построении Амбридж торжественно объявила, что с милостивого разрешения директора Снейпа родители неполноценно развитых волшебников получили право отправлять своим детям вещи. Вещи будут проходить строгую проверку воспитателями — на наличие тайников, тайных посланий, нежелательной магии — и только в том случае, если их сочтут безвредными, их будут передавать воспитанникам.       Фестралы медленно, грациозно опускаются на землю, чемоданы и ящики так же невесомо, под воздействием чар, приземляются рядом. Выглядят фестралы жутко: длинные белые кости, обтянутые тонкой кожей, перепончатые крылья, длинные морды, похожие на лошадиные черепа — а глаза умные и по-своему красивые: как будто плещущийся огонь заключен в них. Впрочем, кроме меня, их видят единицы… Я слышу короткий сдавленный вздох Ханны Эббот, стоящей рядом, оборачиваюсь — ее круглое румяное лицо перекошено от боли, она крепко сжимает губы.       — Гарри… — произносит она тихо, пока все бегут к чемоданам. — Ты думаешь о тех… кто у тебя умер, когда видишь… их? — она кивает на фестралов.       Я вдруг вспоминаю, что в прошлом году у нее убили почти всю семью — маму, отца, сестру, бабушку. Остался только дедушка, у которого «больное сердце, Гарри, понимаешь, ему нельзя волноваться», как Ханна говорила на днях. Каково это: отпраздновать с семьей Рождество, наряжать елку, варить пунш, играть в снежки, вернуться в школу, чтобы потом сова принесла письмо…       — Нет… — отвечаю я, не зная, что сказать, как утешить ее, и ненавижу себя за то, что не научился ни поддерживать, ни успокаивать. Я этого не умею совсем. С Роном и Гермионой мы никогда не утешали друг друга, потому что ввязывались во все авантюры вместе, а слова поддержки находились как-то сами собой, потому что проблемы всегда были общие.       — Фестралы же не виноваты, Ханна. Они… красивые.       — Красивые? — произносит Ханна тонким голосом.       Ребята толпятся около чемоданов, но яркая желтая вспышка заставляет самых любопытных отскочить. Фиби Адамсон и Джимми Пикс недоуменно моргают: вспышка ослепила их.       — Мисс Адамсон, мистер Пикс, отойдите от чемоданов, — строго говорит Прилизанный, не спеша направляясь к ним.       — Почему? — удивляется Джимми. — Вон там мой чемодан…       — Если будете спорить, вам запишут замечание.       — Да я не спорю, — продолжает Джимми. — Я только вещи свои забрать хотел.       Джимми — неплохой загонщик в нашей команде, я хорошо помню его на отборах в прошлом году, и, как все загонщики, он очень настойчив, просто так не отступится.       — Мистер Пикс, замечание, — Прилизанный строго сводит брови, стараясь выглядеть старше и авторитетнее, но от этого он выглядит как герой комедийного шоу, и я невольно хихикаю. Фиби смотрит на меня и тоже начинает улыбаться. Я ее совсем не знаю, хотя она с Гриффиндора, третий курс. Помню только ее смешную походку: подпрыгивающую, суетящуюся — и ее две тонкие рыжие косички мотаются из стороны в сторону. Когда она только-только поступила, над ней беззлобно посмеивался весь факультет. Она еще, когда торопилась, не застегивала сумку с учебниками, просто запихивала туда все, и волокла по полу за собой, как длинный тяжелый шлейф, подхватывая сумку на руки только на лестницах. По лестницам Фиби шла, прижимая распухшую от вещей сумку к груди и придерживая сверху подбородком, чтобы чего не выпало, но что-то обязательно падало, терялось… Потому весь Гриффиндор знал: если что-то валяется в коридоре — спроси Фиби. Филч ее, само собой, ненавидел.       — Прошу прощения, господин воспитатель, — произносит Фиби подчеркнуто вежливо, — вы что, будете копаться в наших чемоданах?       — Не «копаться», а досматривать, — отвечает Прилизанный, доставая из кармана узкие очки и водружая на нос. — Во избежание нежелательных контактов…       — Но эти вещи нам родители прислали! — встревает Джимми, его лицо пылает.       — Я думаю, мистер Пикс, вы уже уяснили, что ваши родители — не вполне желательные контакты для неполноценно развитых волшебников, — Прилизанный делает легкий взмах палочкой, и три ближайших чемодана опускаются перед ним. — Поэтому вы здесь.                     * * *                     После обеда нас собирают в парадном зале на первом этаже — он немного напоминает мне протестантскую церковь: большой зал с дорожкой посередине и с рядами стульев слева и справа, а впереди высокая деревянная кафедра, украшенная резьбой. И здесь… ух ты. Высокие окна с витражами, живущими своей жизнью, как и картины в Хогвартсе: драконы, изрыгающие огонь, гиппогрифы, грозно пикирующие с небес, русалки, кокетливо выглядывающие из озер… Наверное, впервые за все время, пока я здесь, я ощущаю неожиданный прилив счастья. Это место… оно полно наивного, какого-то детского волшебства — потому что существа на витражах выглядят, как на детских рисунках, и вовсю дурачатся, играют, позируют нам, дразнят нас. Должно быть, Баррингтон специально сделал в парадном зале такие витражи, чтобы его воспитанникам не было скучно, чтобы они чувствовали себя, как в ожившей сказке.       Сейчас витражи — яркая заплата на унылом полотне Учреждения. Даже странно — как это их здесь оставили? Наверное, строители во времена Баррингтона использовали что-нибудь типа заклятия вечного приклеивания. Цветные отблески бродят по нашим лицам, по мантиям, по суровым фигурам воспитателей.       В зале появляется Амбриж, торопливо семеня своими толстенькими ножками.       — На поросенка похожа, — шепчет мне Дин. — Может, она анимаг?       — Опасная анимагическая форма, — отвечаю я ему также шепотом. — Прикинь: умереть от того, что из тебя сварили колбасу…       — Или запекли с яблоками…       — Или разделали на бифштексы…       — Фу! — вздрагивает хрупкими плечиками Мия, сидящая впереди. — Мальчики, ну и юмор у вас!       — Тишина, — одергивает нас воспитатель Бенджамин, неустанно следящий за мной. Он меня так достал, что порой хочется скорчить рожу, высунуть язык.       — Воспитанники, — звенит голос Амбридж. Она уже стоит за кафедрой, радостно улыбаясь нам. — Скоро вы начнете свой трудовой путь к нашему общему светлому будущему. Но без решительного отказа от прошлого путь в будущее немыслим. — Она делает взмах палочкой, и по воздуху к ней плывет большой котел, который все провожают недоуменными взглядами. А воспитатели несут к кафедре большие металлические подносы, на которых лежат… наши волшебные палочки!       Я вижу свою, на втором подносе справа — я узнал бы ее из тысячи, из миллиона. В пальцах начинает сладко покалывать, в груди становится горячо. Мне кажется, скажи я сейчас «Люмос» — палочка выдала бы фейерверк. Моим Агуаменти можно было бы напоить целую дюжину. Да я бы слона в воздух понял одним «ВингардиумЛевиоса»! А я-то думал, моя палочка пропала, сгорела вместе с Норой.       Я вдруг замечаю лицо Ханны, сидящей слева — она не улыбается, а напряженно ждет чего-то. И, переведя взгляд на Амбридж, я понимаю, что она любуется нашей радостью, нашими восторгами, шумом, который мы подняли — и холодею. Она этого не сделает!       — Что вы собираетесь с ними сделать? — громко спрашиваю я.       — Опять дерзите, Поттер? — ее лицо вмиг теряет приветливость, и все замолкают. — Сегодня важный день для всех вас, — ее голос набирает силу, — именно сегодня вы по-настоящему начнете новую жизнь. Сегодня мы уничтожим палочки, на которые вы не имеете права, которые были украдены вашими родителями, присвоены силой или обманом…       Ее голос тонет в шуме.       — Вы не смеете!       — Мы ничего не крали!       — Это наши палочки!       — Мы купили в лавке…       — …у Олливандера купили!       — Палочка выбрала!       Воспитатели делают синхронный взмах руками — и точно невидимое покрывало хлещет нас по губам.       — Молчание, — отчетливо говорит Амбридж. Резкое движение палочки в ее жабьих пальцах, украшенных перстнями — и котел наполняется зеленым пламенем. — Приступим. — Ее глаза останавливаются на мне. — Начнем с вас, Поттер. Вы у нас всегда на первых ролях. Вперед!       — Пошел, пошел, Поттер, — командует мне Прилизанный, едва ли не силой вытаскивая меня в проход, толкая в спину.       Кто-то из воспитателей уже протягивает Амбридж мою палочку, она берет ее, и на лице у нее такое выражение, как будто от моей палочки можно заразиться. Чем, интересно? Тем, что она как-то назвала «засильем дамблдоровщины»?       — Это ваша палочка? Одиннадцать дюймов, остролист, перо феникса?       — Да, — говорю я, глядя на Амбридж с бессильной ненавистью. — Так что вы с ней сделаете?       Сильный и короткий взмах ее палочки — «Редукто!» — и моя палочка с треском ломается, как карандаш. Амбридж берет обломки и швыряет в котел.       — На вашем новом пути палочка вам еще долго не понадобится.                     * * *                     Кажется, будто тебе отсекли руку. Не одномоментно отрубили, а продолжают отрубать по кусочкам — каждый раз, когда ты хочешь достать палочку, когда думаешь: «А я сейчас Акцио…» — и вспоминаешь, что палочку твою сломали и бросили в котел. Палочка была частью меня самого — я даже не думал, до какой степени воспринимал ее как продолжение своих рук, своих мыслей. Кроме того, палочка спасла мне жизнь, и я всегда чувствовал (а может, хотел убедить себя в этом), что она скрывает в себе какие-то тайны, которые защитят меня, помогут выстоять, доведись мне еще раз драться с противником во много раз сильнее, умнее и хитрее…       Я и представить не мог, что сражения может не быть… Точнее, что оно будет совсем другим.       МияКристал тихо всхлипывает, обхватив себя за плечи. Мы уже четыре часа возимся в мастерских: с сегодняшнего дня неполноценно развитые волшебники вступили на новый жизненный путь, как это называет Амбридж — варят заготовки для Костероста и Зелья Забвения. И то, и другое зелье должно настояться, поэтому чистокровным волшебникам будет весьма удобно пользоваться нашими заготовками, упрощая себе работу, экономя время. От котлов с Костеростом валит едкий дым, остро колющий в глазах, горле, груди; от заготовок для Зелья Забвения тянется мерцающий пар, от которого кружится голова. Воспитатели молчаливыми тенями стоят у котлов и наблюдают за каждым движением, так что саботировать не получится. Да и какой смысл? Ну, испортишь ты заготовку, и что? Достойный вклад в борьбу с Волдемортом, ничего не скажешь.       Мия, наверное, привыкла, что им в Когтевране преподаватели дают сложные задания-загадки, над которыми бьешься не один день… а здесь ты просто режешь и режешь толстые корневища асфоделя, вымазываешься в соке, от которого склеиваются перчатки и на мантии остаются блестящие пятна, толчешь скарабеев, давишь слизь из флоббер-червей — и так без конца, тупая, бесхитростная механическая работа, лучше которой мы теперь ничего не заслуживаем.       Вечером к нам приходит Снейп: бутыли с заготовками уже выстроены на большом столе у окна, на каждой бутыли — ярлычок с указанием состава и именами тех, кто приготовил его.       — Что ж, недурно, — говорит он, водя носом над горлышками бутылок. — Долорес, мне кажется, это как раз та работа, с которой они могут справиться, не поубивав друг друга.       Первокурсники готовы заснуть стоя, к Ханне опять прижался тот малыш Оливер, да и мы, старшие, еле стоим на ногах: Дин зевает, Джимми Пикс переминается с ноги на ногу. У Фиби сок асфоделя размазан по щекам, и она отчаянно трет лицо рукавом мантии.       И тут меня словно окатывает ковшом кипятка: так вот что значит наша эмблема — котел и перевернутая, домиком, буква L над ним. Это не буква L и не какой-то угол — это сломанная волшебная палочка, а котел — это и тот, в зеленом пламени которого сгорали обломки, и тот, который стал теперь нашим уделом на долгое-долгое время. Тот, над которым мы будем возиться, точно рабы… мы и есть рабы.       Снейп останавливается у предпоследнего стеклянного флакона, подносит его к глазам, наклоняет туда-сюда, наблюдая за мутноватым белым следом, который оставляет на стенках сосуда жидкость.       — Слишком много асфоделя, — сухо констатирует он. — Кто готовил?       — Фиби Адамсон, — тут же откликается один из воспитателей.       — А? — сонно спрашивает Фиби.       — Да, господин директор, — подсказывает ей воспитатель.       — Господин директор, — повторяет Фиби.       — В следующий раз, Адамсон, будьте аккуратнее — в больших количествах асфодель может разъесть перчатку, — говорит Снейп, окидывая ее недовольным взглядом.       — Как трогательно — директор лично заботится о каждом ученике, — вырывается у меня. Снейп оборачивается, в его черных глазах — злоба и раздражение. Но его опережает воспитатель Бенджамин — он уже тут как тут:       — Господин директор, завтра суббота… День воспитания… мы примем меры…       Снейп резким жестом прерывает его.       — Поттер, — он отодвигает в сторону флакон с испорченной заготовкой, — избавьте нас от вашего героизма. Позерством и хамством вы ничего не добьетесь. — Его взгляд, кажется, готов прожечь меня насквозь.       — Да, рабы ведь должны быть бессловесными!       Эти слова будто встряхивают всех: и ребят, спящих на ходу, и воспитателей, следящих за каждым движением в нашей толпе. Только Амбридж не двигается с места — она стоит у окна, наблюдая за сценой, и улыбка ее становится шире:       — Завтра — суббота, мистер Поттер. День воспитания и подведения итогов недели. За любым замечанием следует наказание… жаль, вас этому не научили. И, если вы не хотите понимать — мы объясним вам по-другому, при помощи других мер.       Амбридж командует воспитателям увести нас, Снейп смотрит сверху вниз — так, будто увидел грязь, его тонкие губы плотно сжаты — а я… делаю шаг вперед и плюю в его лицо, полное желчного торжества.       Он отшатывается — на мгновение мне кажется, что он меня сейчас убьет… Прилизанный оттаскивает меня в сторону, прижимая палочку к моему горлу, а Снейп смотрит как-то странно. Он вглядывается в меня — так, будто на моем лице проступают одному ему ведомые письмена.       — Что ж, я вас предупреждал, Поттер, — говорит он негромко.