Испорченный контракт

«Ангел»

Когда звук пронзил уши Николаса, он словно разорвал его душу на части. Страх окутал его, словно огромный темный океан, затаивший в себе неизвестные ужасы. Нервы взорвались от напряжения, а сердце ударило так громко, что казалось, оно может выскочить из груди. Этот звук заставил задрожать, словно лист на ветру, и почувствовать, что весь мир обернулся вокруг пастора зловещим кошмаром, готовым поглотить его целиком. — Прошу прощения, я бы с удовольствием продолжил наш разговор, но у меня назначена встреча с синьором Джованни, — мужчина вышел из-за стойки и учтиво поклонился, после чего направился к выходу. Похоронщик не сводил глаз с него ни на секунду, следя за каждым движением, пока фигура не скрылась за дверью. И в ту же секунду, как хлопнула дверь, пастор вскочил со стула, и как ошпаренный побежал к себе в номер. — Я знал, что они меня найдут! Я знал! — Нервно говорил себе Николас, собирая оставшиеся вещи. — Почему именно сегодня? Почему именно в этом городе? — На мгновение приступ паники отступил, и пастор встал как вкопанный. — Стоп… Если он здесь, то может… — на последней фразе похоронщик, задумавшись, всмотрелся в свой крест. Но перед тем, как мысли Николаса успели погрузится в воспоминания, в дверь его номера постучали. Мужчина выхватил пистолет и медленно подошел к двери, стараясь не издавать никакого шума. В дверь постучали еще раз, но уже сильнее. Пастор встал справа от ручки и медленно наклонил дуло к двери. Сердце билось все быстрее, по лицу начали стекать капельки пота. — ДА ОТКРЫВАЙ УЖЕ! УБОРЩИЦА СКАЗАЛА, ЧТО ТЫ ТАМ! — Голос Анджело немного раздраженно раздался за дверью. С плеч пастора словно огромная скала упала, глубоко выдохнув, он немного постоял и, успокоившись, убрал пистолет, собираясь открыть дверь. — Все! Надоело! У нас и так мало времени! Микки! Не успел Николас сказать и слова, как ручку просто выломали вместе с замком и частью самой двери. — Да… да… чувствуете себя как дома… — монотонно съязвил пастор, сложив руки на груди. Микки аккуратно положил обломок двери у стенки и вместе с Анджело и Вито вошел в комнату. — Благодарю за гостеприимство, но это и так мой дом! — Вежливо и искренне поблагодарил Анджело. В руках Вито было три чехла с костюмами, которые он аккуратно положил на кровать. — И так, времени у нас не очень много, премьера уже через пять дней, а нам надо привести тебя в порядок, подготовить план отхода, собрать вещи и предупредить людей, — объяснил Анджело, открыв первый чехол, достав костюм и протянув его Вито, а сам сел на кровать. — Погоди, погоди! Предупредить людей о чем? — Обеспокоено спросил Николас. — Босс сказал, что поход в театр может перерасти в бойню, а может и того хуже, — продолжил Вито, убирая катышки и волосинки с нового костюма. — Вы хотите эвакуировать весь город? — Неуверенно спросил пастор. — Ну, спасти всех вряд ли получится, да и спустить в пустыню больше двух миллионов человек невозможно, — безразлично ответил Вито. — А если и возможно то, что они будут делать в пустыне? Здесь живут обычные люди, не знающие о грабежах и насилии, а те, кто и знал, пали от рук твоего белокурого друга, — положив ногу на ногу, пояснил Анджело. — И что же, бросить их здесь на верную смерть? — Нахмурился похоронщик. — Пхх, и давно тебя стала мучить совесть за чужие жизни? — Ухмыльнулся мужчина. Лицо Николаса помрачнело, а он сам отвел глаза от собеседника. — Жители этого города не твоя забота, Каратель. Твои руки в крови по плечи, и уж точно не тебе решать, кто должен жить, а кто умереть, — голос Анджело погрубел, а улыбка спала. — Твоя задача найти Урагана, наша — сопроводить тебя, а все, что будет после театра — забота моя и банды. У тебя тело взрослого мужика, но в голове мысли как у ребенка. В комнате повисла тишина, глаза Николаса бегали по полу, в голове мелькали мысли и воспоминания, на что хмуро смотрел Анджело, пока Микки и Вито готовили костюмы к примерке. — Ты знаешь, что такое смерть, Николас. Знаешь, каково смотреть в глаза тому, к чьему лбу приставлено дуло пистолета. Но ты не знаешь, какого быть по ту сторону дула. — Ты ничего обо мне не знаешь… — сдерживая гнев и сжав кулаки, почти прорычал пастор. — Николас Д. Вульфвуд, более известный как «Каратель» или «Николас Каратель». Рос в приюте, после чего был передан Оку Михаила на обучение. Был подвергнут генетическим экспериментам по улучшению тела на клеточном уровне. В качестве оружия использует огромный крест, оснащенный ракетницей, крупнокалиберным пулеметом, отсеками с пистолетами и лазерным лучом, мощность которого не поддается исчислению. На счету более сотни жертв и двенадцать выполненных контрактов от Ока. В данный момент объявлен в ограниченный розыск за преступления в Марте, Апреле, Августе и Сентябре. Вступил в конфликт с Вэшем Ураганом в Сентябре и был застрелен им, после чего спасен. Награда за голову составляет сто миллиардов двойных долларов, — монотонным голосом, словно читая по бумажке, рассказал Вито. — И это лишь малая часть, — закончил слова брата Анджело. — Для чего все это? Чего ты добиваешься? — Ладони Николаса расслабились, а сам он говорил в полголоса, смотря в пол. Подавленный и обескураженный, словно является пустыней, лишенной жизни и красок. Его глаза тусклы, лицо выражает глубокую печаль, плечи опущены, а душа наполнена тяжелым бременем невзгод и разочарований. Внутренний огонь потух, и вместо него осталось лишь чувство беспомощности и безысходности. Кажется, что каждое движение его тела пропитано усталостью и отчаянием. Взгляд устремлен вниз, словно он не осмеливается встретиться с реальностью и лишь мечется в пустоте. — Я? Ничего, — мужчина непонимающе развел в стороны руки, а серьезность в голосе немного исчезла. — Просто пытаюсь понять, как такой слабохарактерный сопляк как ты умудрился добраться до сюда, получить уважение босса, так еще попутно убивал людей. — А сам то? Сидишь тут у себя в кафе в окружение своих людей, жрешь мясо, пьешь дорогое вино и горя не знаешь, пока люди внизу грызут друг другу глотки за кусок черствого хлеба, — язвительно ответил пастор. — Не тебе меня судить. И не я ставлю перед собой немыслимые цели, ради которых нужно выкашивать целые города. Хочешь спасти своего друга, пожалуйста, флаг тебе в жопу. Но что будет, если ему твоя помощь будет не нужна? Ты об этом подумал? — Я не могу позволить ему и дальше себя уничтожать. — Мило, — тихо одновременно обронили Микки и Вито в момент тишины. — Да, очень мило, друг, но расклада дел это не меняет совершенно. Я тебе объясню разницу, — Анджело встал с кровати и поправил пиджак. — Когда нам приказали тебя встретить, я не задавал лишних вопросов. Назвали имя, и что с собой у тебя будет огромный ящик. А вот все остальное мы выяснили сами. Потревожили несколько людей, вспороли пару глоток и в итоге узнали всё. Не ради шантажа, нет. Просто мир устроен так, что информация ценится превыше всего, — активно жестикулируя, объяснил мужчина. — Так поступили мы. Собрали сведения и потом приступили к делу. А теперь, что делаешь ты: врываешь в город, собираешься вломиться в театр и найти человека, который объявлен в розыск на всей планете, и вместе с ним забрать генератор города и свалить в закат, наблюдая как миллионы людей погибают. Из информации у тебя только: догадки на тему, что Ураган будет в театре, и где находится сам театр, и у тебя даже нет плана, как поступать на случай, если он откажется от твоей помощи. И мы возвращаемся к началу разговора — делай свою работу, а последствия оставь нам, если не способен за них отвечать. — Ты читаешь мне нотации или пытаешься чему-то научить? — С небольшой ухмылкой, но явно с раздражением, спросил Николас. — Какая тебе печаль, что будет, если он откажется? Последние слова прозвучали довольно грубо, что не осталось без внимания. Эта капля невежества переполнила чашу терпения главаря, и тот резко рванул к Николасу. Две секунды резких движений, звон лезвия и щелчок затвора завершили шум. За всем молча наблюдали Микки и Вито, параллельно, не отвлекаясь от работы, продолжая подготавливать костюмы. — Сколько же невежества, грубости и высокомерия, — наставив кончик лезвия ножа к горлу, сквозь зубы выговаривал Анджело, от злости у которого на висках вздулись вены. — Моя печаль в том, что твоя неорганизованность, не знание ситуации и глупость приведет к катастрофе. А теперь скажи, почему ради одного психопата с расстройством личности должны гибнуть ни в чем неповинные люди? — Потому что он может спасти нас всех, а для этого его сначала надо спасти от самого себя, — Николас не отрывал взгляда от глаз собеседника. В них не было злости, ненависти, хоть и по действиям этого и не скажешь. В них был страх и сомнение. Но рука пастора сама потянулась за пистолетом и наставила его к челюсти главаря банды. — Спасти? Ты уверен, что он спасает? — Издевательски, не веря услышанному, спросил Анджело, не убирая ножа. — Эти генераторы — живые существа, и Вэш может заменить их на другой источник энергии, как это было в одном из городов внизу и в Апреле. — Живые существа? Да ты сбрендил! Вито? — Не отвлекаясь от Николаса, Анджело обратился к брату, желая услышать слова опровержения. — Боюсь, в словах господина Николаса есть смысл. Мы не знаем ничего об этих генераторах, но в Апреле действительно произошло кое-что странное. Из центральной башни вылетело какое-то существо и скрылось в небе, а после чего вспышка фиолетовой энергии запитала часовню, — Вито не любил разбрасываться словами, не подкрепленными фактами, но сейчас все доводы сводились к словам Николаса. — Да какого же хрена происходит внизу?! Как будто вся хрень из Февраля тащится по всей планете! — С явным отчаянием в голосе, Анджело, игнорируя приставленный пистолет, убрал нож от горла пастора и обратно сел на кровать, прикрыв лицо рукой и массируя виски двумя пальцами. — Всё готово, можем начинать, — сказал Вито, протянув первый чехол Николасу. — Держите. Пастор молча взял костюм и пошел за ширму возле ванны. Спустя несколько минут возни и выброшенного за штору чехла, перед братьями предстал облагороженный похоронщик. Элегантность, величественность и изысканность — вот ключевые черты этого костюма. Пиджак отличается строгим кроем и изысканными деталями. Он выполнен из качественной белой ткани, украшен бархатом и шелком, что придает ему особую роскошь. Брюки тоже имеют утонченный крой и сидят как влитые, подчеркивая достоинство своего обладателя. Под такой костюм подобрана такая же белая рубашка и галстук, создающие завершенный образ. Галстук выполнен в темных, фиолетовых цветах с полосками, что добавляло стиля, а брошь с драгоценным камнем еще и изыска. Большое внимание было уделено деталям и аксессуарам. Костюм дополнялся высоким стильным цилиндром, кожаными перчатками и замшевыми туфлями в цвет пиджака, что делало образ еще более утонченным. Это не просто одежда, это искусство, символ статуса и вкуса своего обладателя, который всегда готов встретить вызовы делового мира, выглядя при этом безупречно и изысканно. — Не подчеркивает цвет глаз, — сказал Микки. — Сидит неплохо, утонченно, можете сойти за банкира или даже графа, — прокомментировал Вито. — Выглядишь недурно. Хуже, чем я ожидал, но давай дальше, — закончил Анджело. — Да вроде неплохо, правда в паху жмет, — немного оттянул брюки Николас и направился обратно за ширму. — Прошу только не помните! — Занервничал Вито, увидев, как из-за бумажной стенки вылетел цилиндр и пиджак. Спустя пару минут тень одевающегося пастора вышла на бис. — Хм, а мне нравится! Свободно и даже как-то привычно, — с довольной улыбкой сказал Николас, осматривая второй костюм. Пастор выглядел как настоящий образец святости. На нем была черная сутана до пола из ткани высочайшего качества, украшенная золотыми вышивками и мерцающими драгоценностями. На шее была повязана белоснежная колоратка, что ярко выделялась в темном облачение Николаса. С плеч ниспадала орарь с вышитыми золотыми крестами. Темные брюки, скрывались за длинными одеяниями, из-под которых виднелись только туфли с высоким каблуком. На голове красовалась шляпа капелло с широкими полями. Благодаря этой шляпе пастор выглядел еще более внушительно и величественно, словно король в своем королевстве. Одежда Николаса словно чёрная вуаль, завесившая его тело в мистическую атмосферу тайны и святости. Она словно пленяет взгляды своим строгим и в то же время изящным обликом, создавая образ властного и загадочного духовного вождя. Ткань, прекрасно дополняющая черную рясу, словно нотка тайны, окутывающая священство и благочестие. — Символично, — немного довольно ухмыльнулся Микки. — Священники не редкость в Ноябре, так что можно будет смешаться с толпой, да и на пьесе вы будете смотреться более чем гармонично, — одобрительно рассказал Вито. — Да и ваш крест будет создавать меньше вопросов, а оружие можно будет спрятать под мантией. — Этот костюм выбирал Мик, и, судя по всему не прогадал. Словно с тебя сняли, — с небольшой улыбкой сказал Анджело. — Давай третий костюм, а потом подытожим. Николас еще раз напоследок одобрительно осмотрел одеяние священника и направился за ширму. — Я не буду это надевать… — грубо раздалось за стенкой. — Что-то не так, господин Николас? Размер не подошел? — Спросил Вито, складывая обратно в чехол первый костюм. — Её будто сняли с бомжа какого-то! — Не суди о книге по ее обложке, друг. Твоя обычная одежда выглядит в разы хуже, — язвительно прокомментировал Анджело. — А это одеяние баронов и богатых купцов из Апреля. — И как же, скажи мне на милость, Апрельского богача занесло в Ноябрь? — Недовольно спросил Николас, все-таки примеряя костюм. — Ноябрь культурная столица планеты, ничего удивительного нет в том, что обеспеченный человек желает посетить один из самых прославленных театров, — ответил Вито, убирая второй костюм. — Хочешь сказать, я похож на богатого барона? — Возразил пастор, выйдя к братьям в новой одежде. Одежда барона олицетворяла величие и роскошь. Николас в нем выглядел как настоящий аристократ: утонченный, красивый, элегантный. Расшитые сапоги и охотничьи штаны придавали образу строгость и мужественность, в то время как белая рубашка и красный кунтуш с фиолетовыми отворотами придавали нотку богатства и высшего стиля, а их сильно разведенные вороты прибавляли небольшой вольности образу. Весь наряд был украшен растительным орнаментом, добавляя загадочности и изюминки. Сверху кунтуш затянут бежево-коричневым кушаком и двумя ремнями. На шее висел коллар, инкрустированный розовыми драгоценными камнями, символизирующий благородное происхождение и роскошный вкус его обладателя. Этот образ не оставлял равнодушным никого, и в нем просто нельзя было не притягивать к себе восхищенные взгляды. — Если снимешь эти дебильные очки то вполне, — довольно посмотрел на пастора Анджело. Николас недовольно снял очки и развел руками, ожидая остальных комментариев. — Мне нравится, — немного улыбнулся Микки. — Не совсем ваш стиль, но в общих чертах неплохо, — внимательно рассмотрел костюм Вито. — Скорее всего, к вам будет особое внимание, как к гостю из другого города, но проблем не будет. И скорее всего вам разрешат оставить ваши пистолеты при себе, чтобы не накалять обстановку порядков разных городов. — А разве гости не должны подчиняться законам города, в котором остановились? — С любопытством спросил пастор. — Должны, но это правило очень хлипко касается Апреля, Февраля и тем более Сентября. Никто не хочет связываться с людьми, чьи города немного…. отличаются от порядочных столиц, вроде Августа, Марта и бывшего Июля, — объяснил Анджело. — Март — порядочный город? — Удивленно спросил Николас. — А что тебя удивляет? Есть тихие, мирные, образованные люди, которые спокойно работают у себя на фермах и производят товар для остальных, а свое жалованье тратят, чтобы провести время с семьей в Ноябре или в том же Августе, — ответил главарь банды. — Точно… что-то я запамятовал… — тяжело улыбнулся похоронщик, отведя взгляд в сторону и вспоминая свой визит в город. — Довольно грубо с твоей стороны забывать, зная о том, что именно из-за тебя и твоего друга город сейчас отстраивают почти с нуля, — недовольно свел брови Анджело. — Избавь меня от своих отчитываний и лучше ответь, в чем идти в театр, — обронил пастор, направившись за стенку и переодеваясь обратно в свою привычную одежду. — Ну, думать долго не придется, и уж тем более думать за тебя я не буду. Костюм графа — привычное одеяние людей со статусом в Ноябре. Вопросов к тебе не будет, пистолеты кое-как можно спрятать под одеждой, а с крестом надо будет что-то придумать. Одеяние священника для тебя более привычное, и как к служителю бога у тебя будет неприкосновенность. Пистолеты под мантию, крест с собой, как церковный атрибут. Одежда барона привлечет к тебе посторонние взгляды, как к иногороднему гостю, но титул даст тебе возможность пронести спокойно оружие и возможно крест. Думаю, не стоит разжевывать какой костюм даст тебе возможность более спокойно находиться в театре, но выбирать тебе. Главное хоть какую-нибудь предысторию придумай, чтобы не быть посмешищем. — Немного уставши, хлопнул по коленям Анджело и встал с кровати. — Господа! Что-то мы тут засиделись, у нас осталось несколько дней, надо работать! — Обратился главарь к братьям и, помахав небрежно воздухе рукой, вышел из номера. — Мы вам сообщим, когда все будет готово, — улыбнулся Вито, убрав в чехол третий костюм и направившись к выходу вместе с Микки, который на прощание просто молча кивнул. Все братья вышли из номера, и пастор остался наедине со своими мыслями и одеждой. — Целых пять дней еще, а они не могли подождать пары секунд, чтобы я открыл дверь… — грустным голосом сказал Николас, рассматривая сломанную дверь своего номера. Как только всё затихло, мысли о внезапной встрече у бара снова настигли похоронщика, а внимание снова приковал огромный крест. Не могло же быть это обычным совпадением, что член совета оказался в одно и то же время и в одном и том же месте вместе с Николасом. А что если он пришел по душу Вэша? И просто случайно наткнулся на него в баре! Или же за ним ведется слежка, а возможно и среди его знакомых завелся крот. Столько идей, мыслей, предположений и опасений мелькало в голове, словно покадровый фильм и все они имели место быть. — Нет… Он этого и добивается… — встряхнул головой пастор, отгоняя мысли. — Если бы они хотели меня убить, то я и добраться до номера не успел бы. Значит им что-то нужно от меня… и они просто запугивают, — волосы Николаса встали дыбом, и он зарылся в них пальцами, массируя голову и успокаиваясь. — Уже вечереет… схожу поем и лягу пораньше, — мельком посмотрел пастор на часы и тяжело выдохнул, снова увидев сломанную дверь. Утро следующего дня встретило Николаса мягкими лучами солнц, которые пробивались сквозь занавески, нежно касаясь его лица и прогоняя ночные тени. За окном звучала негромкая музыка, перемежавшаяся радостными голосами людей. В их беззаботных разговорах, в переливах мелодий была та лёгкость и спокойствие, которые теперь казались ему такими чуждыми. Яркие солнца, безбрежное небо… И он сам, с каменным сердцем, ватными руками, мёртвыми глазами — словно кукла на фоне живого мира. Завтрак, приготовленный с трогательной заботой, наполнил кафе тёплыми ароматами свежих булочек и крепкого кофе. Еда была здесь простым, но настоящим наслаждением, и это казалось странным: неужели всё это действительно достаётся ему просто так? Ведь все эти блага — проживание, завтрак, ужин — шли за счёт заведения по особому распоряжению Анджело. На мгновение Николасу стало неловко: всё это было оплачено не его трудом, а чьей-то добротой, и он, почувствовав это, принялся молча есть, словно еда могла помочь избавиться от этой мысли. Он доедал свой завтрак и ощущал, что с каждым глотком кофе всё глубже проваливается в темноту своих мыслей. Затем, стараясь стряхнуть тяжесть с плеч, он отправился на утреннюю прогулку. Под ясным небом, освещённым яркими солнцами, город казался живым. Улицы заливал тёплый свет, воздух был полон голосов и звуков повседневной жизни. Повсюду были люди: дети весело бегали, старики с газетами сидели на лавках, взрослые спешили по своим делам, а кто-то, как и он, просто шёл, наслаждаясь моментом. Улицы были полны голосов, жизнерадостных улыбок, и даже повседневная суета казалась частью удивительно гармоничной картины. Но чем больше Николас смотрел на людей вокруг, тем сильнее ощущал свою отстранённость. Это спокойствие и счастье не касались его, они были чужды ему. Он знал тайны, сокрытые внизу, — то, чего не видели эти люди. Он знал, что одно неверное движение — и мир, такой светлый и безопасный сейчас, обернётся кошмаром для каждого из них. Погружённый в мысли, он провёл так весь день. Вечером он вернулся в кафе, где по приказу Анджело его ждал ужин. Ещё раз подумав о том, как легко ему достаётся этот покой и уют, он невольно ощутил тяжесть в груди: за что, чем заслужено это чувство безопасности, когда, возможно, никто в этом мире не должен был его заслуживать? Мучительный груз и гнетущие мысли преследовали его, всё глубже погружая в бездонные воды отчаяния. Закат за окном окрасил небо тревожными, яркими оттенками, словно большое покрывало раскинулось по горизонту. Он застыл, глядя на это великолепие, и подумал: а вдруг это последний закат, который он видит? Так прошло пять дней. Спокойных и в тоже время тревожных. Настал вечер пьесы. Николас стоял перед зеркалом, ощущая непривычную тяжесть официального облачения. В костюме пастора, с длинной мантией и широкой шляпой, он чувствовал себя хоть и в своей тарелке, но давление чужого облачения все равно его терзало. Этот тёмный, строгий наряд с высоким воротником и массивными манжетами совсем не был ему по душе, но скрывал от посторонних взглядов его подготовку. Под мантией, на ремнях, плотно лежали два пистолета, спрятанные так, чтобы никто не мог их заметить. Пастор бросил последний взгляд на своё отражение и, вздохнув, натянул шляпу чуть пониже, так, чтобы она скрывала большую часть его лица. Необходимость замаскироваться под религиозного служителя была для него самой удобной, и сегодня это было частью плана. Обмотав свой крест белой тканью и закрепив ремнями, он взвалил его на плечо. Спустившись на первый этаж, его ждали Анджело, Микки и Вито. Те коротко кивнули, рассматривая его. Старший из братьев, бросив оценивающий взгляд, тихо спросил: «Готов?» Похоронщик в ответ молча кивнул, и, обменявшись немногословными взглядами, они двинулись к театру, стараясь сохранять спокойствие. Мужчины двигались к театру в полной тишине, лишь глухо звучали их шаги по ночным улицам. Николас шёл позади, его взгляд то и дело скользил по окружающему городу. Мягкий свет фонарей мерцал в туманной дымке, очерчивая старые здания, узкие улочки и спящие витрины лавок. В этом вечернем покое он в последний раз пытался впитать всё, что стало ему знакомым, словно заранее прощаясь с этим городом, который запомнился ему спокойствием и неким гостеприимством. Когда они, наконец, добрались почти до театра, Николас замедлил шаг и тихо спросил у Анджело, самого старшего из трёх братьев: — Так есть ли у нас какой-то план? Анджело обернулся к нему с едва заметной усмешкой, взгляд его оставался уверенным, и в голосе прозвучала твёрдость: — Не беспокойся. Всё готово, мы позаботились об этом. Но помни, как только начнется разруха, мы не сможем вас вытащить. Вы будете сами по себе, - предостерег напоследок Анджело. На мгновение Николас замолчал, ощущая волну странной благодарности, которая поднималась у него в груди. Затем он остановился и посмотрел на каждого из них, желая запомнить лица тех, кто оказался рядом в этом пути. — Спасибо вам за всё, — тихо сказал он, чувствуя, как его слова повисли в воздухе. — Надеюсь, что мы ещё встретимся. Трое братьев обменялись взглядами и кивнули в ответ, не говоря ни слова. В этом молчаливом кивке было что-то гораздо большее, чем обещания и прощания. И, не задерживаясь больше ни на мгновение, Пастор шагнул в сторону театра, оставив их позади, и направился к месту, где ожидал его вечер, полный неизвестности и опасности. Театр — это особое место, где живут истории и магия, оживающие в каждом мгновении. Представьте себе величественное здание с высокими колоннами и резными фасадами, сияющее в вечернем свете, манящее внутрь, к миру красоты и фантазии. И вот, поднимается занавес, и начинается волшебство. В момент, когда звучат первые реплики, когда в движении оживают яркие костюмы, театр превращается в живую реальность. Каждый жест и каждый взгляд актёров на сцене, усиленный музыкой оркестра, проникает в самое сердце зрителя, унося его в водоворот чужих, но таких близких переживаний. Театр — это не просто искусство, а волшебство встречи, где время замирает, соединяя зрителей, актеров и бесчисленные образы в единый миг… Поднимаясь по монументальной мраморной лестнице, Николас чувствовал, как пространство вокруг пропитано торжественной атмосферой искусства и величия. Едва он переступил порог, его окружил сладкий аромат дорогих духов, смешивающийся с многоголосым гулом оживленных бесед и приглушенных шепотов. Вокруг собралась публика, словно живые портреты элегантной эпохи: дамы в богатых платьях с узорчатыми кружевами, будто сотканными из воздуха, и высокими прическами, увенчанными драгоценными украшениями, джентльмены во фраках с тщательно отглаженными манжетами и начищенными до блеска туфлями, некоторые — с лупой или моноклем, словно вглядывающиеся в глубины собственной изысканности. Внутри театра открывалась поистине царственная картина: потолок украшали грандиозные фрески, где мифические существа, словно останавливая время, парили в вечности над головами зрителей, под мерцанием тончайших канделябров. Стены обрамляли изысканные позолоченные карнизы, их мягкие очертания словно вызывали эхо эпох, давно ушедших, но оставивших свой отпечаток в каждой линии и орнаменте. Огромные кристальные люстры сияли над залом, разливая мягкий свет и заполняя пространство мерцанием, которое отражалось в зеркальных колоннах и на отполированных до блеска мраморных плитах пола, даря каждому уголку зала отблеск таинственной роскоши. На сцене начиналось волшебство: актеры, облаченные в роскошные костюмы эпохи Ренессанса, словно воплощали на сцене эхо величественного прошлого. Они двигались плавно, завораживая зрителей изысканными, ритуальными жестами и сложными танцевальными номерами, пока звуки оркестра — скрипок, лютен, кларнетов — обрамляли каждое движение, погружая в атмосферу древних легенд. Их фигуры, подсвеченные софитами, казались тенями прошлого, которые на миг обрели жизнь. Зрители затаили дыхание, словно заколдованные: каждый новый акт, каждый выход актера на сцену встречали восторженными аплодисментами, едва сдержанными вздохами восхищения. Здесь, в этом величественном театральном зале, воздух был насыщен ожиданием и тайной, которую вот-вот раскроет следующее действие. Окруженные невидимым покровом изящества и утонченности, они, казалось, перенеслись в иной мир, свободный от повседневных забот и тревог, погруженные в глубокую, чарующую сказку, где реальность и мечта, величие и нежность слились в едином дыхании искусства. Как и говорил Вито, обыскивать или задавать лишние вопросы служителю бога не стали, лишь с уважением поклонились и пригласи зайти внутрь. Николас кивнул в ответ и вошел в зал, почти не замечая шелеста дорогих тканей и приглушенных разговоров вокруг. Все его мысли были сосредоточены на одной цели — на человеке, которого он разыскивал так долго. И вот он. Четвертый ряд, слева. Он нашел Вэша. Сердце ускорило ход, и пастор, не колеблясь, направился к нему, будто боясь, что тот исчезнет снова. Стены театра — это его память, богатая и таинственная. В залах они украшены лепниной и позолотой, иногда старинными фресками, что хранят тёплую патину времени, будто дышат прошлыми спектаклями, пропитаны шёпотом зрителей и тенями давних героев. Бархатные обои глубоких винных оттенков поглощают свет, создавая уют и предвкушение. А сцена — это сердце театра, просторное и многоликое, готовое вмиг раствориться, чтобы освободить место для новой истории. За кулисами таится чёрная глубина, мягкие завесы словно ожидают своей роли в спектакле. Доски сцены, истоптанные тысячами ног, хранят тайну всех танцев, репетиций, больших и малых драм, и, кажется, сами затаивают дыхание, когда гаснет свет. Свет в театре — настоящая магия, играющая на чувствах. Старинные люстры на балконах бросают мягкое золотистое сияние, но когда оно затухает, его сменяет сосредоточенный свет рамп. Прожекторы, как световые кисти, подчеркивают нюансы и глубину сцены, рисуют атмосферу: туманные сумерки, солнечное утро, тревожную темноту или рассвет надежды. Свет может пробуждать восторг, страх, напряжение или удивление, подготавливая зрителей к чуду. Он осторожно сел рядом, положив крест у ног, чувствуя, как неловкое напряжение повисло между ними. Вэш, заметив его, не сразу повернул голову. Некоторое время они сидели молча, словно незнакомцы. Взгляд стрелка оставался сосредоточенным на сцене — холодный, бесстрастный, словно он вообще не признал похоронщика. Наконец Вэш произнес, даже не глядя в его сторону: — Почему ты пришел, Николас? Его голос прозвучал холодно и безжизненно, как ледяной клинок, от которого Николас поежился. Он долго подбирал слова, готовил объяснение — но теперь, столкнувшись с этим отстраненным тоном, почувствовал, что все его доводы растворились. — Я… не мог просто оставить все так, Вэш, — ответил пастор, пытаясь скрыть дрожь в голосе. — Мы ведь друзья. И это не может вот так закончиться, словно ничего не было… Вэш наконец взглянул на него — медленно, холодно, с таким видом, будто это всего лишь формальность. — Ты ошибаешься, — отрезал он бесстрастно. — Ничего нас не связывает, Николас. Забудь меня. Эти слова прозвучали не как угроза, а как приговор, окончательный и не подлежащий пересмотру. Похоронщик почувствовал, как внутри нарастает беспокойство, и уже хотел что-то ответить, но вдруг их разговор прервали. — Как забавно, что дружба может так легко разрушаться, когда ее бережешь только с одной стороны, не так ли? Они резко обернулись, и их взгляды встретились с мужчиной, сидящим позади. Высокий, в возрасте, он был в строгом темном костюме и черных кожаных перчатках. Его холодный взгляд и тонкая усмешка выражали одновременно заинтересованность и пренебрежение. Сила и власть этого человека были известны только Николасу, но его присутствие внезапно парализовало обоих. — Театр — не самое подходящее место для таких дел, — сказал он низким, тяжелым голосом, наклоняясь ближе. Они оба замерли, словно их души окаменели под его пристальным взглядом. Николас почувствовал, как мышцы его рук напряглись, но попытка сделать хоть малейшее движение казалась немыслимой. Вэш, обычно хладнокровный и спокойный, тоже выглядел напряженным и потерянным, его взгляд был по-прежнему устремлен на незнакомца, но в глазах мелькнуло то, что Николас не видел — отблеск страха. Мужчина за их спинами коротко усмехнулся и, наконец, откинулся в кресле, словно доволен тем, как они притихли под его невысказанным давлением. И вдруг зал наполнил чистый, нежный голос. На сцену вышла девочка с белыми волосами до талии и таком же белом легком платье, словно облако, и запела. Ее ангельский голос, почти нереальный, разнесся по театру, окутав всех в мягкое, завораживающее сияние звука. Это пение было настолько чарующим, что на мгновение отвлекло их всех — и Николаса, и Вэша, и даже незнакомца, сидящего сзади. Девочка пела о звездах, о том, как они освещают темную ночь и указывают путь заблудшим. Каждый звук, каждый перелив голоса был настолько чист, что казалось, будто это поет само небо. Николас почувствовал, как что-то внутри него сжимается от этой мелодии, от её нежности и простоты. Было ли это знаком или просто иллюзией? Но именно этот голос заставил его вспомнить, почему он здесь, почему искал Вэша, несмотря на боль и предательство. Когда песня подошла к концу, зал взорвался аплодисментами. Но в четвертом ряду, слева, двое мужчин все еще сидели молча, как будто пение рассеяло между ними на мгновение стену, а теперь оставило их один на один с неловкой тишиной. — Это не закончится хорошо, — негромко, почти шепотом произнес мужчина сзади. — Дружба — как тот ангельский голос. Легко пропадает, стоит звукам стихнуть. Вэш на секунду закрыл глаза, прежде чем снова посмотреть на сцену. Его голос, когда он заговорил, был едва слышен, но в нем теперь звучала странная обреченность. — Ты понимаешь, Николас, — начал он холодно, но тихо, — иногда лучше отпустить, чем бороться с призраками прошлого. Николас отвел взгляд. Он слышал слова Вэша, слышал их равнодушие, но мелодия ангельского голоса еще жила в его сердце, давая ему надежду, что, возможно, все еще можно вернуть.        Николас вздрогнул, когда руки мужчины легли ему на плечи, холодные даже сквозь ткань пальто. Вэш, напротив, остался неподвижен, хотя пальцы незнакомца, скрытые черными перчатками, сжали его плечо чуть крепче, чем стоило бы при прощальном жесте. — Это наша первая и последняя встреча, господа, — проговорил мужчина тихо, но его голос был полон зловещего спокойствия. — Если вам удастся покинуть этот город живыми, милости прошу к себе в гости. Мне будет интересно увидеть, насколько далеко вы сможете зайти. Он сделал паузу, отпуская их и чуть наклонившись вперед, так что Николас и Вэш почувствовали его дыхание за своими спинами. — До скорого, — почти шепотом добавил он, словно тайну, доверенную только им двоим. И прежде чем они успели обернуться или что-то ответить, мужчина исчез, как будто растворился среди зрителей, оставив после себя лишь легкий аромат табака и едва заметный холодок. Николас, еще не осознав до конца, что произошло, вскочил с места, но Вэш остался сидеть. Его лицо оставалось каменным, но в глазах появилась тень замешательства — или, может быть, страха. Впервые он казался уязвимым. — Что… что он имел в виду? — прошептал Николас, чувствуя, как напряжение сковывает ему грудь. Вэш медленно перевел взгляд на сцену, где девочка с ангельским голосом готовилась начать новый номер. Ее мелодичный голос снова разлился по залу, но теперь казался холоднее, тревожнее. Он звучал так, словно предупреждал о неотвратимой опасности, скрытой в этом роскошном театре. — Мы встретимся с ним снова… или не встретимся вовсе, — ответил Вэш холодно и безэмоционально. — Похоже, у нас впереди ночь, которую придется пережить. Пастор почувствовал, как к горлу подступает ком. По залу пронесся слабый, почти невидимый рой шепотов, словно кто-то из тени наблюдал за каждым движением, за каждым жестом зрителей и гостей. Вэш снова посмотрел на сцену. Девочка закончила свою песню, и ее ангельский голос растворился в тишине, которая мгновенно окутала весь зал. Публика замерла в безмолвии, словно зачарованная последними звуками, унесшимися в темноту. Вдруг свет погас окончательно, оставив тысячи зрителей в глубокой тени. Похоронщик почувствовал, как воздух вокруг них стал густым и тяжелым, как будто сама тьма обволакивала каждого сидящего в зале. И тут, в этой полной темноте, одно за другим стали появляться тусклые красные огоньки, медленно вспыхивая над каждым зрителем. Николас застыл от ужаса, когда заметил, что от каждого огонька тянулась вниз тонкая, алая светящаяся нить — словно те, что крепят куклу-марионетку. Эти нити медленно раскачивались в воздухе над головами зрителей, опускаясь к ним, как хищные щупальца. Их красное сияние пробивалось сквозь мрак, создавая жуткое зрелище, в котором каждый человек в зале казался лишь безвольной куклой, ожидающей своего движения. Вэш, холодно наблюдая за этой страшной сценой, едва заметно вздрогнул, но не от страха — а скорее от предчувствия, что их выбор сейчас ограничен этими тонкими, зловещими нитями, которые словно намекали, что они — часть жуткой игры.