Проклятие на удачу

      Регина неторопливо прокрашивает ресницы растрепанной щеточкой от ленинградской туши, параллельно напевая под нос песню из какого-то мультика, который Лида вчера с особым интересом показывала Витьку. Вчера, перед последней парой, мальчишки весьма непрозрачно намекнули женской половине группы, что им бы стоило принарядиться в честь наступающего праздника и выглядеть восьмого числа восхитительнее тюльпанов. Ну а кто такая Регина, чтобы отказываться от возможности лишний раз оттянуть все мужское внимание на себя — даже несмотря на то, что теперь у неё есть свой мужчина. Вдруг повезёт, и новую жертву подцепить удастся? Зюпик-то вон уже проголодался, одного Чеснока ему мало. А Олеська, дрянь этакая, как на зло, все никак сдохнуть не хочет. Ждёт, видимо, когда чернокнижницу заколебает нытье демона и она сама пойдёт ритуал заканчивать. Ну и дура, а ведь могла тихо-спокойно помереть себе, практически безболезненно и без навязчивого присутствия бесовщины под боком.        — Леша! Иди плиту посмотри, а то опять газом несёт на всю квартиру! — раскрасневшаяся и закрутившая на голову полотенце Лида выходит из ванной, едва не снося соседку дверью. — Тьфу ты. Извини, Регин.        — Да ничего страшного, — хорошее настроение позволяет сказать эти слова вполне искреннее, ещё и добавить лёгкую улыбку.       Регина закручивает вокруг шеи новенький шерстяной платок, пару дней назад чуть-ли ни с боем всунутый Кащеем в девичьи ладони, проводит кончиками пальцев по мягким ниткам и чему-то улыбается. Подтирает вышедший за контур губ след от карандаша, поправляет ушком иголочки слипшиеся ресницы.       Внимательно наблюдавшая за девушкой блондинка закатывает глаза и одним резким движением сдергивает с шеи скрученную в шарфик ткань и разворачивает рыжую к себе лицом. Аккуратно накидывает платок, выпускает передние вьющийся прядки. Выходит куда более симпатично и приемлемо, чем пыталась изобразить Чернова, но девушка упрямо не хочет в этом признаваться даже самой себе.        — Эх, где мои двадцать лет, а?! — со смешком восклицает Лида, упирая руки в бока, придирчиво разглядывая Регину. А она вспоминает, что сейчас была бы очень кстати меховая шапка, но доставать ту было бы чревато последствиями — Лёшка дома, и уже к вечеру отец бы узнал, что у дочурки появилась новая вещица, которую за милу душеньку приняли бы в комиссионке.       По квартире трелью раздаётся дверной звонок, заставляя Лиду и Регину чуть ли не подпрыгнуть на месте и с немым вопросом уставиться на входную дверь. Не мешкая, рыжая натягивает на себя дерматиновый плащ, привычными движениями подвязывает его на талии, расправляет загнувшийся подол, пока блондинка открывает дверь нежданному наглому гостю, который так и не убрал пальца с кнопки, а после и вовсе начал весьма активно стучать в и без того хлипкую дверь.        — Э, здравствуйте, — пацанёнок замирает от неожиданности и пучит свои огромные глаза, с ног до головы разглядывая одетую в банный истрепанный халат женщину.       — Здравствуй.       Мальчишка, видимо, ожидал увидеть кого-то другого, отчего губешки свои так недовольно и поджал. Он весь сжался от понимания, что с ним Кащей сделает, если не выполнит порученное старшим задание.        — А Регина Чернова здесь живёт?       Регина, до сих пор крутящаяся возле зеркала прямо за дверью, недовольно закатывает глаза и качает головой. Вот так радость, теперь придётся ещё и от малолетних кавалеров отбиваться, чтобы один весьма ревнивый и не совсем адекватный универсамовским тех в фарш на котлетки не превратил, или того лучше, к Чесноку не подкопал, чтоб тому не скучно было — с тем мужиком все равно ничего не вышло. Сбежал гад раньше, чем сеанс закончился. А её ведь могут посадить ещё ненароком за совращение малолетних, и тогда прощай холодный мрачный морг, ставший ей бóльшим домом, чем эта коммуналка.       Хотя, если гулявшим слухам верить, то в совращении как раз таки ментовка местная преуспела куда больше, чем нелюдимая чернокнижница.        — Чего тебе? — Регина отталкивает загораживающую проход Лиду и становится прямо перед темноволосым пухленьким мальчиком, складывая руки на груди. Смотрит на него сверху вниз, а недоброжелательность так и сквозила в каждой букве выданной фразы.        — Э-э-э, — мальчишка мнется под взглядом двух, по его меркам, взрослых женщин. — В-вам просили п-п-передать. Вот.       Пацаненок дергаными движениями вытаскивает из-за спины крепко сжатую ладонь, протягивает дрожащую конечность к девушке, представляя её взору несколько веточек ярко-жёлтой мимозы. Злобный прищур серых глаз исчезает, уступая щемящей нежности и теплоте, брови изящно изгибаются в приятном удивлении, а губы трогает самая настоящая, пусть и почти не заметная улыбка. Она забирает неожиданный презент, прикасается кончиками пальцев к мелким круглым цветочкам. Скорлупу с её порога как ветром сдувает — она и взгляда отвести не успела толком, как пацан свалил, сверкая пятками и наверняка с бешено стучащим сердцем. Как пить дать, побежал своему злобному и страшном старшаку докладывать об успешно выполненном задании. Ещё и наверняка опишет в красках все эмоции, которые на регинином лице успел прочитать. Кто ж захочет фингалом мамку в такой день расстраивать?       «Манипулятор недоделанный», — аромат свежесрезанной мимозы в пару секунд заполняет собой небольшой коридор и распространяется дальше по квартире. Маленькие шарики пачкают тонкие пальцы в своей жёлтой пыльце. И чего только Кащей сам не заявился, хоть девичье самолюбие своей рожей бы потешил.       Регина ухмыляется, представляя, как универсамовский авторитет с гордым видом шагает по асфальту, не единожды окропленному мальчишечьей кровью, курит свою противную «Яву», зажав сигарету зубами, и пугает своим не совсем опрятным внешним видом прохожих. На самом деле, картина довольно-таки пугающая. Точнее была бы такой, если бы не цветастый букетик.        — Красота какая, — Лидка тут же подсовывает ей наполовину заполненную водой трехлитровую банку. — А запах-то какой. Знаешь от кого?        — Догадываюсь, — с лёгкой ухмылкой отвечает чернокнижница, не скрывая блеска в глазах.       Все-таки приятно это. Пусть ничего особенного в паре цветочков и не было, но сам факт того, что Слава озаботился и нарвал ей этой мимозы грел остатки души.       Соседки проходят на кухню. Чернова продолжает крепко сжимать в руках банку, пока Лидка неотступно следует за ней, все никак взгляда не отрывая от жёлтых цветочков. Объект едкого запаха остаётся на кухонном подоконнике.        — От него? — Регина переводит взгляд в окно, куда кивает Лида.       Уже знакомый девушкам парнишка докладывает высокому мужчине с перекошенной на бок шапкой и немного отросшей щетиной о недавних минутах их краткой встречи, а тот изредка кивает и периодически подносит сигарету ко рту. Когда от неё остаётся совсем крошечный бычок, Кащей вытаскивает вторую, чиркает спичкой о коробок и продолжает вдыхать дым.       Вот ведь барон, етить его.       Слава, словно чувствуя прожигающий его спину взгляд, поворачивается к зданию, поднимает глаза на окно третьего этажа и встречается с Региной взглядом. Щербато ухмыляется и кивает в сторону чистого «ижа». Что-то говорит скорлупе, отвешивает лёгкий подзатыльник и отправляет во свояси по своим мелким пацанячим делам. Но лёгкий он, видимо, только для него самого — у мальчонки точно мозги встряхнулись, вон как пошатнулся и глаза выкатил.       «Беги давай, малявка, а то уедет без тебя твой принц на красном драндулете».       Зепюр суёт свой уродливый любопытный нос в странные, ранее им невиданные жёлтые катышки и забавно чихает, когда пыльца раздражает демоническую слизистую. Бесовщина отшатывается от этой выдумки дьявола и с оскорбленным видом прыгает к Лиде на плечо, запутывает когтистую лапу в светлых локонах и о чем-то задумывается. Сама блондинка провожает мигом заторопившуюся девушку ласковым смешливым взглядом и с улыбкой возвращается на кухню, даже не почувствовав, что ещё секунду назад её плечо служило лежанкой для одного наглого демона, пока тот не покинул её, поспешив за подопечной.       … Положа руку на сердце, чернокнижница готова признаться, что ещё никогда в жизни не чувствовала себя настолько воодушевленной. Даже, в какой-то степени, окрыленной. Хотя… Один раз все-таки было. Когда гроб с искажённой поседевшей Русташкой засыпали землёй, как и её верного «прынца» часиком позже. Обе души, привязанные к своим телам, маячили перед глазами и пытались скрыться от вовсю веселящейся чернухи, которая то догоняла, то отпускала свои игрушки. Хороший был денёк. Надо бы все-таки сгонять на кладбище и избавиться, наконец-то, от Олеськи, а то больно часто тявкать сучка стала. Совсем, видимо, забыла, кто тут держит поводок и что порой бывает с бешеными псами.       Их отстреливают, ни капли не жалея.       Подъездная дверь распахивается, выпуская из своих объятий окрыленную девчонку, которая тут же натыкается на насмешливый взгляд болотных глаз, когда чуть не поскальзывается на необитой железяке у порога. Она утомленно качает головой. Ну хоть бы шапку поправил ирод. Поджав губы, она нарочито медленно и как будто нехотя плетется в его сторону, хотя у самой мурашки по телу побежали. Улыбку, глупая, изо всех сдерживает и с трудом душит в себе порыв накинуться на мужчину с объятиями.       Благодарными и выражающими все чувства.       Надо же, как влюблённость человека может поменять. Всего ничего прошло с их последней встречи, а она уже соскучилась.       Тьфу, гадость какая.       Ей же вообще никогда и ничего не дарили, а цветы и подавно. Даже не купленные, — куда там — хотя бы с клумбы сорванные. Родители всегда считали это пустой тратой денег — все равно веник завянет через пару дней, да в кошельке только звенящая пустота останется. А сейчас папаша лучше себе лишнюю бутылку паленого спирта из-под полы купит у все той же тёти Лили, чем ненавистному дитю жалкий цветочек на праздник какой подарит.       Вот и оставалось рыжей довольствоваться дешёвыми, будто пластилиновыми, шоколадками, на которые одноклассники каждый год едва вшивую копейку собирали.       Регина лишь кивает на уже такое привычное кащеево «Привет, конопатая», подходит ещё немного ближе и неуверенно замирает. И что ей теперь сделать? Обнять его? Поцеловать? Что вообще нормальные люди делают в таких ситуациях? Неделю назад он ее впервые поцеловал, после чего пропал на три дня, на четвертый явившись как ни в чем не бывало и потащив гулять. Уронил в сугроб, навалился сверху и опять принялся лезть целоваться. Не то, чтобы она была сильно против — и сама неплохо так отличилась, когда перевернула мужчину на спину и с удовольствием устроила замерзшие ладони на чужой груди.       Кащей сам всё решает за них обоих, когда наклоняется ближе к девчонке и хлопает указательным пальцем по своей щеке, прямо признаваясь в своей мелкой шалости и ожидая награды за свои старания сделать девушке приятно с утра пораньше в день восьмого марта. А ей вроде и очень хочется прижаться губами к щетинистой коже, уколоться об нее и получить очередной разряд тока. А вроде и колется — мог бы и сам прийти, больше радости бы доставил. Небольшая девичья заминка его нисколько не смущала, он лишь продолжал выжидающе смотреть на фигуру перед собой.       Маленький шажок вперед.       Быстренько осмотрев территорию на наличие посторонних нежелательных наблюдателей, — больше для своего успокоения и убеждения, что на горизонте ни Лешки, ни папаши нету — она привстает на носочки и в невинном, почти целомудренном поцелуе прикасается к уголку его губ. Задерживается ненадолго, проводит кончиками пальцев по чужим плечам. Поправляет шапку на кудрявой голове и отстраняется, но не отходит: так и продолжает смотреть ему в глаза и дышать буквально одним воздухом.       Довольный, как кот на Масленицу, Кащей на это только глаза закатывает и совсем стягивает меховушку, встряхивая пятерней темные кудряшки.        — Спасибо, — с трудом восстановив отчего-то сбившееся дыхание, Регина отходит на несколько шагов назад. — Там твои сейчас из-за угла выйдут, каблуком не назовут потом?        — Женщина. Завтра восьмое марта. Раз в году даже подкаблучество прощается, и так все знают, что ты со мной гоняешь. Тем более я сам им из общака раздавал, матерей-то надо порадовать, — белесая бровь саркастично выгибается. — Что ты на меня так смотришь? Надо же хоть что-то и вкладывать в голову, а не только выбивать из неё. Ты так и будешь стоять? Я уже замерз так-то.        — Ладно, все равно пешком не успею. Учти, если опоздаю, будешь сам перед ректором распинаться, почему твой драндулет не завелся, — Слава тут же хмурится от упоминания отца, пусть и в шуточной манере.       Он не вспоминал об этом человеке, с которым к его огромному сожалению он связан кровными узами, с самого дня похорон этой необычайно быстро постаревшей девушки — Рустины, кажется — и вспоминать не хотел, не то что встречаться. Да и откровенно говоря, он в тот день знатно так нажрался. Даже две свои последние заначки расчехлил, — и как только не подох, от такой-то гремучей смеси?! — но даже и не думал о том, чтобы пожалеть. Воспоминания о папаше, разорванном трупе Чеснока и конопатой девчонке нужно было в срочном порядке выбить из головы и хотя бы пару часов поспать нормально. Без кошмаров. Хотя последний пункт все никак не хотел исчезать, своими длинными когтями вцепившись в мягкую податливую плоть, заставляя воображение, поддернутое мутной пеленой, играть с новой силой.       В отчаянии даже до Валька как-то сумел доковылять, но уже будучи на пороге и с занесенной для удара по двери рукой остановился. Психанул и вернулся в свою конуру.        — Конопатая, на дискотеку пойдешь завтра? Со мной.       Регина выгибает бровь в немом вопросе, отрывается от маленького зеркала и отводит от лица жалкий огрызок, оставшийся от карандаша для бровей.       После первого и, как она очень надеялась, последнего своего посещения этого всеми любимого мероприятия, желание приближаться к Дому культуры отпало начисто — теперь это здание на Ленинской пробуждало только негативные воспоминания и вызывало к себе стойкое отвращение. И Кащей ведь, сволочь такая, знал, что девушке туда идти совсем не хочется, а все рано предлагает опять заявиться в логово полупьяных, — хотя это и строго запрещалось на дискотеках — пацанов и их раскрепощенных девиц.       А вообще, Чернова искренне верила, что универсамовский старшак не любитель всех вот этих вот танцулек — больно уж рожа у него поначалу была кислая, когда они начали медляк танцевать. Вот представить его курящим возле здания Дома культуры или засидевшимся дома в компании бутылки ядреной водки по особому рецепту тети Лили и пары шприцов с черняшкой она могла.       С последним, кстати, нужно что-то решать, и чем быстрее, тем лучше. Ей совсем не улыбалось находиться с мужчиной в одном помещении во время одного из его приходов. Она ему, конечно, верила и всё такое, но ничто не отменит того факта, что наркотики вещь страшная, и с любым человеком такую хуйню может вытворить, что потом хоть в петлю лезь.       Да и у бесовщины, с какого-то перепугу, внезапно обострился синдром спасателя — Зюпик во все свои глаза следил за мужчиной и стоило только чужой руке потянуться за свертком с веществом, — а тянулась она будь здоров, бывало по нескольку раз на дню и она все удивлялась, как еще может связанно разговаривать — как Регина уже была в курсе. Ей Богу, скоро демон ей истерики закатывать начнет и против воли тащить спасать этого дурака. Интересно было бы провести полную диагностику его испорченного организма и узнать, что еще у Кащея не так с телом. То, что мозг у него давно заспиртовался, это и так понятно. По её скромным врачебным меркам мужчина должен был окочуриться еще года этак два назад, если не раньше.       Торчка в нем бессовестно выдавали дрожащие без причины руки и больной, бледно-желтый цвет кожи после очередной ломки.        — Что вот прям с самим Кащеем? — мужчина закатывает глаза, выруливая к зданию Университета.        — С ним родимым.       Как две такие диаметрально противоположные личности уживались в одном теле, Регина понятия не имела, будучи не в силах поверить, что такое вообще возможно, хотя и сама делила душу и разум не с одним десятком демонов.       Слава был по-своему заботлив и внимателен — она это на собственной шкуре успела почувствовать.       Кащей же был человеком до дрожи в коленях пугающим. Шутил похабно, приводил в ужас малолетних чушпанов и даже свою собственную скорлупу, что та от него по всем закуткам пряталась, лишь бы к старшему не выходить один на один.       … Чернова, не утруждая себя прощаниями, выскакивает из машины, громко хлопает дверцей, — потому что если быть хоть немного нежнее, то она просто напросто не закроется — и под внимательными плотоядными взглядами местной шалупени, слишком много о себе возомнившей, считающей себя взрослой из-за демонстративного курения прямо перед дверьми университета, гордо идет мимо толпы, спиной чувствуя кащеев взгляд. Курносый носик вскинула выше обычного, но вот собственные ноги идти быстрее почему-то отказываются.       Шепот за спиной давит на виски — ещё немного и она выпустит парочку проклятий в вездесущих ублюдков, а через пару недель будет танцевать на их не осевших могилах.        — А я думала всё это только слухи, — противно растягивая гласные, подает голос Олеся, складывая руки на груди.       Чернокнижница останавливается, неторопливо разворачивается корпусом к рискнувшей заговорить девушке и молча начинает прожигать в исхудавшем болезненном теле дыры своим взглядом. Вот ведь дура. Она ведь дала ей шанс прожить чуть дольше отмеренного, потому что молчала и устраивала Черновой тотальный игнор, пока любимая подружка всё тявкала и тявкала, за что и поплатилась.       Теперь под землей, в сырой могиле мерзнет тело, а душа веками, если не тысячелетиями мучаться будет.       — Чернова, расскажи, какого это по кругу ходить? С дискотеки один увозит, сегодня другой привозит, а на кладбище вообще с сыночком ректора обжималась. В тебе вообще ничего святого нет?       «Неа, шалашовка малолетняя. Нахуй ей святое, когда есть я?»       Зепюр материализуется за спиной, сверкая черными дырами вместо глаз.        — Фантазию угомони, а то она у тебя до шизофрении разовьётся.       Бесовщина предвкушающе заулюлюкала и вся слюной изошла, позволяя той капать на асфальт из приоткрытой перекошенной острозубой пасти. Чернь моментально побежала по венам, проникла в каждую клеточку девичьего организма, пуще прежнего отравляя новую свою жертву. Кончики пальцев начало нещадно колоть — нечисть требовала прямо сейчас покончить с зарвавшейся, слишком уж долгоживущей самоубийцей и убеждала, что с последствиями они потом как-нибудь разберутся.        — Мальчики, кто хочет разнообразия? Милости просим в кровать к замарашке. Думаю, эта вафлерша научилась чему-то стоящему.       Кровь опасно забурлила, зрачок расширился со скоростью света.       Еще немного и прольется чья-то кровь, вот только кто сказал, что к ней приведут улики?        — А ты, я смотрю, на ошибках подружки не учишься, — злобно прошипела Регина, чуть ближе склонившись к тут же побледневшей Олесе, а та, видно вспомнив, как Русташка на полу валялась с красной от удара щекой, маленький шажок назад сделала. Верхняя губа начала подрагивать, а бесовщина за спиной утробно зарычала, готовясь к нападению, окутала своими щупальцами фигуру напротив, уже прорастая внутри Олеси.       Наблюдающие за разборками двух девушек одногруппники заинтересованно бросают взгляды на высокого мужчину, что молча облокотился на открытую дверь «ижика» и никак не собирался разруливать ситуацию.       Это бабская разборка, а он в такое не лезет. Даже если одна из участниц его собственная женщина.       В конце концов, его девка наверняка была причастна к этой странной смерти отцовской студентки и больно спокойно реагировала на пса, разорвавшего Чеснока на мелкие кусочки, встретив его, словно старого друга.        — Не, Регин, ты нам лучше расскажи, какого это пятерых разом обслуживать? Пожалела бы отца хотя бы, подожди-ка. Не он ли тебя за бутылку продал? — глаза затягиваются привычной пеленой безумия, а рука сама лезет в карман за припрятанной свечкой. Заебала. Прямо сейчас её прикончит. На глазах у десятка зевак. И вообще поебать, что будет потом.       Слава, кожей почувствовавший начинающийся пиздец, понимает, что опять ехать на кладбище рыть могилу не готов, тяжело вздыхает и широкими шагами движется в сторону двух сцепившихся баб.        — Миленько, а щенячьи бои будут? — Чернова не сдерживаясь закатывает глаза, готовая прибить обладателя этого обманчиво вкрадчивого голоса. Даже уже собирается развернуться и попросить, — на людях его нахуй слать она не рискнет — не лезть, но широкая и теплая ладонь по-хозяйски устраивается на талии и к крепкому телу притягивает, заставляя лопатками упереться в чужую грудь.       И все-таки очень хотелось по шаловливой конечности вдарить хорошенько, чтоб знал и в следующий раз не отвлекал — особенно собой — разгневанную чернокнижницу, но мозг был занят очередной тушкой, которую пора было на свидание к нечисти тащить.        — Совет хочешь, говорливая? Одна вечером не ходи, а то дядя Кащей злопамятный.       Темненькая девчушка испуганно распахивает глаза, тяжело сглатывает и вцепившись в ладони своих новых подружек, потихоньку отступает все дальше и дальше. Пацаны-зеваки испарились моментально, когда Кащей был еще на подходе, дабы не нарваться на гнев всем известного универсамовского авторитета. Олеся без конца то открывает, то закрывает рот. Наблюдает, как мужские пальцы нежно поглаживают кожу регининой куртки, а сама Регина гневно раздувает ноздри.        — Сдрыснула отсюда, — подружки, поскальзываясь, тянут девушку за собой, исчезая из поля зрения злобно ухмыляющегося мужчины. — Ну и чего ты завелась?       Она прикрывает глаза, пытаясь одновременно и справиться со своим гневом и унять недовольную бесовщину, которой обожаемый ими кудрявый авторитет спугнул молодую душонку, так и не дав полакомиться и устроить грандиозное представление. Её сердце бешено колотится, грозясь сделать огромную дыру в грудной клетке. Мысли безвозвратно путаются. Губы заходятся в привычно быстром шепоте начитки.        — Забирай. Забирай. Чтобы все свои слова сама пережила. Чтобы до ночи не дотянула. Забирай, — большой палец потирает раскрасневшуюся щеку. Со стороны не было видно, насколько шизофрения меняла облик девчонки: зрачок расширялся с бешеной скоростью, тело наливалось свинцом и становилось каменным. — Бесом тебя заклинаю, в дар преподношу!       Чернуха злобно скалится, утирает когтистой конечностью свисающие слюни и повизгивая, несется за улепетывающими девушками, пока что нацелясь только на одну из них. На ту, что уже была отмечена и только ждала своего Судного дня. Ночка обещает быть просто великолепной. Осталось только найти подходящее тело для свершения мести и исполнения судьбоносных слов чернокнижницы. А лучше сразу несколько.        — Надо бы поаккуратнее с тобой быть, а то мало ли на что нарвусь, — девушка облегченно выдыхает, выпуская облако горячего пара через нос, — маленькая ведьмочка.       Регина всё также стоит и не шевелится, практически никак на Славу не реагируя. Приходится принимать крайние меры, за которые конопатая его потом определенно убьет, ну так а что ему делать? Она ж стоит, как каменное изваяние и хоть бы раз моргнула. Чужие губы настойчиво пытаются вернуть её в реальность, то прикусывая до первых капелек крови, то нежно зализывая, как бы извиняясь. Она обмякает в мужских руках, из последних сил сама прижимается к его телу. Сознание верещало — неправильно это как-то было. Вот так вот их отношения перед всем честным народом. Одно дело кащеевы пацаны. Другое обычные люди, что Чернову не сильно-то и любили.       «Показательное выступление», — Кащей лишь закрепляет свои права на ведьму и лишний раз напоминает, что его угрозы не пустой трёп.       Олеся, успевшая чуть подуспокоиться, замерла на крыльце от шокирующего зрелища и чуть не отлетела в сугроб, когда разбушевавшиеся первокурсники выбегают из здания, радуясь зачету, как новенькой кассете с иностранным фильмом. Виктор Семеныч, которому особо шустрая староста успела доложить о курящих возле учебного заведения студентах, открывает дверь. Резко и шумно, чем заставляет Олесю подпрыгнуть и противно завизжать. Мужчина моментально замечает парочку из Черновой и собственного сына.        — Это что здесь происходит?! — Кащей нагло смотрит прямо в отцовские глаза и расплывается в ехидной улыбке. — Регина, живо ко мне в кабинет! А тебя чтобы я здесь больше не видел.        — Больно надо. Ариведерчи, папочка, — ректор моментально краснеет, когда шепотки за спиной превращаются в гул. Вот ведь сукин сын! И здесь умудрился подгадить, выродок.        — Вместе его сопьём. Вме-е-сте, — шепот конопатой заставляет Кащея притормозить и кинуть на неё взгляд. Бесовщина во всю веселится в небесных глазах, а ему даже нравится это её безумие.       Регина выглядит довольно мило — этот её невысокий рост, щупленькая комплекция и пухлые щечки вызывают в Славе что-то такое, чего он, по правде говоря, никогда не чувствовал. Но он знал, что там внутри есть несгибаемый титановый стержень, состоящий из тьмы и всякой разной дьявольщины, что готова растерзать любого, на кого тонкий пальчик укажет. Мужское тело начинает дрожать, когда девушка только сильнее к нему прижимается, продолжая обнимать за плечи и сверкает яростными серыми глазами.        — Вме-е-сте. В аду гореть будет, мучиться за грехи свои будет.       Он нервно сглатывает, с трудом переваривая сказанные ею слова. Наконец-то находит в себе силы отстраниться, а та, как ни в чем не бывало, устремляется в здание, провожаемая колкими взглядами одногруппников и сердитым от его отца. Вот и как эта стерва ему теперь прикажет добираться до машины на с большим трудом гнущихся ногах и с явной тяжестью в штанах.       «Твою, блять, мать!»       Кащей руками в руль упирается и пытается выровнять дыхание, да только ничерта у него не получается. Ладонь на автомате лезет под обивку переднего пассажирского сидения и выуживает оттуда недавно купленную про запас бутылку водки. Если такие казусные ситуации будут происходить на регулярной основе из-за явного присутствия бесовщины в женском теле, то он сопьется. Ей богу сопьется, причем раньше, чем планировал.       … Супера, испуганные и настороженные грохотом входной двери, вскакивают со снарядов, и все как один замирают, когда в спортзал на всех парах влетает разъяренный Кащей. Взмокший и раскрасневшийся, старший сбрасывает с себя дубленку, откидывая её в дальний конец помещения, стягивает свитер и отправляется прямиком к потрепанной груше — но оно и понятно, столько возрастов через себя пропустила. Турбо переглядывается с Зимой. Оба пожимают плечами и возвращаются к своим делам, пока глухие удары врезаются в кожаную поверхность.       «Сука!», — напряжение наконец-то начинает спадать. Разум очищается, только на губах все еще остается какой-то фруктовый привкус. Он устало опускается на стул, откидывая голову назад, прислоняя ту к холодной стене.       «Бля-я-ять», — снова поднимается со стула, норовя опять хорошенько вдарить по груше, но в руку кто-то впихивает бутылку пива. Демид как будто понимающе кивает старшему. Сбитые костяшки начинают саднить, и он уже слышит, как бухтит Чернова, в очередной раз тратя на него запасы больничной перекиси.       Дверь скрипит, а пацаны заходятся приветливыми криками.        — Опачки! — мужчина растягивается в улыбке, узнавая знакомую рожу. — Здорова, рожа автоматная!       Вова Суворов пожимает протянутую руку, с явным недовольством осматривая затхлое помещение.       Когда он уходил на войну, тут было всё совсем по-другому.        — А я смотрю, у вас здесь много чего поменялось. За два-то года, — улыбка сползает с лица. Реально гнида контуженная. Маратка маячит за спиной старшего брата — уже нажаловался сучонок. Ну ничего страшного, и не из таких передряг выползал. — Раньше своих пацанов западло было обувать.       Горло сжимается в спазме, не позволяя проглотить скопившуюся слюну. Жилистые пальцы стискивают горлышко бутылки да так сильно, что стоит приложить еще немного силы, и та лопнет в его руках, загоняя осколки глубоко под кожу, и тогда конопатая его точно прирежет скальпелем — одним из многочисленных из своего спизженного из больницы набора. А этот хер с горы стоит, не двигается, немигающе смотрит на Кащенко. Предъявы с какого-то перепугу кидает. Забыл, как Слава с этим падальщиком последние сигареты из пачки делил.        — А теперь вон, гляжу, мамку пацана раздели.        — Так, а на ней написано что ли? — Кащей отбрасывает сигарету в сторону, вглядываясь в эту наглую рожу.        — Ну теперь знаешь. Некрасиво как-то вышло, Кащей. Надо решить ситуацию.       Нашелся, блять, решала. Если малолетний Адидас оказался крысой не только тупой, но еще и слепой, раз не заметил кащеевых действий, так он-то тут причем?        — А если это навар был? Предлагаешь у пацанов отбирать?! Не с того ты, Адидас, говорить начал, — забрало падает и больше мужчина себя не сдерживает. — Пришел, предъявы мне кидаешь. Старшему своему.       Карие вовкины глаза смотрят на него нагло, с лисьим прищуром, что Кащею совсем не нравится. Он понимает, что Вове похуй, у него своя правда, которая так удачно совпала с рассказами любимого младшего братика. Гонора в нем сильно много появилось после армейки, а ведь его за это и отшить можно. Этот без разбору в драку лезть готов, ведь это гораздо лучше, чем спокойно, цивилизованно поговорить с человеком и все вопросы решить до того, как станет ясно, что без крови ну вот никак обойтись нельзя. В этом была слабость Суворова и Слава это знал. Знал, что Адидас без разбора в хлебало бьет только потому, что словарным запасом бедноват — школу-то на тройки закончил и потом год на кровати валялся, никуда учиться идти не хотел, на отцовской шее сидел и со скорлупой по коробке гонял.       Ох мало все-таки Кащей, будучи супером, его в свое время пиздил. Объяснял всё, разъяснял импульсивному мальчишке суть и понятия уличной жизни. Замену себе из него растил, уже тогда зная, что сам у руля Универсама встанет. Хотел, чтобы друг стоял с ним плечом к плечу и дальше продолжил учиться, только уже тяжкому бремени лидера, на котором ответственности — жопой жуй.       А что теперь? Смотрит Слава на этого лба здорового и понимает — в считанные дни Адидас похерит всю его многолетнюю работу. Просрет и уважение к Универсаму среди других пацанов и самих пацанов под ментовской монастырь подведет. Неспециально, конечно. Но подведет. На него вон какими глазищами скорлупа смотрит. И чем заслужил только уважение поднебесное?        — Пошли-ка, покажешь скорлупе, чем Вова Адидас славится. Не растерял форму-то? — Слава подзывает одного из своих прихвостней, и задумчиво плетется к рингу.       …Регина с преувеличенным интересом рассматривает отросшие ногти.       «Подпилить их может, а то как обглодыши смотрятся», — ректор напряженно смотрит на сидящую перед ним студентку — на ту самую, о которой так много рассказывал и друзьям, и родственникам, когда заходил разговор о работе. Во всем этом ведь и его доля вины есть — сам ведь пошел на поводу у своей дуры-жены и позволил сыну — тунеядцу, пьянице и зеку — с ними на похороны ехать. Ничего не сделал, когда тот к девочке подсел и тут же разговоры свои лживые вести начал. А она, дурочка, хоть и умненькая все-таки девочка. Повелась на сладкие речи — уж что-что, а засирать голову Славка умел лучше своей матери.       Обесчестил уже, поди, девушку и теперь просто от скуки с чувствами её играет кобелина тюремная.       Жаль, что на зоне его нигде не прирезали. Меньше проблем бы было.        — Регина, тебе же наверняка известны слухи, которые гуляют по университету, — чернокнижница невнятно пожимает плечами. — Я про те, что сына моего касаются.        — Людям свойственно много врать и верить в собственное вранье, — чернокнижница смотрит через ректора на развлекающегося Зюпика, который катается на огромном часовом маятнике.       «Интересно, где только Семеныч достал такой раритет?»        — Это уж точно. Только вот здесь слухи недалеко от правды ушли, — мужчина старательно подбирает слова, чтобы со всей возможной точностью донести до девушки правду и убедить ее, что от его сынка нужно держаться подальше. — И я могу тебе сказать, что родители не несут ответственности за грехи своих детей…        — Виктор Семенович, не коверкайте фразу, там наоборот было. Говорите уже как есть, — Черновой даже интересно, чего такого ей откроет отец о жизни сына.        — Слава не тот человек, которым хочет казаться.       «Это уж точно».        — А связывать свою дальнейшую судьбу с бандитом — позор для любой советской девушки.        — Давайте я сама решу, что позор, а что нет, — ректор даже привстаёт от резкой смены тона в голосе студентки. — Позор — это когда ребёнка своего не воспитываешь, чтобы всю дурь из него выбить. Позор — это когда вместо поддержки, плюёшь ему в лицо. Позор — это когда ты живешь будто у Христа за пазухой, а ребенок твой не знает, что он будет сегодня есть и где спать ляжет. Вот это, Виктор Семенович, позор! Бандиты тоже люди и даже по-человечнее некоторых будут.       Регина вскакивает с насиженного места, всплескивает руками под конец своей речи, а сама понятия не имеет, чего так только разошлась. Может мужчине хотела глаза открыть, что было бесполезным занятием, раз за двадцать шесть лет тот так и не научился сына если не любить, то хотя бы терпеть — на его вину в том, как сложилась судьба сына, вынужденного теперь быть в отдалении от матери. Может от обиды — у самой такая же история ведь. Девушка оставляет ошарашенного Виктора Семеновича наедине с самим собой, надеясь, что хоть что-то да прояснится в кудрявой седой голове.       «Так вот чьи гены Славу этим безобразием наградили», — Чернова улыбается, вспоминая тщетные попытки авторитета пригладить непослушные волосы, в которые так и хочется зарыться пальцами.       «Так кто тебе не даёт, малявка. Ты думаешь, просто так твой рыцарь по съебам дал?»       Зепюр, гнида этакая, никогда не упускал возможности подкинуть несколько мыслей, от которых щеки непременно краснели. И прямо сейчас продолжал рисовать похабные картинки, громко хохоча.       «Сводник хренов», — когда почти с месяц назад чернокнижница догадалась о расположении нечисти к кащеевой скромной персоне, устроила ему, демону, трехдневную голодовку, в качестве наказания за вмешательство в личную жизнь и фаворитизм среди тех, кто должен рано или поздно стать для него обедом. И он даже простил подопечной эту маленькую вольность, по утрам шатаясь за автором до коробки, где всегда было чем поживиться. Хочешь чужим страхом от вида высокой фигуры, коего было вдоволь и даже немного больше. Хочешь свежей кровушкой, что ежедневно пускали так называемые супера скорлупе.       Всяко лучше, чем, как Регина, сидеть и смотреть на это блядство под названием «Праздничный концерт».       … У здания Чернова простояла десять минут, и то больше ради приличия , а потом неспешно потопала домой на своих двоих. Слава, конечно, обещал девушку забрать после занятий, но раз не появился, значит, нарисовались очередные безотлагательные проблемы, которые его супера никак не могли решить без его участия — и зачем те только нужны? Регина на него не обиделась, — крестом поклясться могла — но кое-какой росток недовольства тронул душу и царапнул корнями, прося пропустить дальше. Ей осталось только надеяться, что мужчина вернется с этих разборок в относительном здравии и на своих двоих.       Противное чувство слежки, когда за тобой наблюдает будто сотня глаз разом, преследовало чернокнижницу до самого двора и не прекратилось даже потом. Дрожащие от холода пальцы сжали в кармане перочинный ножик. Она прокашлялась, готовясь завизжать во всю мощь собственных легких, в надежде, что на помощь придут либо ОКОДовцы, которые больно зачастили на универсамовскую территорию ходить, либо кащеевы подчиненные пацаны с группировки. Он же говорил, что какой-то там его Труба постоянно по району шастает и баб до дому провожает.       Отвратительное чувство дежавю — ровно также Регина себя чувствовала в день знакомства с кудрявым.        — Если ты не хочешь получить пизды, просто иди своей дорогой, — Регина резко останавливается, но не разворачивается. — А если хочешь проблем, я своему парню расскажу. Он тебе мигом в фанеру пропишет.       «Парню?», — захихикавший Зюпик благополучно был послан на хер. Кащей отчетливо дал понять, что именем его можно швыряться без разбора. Ну а если не помогает, тогда можно нужно драпать в сторону качалки — пацаны разберутся с особо непонятливыми и даже разбираться не будут, кто прав, а кто нет. Она же баба старшего, а значит, в приоритете.       — И с кем это ты, Регинка, гонять начала, пока меня не было?       «Регинка».

            Маленькая рыжеволосая девчушка спряталась в самой гуще кустов шиповника и, прижав разбитые коленки к груди, тихонечко плакала, пока родители дома ругались. В очередной раз решить не могли, куда им в этот раз ехать: в церковь, к местной бабке-травнице, в монастырь или в психиатричку какую. Почему они не могут просто хоть раз поверить ей? Выслушать, чего хочет этот монстр, поселившийся в ней?       Девочка теребит свои рыжие косички, размазывает слезы по веснушчатым щекам и не обращает внимания на подбежавшего к ней с другой стороны местного мальчишку.

      — Привет! — девочка подпрыгивает и разворачивается, больно задевая пухлую щёчку веткой.

      — Привет, — огромные глаза небесного цвета исследуют неизвестного доселе соседа.

— А ты чего тут сидишь?

      — Хочу и сижу, — слезы моментально высыхают, и детское лицо принимает недоброжелательный вид.

      — Пошли в мяч играть. Мне папа новый привез. Из Москвы, — в подтверждение своих слов, мальчишка выставляет руки вперед, демонстрируя цветастый резиновый мячик. Девчушка, гонимая любопытством, ползет под ветками к новому знакомому. — А хочешь конфету? Мне Диля целых две сегодня дала. За то, что я суп съел. Представляешь? Целую тарелку.

      

Мальчишка кривится, будто этот «суп» самое ужасное, что существует на всём земном шаре.

      — Хочу, — он протягивает ей шоколадный кирпичик, завернутый в зелёную обёртку. Дети быстро суют в рот по конфете и бегут на широкую полянку, попутно подпинывая цветастый мячик.

      

— А меня, кстати, Вова зовут, — девочка удивленно смотрит на протянутую руку.

      

— А меня — Регина, — мальчишка расплывается в светлой улыбке.

      — Регинка, а пошли, я тебя на качелях покатаю. Я даже солнышко крутить умею!

      «Регинка».       Заметно повзрослевший и возмужавший Вова, — совсем не такой, каким Регина его помнит в своём детстве, появилось в нем что-то такое отталкивающее, что заставляло напрячься и мучиться от желания тихо и оперативно съебаться — смотрит на неё с всё той же а точно ли той же? светлой улыбкой.       Глупые остатки душонки вопят — как она так может? Они же всё свое детство провели вместе! То на площадке вместе играли, пиная мяч из стороны в сторону и споря, кто в этот раз за ним бежит до кустов. То не совсем удачно ловили рыбу на местном озере, кое-как раскопав в земле парочку червей, которые через пару часов оказывались выпущены и на волю, потому что ребятне было куда интереснее плескать друг в друга водой, чем сидеть в ожидании клёва. То на их тайном месте — среди тех самых кустов шиповника — поедали конфеты, оставленные заботливой жалостливой Дилярой на самом видном месте. Тогда казалось, что небо куда более насыщенного цвета, солнце не греет, а жарит, как яйца сковорода, а дни длиннее и счастливее.       А потом, в один момент — она даже не может сказать, в какой точно, потому что память предпочла выкинуть из своих владений русого мальчишку, словно того и не бывало — все резко закончилось. Сказка исчезла, карточный домик рассыпался и восстановлению не подлежал. В тот день Регина долго ждала своего лучшего и единственного друга около третьего подъезда, от которого они должны были начать свой пусть. Но так и не дождавшись, решила самостоятельно зайти за Вовой. Дотянуться до звонка оказалось невыполнимой задачей — больно высоко висел, а она была слишком низкой. Зато маленькие кулачки и пятки сандалий смогли достучаться до хозяев. Вот только вместо самого мальчика или его доброй мамы, ей открыл подвыпивший мужчина и ясно дал понять десятилетней девочке, что никакого «Вову Суворова» он не знает и знать не желает. А потом просто захлопнул дверь прямо перед курносым веснушчатым носом, и ей ничего не оставалось, кроме как убраться подальше.       От квартиры, от подъезда.       От воспоминаний.       Видеть его сейчас, все равно что по почками получить. Больно, но терпимо. Уже внимания не обращаешь.        — Ты вообще не изменилась. Только вымахала головы на две, — Вова привычно покатывается на пятках, задорно смотря прямо в регинины глаза.        — А ты изменился, — поджимает тонкие губы.       Она понятия не имела, как вести себя с этим мужчиной, который для чего-то усиленно разыгрывает перед ней спектакль, в котором они все ещё лучшие друзья, не видевшиеся много лет и наконец собравшиеся с силами, чтобы выкроить время на встречу. Пусть душа воет, но разум понимает — не тот это теперь Вовка. Хоть убей, не тот. Не её это детский друг, и яркий синяк на заплывшей щеке это лишь подтверждает. Группировщик, мать его. Неприятно, но не удивительно — не мог Суворов не пришиться к одной из казанских банд, гордость бы не позволила. Всегда ведь бежал впереди набравшего скорость паровоза, а взрывной характер все усугублял, не позволяя парню остаться в «чушпанах» — так, кажется, Кащей обычных пареньков называл.       «Кащей», — Регина едва сдерживает в себе желание хлопнуть ладошкой по лбу, провести по лицу вниз и громко застонать — возле подъезда стоит припаркованный красный «иж».       Только бы не надумал себе ничего, ирод, а то знает она вот таких вот сильных и независимых пацанов. Мужской пол сам по себе куда чувствительнее, чем утверждают, и тяжело переживает любого рода предательства, даже если тех и не было.       Живи они где-то в Европе, ей бы не пришлось сейчас губы кусать и думать, как бы побыстрее и потактичнее отвязаться от старого знакомого и побежать Славу искать.       Потому что они в блядской Казани, в блядском СССР и парень её — не домашний мальчик с высшим образованием, а бандит, етить его колотить. Если кто из пацанов увидит в столь компрометирующей компании, сразу доложат и разбираться не будут. Тут потом хоть бей, хоть не бей, а все равно «почётное» звание вафлерши зацепится до самой смерти.       «Ой, хватит выебываться. Сука не захочет — кобель не вскочит», — голос бесовщины, вернувшийся с весёлой охоты на Олеську, неожиданно раздаётся в голове, заставляя неосознанно вздрогнуть. Тёмная дымка не материализовавшегося Зюпика окутала Суворова, лизнула его кожу и противно зашипела — ну вот, и ему тоже по вкусу не пришёлся старый друг детства.       Хоть бы предупредил, тварёныш подземный.       «Это ты себя сукой назвал?»       «А, шавка против? Всё же нравится тебе кудрявый наш. Хоть звук из себя выдай, тупая. Пялишься на меня, как шизофреничка», — так она и есть шизофреничка, так-то. Шизофреничка с демоном на плече.        — Я пойду, наверное. Мне домой нужно, — по Вове видно было, что он хотел бы возразить. Может даже встать перед Черновой и не давать проходу, пока не удовлетворит свое желание с ней пообщаться, но отчего-то смолчал, неловко улыбнувшись.        — Ну пока?        — Пока, — парень провожает бывшую подругу тоскливым щенячьим взглядом.       Эта такая желанная для него встреча всколыхнула в нем старые детские чувства, лишний раз напоминая о их первой встрече, когда он встретил рыжеволосую девушку со злыми затравленными глазами в кустах шиповника. А ещё издевающееся над парнем сознание подкинуло старое воспоминание, как в один из вечеров, после долгого и насыщенного дня, он быстро и неуклюже клюнул зазевашуюся девочку в щёчку и, трусливо поджав хвост, убежал домой, даже ни разу не обернувшись.       В тот же день за ужином, пока Диляра кормила трехгодовалого Марата противной манкой, Вова заявил, что когда вырастет, обязательно женится на Регине. Женщина тогда только добродушно рассмеялась, потрепала пасынка по голове и посоветовала ничего не загадывать.       И вот, он вырос.       Выросла и Регина.       А его обещание все ещё в силе.       … Девушка подходит к машине — пусто.       «Может домой залез?», — Регина торопливо заходит в подъезд, тут же погружаясь в темноту — света из окон было недостаточно, чтобы быть уверенной в том, что не навернешься и не сломаешь себе шею. Она представляет сначала то, как Кащей будет успешно лезть к ней целоваться, а потом она выгонит его из квартиры, вытолкнув туда, откуда он и пришёл. После пролёта второго этажа начинает идти уже в привычном темпе, перешагивая через ступеньку. Странное чувство никак её не хочет покидать, все давя и давя своей силой на не подготовленный к такой атаке разум. Ещё и Зюпик опять куда-то слинял, бросив подопечную сразу же после акта, под названием «Владимир Суворов».       Демон бы, чисто из вредности, подписал бы снизу «козёл».       «ВЫШЕ. ВЫШЕ. ВЫШЕ».       Девушка вздрагивает, хмурится от резкого проявления бесятина, с сомнением смотрит на лестницу, ведущую дальше до четвертого этажа. Тело словно тысячами иголками пронзает, внизу живота скручивается тяжёлый узел, придавливая к земле. Идти в указанном бесовщиной направлении совсем не хочется, но и ослушаться она не может, поэтому и поднимается на последний этаж. Не контролируя себя и свои действия, подходит к ведущей на чердак двери. Аккуратно приоткрыв дверь, удивляется, что та не запрета, хотя должна бы — по подъеду же столько детворы туда-сюда носится. Это ведь лишь вопрос времени, когда любопытная ребятня нос свой сунет за таинственную дверь и тут же себе что-то да сломает из-за отсутствия света. Лампочку здесь давно ушоые соседи выкрутили и себе в хату поставили — ноги бы им переломать.       В практически полной темноте, Регина с трудом различает сгорбленный мужской силуэт. В кармане с собой только церковная свечка, ещё с русташкиных похорон оставшаяся, которую, если по-хорошему, на Олесю потратить нужно. Да и вряд ли чем-то помочь сможет, только пальцы в воске испачкает, потом опять придётся щёткой железной кожу чистить. Тело издаёт несколько нечленораздельных звуков и поворачивает голову на звук шагов.        — Слава? — Регина узнаёт его только по этим блядским кудряшкам. — Ты чего тут?        — А тебя ебет? — запах паленой водки девушка узнает из тысячи. Вот значит, какие проблемы он решает. Решала хуев.        — Так-то нет, — Чернова отвечает ему его же тоном.       И вот это она сегодня в ректорском кабинете защищала? Тогда неудивительно, почему Семеныч на неё, как на дуру какую смотрел и только разве что пальцем у виска не крутил. Правда, значит, подумал, что дура она малолетняя и влюблённая, раз такого дерьма за мужчиной не замечает.       Ну вот, радуйтесь, Виктор Семёнович, заметила.        — Ну вот на нет, и суда нет, — мужчина выпрямляет ноги и задевает две пустые литровые бутылки.       «Это он один столько выжрал?!», — м-да, зрелище не то что не из приятных, просто отвратительное: Кащей своими глазами стеклянными пространство перед собой диким взглядом буравит, губы что-то безмолвно шепчут, изгибаясь в жутком ехидном оскале, руки сжимает пустую пачку «Явы».        — Что-то случилось? — девушка касается мужского плеча, но тот дергается от неё, как от огня и она сама не замечает, как вспыхивает. — Ну и иди ты нахуй, Кащей!       Бесы внутри громко зашипели, но ничего не предприняли, когда мужская рука моментально схватила девушку за шею, притянула к себе и крепко сжалась, лишая возможности нормально дышать.        — Ты кого нахуй послала?! — ладонь сжимается все сильнее, сто процентов синяки останутся на бархатной белой коже. Она ногтями вцепляется в его кожу, царапает, пытаясь от себя оттолкнуть, да только бестолку. — Я тебе не чушпан какой-нибудь, усекла?!        — Усекла, — сорвавшись на хрип, соглашается, лишь бы только отпустил, иначе ещё немного и привет асфиксия. А там гроб, кладбище и сразу следом за ними родной ад.        — Вот и отлично, — кивнув, Слава отталкивает от себя ослабшее тело, да с такой силой, что Чернова чуть за дверь не вываливается и не катится по ступенькам вниз, ломая себе кости. Спину пронзает острая боль от не мягкого приземления. Взгляд цепляется за использованный шприц.       «Блять», — с трудом прогнавшая летающих перед глазами мошек, Регина испуганно бегает взглядом от бутылок к шприцу, судорожно анализирует ситуацию, в которой они оказались. Смотрит на тяжело задышавшего побледневшего мужчину и понимает, что это уже пиздец в квадрате какой-то, если не в кубе. Она подскакивает с пола, преодолевая страх подходит к Кащею и кладёт ладошку на мокрый мужской лоб.        — Слав, что ты принял? — кадык судорожно дергается.        — А тебя ебет? — Чернова постепенно начинает злиться от этого прошедшего по десятому кругу диалога, в котором, видимо, ничего нового больше не предвидится. Ну и зачем она здесь стоит, смотрит на это падшее существо и время на него тратит?       Ему ведь только отойти стоит, как сам сразу же припрется. Опять начнёт звать куда попало, чтобы вину загладить. Действиями покажет, что жаль, но не словами — пацан, блять.       «Если отойдет», — мужчина опять дергает ногой, цепляя валяющуюся бутылку.        — Что. Ты. Принял, — её голос становится жёстче, начинают мелькать злобные, чутка безумные нотки, а Кащей на это почти не реагирует, только расплывается в оскал. Резко охватывает пальцами девичье дрожащее запястье, крепко сжимает и прижимает к своей щеке, чувствуя прохладу от её чуть вспотевшей кожи.        — А что ты делала на улице с тем чушпаном?       «О чем я и думала: пиздец подкрался незаметно», — она моментально напрягается, поджимает губы и смотрит на Славу горящими диким пламенем серыми глазами — разговаривать с ним, пока он под кайфом, бессмысленно, все равно что со стенкой, которая вроде и слышит, но ни черта не понимает и как не старайся, а кроме гвоздя в неё вбить все равно ничего не сможешь.        — Ничего. Это просто знакомый, мы жили на одной улице, — смешок. Холодный, разъяренный, пробирающий до костей. Он взбешен и недоволен ответом, искренне считая, что конопатая его просто наебывает — он же своими глазами видел, как они под подъездом стояли и миловались. Как Вова едва не чесался от желания свои грабли распустить и под девичью юбку залезть.       Кащей до побелевших костяшек сжимает регинино запястье, губами ловит вышедший из её рта воздух вместе с болезненным вскриком и не удерживаясь на ногах от количества выпитого алкоголя и вколотых наркотиков припадает к стене. Девичье запястье все ещё в его бульдожьей хватке, с больно вывернутой тонкой косточкой.       Стоит ему приложить ещё немного усилий, и он ей запросто устроит вывих. Такой, что она потом с месяц будет дома сидеть и лапку свою облизывать, молясь, чтобы боль скорее отступила.       Или этой самой лапкой будет свечи на кладбище зажигать, да могилу ему около чесночьей копать.        — Не надо мне пиздеть! — ослабленное сознание покрывается густым туман, сдавшись давлению смешавшейся с водкой дури. Кащей сейчас, как никогда раньше, похож на животное.       Дикое бешеное животное, которое разорвёт её также, как почти две недели назад Зепюр расправился с хадишевским чушпаном.       Он рычит ей в лицо, слюной своей плюется, прямо как бесовщина, которая в ответ ему тоже утробно зарычала.        — Я своими глазами видел, как вы мило ворковали! Я не олень, ясно! Мне рога ставить не надо!       Слава впечатывает тонкое хрупкое тело в стену, наваливается всем своим весом и проводит носом по чувствительной коже, от ключицы до уха.        — Ты знаешь чем всё это закончится. Турбо давно на тебя слюни пускает.        — Слав, давай ты отойдешь и мы нормально поговорим, — она замолкает, когда тяжёлый кулак врезается кирпичную стену в считанных миллиметрах от девичьей головы, а бесовщина тут же чувствует выступившие с разбитых костяшек капельки крови.       Чернова на него смотрит без доли страха, не дёргается от неожиданности или испуга, только вглядывается в чёрные от расширившихся зрачков глаза и пытается на него через бесов надавить, чтобы волю сломать и себе подчинить. Впервые в жизни не потому что хочется, а потому что нужно, иначе, как пить дать, окочурится прямо здесь, в продуваемом мрачном чердаке.        — Косяк за тобой, конопатая. А знаешь, что за него полагается? — мужская ладонь отлипает от стены, оставляя после себя заметную глазу вмятину и кровавый след. Нагло опускается на бедро, грубо сжимает и резко притягивает к своему телу, буквально вжимая. Демоны начинают выть в рыжей голове, когда Регина начинает ощущать чужое возбуждение. Краснеет от смущения и не правильности происходящего, упирается ладонями в крепкую грудь.       «Бежать, надо бежать», — она бессовестно пользуется отрешенным кащеевым состоянием, переминается с ноги на ногу, чтобы разогнать кровь и резко бьёт острой коленкой в пах. Он отпускает девушку из своей бульдожьей хватки, сгинается пополам от боли в причинном месте и шипит проклятье в её адрес, хотя и знает, что все это бесполезно — из них двоих только её слова имеют силу.        — Сука! Стой, тварь!       Слишком быстро оправившись после боевых ощущений, которые по идее, должны были ещё некоторое время мучить кащеевы причиндалы и нежную мужскую гордость, он хватает девушку за рукав плаща и швыряет на пол, в противоположную от двери сторону. Кажется, отбившая себе почки, Регина дезориентировано осматривается вокруг себя, осоловело хлопая ресницами, с трудом садится на холодном полу. Слава, словно хищник, неспешно приближается к своей жертве, а в глазах его безумия и ярости сейчас похлеще, чем бывает в её собственных и это пугает. Люди — животные, и сейчас она в этом в очередной раз убедилась. Девичья рука нащупывает сбоку, за старыми истрепанными коробками, пустую прозрачную бутылку из-под водки, притащенной сюда Кащенко. Хочет покрепче сжать пальцы на горлышко, но небольшой каблук чужих туфель наступает на запястье, придавливая к полу, заставляя выпустить единственное оружие.       Авторитет разразился смехом.       Не таким, как обычно — по-мальчишески весёлым и громким, а жутким. От которого по позвоночнику бегут мурашки, волосы встают дыбом, сердце пропускает пару ударов и кровь в жилах стынет.       Регина понимает — это конец.       Обжигающий хлесткий удар приходится на правую щеку, повреждая кожу и болью отзываясь в брови, моментально выбивая из равновесия. Слезы брызжут из глаз, будучи больше не в силах молча копиться и не проливаться.       «Зепюр! Зепюр!»       Чужая нога убирается с её конечности, жилистые руки поднимают за шкирку, как котёнка и тут же придавливают к стене: раздаётся треск парадно-выходной водолазки, на которую Регина копила со стипендии, которую удавалось спрятать от вечно рыщущего в поисках дочериных заначек отца, весь прошлый год. Горло опять сжимается под натиском пальцев, уменьшая поток так необходимого воздуха и исключая возможность привлечения внимания её криками. Он мокро, противно проходится языком над чашечкой бюстгальтера, втягивает в рот кожу, оставляя после себя багровые болезненные засосы и укусы и вызывая дрожь.       «Да что же это такое!»       Тело на эти действия реагирует совсем не так, как она ожидала. Оно отзывается сладкой истомой внизу живота на все резкие прикосновения этого вусмерть угашенного пьяного мужчины. Во рту скапливается слюна, которую она с трудом проглатывает, глаза закатываются, когда миниатюрная грудь оказывается на свободе и тут же попадает в плен мужских губ и зубов. Сосок твердеет от чужих махинации, кожа на животе становится гусиной.       Грохот.       Явившийся на отчаянный зов подопечной демон агрессивно рычит, сверкает алыми глазами. Всей своей тёмной сутью заполняет собой все свободное пространство и со всего маху врезается в славину спину, оглушая. Когтистая лапа хватает Чернову за края разорванной водолазки, тянет обратно в подъезд и в квартиру зашвыривает, тут же закрывая входную дверь на все замки.       Регина в себя более менее приходит только после негромкого щелчка щеколды на двери в их с отцом комнату, и она осознает, что только что происходило и/или могло произойти, если бы не подоспевший Зепюр. Девушка всхлипывает, закрывая рот ладонью, чтобы случайно не привлечь внимание воркующей над ребёнком в соседней комнате Лиды, сползает на пол вниз по стенке. Глушит крики, вонзаясь в кожу зубами и заходится в безостановочных рыданиях. Горячие горькие слезы катятся по пухлым, красным от ударов щекам, неприятно стягивают кожу.       В душе умирает еще одна частичка собственной личности.       «Малявка».       Девушка молча глотает слёзы.       «Шавка».       Рыжая прячет свою дурную тяжёлую голову в подтянутые к груди коленях, скрывается за копной упавших волос. Она ведь знала. Знала, что все так и кончится, потому что у такой, как она, никогда не будет счастья в жизни. Знала и все равно пошла навстречу универсамовскому авторитету, наплевав на разумные доводы рассудка. Решила, блять, довериться демоническому зепюровому чутью и пиздец какая неожиданность — её чуть не отымели, как последнюю шлюху, на гребаном чердаке, перед этим хорошенько надавав по морде.       А ведь день так хорошо начинался…       «Регин…»        — Ну что тебе, бесятина проклятая, — Зепюр виновато выглядывает с антресоли.       «Подохнет же».        — Ну и пусть дохнет. Я потом тебя на его могиле накормлю. Любишь же всяких алкашей и наркоманов, — злобно бурчит в ответ она, подтягивая к себе онемевшими пальцами старую нестиранную футболку. Натягивает на дрожащий то ли от холода, то ли от пережитого стресса торс, откидывая испоганенную водолазку подальше от глаз.       Демон соскакивает с антресолей, мнется, прежде чем подойти к своей шавке — что уж там говорить, стыдно ему, что такого исхода предугадать не смог, будучи слишком увлеченным этим подозрительный усатым и даже подумать не мог, что Слава Регине боль причинить может. А оно вон как получилось.       Бесовщина тяжко, совсем уж по-человечески вздыхает, усаживается возле все ещё прятавшей свою красную опухающую рожу подопечной.       «Я тебе покажу кое-что. А дальше ты сама решишь, что делать и как со всем этим быть».       Чернова вскидывается и возмущённо приоткрывает рот, уже догадываясь, что речь опять пойдёт о Кащенко, но прежде чем успевает вставить хоть слово, нечисть запускает в голове плёнку с картинками из сегодняшнего дня.       

      Вот он сует скорлупе несколько монет и отправляет к местной бабке-цветочнице…       Вот наблюдает за разборками Регины и Олеси…       Вот заметно напрягается, когда чернокнижница шепчет ему на ухо обещания загубить папашу…       С силой бьёт по груше…       — Решить бы надо, Кащей, — Вовин презрительный взгляд в его сторону и неясная предъява…

      Хотела узнать, к кому Суворов по своей беспросветной глупости и наивности пришился? Вот, пожалуйста, наслаждайся. Как там говорят, бойся своих желаниях? Тебе, девочка, это уже не поможет. Хоть бойся, хоть не бойся, а все равно пиздюлей ни за что получила. И ещё получишь. Просто, блять, прекрасно. Когда нибудь бомба замедленного действия точно рванет, и, не дай бог, этой самой бомбой окажется она сама. А взорвётся она только в тот момент, когда окажется прямиком между двумя закадычными друзьями. Хотя чего это, она ведь уже! Вон, завтра будет ходить и синяками своими на роже светить будет.       

      Обмахивает русоволосого парня полотенцем и предлагает вернуться к делам…       Говорит с домбытовским старшим о нелегальном видеосалоне, что те открыли на их улице…       Ждет Регину около подъезда и узнаёт в её собеседнике Адидаса…       Девушка чувствует, как немного притупившееся желание ещё разочек ширнуться опять возрастает — тело ломает, в дрожь бросает, испарина выступает на лбу, ручьями стекая вниз на глаза. Так вот оно, значит, как ломка ощущается. Познавательно, познавательно, ничего не скажешь.       Все еще ждет, следя за ними из окна четвертого этажа, сжимая бутылку водки…       Все еще ждет, набирая в шприц растворенный порошок, перетягивая руку жгутом…       Все еще ждет, а сознание медленно уплывает. Залпом допивает оставшуюся половину второй бутылки и откидывает ту в сторону…       Надеется, что она заметит тихое прерывистое дыхание, а у Регины тошнота к горлу подступает от чужой смеси ощущений. Ну вот нет же никакого кайфа в таком состоянии находится, зачем тогда хуйней мается, и себе, и ей нервы без конца изматывая?       Он так и остается ее ждать на четвертом этаже, не замечая, что Регина уже рядом, встревоженно касается мокрого лба…

      «Регин, подохнет ведь».       … — Блять, — девушка, едва переступив злополучный порог чердака, сразу же замечает валяющееся на полу кащеево тело. Тут же бросается к нему, падая рядышком на колени и дрожащими пальцами пытается развязать туго затянутый узел жгута — вот ведь идиот, опять ширнулся. Ну вот что за человек? Рука уже успела приобрести не очень привлекательный синий с переливами в фиолетовый цвет, а ее хозяин впал в окончательное небытие.       Или даже умер. Она и не удивится, если сейчас окажется, что Слава просто помер — такими лошадиными дозами черняшкой закалываться и водку с горла хлестать бутылками без перерывов — только до могилы себя доводить.       Регина растирает одубевшую кожу, будь Слава сейчас в сознании, заорал бы от той силы, которую девчонка прикладывает, пока разминает его конечности, отточенными движениями разгоняя кровь в направлении пальцев, пока окончательно поздно не стало, и не пришлось мужчину экстренно в больницу везти, чтобы отмершую руку отрезать из-за начавшегося некроза. Серые глаза безошибочно находят новое маленькое отверстие на предплечье и поражается тому, с какой точностью все-таки этот контуженый иголку в вену вводит — даже она настолько профессионально сделать не сможет.       Тёмная вязкая кровь потихоньку бежит из ранки, не успевая сворачиваться.       — Ты меня слышишь? — она трясёт Кащея за плечи, силясь в чувства привести, но все бесполезно — тот лежит и не шевелится, даже когда тонкая ладонь с громким хлопком опускается на щетинистую щеку.       Регина недовольно поджимает губы.       Это плохо. Очень плохо.       Подушечки пальцев ложатся на веки и раздвигают их, давая возможность проверить реакцию зрачка на раздражители, хотя света как такового здесь и нет. В горле встаёт ком — зрачок настолько расширен, что за ним практически не видна болотного цвета радужка, в которой обычно водили по кругу хороводы бесы. Глазное яблоко воспалилось, покрылось сеточкой лопнувших капилляров.       Перед растерянными глазами со скоростью света пронеслись абзацы из учебников, прочитанных ею за долгие годы учёбы в медицинском. В ушах зазвенели голоса преподавателей, изо дня в день старавшихся вбить в головы своих учеников простые и не очень истины их мира. Пальцы ощутили фантомные боли от перенапряжения из-за сотен исписанных конспектами страниц. Вот ведь гадство, если бы знала, что когда-то окажется в подобной ситуации, обязательно повторила бы материал прошлых лет.       Вода. Ему нужно очень много воды и чем скорее, тем лучше. Вопрос: где её сейчас достать? Ответ: хрен его ведает. В квартиру соваться не вариант — слишком много ненужных свидетелей, которые если увидят её такую — в старой футболке, юбке, пыльных колготках, с растрепанными волосами, красным припухшим лицом и безумным видом — без объяснения ситуации не выпустят, а если и выпустят, то за ней попрутся, а раскрывать тот факт, что её, вроде как, мужчина — наркоман и алкаш, несколькими минутами ранее чуть не вывихнувший ей запястье, чуть не трахнувший её у стены, она не планировала. Не так и не сейчас. С Лидой ведь даже Зюпик, с его-то огромными аппетитами, справиться не сможет. Блондинка упрямая как баран, и связываться с ней себе же дороже выходит.       Щуплая на вид девчонка кое-как переворачивает мужчину на бок: на случай, если его начнёт рвать от количества выпитого и шлифанутого сверху черняшкой, чтоб своей же блевотиной не захлебнулся.       А потом срывается с места и бежит так, как никогда раньше, на этаж ниже, в квартиру.       Сердце, словно бешеное, стучит в груди, болью отдаваясь в ребрах. Она проклинала всех и вся, пока вода, словно издеваясь, слишком медленно набиралась в трехлитровую банку. Кляла на чем свет стоит и бедную, ни в чем не повинную Лиду, которая решила с вечера мусор вынести, а потом по пути зайти и сдать все мало-мальски подходящие тары, из-за чего Регине пришлось тратить драгоценные минуты, которые могли стоить Кащею жизни.       Едва банка до конца заполнилась водой, Чернова крепко прижала ту к груди и со всех ног понеслась наверх, не закрывая за собой дверь — все равно ещё вернётся, одних трех литров будет однозначно маловато. Его поить нужно до тех пор, пока срать ею не начнёт.       — Слава, давай. На «раз» голову поднимаем, на «два» опускаем, — Регина даже не заметила, как голос опустился до позорного шепота, а слова она проговаривала, скорее для самой себя, что бы прямо здесь и сейчас не свихнуться, чем для находящегося в отключке Кащея.       Погрузиться в мысли о яростно разрастающихся в душе негодовании и жгучем отвращении некогда — каждая секунда на счету, и если она не сможет, не успеет, то ему можно будет смело заказывать обшитый красным бархатом гроб. Жизнь у неё тогда станет на порядок скучнее, что тоже являлось своеобразным стимулом для сохранения холодной головы. Регина всегда и везде исключительно свою выгоду ищет — все-таки весело с этим остолопом было, что не говори. В те же снежки она в последний раз играла лет этак одиннадцать назад, с все тем же Суворовым.       «Влить-то как?», — избавить отравленный организм от черняшки она уже никак не сможет, но вот свести к минимуму количество алкоголя — запросто. Это, конечно, не сильно поможет, зато повысятся шансы на славино выживание, что довольно предпочтительно. Она бережно приподнимает кудрявую макушку, подставляет собственное бедро ему под шею, чтобы голова оставалась в том же положении, и едва удерживает в руках тяжёлую банку, подставляя краешек к губам. С силой давит на щеки, чтобы челюсть поддалась и рот раскрылся.       Как бы теперь его не утопить. А то вот веселуха будет — пока спасала от передоза, заставила захлебнуться.       — Давай-давай.       Дай бог, если литр удалось в него влить — полтора, как минимум, впиталось в его свитер, залило дощатый пол. Негусто, но уже хоть что-то. Ещё пара таких заходов, и уже можно будет пальцы в рот не пихать — все зло само по себе выйдет, не удержавшись в разъебанном желудке.       Её испуганные глаза приобретают форму пяти копеек, когда мужское тело начинает биться в конвульсиях, покрасневшие глаза распахиваются, а изо рта, вместе с водой, начинает идти пена.       «Шавка, блять! Чему вас учат только в ваших Университетах?!», — Зюпик устало качает головой на секундный регинин шок, залезает на мужскую грудь, предварительно потоптавшись когтистыми лапами по шерсти свитера, с неподдельными интересом вглядывается в кащеево лицо. Он практически видит, как авторитетская жизнь тонкой струной натянулась, а седовласая старуха, его лучшая подружка, косу над ней замахнула и вот-вот ударить готовится.       Ну вот, ему даже делать ничего не надо — кудрявый сам себя в могилу загнал, даже стараться для этого не пришлось. Демону только осталось душонку, грехами наполненную, подожрать и дело с концом.       — Блять. Блять. Блять, — пена окрашивается в ярко-розовый цвет из-за прикушенного Славой языка; Регина стаскивает его со своих коленей, переворачивает на бок и изо всех сил пытается ему сомкнувшуюся челюсть разжать, чтобы всё наружу выходило, а не обратно. Пальцы в рот ему не суёт, пытается как-то снаружи рот открыть — а то знает она, с какой лёгкостью человек может тонкие хрящики перекусить.       Цепкая мужская ладонь цепляется за её запястье, сжимает, но уже не яростно, преследуя желание причинить боль и указать зарвавшейся девчонке на её место, а скорее испуганно. Оно и понятно: умирать никому не хочется, всем страшно становится, когда старухина коса начинает по двери скрести. Но все равно, ощущения не из приятных — кожа в этом месте уже налилась для образования будущих гематом и адово саднила. Ей бы руку отдёрнуть и вернуться к делу, только он за неё, как за спасательный круг, ухватился и отпускать отказывается.       Надо же, умирать не хочет, а двойную, или тройную, дозу по вене пускать — так он первый.       Идиот.       И зачем только она его спасать взялась?       Приступ постепенно начинает сходить на нет — пена идти перестала, лишь напоминание осталось на кащеевой одежде и лице. Осталась лишь судорожная тряска, но и она не такая активная, как в начале, тело все-таки успело утомиться. Мужчина отпускает запястье и тут же сворачивается в позу эмбриона. Скулит едва слышно, пальцы себе выламывает.        — Еще давай.       Чернова опять поднимает банку, уже спокойно удерживая её в одной руке и силой в него вливает оставшуюся жидкость. Особо не церемонясь, бьёт по кадыку, чтобы пасть свою раскрыл и не мешал заниматься дальше спасательной операцией. Закрывает пальцы в отросшие кудри, сжимает у основания, и вниз тянет. Она прекрасно знает, что ему больно, но сам потом спасибо скажет, что она его тут не бросила подыхать в одиночестве, а время и нервы на него потратила. Наверное скажет. А может ебнет в подворотне — этого Кащея хуй разберёшь.       Долгие годы вбиваемые в подкорку головы знания, скооперировавшись с мозгом, работают быстрее и в пару раз эффективнее нежели инстинкт самосохранения — тонкие пальцы залезают в приоткрытый рот, давят на основание языка, ближе к задней стенке горла. Мужское тело тут же отзывается первой предрвотной волной.        — Блять, ну давай же, — стенки горла сокращаются, когда рвота начинает выходить. Регина успевает только руку отдернуть, и Славу чуть на бок повернуть, когда вода вперемешку со спиртом покидает чужой организм. — Вот, молодец. Давай еще пей.       Кащенко ничего не остаётся, кроме как послушно рот открывать и глотать остатки воды, жалкие капли. Делает последние глотки, прежде чем вода заканчивается и опять пачкает деревянные полы чердака. Ну ничего страшного, первый раз как будто, после таких вот посетителей на чердак потом ближайшую неделю не зайдёшь из-за стойкого запаха желчного сока. Наркоманы давно их подъезд облюбовали, даже продавленный облезлый матрас откуда-то притащили, и никого их присутствие не заботило. Ну только разве что тётку с первого этажа, которая за лишнюю копейку, которая в их многодетной семьёй лишней никогда не была, в подъезде и прибиралась, то с первого до четвёртого полы отмывая, то раз в пятилетку летом стены выкрашивая в новый цвет.       Славу снова начинает бить дрожь. Регина аккуратно бедовую голову к себе на колени перекладывает, проводит ладонью по взмокшим кудрявым прядкам. А то ещё разобьёт, вот тогда она точно будет без понятия, что делать дальше, и все её страдания вытащить его буквально с того света пойдут коту под хвост.        — Надо… — Регина с силой бьёт его по ладони.        — Ничего тебе не надо!       Приходится опять в борьбу вступать, хвататься за сильные руки обеими ладонями, изо всех сил прижимать к земле, чтобы очередной пакетик в кармане плаща там и оставался, пока он ситуацию не усугубил и себя не загубил. В этот раз точно убьется. А если менты приедут, её и посадить могут, что скорую не вызвала и в одиночку тут бурную деятельность развела. Может, это она его наркотой накачала, а теперь невинную очевидицу из себя строит?       Не заботясь о чистоте футболки, которой место в машинке было ещё в начале недели, девушка задирает подол, оголяя плоский белый живот, и вытирает остатки пены с уголков губ. Надо же, если бы обида все же взяла вверх, а Зепюр оказался послан далеко и надолго, то Кащея бы здесь уже не было бы. Отбросил бы свои копыта от гремучей смеси, и никто бы о нем, кроме матери, и не вспомнил бы.       Что-то одно бы уже выбрал — выпивку или вещества и перестал морочить голову.       «Тише. Тише», — его веки снова закрываются. Снова тело начинает биться в её руках. У неё уже нет никаких сил Кащея держать, чтобы тот в приступе ни себе, ни ей не навредил, но она упрямо сжимает зубы и молча терпит. Ждёт, пока успокоится, и опять сможет зарыться пальцами в тёмные кудри.       «Шавка, встало!»       Зепюр с удовольствием проводит своим длинным шершавым языком по коже от ключицы до ямочки уха, облизывает его сзади, невольно касаясь линии роста волос. Потом ещё разочек. И ещё раз. И ещё. Ладно. Поигрался и хватит — делу время, потехе час — подохнет ведь кудрявый. Кто за его малявкой будет хвосты подчищать и на красном корыте до университета возить по утрам?       Она и сама уже почувствовала, практически на себе ощутила, что сонная артерия перестала передавать частоту сердечных сокращений. В том, что она правильно определила место, где нужно прощупывать пульс, чернокнижница даже как-то не сомневается — и что, что тренировалась только на манекенах, а с живым телом впервые встретилась только после знакомства со Славой. Ладони рефлекторно сплетаются между собой в замочек и одним резким ударов выбивают лишний воздух из груди, заставляя тело грузно выпустить лишний воздух из лёгких.       То, с какой скоростью краски отливают от мужского лица, превращая его в мертвенно-бледное, практические восковое, лишь нагоняют лишней паники на и без того встревоженную девушку. К главной проблеме в виде вытащи-с-того-света-дай-пизды-наставь-на-путь-истинный прибавляется ещё одна в виде его ребер — как бы не сломать от переусердствования. Так можно и лёгкое проткнуть, тогда уж точно единственным исходом будет только летальный, потому что в такой ситуации она уже ничего сделать не сможет, не откачает, хотя и очень постаралась бы.       Тяжёлые глухие выдохи срываются с девичьих губ — она уже подумывает о том, чтобы перестать дышать совсем, больно тяжко. Грудная клетка Кащея ходуном ходит от каждого регининого нажатия. Губы, которые ещё утром при всех бесстыдно целовали её на территории университета — сухие от обезвоживания, потрескавшиеся, с яркими красными ранками покрывшиеся корочкой и, мать его, холодные, как льды Антарктиды.       Не хочет, не заводится его глупое сердце, как бы она не старалась. Как ей той милой женщине в глаза смотреть?       «Извините, учусь пятый год, а сыночка вашего от передоза не спасла».       А Семеныч ей только спасибо скажет.       Ну уж нет, не дождется, уебок старый. Славка его ещё триста раз переживёт, как и положено.        — Ну давай же, давай, — в отчаянных, уже больше бессмысленных попытках, прижимается своими губами к его, — отнюдь не в той ситуации, в какой хотелось бы — вдыхает в него с таким трудом набранных воздух и отсраняется, ощущая странное послевкусие. Сладость какая-то на языке ощущается. Мет, наверное, потому что она сильно сомневается, что где-то среди коробок мужчина заныкал шоколадку, притараненную в качестве закуски. А ещё горечь — от водки.       Как на зло, под рукой нет никаких часов, что значительно усложняет и упрощает задачу одновременно. Если бы они были, можно было бы успокоить себя тем, что время ещё есть и спокойно продолжать искусственный массаж сердца, не оставляя попыток вернуть этого придурка к жизни. С другой стороны могла бы окончательно опустить руки и остановиться, прекратить мучить и себя, и его этой бессмысленной борьбой. По ощущениям, у Регины осталось около трех минут, пока мозг ещё жив и функционирует. Задержится — все. Дальше только ярко выведенный диагноз: «Овощь обыкновенный». Но за него ей никто благодарности не выпишет и в ноги не упадёт, кроме Нины Кирилловны, а только кричать вслед будут:       «Не спасла, а ещё врачом называется!»       Вздох. Но не её.       Чернова ошеломленно останавливается.       Нет, не показалось, он и в правду задышал!       От накатившего облегчения по щекам побежали слезы, только на этот раз, вроде как, счастья, когда под пальцами ощетился глухой, совсем слабенький удар сердца, содрогнувший ребра. Упав головой на мужскую грудь, прижав ухо к левой стороне, слушает, как сердце вновь забилось, набирая свой привычный бешеный темп и начинает опять по организму кровь гнать.       Ну точно, блять, Кащей Бессмертный.       Желания радоваться своему первому спасенному совершенно нет — было бы чему тут радоваться. Не пришла бы спасать, бесовщине больше мяса досталось, а она сама избавилась от проблемы в виде мужчины, который настолько её заебал своим изменчивым настроением, что хоть в петлю залезать можно. Ему. От неё этот мир ещё до-о-олго избавиться будет не в силах. Да и ладно, если какой случай был бы прям какой тяжёлый, когда шансов больше нет; или бабка какая; или даже алкаша среди отцовских товарищей.       Нет.       Она, блять, наркомана-передозника с того света вытащила, который завтра же за новой порцией побежит. Никто ведь ей гарантию дать не может, что Слава всё осознает и больше так глупо и опрометчиво поступать не станет. Как пить дать зашкерится где-то и закончит начатое.       Подумав, Регина засовывает руку в карманы мужских брюк, нащупывает плотный кусок целлофана и являет его на свет божий. А этот черт, что не удивительно, сопротивляться вздумал: нечленораздельно что-то хрипнул, попытался руку от пола оторвать и забрать свою «драгоценность», да только нет больше в организме сил. Все на борьбу со смертью потратил. Казалось бы всё, пациент спасён, но возник новый вопрос — как его теперь в квартиру транспортировать? Двигать нежелательно — вдруг реально перестаралась, и ребра переломала. Сам не встанет точно.       А если и встанет, то ненадолго.       Чернова хмурит брови, осматривая еле дышащее тело. Лешку, что ли, попросить довести товарища до её комнаты? Так ведь вопросы начнёт лишние задавать — что за мужик? Что в подъезде делал? Почему в таком виде? Откуда его знаешь? Не приведи Господь, ещё отцу растрепает, что на днях помогал его дочурке мужика до комнаты донести, так ведь все. Этот уебок сразу дружкам своим доложит и зелёный свет даст, будет их к ней присылать удовлетворять за пару звенящих в кармане копеек. Да и на смене он сегодня — семью кормить-то надо. Остается последний вариант.       Регина в спешке собирает улики обширной попойки и опускает закатанные рукава мужского свитера.       Никто ничего не видел, никто ничего не знает.       … — Епт твою мать, Регина. Не могла полегче кавалера найти?! — призванная на помощь соседка и сама чернокнижница пытаются стянуть высокое и довольно стройное, но все ещё по-мужски тяжёлое, тело хотя бы с первого пролёта. — Кто его так отмудохал-то? Я думала, он сам кого хочешь отшлифует.        — Да я пожаловалась, что у нас на районе наркоманы развелись: спать мешают, детей пугают, — Регина слегка по щеке щетинистой бьёт, чтобы универсамовского в чувства привести — больно уж тяжко его тушу двум хрупким девушкам на себе тащить, а так, хоть ногами перебирать будет, а не просто волочить за собой. — Слав, ну ты хоть ногами перебирай. Не балерина же.        — Хорошо его разрисовали, ничего не скажешь, — Лида хмыкает, старательно удерживая Кащея за талию, ноготками в свитер его вцепившись. Опыт в подобных делах у неё уже есть — как никак, а у муженька её губа не дура была на выпивку, и вот тогда да, было совсем невыносимо ста десяти килограммового Лёшу на свой горб затаскивать. Этот же даже шевелится как-то, им задачу облегчая.       За что ему, к слову, огромное спасибо, хотя от грыжи их обеих это вряд ли сильно убережёт.       Регина с Лидой затаскивают Славу в комнату, укладывают на диван и утирают скатывающийся по лбам пот.       С одной из задач они справились, дальнейшая работа теперь за Черновой.       … Мужчина чувствует, как сердце готово выпрыгнуть из груди, а дыхание переходит в хрипы — вот они, его «любимые» последствия передоза, до которого он себя, порой даже шутки ради, частенько доводил. Хорошо ещё, что до дому успел добраться — отходить, будучи на улице, особенно зимой, не самое приятное занятие. Осталось только понадеяться, что его никто в таком состоянии не видел, иначе жди беды — Адидасу за три секунды расскажут, что автор угашенный по улице болтался в светлое время суток, и тогда его уже ничто не удержит. Сразу пацанам такую ахуительную историю забацает, что и дожидаться не будут у коробки, сразу к хате его пойдут и прямо возле дивана отпинают.       За диваном его ждет не дождется сиротливая бутылка первая, буквально созданная для того, чтобы облегчать его страдания. Слава распахивает глаза, когда держать их закрытыми становится уже невозможно — будто песка насыпали, и те в ужасе расширяются при виде уродливой тёмной морды, застывшей над ним с перекошенными в зверином оскале губами.       «Всё, догасился», — слюни стекают из приоткрытой пасти, приземляясь прямо на застиранный серый свитер, пачкают шерсть и оставляют липкий мокрый след. Кащей ни одной своей конечностью пошевелить не может, только издаёт невнятные звуки неслушающимися губами и чувствует, как на голове начинают проклевываться седые волосы.        — Зепюр! Исчезни нахер. Его сейчас удар хватит! — на лоб опускается мокрая тряпка.       Голос. Голос — его маяк, на котором нужно просто сконцентрироваться, распознать в нем женские нежные и стальные одновременно нотки и цепляться изо всех сил, даже несмотря на то, что звучит он будто откуда-то издалека. Накрывшие проясняющееся сознание воспоминания о произошедшем похожи на самый страшный сон, в котором он сам себя узнать не может и не хочет, но понимает, что это животное все-таки он.        — Регина… Регина! — на губы ложится тонкий палец, заставляя замолчать и перестать терзать болящее горло. Его тело, словно струна, вытягивается в полный рост от боли, вызывающей искры из глаз. Обычно, в это время, он отсыпается после своих загулов — в пьяном бреду гораздо легче пережить требования организма, нуждающегося в дозе.        — Тише-тише. Сейчас подействует, — голос рыжей оказывает на него положительный эффект; сознание и правда начало плыть и уже через пару минут истощение даёт о себе знать, постепенно забирая мужчину в беспокойный сон. И он почти поддаётся, только пришедшие в норму зрачки находят раскрасневшееся лицо и любое желание спать мигом отпадает. Веснушки на конопатой стали ещё заметнее, на левой скуле налился добротный синяк, пока правая выглядит так, будто по ней сковородкой прошлись, причём раскаленной — на коже остался яркий след от ладони, большой и жёсткой.       Это он её так?!       Блять.        — Конопатая. Пожалуйста, прос… — договорить он не успевает, слова исчезают с губ прежде, чем затуманенный лихорадкой мозг снова поддался навязанным желаниям.       Девушка в четвёртый раз за ночь выбрасывает использованную ампулу из-под снотворного, — спизженного из, кто бы сомневался, процедурки в больнице — в мусорку, которую она притащила с кухни сюда, чтобы по пятнадцать раз туда-сюда не бегать и Кащенко один на один с самим собой не оставлять. Как можно удобнее в своём нынешнем положении, подвинув матрас ближе к дивану, она усаживается рядом с мужским телом, наблюдая за мерно вздымающейся грудью.       Живой. Это самое, блять, главное, с остальным они как-нибудь да разберутся.       И кто только придумал, что пацаны не извиняются?       Извиняются.       Ещё как извиняются.       Не машины же, в конце концов.       Но такие, как Кащей, — по весьма скромному мнению самой Черновой, они были, являются сейчас и останутся идиотами до конца своих дней — слишком категорично настроены против одного единственного слова, которым ежедневно пользуется всё население земного шара. Но они же, блять, пацаны, они ровные, крутые. Для них это неприемлемо — извиняться перед кем-то. И где только столько гордости нашли? Сказать короткое «прости» или что-то в том же духе, они могут лишь однажды и вдалеке от улицы. Там, где никто не услышит, не осудит.       А уж о том, чтобы становиться свидетелем такого события, либо совсем никому не доводится, — потому что не по-пацански это — чувства свои показывать во всей их красе — либо только перед теми, кому душа была отдана на поруки и перед кем нестрашно было больше показаться не суровым пацаном с района, продолжая раскрываться.       И Регина не знала, повезло ей, или нет.       В любом случае, время покажет, а сейчас не тот момент, когда можно предаваться своим сладким розовым мечтам, если таковые хоть когда-то были в её голове.