Проклятие на удачу

      Кащей готов волком выть от созерцания носящихся туда-сюда продавщиц, уже в глазах троится от мельтешений и периодических взвизгиваний — Регина, по-видимому, решила подчистую опустошить его кошелек. Если это очередная попытка показать ему, что следует за любой крупной ссорой, то он все понял и больше так не будет.       Честное, блять, пионерское.       На самом деле, ему наплевать на количество купленных конопатой тряпок — он для этого в принципе и впахивает, как лошадь, — но вот подобных прогулок его щепетильное мужское достоинство больше не выдержит. Он уже после первого часа был готов кукухой отъехать, а когда женушка сменила третий магазин на четвертый, а потом — на пятый, авторитет уже начал жалеть, что его не пристрелили в «Снежинке».       Девушка пристально осматривает притащенные местными клушами вещи: так-то неплохо, но она совершенно точно не представляла себя одетой в настолько яркие цвета, как бы потом глаза себе не вырвать. А вот модный джинсовый сарафан ей очень даже понравился, однокурсницы слюнями захлебнутся, когда она на защиту в нем придёт. А если еще и потратить несколько часов, вываривая ярко-синюю джинсу — вообще будет песня. Достаточно широкий и прикрывающий колени, она сможет в нем все лето проходить, не обращая внимания на растущее пузо.       Ну вот.       Она уже думает, в чем ей будет удобно из стороны в сторону переваливаться, будто маятник.       Губы недовольно поджимаются, а сама она поворачивается к зеркалу боком, осматривая, пока еще плоский, живот: вообще не верится, что внутри преспокойно поселилась и развивается маленькая вша. В голове всплыло несколько абзацев из учебника — «к четвертой неделе плод может достигать размеров макового зерна».       Как-то не воодушевляет, если признаться самой себе.       Не верится до сих пор.       Плотная ткань поддается натяжению, подчеркивая плавные изгибы, пока еще худого, тела. Шмотка ее более чем устраивает — можно брать. Впервые в жизни Регина не оглядывается на стоимость, а выбирает то, что ей действительно понравилось, в конце концов, этого Слава долго и упорно добивался, таская её к одной прикормленной торговке и балуя походами в рестораны. Было некомфортно поначалу, но к хорошему быстро привыкаешь, вот и Чернова наконец-то привыкла к статусу девушки — а теперь уже и жены — уважаемого человека.       Ей бы еще что-то повседневное присмотреть — блузку какую и юбку, а еще джинсы, шорты, и парочку новых колгот, вдруг холодно станет, а она голыми ногами щеголяет. Неизвестно же, сколько они еще в Одессе пробудут, а ей уже порядком надоело в одной водолазке и в одних джинсах ходить. Когда до ушей доносится очередной тяжелый вздох, до краёв наполненный одним только разочарованием — на губах вырастает довольная ядовитая улыбочка. Кащенко уже весь исстрадался, подпирая плечом стенку примерочной с другой стороны, а она ведь его с собой не тащила, сам напросился, до сих пор опасаясь отпускать её одну.       Курица наседка, ей-Богу.       — Конопатая, ты можешь ускориться? Телеграф через пятнадцать минут на обед закрывается. — Слегка отодвинув ткань, служащую прикрытием для импровизированных примерочных, Слава тут же натыкается на игривый девичий взгляд. Регина, не стесняясь, позволяет тяжелой ткани грохнуться на пол, плавным движением разворачивается, довольно наблюдая за разрастающимся на глубине зеленых глаз пожаром. Он серьезно думал, что она только видимые другим шмотки выбирает? А как же потравить своего мужика довольно откровенными кружевами? Чтобы Регина и упустила возможность поиздеваться над авторитетом, загорающимся, словно спичка, от одного её томного взгляда? Даже сейчас Слава нервно сглатывает, тут же отшатываясь от примерочной под громкий смех конопатой и удивленный взгляд продавщицы.       Вот ведь, стерва.       — Я возьму сарафан и куртку. — «А еще те веревочки, которые даже трусами не назовешь», — она еще и не верила россказням Авраама, что в Одессе исключительно фарцовщики торгуют. Базыкина просто подохнет от счастья, когда она ей притаранит несколько комплектов.       Они же девочки, должны помогать друг другу во всяких делах… Главное, чтобы Кащенко свой нос не засунул, куда не надо, иначе Цыган расстроится, что ему первым не удалось оценить новую часть гардероба Базыкиной. А то они все в округе слепые и не видели томных Артемовых взглядов, бросаемых на сестрицу старшего. Даже Вадим имел прекрасное представление о душевных распрях друга, старался оградить Наташу от общества домбытовского и тому запрещал даже думать о блондинке, не то, что ходить с ней по улицам.       Тяжелая шторка отодвигается и по мужской щеке тут же прилетает взлетевшей рыжей косой. Регине совершенно точно начинает нравиться вся эта замужняя жизнь. Стоит только пальчиком тыкнуть на желаемое, как тотчас же это перекочует в её, тщательно намазанные кремом, ручки. Эх, почаще бы Слава косячил, больно хорошо он извиняется. Как бы в привычку не зашло скандалы закатывать.       Кащею ничего не остается, кроме как двинуться за тонкой фигурой, подвиливающей на каждом своем шаге округлыми бедрами — ей вот даже метла не нужна, без неё носится, как угорелая, — поудобнее перехватив несколько плотно завернутых свёртков и освобождая место для очередной порции обновок. Слава позволяет себе на мгновение залюбоваться сосредоточенным девичьим взглядом, с которым Регина следит за действиями кассирши — наворотит еще чего, она самолично им руки вырвет.       — Через два дня новый товар привезут. — Женщина лет тридцати поддается ближе к молодой девушке, слегка постукивая наклеенными пластиковыми ногтями по прилавку. — Прямо из Америки, если хотите, я отложу ваши размеры.       Мужчина искоса глянул на абсолютно не заинтересованную этим весьма заманчивым предложением девушку. И все-таки она не похожа ни на одну другую нормальную женщину: те бы уже скакали до потолка, умоляющим взглядом следуя за ним по пятам. А Регина, хоть и привыкла к общему кошельку, все равно нисколько не интересуется типичной бабской приблудой, скорее, для формальности заменяет изношенную одежду более модной, и пополняет редеющую косметичку.       Мечта, а не женщина.       — Если хочешь…       — Не хочу. — Девица вздернула подбородок, выхватывая из рук упакованные вещи и запихивая их под мышку. Кащей только пожимает плечами, на радость фарцовщицы выкладывает идеально гладкие купюры, которые тут же исчезают в глубоком вырезе кофточки.       Пока конопатая рассматривает какие-то овощи и фрукты на прилавках, мужчина следит за ней через двойное стекло телефонно-телеграфной станции. Вот прям затылок чешется от переживаний, неизвестно откуда родившихся. Пальцы который раз крутят выученные на зубок цифры, но долгие гудки только подкрепляют сомнения — мать, которой просто-напросто некуда ходить, кроме как до рынка, к телефону не подходит. Кулак врезается в деревяшку, заставляя задрожать хлипкие стекла и подпрыгнуть прикорнувшую телефонистку. Благо, та просто недовольно фыркнула, не решаясь наехать на посетителя — слишком уж недовольная рожа у мужчины.       После очередного сброса, Кащей набирает другой номер, прекрасно зная, что на этот раз трубку все-таки снимут.       — Ресторан «Ёлка», меня зовут Александр. Чем я могу вам помочь? — Знакомый шепелявый голос буквально вырисовывает образ его обладателя.       Хорошо все-таки Желтый своих пацанов вымуштровал, вопросов лишних не задают, работают добросовестно. Можно будет подумать и предложить Вадиму неплохое сотрудничество заключить: ресторан — это прекрасно, но простым людям не по карману; а вот в «Снежинку», даже после устроенной стрельбы, ходить не перестали. Как летний сезон откроется, так сразу и мамашки с детьми повалят мороженным баловаться, а ночью — папаши этих же семейств придут искать утешения с местными официантками. Прибыльно, однако.       — Саня. — Регина, что успела зайти в здание, чтобы укрыться от палящих лучей солнца, вопросительно изгибает бровь — матери же звонить собирался. — Сань, Султан на месте?       — Вячеслав Викторович, вы? — Кащей отворачивается от девушки, прикрываясь рукой, как будто она глухонемая. — Так вы же… Цыган сказал… — У пацана по ту сторону явно шестеренки в голове закрутились, совершенно не к месту. — Нет, Султан Алмазович уже второй день не приходит. Здесь этот ваш, Зима, вроде. Он за старшего.       А вот этот факт невольно выбивает почву из-под ног. Какого чёрта Вахит забыл в «Ёлке», когда он должен вовсю развесить уши подле Универсама? Что, блять, происходит, пока он тут задницу просиживает?       — Зови. — Славин взгляд затуманился, опять впал в задумчивое состояние. Казах не мог пустить на самотек открытый бизнес, не тогда, когда прибыль растет, будто на дрожжах, а контролировать её некому. Уже сейчас Слава понимает: ближайший поезд увезет его в Казань. И без того он проебал почти неделю — непозволительная роскошь при его статусе.       — У аппарата. — Универсамовский опять что-то жует. Было бы странно, если бы Зималетдинов не воспользовался сложившейся ситуацией и не принялся набивать бездонный желудок. Ему, естественно, не жалко, пусть, Кащей сам поначалу ахеревал с некоторых позиций их меню, а ведь пришлось все выучить и попробовать.       — Зима, какого хуя? — Гневное шипение заставляет пацана невольно выпрямиться и обвести взглядом огромный зал, в надежде, что старший сейчас из ниоткуда не выскочит. — Вы там оборзели все?!       — Кащей, погоди ты орать…       — О, блять, я еще не начинал! — Регине даже интересно, чем все это закончится и как лысый парень выкручиваться будет. Его счастье, что Кащенко далеко и, как доедет, к моменту встречи уже успокоится. Она его успокоит, исключительно в качестве благодарности за спасение её чести, напомнив муженьку, что именно Зима был рядом, когда все резко пошло по пизде. — Быстро и по существу выкладывай. Не дай Бог напиздишь!       — Та выкладывать нечего: после того, как Регину… Ну, ты понял. Меня отшили, точнее даже, я сам ушел, без крови. Пацаны наши недовольны, что Адидас съебался и все на Турбо легло. Говорят, что лучше бы с тобой были, чем не пойми как. Пока ко мне ходят, я им помогаю, чем могу. Марат, вроде, еще с Универсамом, но на сборы не ходит, в общак не сдает, все время в больничке со своей школьницей.       — В какой больнице? — Регина еще ближе поддается, просовываясь к нему в кабинку, шикая на зарождающееся возмущения со стороны мужчины.       — Так она это, сиганула с крыши что ли. — Внутри все похолодело, а рот некрасиво приоткрылся. Одно дело слышать, как молодые девочки с собой кончают от насмешек и беспрестанного свиста вслед, и совершенно другое, когда это происходит совсем рядом. Вот, руку протяни и по голове девочку с огромными глазами погладь. — Но все обошлось, вот Маратка там и пропадает.       — Суворов?       — Не высовывается. Правда, говорят, что они вчера с Цыганом в больничке попиздились, там еще мама твоя была. — Мужские глаза расширяются, а сердце пропускает несколько ударов. Сколько информации ему сейчас Вахит выкладывает, ровно столько же новых вопросов возникает: что забыл Адидас на нейтральной территории? Что там делала мать? Какого черта ему говорят об этом только сейчас и то, только тогда, когда он сам начал концы отыскивать?       — Где Султан? — В данный момент только босяк может лаконично дать все ответы. Ему теперь вообще не легче стало, наоборот, желудок стало сводить судорогами от непонимания. Зато, Регину словно обухом по голове ударило, чернокнижница замерла, невольно припоминая не голос ли свекрови её ночью разбудил. Со Славой она опасениями не поделилась, чтобы лишний раз не волновать попусту, но, вот сейчас, она даже рада, что не поддалась его уговорам. Лишь бы Зима не сказал чего лишнего, а то даже она Кащея удержать не сумеет.       — Так… — Снова тяжелый удар приходится по аппарату, вызывая у телефонистки недовольный взвизг. — Так… в больнице.       — Зима! — Принять мучительную смерть от старшего, пусть уже и бывшего, привлекало универсамовского гораздо меньше, чем от Казаха. Тот и смилостивиться может, а вот с Кащенко связываться — себе дороже.       — В больнице он, с мамой твоей. — Во рту пересохло, бросило в жар и, кажется, у него скакануло давление. Никак иначе он не может объяснить подкосившиеся колени и потяжелевшую голову. Все краски схлынули с лица и, не дослушав очередное объяснение Вахита, авторитет громыхает телефонной трубкой, оставляя её на законном месте.       — Слав. — Взмах руки заставляет слова встать в середине горла и Регине впервые становится действительно страшно за его состояние. Кащей имеет очень плохую привычку: сначала сотворит какую-нибудь хуйню в состоянии аффекта, а потом разгребает неделями. — Слав, может, все не так, как кажется.       — Иди домой. — Несколько монет со звоном падают перед, недовольной его поведением, телефонисткой, а мужчина уже выскакивает на улицу, явно собираясь драпать в сторону вокзала. Если она сейчас его отпустит, то, с большой долей вероятности, Слава через три дня будет в Казани, а Регина останется не у дел здесь.       Попытка схватить его за локоть не увенчалась успехом — слишком резко и сильно он выдернул руку, пуская по тонким девичьим пальцам простреливающую боль от необдуманного движения. Стиснув зубы, Регина второй раз хватает его за руку, ощущая, как затрещала ткань легкой рубашки, еще пара раз — и она ему рукав оторвет, безбожно испоганив тряпку.       — Регина, иди домой! — По ушам дает громким взбешенным голосом.       Крылья носа, с десяток раз сломанного в этой жизни, трепещут, от раздражения вздулись вены на шее, а в глазах — пустота и боль. Ей его не понять, как бы Регина ни старалась. Для мужчины мать — единственный человек, который не осудил бы его никогда и ни при каких обстоятельствах, что бы он ни натворил. Слава её любит, хоть и пытается показаться черствым сухарем, лишенным всяких чувств.       — Ты уезжаешь? — Глупый вопрос, приводящий Кащея буквально в бешенство. Только воспоминания о проведенных часах в больнице и нервозном состоянии удерживают от более громких высказываний. Почему она не может, как все нормальные бабы, заткнуться и только глазами своими оленьими хлопать? — Я с тобой.       — Что в моих словах тебе непонятно, а?! У меня нет никакого желания ходить и думать, что ты куда-то опять вляпаешься! — Несколько прохожих, уже не скрываясь, замерли, рассматривая назревающую между молодыми людьми ссору — будет, что вечером обсудить. Регина сдерживает в себе порыв хорошенько вдарить по щетинистой щеке, чтобы мужчину в чувства привести, слегка склоняет голову, рассматривая пробегающие нервные импульсы по его лицу.       Успокоительное ему начать подсыпать, что ли? А то, такими темпами, Кащенко и до тридцати не доживет — ебнет инсульт, и выноси потом за ним обгаженные тряпки, — не этого Чернова от раннего замужества хотела.       — Слава, прекрати. То, что регистраторша нам и в горе, и в радости не желала, не значит, что это обещание автоматически испаряется. И вообще, она мне свекровь, а свекрови заменяют матерей. Так что, иди-ка ты нахуй, я имею полное право ехать с тобой. Вот так вот.       Девчонка еще и язык ему показывает, откидывая на спину толстую косу. Намертво вцепляется в его ладонь, впиваясь довольно длинными ногтями в кожу и, чтобы в себя побыстрее пришел, тянет в сторону жилища Вишни.       Она уже говорила, что у них всё стабильно через задницу проходит, остаётся только Дьяволу молиться, чтобы проблемы перестали липнуть к ним, как мухи к мёду.       Зепюр раздосадовано бьёт когтями по вымощенному плиткой тротуару, оставляя после себя глубокие царапины, как вековое напоминание о бесовском присутствии. Демон особо никогда не пользовался способностями в будущее заглядывать и сейчас этого делать не собирался, хотя очень хотелось верную шавку предупредить о возможных напастях столь поспешного решения вернуться в родной город. Как будто между двух огней метается и не может решить, как поступить: у него ведь подопечных по пальцам одной руки пересчитать можно, как-то не воодушевляло его с челядью возиться, и, уж тем более, с пелёнок новых слуг воспитывать.       Но Регина — это про другое.       Он ведь сразу всё понял, когда на мелкую, орущую пиздюшку, свой взор обратил.       Много всего они прошли и столько еще пройдут, если силы позволят. Зепюр сам себе дал право считаться девчонке единственным близким (не совсем) человеком — он был свидетелем её малочисленных радостей и горя хлебнул наравне с ней. По своему старался заботиться и оберегать, с каждым годом все больше привязывался к рыжей конопатой чернокнижнице, прекрасно понимая, что откладывает на ней несмываемый отпечаток фирменной темной энергетики. Зло в душе маленькой ведьмочки прорастало с немыслимой скоростью, а окружение только добивало остатки светлого. У Регины не было варианта стать кем-то другим, а сама она даже не старалась.       Вековому демону нужно было непременно сбавить заведенные девушкой обороты, слишком уж лихо в последние годы та об погост колени ломала, все больше теряясь в собственном безумии. Нужен повод — он сам к нему пришел в лапы в лице кудрявого пьяницы одним вечером. Этого Кащея было не жалко, ну, не сложилось бы у них с девчонкой ничего — спился бы, скололся, нечисти вообще насрать, каким способом авторитет мир от своего присутствия избавил бы. Но от натренированного навыка просто так не открестишься, бес всего лишь усилил мужское внимание на конкретной девичьей фигуре, а с Региной и того проще — шутки, и намеки сделали свое дело.       Две диаметрально противоположные личности сошлись, казалось бы, выдохни Зепюр, отдохни на старости лет — так нет, блять.       Объявился усатый ишак, от которого бес открестился херову тучу лет назад. Кто бы мог подумать, что Казань — одна большая деревня, в которой все всё про друг друга знают и, тем более, могут оказаться друг к другу гораздо ближе, чем несколько случайных встреч на улице.       Ох, не на том Регина внимание акцентировала ночью, не на том…       … — Регина?       Наташа чуть было не роняет из рук бутылочки с разными жидкостями, во все глаза уставившись на, одиноко восседающую в сестринской, подругу. Глупо спрашивать, что она здесь делает — и без того всё понятно. Причина столь неожиданного появления рыжей лежит в палате, на втором этаже, накаченная всевозможными лекарствами.       — И тебе привет. — Базыкина моментально меняется в лице, принимая виноватый вид, будто это из-за неё всё случилось. — День прошел, число сменилось, нихуя не изменилось.       — Это уж точно.       Блондинка рассматривает откровенно уставшую и чуть загорелую Чернову, это ж в каких их местных деревушках кожа в таких количествах витамин Д поглощает? Девушкам явно есть, что обсудить и беседа совершенно точно растянется не на один час, но только после того, как из Натальи выпытают причину ухудшения состояния кащеевой матери.       Регина слушает молча, изредка кривясь от упоминания Суворова. Давно было нужно его прикопать недалеко от еще не осевшего холмика, что Чесноку могилой служил, порядком настоебал своей тупостью окружающих людей в неудобное положение вводить. И девушка бы дала Славе добро пулю афганцу в лоб всадить, не испытывая ни капли угрызения совести, если бы не одно «но».       Недостаточно Вовочка помучился, совсем не помучился: не испытал всего, что, с легкой руки, Кащею уготовил. Можно было бы рискнуть и снять полноценное ведьминское проклятье, однако, так не хочется отказывать себе в удовольствии созерцать плоды собственных трудов. Первую стадию его падения она наблюдала собственными глазами — Адидас любезно подставился, настреляв себе на полноценную десятилетку; на второй — все, с кем Суворов плечом к плечу чинил беспорядки и его мнимое правосудие — отвернулись, не забыв харкнуть в спину; а дальше — больше.       Вову ждет зеленый змей.       Вову ждут пожирающие изнутри болезни.       Вову ждет безумие.       И до-о-о-о-олгая жизнь, со всеми этими «подарочками» судьбы.       Просто убить его было бы делом пустяковым и скучным, а Регина любит развлечения. Особенно те, которые неизбежно ведут жертву к мучительной смерти. Даже бедняжка-Русташка отошла в мир иной более чем спокойно, помучившись какие-то жалкие несколько дней. Адидасу это не подходит — не удостоился, паскуда.       Абсолютно непроизвольно пальцы принимаются поглаживать джинсовую ткань в районе живота, а взгляд наполняется задумчивостью, что не укрывается от всевидящей Базыкиной. Что-то в поведении подруги изменилось, и она никак не могла понять, что именно.       — Это настоящая наглость, Регин. Почему его не арестуют?       Девушка тоже каждый день задает этот вопрос, но Слава все никак на него не хочет отвечать. Кащенко то ли грех на душу брать не хочет, то ли так и не осознает до конца, что его друг оказался заложником своих необъятных амбиций и зависти. На самом деле, жалко Суворова, точнее, его отца, на чьи плечи ляжет этот позор, и душу матери жалко, что даже на том свете слезы ручьём льёт.       — Убийца должен сидеть в тюрьме.       На губах вырастает горькая улыбка, Наташа в своих словах более чем права, а чернокнижница стала слишком сентиментальной. И это ей совершенно не нравится, в конце концов, она — почти дипломированный врач, профессия обязывает её иметь несгибаемый внутренний стержень. Регине людей резать, она еще не определилась, конечно, живых или мертвых, но сути дела это не меняет.       Шепотки за спиной раздражают до безумия, но девушка, отсчитывая в голове каждый шаг, пытается успокоить разбушевавшихся внутри демонов, направляясь прямиком в палату, отведенную свекрови. Муженька совершенно точно нужно искать именно там, он чуть ли не на бег сорвался, когда поезд привез их на вокзал. Султану нагрубил, в сердцах, обвиняя в случившемся, пришлось девушке за всплеск Славиных эмоций извиняться. Благо, Казах всё понимал и только потупил взгляд, слегка похлопал по плечу, обещая дождаться их в палате Айгуль. Такая странная заинтересованность состоянием абсолютно чужой девчонки наводила на несколько непонятные ей мысли, можно было подумать, что взрослый мужчина имеет абсолютно нездоровые планы…       Слюна попадает не в то горло, заставляя легкие непроизвольно сокращаться в попытках вытолкнуть инородную жидкость. Противно от этих мыслей стало — Султан совершенно точно преследует иные цели, как вообще этот бред просочился в голову?! Прям по губам себе надавать захотелось. Казах им дал возможность нормальной жизнью жить, ни в чем себе не отказывать, Славу вон воспитывает, а она позволяет подобным мыслям вообще зарождаться.       Дверь приоткрывается и сразу же на глаза попадается сгорбленная мужская фигура. Кащей будто постарел на десяток лет: наспех всунутый девушкой, халат весь измялся и свалился с плеч на пол, становясь больше похожим на половую тряпку; нога дрожала, сотрясая несколько стеклянных бутылочек на тумбочке и установленную рядом с кушеткой капельницу; а взгляд рассматривал лишенное красок морщинистое лицо. Единственное, что отличало Нину от трупа — тяжело вздымающаяся грудь.       — Я поговорила с кардиологом. — Маленькая ладошка ложится на широкое плечо, слегка сжимая в качестве мнимой поддержки, хотя ему это мало чем поможет. — Слав, нужно время. Она обязательно поправится, мы сделаем всё для этого.       Взгляд голубых глаз следит за мелькнувшей тенью. Зюпик, запрыгнув на кровать, лизнул кожу свободной руки — вторая отогревалась в широких сыновьих ладонях, — и задумчиво почесал когтями макушку. Дерьмовая ситуация, раз уж даже бес не может ей ничего конкретного сказать. Главное — скрыть этот факт от Кащея.       — Может, на мне порча, а? Или проклятье какое-то? — Чернокнижница напрягается, до крови прикусывая нижнюю губу. Ей не нравится ход мужских мыслей, не нужно искать магию там, где её нет и априори быть не может, лучше бы уж как раньше, не верил. Зепюр ей слово дал и силы оно по более любого человеческого имеет.       — Даже если бы были, я бы сняла. — Внешнюю кожу ладонь щекочет уже приличная щетина, когда Славина щека плотно прижимает её к плечу. Как бы Кащей не петушился, не задирал нос, он все еще человек, со своими страхами и муками совести. Не дай Бог, Нина умрет, он же и здесь отыщет свою вину. — Слав, ты с дороги, нужно отдохнуть.       Пушистые темные ресницы трепещут, пока веки раз за разом сжимаются. Навряд ли он сейчас послушает её совета, точнее, она уверена сотню процентов, что Кащенко вообще не послушает, тут же понесётся разбираться с накопившимися делами. И с одним, уже давно тянущимся, делом настала пора кончать.       Взгляд упирается в немытую поверхность стекла, бегает по распускающимся почкам деревьев и останавливается на топчущихся на карнизе воробьях. Регина бесспорно имеет на авторитета сильное влияние, даже гордится этим маленьким фактом, оттого чуть сильнее сжимает пальцами ткань мужской водолазки, пуская заждавшихся работенки бесов в тело.       Зепюр благосклонно кивает и сверкает алыми глазами, щелкая пастью.       Холодок пробегает вдоль позвоночника, отчего кожа становится гусиной. Приятная истома растекается по всему организму, подкармливая пробудившуюся силу, и подталкивая зародившийся план к свершению, только спичку поднеси — всё вспыхнет и сгорит до тла.       — Айгуль, мама, Вадим с Наташей. Сколько это будет продолжаться, Слав? Сколько еще человек должны пострадать? Тебе стоит только сказать, и Ильдар даст делу ход. Ты ждешь, когда он придет и просто-напросто убьёт тебя? Я не хочу так жить, я не хочу бояться за тебя.       — Давай в «Ёлку» заедем, надо глянуть, как дела идут. Пожрём заодно.       Регина тяжело вздыхает: если и удалось подтолкнуть Славу к каким-либо действиям, то он не подал особо виду. Как и всегда. Совершенно точно у Кащея желание желудок не твердой пищей набить, а залить его ядреным и сорокоградусным, на трезвую у него думы как-то слишком плачевно думались.       …Под весьма скептичным взглядом Славы, слегка удивленным — Насти и под звуки урчащего желудка, девушка уминала тарелку обычных крупно порезанных овощей. И все-таки, хорошие продукты Султан из Казахстана возит: вон, какие помидоры сладкие, а огурцы хрустящие, — официантка весьма удивилась просьбе бабы внезапно вернувшегося начальника, но тот только кивнул этому крайне странному требованию. Чернова терпеть не могла ярко пахнущие специи и более чем ненавидела нерафинированное масло, а тут уплетает за обе щеки, даже нос не морщит.       Чего-то подобного он ожидал, но не так сразу же!       Может, со временем. Месяцев через восемь-девять…       «Ты ждёшь, пока я подавлюсь и меня откачивать придётся?» — мужчина вздёргивает неясно плечами, за что тут же получает довольно ощутимый пинок под столом. Странно это всё так, «по-семейному». Взгляд непроизвольно мажет по руке, что вилку одними кончиками пальцев придерживала, вновь убеждаясь, что их брак — всего лишь фикция. Вместе с возвращением домой, вернулось и стойкое нежелание играть несвойственную ему роль.       Ну, какой из него отец…       В горле встаёт тяжелый ком прошлого. Не хотелось своего ребенка обрекать на подобие жизни, которой он скорее существовал: когда вместо «люблю» — «уйди с глаз моих долой, паршивец»; вместо похвалы за самую малую дурость — вечные упреки и тумаки; — по правде Слава просто-напросто боялся, что когда-то его ребенок, как и он сам, будет чуть ли не в голос радоваться отцовской смерти.       Мужчина, особо не скрываясь, разглядывает девчонку, жену, сам себя в голове поправляет. Да одуреть можно, чтобы он, Кащей, и со статусом холостяка расстался, этому даже Вишня не поверил пока паспорт не увидел. Но вот она, конопатая причина его головной боли, перед ним сидит, огурцами, смазанными вонючим маслом и щедро солью посыпанными, хрустит. Всё, что не делается, то к лучшему, — так вроде говорят.       Она даже внимание не обращает, когда Настя рядом с ним стопку ставит и графинчик от края стола отодвигает, уж не заболела ли часом блюстительница его трезвенности? Регина игнорирует столь пристальное внимание к её скромной персоне, а Кащей пользуясь этим особо и не скрывается. Как эта маленькая, хрупкая, ебаный в рот, женщина, сумела всего за несколько месяцев разрушить до основания его привычный жизненный уклад, и единолично отстроила новый?       Его семьей была улица, пацаны, что в рот заглядывали и боялись звук лишний издать.       Его семьей стала она, их пока еще нерожденный ребенок, и, епт твою мать, кот.       Поздравляю тебя, Кащей, теперь ты среднестатистический советский человек. Об этом же ты мечтал?       Наверное об этом.       Ключевое слово «наверное».       — Регин. — Девушка поднимает на него свой взгляд, а у Славы невольно уголки губ в улыбке дергаются. Она сейчас как никогда раньше похожа на рыжего хомяка, щеки её эти, к которым так и хочется кончиками пальцев прикоснуться, чтобы в полной мере ощутить мягкость бархатной кожи. — Я тут подумал, раз уж так получилось…       Он будто оправдывается, ну, серьезно.       Тонкая бровь изгибается, а мужчина нервно потирает вспотевшие ладони о ткань брюк. Вообще он не думал, что обычная формальность вызовет столько противоречивых эмоций, а Регина тут же меняется в лице, становясь больше похожей на восковую. Опять придумала себе что-то раньше времени, затягивает нервные струны попусту.       Столовые приборы опускаются в тарелку с таким звоном, что официантка моментально дергается в их сторону, только едва заметное движение кащеевой руки останавливает вездесущую Настю. Регина недовольно поджимает губы, эта шалашовка ей порядком надоела: крутиться все время вокруг её мужика, того гляди на всеобщее обозрение свое весьма нескромное хозяйство вывалит. Раздражает, бесит, автоматически попадает в список всех последующих жертв — если так будет продолжаться и дальше, через год изголодавшаяся по работе чернокнижница половину женского населения города выкосит за один только взгляд в сторону её мужа.       Мечты-мечты.       — Короче, конопатая… — девушка выжидающе опирает подбородок на подставленные руки, уже даже интересно, отчего на мужских щеках легкий румянец проступил неравномерными пятнами.       — Кащей, там алкашку привезли. — Внезапное и резкое появление одного ушлого черта, которого почему-то родители Маратом именовали, заставляет её невольно подпрыгнуть от неожиданности. С этими недоумкамизаикой остаться можно. — Султана нет, Зима не шарит, Саня занят, а мне не отдадут. Примешь?       На немой мужской вопрос девушку только разводит руками, она знала, с кем связывалась и в какой-то момент даже привыкла засыпать в кровати со Славой, а просыпаться без него, наоборот, конечно, тоже случалось, но первый вариант встречался гораздо чаще. Домой бы отправиться, но проводить её некому, а одной по ночи шляться Кащей не разрешит.       Просто удивительно, как она двадцать лет до этого жила?       Когда-нибудь они доживут до того дня, когда деньги будут сами материализоваться в кармане, а впахивать ишаками будут нанятые люди. Слава слишком уж задался этой целью, не желая больше заострять внимание на думах о том, насколько наполнен их холодильник и надолго ли этого хватит. Время бежит неумолимо быстро, страна меняется, заставляя людей подстраиваться под новые порядки. Они мелкие людишки, не имеющие ни статуса, ни власти за пределами своего окружения, но зато у них есть то, чего никогда не будет высших мира сего.       Огромное желание вырваться из нищеты и удручающего бытия.       Пока Кащей занимался тем, для чего он, по его мнению, сюда приехал, а по простому — работал, Регина подыхала от скуки. Первым делом был проинспектирован очень даже удобный диван в директорском кабинете, становилось ясно, отчего мужчина периодически здесь с ночевкой оставался. Если уж протянешь ноги на крайне удобной мебели, вставать, совершенно точно не захочется. Девушка продрыхла добрые три часа, периодически кутаясь в забытый славой старый плащ. Разбудили её громкие голоса и выкрики, кажется, Ёлка запустила свою подпольную ночную жизнь, да и на часах стрелка уже перевалила за полночь. Проклиная всех на свете, матерясь, и излучая волны одного сплошного негатива, она все-таки выползла из душной комнатки, рассматривая красными глазами наполненное людьми помещение. Благо её никто не замечает, посетители увлечены проёбыванием накоплений, работники — сбором этим накоплений.       От нечего делать, девушка уселась рядом с баром и развлекала себя редкими разговорами с уже известным ей Александром. Домбытовский явно был недоволен, что его какая-то пигалица отвлекать вздумала, но упорно сдерживался, напоминая себе, что за те деньги, которые ему Кащенко платит, он перед его бабой и спеть, и сплясать, и по канату пройтись должен. А тут какие-то разговоры.       Тьфу, мелочь.       Мельком рассказал о возвращении Желтого к делам, о состоянии избитого Цыгана, которого Наташа чуть ли не ржавыми гвоздями к больничной койке прибила, днями и ночами пропадая в самой дальней палате на втором этаже, иногда в гордом одиночестве, иногда в компании внезапно нагрянувшего Вадима: то книжку какую притащит, и голосом своим звенящую напряженную пустоту заполнит; то супом мужиков оголодавших мужиков накормит. Брат во время таких вот посиделок недовольно косился на своего уличного визави, фыркал брезгливо, не скупился на угрозы, обещая задумавшемуся другу завершить начатое Адидасом дело, а Цыган только демонстративно отворачивался, и бухтел, что попросит медсестер старшему успокоительного вколоть. Чтобы не трепал нервы ни себе, ни окружающим.       За один день тщательно выстроенный Суворовым план пошел псу под хвост. Ориентировки со скоростью света распространялись по городу, патрули успели заглянуть и на работу к весьма уважаемому Суворову старшему, и перевернуть вверх дном семейную квартиру, и устроить облаву на убежище Универсама. И без того не самая многочисленная группировка практически перестала существовать, остатки зашкерились в другом месте, о котором известно было только Кащею и Зиме. Но Слава пока еще излучал несвойственную ему доброту, вызывая у Ильдара нервные подергивания правого глаза.       А то, блять, губу раскатал.       Кащей не крыса, чтобы своих сдавать. Даже если те его со счетов сбросили.       Все развивалось так стремительно и гладко, что Регина уверенно ждала подвоха и морально к нему готовилась, желая, чтобы он наступил как можно раньше. Сюрпризы судьбы она не любит, слишком уж проблем от них много.       Бегая глазами по тёмному залу и гоняя между пальцами бумажную трубочку, девушка замечает все те же знакомые лица. Маратик все-таки расшиб лоб об пол и уговорил Казаха взять его хотя бы на испытательный срок, — интересно Слава хоть немного удивился появлению младшего Адидаса, или все-таки сам подумывал пристроить довольно смышленого паренька под свое крыло? — подросток все время норовил оттянуть давящий на кадык воротничок рубашки, от него волнами исходило неприкрытое напряжение, когда кто-то из гостей вскидывал рукой, желая повысить градус своего организма. Да уж, Кащенко хоть изначально умел с людьми общаться, а малолетнему пиздюку еще учиться и учиться. Авось из него что-то путное и выйдет.       За дальним столом, в еще более темном углу, огромную поляну накрыл Ташкент, мимолетно кивнувший Черновой в знак приветствия. Хадишевский о чем-то довольно тихо переговаривается с Кащеем, успевая при этом активно жестикулировать и не скупиться на комментарии. Слава, в своем походно-дорожном наряде, довольно сильно выбивается из общей обстановки, игнорирует её злобно-уставшие взгляды в их сторону, изредка кивает на выдаваемую Колей пулеметную очередь слов.       Внезапно становится некомфортно, будто на кожу вылили ведро сладкого мёда и присыпали сверху плотным слоем перьев. В районе пищевода зашевелились бесы, причиняя значительное неудобство и заставляя горло сокращаться в пред рвотных позывах. Отвыкнув от таких резких проявлений её личной особенности, и позабыв насколько болючими иногда могут быть простые порывы хозяина верную шавку защитить, Регина прикрывает глаза, старательно удерживая пол и потолок на своих законных местах. Но ощущение чужого взгляда прожигающего спину никуда не девается, наоборот только усиливается, заставляя Зепюра утробно зарычать и обнажить грязные острые клыки.       Кто там, блять, такой бессмертный?!       Регина оборачивается резко и быстро, чтобы у этого незадачливого шпиона не было шанса скрыться среди фигур посетителей казино. Прищуривается, уставляясь в такой же прищуренный злобный взгляд — это не её ночной кошмар, она не испытала ни капли страха или волнения, только желание вцепиться руками в глотку и медленно ломать один шейный позвонок за другим.       Турбо.       «Мой ты хороший. Солнышко, лучик, зайчик», — наспех подведенные ярким карандашом губы искривляются улыбкой, от созерцания которой даже нечисть криво перекрестилась и через левое плечо плюнула. Её личная галочка, которую так хочется увековечить на деревянном гнилом кресте. Если Вова должен жить и мучиться, то на Валере можно дать черной душе разгуляться. Кащей такую личность по любому уже заметил, а если нет — Маратик сто процентов донёс. Универсамовского нельзя выпускать из поля зрения, его ждет такое же судебное разбирательство, как и его прелюбимейшего Вовочку, разница только в итоговых годах заключения. Наверное, для Туркина это станет спасением его жалкой тушки, в противном случае звери растащат белые погрызанные кости по своим норам.       Пацан наглым образом голову к выходу склоняет и ухмыляется — ага, еще чего. Ему Гудвин смелости что ли отсыпал? Так, почему тогда мозгов у волшебника не попросил? Нужно чем-то кроме соломы голову забить.       Чертовщина периодически пофыркивает, но больше не причиняет чернокнижнице никаких неудобств, и в девушке пробуждается новая эмоция, — услышь её мысли сейчас Кащенко, его бы откачивать пришлось, — обычное женское любопытство требует все-таки поддаться этим странным намекам.       По старинке жопой рисковать, как-то быстро расхотелось, но и ко всему прочему прослыть стукачкой ей не улыбалось. Обернувшись к бармену и окликнув старого-нового знакомого, что моментально скосил глаза в указанную девушкой сторону, особо не стесняясь, попросила с ней до черного входа прогуляться. Как будто бы у Сани даже выбора не было: откажется — получит в ебало; согласится — все равно получит по роже, только уже за то, что не поставил вышестоящее руководство в известность. Регина на секунду ощутила себя в безопасности, не совсем же у Турбо инстинкт самосохранения отсутствует, максимально тупо вырывать её из-под конвоя домбытовского охранника. Валера же зубов своих не соберет, ей Богу, его найдут и живьём в бетон укатают.       — У тебя есть минута до того, как я позову Кащея. — Мужской взгляд презрительно скользит по ней снизу вверх, оставляя после себя маслянистые пятна, улыбается, очевидно, перепутав её с девками, которые на вот это подобие оскала ведутся и в трусы ссутся кипятком.       «Эх, Валера, Валера.» — Она его неделю не видела, но даже этого достаточно, чтобы заметить только-только пробивающиеся изменения в его физическом состоянии. Турбо довольно-таки серьезно отощал, килограмм на шесть-семь, кожа приобрела желтоватый оттенок, глаза впали, а белок покрылся сеточкой лопнувших капилляров. Даже Слава не выглядел настолько плохо, а ведь он употреблял довольно долго — года три, если верить его рассказам, — и хер вот знает, что позволило ему сохранить адекватный внешний облик: может продукт собственного изготовления, а может периодические отпуска от недельных марафонов. Валерка же буквально за месяц в ходячий труп превратился, где только столько бабла отрыл?       — Слышь, блять, тебе уши почистить?! — Регина шикает на взбрыкнувшего Шурку, в плечо ему вцепляется, и головой качает, чтобы не лез туда, куда его просят. Его задача молча стоять, и создавать видимость грозного охранника. Хотя он больше на павлина похож в своем рабочем обмундировании: длиноватые волосы, по модному назад какой-то жижей зализанные, сюртук парадно-выходной, и до блеска начищенные туфли, — вряд ли конечно удары от этого легче становятся, но выглядит весьма комично.       — Хлебало завали. — Попытка универсамовского огрызнуться выглядит скорее жалко, чем угрожающе, и выгнутая девичья бровь это только подтверждает. — Адидас просил передать.       А это уже интереснее.       Обычные тетрадные листки девушка берет нехотя, сжимая только двумя кончиками пальцев, будто какую-то мерзость. Шура за её спиной уже откровенно дичает и, словно бык, ноздри раздувает. Осталось только копытом по асфальту забить и задницу опоннента на рога насадить. Глаза цвета пасмурного неба исподлобья следят за едва заметными перемещениями универсамовского, а Валера либо слишком хорошо выполняет выданное ему поручение, либо в его голове уже запустились необратимые изменения: абсолютно отупевшим взглядом он смотрит, как девушка нарочито медленно разворачивает бумаги, заставляя его нервно сглатывать и заядлой периодичностью выдыхать, как бешеная псина.

«Нужно встретиться. Завтра около "Ёлки" в восемь».

      Даже не подписался, уважение так и хлещет из всех щелей. Не просит, требует и перед фактом ставит, в этом весь Адидас. А после небольшой записки несколько листов, исписанных корявым размашистым почерком, — кажется, будто Суворов прописи в начальной школе принципиально игнорировал, предпочитая из толстых тетрадок листы вырывать и кораблики из них делать, — Чернова хмурится, вглядываясь в даты.       Восемьдесят девятый.       Восемьдесят восьмой — январь, март, июнь, август…       Восемьдесят седьмой.       Шестой.       Пятый.       Это не просто написанные наспех предложения — это полноценные письма, которые, судя по всему, не дошли до своего адресата в назначенный срок, а решили огромной кучей свалиться на голову спустя годы. И в каждом Вова ей в любви признается, рассказывает, что снилась она ему, что только о ней думает и это помогает в горных степях храбро под пули бросаться. Клянется приехать, и для всех её своею сделать…       Подобное тронуть должно нежное девичье сердце, но Регина только сильнее раздражается и убеждается в том, что её ебать как отвело от этого психа. Это уже нездоровая маниакальная привязанность: Суворов вроде из лучших побуждений действует, но при этом силой её взять хочет, опустив при всех своих пацанах; вроде в любви уверяет, но выставляет её черствым сухарем и какой-то стервой, что игнорирует бедного юношу, потерявшего покой от своей сердечной привязанности. Всё до того приторно сладко, что у девушки голова закружилась а во рту карамельный привкус появился.       — Ша. Здрасте, я ваша тётя. — Испуганный взгляд отрывается от синей пасты и уставляется в насмешливые карие глаза.       Этого просто не может быть!       Регина жмурится и снова зенки распахивает, но Вишневский никуда испаряться не собирается, дарит сначала ей долгий многозначный взгляд, а потом Турбо изучать принимается. Встряхивает ладонью челку и распрямляет плечи, это мало чем ему помогает — казанские чисто генетически выше его наглой еврейской морды.       — Кто у нас тут такой нарядный, до чужих невест ходит, каракули любовные носит?       «Что ты нахер здесь забыл?!» — слюна встает в горле , когда слух улавливает громыхнувшую за спиной железную дверь, в нос бьет запахом славиного одеколона, и впервые в жизни чернокнижница готова положить руку на сердце и признаться — она не хочет оборачиваться. Потому что знает, что наткнется на спокойную, на первый взгляд, и готовую убивать, на второй, фигуру Кащея.       Она сейчас залетела во всех прямых и переносных смыслах. Стоит на улице одна с двумя непонятными пацанами, читает какие-то бумажки, когда надо было кинуть их Валере в лицо и посоветовать и на метр к ней не приближаться. Еще и размышляет о истинных намерениях Суворова на их диалог…       Лишь бы бесы смиловались над верной шавкой и организовали котелок попрохладнее.       О том, каким образом одессит телепортировался в Казань, и на кой черт он это сделал — никто девице не объяснит, не её собачье дело. Кащей одними глазами отправляет Шурку обратно на рабочее место, им лишних свидетелей не надо, и вдоволь наслаждается созерцанием последствий былых кропотливых трудов.       Красавчик Турбо, ничего не скажешь.       Чернова даже не успевает моргнуть, как Слава наглым образом выхватывает из её рук потрепанные временем и десятками перечиток листы, пробегается по строчкам, не особо вникая в суть — что он, вовиных пиздостраданий что ли никогда не слышал? — и концентрируется на самой свежей писюльке. Выдыхает сквозь плотно стиснутые зубы, комкая бумажку.       Вишня хмыкает, опуская крепкую ладонь на отощавшее плечо, сжимает так крепко, что пацана невольно к земле тянуть начинает, и внезапно в спину толкает. Кащей сверху вниз на Туркина смотрит и не понимает, отчего такой правильный из себя Валера решил свернуть на скользкую нездоровую дорожку. Спортсмен же, заучивший уличные понятия так, что его ночью подними и он тебе их подряд по важности расскажет. А тут… торчок…       Насмешка судьбы не иначе.       — Ну, чё, Валера. — Удивительно, что универсамовский до сих не взъерепенился. Чует, падла, что лучше язык свой прикусить, а то его отрежут безжалостно, и не нажалуешься ведь никому — против Кащея возраста не соберешь, он перестреляет всех, как собак. И выполз ведь из мусарника, чистенький, отглаженный, вот так посмотришь — чушпан чушпаном, а нутро все равно при виде автора сжимается. — Хочешь? — Губы обнажают задорную щербатую улыбку. Маленький сверток зажат между фалангами и приковывает к себе все валерино внимание. — Подарю, Турбо. Без-воз-мез-дно.       — Иди нахуй.       Кудрявый хмыкает, бросая взгляд на незаинтересованного этой всей разборкой Авраама. По всей видимости они забыли конопатую предупредить, что Вишня на неопределенный срок приедет казанских телок портить, да познакомиться хоть с дружескими делами. Но Вишневский внезапно за шиворот модной куртки хватается, одним движением поднимает пацана на ноги и от души заряжает кулаком поддых, выбивая болезненный скулеж вместе с воздухом.       Чтобы его вот так кто в Одессе нахуй послал, еще и при абсолютно незнакомых людях.       — Какие у вас тут люди невоспитанные, Кащей. — Мужчина губу нижнюю зубами закусывает, но широченная улыбка так с лица и не сходит, демонстрируя две глубокие ямочки на щеках. — Ну, шо ты дрожишь, как лист осиновый на берёзе.       По лицу Туркина прошлась волна судорог, но он упорно продолжал делать вид, что его мало интересует кащеево предложение — а у самого руки ходуном заходили и зрачок расширился непрозвоильно. Регина наблюдает за потемневшим славиным взглядом, за плавными движениями, с которым он подходит к универсамовскому, кладет руку на взмокшую от перенапряжения шею, и заглядывает в ярко-голубые мальчишечьи глаза.       Жалость.       Даже хлебнув дерьма, любезно угатованного ему бывшими товарищами, Кащей все равно испытывает к ним жалость. К каждому лично, в общей массе, не важно: это он выкрутиться, откупиться, и в любом случае выкарабкается из выротой под ним ямы, — а пацаны? У них нет для этого ни мозгов, ни таланта. Конопатой стоит только бумажку на стол майора положить, как Туркина упекут с клеймом насильника куда-нибудь в сторону Ветлуги, и это в лучшем случае, товарищей его бывших — за распространение, Пальто — за кражу.       И кто после всего этого в шоколаде останется?       Суворов, с приличной суммой уже обещанных ему сроков?       Или Кащей, который лишь по слухам черняшкой гасился, который только по словам Адидаса предал память о Тилькине, который с отшивом только выше взлетел, пока Универсам ебался с новым лидером?       Ответ ясен, как белый день.       — Ну, так что, Турбо? — Кадык нервно дергается, позволяя слюне протиснуться по пищеводу, а Кащенко дергает уголком губ, понимая, что еще более менее рабочий мозг уже свой выбор сделал, и давит на раздутое самомнение с огромной силой. По сути ему он нахер не сдался, но так хотелось Вовочке по ебалу щелкнуть: на, смотри, твои верные друзья готовы тебя за пару грамм порошка сдать.       — Расскажешь, как там у моего лучшего друга дела, да в гости проводишь?