Проклятие на удачу

      Воздух вокруг терпкий и тяжелый, осаживается внутри легких блестящими серебряными каплями ртути, которые моментально въедаются в податливую ткань органов, оставляя после себя жгучие проплешины, отравляя каждую молекулу крови, и убивая живые клетки. Повсюду витает давящий аромат затхлой сырости и уже проросшей плесени, вовсю расцветшей огромными буграми, и нашедшей свое пристанище на каменных стенах и железных трубах. Вздохнуть невозможно — выдохнуть нереально, кажется, каждый грамм такого ценного кислорода на счету и потратить его вверх тупости, потому что стоит только разгоряченному потоку сорваться с губ, как сердце тут же разорвется, прекратив гнать жидкость по венам, тело упадет и примется содрогаться в судорогах, пытаясь хоть немного оттянуть неизбежное.       Где-то в углу поблескивают темные алые бусины уже прописавшихся здесь крыс. Ненасытные твари выжидают своего часа, чтобы вонзить острые, как иглы, зубы в податливую плоть. Отравить её еще больше, разорвать на мелкие ошметки и утащить как можно глубже в свои норы. Их писк изредка нарушает звенящую тишину, прерывает мелодию падающих на и без того мокрые полы с крупными каплями грязной мутной воды, приковывает все внимание, и не позволяет перестать задумываться о полчищах мелких животных, занявших выжидающую позицию.       Воздух пропитан атмосферой этого забытого и богом, и людьми места. Не слышно шума близлежащей дороги, по которой изредка проезжают машины, не слышно людского голоса или хотя бы криков малолетней шпаны, спешащей по утрам в школу. Матери не зовут своих драгоценных загулявшихся чад домой, девицы не смеются, смущаясь под взглядами благоверных. Нет звуков пацанских разборок, будто этим здоровым лбам резко стало наплевать на лишний кусок лакомой территории. Нет ничего, кроме тихого, едва слышимого, дыхания.       Воздух пропитан сладким ароматом гнили — человеческой или просто где-то между плит застряла незадачливая хвостатая жительница, что не смогла выбраться и скоропостижно сдохла, оставив после себя разлагающуюся тушку, — и активно растущего грибка. Запросто можно подхватить какую-нибудь неприятную болячку: мышиный тиф или пневмонию, от слишком частой смены температуры, — свежесть улицы подчистую проигрывает один бой за другим, стоит ей только проникнуть в темное помещение. Одна-единственная лампочка уже доживает свой век, треща и бесперебойно мерцая, покачиваясь из стороны в сторону на оголившемся, погрызенном все теми же крысами, проводе под самым потолком — таким же обшарпанным, с осыпающейся штукатуркой, как и все вокруг.       Воздух пропитан ненавистью и редкими шепотками, наполненными злобой и искренней верой в свои редкие слова. В такой обстановке запросто можно кукухой отъехать, а если прибавить к этому еще и продолжительное одиночество с полной изоляцией от привычных благ, он уже начинает серьезно сомневаться — не пора ли присматривать себе койку в их местной дурке? Зажившая на бедре рана ноет от продолжительных передвижений по ограниченному пространству, а сесть на подобие кровати, наспех собранное из досок и сломанных ящиков, он не может. Сил уже нет постоянно спать, и без того на год вперед сонную норму выполнил, оттого и остается, что прокручивать в голове давно придуманный план, хочется его до идеала довести, продумать абсолютно все возможные исходы, чтобы даже самая малейшее изменение не вызвало ненужного ступора и промедления.       Воздух пропитан легким шлейфом пота и давно нестиранных вещей. А где ему, собственно, здесь прачечную организовывать? Да и не до этого сейчас. Потом отстирается, отмоется, сбреет эту неприятную колючую щетину, что делала его больше похожим на бродягу, чем на доблестного бойца Советской армии. Пальцы проводят по спутанным сальным волосам, что потемнели на несколько тонов и прядями липли к покрытому испариной лбу — даже распахнутая настежь дверь не спасает, душно, как в парилке.       Воздух пропитан ожиданием.       Воздух пропитан предвкушением.       Воздух давно пропитался смертью.       …Регина недовольно плетется впереди молчаливой фигуры. Её конвоир на этот вечер не утруждает себя разговором с ней, просто исполняет просьбу своего друга, больше смахивающую на приказ. Кащей мог доверить свое сокровище только трём людям в этом злачном городе: себе; Казаху, которого так и не удосужил взглядом, продолжая, словно маленький ребенок, дуться из-за состояния матери; и Вишневскому, который его понял с полуслова. Еще тогда, в Одессе, когда Славка влетел в дом на Молдаванке и за несколько секунд покидал жалкие пожитки в повидавший годы чемодан, после чего ускакал со своей пигалицей на вокзал. Вишня только макушку почесал, всадил в себя пару рюмок и решил, что было бы неплохо за товарищем податься, старый должок вернуть. Все-таки, казанский — мужик ровный, хоть и с конопатой придурью.       Баба его, Регина, вызывала смешанные эмоции. Вроде смотришь на неё — дура дурой, но Авраам давно на свете живет и столько же лет во всей этой криминальной жизни варится, чтобы вот так просто повестись на наивно распахнутые голубые глазки, в которых разве что черти хороводы не водят. А может, водят — пес его знает. Девка рыжая одним своим хмурым взглядом на изобилие материнских икон подтолкнула на определенные мысли: или отъявленная комсомолка, но что-то не наблюдал он при ней партийных знаков отличия; или какими колдовскими делишками увлекается, предпочитая под красный угол за столом не садиться и все время под нос себе что-то бормотать.       Обостренная несколькими поколениями, чуйка подсказывала, что все не так просто. Кащенко бы никогда не взглянул в сторону правильной партийной девчонки, ну, не его… типаж что ли, тем более дойти до ЗАГСа, еще и ребенка заделать. Вообще, максимально странная история, покрытая одной сплошной тайной и мраком. Единственное, в чем Вишня мог быть уверен на сотню процентов, так это в том, что друг выглядел вполне довольным своей участью человеком: пусть из-за закрытой двери и доносились звуки периодических ссор, зато потом было отчетливо слышно, как молодая семейка страстно мирилась. Для кого-то эти тихие постукивания деревяшек были простым скрипом полов или стен, но Авраам свою комнату изучил еще лет в пятнадцать, когда первую подружку втайне от матери притащил — так изголовье кровати о тумбочку бьется, когда на нем два тела друг с другом развлекаются. А если девушка сверху решит расположиться, то начнут пружины в матрасе скрипеть.       — А у ваших, я смотрю, вообще нет понимания, что к чужим девицам нельзя яйца катить. — Регина кончик языка от недовольства прикусывает и в ладонь ногтями впивается, чтобы удержать в себе несколько нелестных комментариев. Почему нельзя так же молча проводить ее домой, там-то чернокнижница ему в чай снотворного насыплет, сразу лошадиную дозу, чтобы до утра проспал, а она уж втихаря за Славой пошлепает.       Это же надо — после всего случившегося — додуматься одному к Суворову в гости идти! Опять хочет полюбовно все решить, чтобы потом муками совести не исходить. Или, может, опять она Кащея недооценивает, не дурак ведь, прекрасно понимает, что Адидасу его протянутая рука не нужна, он на неё харкнет смачно и свою тупую улыбочку в усах спрячет. Кудрявый раз глаза закрыл, второй, третий, но лимит доверия и снисходительности исчерпался — слишком много жизней афганец успел переломать, в конце концов, украденная шапка не идет ни в какое сравнение с полноценным холодником.       Кащенко никого своими руками не убивал, — папаша конопатой не в счет, им же, вроде, демон завладел, а в трезвом уме мужчина на такое бы никогда не пошел, — наоборот, за закадычным товарищем еще и хвосты подтирал.       — Мама не учила, что нужно отвечать, когда к тебе обращаются? — Крылья носа трепещут, а взгляд наполняется стальным блеском. Тонкая фигура разворачивается, обдавая чувствительное мужское обоняние крышеноснящим запахом безбожно дорогих духов. Такому экспонату, как Кащей, соответствовать тяжело, но довольно приятно. Если уж запала в сердце — перед тобой весь мир положат, лишь бы своей улыбкой одарила. — Регин, давай по-честному. Ты, если не можешь определиться к какой стороне прибиться, не дури Славе голову.       — Ревнуешь? — Авраам оскорбленно вздернулся и замер на месте, пока девушка медленно приближалась, вглядываясь в карие распахнутые глаза, а чернокнижница внезапно уголками тонких губ дернула и ладошку на предплечье положила. Она кончиками пальцев ощущает, как одессита начинает потряхивать, а желание прикоснуться к неизведанному ранее бьет через край. — Если хочешь, чтобы глянула — так и скажи. А не ходи вокруг да около.       — На уши решила мне присесть? — Девушка мимолетно скользит глазами по темной улице, убеждаясь в полном отсутствии нежелательных зрителей. Вечный демонический спутник недовольно клацнул зубами над ухом, но предусмотрительно молчал. Регина не была бы Региной, если бы совсем вычеркнула из своей жизни подлинную суть. — Я тебе не картина, чтобы мной любоваться.       — Акстись, меня привлекают кудрявые татары.       — А кудрявые евреи? — Игривый лисий прищур пытается словить ускользающий взгляд голубых глаз, но зрачок двигается настолько быстро и судорожно, словно у ломающегося наркомана. Молодой мужчина даже не обращает внимания на то, как тонкая ладошка сползает по предплечью и сжимает пальцами запястье. Кожу это прикосновение холодит, пуская по конечностям табуны мурашек. Чернокнижнице даже заговоры начитывать не нужно, Вишневский перед ней открытой книгой представляется, будто реально сам желает ведьме открыться, вопрос задать, который много лет изнутри гложет, даже бесы от такого напора осоловело глазницами хлопают.       — Давай договоримся. — Одессит мимолетно ведет бровью, но едва заметно кивает, соглашаясь на еще не озвученные условия. Ну, чего у него может баба попросить? Импортные товары или какие-нибудь девчачьи приблуды. — Я тебе, ты мне. Ты же знаешь, куда Слава пошел.       — Мне еще дорога моя жизнь. — Чернова исподлобья выглядывает на него, не обращая внимания на раскачивающуюся перед глазами прядку. Девушка похожа на безумную, ее глаза наполнены туманом, будто она сквозь мужчину смотрит, в голове его хозяйничает, надавливая на маниакальное обострившееся любопытство. Хочет, чтобы поддался, на ее условиях сыграл в эти импровизированные гляделки. И чего вот ей не сидится дома? В тепле, в спокойствии, вышивай крестиком, пока важные дела решают без твоего непосредственного участия. — Сама посуди, сколько времени потребуется Кащею, чтобы снести мне голову?       «Открывай-открывай. По рукам да по ногам заходи, думы открывай, все показывай. Все, что прячет, показывай, и что не прячет — тоже показывай».       Легкий солоноватый бриз мажет по щекам, принося с собой красочные картинки морского побережья. Слишком схожего на тот, по которому они со Славой прогуливались, разница только в еще не построенных дачах партийного руководства. Сейчас один забор за другим и, не дай боже, ты приблизишься к ним ближе десяти метров — сразу скрутят табуны охранников, и объясняйся потом, что ты не американский шпион, решивший заполучить компромат на верхушку советской власти. Маленький мальчишка раз за разом кидает камушки в кучерявые волны, отсчитывая сколько блинчиков на этот раз отпечаталось на водной глади. Трудно узнать в улыбающемся сорванце вполне себе взрослого кудрявого ловеласа, только невероятная схожесть с Мишкой подтверждала — перед ней юный Авраам. Еще не прожжённый своей наследственностью воришка, без огромного списка повешенных на него статей, этакий ангелочек с огромными карими глазам. И не подумаешь ведь, что уже через десяток лет он заставит всех говорить о себе с содроганием, что сам себя коронует и заставит каждого поверить, что по его организму «голубая» кровь течет.       Видение меняется: уже явно повзрослевший, возмужавший и невероятно обозленный на какую-то девицу, что в страхе сжимается в углу комнаты. Вишня что-то кричит, жестикулирует и тычет пальцем в сторону истекающего кровью тела. Черновой становится не о себе. Понятно, что бравые комсомольцы и просто правильные люди в славин дружеский круг не входят, все они бандиты, и зэки, которые никогда не смогут заставить себя жить по правовым законам, и согласно моральным устоям. Чем они отличаются от того же Суворова? Да ничем, блять. Но к Кащенко Регина питает светлые чувства, смирившись с выбранным мужчиной путем, даже его друзей привечает, а вот к Вове испытывает только негативные эмоции — двойные стандарты во всех их проявлениях.       На плечо ложится морозная тяжесть, в воздухе распространяется запах мертвечины, даже интересно, кто явился на немой зов Вишневского. Он ведь не просто о своей жизни спросить ведьму хотел, ему нужно было нечто большее — своими глазами настоящее чудо увидеть. Мужчина, лет тридцати, с весьма забавными усами под носом и легким прищуром темных глаз, от него пахнет кровью. Той же, что течет в Аврааме или Мише, той, которой заляпана его разорванная рубаха, открывающая вид на несколько дыр от пуль. Вроде не суицидник, а молчит, словно рыба, и даже не собирается идти на диалог ни с чернокнижницей, ни со своим потомком, на которого изредка поглядывает с неприкрытым скепсисом. Будто отец на нерадивого мальчишку, которому лучшей жизни желал, уберегая от участи, уже подкосившей его самого.       — Если ты благословления ждешь, не жди. Он его не даст. — Авраам вздрогнул всем телом, уставившись на девчонку, что слишком уж преобразилась за эти несколько секунд: скрючилась вся, недовольно поджав губы и конопатый нос. — Розгами бы выпорол, чтобы всю дурь из головы твоей выбить. Ты за брата переживаешь, но он другой дорогой пойдет.       — Какой? — Аврааму бы выдохнуть облегченно, но не получается. Мойша слишком своенравным растет, уже несколько раз его на мелком воровстве ловили, только авторитет старшего уберегал их от детской комнаты милиции и постановки на учет. Второй раз Тамара всех ужасов сыновьего взросления не выдержит, седых волос на женской голове может быть много, но вот мама у них — одна. Её любить нужно, беречь, лишний раз не волновать и стойко сносить все оплеухи.       — Скажу, если отведешь меня к Славе. — Широкие брови сходятся на переносице, ему совершенно не нравится, что рыжая пигалица ему условия вздумала ставить. Во всем мире существует несколько глобальных мировых проблем: тающие льды Арктики; голодные дети Африки; и умные бабы, владеющие уникальной способностью притворяться тупыми. Это реальное зло в чистом виде, оружие против которого человечество еще не придумало. — Согласись, малая плата за возможность будущее узнать. Да и неужели приставленный ко мне соглядатай не сумеет обеспечить безопасность хрупкой слабой девушке?       — Ты не отойдешь от меня. — Регина прячет довольную улыбку в тени улицы, пока Вишня старательно напускает на себя гордый злобный вид, а ведь только что чуть ли лужицей не растекся.       — Не отойду.       — Не будешь лезть на рожон. — Право слово, её будто за дуру считают.       — Не полезу.       — Учти, Регина. — Рыжая сбрасывает с себя липкий слой демонятины, подальше отталкивает мутный силуэт авраамова предшественника, погружаясь в пограничное состояние: её то ли блевать тянет; то ли пить ужасно хочется. — Никуда, ни на шаг, никаких лишних телодвижений. Ты не к себе опасность притягиваешь — ты позволяешь врагам завладеть единственной возможностью манипулировать Славой.       Одесситу хотелось бы верить, что хоть что-то в этой пустой голове отложится, но, как показывает практика, женщинами всегда руководят чувства. Они действуют из лучших побуждений, не замечая, что всё это принесет только еще больший вред. Наверное, ему бы хотелось иметь рядом такого человека, как Регина. Кащенко, действительно, вытянул счастливый билет — девчонка за ним и в огонь, и в воду, ничего не боится, надежно прикрытая его широкой спиной. И знает ведь, что никто не посмеет в глаза ей гадость какую сделать.       Завидует ли Авраам?       Готов ли променять сладостный запах свободы на домашнюю рутину и аромат детских грязных пеленок?       Точно нет.       Но ничего не мешает ему иногда поддаваться подобным мыслям. Он не одинокий, он — одиночка, не утруждающий себя привязанностями и душевными метаниями. Взять хотя бы прадеда его, тот ведь по любви женился, аристократку свою на руках носил, всю Одессу положил к её ногам, да и издох, потеряв концентрацию и бдительность. А она, даже положенного траура не выдержав, укатила во Францию, навсегда уничтожив любое подтверждение о своей связи с бандитом, — да, родила дочь; да, носила мужнину фамилию; но даже на могиле ни разу не появилась. Только Вишневские за осыпавшимся холмиком и ухаживали. Сначала прабабка его, каждую неделю ходила, потом дед с сыном и внуком ледяной камень поставили, и своими руками кованную ограду сварили.       Так и где эта любовь великая, что заставляет сердце трепыхаться? Кто любил, а кто позволял себя любить?       Как бы ни хотелось на легендарного Японца походить, Авраам четко понимал, что повторить его судьбу не хочет. Вишня хочет быть тем самым у которого седина в бороду — бес в ребро, а не кормить своим телом червей и опарышей в промозглой земле. Хотя, Кащей ему быстро оформит этот самый черный лакированный гроб с бархатной обивкой, еще и поминки оплатит в полном объеме, если с его ненаглядной ведьмой что-то станется. Лучше бы, как и планировал, довел её до дома, а сам, как верный сторожевой пес, уселся на коврике у двери. Так нет, эта дура бы через окно сбежала и ищи её по неизвестному одесситу городу. Гораздо спокойнее, если он будет рядом с ней и сможет контролировать всю ситуацию.       …Как и обещала, — а чернокнижница привыкла сдерживать свое слово, — Регина плетется за спиной Вишневского, пиная носком легкого сапожка мелкие камушки. Не хочется строить никаких догадок и домыслов, но, обостренная годами работы, интуиция подсказывает, что этой ночью пойдет все не так уж и гладко. Где-то обязательно всплывет неучтенный факт и она хочет со стороны смотреть на разворачивающееся действо, как и тогда, в качалке, когда перед универсамовским старшим Фантик за свое вранье оправдывался. В Славе, определенно, будут говорить эмоции, а Адидас станет только масло подливать в бушующий пожар.       Не нужно брать стену набегом — лучше поразмыслить за какой крюк лестницу закрепить, чтобы аккуратно и тихо взять эту злоебучую крепость, раз и навсегда. Думать нужно, а не вот так, с бухты-барахты, уподобляясь бывшему товарищу. Невозможно словить человека, который выжил в аду и вернулся без единого ранения. Суворову нет равных в физической составляющей, у него иммунитет к мукам совести, но даже у такого бравого бесстрашного воина есть своя слабость, и вовина известна каждому, кто хоть раз с ним пересекался. Он не любит долго размышлять, может, не умеет, а может, просто выдержки не хватает часами корпеть над составлением плана. У них, конечно, нет времени, чтобы продумать всё, зато они могут смешать все карты и выложить в нужном им порядке.       Вова ждёт, что к нему придет Кащей собственной персоной — для этого в "Ёлку" был наглядно подослан Туркин с жалкими писюльками.       Вова пошел ва-банк, в надежде переиграть лучшего казанского шулера, явно позабыв о припрятанном в рукаве козыре.       И Вова даже не надеется, что вместо закадычного друга на пороге давно запечатанной будки "Тепло-контроля" появится его личная Пиковая Дама.       Рыжеволосая девушка поведает ему о «тройке», уверив — Кащей слишком честолюбив, чтобы простить ему нанесенные оскорбления. Что она сама, заливаясь крокодильими слезами, читала написанные для нее строки, что забитый и скрючившийся росток первой настоящей любви снова дал побег, укрепляя свои корни в сердце. Ее к нему привела искренняя вера в лучшее, воспоминания о лучших годах детства и червовая тройка…       Расскажет о «семерке» и готовящейся на него облаве. Регина ведь не просто так нацепила на себя самые дорогие украшения, подаренные ей Кащенко с барского плеча. Им стоит только добежать до ближайшей комиссионки, где загребущие руки менялы вывалят кругленькую сумму за якутские бриллианты и калининградский янтарь, так удачно подчеркивающий её небесные глаза и бушующее пламя волос. Они смогут уехать и обеспечить себе временное благополучие, пока ищут новое пристанище. Самое главное, что отныне между ними никто не встанет, а бубновая семерка обеспечит им свободу.       А когда придёт время того самого «туза»… Дама прищурится и усмехнется, являя себя истинную. Незаряженный пистолет, уничтоживший хранительницу тайны, выстрелит, унося душу грешную в чертов котелок. И не поможет уже крестовый туз, с легкой руки ведьмы всунутый прямо под нос. Старуха в черных одеяниях по кусочку будет въедаться под кожу, отравляя и без того пропитавшийся ядом организм.       Вова сам ввязался в эту игру, сам выбрал оружие, не ведая, что, потрепанные десятками партий, бумажки приобретают настоящую силу только в руках своего хозяина. Имей мужчина в колоде даже все возможные козыри — это не дает гарантии, что соперник не выкинет три единственных карты.       Тройка…       Семерка…       Туз…       А за спиной громогласным смехом разразится Пиковая Дама.       — Не дрожи диван — лопнешь все пружины. — Регина с непониманием отрывает взгляд от мокрого асфальта и поднимает его на вздрагивающего Авраама. Привыкший к теплому ветру, одессит уже постукивает зубами, натягивая рукава пиджака пониже, но упорно смотрит куда-то в сторону заброшенных построек. Чернова знает этот район, они сейчас недалеко от одного из казанских заводов, что всякие приблуды для метеорологов производит. Гиблое местечко, на самом деле, немудрено, что Адидас именно здесь и скрылся. Кто его среди недостроек искать будет?       Сюда даже группировщики заходить опасаются, предпочитая не сталкиваться с бывалыми тяп-ляповскими. У них же поголовно одни убийцы и маньяки, Кащенко рассказывал, что те не жалеют никого: ни женщин, ни стариков, ни детей — полностью игнорируют негласные уличные правила, занимаясь исключительно разбоем с последующей мокрухой. Их не обуздать, с ними не договориться, а если дорога и привела тебя сюда ночью — на своих двоих тебе совершенно точно не уйти. Демоны, от таких мыслей верной шавки, зашевелились и навострились, приготовившись до последнего куска мяса биться с любым появившимся в их поле зрения живым существом.       Черновой же этот район, определенно, понравился — никто разбираться с новым трупом не будет, спишут все на бандитов, решившихся навариться на очередном залетном. И, пока Вишня пытается не окоченеть под северными казанскими ветрами, чернокнижница оглядывает местность, выискивая одной ей понятные детали. Она-то думала, что они уже в разгар разборок ворвутся, но в воздухе звенит гробовая тишина, нарушаемая только их дыханиями.       — Так и где? — Слишком уверенно шел одессит, не мог он её обмануть.       — Я же сказал, никаких лишних телодвижений…       «Вишня!» — разъяренный шепот со стороны кустов заставляет обоих молодых людей подпрыгнуть от неожиданности и создать довольно громкий шум из матюков. Кащей, сцепив зубы до скрипа, схватил девичье запястье и, что есть силы, швырнул в острые кусты, с едва пробивающейся листвой. Немного не так Регина представляла исполнение своей задумки, но так даже и лучше: Слава еще не успел сунуть свой нос в единственную будку с горящим светом. Будет время обсудить и прийти к общему, — регининому, — решению. Девичьи веки с силой зажмурились, а она уже приготовилась к длинному монологу о её тупости и невозможности выработать в себе привычку сидеть на жопе ровно, и не ерзать из стороны в сторону. Но Кащей молчит, сверкая раздраженными зелеными глазами, медленно и глубоко наполняет легкие воздухом, и скорее обреченно рассматривает явившуюся, не пойми откуда, супругу.       Надеялся же, что, бронебойный к бабским желаниям, Вишневский удержит Регину дома. Он или переоценил Авраама, или, в очередной раз, недооценил Чернову. Причем, что-то подсказывало, что именно девица набросила на одессита вожжи и с удовольствием уселась ему на шею, ведя по нужному маршруту. Манипуляторша, етить её за ногу. И ведь не предъявишь за излишнюю расчетливость, авторитет сам пляшет под дудку конопатой, не всегда понимая, что это не его выбор. А когда осознание приходит, становится уже поздно воду в замерзшую реку лить.       Регина рискует приоткрыть один глаз, сразу замечая, что расчленение её тщедушной тушки откладывается на неопределенный срок. Не до этого сейчас Кащею, судя по всему, он уже битый час сидит и выжидает, когда Суворов рискнет из своего убежища высунуться, чтобы встретить свою быструю и максимально не мучительную смерть. Им данный расклад событий не подходит!       — Давай я его выведу, а вы уже просто уткнете мордой в асфальт. — Маленькая ладошка накрывает мужские пальцы, сжимающие холодный металл револьвера, заставляет отвести руку за спину, чтобы припрятал огнестрел до лучших времен. — Поверь, смерть для него — наиболее выгодный вариант.       Кудрявый мужчина так и не проронил ни единого слова, опять пробежавшись взглядом по покрасневшему, от холода, лицу, а потом взглянул в сторону покачивающейся железной двери. Опасно это, — настолько близко девушку к умалишенному афганцу подпускать — тем более у того уже были намерения её через силу своей сделать, но логики в регинином желании помочь гораздо больше, чем толку от просиживания жопы в кустах. Турбо мог ведь и наебать его, пустив по ложному следу, Суворов может отсиживаться в любом другом месте, а они только теряют драгоценное время. Внутри словно борются две личности: одна требует использовать предложенный девушкой шанс, а другая всерьез опасается за сохранность этого рыжего недоразумения.       Не успевает он и рта открыть, как Регина тут же разворачивается, игнорируя возмущение со стороны двух мужчин и одного демона, вполне логичные и заслуженные. Даже подумать не дает, заставляя себя сконцентрироваться только на полоске света, пробивающейся через ржавую дверь. Ей нельзя показывать свои эмоции — Слава от них слишком зависим, но это не мешает коленкам нервно подрагивать, а внутренностям сжиматься в предвкушении. Первый раз она встретится с Вовой по своему желанию, чтобы раз и навсегда попрощаться с ним. Интересно, даст ли Кащенко ей возможность от души зарядить Адидасу по почкам, да так, чтобы у него искры из глаз посыпались? Она бы еще и кастрировала на живую, найдет спидозника какого, хорошенько его кровью металл скальпеля окропит, а потом как-бы "случайно" забудет дезинфекцию инструмента провести, чтобы напрямую очередной болячкой будущий труп заразить.       Костяшки проезжаются по поверхности, достаточно слышимым гулом улетая в глубину небольшого строения. Кончик языка проходит по кромке зубов, а слюна тяжелым комом проваливается в желудок. Нужно взять себя в руки, действовать так, как задумано, не позволить Суворову усомниться в искренности её порыва и горящих влюбленных глаз. Пищевод будто клейстером облили и он намертво прилип к позвоночнику. Справа раздалось тихое шебуршание — Вишневский сменил свою позицию, сныкавшись между мусорными баками, оттуда и бежать до неё ближе, и, в случае чего, в спину выстрелить возможность тоже имеется. Левое плечо тянет, по коже словно муравьи табунами бегают — Слава даже не думает отводить пристального взгляда от тонкой фигуры. Нельзя дать повода заметить, что Регине страшно — а ей, на самом деле, не по себе: вокруг темнота, кошки верещат, издалека доносится громкий пьяный смех — не спасает и присутствие демона. Зепюр успокаивающе впивается острыми когтями в острые ключицы и проводит языком по загривку.       До ушей доносится тихое шарканье и глубокое напряженное дыхание. Веки прикрываются, а сознанием впервые овладевает неподвластная паника, концентрация покидает её так же быстро, как и понимание, что из-за её тупости весь план полетит Кощику под хвост. Едва заметный поворот головы в сторону острых кустов, как она тут же ощущает возросшее напряжение в славином теле — веки распахиваются ровно в тот момент, когда дверь чуть не прилетает ей в лоб, а перед носом замирает дуло пистолета.       Ну что, погнали, ёпта.       — Регина?! — На тонких губах растягивается приторная сладкая улыбочка, серые глаза наполняются теплотой, а пальцы принимаются выламывать одну косточку за другой. Вовочка смотрит на неё прямо, с неприкрытым скепсисом, не спешит отводить от лица оружие. Как будто ждёт подвоха — и правильно делает, на самом деле. Бес давно соскочил с плеча, усвистел в сторону своего горячо любимого Кащея, дабы на пару мгновений зрение ему нормализовать. А то авторитет, помимо огромного толмута заболеваний, обзаведется еще и слепотой: отмороженные, еще в тюрьме, почки все чаще напоминали о необходимости обследования, ко всему прочему, периодически мучала изжога и ни с того, ни с сего объявилась жутчайшая мигрень по вечерам.       Для Черновой это какой-то новостью не стало, все-таки, жизнь у муженька — не сахар, нервы — ни к черту, а возраст уже «до неприличия приличный». Правда, за такие шутки, Кащенко грозился ей по жопе ремнем съездить, а то раскудахталась молодуха, но на август санаторий уже присмотрел. И ему бы прокапаться, чтобы во всеоружии взяться за полноценную стройку новой ячейки общества, и Регине здоровье подправить, как раз там у неё четвертый-пятый месяц.       — Привет. — Суворов скользнул глазами по темной улице и опять вернулся к разглядыванию её подтуповатого лица. Совершенно точно он не ожидал, что теперь, после его откровенного проеба в качалке, девушка соизволит к нему ближе, чем на сотню метров приблизиться. Как-то не догадался он, что своим напором молоденькую козочку просто-напросто напугал, еще и Валера с неугомонным аппетитом, и желанием пристроиться к кащеевой бабе между ног. Давно Турбо слюни по весьма аппетитной фигуре пускал, как только первый раз рыжую в ДК увидел и решал, как бы к ней подрезать в обход старшего. Тому-то побоку, у него этих девок, как грязи, но Вахит только ухмыльнулся на его мысли и посоветовал внимательнее изучать человеческие эмоции — Кащею до осознания своей влюбленности в тот момент было, как до Шанхая раком, но вот реакция его организма и мозга подтверждала, что у их обладателя в крови уровень дофамина зашкаливал.       — Ты. — Девушка прикладывает уйму сил, чтобы не скривиться от отвращения. Когда-то идеально выстриженные, усы затерялись на фоне отросшей щетины, но до полноценной бороды еще далековато. Щеки и глаза впали от недоедания, горький солоноватый запах пота пробивался даже через стойкую оборону девичьих духов. — Ты чего здесь?       Нижний ряд зубов прикусывает губу, а глаза распахиваются еще больше, делая ее больше похожей на модную нынче американскую куклу. О этой Барбаре маленькая Регина только мечтала, с завистью поглядывая на богатенькую одноклассницу — дочку одного из именитых журналистов, что за бугор мотался каждые полгода, — у той их было штук пять, и все друг на друга не похожи. Замарашке Черновой разрешалось на них только смотреть; прикасаться, а порой даже и дышать, строго-настрого запрещалось этой противной высокомерной сучкой. Куклы вскоре сменились на кружевные фартучки, лёгонькие школьные сарафаны, белые с синеватым отливом гольфы и, всегда начищенные, лакированные туфли — Регина же за одиннадцать лет износила всего два черных шерстяных платья, уже не отстирывающийся фартук и грузные пошарпанные ботинки, подошва которых клеилась раз по десять за год.       Зато сейчас именно конопатая девчонка стала предметом сплетен и пересуд. Это у неё самые лучшие тряпки, это у неё всевозможная заграничная косметика, это у нее мужик, который за жалкие пару месяцев подмял под себя всю Казань, перечеркнув все устоявшиеся правила. За спиной все белой завистью изводятся, а в лицо медом тычут.       Он — отшитый с кровью чушпан.       Он — один из самых уважаемых людей города.       — Вов. Вов, я прочитала. — Бумажки, которые она поначалу хотела пожертвовать официантам, не сумевшим камин в большом зале ресторана разжечь, так вовремя оказались в кармане куртки, что оставалось посетовать на её удачливость. — Почему ты раньше не сказал? — Самой противно от играемой глупости, но такова жизнь. Где-то нужно проявить себя именно так, как от тебя и ждут. — Всё могло сложится по-другому.       Ни один мускул на мужском лице не дрогнул, неужто не поверил? Для большей правдоподобности, слезные железы расслабляются, выпуская из каналов скопившуюся жидкость — есть, все-таки, плюсы в её смазливо-беременном состоянии. Взгляд карих глаз тут же смягчается, в них уже проблескивает некое понимание ситуации. Мягкая ладонь прижимается к колючей щеке, а волосы на затылке шевелятся от ощущения злобного дикого взгляда. Ну, ничего, пусть Кащей выдержку тренирует, ему это полезно будет. Выдавливает из себя максимально добродушную улыбку, когда сухие потрескавшиеся губы оставляют долгий слюнявый поцелуй на тыльной стороне.       — Регин, я не хотел. — Душная качалка, мокрые болючие засосы на шее и полное ощущение неизбежности. — Прям помутнение рассудка какое-то. — В простонародье подобное шизофренией зовут, а если этот диагноз еще и на посттравматическое стрессовое расстройство наложить — вообще полная песня, еще и с двойным припевом в конце. — Я не хотел причинить тебе боль.       — Не нужно, Вов. — Бес шипит ей прямо в ухо, что и Вишневский, и Кащенко уже достаточно наслушались, успели несколько раз барабан на оружие перекрутить, и трижды траекторию одной-единственной пули рассчитать. — Просто пойдем отсюда. Переночуем у меня, Славы все равно до утра не будет. А когда он придет, мы уже будем далеко. Очень далеко, Вов. Только мы с тобой.       Адидас от такого напора весь краснеет, судорожно глазами по улице бегает, выискивая подвох. Ему не могло так повезти, не бывает в жизни такого счастья, коим горят девичьи глаза цвета пасмурного неба. Регина взмаливается, чтобы сейчас Слава сумел себя сдержать — резко поддается вперед, зажмурив глаза с такой силой, что накрашенные ресницы впились в кожу, отпечатывая короткие темные полосочки, и прижимается губами к адидасовой щеке. Мужа целовать в разы приятнее, даже если тот поленился жопу от кровати оторвать и побриться. Может, конечно, дело во вкладываемых чувствах: Слава шелестяще смеется, щекоча кожу на щеках, словно большой черный кот ластится и громко урчит, пуская мурашки по животу и спине; от Вовы же веет морозным холодом, как от, горячо любимого ею, кладбища.       Вот на такие странные метафоры её пробило, и, сука, как невовремя.       Мужская голова меняет траекторию и губы стыкуются друг с другом.       Всё, пизда рулю.       Чернова, что есть силы, отшатывается от Суворова, открывая двум товарищам полный доступ к мишени. Захотелось, чтобы Кащенко в это подобие человека весь магазин всадил, а она своими глазами увидела, как металл разрезает кожу, выпуская на свободу миллилитр крови за миллилитром. Отвращение, промелькнувшее на черновском лице, не укрылось от натренированного глаза.       Звук выстрела и грузное падение тяжелого тела асфальт.       Выдох, полный облегчения, срывается с губ — все закончилось.              Всё, мать его за ногу, закончилось!       Коленки простреливает болью от встречи с довольно твердой поверхностью бордюра, ладонь прижимается к вспыхнувшему лбу, а взгляд не отрывается от спешащей к ним фигуре. Кащей бы на бег перешел, но тогда вытянутая с пистолетом рука могла бы дрогнуть, а хер этого Адидаса знаешь, может, сейчас и вскочит.       — Отходи от него. — У авторитета голос осип от долгого молчания, подрагивает от напряжения и наполнен непонятным девушке разочарованием. — Отходи, блять, от него!       Регина громко и позорно взвизгивает, заставляя Кащея замереть, а Авраама выскочить из своего укрытия. Губам стало слишком мокро, во рту металлический привкус не пойми откуда появился, хотя сейчас она понимает откуда. Ей остается только мычать в плотно прижатую ко рту ладонь, приходится на носочки встать, чтобы позвоночник просто не переломился от прилагаемых Вовой усилий. Под челюсть упирается не пойми откуда взявшийся нос — кто из этих двоих, блять, бессмертный?! Кто промахнулся?! Кто ему в плечо попал?! Откуда Адидас силы взял так резво подскочить?!       Слишком много вопросов, на которые у неё нет ответов.       На славином лице отразилось около сотни разных эмоций, многие из них она вообще никогда до этого не видела и не знала, как трактовать. Она обещала, она поклялась ему не влезать ни в какие передряги, и все равно оказалась в самом эпицентре хуево срежиссированного спектакля. Куда ей с мужиками тягаться? Её дело сидеть на жопе ровно дома, борщи варить, детей воспитывать, а не в шпионку играться.       — Наебать меня решили. — Тупая боль прожигает мягкую плоть, она буквально ощущает, как лезвие понемногу погружается, вызывая не самые приятные ощущения. — Не получилось, да, Кащей?       — Фраер, ты девку-то отпусти, а то не по-мужски как-то, за бабой прятаться.       Вишневского не узнать: в отличии от замершего друга, одессит медленно и плавно приближался к афганцу и Кащенко, которая Регина — Слава-то в его помощи пока не нуждался. Весь собранный, так похожий на того самого Японца, явившегося несколькими часами ранее по зову потомка, с ядовито прищуренным взглядом и искривленными в насмешке губами.       — Не по-мужски, значит. — Слабенькая попытка вырваться встречается более напористым нажатием ножа. Адидас дышит тяжело, старательно уберегая раненное плечо от лишних движений, тянет тонкую фигуру, самодовольно оглядывая направленные на них пистолеты, прикрывается девчонкой, как живым щитом. Кажется, он начал понимать, отчего душманы не брезговали мирное население вперед себя пускать. Здесь либо ты, либо тебя.       — Я тебя из-под земли достану, Суворов. — С локтя вояка бьет по стеклу чьей-то припаркованной «Оки», явно присмотренной им заранее, на случай быстрого побега. — Ты будешь её ложками жрать. — Регина шипит разъяренной кошкой, когда её не прям уж по-джентельменски пихают себе на коленки, продолжая надавливать уже на кадык. — Ты все равно не сбежишь, Адидас. Ты от меня не сбежишь!       Потемневшим взглядом мужчина провожает улетающий свист колес, с громким рыком, полным боли и отчаяния, пинает ногой какую-то железяку, складывая её напополам. Запускает пальцы в отросшие кудри, накручивая пряди, и с силой оттягивает. Вишня только молча и хмуро наблюдает за казанским авторитетом, что от собственного бессилия раненной птицей в клетке бьётся. Авраам мог бы на секунду испытать вину за произошедшее, но он девицу волоком сюда не тащил, предупреждал, пора бы уже Регине к двадцати одному году понять, что за любые ошибки придется расплачиваться. Догонят они этого Адидаса, по морде настучат, но за это время девушка должна осознать, что жизнь наполнена далеко не радужными и светлыми лучами, иногда свое место на небе занимает и луна, отбрасывая на землю черные длинные тени. И вот тогда наступает время, когда приходится действовать вопреки. Кащей громко матерится, втыкая кулак в каменную стену, не отрываясь смотрит на рваные царапины, появившиеся на костяшках — давно он их не видел, с месяц точно.       Отчего-то под ребрами тянет, изнутри выдавливая плотный ком прямиком к горлу. Что-то в нем, определенно, сломалось, будто ему руку или ногу оторвали. Позорно признаться самому себе, что так и не сумел сдвинуть курок и на миллиметр, замешкался, поддавшись мимолетному порыву совести. И эта секунда обошлась ему слишком дорого. Они могут не догнать Суворова, афганец получил неплохую фору. Пока они найдут машину, пока поднимут весь состав их районной милиции, пока решат с какого направления поиск начинать…       Справа раздаются тихие шаги, а рядом на бордюр присаживается плотная огромная фигура. Славе даже взгляд от ладоней отрывать не нужно, чтобы узнать кого нелегкая принесла. Глупо надеяться, что Султан не стал свидетелем его очередного позора, Казах дал ему возможность самому закончить эту историю, а Кащей, в очередной раз, обосрался.       Лоб утыкается в широкое плечо, а мышцы каменеют, на кадык уже не просто давит, всю шею будто шипованным железным ошейником обхватили и тянули. Тянули так, что молекулы кислорода перестали попадать в кровь, выворачивая все внутренности наизнанку, буквально требуя наконец-то поддаться и переломиться. Султанова ладонь ложится на мальчишечью голову, притягивая неугомонного пацана поближе, слегка встряхивает мягкие волосы и улыбается одним уголком губ, зная, что Вишневский слишком занят осмотром славиной волги.       — Не дрейфь, улым. Мне из Казахстана конину шлют.       — Зачем? — Султан хмыкает с этого, потерявшегося в недрах куртки, голоса, а Славка старательно шмыгает отекшим носом потише.       — Эх ты, тьма лесная. Всмысле, «зачем»? Какая свадьба без бешбармака, шайтан? Я вам с принцессой такую вкуснятину забацаю. Это без смотрин, сватовства и выкупа обойтись можно, а без бешбармака никуда, улым. Ни-ку-да. А если ещё и казы-карта пришлют, қызым вообще из-за стола вставать откажется, пока все не съест!       С тихим хлопком, Зепюр возник на мужской спине, цепляясь когтями за ткань кащеева пиджака, лизнул открытый участок кожи на шее, зашипел раздраженно и лапу на макушку поверх казахской руки положил, изредка почесывая дурную голову…       «Десять»…       Щеку обжигает огнем, а давно позабывшая это говяное ощущение от чужих пиздюлей, Регина улетает куда-то в прострацию, сжимая звенящую голову двумя руками. Адидас извиняется, сыпет доводами, что она сама виновата — подставила его, еще и под пулю подвела, коза дранная. Он, так-то, её спас! Спас от домашнего тирана, бедняжка же окончательно обабилась, — Вова скользнул взглядом по сжавшейся девушке, — то, что она располнела, он заметил уже давно. Щеки еще больше припухли, а грудь можно было явно разглядеть под утепленной ветровкой. Во что Кащей превращает его Регинку?!       «Девять»…       Девушка глубоко дышит, давя в себе приступы подкатившей тошноты от слишком резких метаний автомобиля по дороге, голова гудит от удара, в горле давно встал слезливый комок, а руки мелко подрагивают от накатившей паники, а они продолжают пролетать улицы, несясь к выезду из города. Бесовщина мурлычет в груди, в попытках успокоить чернокнижницу, непроизвольно щелкает пастями, но не решается броситься на замолчавшего Суворова — энергию-то из девицы черпать придется, а вся эта чернуха может не хило вдарить по незащищенному плоду.       «Восемь»…       «Шавка, дышим глубоко, не переживаем, кудрявый уже на хвосте, подкинул я ему идейку, куда драпать надо» — Зепюрка не сводит глаз с Адидаса, хвостом нежно обвив тонкое регинино запястье и разместившись на ее коленках. Регина немигающе смотрит в грязное окно, наблюдая, как пятиэтажек становится всё меньше и вскоре они совсем исчезают, уступая место непроглядной лесополосе.       — Вова, отпусти меня и уезжай. Я никому не скажу, где ты. Забирай украшения — на первое время хватит.       — Ты так и не поняла? — Свист колёс сопровождается быстрой остановкой, приходится Регине в торпедо руками упереться, чтобы уберечь себя от неприятного столкновения с ее поверхностью. — Регинка, мне ты нужна. Я люблю тебя. И ты меня тоже, я же вижу. Не любила бы — не пришла.       «Семь»…       Адидас выскакивает из машины, прислушиваясь к тишине, кивает сам себе и уже дергает дверную ручку с её стороны, как бульдог, вцепляясь в женское предплечье. Это шанс! Парень скулит сдавленно, когда со всего размаху небольшой кулачок прилетает ему в лицо, острый каблук сапожка давит на стопу, скрытую только тканью кроссовок, а девушка уже срывается с места, убегая в сторону города. У нее есть шанс, у нее есть фора, может, те, кто успевал за ними и сейчас стоит только появится на горизонте у того же Вишни, чтобы этот кошмар закончился. Суворов что-то кричит вдалеке, а на глаза попадается автобусная остановка.       «Шесть»…       Дьявольщина плотной стеной вырастает перед своей подопечной, пока Регина жмется под лавкой, не обращая внимания, как пачкается светлая куртка, рвутся колготки, а юбка становится похожей больше на половую тряпку. Да насрать ей хотелось! Лишь бы побыстрее домой вернуться и истерить громко, прямо в кащеево плечо.       — Не трогай меня! — Взбешенный, Вова уже не стесняется, со всей силы вытаскивает ее за лодыжку, обдирая и открывшуюся кожу спины, и бедра, отвешивает смачную пощечину, думая, что тем самым в чувства ее приведет.       — Я беременная! Вова, не трогай!       «Пять»…       Вояка замирает, не веря, рассматривая бьющуюся в его хватке девчонку. Вот и причина ее сменившегося внешнего вида: и тут его Кащей обскакал, насмерть к себе чужую невесту привязал, подсадив под кожу ублюдошную заразу. Он, конечно, и не надеялся, что после Кащенко Регинка чистой останется, но, чтобы вот так вот, испорченная, еще и с выблядком. Он не против детей, сам мечтал, как свои маленькие копии будут по дому бегать, — да и накопленного опыта с Мараткой ему хватит на первое время, — но растить чужого ребенка? Нахуй надо.       — Мы решим, что с этим делать. — Девушка высоко взвизгивает, когда ее пытаются поднять с земли и снова в подогнанную тачку запихнуть, шипит, сопротивляется, пытаясь выиграть как можно больше времени. — Не велика проблема.       — Да, не велика. Не как у Вари, да? — Ей бы заткнуться и лишний раз не провоцировать, но Регине сейчас все море по колено, ей абсолютно побоку, что может непоправимое случится. Она готова в глотку Суворову вцепиться разъяренной псиной, и из стороны в сторону плоть острыми клыками рвать.       «Четыре»…       «Малыха, руки в ноги, сопли подтереть и валить!» — Зепюр на широкие плечи впрыгивает, впиваясь зубами в потную мужскую шею, отчего Суворова прошибает разрядами и буквально напополам сворачивает. Все внутренние органы в моменте заледенели, а ресницы инеем покрылись. «Сука, ведьма, блять». Из последних сил, он оборачивается, провожая взглядом опять сбегающую фигуру, только на этот раз окончательно сбегающую — на горизонте фары засветились, с каждой секундой они все ближе и ближе становились.       «Три»…       — Слава! — Кащей выскакивает с переднего сиденья вовремя затормозившего автомобиля, ставя галочку напротив рожи опять выловленного и отпизженного до полусмерти Турбо — не напиздел. Правда, до "Пановки" они не доехали, но тут, пожалуй, стоит саму конопатую благодарить за это стечение обстоятельств. Ему уже кристаллически похуй на размытый силуэт Суворова вдалеке, шаг на бег переходит от дикого желания прижать к себе рыжую девчонку и никогда больше не отпускать. Да хоть, блять, свяжет её, но никуда больше не отпустит.       Буквально сто метров — и она снова сможет зарыться пальцами в темные кудри, полной грудью вдохнуть аромат "Явы" и его одеколона, заменяя, буквально уничтожая со своей кожи, запах Суворова. Усталость бьёт по голове, заставляя немного замедлиться, но упорно переставлять ноги ему навстречу, только зюпкин визг, возникший в голове, заставляет мимолетно обернуться.       «Два»…       На плечи будто камень водрузили, но Адидас упорно позвоночник заставляет разогнуться и плечи распрямиться. Здесь, как на войне, а он хорошо усвоил, что мимолетная слабость способна жизни лишить. Надо же, какая драма, Кащей самолично по его душу пришел, наверняка Турбо наведенный. Сколько раз он уже обещал себе ни в чем Валере не доверять, нужно было просто использовать его и в жертву собственным интересам принести, а там уж выбивай, не выбивай, все равно он бы ничего не сказал, потому что не знал бы.       Вова руку вскидывает и максимально зрение напрягает, в отличие от бывшего друга, он на него никогда не жаловался, в Афгане инстинкт сам собой выработался — не думай, не бойся, просто на рефлексах действуй.       «Один»…       Десять метров.       Их разделяют ебаные десять метров — сделай пару шагов, руку протяни, и снова половинка паззла на свое место встанет, снова ниточка в ушко иголочки попадет, а он своими руками узелок завяжет, чтобы она никогда больше не выпала. Конопатая уже улыбается широко, а Слава ей такой же улыбкой отвечает — настоящей, солнечной, такой, что даже, потерянные десять лет назад с пришивом, ямочки на щеках проступают.       Выстрел.       Зрачок в болотных глазах резко расширился и так же резко сузился. На этот раз Авраам совершенно точно в цель попал, отправив Вовочку к праотцам — ну, туда ему и дорога, паскуде. Кащей самолично регининым бесам бутылку дорогущей водки поставит, чтобы вояке котелок пожарче организовали.       — Дурная, — мужское нос утыкается в пушистые волосы, руки сжимают тонкую талию в плотном кольце, а губы прижимаются ко лбу, к щекам, к губам, — Блять, конопатая, я тебя в церковь отведу, чтобы покрестили. Шизофрения твоя не справляется, вечно в неприятности попадаешь.       По коже огнем ударило, по пространству эхом вой пронесся, ему тут же ответили домашние псы из деревни неподалеку, с дерева стая воронов взлетела, а затем мужской громкий крик последовал, заставивший Авраама выскочить с водительского сиденья с пистолетом наготове…       Стоп, что?!       — Регин? — Подушечки пальцев приподнимают подбородок, заставляя зеленые глаза тут же по бледному лицу пробежаться. — Регина!       Вишня дергается к оседающему на асфальт другу, но за секунду его словно толкают обратно в кащееву «волгу» и одессит по газам даёт, ввязываясь в очередную погоню за ускользающим «окуньком», через пару поворотов догонит, не этому корыту с черным зверем тягаться. В голове даже мысли нет, что Кащенко один по середине лесополосы остается.       — Регин, ты чего?! — Слава слегка бьёт по пухлым щекам, в попытках в чувство рыжую привести, — Регин, давай. Хуевая шутка.       Сердце начинает стучать сильнее, а во рту пересыхает, когда руке, придерживающей девушку за лопатку, становится уж слишком тепло. И слишком мокро. Глаза щипать начинает, но Слава так и продолжает смотреть на собственную ладонь, которая окрасилась в алый цвет. У него даже нет сил пальцы к сонной артерии на тонкой шее прижать, страшно, блять. Как никогда раньше страшно ни бывало.       Женская грудь не вздымается, тишину не сотрясает прерывистое дыхание, только ветер шумит верхушками деревьев и издалека слышно гул двух моторов.       Он не врач.       Он не умеет делать абсолютно ничего, чтобы попытаться спасти девушку, как до этого спасла его она.       Он боится отпустить её, потому что вместе с ней уйдет и последняя надежда.       Он же уже привык к своей только устаканившейся жизни, в которой всё крутилось вокруг рыженькой конопатой девчонки.       Он не сможет без неё.       Веки, наконец-то, закрываются, насильно выдавливая из слизистой одну единственную скупую соленую слезу. Этого достаточно. Под ложечкой неприятно засосало, а в носу захлюпали сопли, по уже проложенной дорожке побежала еще одна, а затем еще, и еще, окончательно уничтожая Кащея изнутри.       А дальше только пустота…