Проклятие на удачу

      Мягкий, будто хорошенько взбитая перина, матрас прогибается под значительным мужским весом, пружины трещат, а спина уже предвкушает, как впервые за последний десяток лет займет горизонтальное положение на настоящей кровати. А то всё диваны и диваны, иногда вообще — жесткие половые доски, совсем уже позабылось, насколько шикарно дрыхнуть на законом положенном месте. Кащей, крепко стиснув зубы, переносит вес на руки, максимально аккуратно пробираясь на свой кусок пространства через спящую девушку.       Не дай Бог разбудит — она же его ёбнет, и вполне себе права будет.       Положа одну руку на сердце, а вторую на раскалывающуюся голову, Кащенко впервые честно может заявить — у него жутчайшее похмелье. И всё только потому, что Вишня в грудь себя упорно бил, доказывая, что их винный погреб не только самый старый в Одессе, но еще и самый литражный. Славе бы водки, ну или коньяка, на крайний случай, но точно не бабскую кислятину, от которой обязательно наутро зеленые круги перед глазами маячат. Но чтобы Вишневскому предложить за место семейного детища хлестать покупную спиртягу — смело можно себе гроб заказывать и местечко на местном прибрежном кладбище присматривать. От таких предложений щепетильное еврейское сердце кровью обливается и перестает отзываться на едва слышимые постукивания из кувшинов.       Еще никогда авторитет не вел себя настолько аккуратно: укладывается носом к стенке и блаженно прикрывает глаза, ощущая, как тонкое девичье тело, бурча о всяких тупых кудрявых алкашах, переворачивается и жмется к нему. Еще и длинную ногу закидывает, попадая коленкой аккурат в район живота — а заряди она чуть ниже, и его болезненный скулеж совершенно точно разбудил бы всю квартиру, — и давит на переполненный желудок.       Малая плата за трехдневное отсутствие.       Большая будет через пару часов, когда он соизволит появиться в поле зрения авраамовой матери. Тётя Тома молчать не станет — отхерачит мокрым полотенцем по щетинистой харе, — и самое поганое, что сие непотребство будет вполне заслуженным. Ладно бы Кащей единолично приехал, так он с собой женушку приволок, считай, семейный отдых, а он тут загулы устраивает, уподобляясь своему дружку. С Авраама-то спросу, как с козла молока, скорее Мишка, который почти на двадцать лет брата младше, невесту приведет.       Сухие губы прижимаются к горячему девичьему лбу, когда Регина таки переползает к нему на плечо, практически полностью переплетаясь конечностями. Внезапный прилив своеобразной нежности вызван все еще замутненным рассудком и состоявшимся разговором с Вишней. В принципе, их посиделки должны были обойтись одним вечером, если бы Кащей не заикнулся о своей конопатой проблеме.

— Шо ты…?! Как ты…?! Слава…?! — Кащей хмуро поглядывал на скачущего по комнате Авраама, а одессит пулеметной очередью выдавал из себя несвязные друг с другом слова. Внезапно молодой мужчина тормозит, чуть ли не снося со стола опустевшие графины и тарелки с закусками. — Так гулять надо!

— Что гулять?

— Свадьбу. — Непонятно откуда, в руках одессита появляются еще две новые бутылки и, по яркому янтарному цвету, универсамовский может предположить, что это чача.

Мама дорогая, дотащи его до дома.

      И как-то так плавно попойка перетекла на второй день, что ни один из них и не заметил даже, а третий появился в точности также — когда заплетающимся языком Слава выдал еще одну новость, только уже о пополнении. Вишневский здесь его особо не удивил, отреагировал в точности, как сам Кащей, разве что не отпускал никаких комментариев о рыжей девице — не знакомы они еще, да и друг может неправильный смысл в словах разглядеть, врежет еще ненароком, — праздник сменился похоронами.       В последний путь провожали яркую и красочную кащееву жизнь.       Пальцы зарываются в шелковистые волосы на макушке и слегка массируют кожу головы, пока зеленые глаза внимательно рассматривают каждый миллиметр девичьего лица: переносица вместе с щеками успели обгореть, и теперь сухая кожа местами потрескалась, и кусками отваливалась; на лбу рассыпались десятки конопушек; а рыжие пряди понемногу светлели, выгорая на солнце.       Ну, просто ангелок, с дьявольским хвостом под юбкой.       Регина забавно хмурится во сне, слегка поджимает тонкие губы бантиком и щекочет кожу груди горячим дыханием. Столько мыслей роится в кудрявой голове, но все они крутятся вокруг желания прижать к себе девушку покрепче и пустить ладони в свободном направлении её тела. Он уже и не помнит, когда в последний раз вот так просто лежал и слушал тихое размеренное посапывание, — даже будить Чернову не хочется — как начнет орать, все настроение испортит.       — Принеси воды. — Кащей вздрогнул от резко раздавшегося, в ночной темноте, голоса, а Регина даже глаз не открыла. — И что-нибудь поесть.       — Три часа ночи.       — И что? — Голубая радужка впитывает в себя лунный свет и начинает светиться изнутри, гипнотизируя, хотя, уместнее будет сказать, околдовывая. — Я же не спрашиваю, где ты шлялся. Поэтому пиздуй и принеси мне поесть!       Имей он желание спорить с ней — скандал бы совершенно точно разразился. Но, где-то на подкорке сознания, Слава все еще испытывал вину за брошенные в запале слова. Совесть, которая, оказывается, у него еще имелась, пусть и не в таких количествах, как у всех нормальных людей, изнутри скребла острыми когтями по внутренним органам, покусывала рёбра, и обжигала стенки желудка. Взрослый мужчина, а повел себя как зеленый пацанёнок, только оторвавшийся от материной сиськи.       — А волшебное слово? — Кащенко выжидающе выглядывает на неё из-под отросшей челки и не спешит подниматься с кровати. Внутри борются две личности: одна хочет, словно мартовский кот, ластиться под тонкой ладошкой, а вторая волком воет о так быстро уходящей свободной жизни. И хер знает, чьим уговорам поддаться, и как себя дальше вести.       Девушка цокает языком и уже опускает голые ступни на деревянные полы. Каков придурок, а. Явился, разбудил, перегарищем на неё дышит, еще и шутить над ней надумал. Чернокнижница пыхтит, словно очнувшийся от спячки ёжик, и нарочно пихает его пяткой в коленку, прикладывая немалые усилия, чтобы спихнуть грузное мужское тело на пол.       — Сиди уже. Вот так и заводи себе жену. — Слава вытягивается струной и, возвращая шейные позвонки на законное место, издает неизвестно откуда вырывающиеся звуки. — Думаешь, что тебе будут стакан с водой подносить, а оказывается, что это ты будешь по ночам носиться.       — Я тебе не псина, чтобы меня заводить. — Алые искорки мелькнули на дне девичьего взгляда. Как же хорошо было эти три дня, пока Кащей неизвестно где прохлаждался: никаких тебе двусмысленных взглядов, ни едких фраз — тишь, да благодать. Она успела даже до пляжа прогуляться в компании самой себя и скачущего по крышам Зепюра, и пришла к окончательному решению оставлять маленькую вшу, зародившуюся под кожей.       Чем она хуже той же Лидки? После смерти мужа, блондинка не особо долго горевала — как только дьявольщина жертву в лице славиной тётки приняла, так сразу и вернула женщине способность здраво мыслить, — а та, в свою очередь, сразу принялась разрушенную жизнь восстанавливать. Витю в детский сад пристроила, на работу устроилась, помощницей медсестры, в тот же садик, куда и сын пошел — не ахти какие деньги, но все равно. С голоду не пухнет, крыша над головой имеется, а там и, глядишь, мужика найдет, который мальца как своего примет, и, еще не прям-таки старую, женщину любить будет.       Чернова привыкла впахивать, ночами не высыпаясь и на выходные не уходя. А родит, так в графе «отец» прочерк поставит, еще и пособие получать будет, как мать-одиночка. Трудновато, конечно, но ей не привыкать в ужимках жить. А сейчас можно и годовалого ребенка в ясельную группу устроить, ну или, на крайний случай, Нину Кирилловну просить. Свекровь ей не откажет, по первому же звонку прискачет, чтобы в няньках посидеть.       А у Славы, рано или поздно, все равно интерес взыграет, захочет посмотреть на своего отрока. Мужики ведь полюбопытнее баб будут, да и языками чесать тоже горазды — кто-то скажет, что девчонку кащееву с дитём видел, так и разнесут по всей Казани, и тут затыкай, не затыкай, а все равно свои же коситься начнут, что бросил. Где это видано, чтобы пацан от ответственности бегал?       — Регин, а, Регин. — Крепкая хватка ложится на тоненькое запястье и мужчина её обратно на кровать тянет. — Ну, Регин.       — Если тебя били по голове, то это к хирургу. Ко мне только испустивших дух пускают. — На лице вырастает игривая щербатая улыбка, а Кащенко уже ручищами худую талию обвивает и прижимается губами к тонким ключицам, слегка прикусывая бледную кожу. Стоит только взгляд бросить на конопатую девчонку, как все внутри переворачивается, не считает он себя ревнивым человеком, скорее — жутким собственником. Всё, что попадает в его загребущие руки, навсегда останется при нём. — Ты считаешь, что можешь исчезнуть, не сказав ни слова, а потом вернуться и, как ни в чем не бывало, лезть ко мне?       Грудь тяжело вздымается, приходится прикусить изнутри щеки, чтобы продолжать выглядеть каменной скалой и не поддаваться на эти по-кошачьему горящие глаза. Она давно осознала, что мужчина истинный демон в человеческом обличие — сколько можно в шаге от смерти без боязни гулять? — только поэтому Зюпик в нем идеальную пару своей шавке углядел.       В этом весь Кащей: сначала боль причиняет, с каждым словом вгоняет иголки под ногти, голыми руками отрывает от сердца по кусочку и скармливает бездомным псам. Ломает, калечит, заставляет жить в ожидании страха. А потом, через какое-то время, снова поцелуями кожу осыпает, комплименты на ухо шепчет, подарками заваливает и сознание туманит, уверяя, что не просто любит, а способен мир к её ногам бросить. И способен ведь, Регина порой ощущала себя куклой в красивой коробке, где место её на полке, рядом с такими же игрушками.       — Слава. — Мужские пальцы забираются под спальную футболку, обводят каждый выступающий позвонок. Авторитет сильнее тянет несопротивляющееся тело на кровать, носом ведет вдоль тонкой шеи, за ухо, к судорожно бьющейся венке. Как давно он не вдыхал её запаха, всё время было некогда: сначала изматывающая работа; потом Вова, со своими замашками; Марат с проблемами, — а Регина была всегда где-то рядом, но, одновременно с тем, далеко. — Слава.       — Ну, что?       Ладошки упираются в широкие плечи и с силой отталкивают мужчину. Регина поджимает губы от недовольства, буквально ощущает, как взгляд начинает леденеть, а внутри разгорается, забытый за эти дни, бесовской огонь. Она не какая-нибудь девка из подворотни, с которой можно только трахнуться пару раз и выбросить на помойку за ненадобностью. Она за свои двадцать лет повидала то, чего другим и в страшном сне не приснится, она своими руками убивала и калечила, она сводила с люде​й с ума, и упивалась безнаказанностью. Чернова не хочет признавать этого, но пришла пора взрослеть. Гораздо проще переложить ответственность на кого-то другого — на бесовщину, на Кащея, чем взять судьбу в руки, начать думать своей головой и самостоятельно принимать решения в угоду себе. Порой будет тяжело, даже больно, как, например, сейчас.       — Я не имею права на первую брачную ночь? — Челюсти сжимаются, отчего скулы сводит судорогами. В мутных зеленых глазах бегают чертята, а на губах играет предвкушающая улыбка; но в груди, в районе сердца, разрастается черная дыра — до того обидно становится девушке от всего происходящего.       Дело даже не в том, как Слава преподносит свои мысли — проблема в его отношении. Когда для Регины это действительно серьезный шаг, новый жизненный этап — для Кащея это всего лишь шутка, которая затянулась. Новая роль мужа, отца — всё воспринимается, как игра. Но в их мире нет места откровенному ребячеству, не сейчас, когда от тебя зависит жизнь маленького человека. Кащенко ведь полностью, один-в-один, повторяет судьбу ненавистного папаши, при этом в грудь себя бьёт, что общего у них только фамилия и отражение в зеркале. Собери ты гордость в кулак, мужик ты, или девица краснощекая?! Для себя реши, нужна тебе семья или будешь дальше подстраиваться под ситуацию, словно маятник на ветру?       — Уходи. — Мужчина непонимающе взглянул на вполне себе серьезную чернокнижницу исподлобья. Регина, стоя в одной тонкой безразмерной футболке, освещаемая пробивающимися через занавески лунными лучами, похожа на русалку какую или на гоголевскую Панночку.       — Что? — Смешок срывается с губ, а тело-то леденеет. Кащей ощущает, как отнимаются пальцы на ногах и к горлу подкатывает плотный ком тошноты.       — Уходи.       — Конопатая…       — Я хочу, чтобы ты ушел! — Девичий голос набатом вдарил по ушам и ему остается только высматривать в её эмоциях шутку.       Ебаный рот.       Его Регина могла быть разной: и злой, и доброй, и страстной, и нежной, — она была живым воплощением обширности человеческих чувств. Не было и дня, чтобы девушка не отчебучила какой-то поебени, — чего только стоит её выходка на универсамовской коробке, — но сейчас её лицо выражает абсолютную пустоту и серьезность сказанных слов. В ней говорит обида, только, блять, на что?       Он, бывало, и дольше на работе пропадал, а тут каких-то три дня, еще и в компании старого друга. Или её никак не отпускает скандал в Казани? Так он действиями показал, что его мнение поменялось — забрал с собой в другой город, заставил себя забыть о беременности, борется с мыслями силком утащить её на аборт. Чего еще она от него хочет?!       «Это всё гормоны», — для наглядности Регина приподнимает руку, указывая пальцем на дверь. Она свой выбор сделала, теперь слово осталось за Славой. Так хотелось, чтобы он сейчас просто встал, подошел, блять, и заверил — всё у них будет хорошо. Что это только временные трудности, с которыми сталкивается каждый.       И авторитет поднимается.       Одаривает её тяжелым взглядом, а Регина ощущает, как в уголках глаз скапливаются слёзы. Не невольно, не от плаксивости, чисто из холодной расчетливости — знает же, что Кащей, при всей своей маскулинности, терпеть не может плачущих женщин. Потому что понятия не имеет, что с ними делать и как успокаивать. Его совесть будет пожирать, если он сейчас уйдет. Маленькая кащеева слабость, превратившаяся в плотный канат, за который хитрая девушка может беспрестанно тянуть, будто хозяин строптивую собаку. Неправильно, наверное, так к своему мужчине относится, но старая поговорка, проверенная временем, действует на все сто процентов: «Мужчина — голова, а женщина — шея: куда шея повернется, туда голова смотреть и станет». Даже если он все-таки переступит этот проклятый порог и отправится ночевать на уличной лавочке или, на крайний случай, потеснит своего собутыльника, война, которую ведёт Регина со славиным эгоизмом, останется за ней.       — Ты вот прям хорошо сейчас подумала? — Морщина, давно нашедшая свое законное место между широких бровей, становится глубже и длиннее. Практически полностью рассекает лоб напополам, добавляя внешнему виду мужчины еще парочку лет сверху от настоящего возраста. Белены, что ли, девица объелась?       Злость волной проходится по телу, заставляя кулаки невольно сжаться, еще немного — и сознанием завладеет бешенство, которое он контролировать не сможет.       За что ему всё это говно?       Он много дерьма в жизни наворотил и еще сколько натворит, но жизнь его решила наказать самым коварным способом: подарить надежду на лучшее будущее, а потом забрать её руками этой самой надежды. Он либо отступит и позволит Регине вить из него верёвки, либо же уйдёт, как, опять же, хочет того Регина. Такой себе выбор, он бы даже сказал, «иллюзия».       Пойдешь направо — утопнешь, пойдешь налево — сгоришь, прямо — тоже смерть свою отыщешь.       — Хорошо подумала. — Девушка отходит к окну, освобождая проход. Поддается необъяснимому порыву, сминая пальцами ткань футболки на животе. Завтра же, первым поездом, она уедет обратно домой и навсегда вычеркнет эту историю из своей памяти — по дергающемуся нерву на славиной щеке видно, что в кудрявой голове идет непростой мыслительный процесс.       Внезапно, воздух сотрясается от низкого шелестящего смеха. Мужчина качает головой и старательно давит в себе громкий хохот, только плечи содрогаются от нервных попыток вздохнуть. Он грешил на прошлые ночи, что казались несусветным бредом, но сегодняшняя совершенно точно займет главенствующую строчку.       — Почему ты такая дура? — На предплечье ложится крепкая хватка и её с силой разворачивают, чтобы лицом к лицу стояла. Но Регина ни капли страха не испытывает, всматривается прямо в глаза, не отводя взгляда. Подушечки пальцев ложатся на напряженную скулу, едва потирая мягкую кожу. Опять пытается вывернуть всё наизнанку, чтобы хоть на мгновение выбить из её головы неподходящую, под его мнение, мысль. — Чего ты добиваешься? Я смирился с женитьбой, даже благодарен тебе за этот шаг. Смирился с тем, что ты и ребенка решила оставить, не послушав мое мнение, — голова дергается, но хватка переходит уже на шею, не позволяя отстранится. — И все равно сделал недостаточно, чтобы ты уже простила мне какие-то там слова?       — Ты меня шлюхой выставил и только что дурой назвал.       — Я был… — Тонкая бровь выгибается в ожидании, а Слава от досады прикусывает кончик языка. Видит же, что у Черновой сейчас вместо мозгов кашица, которую взрывной характер и острое словцо только приправляют солью. — Блять, я был неправ. Я не должен был все это говорить.       Чернова позволяет себе едва заметно приподнять уголок губ. И кто сказал, что вот такие женские истерики не идут мужикам на пользу? Вон, какую умилительную моську невольно состроил, наверняка ведь запомнит сегодняшний спектакль.       — Регин, давай закроем эту тему раз и навсегда. — Тяжесть широких ладоней ложится на худенькие плечи, притягивая к себе девичье тело.       Выдох, полный облегчения, срывается с губ, когда вокруг торса обвиваются регинины руки — на сегодня дракон успокоен и введен в спячку. Только вот вопрос: надолго ли?       Чернова прячет довольную ухмылку ему в хлопковую рубашку. Экзекуция откладывается, говнястый приворот отменяется. Зепюр, наблюдавший за всей этой сценой со стороны и до сих пор молчавший, недовольно рыкнул и поскребся когтями о повидавший виды потолок. Открутить бы шавке её лисий хвост — да отвечать за неё перед Дьяволом нет охоты; и без того обязан был отречься от обрюхаченной девчонки. Только блядская привязанность к рыжеволосой чертовке, что на глазах его выросла, не позволяла оставить эту полоумную без невидимой защиты.       Правильно её Кащей дурой назвал. Сидела бы, тише воды, ниже травы, и даже носу не казала — нет, она всё выебывается, в какие-то игрища играет. Стоят они друг друга, оба хороши, ничего не скажешь.       — Иногда нужно просто попросить прощения. — Осталось только закрепить устную часть практической.       Пораскинув мыслями, Регина аккуратно пускает руки под рубашку, ощущая, как он резко вздрогнул и как громко проглотил скопившуюся слюну. Несколько месяцев назад, когда они уже находились в подобной ситуации, только в её квартире и на её диване, после кащеевой выходки на чердаке, Регина позволила ему не утруждать себя, и не выдавливать нормальное человеческое «извини». Но это было давно, Слава уже не с улицей, а все также увиливает от одного слова. Она, конечно, не задумывала ничего такого, просто ситуация подвернулась, но сегодня Кащенко не отвертится — девица продавит.       — Я думал, мы закончили. — Острые ноготки оставляют на лопатках яркие красные полосы, заставляя коленки дрожать, а разум туманиться. Одно присутствие Регины ближе, чем пара метров, превращают его в ненасытного зверя, который раз за разом хочет завладеть тем, что ему принадлежит по праву. А сейчас получается, что его вначале грубо продинамили, устроили хорошую взбучку, ткнув носом в лужу, как нашкодившего котёнка, а теперь вот снова приманивают, чтобы почесать за ухом.       Пальцы зарываются в мягкие кудри на затылке — пожалуй, Славе можно еще немного патлатым походить, чтобы потом можно было какую новомодную стрижку зафигачить. Самолюбие тешат играющие на скулах желваки и едва заметные подергивания носом. Чернова привстает на носочках, позволяя его рукам съехать на талию и найти своё пристанище на законном месте, оказывается нос к носу и едва заметно цепляет его самым кончиком.       — Я жду.       Вот так посмотришь на девушку и без раздумий назовешь её настоящей ведьмой. Не той, о которой в страшных сказках говорят и дети в лагерях друг друга пугают, а той, которой все писатели вдохновляются. Кащей уже даже не уверен, что не попал под влияние этих её колдовских чар — пусть он и отрицает их как таковое явление, списывая всё на случайность и стечение обстоятельств. Взгляд голубых глаз способен камень расплавить, что уж говорить о нём?       Поганое ощущение.       Будто марионетка в руках искусного кукловода.       Регина лукаво улыбается, поддается всего на миллиметр, а для авторитета это словно спусковой крючок. Передние зубы сталкиваются, отдавая тянущей болью по всей челюсти. Она даже пискнуть не успевает, как ребра сдавливает тисками, ранки на мягких губах пощипывает от того, насколько сильно мужчина их своими сминает, с напором. Кащей прям-таки с цепи сорвался: в тонкую шею пальцами вцепился, не позволяя отстраниться и прервать их обжимания; вторую руку на копчик опустил, прижимая к себе так сильно, что девушка во всех мельчайших подробностях ощущает, насколько он сейчас её хочет.       — Я. Жду.       Сдавленный, полный раздражения, рык вырывается из глубины груди и, совсем уж не по-джентельменски, Кащей отшвыривает девичье тело на кровать. Придется потом поразмыслить, как себя вести в таких ситуациях — любое, даже весьма пикантное, проявление силы может навредить девушке.       Регина сдавленно ойкнула, когда сверху придавило весьма значительным мужским весом — этакая семейная жизнь явно им обоим пошла на пользу — обжигающие метки одна за другой расцветали на чуть загоревшей коже: на ключицах, под ушком, на груди. Слава не пропускал ни миллиметра, дорвался все-таки до желаемого, без какого-либо стеснения запустил руки под футболку, утягивая ткань наверх.       — Я не шучу. — Сколько сил приходится прикладывать, чтобы продолжать противостоять всем этим настырным ласкам! Живот покрылся гусиной кожей, легкие порывы ветра, проникающие в комнату через распахнутую форточку, щекотали оголенное тело и заставляли мышцы сводиться в предвкушающих судорогах. Каждый вдох обжигает легкие смесью самых разных ароматов — от Кащея едва заметно тянет табачным дымом, сладким виноградом и его собственным запахом. Горьким, из-за въевшегося под кожу одеколона, солоноватым, от выступившей испарины, и терпким от возбуждения.       На живот ложится тяжесть шершавой ладони, и большой палец едва заметно обводит аккуратный пупок. Регине только и остается, что до крови прикусить нижнюю губу, и зажмурить с силой глаза. Стены здесь тонкие, даже тоньше, чем в их общаге, любой шепот сразу будет услышан обитателями дома — и в том, что Авраам, живущий в комнате напротив, слышал каждое слово очередной их перепалки, чернокнижница даже не сомневается, — а уж стоны, полные удовольствия, совершенно точно долетят до человеческий ушей. Мягкая грудь ложится приятной тяжестью в руку и очередной укол сладкой истомы превращается в полноценное беспрестанное покалывание. Чернова завозилась, предпринимая попытку закинуть одну из ног на мужское бедро, но тут же взвизгнула, ощутив, как зубы прикусили чувствительную горошину соска.       Пальцы тянут пряди темных волос, вынуждая мужчину прекратить откровенное, пусть и приятное, издевательство. Зеленые глаза до того ярко поблескивают в ночной темноте, что хочется полностью в них раствориться. Кащей ухмыляется лукаво, ведя рукой по лишенной возможности двигаться ноге, едва заметно щекочет коленную чашечку и останавливается, когда пальцы касаются ткани нижнего белья. Ему совершенно точно стоит следить за тем, что он говорит. Одно дело, если конопатая обидится, как сейчас, другое — она же, блять, полностью его манеру речи копирует и уже не фильтрует, к кому подобным образом обращается. Слышал он от Вишни, как девчонка на рынке хуями торгаша покрыла, когда тот рискнул обсчитать рыжую покупательницу.       — Ой, блять, Кащенко, ты невыносимая.       Девичьи глаза распахиваются, а Слава снова припадает к манящей шее, прокладывая дорожку мокрых поцелуев к аккуратному ушку со свисающей сережкой. Регина дрожит, будто осиновый лист на ветру, ерзает из стороны в сторону, пока авторитет поглаживает кромку белья, совершенно точно передвигаясь к концентрации женского возбуждения. Теплый поток воздуха щекочет мочку уха и тело полностью покрывается мурашками. Каждое место, к которому Слава прикасается губами, начинает гореть, там расцветают едва заметные кровоподтеки, он буквально разрисовывает её разными узорами, не пропускает ни единой родинки, ни самого маленького шрамика, коих, оказывается, слишком много. Особенно в районе запястий — он не знает точно, сколько лет конопатая самоубиванием занималась, но за неполные пять месяцев он десяток раз точно насчитал. Самолично потом бинты накладывал, пока чернокнижница в беспамятстве после очередного ритуала прибывала.       Хорошо, что она сейчас эту парашу отложила в долгий ящик.       Губы прижимаются к тазовым косточкам — Регина наконец-то стала похожа на нормальную девушку, а не на ходячее последствие Освенцима. Нет, у него, конечно, не было никаких претензий, но ебаный рот! Какой глаз не зацепится за приятную полноту линий женского тела или случайно не упадет в весьма скромное декольте? — дальше уже воображение само все нарисует. А еще щеки эти, покрытые красной краской смущения или гнева.       Слишком затерявшись в своих мечтах, Кащей невольно вздрагивает от тихого стона, который он, прижатой к бархатному животу щекой, во всей красе ощутил. Слава ведь не идиот, пусть не сразу, но догадался, чего Чернова добивалась. Особенно, когда она зациклилась на этом «извини».       Маленькая интриганка.       Капелька пота стекает с виска, становится слишком жарко, уже даже невыносимо. Кажется, что кости изнутри плавиться начнут, а каждая клеточка организма превратилась в один сплошной оголенный нерв. Малейшее прикосновение, и она рассыплется от переизбытка ощущений. Регина даже не помнит момента, в который последняя часть одежды покидает тело, а мужчина наглым образом толкает коленку в сторону. Тазовые кости простреливает болью — Слава, видимо, позабыл, что у неё никакого спортивного, даже, на крайний случай, танцевального прошлого не имелось, — когда мужская рука настойчиво отодвигает бедро еще дальше. Девушка не успевает соображать, что происходит вокруг, только судорожно сжимает взмокшими ладошками простынь и концентрируется на боли в прокушенной губе, стараясь не издать ни звука.       Не дай Боже Миша спустится на кухню воды попить, она же со стыда сгорит, когда придется в глаза его матери посмотреть. Отчасти, именно этот маленький сорванец положил на чашу весов недостающую гирю и окончательно заставил чернокнижницу принять свое положение. Тётя Тома долго извинялась, когда, несколько дней назад, пришлось внезапно на работу бежать, а болеющего сына она могла доверить либо соседке, — которая явно недолюбливала всех мальчуганов с фамилией «Вишневский» за побитые окна и потопленных котят, — либо внезапно возникшей славиной девчонке, которая, к тому же, медиком оказалась. Ну и что, что патологоанатом, наоборот, даже лучше: человеческий мир, так сказать, изнутри изучила.       Был еще, конечно, Авраам, но тот вместе с Кащенко испарился и на три амбарных замка закрылся на соседней улице, где у них небольшой сарайчик был. А под сарайчиком — подвал, ну, а в подвале, естественно, вино домашнее.       Мойша, глядя матери в глаза своими огромными карими омутами, честно пообещал Регину слушаться, на что рыжеволосая только закатила глаза: да у мальчугана на лице написано, что на хую он вертел новую няньку. Первый час ребенок и взрослая, как она сама считала, девушка провели в словесных баталиях по поводу полезности манной каши; второй час Регина безуспешно пичкала малолетнего одессита лекарствами, а третий, четвертый и пятый — носилась по близлежащим улицам, разыскивая сбежавшего сучоныша. Ею тогда настоящая паника овладела: город незнакомый, криминальный, а если увезли чужого ребенка и уже на органы распотрошили?! Мало, что ли, в стране отморозков? И ладно она — Чернова хоть с трупов органы воровала, — есть же еще всякие маньяки.       Вон, в Ростове, сколько детей пропало, даже до них люди всякие страшилки о выколотых глазах и отрезанных половых органах донесли.       Когда до прихода матери семейства оставалось всего каких-то жалких десять минут, входная дверь хлопнула, заставив уже проплакавшуюся от собственной тупости Регину подскочить. Мишка, как ни в чем не бывало, сунул кудрявую голову в дверной проход, оценил обстановку и нагло заявил, что хочет жрать.       Весьма сомнительный пример материнства, но тот благодарный взгляд детских глаз запомнился ярче всего, когда на логичный вопрос — не натворил ли чего её шельман, пока её не было? — чернокнижница ответила, что всё у них было прекрасно. Между чернокнижницей и младшим Вишневским был заключен мирный договор, а ночью, перепутав комнаты и напугав Чернову до усрачки своим внезапным появлением, заспанный Мойша напросился к ней под бок. Страшно, видите ли, ему одному у Авраама, а с мамой спать он уже взрослый. Пришлось затолкать в задницу свой пониженный уровень тактильной близости, натянуть понимающую мягкую улыбку и терпеть периодические пинки по ребрам.       Регина пришла в себя, когда прерывистое пламенное дыхание коснулось икры. Она что-то буркнула и хотела было выдернуть конечность из цепкого захвата, но Слава только сильнее стиснул пальцами лодыжку, не позволяя отрывать себя от важных дел. Губы оставили легкий поцелуй на коленке и еще один чуть выше, и еще, и еще. Мужчина двигался медленно и буквально сантиметр за сантиметром, пока нос не коснулся бедра. У девушки аж дыхание перехватило, она мало что могла разглядеть в темноте, но лунные лучи отбрасывали длинные светлые блики, позволяющие рассмотреть только очертания мощного тела.       — Слава?       Девушка, конечно, догадывалась к чему всё идёт, но брови все равно на лоб полезли от дальнейших действий. Кащей, — мать его за ногу, Кащей! — исподлобья бросил взгляд на притихшую конопатую, ухмыльнулся только одному ему известным мыслям и слегка потерся носом о нежную кожу внутренней стороны бедра. В конце-концов, она его жена, а он давно-о-о не с улицей. Да и не будет его благоговейная языком трепаться, не в этой ситуации.       Верил бы — перекрестился.       Дрожь пробегает по всему телу, воздух пробивается сквозь зубы, когда за одно кащеево движение Регина съезжает ниже, практически упираясь промежностью ему в предплечье, а мужчина щекочет, только пробившейся, щетиной кожу нижней части живота. К лицу приливает краска, а рука тянется, чтобы подтянуть его повыше, но Слава дергает головой, скидывая с макушки аккуратную ладонь. Она до конца не понимает, зачем Кащей все это делает, но и останавливать его на самом деле не хочется. Просто любопытно — насколько далеко авторитет позволит зайти своему раздутому эго?       Голова откидывается на подушку, а все внутренние органы завязываются в крепкий узел, как только мужские длинные пальцы невесомо проводят по влажным складкам, язык в точности повторяет это движение, оставляя на коже мокрую дорожку. Мысли превращаются в кашицу, когда, раз за разом, Слава повторяет свои действия.       «Это же вроде не в их правилах», — задумывал ли мужчина или это получилось совершенно случайно, но кончик его языка с точностью снайпера попадает по небольшому участку, где собралось все женское естество. Сдавленный скулеж вырывается из горла, тонет в подушке, а Кащею приходится упереться рукой в дернувшееся бедро, в противном случае, она запросто оглушила бы его.       Решив окончательно отправить девчонку в нокаут, он спустился еще ниже и еще раз прошелся языком по мокрой коже. Вообще, за подобное он, в своё время, одного бывшего товарища до больнички отпинал, но время идет, люди и окружение меняются, пора бы и ему кардинально сменить взгляды. Почему бы не начать, например, с его же постели?       … — Что это было? — Регина пытается сдуть со лба прилипшую потемневшую прядку, но выходит, откровенно говоря, паршиво. А руки, как и все тело, ватными стали, даже приподняться не может.       — Нераскрытые таланты. — Еще и лыбится, будто Чеширский Кот, тянется к лицу, заправляя мешающую ей прядку за ухо, и подтягивает тяжелое одеяло, заворачивая его на мирно вздымающейся груди.       — Даже боюсь представить, где и с кем ты тренировался.       — Конопатая. — Низкий шелестящий смех заражает и невольно уголки губ приподнимаются. — Необязательно иметь практику, владея теорией. И поверь, у меня было шикарное швецкое пособие, оно, кстати, где-то дома на кассете валяется. Можешь изучить.       — Пошел ты нахер!       По кудрявой макушке прилетает неловкий подзатыльник, и Регина пронзительно взвизгивает, оказываясь снова зажатой между матрасом и Кащеем. Позорно хнычет, ощущая, как длинные жилистые пальцы прошлись по ребрам, пересчитывая каждую косточку.       — Неплохой способ извиниться. Мне нравится. — Слава закатывает глаза, щелкая по курносому носу, прижимается к бедру уже собственным возбуждением, явно намекая, что неплохую ночь пора плавно переводить в хорошее утро.       …Спичка переносит огонёк на тщательно скрученный табак и легкие сразу же наполняются едким дымом сигарет. За одну затяжку сигарета исчезает ровно на половину, а мозолистые пальцы слегка потирают фильтр. Султан поглядывает на тёмную улицу, всё равно возвращая взгляд на горящее окно первого этажа. Там, за плотно задернутыми занавесками, миловидная кудрявая блондиночка активно орудует бинтами и гипсом, накладывая одну повязку за другой. Там же, в самом дальнем углу комнаты, разместился притихший понурый мальчишка, что взгляда не отводит от поломанного, еле дышащего, тела.       Они с Маратом уже больше двух часов дежурят возле их местной больнички, но Казаха беспокоит далеко не состояние сиганувшей с балкона Ахмеровой — Наталья ясно дала понять, что Айгуль ничего угрожает и она совершенно точно в рубашке родилась, отделавшись несколькими заковыристыми переломами, и сильными ушибами. Сигани она этажа с пятого, или с крыши — точно бы убилась, а тут Аллах отвел и у девчонки в мыслях не возникло подняться немного выше, чем их квартира на четвертом этаже. Больше всего Султана сейчас заботил повод такого необдуманного поступка, причина-то ясна, как белый день.       Что могло такого произойти, что, успокоенная и заверенная в невиновности произошедшего с ней, Айгуль решилась сделать шаг в пропасть?       Почему родители восьмиклассницы вообще допустили появление дурных мыслей в светловолосой голове? И где они сейчас?!       Марат своими глазами видел, как мать Ахмеровой преспокойно стояла в стороне, пока, прилетевшая на вызов, скорая помощь пыталась продлить жизнь маленькой девочки, как минимум, лет на шестьдесят. Они первыми прилетели в больницу — Базыкина сказала, — за это время на пороге учреждения родители Айгуль так и не появились. Неужели настолько наплевать на собственное чадо?       Истлевшая сигарета отбрасывается в сторону и он достает вторую. Опять подкуривает и за раз втягивает в себя очередную половину никотиновой палочки. Происходящее ему совершенно не нравится, слишком многое решило взвалиться на его седую голову в один момент. До кучи ко всему, он не знает, чем сейчас занимается новоиспеченная семейка Кащенко. А если Кащей сорвется и опять возьмется за старое, пустив по венам очередную дрянь? В Казани он перед глазами у него был, Султан нарочно взваливал на молодого мужчину всё больше и больше работы, чтобы в мыслях только желание до дома доползти оставалось. Теперь же Слава в Одессе, рядом с ним такой же, весьма ветреный, Авраам, а в противовес — беременная Регина со своими закидонами. Оставалось только надеяться, что их разногласия уже сошли на "нет".       — Султан Алмазович. — Казах разворачивается, тут же натыкаясь взглядом на низкорослую фигуру младшего Адидаса. Маратик осоловело рассматривает что угодно, только не широкую пугающую фигуру, и напряженно потирает макушку. Кащей прямо-таки выдрессировал свою скорлупу, запрещая при старших не то, что курить, даже смотреть в сторону никотина не позволялось. Но бывшего универсамовского авторитета сейчас здесь нет, а Султан от одной сигареты не обеднеет. Будто не знает, что все эти пацаны дымят, словно паровозы, по разным закоулкам.       — Ну, чего там, Маратка? — Суворов за одно движение вытаскивает палочку из предложенной ему пачки и лезет в карман за коробком спичек. Он не Казах, и не Кащей, чтобы щеголять дорогущими импортными зажигалками. Да и не нужно сейчас, чтобы внимание на него обращали: по пацанским понятиям он с порченной гоняет, соответственно, в один ряд с помазками встал. Удивительно, что еще никто его не выловил и не отпинал за гаражами — Вову боятся, по-любому.       — Перелом ключицы, правой руки, лодыжки, сильный ушиб копчика и сотрясение мозга. Все же будет хорошо? — По-детски наивные, карие глаза смотрят на него, а каменное сердце кровью обливается. Дети должны жить в радости, шкодничать и получать за это по заднице, сбрасывать с балконов пакеты с водой, а не самих себя. Это они, взрослые люди, превратили подрастающее поколение в шакалят, дерущихся и убивающих друг друга.       И то ли еще будет, то ли еще будет…       — Конечно. Полежит месяцок в спокойствие, Наталья за ней присмотрит. А ты должен каждый день к ней приходить, нельзя оставлять её одну. — Тяжелая ладонь ложится на щупленькое, но довольно крепкое плечо, слегка похлопывая по болоньевой ткани куртки. — Ты узнал, что случилось?       — Турбо.       Кто бы сомневался, что ноги растут от этого тупого мудака, что слепо верил гуляющим по Казани слухам и сам распространял их со скоростью света? О, знал бы Слава, что сейчас говорят о нем и о Регине, не раздумывая, вырвал бы универсамовскому язык. Но Казах строго-настрого запретил кому-либо упоминать о случившемся в качалке. Близлежащие группировки знали только то, что им было позволено узнать от Ташкента, Желтого и, на удивление, от Зимы. Вахит оказался непросто умным парнем, татарин от самых пяток и до гладковыбритой черепушки.       Хитрый, расчетливый и, до ужаса, сопереживающий.       Зималетдинов с шумом покинул Универсам, напоследок грузно хлопнув дверью и вывалив на Валеру огромный ушат помоев. Всегда спокойный и рассудительный, Зима кричал так, что стекла близлежащих домов дрожали, а когда Турбо, с ехидным оскалом, приказал каждому подойти и хорошенько вдарить бывшему товарищу по лицу, ровно половина уличных пацанов отказались. Когда-то единая группировка разделилась на два лагеря: одна — всё еще слепо верила в могущество Адидаса и следовала указаниям Туркина; вторая, та, что постарше — взбрыкнула и посоветовала Валере вместе с Вовой умолкнуть, и наконец-то вернуться к былым порядкам, иначе их просто-напросто сожрут соседские Чайники или хадишевские.       — Мы на дискотеку пошли вчера. — Ментоловый фильтр приятно холодит губы и слегка щиплет израненные пальцы. — Видимо, там кто-то проболтался, а Турбо услышал. Я не успел ничего не сделать, она убежала.       «И тем самым подтвердила», — Казах задумчиво потирает щетинистый подбородок. Как-то они не предусмотрели, что расшатанная девичья психика не сумеет справиться с нанесенной травмой и при первой же возможности выдаст все вот таким поганым способом.       — Ладно, разберемся с этим вашим треплом. Главное, что живая, остальное не имеет никакого значения. Скажешь Вахиту, чтобы всех ваших недовольных потихоньку обрабатывал. На каждую власть найдётся свой Эрнесто Че Гевара.       — Кто? — Султан поперхнулся табачным дымом и отмахнулся от вопросительного взгляда Суворова.       — Историю в школе нужно учить, Маратик, а не шапки у учительниц воровать. Один уже доворовался.       …Кромешная непроглядная темнота вокруг заставляет сердце стучать с неимоверной скоростью. Голову сдавливает тисками, а по барабанным перепонкам бьет звук работающего двигателя. Стрелка спидометра безбожно ползет все выше и выше, физика вдавливает тело в пассажирское кресло, наводя еще больше паники. Еще немного и истерика завладеет сознанием, утащив прямиком под глубокую толщу воды, откуда выхода уже не будет.       Своего собственного голоса не слышно, не видно ни рук, ни ног, все заволокла тьма. Воздуха с каждым вздохом становится все меньше, горячие, плавящие кожу, слезы затягивают на шее удавку, но её невидимого спутника это мало волнует. Она не может разобрать его голоса, его слов, внешности не видит — одно сплошное размыленное пятно.       Хочет кричать, но звуки шипами впиваются в нежные стенки горла.              Хочет ударить кулаком по стеклу, в надежде разбить не самую прочную поверхность, но конечности обмякли и будто кандалы на них водрузили, совсем не слушаются.              Напрягает все тело, в очередной раз пытаясь пробудить его силу.              Хозяин защитит, хозяин поможет шавке, что верой и правдой столько лет ему служила.       Слишком внезапно гомон автомобиля превращается ультразвук. Громкий, невыносимо оглушительный, крик накладывается сверху. Так кричит только безутешная мать, потерявшая своего ребёнка, только влюбленная девушка, похоронившая свое сердце рядом с возлюбленным. Так кричит каждый человек, когда его жизнь превращается в кромешный непроглядный ад.       «Плохо. Что-то плохо мне».       Регина распахивает глаза, подскакивая на кровати. Дышит тяжело, слышит, как что-то булькает в легких, ощущает, как все внутри леденеет от настоящего животного страха. Первый раз с ней такое происходит — чернокнижнице сны практически не снятся, тем более, кошмары, а тут сразу такой красочный.       Ахуевший от такого, резкого и весьма неожиданного, подъема, заспанный Кащей едва веками двигает, пытаясь сфокусироваться на подрагивающей женской фигуре. Слегка потирает выступающие позвонки на голой спине и оставляет долгий поцелуй на девичьем плече.       — Кошмар?       Чернокнижница смотрит на примостившегося на подоконнике Зепюра, что отвечает ей таким же долгим и тяжелым взглядом. Она бы, скорее, это как вещий сон трактовала, пусть никогда с подобным и не сталкивалась. Демон едва заметно хмыкнул и покачал головой, явно не собираясь помогать ей в разборе мозговой фантазии.       Взмокшая ладошка прижимается к разгоряченным щекам, кажется, у неё температура от всех этих переживаний поднялась. А болеть ей сейчас вот никак нельзя, она еще даже ноги в морской воде не помочила. Бес, словно ужаленный, подскочил и бросился к кровати, заставляя задумавшуюся девушку сделать от неожиданности то же самое. Только сейчас она обращает внимание на тупую тянущую боль в животе, будто десятки маленьких иголок вгоняют в район матки. Небольшое, темное пятно на простыне наводит еще больший ужас.       «Нет. Нет-нет-нет».       — Конопатая, ты чего? — Она же только смирилась, Слава, вроде как, угомонился на этот счет. Почему сейчас и почему именно с ней?! Зепюр активно царапает кожу на ногах, пытаясь достучаться до застывшей подопечной. Девчонка, словно баран в новые ворота, уперлась взглядом в перепачканные тряпки, тело в камень превратилось и истерические смешки уже периодически с губ слетали.       — Регин?       Рановато для проявления гормональных сбоев, даже он, со своими скудными познаниями человеческого организма, это прекрасно понимает. Хмурится, пытаясь уложить смеющуюся девушку обратно, и в окончательное непонимание впадает, когда она от него отбивается, хорошенько прописывая локтем под дых. Только дотянувшись до светильника и наполнив комнату светом теплой лампочки, Кащей во всей красе наблюдает широкую девичью улыбку и блестящие дорожки от слез на щеках. Чертовщина какая-то.       — Твоими молитвами. — От этого смеха кровь в жилах стынет, сердце перестает гнать красную вязкую жидкость по организму. Она будто обезумела и голыми руками сейчас ему в глотку вцепится, один за другим органы вырывать будет.       Кащей переводит взгляд на смятое одеяло, что одним плотным комом сбилось в ногах. Изучающе скользит по открытым участкам кожи и останавливается на крае его футболки, что служила конопатой ночнушкой. Надо бы на рынок местный сходить или в вещевой магазин какой, чтобы бабу свою порадовать. Только он совершенно точно помнит, что ткань стиранной была и никаких пятен, тем более, свежих, по самому низу не было. Осознание медленно и верно доходит до мозга, рука сама тянется, и на кончиках пальцев остается мокрый красный след.       Кровь.       Пример сложился и выдал неутешительный итог. Регина же беременная, у неё не может быть месячных — он этот параграф в учебнике по биологии хорошо запомнил, там еще сбоку картинка была крайне интересная, с голой бабой. А где восьмиклассникам еще на женщину во всей красе посмотреть? — только если его где-то в очередной раз не наебали. Но, глядя на уже жену, сомневаться не приходится, а значит, что-то идет не так и нужно предпринимать какие-то меры, пока окончательно поздно не стало.       — А… — Моментально соскочив на пол и чуть не снеся стул, Кащей приходит к выводу, что лучше поумерить свое негативное отношение к будущему ребенку. В конце-концов, это его продолжение, пусть и весьма незапланированное. Если конопатой взбрело в голову родить и хочется ей со свертком из соплей играться — ему стоит заткнуть варежку. — М… Че делать? Скорую вызывать?       Чернова только головой отрицательно качает, прикусывая нижнюю губу.       — Так, а чё ты молчишь?! Надо же как-то это остановить. — Для наглядности он обводит пространство руками, ощущая накатывающую паничку уже на него. Сейчас дотянут, а потом он вообще без потомства останется. Не дай Боже, конопатая в депрессию впадёт и тогда пиздец в геометрической прогрессии наступит, и ему придется жить в вечном изобилии девичьих слёз. — Ну-ка угомонилась. Угомонилась, я сказал!       За несколько секунд он оказывается рядом с ней, подхватывает под коленки, поднимая смешной мышиный вес на руки, и тут же отпускает, чертыхаясь, от собственной тупости и не пойми где завалявшихся штанах. Со скоростью света натягивает на себя одежду и опять возвращает драгоценную ношу в свои объятия.       — Не разводи сырость раньше времени, а то Черное море из берегов выйдет.       Рыжеволосая голова ложится на плечо, пока мужчина толкает тяжелую дверь, пытаясь протиснуться в довольно узкий и низкий проём — все ведь под низкорослых Вишневских сделано, — и матерится, цепляя лбом верхний косяк. С пинка открывает дверь в комнату друга, с корнем вырывая щеколду, и что-то громко говорит прихуевшему, от такого вторжения, Аврааму. Регина не слышит, даже не пытается вслушаться, только поддается наваждению и прикрывает глаза, проваливаясь в чересчур уж глубокий сон.       Зюпик довольно кивает сам себе и трусцой бежит за ускорившимся кудрявым остолопом, что уже укладывает отключенную девицу на заднее сиденье автомобиля.       «Ахуенный отпуск…»