Будь светом, Халазия

      Мир топил меня безмолвно и безжалостно.       Холодные капли дождя хлестко приземлялись на лицо и щипали глаза, беспощадно лишая мое распластанное на дне ямы дрожащее тело тепла и жизни. Было в этом небесном плаче нечто фатальное и судьбоносное: он или наказывал меня или пел панихиду. Заунывно, протяжно и жалобно. Ливень словно приглашал меня разделить его печаль. Руки желали разорвать плоть на груди и вырвать щемящий кровоточащий ком: он сковывал дыхание и клокотал между ребрами. Он не позволял мне плакать, кричать и шевелиться. Притянул к раскивнувшей земле и лишил сил. Как же быстро ты, Джия Хван, повиновалась.       Я лежала на дне глубокой ямы. Когда приспешники Хонджуна по-джентельменски швырнули меня вниз, я не ощутила ничего: ни удара о сырую землю, ни вспортой раны на левой ладони, ни глубокой ссадины на лице, ни режущей боли в бедре. Бьюсь об заклад, если бы Хонджун велел им выбить из меня остаточные крупицы гордости, мои бока не ощутили бы даже жестокости их крепких ног. Я не чувствовала ничего, кроме мучительной, беспощадной боли внутри, которая позволяла мне лишь беспомощно провожать глазами седые разводы плывущих облаков в мрачной синеве грозового неба.       Никто не удосужился связать мне руки или ноги, по-видимому, подумав, что настолько жалкое существо не было способно вскарабкаться по скользким земляным стенам. Впервые в жизни я и не пыталась. Не царапала ладони, не сдирала колени, не забивала ногти грязью при попытке спастись и не осыпала обидчиков оскорбительными словами. Я уже сделала все что нужно, чтобы оказаться на дне.       Здесь сырость и холод ненасытно заползали под мокрую рубашку, вылизывая бледное тело своими обжигающими леднями языками. Из земляных стен выступали корни, торчали обломки гладких камней. По ним стремительными потоками струилась дождевая вода, превращая дно ямы в грязное смрадное болото. С очередным порывом ветра дождевые пощечины превращали грязь подо мной в скользкую массу и, рискни я подняться на ослабших ногах, то непрепенно бы вновь распласталась на земле, еще глубже погружаясь в грязевую могильную трясину.       Яма была вырыта для того, чтобы стать чьей-то смертью. Должно быть, грубые мазолистые руки повстанцев рыли ее вспешке, подгоняемые страхом и безысходностью. Подгоняемые орлиным взором нетерпеливого Хонджуна, который предвкушал скорую расправу над десятками пойманных и сброшенных на дно ямы халазийцев — живого экспериментального резерва. Это место по праву прозвали пыточной.       Дождь продолжал настойчиво барабанить по стенкам ямы, создавая заунывную симфонию хаоса и отчания, с которыми я продолжала молчаливо бороться. Звуки все падали и хлюпали, словно слезы неба. Холодная вода стекала по моему лицу, омывала его от пота и грязи, обволакивала слух мерным шумом дождевой трели. Я закрыла глаза, слизнув с разбитой губы дождевую и слезную соль.       Утро походило на ночь. Бесконечную и ужасную. По обыкновению, я продолжала непростительно много думать. На мгновение я даже позволила предательским мыслям пробраться в мой уставший разум и принять, к моему удивлению, жестокую правду: наш дом оказался ничем не лучше проклятой Халазии. Халазийские мужчины, хоть и ценили женщин за исключительную доступность соблазнительных тел и возможность поиметь их, когда на то взовет мужское начало, но никогда не позволяли себе подобного унизительного обращения. Во всяком случае, мне так казалось.       Может, мы с Ю-ю, как последние мечтатели, просто выдумали этот дом? Он обучился этому мастерству сам — искать ложный свет во тьме, а потом назначил приемником меня. В нашем милом доме рука товарищей не дрогнула, избивая безоружного Юнхо, а щуплую девушку с удовольствием скинули в выгребную яму, желая проучить ту за дозволенную наглость. Зависть и страх вдохновляли их на самые омерзительные подвиги. Они разделили нас и, должно быть, непомерно гордились собой.       Мои мысли возвращались к Юнхо. К тому, кто всегда спасал меня. Его образ, всегда уверенный и сильный, теперь был сломлен и обречен беспомощностью. Я продолжала видеть его в своем воображении: без сознания, неподвижно лежащего на кровати в своей хижине. Если бы сила памяти могла разорвать сердце на части, мое мне не оставило бы и испещренного окровавленного лоскутка. Ю-ю, некогда бывший моим защитником, теперь сам нуждался в моей помощи, а я ничего не могла сделать. Не могла спасти сестру, не могла спасти его.       Его заразительный заливистый смех донесся сквозь шум дождя. Я услышала его мягкий мелодичный голос, нежно напевающий его любимую песню. Он всегда приговаривал, что выдумал ее сам, как-то раз сидя в ночном карауле за долго до моего присоединения к отряду. Но я знала, что эта песня — крохотное наследие, ничтожное воспоминание, доставшееся ему от родителей. Его песня успокаивала меня, согревала и убаюкивала, пока он осторожно приобнимал меня за плечи и продолжал негромко петь. Быть может, сейчас он тоже напевает ее.       Я жадно втянула воздух, задержала дыхание и запела. Тихим, охрипшим и дрожащим голосом запела слова, звучавшие как обещание и связывающие наши сердца якорем воспоминаний.       ♪ Я знаю, я не один. Я вижу издали свет,       ♪ Судьбою связаны мы и эти узы навек,       ♪ Пусть порой и кажется, что свет далек, а мир погиб,       ♪ Открой же глаза! Я рядом, ты не одна.       Я открыла глаза. Небо по-прежнему было затянуто свинцовыми дождевыми тучами, капли воды по-прежнему продолжали скользить по лицу холодными струями и я по-прежнему была одна. В душе было пусто. Чудо из твоих песен, Ю-ю, больше не хотело нам помогать.       Свет далек, а мир погиб. Таковым был мой мир.       От напрасных потугов заплакать только пуще заболела голова. Здесь вместе со мной, потонув в дождевой грязи, лежали мои воспоминания. А еще злость, обида, ненависть и беспомощность. Я стискивала зубы от боли и унижения, ненавидела их всех и мечтала о том, чтобы не чувствовать ничего. Ни страха, ни вины, ни сожаления. Чувства уничтожали меня изнутри, но так я понимала, что мое ноющее тело еще живо.       Я знала, что Юнхо был в безопасности. Хонджун не тронет его. Не потому, что дорожит Ю-ю как другом или не хочет причинить ему больше увечий … Разумеется, хочет. Юнхо здоровый мужчина и обученный воин, он нужен отряду Сопротивления. В собственной ценности я значительно сомневалась, но понимала, что Хонджун не рискнет убить меня. Он устроит показную пытку, нависнет надо мной у края ямы, угрожая и манипулируя. Словом, сделает все, что угодно, дабы потешить свое надломленное эго, но не убьет. Будучи ненасытным убийцей по натуре, повстанческий отряд оставался его святыней, за которую он проливал халазийскую кровь, а, значит, кровь своих людей лишила бы его подобного преимущества. Пушечное мясо, по сути, ведь тоже ресурс, а за ресуры в нашем мире ведется кровопролитная вековая борьба.       Еще я точно знала, что Ю-ю выживет. В нашу последнюю встречу я вновь посмела ему солгать и с тех пор чувство вины ни на миг не прекращало пронзать меня ядовитыми пиками. Мысли о Лии, которую завтра заберут в Халазию, не давали мне покоя. Я не могла допустить, чтобы ей довелось пережить этот кошмар. Лия слишком слаба и наивна, они сломают ее существо и превратят в покорную безвольную куклу. Еще тогда, прячась за могучим вязом, я решила, что Юнхо не придется жертвовать собой, чтобы помочь мне спасти Лию. Очередная ложь во спасение, которая убережет его от беды. Сегодня он уже заплатил свою цену за встречу со мной и я не допущу, чтобы ему пришлось страдать по моей вине вновь.       Я с трудом отняла тело от хлюпающей под мной мокрой земли, подтянула колени и осторожно доползла до ближайшего угла ямы. Быть может, он хотя бы попытается защитить меня от жестоких нападок дождевых капель. Я тяжело привалилась к стене, шумно вдыхая насыщенный грязевой воздух. Жалкая, продрогшая насквозь, несчастная девчонка — еще вчера я неистово презирала слабаков, любящих жаловаться на свою никчемную жизнь, а сегодня я, чумазая, побитая и униженная, ничем не отличалась от себе подобных. Тело ныло и стонало, желудок болюче скручивали спазмы голода, на коже, испещренной мелкими ссадинами и пока еще не проявившимися от ударов синяками, выступившая солоноватость пота мешалась с дождевой водой, она нестерпимо зудилась. Ничего не скажешь — оживший кошмар любого халазийца. Моей ненависти хватит на всех них. Вот только выбраться бы из этой вонючей ямы, охотно уподобляющей меня своему мерзкому естеству. Самой ли или при помощи пришедших за моими мольбами о пощаде повстанцами, исполняющими приказ Хонджуна, но непременно выбраться. Мое присутствие под землей никому не окажет чести. В Стриклэнде я нужна Лии, пусть пока сестре и неведома моя предприимчивость.       Спасательная служба Юнхо истекла, а моя только началась: без меня Ю-ю никто не станет шантажировать и презирать из-за напрасных попыток уберечь меня от беды, мое отсутствие заставит Хонджуна возликовать, а Лии никогда не придется столкнуться с ужасами Халазии.       Решение было столь очевидным и правильным для всех нас, что я позволила себе вымученно улыбнуться. Осталось только переждать дождь и спасти этот мир.       Безысходность стремительно уступала место решительности. Слабая, наивная и безвольная, Лия едва ли доберется до Халазии. Грубые руки разорвут лиф ее льняного платья, а мужская похоть придавит непорочное тело к земле. Бедная Лия даже пискнуть, черт возьми, даже позвать на помощь не сможет! Зачитывая приказ Лорда, этот безупречно вылизанный воин и знать не знал о том, что одна из заявленных дев немая. В справедливой парадигме «каждый сам за себя» мы не спасали чужаков, но падали костьми за свою семью. Завтра утром я паду за свою.       Свет надежды озарил мое одинокое заключение. Я прикрыла потяжелевшие веки и расслабила уставшее тело. И пусть я пока с трудом верила в то, что Халазия станет моим спасительным светом, способным рассеять вековую тьму, мысль о том, что так я могу уберечь любимых от дьявольского зла, делала меня смелее и решительнее, а мое самовольное изгнание из Пустошей казалось единственно правильным выходом.       Мир вокруг меня стал стремительно тускнеть, а шум дождя превращаться в утихающую массу неразборчивых звуков. Вот бы все, что происходило со всеми нами, оказалось кошмарным сном.       Я знаю, что мой милый Юнхо возненавидит меня. У него не останется выбора, когда я уйду. Он будет сходить с ума от недосказанности и предательства, безмерной любви и горькой обиды. Неизвестность будет заживо разрушать его существо, но так я буду знать, что мое существование не омрачит его свет болью и непрестанным беспокойством за мою жизнь. Люди Хонджуна еще долго не будут спускать с него глаз, а, значит, отправиться вслед за мной ему так скоро не удастся. Время затянет его раны, Ю-ю примет мой выбор и в день, когда истинное солнце вновь озарит Чумные Земли, мы отыщем друг друга. В небе ли, на земле ли, но обязательно отыщем.

***

      — Здорово твои же люди поиздевались над тобой, — чей-то негромкий голос прохрипел прямо надо мной и я резко встрепенулась, открывая глаза и озираясь в сгущающемся мареве подступающего вечера. Усталая, я задремала. Задрав голову вверх, мои сонные глаза уставились на пару поразительно блестящих угольков, внимательно наблюдающих за моими. Чужак.       Вздрогнув, я отползла к центру ямы, не отводя пристального взгляда с незнакомого красивого лица.                    Разглядывать его выразительное черты мне было некогда, но открытый высокий лоб с ниспадающими на него светлыми локонами, большие миндалевидные глаза, аккуратный прямой нос и поразительно пухлые губы на загорелой коже выдавали в нем несвойственную для повстанца здоровую красоту и ухоженность.       — Кто ты? — я приподнялась на коленях, уперев в него недоверчивый взгляд. Кем бы он ни был и для чего бы он здесь не оказался, доверять ему я могла не больше, чем Хонджуну.       Юноша и бровью не повел, словно не расслышав моего требовательного вопроса. Он оторвал грудь от земли, тоже приподнимаясь на колени.       — Во сне ты была дружелюбнее, — с заметной ноткой разочарования отозвался он. — Я уже давно наблюдаю за тобой. Ты сидишь здесь уже несколько часов. Может, даже больше. Можешь никого боле не ждать, сегодня за тобой твои люди не придут, — и, словно в подтверждении сказанному, он поглядел куда-то в даль, видимо, убедившись, что на горизонте действительно не было ни души. Его сосредоточенный взгляд обвел округу и остановился на моей сгорбившейся фигуре. — Эти земли еще принадлежат Пустошам? Рекомендую вам уходить вглубь земель. Осваивать новые территории ресурсозатратно, но так вы сумеете выжить. Только глупец будет сидеть под горой и ждать чуда. Природная стена временна. Разрушить можно все, если особо постараться.       Его загадочный опус на мгновение лишил меня дара речи. Незнакомец был поразительно сдержан и воспитан, а говорил уверенно и вкрадчиво. Кажется, мое положение его не чуть не смущало. Он разглядывал меня с нескрываемым любопытством, на что я отвечала ему колючим враждебным взглядом.       — Для скитающегося по Пустошам путника ты нехарактерно опрятен, — недоверчиво процедила я.       — Ты права, — он удовлетворенно хмыкнул. — Прошу прощения, я пока не успел подыскать себе подходящую форму для приключений.       — Не заговаривай мне зубы. Кто ты такой?       Я увидела, как он недовольно вздохнул.       — Ты действительно считаешь, что это так важно? Пожалуй, куда важнее твое спасение, — словно упрекая, ответил он.       — Мое спасение? Тебя подослал Хонджун? Хотите опять поиграть в кукловодов? Плохие новости: может идти нахер со своими играми, — непонимание злило меня и ядовитые слова сами сорвались с потрескавшихся губ. Отчасти я догадывалась, что грубить мне не следовало, но унизительное прозябание в сырой вонючей яме не вселяло в меня должного оптимизма.       — Хонджун? Тот самый безумный лидер? Как я понимаю, ты с ним не дружишь. Тебе причинили боль и поэтому ты грубишь. Я понимаю. Зачем он бросил тебя в яму?       Мне показалось или незнакомец глядел на меня с одним только ему ведомым пониманием и состраданием? Все его существо с совершенными чертами лица и разорванной на груди светло-оливкой рубахой взывало быть осторожной.       — Долгая история. Но если ты поможешь мне, то я расскажу тебе все.       Что ж, мои шансы на спасение были крайне ничтожны. Юноша не приндлежал к отряду Сопротивления, что свидетельствовало о том, что я могла улизнуть из лагеря намного быстрее продуманного в моей голове плана. Теперь я и, правда, ничем не отличалась от ненавистного мною Хонджуна — выживала любой ценой.       — Отчаявшаяся повстанка вздумалась манипулировать? Похвально, — он одобрительно прищурил глаза. — Я помогу тебе. Ты слишком похожа на меня.       Впервые за этот мучительный серый день я едва сдержала нервный смешок.       — Похожа? Я же словно грязный и побитый пес сижу в яме. Удивительно, как ты еще не побоишься прикоснуться ко мне своими безупречными руками.       В ответ он сдержанно улыбнулся и пригнулся к краю ямы, протягивая мне свою изодранную широкую ладонь. Он поморщился, опуская свой внушительный корпус на левое колено.       — Мы схожи тем, что мои люди тоже преследуют меня.       От ворвавшегося в мой разум осознания я удивленно заморгала глазами. Красивый мужчина, преступающий на больною ногу и бегущий от своих людей.       — Постой, так ты … — я с трудом подбирала слова, не веря в происходящее.       — Да, — он мягко прервал меня на полуслове, предупредительно кивая головой. — Мое имя Минги. Я расскажу все, когда помогу тебе. Думаю, именно о такой помощи ты и молила, когда напевала ту красивую песню. Когда выберешься, напоешь ее еще раз? В Халазии не охотно поют песни.       Мои щеки смущенно вспыхнули, я согласно тряхнула головой и, более не слушая клокочущее от удивления и страха сердце, вложила свою ладонь в его широкую смуглую руку.