Проклятие на удачу

      Регина ускоряет шаг в надежде не отстать от широко шагающей мужской фигуры — Кащей в пятый раз забывает, что один его шаг — три её, впадает в чересчур задумчивое состояние, даже не обращая внимания, что Регина отстает, а периодически особо наглые, такие же спещащие на свои поезда, казанцы норовят столкнуть молодую девчонку с платформы. Раздражение уже подходило к точке кипения, острыми шипами впиваясь в нежные стенки горла, но с губ срывались только усталые выдохи. Это он заставил её оторвать задницу от дивана, а теперь старательно делает вид, что Регины не существует.       Что-то такое непонятное и необузданное не позволяло развернуться и отправиться досыпать свои законом положенные часы. Внутри неизвестный голос подсказывал, что вот он, момент, когда стоит засунуть поглубже все возмущения и сдаться на поруки взрослому мужчине, вроде как, уже её мужу. До конца неизвестно, кто оказал на это большее влияние: Суворов, который продолжал быть для нее добротным назревшим чирием, с кучей гноя внутри; или Зепюр, который несколько когтей уже поломал, пытаясь удержаться на кащеевой спине, периодически оборачиваясь на отстающую подопечную. Еще и осознание чудовищности их досадного положения не добавляет ни единой хорошей мысли.       Неизвестно куда, неизвестно зачем и для чего, и сколько будет длиться их импровизированная ссылка. А у Черновой, между прочим, всё в Казани остаётся: работа, учёба, только появившиеся друзья, жизнь, в конце концов. Да, паршивая, наполненная дерьмицом и запахом гнили, но привычная, родная. Она уже единожды поддалась разрастающейся в груди теплоте и крутанула своё существование на сто восемьдесят градусов, когда связалась с кудрявым авторитетом, и до сих пор решить не может: в положительную или отрицательную сторону маятник пошатнулся?       — Два до Одессы. — Регина легонько врезается в широкую спину, когда Слава резко останавливается перед кассами, а зазевавшаяся чернокнижница этого не заметила. Кащей бросил взгляд за спину, нахмурился и в защитном жесте положил руку на женское плечо, притягивая её поближе к себе. Мало ли, какие идиоты вокруг сейчас носятся, свистнут еще вполне симпатичную девчонку, ищи её потом по цыганским таборам, да выкупай, как какую-нибудь клячу старую.       Продавщица недовольным красным взглядом прожигает странную парочку, а мужчина как-то растерянно похлопал себя по нагрудным карманам и пошарил в штанах, ища документы.       Паспорта любезно опускаются в углубление, а Регина только успокаивающе потирает его плечо — совсем уже с катушек съехал походу, только что же ей картонки в руки всунул, опасаясь выронить или проебать по пути. Глубокая морщина на лбу уже обзавелась пока еще не очень большой соседкой, а девушка впервые обратила внимание на опухшую и налившуюся зеленоватым цветом кащееву скулу.       Стоит признать — Кащенко тоже тяжело. Может быть, даже в разы тяжелее, чем ей.       За последние несколько дней всё, к чему он привык, разрушилось. Громко и быстро. Его столь эмоциональный всплеск был вызван обычным человеческим бессилием и невозможностью удержать в руках ускользающую власть, и привычные устои.       Он имеет слишком хорошее представление о том, что будет происходить с Универсамом и теми мальчишками, которые, как слепые котята, волоклись за Адидасом, и в рот ему заглядывали. Повезет, если они просто за решетку угодят — отсидят своё, мозги на место встанут, осознание тупости своей придет. А если не повезет — не успевшие осесть, могилы товарищей подействуют, как ледяная прорубь. Но Суворову этого не понять, потому что он не хочет понимать. Вовочка всегда считал, что правда на стороне сильнейшего, Афган только закрепил его мнение и позволил поверить, что, всаженная в лоб соперника, пуля автоматически признает тебя героем.       Герой, блять, нашего времени.       Нет, а чем Суворов не Печорин? Офицер, натура чувствительная и возвышенная. Красив, великолепно сложен, обаятелен и, чего греха таить, умён. Будь Адидас тупым, вряд ли бы ему удалось за Славиной спиной провернуть полноценную революцию. При этом он абсолютно точно присвоил себе и эгоистичность, и манию величия лермонтовского повесы.       Только вот Кащей роман читал, причем, от корки до корки, а не как другие одноклассники, чисто кратким содержанием побаловался. И он мог с уверенностью заявить, что общего у Владимира с Георгием гора-а-здо больше, чем он успел перечислить. Оставалось только на судьбу уповать, чтобы книжная история жизненной не стала, в которой самому Славе места не было.       А что семьи касается…       Восемнадцать лет у него перед глазами стоял пример, какой не должна быть настоящая семья. Он же всё ознаёт и понимает: не должен муж жену бить; не должна жена собой детей закрывать; посуда не должна биться. Слишком наглядный пример, буквально вбитый в кудрявую мальчишечью голову. Страх, шагающий по пятам везде, куда бы он не пошел и в какое бы зеркало не взглянул, вечное ожидание, что, рано или поздно, внешняя схожесть превратится в духовную.       Регина сжимает челюсти, когда выдерживать боль в стиснутых мужской ладонью пальцах становится совершенно невозможно. У Кащенко взгляд остекленел и уперся в медленно работающую кассиршу, чернокнижница диву даётся, как он до сих пор на ногах держится — всего несколько часов назад он вернулся после трехдневного рандеву с местными мусорами, «ни жравши, ни спавши» еще и успел с ней пособачиться.       — Ближайший — фирменный. Осталось одно одноместное купе. Поезд через тридцать минут. — Самодовольство, которым пропитан голос заплывшей жиром бабы, отчего-то в душе чернокнижницы не отзывается. Надо бы на тётку парочку не очень приятных мороков бросить, чтобы на унитазе ближайшие пару дней провела, но Регине сейчас абсолютно побоку вся эта сучность советских граждан. Она может только смотреть на тщательно размышляющего Кащея, который поглядывает на огромные часы вокзала.       — Да, давайте. — Он только отмахивается от вполне себе логичного вопроса, вытаскивая нужную сумму из толстого кошелька, снова пробегаясь взглядом по собранной из заначек налички. Сберегательную книжку сует во внутренний карман пальто, знает ведь, что привокзальные карманники сейчас в их лице очередную наживу увидели, да только он все их уловки еще в Казахстане выучил.       — Слав, и как мы? — Не утруждая себя благодарностью, забирает тоненькую бумажку из деревянного ящичка и снова берется за ручки чемодана, другой рукой сжимая девичью ладошку.       — Нормально. Проводнице на лапу дам. — Стоит порадоваться процветающей в Союзе бедности, не будь её, все проблемы решались бы гораздо дольше, нежели пара минут переговоров о цене.       Мужчина снова умолкает и это давит на девушку даже больше, нежели он бы глотку драл. Слава избегает прямого контакта, предпочитает не смотреть в глаза и вообще лишний раз смолчать. А она и не нарывается, им обоим нужно подождать, смириться с новым положением, и статусом. Может, и хорошо, что они сейчас уедут, смогут впервые за долгое время полной грудью вздохнуть, мысли в порядок привести, осознать — по пути ли им дальше? Порой Черновой казалось, что у них действительно нет ничего общего, кроме совместно нажитых проблем. И стоит только им всем разрешиться, как пропадёт необходимость быть друг с другом.       Горькая, но все-таки правда.       Только опустившись на обитую ярко-красной тканью полку, Регина может позволить себе облегченно выдохнуть. Она не сомневается в способностях Кащея к переговорам, просто ждёт его, чтобы уже наконец-то получить ответы на волнующие вопросы. Зепюр ускакал со своим прилюбимейшим, и порой чернокнижнице казалось, что это она живет приживалкой в их семействе, нежели бес оказался кровососущей пиявкой.       Громкий вой желудка намекает, что пора бы устроить себе ночной перекус, ей ведь сейчас с десятикратным вниманием необходимо следить за своим состоянием. Раз уж решила оставлять последыша, придется перестроить все свои укоренившиеся привычки. Может, и у Славы мнение поменяется, не сейчас, какой там, со временем, чтобы начать наконец-то жить, как нормальные люди.       Как семья.       Регина встряхивает головой, сбрасывая с себя липкий слой дум. Это точно са-а-амые бредовые дни в её жизни…       Чернова никогда не фантазировала о своей свадьбе, она в принципе не надеялась найти идиота, который свяжет свою жизнь с умалишенной чернокнижницей. Да, если быть честной с самой собой, она вообще сомневалась, что доживет хотя бы до знакомства с этим несчастным. Но, как любой девушке, хотелось и белое платье, и чтобы на колено перед ней встали, и чтобы это ебанное, и, до блевотни, противное «да» сказать. По итогу же: красный потекший штамп, наспех зачеркнутая девичья фамилия и побитый заебанный муж, который к тому же сам не особо доволен резко изменившимся статусом.       «Шавка, че ты вот нос повесила? Радуйся, задницу подкоптишь, поплаваешь.» — Демон слишком внезапно материализовался на столике, заставив его задрожать и чуть было не сложится, от призрачного бесовского веса. Удивительная тварь, этот Зепюр, все-таки, сколько лет был для нее занозой в той самой неподкопченной заднице, а тут внезапно подобрел. Даже жрачки не просит, перебиваясь где-то самостоятельно. Она ведь даже и не знала, что эта тварь нечистая способна без проводника существовать, и ей такому отпуску обрадоваться надо, но Регину, будто многолетнего наркомана, ломать начинает, погост уже во снах приходит, и своими картинками во владения манит.       — Где Слава шаробродит? — Демон показательно зевнул, разместив свою рогатую голову на лапах, закрыл глаза, давая понять, что не намерен вести с ней задушевные беседы и лучше бы шавке тоже горизонтальное положение принять, да выспаться хорошенько.       — Слава до магазина мотался. — Кащей вваливается в купе и с ходу сбрасывает увесистый пакет на столик, прямо на прикорнувшего демона, отчего второй заверещал, и запрыгнул на полку для чемоданов. Но мужчина этого не может заметить и услышать, только ощущает обиженный взгляд чернюшных глаз. Мимолетная улыбка трогает тонкие губы, а бес причитает о тупости шавкиного хахаля, потирая ушибленную рогатую голову.       — Отзвонился, чтобы ждали, и пожрать купил. Но ты лучше пироги не бери, мало ли.       — Тебя не высадят? — Кащей крутит в руках единственное краснобокое яблоко, осматривая на наличие добитости, — впопыхах ведь закупался, и то, тем, что проезжающие через их город пассажиры не успели скупить, — и вытаскивает из кармана перочинный ножик, принимаясь кожуру счищать.       — Высадят. — Тело непроизвольно вздрогнуло, а серые глаза распахнулись, отчего ему даже совестно немного стало. — Высадят на Одессе-Главной.       Мужчина сует в рот какой-то до ужаса жирный пирожок, надеясь, что он не устроит ему утреннее приключение в туалете и усаживается рядом с девчонкой на не самом удобном спальном месте. Да, у него на старом продавленном диване места было больше, чем здесь. Как двум взрослым людям разместиться на этом жалком клочке, непонятно, учитывая, что только он займет процентов сто отведенного пространства. Хотя, спасибо и на этом, проводница могла попасться до пиздеца принципиальная, и остался бы Кашей одиноко стоять на перроне, размахивая конопатой на прощанье белым платочком.       — Что за знакомый такой, что может с нихуя нас жить пустить? — Слава аккуратно стягивает с девушки пальто, комично сжимая зубами остаток собственного ночного перекуса, и позволяет конопатой растянуться на полке, уложив голову ему на колени. Проводница обещала занести им постельное бельё и, в случае чего, предупредить о проверке вагонов начальником поезда — повезло все-таки ему, даже копейки не потратил, просто поулыбавшись, и отвесив парочку комплиментов только выпустившейся из их местной железнодорожной шараги, низкорослой пухлой девчоночке, заполучил в свое распоряжение целое купе!       Правда, с одним спальным местом. Да и то, на свои же деньги купленным.       Регина смотрит на него своими уставшими оленьими глазами снизу вверх, а пальцы сами тянутся к девичьему лицу, чтобы заправить за ухо светлые пряди. Вроде бы все хорошо, им обеспечен вполне себе заслуженный и долгожданный перерыв от вечно прилипающих проблем, но на душе неспокойно.       Вероятнее всего, он сумеет выдохнуть, только тогда, когда ступит на прожаренный солнцем перрон и хотя бы на один вечер забудется — или заблудится? — в винном погребе друга.       — Авраам. Коренной одессит, потомственный вор и просто до усрачки еврейская морда. — В зеленых глазах забегали чертята от воспоминаний о единственном отдыхе с родителями на побережье Черного моря.       Ему тогда семнадцать только-только стукнуло. Только пришившийся, впитавший в себя понятия темной Казани, Слава решил пополнить свой пустой кошелек несколькими хрустящими — отец денег не дал, аргументируя тем, что его, уже взрослую рожу, вывез на курорт за свои кровно заработанные, сын еще и благодарен должен быть, что его на лестничной клетке ночевать не оставили. Ну и что оставалось делать способному уличному пацану, кроме как обносить карманы таких же залетных туристов?       — Извините. — Жилистая фигура молодого кудрявого парнишки врезается в тучного мужчину, и паренек расплывается доброжелательной щербатой улыбкой. С губ так легко срываются запретные слова, что ни у кого даже не возникает подозрений в искренности этих быстрых извинений.       — Прошу прощения. — Женщина хотела было возмутиться, но по-кошачьму зелёные глаза мальца горят слишком ярко, чтобы высказать ему за его суетливость. — Не подскажете, как к речному вокзалу пройти?       Карман шорт быстро пополнялся и это не могло не радовать. Кащей уже представляет сколько всего сумеет запихнуть в свою спортивную сумку, чтобы универсамовских товарищей порадовать, а Князю бутылку какого-нибудь ядрёного домашнего пойла подгонит. Старший, как-никак. И Вовке почтовых марок накупит, чтобы коллекцию пополнил, и Таньке какое-нибудь, вкусно пахнущее, мыло достанет, а то негоже девку свою обделять.       Пальцы пересчитывали хрустящие купюры, а с лица так и не сходила предвкушающая улыбка. Ненужные кошельки с грохотом падают в мусорку, а Слава уже разворачивается в сторону набережной, по которой собиралась прогуляться мать.       — Ша! Шоб меня покрасили, братцы. У нас тут под носом уши шлифуют, а мы ни сном, ни духом. — Кащей моментально оказывается зажат в плотный круг из нескольких пацанов, а тот, что ростом не вышел, развязно руки в карман засунул и сигарету подкурил. Кащей моментально силы прикинул, к своему сожалению, осознал — щеголять ему разрисованной мордой до конца недели. Еще и от отца пиздачек получит, что даже здесь свой бандитский пыл не умерил.       — Проблемы какие-то? — Пацан ухмыльнулся и покрепче сигаретного дыма в легкие набрал.       — Гляньте, товарищи. Мы им моря, брюльянт чистой воды, между прочим, солнце, а они у нас мансы крутят. — Универсамовский заметно напрягается, когда в руках одессита мелькает перочинный ножик.       Ну все, пизда рулю.       Теперь лишь бы его труп в Казань отправили, о подгонах друзьям явно позабыть можно.       — Наличман доставай. — Явный главарь местной уличной банды Кащею в плечо дышит, но все равно крепкий и подкаченный, это не может не напрягать. Кучерявый и темноволосый, кареглазый, такой сто процентов всё девичье внимание на себя перетягивает, оставляя товарищей не удел. Одессит без боязни шаг к нему делает, буравя веселящимся взглядом из-под густых бровей. — Ну, шо ты мне начинаешь? По-хорошему говорю. Территория моя, люди, шо здесь ходят, тоже мои. Рублики тоже, получается, мои, товарищ.       — Вишня, шо ты с ним лясы чешешь? — Пацан, который чем-то Славке Адидаса напомнил, хватает кудрявого за плечо, дергая в сторону стены, но тут же отшатывается от крепкого удара по молодецкой харе. А Кащенко, первым начав драку, словил приступ смелости и замахнулся второй раз уже в сторону другого одессита.       Пизды он, конечно, отхватит, но просто так себя отпинать не даст.       Не по-пацански.       — Шикарьный вид!       Вишня этот лыбу давит, наблюдая за весьма неравноценным побоищем, вальяжно покуривает сигарету и на наручные часы поглядывает. Вперед паровоза лезть не спешит — руки-то марать нет охоты, тем более, им еще вечерком на танцы собираться, девок жамкать. Хрюкает от смеха, когда этот кудрявый турист довольно лихо отмахивается, отправляя его другана башкой в стену, теряет момент, когда два других хватают его за длинные руки и тут же выламывают, а он даже слышит, как вылетел плечевой сустав.       — Блять! — У Кащея аж звездочки перед глазами замерцали и, чисто рефлекторно, он ниже тянет, еще больше руку выгибая, ощущает, как трещат связки, и конечность вот-вот оторвётся.       — Эу-эу. Угомоните свои таланты. Мне этот гембель не упал здесь. Окочурится и мне сверху еще лет десять лагерей накинут. — Давление на конечности тут же прекратилось и совсем уж позорно Слава на жопу шлепнулся, сжав левое плечо. Кажется, что рука просто болтается — а она и болтается на самом деле, — не имея возможности даже пальцами пошевелить — приходится губу закусить до крови, и выдавливать из себя пулеметной очередью маты. — Блять, Ваха, тебе самому руки вырвать надо бы.       Кащенко слышал о местном колорите немало, не зря же Одессу мамой криминала называют, и уже группировщик подозревал, что наткнётся на отличительных индивидов, но к такому его жизнь усиленно не готовила.       — Ты откуда нарядный такой, а? — Вишня присел на корточки, продолжая гонять лезвие между пальцев. — Тягаешь гарно. Свой, шо ли?       — Кто для тебя свой? — Зеленые глазища уставились в карие. Но одессит внезапно растянулся вполне себе добродушной ухмылкой и протянул ему левую руку, чтобы помочь от земли оторваться. Но Слава сам, стиснув зубы и собрав остатки гордости в кулак, предпринимает попытки подняться, тут же шикая от тянущей боли.       В больничку надо, пока одноруким имбицилом не остался.       — Авраам Вишневский. Вишня. — Парень снова ему руку протягивает, и уже как-то неприлично от неё отказываться, тем более, что его банда уже недовольно переглядывается, недоброжелательно осматривая залетного гостя. С чего бы главному с таким разговоры говорить, еще и о наваре позабыл наверняка.       — Кащей.       — Нихуя се, Кащей. Я перед тобой тут, как перед Британской королевой, а ты сказки затираешь. — Универсамовский было возмутился, когда крепкий хват лег на торс, а Авраам — тип до усрачки странный — его здоровую руку себе на плечо забросил и в обратную сторону от набережной потащил. — Тя мамка тоже Кащеем величает?       — Вячеслав. — Тянущиеся за ними, парни прыснули за его спиной, а Кащей недовольно закатил глаза, уже приготовившись к очередной порции шуток, касаемо имени. Казанские, за счет своей близости к центру страны, уже свыклись с подобными именами, большинство родителей своих чад как раз в честь партийных руководителей называют и его собственные, сука, исключением не стали.       — Славка, значит. Ну, че, Славка, ща маман тебя подлечит, отработаешь нашу доброту. — Вишня пихает лбом ему в плечо и разражается громким задорным смехом.       …Мужчина протягивает очищенную половину яблока, наблюдая за уминающей фрукты девушкой, и скидывает с ног ботинки, чтобы предпринять попытку разместиться на одноместной полке. Регинино предложение улечься вальтом было отметено сразу же — больно часто конопатая во сне забеги устраивает, обпинывая ему все бока до приличных размеров синяков.       — Обнесли тогда хату какого-то мужика. Они же примелькавшиеся все, мне кажется, до сих пор ориентировки по городу с его рожей висят. И под следствием он был, за год до меня за вооруженный разбой присел. — Регина уже откровенно засыпает, пряча замерзшие ступни под мужское бедро, чтобы хоть немного их согреть. — А я приехал и так же уехал. Тем более, у них там целая вековая история с этой семейкой связана. Дед его деда обносил, отец — отца, ну, Авраам решил не нарушать, так сказать, традиции.       — Умеешь ты приключения находить. И что это за криминальная тенденция такая, вместе с наследством переходит?       — Там история запутанная, Вишня рассказывал один раз, я, если честно, до сих пор нихуя не понял. Знаю только, что прадед Авраама был налетчиком, анархистом, в общем, личность легендарная не только в криминальных кругах. Женился на какой-то дворянке что ли, а по молодости нагулял в борделе сына — авраамова деда — фамилию свою дал, обеспечил всем, а в девятнадцатом году его коммунисты расстреляли. Ну, а дальше власть Советов и, от греха подальше, хвосты подчистили. Вот семейку этой дворянки и грабят, в качестве отмщения.       Кащей бросает взгляд на собственную грудь, где примостилась рыжая голова и хмыкает себе под нос, заметив, что девушка уже давно десятый сон видела, и наверняка не то, что окончания фразы не услышала, он сомневается, что хотя бы имя его товарища запомнила. Мужчина, естественно, выложил ей лишённую всяких волнений историю, как и матери в своей время — если не считать, конечно, часть с ограблением — и благополучно уставился на мигающие в окошке огни железнодорожных станций.       Кретин.       Долбоеб, он бы даже сказал.       Давно было нужно свалить куда подальше и навсегда забыть все эти уличные рожи. В ту же Москву поганую, ну, или Ленинград. Где таких, как он, умелых барыг с не выветрившимся шлейфом зоны, по пальцем одной руки пересчитать можно, и ничто не будет мешать совмещать абсолютно две несвойственные ему роли: уже пропитавшую каждую клеточку тела, наркоторговца; и какой-нибудь захудалой заводской крысы. Чернову можно было бы запросто в приличную больничку пристроить — и все, блять, — образцово показательная советская семья, которую хоть прям сейчас на обложку Первомайской. Работу нашли, а все остальные проблемы уже не кажутся такими уж и большими, особенно, если учитывать, что личное дело гражданина Кащенко В.С. давно было подчищено и содержало исключительно традиционные советские данные — хоть какой-то плюс от их личной собачонки в лейтенантских погонах.       У него будет несколько дней подумать об этом, если, конечно, бухло в погребе Вишневского закончится раньше, чем его сознание не отрубится от переизбытка в организме спирта. А зная, сколько лет Авраам свою нетленную коллекцию бережет и активно пополняет — случится это может уже на первой пятидесяти литровой бочке красного, а может, и белого, виноградного. Рот аж слюной наполнился от таких прекрасных мыслей и Слава останавливать их не собирался — Регина, сколько ее душеньке угодно, может верещать о его пагубных привычках, но, после всего произошедшего с ними пиздеца, это единственный знакомый и привычный способ расслабиться.       Он бы даже конопатой предложил на пару в дрова улететь.       Однако, все карты перемешались и выбросили два туза.       Очко, ёпта.       В сознании продолжала крутиться мысль, что не такой уж козырь это и не на таком большом сроке его уже жена пребывает. Одна таблетка позволит им избавиться от проблемы. И вообще, они еще достаточно молодые, нормальной жизни не видавшие, какой, блять, ребенок?! Достаточно выдавить таблетку в стакан с водой, хорошенько размешать и подставить Регине под руку — и дело с концом.       Будь рядом с ним сейчас Казах, навешал бы таких пиздячек, что пустая кудрявая головешка еще долго могла бы трещать.       Кащенко посильнее встряхнул головой и пригладил разлетевшиеся кудри, старательно выгоняя эти мысли из мозга. Решил ведь уже все, не в его принципах заднюю давать и отскакивать в сторону, как только необходимо найти в себе усилия, чтобы яйца в кулак взять. Слишком непосильную ношу он на себя решил взять, надеясь единолично прийти к более подходящему в их ситуации выходу. Регина ведь тоже не маленькая девочка, далеко, ой как далеко, не тупая и самостоятельная, даже побольше его.       И вообще, блять, она — женщина, ей вынашивать, ей рожать, он-то куда лезет?! Все, что от него зависело, он сделал. Дальше только смириться, привыкать к вновь изменившемуся статусу, и обхаживать новоиспеченную беременную супругу.       …Лицо обжигает жаром и, давно побледневшие, веснушки на щеках принимаются впитывать в себя солнечные лучи, чтобы потом проступить и поставить точку во всей ее рыжеватости. Регина буквально видит, как на следующее утро все лицо обсыпает конопушками, которые ни одна пудра не спрячет, не дай Бог еще на грудь с руками перекинется, тогда точно будет не избежать всех шуток про реально конопатых.       Надо лопату найти, чтобы, если что, сразу Кащенко по ебалу съездить.       Слава первым спрыгивает на низкий перрон и тут же руки тянет, чтобы помочь девушке спуститься, стоянка-то не резиновая — поезд дальше на Харьков едет. Они, конечно, выглядят, как умалишенные, в своих достаточно теплых пальто, из-под которых выглядывают не менее теплые водолазки. В Казани только-только начало солнце из-за туч выходить и прогревать промерзший асфальт, а курортный город давно уже ощутил на себе подступающее лето. Чернова стягивает с себя ставшее невероятно тяжелым пальто и проводит ладошкой по взмокшей шее, огромными глазами осматривает красивый перрон, и открывшийся вид на центральный вокзал города. Мужчина говорил, что Одесса насквозь пронизана криминалом и здесь одной ходить еще более опасно, нежели на родине, но сейчас, глядя на идеально выметеные улицы, засаженные сладко пахнущими бархотками, и людей, которые без боязно передвигались по городу, Регина начинала сомневаться в правдивости кащеевых слов.       Чернокнижница, словно болванчик, крутит головой, норовя уловить каждый сантиметр нового города, а Слава втихаря посмеивается с этих огромных глаз. Не отпускает никаких комментариев, позволяя ей самостоятельно изучать их новое пристанище — девчонка в жизни-то ни черта не видела. Коммуналка-университет-больница-кладбище и все по ежедневно повторяющемуся кругу.       — Слав, а нам куда? — Кащенко нервно оглянулся, прищурился, в голове причитая о собственной тупости и забывчивости, и хладнокровно скинул две куртки в мусорный бак. Посрать, осенью новые купят, здесь им верхняя одежда ни к чему, еще и грузом лишним руки занимает. Особенно, если учитывать, что в свободную конечность девчонка так и норовит вцепиться.       Бросив мимолетный взгляд на часы и не ответив конопатой ни слова, мужчина скользит глазами по таксистам, которые уже нацелились на странную парочку туристов. Ценники заставляли регинины коленки нервно трястись — если они будут вот так на каждом шагу добрую половину кошелька оставлять, то даже их запасы подойдут к своему логическому окончанию уже к следующей неделе.       — Хмельницкая, 23. Сколько? — Девичье сердце кровью принялось обливаться, когда авторитет подошёл к самому громкому зазывале, а тот растянулся счастливой улыбкой, демонстрируя парочку отсутствующих семёрок. Это же другой конец города, район неблагополучный и совершенно не туристический, а значит, где-то молодежь наебали, можно и самому карманы пополнить.       — Тридцать, товарищ. Далековато будет, да двое вас.       — Ты меня плохо понял. — Кудрявый вытягивает ладонь из капкана женских пальцев, поддается ближе к одесситу и расплывается широкой щербатой улыбкой. — К другу еду, на Хмельницкую, домик такой, из камня красный.       — Та шо ты сразу-то не сказал, шо на Молдаванку. Десять.       — Пять. — Губы у таксиста задрожали, а Регина только переводила ошалевший взгляд с одного мужчины на другого. Ебаный в рот, это даже торгами не назовешь. — И еще прокатишь по центру, девушке город покажешь.       Пока конопатая активно рассматривала центральную улицу города, мужчина пытался найти в своей голове более-менее логичное объяснение их внезапному появлению. Рассказывать о своём проёбе на чистоту он пока еще не был готов, а значит, надо придумать максимально правдоподобную версию.       — Слав, а море далеко? — Девичьи глаза загорелись так ярко, что невольно захотелось улыбнуться.       — Нет. — Рыжие волосы буквально пожаром горели под лучами солнца, отбрасывали блики на светлый кожаный салон. Взгляд скользит по знакомому лицу, подмечая новые неизведанные краски. Он будто впервые в жизни видит её и заново ощущает разрастающуюся внутри тела теплоту. — Минут пятнадцать.       Застроенные хрущёвками, улицы сменяются на более узкие, с двухэтажными каменными домиками, обвитыми непроглядным плющом. Здесь нет ощущения быстроты, нет городского шлейфа — она будто к бабушке в деревню приехала: вокруг бегают босые мальчишки, стреляя из рогатки по пролетающим чайкам; женщины тащат огромные тазики в сторону натянутых бельевых верёвок; мужики перекидываются картами, опрокидывая стакан за стаканом — суббота ведь, выходной день. И на душе спокойно становится, приходит осознание, что здесь нет никому дела до молодой девушки, и её отношений.       — Мне что-то следует запомнить? — Кащей приоткрывает глаза с непониманием взирая на девчонку. — Ну, там, что говорить, что не говорить.       Слава только отрицательно качает головой, возвращаясь к созерцанию уже знакомых домов, как бы случайно касаясь своей коленкой женской. Поворот, дальше по улице до булочной и опять поворот под арку. Сколько лет прошло, а он будто только вчера вместе с Вишней по этим крышам от ментов удирал, в одной из подворотен картошку в костре запекал, и как тётя Тома впервые здоровых лбов за уши оттаскала, когда с сигаретами увидала.       Здесь реально и без какой-либо лести, он ощутил, что обозначает слово «детство». Оно продлилось недолго, всего каких-то десять дней, зато на всю оставшуюся жизнь запомнилось. И переписка с Авраамом стала нужной отдушиной — никто не был настолько погружен в дела Универсама, как Вишневский, который практически одновременно проходил тот же самый путь, — советов он не просил, порой, даже письма не отправлял, просто выплескивал на бумагу всё, что тщательно копилось.       А потом Кащей сел и через время в окружение универсамовского вернулся Ташкент. Улыбающееся лицо Вишни позабылось, адрес исчез из памяти, а пришедшие на домашний адрес письма благополучно затерялись.       И вот, спустя почти десяток лет, он снова здесь, в Одессе.       — Мойша! — Громкий, женский голос доносится до припарковавшегося такси, а мелкий пацанёнок выскакивает из уже знакомых дверей и даёт дёру в сторону пристани. — Мойша, шельма ты мелкая!       Регина на мгновение пугается хлопка ставень и с непониманием взирает на своего мужчину, а тот провожает взглядом тонкую смеющуюся фигуру ребёнка.       — Засранец этакий. Вот скажу Аве, чтобы выпорол. — Тучная женщина лет пятидесяти по-молодецки сбегает с лестницы, грозно размахивая алюминиевым половником. Еще несколько фраз на чужом языке, а девушке неловко от созерцания чужой семейной ссоры. — Ша! Сделай так, шоб я тебя искала, Слава!       Мужчина приветливо вскидывает руку и, под недоумевающим взглядом Черновой, растягивается широченной щербатой улыбкой. Тётя Тома вразвалочку спешит к парочке, а, наметанный годами работы в больнице, взгляд моментально ставит диагноз — варикоз одолевает одесситку, ноги на мраморные плиты похожи. Видно, что, несмотря на уже приличный возраст, женщина пробивная и бойкая — это и по агрессивному размаху полотенца понятно — Кащею приходится в три погибели согнутся, чтобы она сумела до кудрявой макушки дотянутся и безжалостно встряхнуть ураган волос.       — Ай, засранцы. Ай, засранцы. Шо же хоть писюльку не прислал, что едешь? Мы бы встретили, как подобает. — Регина неловко переминается с ноги на ногу, не решаясь ни поздороваться, ни как-то обозначить свое присутствие.       — Я Аве вчера с вокзала звонил.       — Та он же бандюжничает опять где-то. — Тамара наконец-то примечает стоящую в стороне девицу и глаза щурит, разглядывая тонкую фигуру. — Ты шож стоишь, как в рот воды набрал. Захлебнулся? Ну-ка, знакомь тётю Тому с барышней.       — Да, конечно. — Чернова старается придать своему лицу максимально доброжелательный вид, делает несколько шагов вперед, вставая рядом с Кащеем. — Регин, знакомься — Вишневская Тамара Натановна.       — Ой, брось ты всю эту официозю до моих похорон. — Женщина отмахивается от Кащенко, будто от надоедливой мухи. — Регина, значит.       Чернокнижница себя сейчас коровой ощущает, которую дотошный фермер на базаре покупает, прикидывая сколько прибыли она сможет хозяину привести. Тамара её чуть ли не со всех сторон осматривает, да так, что даже Зепюр, от такого пристального внимания, завозился.       — Да. Моя… — В горле резко пересыхает, приходится несколько раз кашлянуть, чтобы протолкнуть дальше уже начатую фразу. — Моя жена.       — Вон оно как.       Регине стало максимально неуютно, но взрослая женщина этого будто не заметила. Зато Кащей, хоть и жаловался последнее время на все больше ухудшающееся зрение, моментально уловил сменившееся настроение конопатой девушки. Не скрываться же ему теперь, пусть Чернова видит, что он здесь, никуда сбегать от неё не собирается — хотя очень и очень хочется, на самом деле.       — Поднимайтесь в Мишкину комнату, а он пока у Авраама побудет. — Одесситка подхватывает хрупкую девушку под локоть и уже тащит в сторону дома. — И наверняка голодные, а. Пойдем-ка, я как раз дранников нажарила, а то худющая какая.       Паника, зародившаяся на глубине серых глаз, веселит мужчину. Если поначалу он сомневался в удачливости всей идеи с поездкой, то сейчас он всё больше и больше убеждается в правильности принятого решения, и, пока Регина в надёжных руках матери старого друга, у него есть приличное количество времени, чтобы поговорить с товарищем без лишних ушей. Тем более, он только что услышал, как грохнули ставни с той стороны дома — Вишня себе не изменяет, по-человечески ему же не заходится, надо через окна лазить. Громкий свист проносится по двору, эхом улетая вдоль по улице.       — Сова, открывай! Медведь пришел. — Топот, грохот и, явно матерные, фразочки сопровождает слетающее со второго этажа тело. Слава только успевает чемодан на землю сбросить и ухмылкой растянуться, как взлохмаченный и растрепанный, явно после бессонной ночки, в компании какой-нибудь пышногрудой молодой девицы, Авраам уже перескакивает через порог, едва не снося с ног собственную мать, и, случайно попавшую под раздачу, конопатую.       — Ша! - два мужских голоса в один сливаются, а взрослые на первый взгляд мужики, словно мелкие пацанята друг друга в плечи пихают.       Регина еще никогда не видела Кащея таким счастливым и не смеялся он так никогда до этого — по-мальчишечьи задорно. Самой захотелось улыбнуться, наблюдая за тем, как, пока еще не представленный ей, молодой мужчина грозит свалить огромную славину тушу на землю, прямо в песок…       … — Как у них дела? Султан еще даже куртки снять не успел, а Нина Кирилловна уже в дверях стоит и умоляющим взглядом на него смотрит. Она совершенно точно была на стороне Казаха, который настоял на таком скором отъезде сына, а тот не сглупил, и заодно невестку с собой прихватил. Она даже не обижается на Славку, что не предупредил — всё ведь понимает, самостоятельным он стал давно, а вот зрелость только-только начала пробиваться.       — Всё хорошо. Алим проводил их до самого вокзала, больше рассчитывать на того лысого паренька мы не сможем. — Взрослый мужчина опускается на стул, моментально погружаясь в аромат горячего ужина. Давно с ним такого не было, почти десять лет прошло, как Тамила его в сырую землю слегла и ни голосом, ни ликом больше мир этот не украшала. — Путь в их шайку-лейку Вахиту теперь заказан.       — Что ж, рано или поздно, это должно было произойти. — Ниночка суетится, выставляя на стол одну тарелку за другой, приходится уловить момент и рукой небольшую ладошку накрыть. Что у него, желудок бездонный, что ли? — Ищут Владимира. Патрули весь город прочёсывают, а найти не могут.       — Поверь мне, моя дорогая Ханшайым. — Легкий румянец расцвел на щеках взрослой женщины, она за секунду превратилась в юную девушку, которую понравившийся парень на дискотеке танцевать пригласил. — У нас просто нет большого желания его искать. Хватит одного часа, чтобы его хоть из-под земли достать, родной отец ведь за шкирку притащит.       — Переживаю я.       — Не забивай голову ненужными мыслями. — Казах напряженно рассматривает содержимое тарелки, перебирая в голове всю известную ему информацию.       Слава долго не продержится вдали от всей этой пацаньячей суеты. Дай Аллах, неделю, а то и, вовсе, дня через четыре обратно прискачет, и начнет снова указания раздавать. Ничему жизнь этого шайтана не учит и не научит — Султан это по своему опыту знает. У Кащенко не та порода, в нём горит необузданный огонь, с которым он только учится справляться. Пройдёт немало времени, прежде чем к мужчине окончательно придёт способность мыслить трезво и расчетливо.       Султан ведь не вечен, всех, рано или поздно, ожидает гробовая доска и комок слипшейся грязи. И пусть Кащенко не зазнаётся сильно, но других приемников у Казаха нет, и совершенно точно уже никогда не будет. Бывает, чужой ребенок становится тебе родным, вот и в Славе мужчина нашел отдушину, потерянного навсегда сына, смотрел на кудрявого казанского паренька, а видел свое собственное отражение. Потому и старался быть всегда где-то поблизости: что в тюрьме, когда юнец впервые столкнулся с настоящей неподдельной жестокостью криминального мира; что сейчас, когда жизнь, уже который месяц, висит на волоске от смерти.       — Не забьёшь тут. — Женские губы недовольно поджимаются и хочется улыбнуться — ему, конечно, с мужем Нины — славиным отцом — никогда встречаться не приходилось. Аллах уберёг несчастного, иначе бы тот отправился к праотцам гораздо раньше отведённого срока. И сравнить родственников он не мог, зато в каждом жесте, в каждом слове парня, видел его маму. — Ой, дай Бог, хоть на внука посмотреть.       — Посмотришь. И посмотришь, и покачаешь, Регина — девица умная. Помяни мое слово, это пока Слава ерепенится, а через пару лет, без её слова, и шага не сделает.       Даже слепой заметит летающие между молодыми людьми искры, чего уж говорить о прожжённом жизнью авторитете? Беседа плавно перетекла в более приятное русло, а вместе с ней на столе появлялись чашки с чаем и свежеиспеченные сладости. Сталинка на п Первомайской стала местом, где он мог отдохнуть и побыть самим собой. Трель дверного звонка заставляет обоих подскочить, а Султана резко вскинуть руку и одним взглядом указать Нине на диван — адрес кащеевой матери скрыт строжайшим секретом, его появление в этом доме сопровождается несколькими амбалами, дежурящими недалеко от подъезда. Никто не может вот так просто появится здесь незамеченным.       Женщина пучит глаза, когда в широкую ладонь ложится пистолет.       Она пыталась смириться с той судьбой, что сын себе выбрал, честное слово — пыталась. И каждый раз, стоит судьбе показать свою уродливую голову, как внутри всё начинает стыть. Нина не помнила ужасов войны, детский мозг поспешил выкинуть эти дни из памяти навсегда, но все равно ночами просыпалась от кошмаров, от чересчур громких звуков за окном, напоминающих гул немецких самолётов, а те как раз через Казань на Горький летели. Бомбили и их местный оборонный, и развернутые в спешке госпиталя, и шедшие на фронт колоны бронетехники. Пусть у них не было как такого голода, пусть война ощущалась не так остро, как на передовой, но она успела наложить свой отпечаток на всех них. Советская девушка, бравая комсомолка, втайне от мужа, только рождённого сына покрестила и молиться начала, чтобы ничьи дети никогда не столкнулись с этим страшным словом.       Когда власти объявили о заходе советских войск в Афганистан, нутро в очередной раз заледенело. Только отец успокоил: «Ниночка, зеков туда не берут, а, как не прискорбно, Слава наш именно зек».       — Кто? — Казах кивает на сообразительность женщины и прислушивается к копошению за входной дверью.       — Султан Алмазович, это Марат! — Суворов-младший уже откровенно матерится, отбиваясь, по-видимому, от его припевал. Нина выдыхает, а Казах пистолет обратно за спину прячет, отпирая замок. Стоит только железке прийти в движение, как мальчишка прорывается в помещение, сверкая обезумевшими глазами.       — Что опять у вас стряслось? — Женщина укоризненно качает головой, принимаясь по новой на стол накрывать. — Я не пойму, для вас Кащей стоп-сигналом, что ли, был? Неужели ни у кого мозгов не уродилось?       — Айгуль спрыгнула. — Звон разбитого стекла отражается в черепной коробке. — С балкона спрыгнула.       — Живая? — Казах уже натягивает на себя куртку и на ходу запрыгивает в ботинки, пока Нина старательно собирает в ладонь остатки красивой фарфоровой чашки.       — У Наташи Базыкиной был, которая Желтого сестра, сказала, что только привезли, пока ничего конкретного. Меня Вова на улице выловил, от него узнал.       — А он где?       — Он в будке ночует, на Теплоконтроле. Про Кащея ничего еще не знает, никто не знает, думают, он в участке. — Султан кивает своим мыслям, уже вылетая из комнаты. — Я сказал ему, что Регина уехала в деревню к родственникам после того, что случилось, а Пальто донес, что дело закрывают.       — Молодцы, хвалю. А сейчас поехали к этой вашей Наташе, нужно спасать твою ненаглядную.