Проклятие на удачу

      Наглая кащеева морда все-таки добилась от чернокнижницы признания в том, что ритуалы та умеет делать, не только на порчу и смерть — ещё и деньжата привлекать может. Почему на себе не опробовала, для мужчины так и оставалось загадкой, но допытываться не стал. Если пренебрегла реально хорошим вариантом, чтобы, наконец, перестать ютиться с малоприятным народом в скромной трёшке, отданной правительством под коммуналку, значит на то были какие-то причины, о которых не посчитала нужным ему рассказать. Ну и ладно. Он не в обиде. Конопатой нужно сохранить хоть какие-то свои секреты, и так дохуя нового о ней за последние пару дней узнал.       Только вот использовать в своих целях никто её не запрещал, потому и закинул как-то вяло, — больше для виду, нежели всерьёз — сопротивляющуюся девчонку на переднее пассажирское сидение своей старой, как мир, колымаги и умчался, практически, в закат, увозя девку, на радость взлюбившей кудрявого нечисти, в одном лишь ему известном направлении. А до этого странно интересовался только ли ей водка и деньги нужны для ритуалов. Вот ведь собака универсамовская, даже после такой отвратительной ситуации и пятичасового избавления от трупа Чеснока всё свою выгоду урвать пытается. Совсем видно позабыв, что там на кладбище случилось. А ведь трясся, как лист на ветру, все бутылку из девичьих рук выхватывая, и даже не задыхался с каждым новым глотком.       Девушка и сама не понимает, на кой черт решила позволить себя в этот спектакль втянуть, почему не дала мужчине отворот поворот, и гордо не удалилась на свой потрепанный временем и тучной тушей папаши, диван, чтобы отдохнуть после тяжёлых трудовых будней. Может должницей себя чувствовала за помощь с трупом, да и все ещё стыдно было, что вот так вот на нем сорвалась. Под удар подставила, чуть до могилы не довела. В ответ своим глупым мыслям, лишь крепче сжимает в кармане две перекрученные между собой церковные свечи, — на этот раз, спизжены те были мужчиной самолично, потому что Регину тупо не пустили в храм в старых потрепанных джинсах — и бредет по узким рыночным рядам, глазами выискивая указанное Славой место, сверяясь со временем, спросив его у первого попавшегося человека. Синяя палатка с клетчатой крышей — её цель. Вывеска комиссионки — словно глоток свежей воды. Было бы неловко, если бы заблудилась в этом, кажется, нескончаемом лабиринте, наполненном торговцами и спекулянтами.       Губы расплываются в насмешливой жестокой ухмылке, когда она издалека улавливает знакомый задорный голос, сейчас, как никогда прежде, напоминающий мальчишеский.        — Угадай, где шарик, плачу гонорарик! — Кащей надвигается шапку на глаза, чтобы шибко любопытный народ, в случае какой-либо неудачи, не смог дать ментам хоть каких-то отличительных черт внешности. Виртуозно мешает наперстки на деревянном столике, то и дело то подсовывая шарик под один из них, то наоборот, незаметно для глаз, скрывая в рукаве своего плаща.        — О, дядь, дядь. Можно мне?! — подбежавший пацан в голубой куртке, — очень знакомый Регине персонаж, который она все ещё не понимает откуда вылез и как оказался втянут во всю эту лабуду с группировками — протягивает мужчине его же три рубля, «одолженные» пацану на время спектакля.        — Раз, два. — Регина неотрывно следит за нужным стаканом, под которым пока спрятан маленький металлический шарик, едва слышно бьющийся о стенки наперстков. Засланный казачок в голубой куртке, старательно давя из себя широкую восторженную улыбку, указывает в верном направлении, чем заводит толпу, показывая, что у всех есть шанс победить.        — Ла-а-адно, заслужил. — мужчина ухмыляется, лезет во внутренний карман за купюрой и отдаёт парнишке, уж больно явно сверкая глазками, чтобы далеко не уходил и старшему своему вернул то, что взял. — Следующий!       Настаёт её черёд: Регина откидывает волосы назад, поправляет чуть съехавший с плеча плащ, — почти один в один, как на Кащее — и натягивает такую же воодушевленную улыбку, от которой разом сводит скулы.        — Можно? — зеваки, до сих пор сомневающиеся в честности рассевшегося перед ними мужчины, услужливо пропускают разодетую красавицу, как только замечают зажатую меж пальцев новехонькую хрустящую сторублевую купюру. Идеальная возможность для них понять, что тут противозаконные игры устроили — честный человек, пытающийся дать людям шанс на жизнь, или барыга местный, который за лишнюю копейку и удавить может.        — Конечно. Угадаешь, красавица, где шарик? — Регина выгибает бровь, пытается сдержать лезущий наружу смех, но судя по забегавшим в кащеевым глазах чертям, у неё это плохо выходит. — Кручу, верчу, запутать хочу!       «Вот падла, щербатая!», и ещё хватает наглости смотреть ей прямо в глаза, терпеливо ждать от девушки ответа, подогревая интерес публики, и знать, что она прекрасно осведомлена — под всеми тремя наперстками пусто. Добросердечные зрители проталкиваются к ней поближе, практически опаляя дыханием обнаженную кожу щёк и шеи, подсказывают ей «нужный» стаканчик, а её всю передергивает от отвращения. Пусть даже и помощники в доле, все равно не стоит им так стараться отыгрывать свои роли, особенно, за её счёт. Поэтому Регина решает изменить выданный сценарий и принести в карман мужчины чуть больше денег, чем планировалось изначально. Резко присаживается на корточки, совсем не заботясь о том, что люди могут подумать, оказывается со Славой на одном уровне и тянет руку в карман за свечками. Он резко меняется в лице, когда конопатая прямо ему под нос тычет переплетенным между собой воском, спешно накрученным на указательный девичий палец. Люди воодушевленно охают и ахают, припоминая телевизионных магов и чуть ли не прибить друг друга готовы, чтобы после первыми встать в очередь на разговор с новоявленной колдуньей.        — На огонёк, мо́лодец, смотри. — он с непониманием пялится то на рыжую, своей чуть безумной улыбкой завлекающей всё больше народа, то на мотыляющееся туда-сюда пламя, зажженное на кончике фитиля.       «Открывай. Открывай. Против воли, да против разума.»       Мысленно проговаривает до каждой буковки родные слова начитки, наслаждается той твёрдостью и размеренным спокойствием собственного голоса, возникшего в голове, и не замечает, как глаза напротив стремительно слезиться начинают от невыносимой боли, но от огонька взгляда не отводят. Конопатая сказала смотреть, значит надо. Только когда несдержанный мужской крик разрезает мысленное пространство, дотягиваясь до уплывающего сознания чернокнижницы. Она резко открывает глаза и чувствует прострелившую огнём боль в виске.       «Блять, перестаралась что-то.»        — Тебя вижу, по среди поля вижу. Вояка что ли, звезда у тебя есть. — Кащей, от прошедшей по всему телу дрожи непроизвольно передергивает плечами и едва пальцами не тянется к правому плечу, на котором и набита упомянутая восьмиконечная звезда. Но далеко не армейская — воровская, которую в девятнадцать в тюряге сделал, под бдительным взором своего авторитета, который вовремя поступивший молодняк в его лице к рукам прибрал.       Демьян кидает насмешливый взгляд на товарища, стоявшего в первых рядах вместе с обычными людьми и получает точно такой же взгляд. Теперь ответ на вопрос, где их старший вечера свои проводит, держаться буквально на соплях начинает, и сопля эта со свечкой своей цирк устраивает.        — Шарик-то где? — Регина тоненько хмыкает, когда через силу и до сих пор не отступивший озноб Кащей пытается голос нормальным сделать.       Ладно, пусть это сражение останется за мужчиной. В конце концов, это не война, в которой в любом случае победитель один — она.        — Ты мне заплати сначала, а потом скажу тебе. А то магия такое не любит, откупиться бы надо. Не хочешь же три дня возле сортира валяться? — Слава, успевший довольно близко познакомиться с так называемой регининой «магией», возвращает купюру рыжей. Пусть он до сих пор во всю эту херь верить отказывается, но для успокоения собственной души лишним не будет. — А шарик себе оставь. Бывайте, мальчики.       Регина ухмыляется лукаво, как лиса, только спершая петушка из курятника, встаёт в полный рост и расправляет загнувшиеся края плаща. В сторону отходит, деньги в карман суёт, и сразу же на пуговичку застегивает — опытных щипачей это, ясен пень, не остановит, но хоть какую-то иллюзию безопасности даёт. Хотя где тут найдётся человек, который в здравом уме и трезвой памяти на кащееву бабу попрёт? Как она поняла из коротких рассказов мужчины, уже все группировки знают, что он Чесноку чуть глотку не перегрыз за свою «бабу конопатую» на той злополучной дискотеке. Далеко от места проведения основных действий она не отходит, лишь становится так, чтобы всю толпу было как на ладони видно и чтобы к путям отхода, в случае незапланированного появления ментов, можно было пробиться в считанные секунды. Проблемы с милицией ей сейчас ну вот никак нельзя иметь — ещё три месяца и ей диплом защищать, рекомендации забирать, и на работу топать устраиваться.       Её место главного клоуна в кащеевом спектакле быстро занимает взрослая женщина в красивой пепельной лисьей шапке и неприглядного вида пальтишке — чуть выцветшее, с парой заплаток, но видно, что относительно новое и ещё греющее промерзшее тело. Она с радостной улыбкой и горящими надеждой глазами сует в мужские руки купюру, ради которой Регине приходится полтора месяца в морге пахать без любого продыха, забивать голову ненужной информацией, дабы сессию сдать, и вообще морально себя уничтожать, потому что сознание все ещё не привыкло бодрствовать начиная с шести утра. Вот же дура дурная — ну какой разумный человек напёрсточнику такие деньги сунет? Ладно она, даже мало мальски внимательный человек заметит, что ей так и так денюжка в кармашек вернулась. А тут? Да у Славы же на его щербатой роже большими буквами написано, что он её сейчас разденет и начхать будет на любые приступы совести, потому что та давно мертва.       К самой Черновой целая очередь из желающих узнать свою судьбу и просто проверить чернокнижницу на вшивость встраивается, ругается друг на друга и без конца толкается, пытаясь к самой настоящей колдунье вперёд всех пролезть. Свечка горит ярко, с губ бурным потоком льются слова, которые люди так жаждут услышать. Краем уха отмечает, что пацаненок тот, который первым удостоился чести получить титул кащеевого клоуна просит Славу не издеваться над женщиной. Мамка она одного из них, пацана универсамовского.       Кащей едва заметно мотыляет Демьяну головой, чтобы Маратку подальше увёл — уж больно говорливый и громкий у Суворова пацаненок вырос, а сам возвращает шарик под один из стаканов и сигналы оставшимся подаёт, что бы бабе нужный наперсток сватали. Одним движением меняет его с соседним, на который, решившая попытать свою собственную удачу, женщина и указывает.       «Да шевели телесами, сука, всю контору из-за тебя спалю.»        — Атас! Менты. — звонкий Мараткин голос оказывает на группировщиков и их подельников моментальный эффект — толпа бросается в рассыпную. Одна лишь ошеломленная и понятия не имеющая, как в таких действовать, чернокнижница стоит с открытым ртом и никак свечку потушить не может, хотя очередь перед ней заметно поредела — только две калеки стоять и осталось, но и те, к магичке всякий интерес потеряли. Её кто-то хватает за рукав плаща и тянет в одну из ближайших подворотен. От резких движений свечка соскальзывает с пальца и падает в снег, моментально затухая.       Слава, крепко сжимая худые плечи, вжимает брыкающуюся ретивую козочку в лице Черновой, — наверняка на следующее утро на них расцветут синяки в форме его пальцев — в щель между двумя гаражами. Как они оба туда пролезли, одному лишь господу богу известно, но оно сейчас и не важно. Главное, чтобы менты не запалили и не повязали, как мошенников, пусть даже если это и правда. Вот остаётся только глубже отступать во тьму, да сопротивляющуюся девушку за собой тащить, как маньяку какому.       Он обязательно выскажет ей всё, что думает об устроенном представлении, но потом.       Было ли ему стыдно за устроенное представление? Да хуй там, ни одна живая душа не дождётся такого события, в котором «Кащей» и «стыд» умещаются в одном предложении. Мужчина не брезговал использовать все знакомые ему уловки — хоть те, которым сам по себе научился, сутками напролёт на рынке по молодости пропадая и навыки оттачивая, хоть те, которым его обучили более опытные сидельцы с казахстанской зоны. Да и, как потом те признавались, грех такого рукастого им было не научить — больно резво кудрявый мальчишка, отчаянно не желающий расстраивать мамку своим неудачным воровством шапки, обращался с колодой потрепанных карт, раз за разом пополняя свои запасы то новыми пачками «Явы», то парой лишних ложек сахара.       Первую неделю своей отсидки, помнится, Кащей вообще не соображал кому и как тасует — без какого-либо зазрения совести делал так, чтобы хорошо было только ему, и искренне считал себя гением в этом деле. Ровно до того момента пока не получил хороших пиздячек по холеной, всегда бритой, роже, — хотя чему там расти в его девятнадцать-то лет? У отца вон, к пятидесяти, так до сих пор приличных усов и не выросло — местный смотрящий потребовал свою долю взамен на крышу для начинающего шулера.        — Сколько набрала? — как-то по насмешливому ядовито интересуется мужчина, складывая руки на груди, когда девушка, наконец, успокаивается и перестаёт бить его по всем открытым участкам тела. Она руку на отсечение дать готова, что если весь яд в его голосе был бы настоящим, уже непременно бы в нем утонул. Захлебнулся и издох в мучительной агонии.       Хотя, змея своим же ядом отравиться не может же.        — Три по пять, и мелочь еще. — чернокнижница чужую гордость в комок сворачивает и владельцу буквально в жопу засовывает, когда насильно пихает свою ладонь в карман потрепанной старой дубленки и оставляет там бумажные купюры. А вот нехер было из себя святую невинность строить, сразу деньги нужно было брать пока по-человечески предлагала. — Бери давай уже. Пацаны не поймут, а я не хочу по шапке получить в подворотне.        — Как будто рискнет кто-то. — нехотя, он перекладывает деньги во внутренний карман даже не предпринимая попыток вернуть честно заработанные девушкой кровные. М-да, это не его любимый плащик, зато безопасно, а то ходят тут всякие обидчивые игроки, которые мошеннику пиздюлей навешать хотят. Вот и пришлось обзавестись несколькими куртками, да шапками. — Нет там никого походу. Вот Маратка и засранец, весь в брата.        — Он вроде про мамку говорил. — он к ней спиной стоит, а она словно наяву видит, как мужчина глаза закатывает. Тяжёлый вздох с его стороны лишь подтверждает регинины мысли.        — Я ж не чепушила какой-то, своих не обуваем. — убедившись, что никаких ментов в округе точно не наблюдается, он первым выползает на свет божий, а за ним и Чернова протискивается, покидая их убежище. — Шуруй в машину. Дела порешаю — домой отвезу.       Чему-то усмехаясь, Кащей вытаскивает из-за пазухи наспех свёрнутую меховую шапку, расправляет вмятины и нахлобучивает ту на девичью голову, пряча под ней рыжую макушку. Одни лишь косички торчать и остаются, чем смешить начинают — ну прям Пеппи Длинныйчулок какая-то. Негоже ей даже без недавно потерянного платка ходить. Пусть не грел нихрена, так хоть уверенность была, что последние мозги окончательно не заморозятся и лечиться потом не придётся. А после тех откровений, которым мужчина чуть ли не заставил её поделиться, конопатая теперь ему ой как нужна. Причём не только из корыстных целей, исключительно, для себя любимого.       Регина рассеяно хлопает чёрными, густо прокрашенными ленинградской тушью-плевалкой ресницами, в непонятках смотрит в чужую спину, но даже и рта раскрыть не успевает, как Слава уже исчезает за поворотом, а последнее, что удаётся уловить — хруст костяшек. Мелкого за пиздежь бить пошёл. Ну и правильно, она триста раз чуть не померла из-за говнюка и его острого чувства справедливости. Собственно говоря, ей было глубоко насрать на то, что будет с маленьким лгунишкой — куда больше интересует странный трепет где-то внизу живота и гулко забившееся сердце. Нет, она конечно ловила повышенное внимание к своей персоне с его стороны, но чтобы вот так, без слов, и сразу шапку на голову — впервые. Это, типа, «забота» называется?       Или как это вообще переводить с кащеевого языка? А переводится ли вообще?       Слишком мало времени прошло с того момента, когда Чернова нашла в себе силы, скрепя зубами, перевести авторитета из «простых не особо удачных знакомых» в ранг «приятелей». До друзей им ещё топать и топать, причём километровыми шагами — слишком большая между их мирами пропасть. Пусть вообще спасибо скажет, что её руки и мозг, все-таки, сподобились дойти до пересмотра их отношений, и то, если бы не хороший пинок под её тощий зад от бесятины, противно скалящейся за спиной, ничего бы этого не было. Он все ещё продолжал быть для неё загадкой, головоломкой, над которой ломать голову — это долго и нужно этим заниматься, а разузнать побольше секретов девичьему любопытству хотелось.       У него, вообще, вошло в привычку то исчезать на несколько дней, не появляясь ни на коробке, ни в брошенной под её окнами машине, то сваливаться, как снег на голову, в самый неудачный момент, при этом тарабаня в дверь так, что держаться петля стала на одном лишь честном слове стала. Ну или кидая мелкие камушки в третье окно справа, чтобы добиться от чернокнижницы хотя бы скупого «привет». Один раз не рассчитал силу броска и разбил стекло. Слава богу, отец в этот момент был в глубоком запое и вернуться домой должен был только через пару дней, но как же Регина тогда испугалась. Сидела потом и бормотала себе под нос проклятия и заговоры на все лады, какие только знала, пока Слава и один из его скорлупы вставляли черт знает откуда притараненное мужчиной стекло.       После этого, правда, пропал на пару дней, но тут чернокнижнице причина уже была известна — не могла её гадкая душонка вот так просто взять и забыть, никак не отомстив. Вот и просидел он весь день в родной квартире, наказанный безжалостной девушкой.       И поделом, будет знать, как хороших людей пугать.       Регина, без всякого стыда, знающи, лезет под передний бампер и окоченевшими от холода пальцами едва нащупывает связку кащеевых ключей — от спортзала, от машины, и от квартиры. Воздух внутри салона остыть ещё не успел, что чернокнижнице весьма на руку. А кому мёрзнуть хочется? Она растекается по пассажирском сидению, вытягивает ноги, — на сколько это только возможно в миниатюрном красном «ижике» — разбрасывает руки и начинает обдумывать все происходящее в жизни.       Слава, — хоть в мысленно, хоть в слух, Регина, по большей части, звала его только по имени, старательно избегая всех этих блатных «Кащей», «старший» и «автор» — не особо стараясь, смог занять какое-то особенное место в её мыслях. Медленно, но верно, с каждым днем пробираясь все глубже и глубже в маленькое сердечко, с удовольствием в нем обустраиваясь. И этот факт пугал еще сильнее, чем перспектива быть сожжённой заживо. Чего говорить, боялась она привязаться к этому типу, — точнее, признавать не хотела, что этот этап благополучно пропустила мимо глаз и прочно сцепила себя с мужчиной крепкой нитью — и не хотела по прошествии времени потом рыдать в подушку. А бесовщина, чтоб ей икалось, предательски молчала, отказываясь давать своей подопечной хоть какие-нибудь советы. Только улыбалась собственным мыслям и против воли толкала в мужские объятия.       Девушка нажимает на одну из маленьких кнопочек посередине, запускает простенькую магнитолу, и замирает в ожидании музыки. Совсем скучно вот так вот в одиночестве сидеть и тупо на падающий снег смотреть. Хотелось узнать больше о человеке, в чьей машине она с удовольствием устроилась, раз уже бесятина так упорно его в её жизнь втягивает. Хотелось узнать какой-нибудь такой секретик, который не знал бы больше никто другой. Музыки она так и не дожидается, потому что внутри не оказывается диска, вот и приходится распустить свои ручки и нагло прошерстить по бардачку и всяким разным тайникам, на которые только может упасть взгляд серо-голубых хитрющих глаз. Заевшая крышка бардачка с трудом поддаётся, падая на регинины колени, открывая обзор на свое содержимое. Она даже взвизгивает от радости, замечая небольшую кассету, и тут же руки к ней тянет, не забывая по пути туда-сюда ладонь запустить. Интересно же. Брови хмурятся, а пальцы являют на свет небольшой пакетик с белым порошком.       «Нихуя ведь не мука», запустив руку ещё чуть подальше, практически к самой стенке, она нащупывает свёрток с пятимиллиметровыми шприцами и обычный медицинский жгут. Явно не для того, что бы у пацанов своих кровь брать и готовить эликсир вечной молодости.       Ошарашенная и неприятно удивленная, она быстро запихивает все свои находки обратно и принимает как можно более непринуждённую позу, когда замечает появившегося на горизонте Кащея, без конца взмахивающего рукой. Опять слишком много сил приложил, пока в фанеру прописывал. Ну или у этого Маратика голова чугунная, раз авторитетские кулаки, которые казалось бы давно должны были уже привыкнуть, теперь вон ноют и спокойной жизни лишают.        — Замёрз, как собака. — девушка на эти слова ничего не отвечает, да и не знает, о чем сейчас вообще с ним говорить. Ей время нужно, чтобы новую информацию переварить и понять, нужно ли ей дальше такое знакомство или нет. Наркоманы, это ведь пиздец, ещё хуже, чем алкаши. — Подай перекись. В бардачке.        — Угу. — ну она его за язык не тянула. — Может лучше обезболим? И приятно, но нихера не полезно.       «Блять», рваными движениями Регина опять позволяет крышке упасть на свои колени, интуитивно сует руку куда-то в бок, и сразу же нащупывает то, что ей нужно. Между тонких пальцев болтается очередная значка на чёрный день, о которой он триста раз успел забыть, хотя казалось бы: он и про заныканную черняшку забыл?        — Нотации свои при себе оставь. — злится. На себя или на неё?        — Хочешь гаситься — гасись. Я тебе ни мамка, ни папка, и даже ни подруга, чтобы жизни учить. — она злится в ответ, хотя сама не понимает, почему. Она ещё в самом начале поняла, что он не самый порядочный гражданин Советского Союза, так чего теперь от него хочет?       «Даже ни подруга…», фраза въедается в мозг, а взгляд замирает на спидометре. А правда, кто она ему?       Она — прилежная студентка, практикантка в местной больнице, со своими бесноватыми тараканами в голове, с тысячей и одной начиткой на жуткую смерть на языке. Он — авторитет района, запойный пьяница, балующийся черняшкой в своей комнате местной общаги, давно упавший в глазах своих же пацанов. Единственное, что их может между собой связать — одна дискотека, на которой ни один из них не планировал со вторым пересекаться, несколько прогулок, и жизнь в одном районе. Все, дальше они диаметрально противоположные, как южный и северный полюсы, так почему ему так неприятно слышать эти слова?       Даже не дожидаясь от мужчины хоть какого-нибудь ответа, она молча вытягивает из бардачка пузырёк с перекисью, сжимает в своих вечно ледяных пальцах, кусает губы, и целенаправленно в лобовое стекло смотрит, хотя очень хочется повернуть голову на девяносто градусов и посмотреть в чужие болотные глаза. Быть может хочет какое-то понимание в них увидеть. Кащенко ведь мальчик уже большой, понимать должен, что все это — не игрушки. Но она лишь нервно носом водит, силясь не добавить ещё пару ласковых. Свежие ранки на славиных руках неприятно тянут, когда накрывает её ладонь своей в попытке забрать склянку. Удивлённо вскидывает брови, когда Чернова, будто отмирая, переплетает их пальцы. Удобнее его руку к себе поворачивает, чтобы костяшками вверх смотрела, и все также молча обливает их жгучей жидкостью. Спасибо хоть дует на зашипевшие царапины в мимолетном порыве. Жалко все-таки его немного.        — Я мог бы и сам.       Якобы недовольно отзывается Кащей, а сам взгляда от шикнувшей на него девушки не отводит. Какой же Регина может быть разной, при этом сильно не стараясь маски менять туда-сюда. Она то шипит, извергая проклятья, то весело хохочет над очередной шуткой, невинно хлопая своими огромными глазами. То хладнокровно вскрывает очередной труп, безжалостно ранит руки о холодный снег и твёрдую землю, помогая ему закапывать чужое тело, то дотошно обрабатывает каждую царапину, коих Кащей приносил в огромных количествах. Один раз даже скорлупу какого-то ей притащил, чтобы выбитый нос вправила. И вправила ведь, а потом мелкого пацана чаем напоила и завалявшейся шоколадной конфетой угостила.        — Угу. — со всевозможным скептицизмом мычит она. Прижимает ватку к разбитым костяшкам и за бинтом тянется.        — Оставь, заживет. — опять что-то мычит невнятное, и лишь когда два кончика завязываются на узелок с бантиком, отворачивается. Раздражение начинает собираться в горле, но Слава запихивает его подальше — не время и не место ссориться, а то как начнут друг на друга орать, и тогда точно кто-то кого-то ударит. И не факт, что это не он пропишет конопатой парочку смачных пощёчин. Старый ижик никак не хочет заводиться, ясно давая хозяину понять, что доживает свои последние деньки. Хлопая дверью, да так, что девушка испуганно подпрыгивает, он чиркает спичкой, подкуривает сигарету, и лезет под капот. — Сука. Конопатая, за руль сядь.        — А я не умею. — стыдно признаться, но в свои почти двадцать один, она так и не научилась водить, хотя у папаши до прошлого года все ещё была машина. Единственная вещь, которую он так и не пропил. Но за руль рыжую никто не пускал: Амин всегда ключи с собой носил или Лешке на хранение отдавал, чтобы дочурка до них не добралась. А потом, в один день, старый ублюдок пришёл домой пешком и она поняла, что полуразбитый жигуль где-то успел либо почить, либо пропиться.        — Научим. — Кащей трясет провода, вкрученные в клеммы аккумулятора. Регина поджимает губы, все ещё сомневаясь в правильности происходящего, все-таки послушно пересаживается на водительское место, так и не выходя из машины. — Выжми левую педаль.        — Выжала. — взгляд Черновой испуганно мечется по салону, старается контролировать каждое свое действие, чтобы от Кащенко пиздюлей не получить, за небрежное отношение к этому ведру, которое он по ошибке продолжает звать транспортном. Не дай бог она здесь что-нибудь своими корявыми ручонками изломает, он же её как Чеснока зароет и забудет.        — Коробку потряси, — мужчина подтягивает ослабленную гайку. — А то убьешь меня к херам.        — Какую коробку? Здесь нет никакой коробки. — Слава поднимает голову, чуть отходит от капота и через лобовое смотрит, как рыжие волосы в панике из стороны в сторону мотыляются, пока сама голова рыщет по всему автомобилю в поисках этой самой неизвестной «коробки». Смех слетает с губ. Разгневанные глаза пытаются прожечь в нем дырку.        — Под правой рукой. Рычаг такой. — под капотом задергался тросик сцепления и задрожала рулевая рейка. Дрожащие, как после хорошей синьки, руки замыкают два провода. Выпустив искру, машина заводится, вызывая на лице мужчину довольную улыбку. — Вот и всё. Поехали.       Так и не успевшая пересесть обратно на свое место, Регина смотрит на него, как на умалишенного самоубийцу, решившего покинуть этот мир очень интересным способом, и, самое главное, не в гордом одиночестве, а ещё и её с собой прихватив. Да бред какой-то, не может же он это всерьёз сказать. Она ведь ему русским языком сказала, что не умеет, а он, блять, уселся на пассажирское и теперь заставляет баранку крутить? Да она лучше от рынка до своего дома пешком пройдётся, все равно ничего не случится. А если он её заставлять будет, девушка специально вгонит машину в ближайший столб, лишь бы стереть эту тупую улыбку с его лица и даст понять, что он — идиот, которому следует прислушиваться к чужим словам, а не переть, как танк.        — Да не трясись ты так, конопатая. Дядя Кащей и не таких безнадёг водить учил. — мужчина перехватывает летящую ему навстречу затрещину и опускает ладошку на рычаг. — Выжимай сцепление и держи.       Обреченно вздыхая, девушка сдаётся во власть чужим причудам и все-таки давит левой ногой на указанную педаль. Слава тянет её руку в сторону, заставляя рычажок повторять действия, и все ещё не отпускает. Слегка шершавая мужская ладонь за собой приносит табун мурашек, мгновенно рассеявшихся по нежной регининой коже, из-за чего ей приходится закусить губу, чтобы ни один стон не вырвался из груди. Бесовщина на подкорке сознания ехидно перешептывается между собой, заинтересовано поглядывает то на взбудораженную чернокнижницу, то на довольного собой и абсолютно спокойного авторитета, и от их разговоров кровь начинает приливать к щекам. Как же хорошо, что кроме неё самой никто больше не может услышать извергаемые ими непотребства, иначе как пить дать, Кащенко бы её потом в покое не оставил. Никогда.        — А теперь плавно отпускай. — она сосредоточенно выполняет его указания и взвизгивает, когда машина трогается. — Газу дай!       Кащей хватается за руль, когда испуганная его резким выкриком девушка вжимается в спинку сидения, сложив руки на коленях, рефлекторно давя на педаль до упора. Слава, за эти несколько секунд, успел сто раз пожалеть, что посадил Регину за руль, чтобы посмотреть, как та будет вести себя в такой стрессовой ситуации. В инфальтивном желании пошутить над ней. Не со зла, конечно. Совершенно не со зла. Машина продолжает одной ей понятное движение по дороге, и единственным возможным выходом будет въебаться в сугроб, пока на пути не попалось какое-нибудь дерево и не оставило их обоих инвалидами до конца жизни. Он принимает решение и выворачивает руль в сторону. Колеса сразу же увязают в рыхлом снегу.        — Идиот. — тяжёлая, несмотря на свой хрупкий вид, рука все-таки долетает затрещиной до его головы. — Да, чтобы ты с унитаза всю неделю не слазил, придурок универсамовский! Я тебя, блять, на кладбище прикопаю! Кретин ты, великовозрастный!       Слава задиристо хохочет, шутливо прикрываясь руками, пока Регина бьёт незадачливого шутника по чему придётся, обещая смерть в обнимку с фаянсовым другом, на холодном кафеле и в полном одиночестве. Мужчина пытается словить тонкие запястья, чтобы прекратить акт своего избиения, но конопатая для этого слишком юркая, поэтому быстро ускользала, стоило только огрубевшим подушечкам коснуться кожи. Чернова опять взвизгивает, когда чужие руки пробираются через складки плаща, ложатся на ребра, через тонкую ткань водолазки обжигая своими прикосновениями тело, и начинают пересчитывать каждую косточку. Ей остаётся только пинаться и тщетно отбиваться, пока довольный своей маленькой победой мужчина продолжает вести себя, как юнец, щекоча визжащую тонкую тушку, периодически извергающую всхлипы и смешки.        — Всё, всё, пожалуйста, хватит. Слава, хватит!       Регине становится тяжелее дышать, воздуха совсем не хватает, а в горле начинает першить так, будто она три дня ничего не пила. Истерический смех делает свое дело, окончательно изводя и без того уставшую девушку практически до грани. Кащей же не останавливается, продолжает мучить свою жертву, вдавливая вяло брыкающуюся конопатую в дверь, наваливаясь сверху. На раскрасневшихся щеках давно сверкают дорожки от пробежавших слез, а ладошки упираются в широкие плечи, пытаясь отстранить мужчину от себя. Внезапно всё прекращается, и пальцы замирают, слегка сжимая ткань водолазки.       Регина утирает солёные дорожки, с трудом наполняет воздухом лёгкие, и морщится от острой тянущей боли в животе. Ну оно и понятно, столько ржать. Кудрявая голова прислоняется к стеклу, с кащеевого лица не сходит широкая улыбка, демонстрирующая забавные ямочки чуть выше уголков губ и небольшую щербинку между верхних зубов. Белых, а не жёлтых, как при первой встрече, хорошо почищенных. Уличный фонарь бликует в глазах болотного цвета, бросая тонкую полоску света на щетинистую щеку. Регина нервно сглатывает и отводит взгляд в сторону. Чернуха, хохотавшая до этого, замолкает, оставляя в голове белый шум.       Пальцы исчезли с ребер также резко, как и появились, неприятно давя ощущением пустоты и холода, но тело до сих пор не может окончательно придти в себя и перестать содрогаться от дрожи. Кащей откидывается на сиденье и пялит на добротную трещину на лобовухе.       «К Ташкенту надо, а в кармане нихуя», если так посмотреть, то мужчина вполне имел право на свою долю, — которая составляла практически половину суммы от общего навара, но он привык жить по давно укоренившемуся принципу «всё в дом, всё в хату» и потому не мог себе позволить и лишней копейки за просто так потратить. Вот вам и хваленый коммунизм, к которому советские граждане так стремятся, что из шкуры вон лезть готовы: знать вовсю шикует, направо и налево деньги разбазаривая, а рабочий человек, которого семья может сутками дома не видеть, последний хрен без соли доедает, лишь бы ещё немного сэкономить и ребенку сладость какую или игрушку купить. Ничего ведь, по сути, не меняется, несмотря на все убеждения Горбачева. Только очереди за продуктами отечественного производства выстроились, да задавить друг друга готовы за лишнюю бутылку алкоголя, потому что на трезвянку на весь этот пиздец смотреть не получается.       У простого мужика без связей только две дороги — на завод или в тюрьму. Все мало-мальски достойные профессии были заняты либо сыночками и дочками, либо их зажравшимися родаками. Заебись, что сказать.       Кащенко ведь и сам был сынком высокопоставленного ученого, который в Москву на разные симпозиумы катался чаще, чем в дом родной приходил. Да только шиш ему с маслом, а не тепленькое местечко под отцовским крылышком. Этот уебок скорее бы удавился, чем ребенка своего пристроил если не под свое начало, то хотя-бы к дружку какому. Он ведь, Славка, всю свою жизнь был позором семьи в глазах Виктора Семеныча, а последующее заключение это лишь подтвердило, как и отказ от попыток восстановления в университете. А девчонкам-то что делать? В продавщицы? Да такие тетки, как нежно всеми любимая тетя Лиля, новеньким молоденьким сотрудницам житья не дают, всё боясь, что их самих вот-вот уволят, а постоянным клиентам взрослая и пышная женщина будет куда менее интересна нежели стройная восемнадцатилетняя вчерашняя выпускница. В медсестры? Так не каждая ведь выдержит этой по истине сумасшедшей учебы. На трассу дальнобойщиков развлекать? Так если же кто узнает — заклюют и не подавятся. Один вариант лучше другого, ей богу. Хотя, если личико симпатичное и мозги более-менее рабочие, можно и в замужестве счастье попытать, но только вот не в Казани. У них на улицах либо одна шпана дворовая туда-сюда бродит, народ пугая своими разукрашенными лицами, либо чрезмерно холеные маменькины сынки, который без своих родительниц, что днями и ночами над своими чадами кудахчут, и шагу ступить без их разрешения не могут, ждут пока не скажут с какой лучше — с правой или левой.       Периодами, когда мужчину с головой накрывает полная безнадега, — обычно, это случается после маминых звонков в пустующую общагу — Кащей обещает себе, что с завтрашнего дня жизнь свою с чистого листа начнет. Забудет про водку, про черняшку и оденется, наконец, как приличный человек, а не подросток только пришившийся. Соберет все свои заначки, под чистую опустошит сейф в качалке и съебется куда-нибудь в другую АССР, да хоть в тот же Казахстан — там половина населения бывшие зеки, бандиты, и всякие разные авторитеты. Одним больше, одним меньше, никого сильно это ебать не будет. Зато Казах с пацанами рады будут его видеть, они ж еще много лет назад говорили, что только проблемы какие на родине будут, чтобы собирал манатки, мамку в охапку хватал, и валил до Алматы. А Универсам бы сам по себе ебался так, как душе взблагорассудится, и вообще все равно было бы на то, что практически без финансирования бы пацанов оставил — всё равно большую часть общака его, кащеевы, деньги составляли.        — Приём. — щелчок девичьих пальцев выводит из философских размышлений. — Мне на учебу завтра. Довезешь?        — На учебу? — Чернова смотрит на него, как на идиота. Хотя почему «как»? Мужские глаза все также затянуты пеленой дум, причем отнюдь не «Кого сегодня обтрясти, и в чьих объятиях погреться», это сто процентов. — Конопатая, пошли в кино?       Нежность, сквозящая в каждом прикосновении девчонки, когда та касается его подбородка и к себе ближе подтягивает, своими глазищами по лицу внимательно бегая, заставляет кадык нервно дернуться и зрачки в болотных глазах увеличиться. Регина дурную кудрявую голову вертит из стороны в сторону, пальцами свободной руки пробегаясь по сросшейся коже на небольшом шраме около виска.       «Вот ведь сволочь.»        — Блять! Ты ебанулась?! — Кащей за висок хватается, когда девушка резко дергает за нитку и та в руке её остается. Несколько капелек крови испачкали подушечки пальцев, но тут же нечисть возникшая их облизывает, мурлыча и приговаривая, что ничего вкуснее до этого не пробовала.        — Я тебе, когда сказала выдернуть? Вот и не ори. — Чернова злобно ухмыляется, оттягивая мужскую руку в сторону и опять внимательно в шов вглядывается.       «Хорошо получилось, незаметно почти», будь Слава хоть немного ответственнее, чем есть на самом деле, она бы ему мазь специальную из больницы пизданула, которую послеоперационным назначают, чтобы шрамы сглаживать. Ему такая определенно пригодилась бы, нечего холеную мордашку портить. Регина тянется к задним сидениям за теперь уже своей меховушкой, и в руках её вертит, каждый волосок стараясь рассмотреть. Ничего такая, симпатичная и мягкая — видно, что прошлая хозяйка хорошо за ней ухаживала. Правда, совсем не по стилю злобной страшной чернокнижницы, но всяко лучше, чем тот застиранный платок, который она натягивала на свою дурную рыжую голову за неимением альтернатив. Главное теперь, чтобы папаша эту красоту в комиссионку не уволок — ему ведь вообще похуй, дочерины ли вещи, или свои собственные. Она до сих пор ему своих сережек золотых простить не может, которые тот спиздил, пока она в ванной была. А Лидка, которая удостоилась великой чести слушать регинино нытье, вперемешку с матами, притащила из заначки маленькие медицинские гвоздики и выдав шикарный аргумент:       » — Зарастут, как будешь подарки кавалеров своих носить?»       протерла их водкой и в уши сопротивляющейся Черновой вставила. Так четвертый год эти гвоздики и таскает, а кавалеры, что-то, золотишко на порог тащить не торопятся.        — Так, что? Погнали в кино? — Регина разрывается между желанием все-таки хоть разочек сходить на какой-нибудь показ и поспать лишние часы перед тяжелым учебным днём. За всю жизнь, в киношку её только один раз водили — тот самый мальчишка, который чернокнижницу среди кустов шиповника нашел и конфетами шоколадными откармливал, которые ему мачеха давала за успешно съеденный суп. И всё, больше её нога никогда не ступала в то место. Так может, хоть раз, наплевать на все свои обязанности и посвятить весь вечер мороженному и какой-нибудь премьере? Наработанной мелочевки как раз на билет с вкусняшкой хватит. Устроит себе праздник, и плевать, что до дня рождения почти три месяца еще, а сладость зимой есть довольно опасно — недавно только на больничном сидела.        — Ну, давай. — Кащей отмирает и спешно с пассажирского сиденья выскакивает. Нехуй бабам за рулем делать, он в этом лично сегодня убедился.       … Издали заметив огромную очередь у здания кинотеатра, Регина передумывает и принимается уговаривать мужчину от этой глупой затеи, но кудрявый всё также непреклонен, как и в любом другом своем стремлении. Во-первых, потому что и сам в последний раз тут был еще щеглом, когда школу только заканчивать собирался, вместе с Вовкой на какую-то стремную сказку гонял, сюжет которой сейчас и не вспомнит. Во-вторых, потому что курящие возле «Спутника» Цыган и Желтый успели заметить знакомый автомобиль и теперь взглядом сверлят, ожидая, когда старший с Универсама соизволит выйти на свет Божий.        — Салам. — Чернова поджимает губы, когда приходится вслед за Кащеем до пацанов домбытовских идти. Неловко переминается с ноги на ногу за его спиной, оглядывает пространство вокруг и подумывает о том, чтобы слинять, пока универсамовский занят традиционным приветствием, без которого ну вот прям никак. Людей вокруг собралось много, даже немного с излишком, как на её вкус — походу, что-то новенькое сегодня крутят. Вот и поспешили на очередную премьеру, чтобы потом перед знакомыми выпендриться лишний раз. — Че там?        — Да ху… Без понятия. — Желтый злобно зыркает на Цыгана, и до того наконец-то доходит, что девчонка целенаправленно Кащея ждет, а не просто случайно рядом оказалась.        — Ладно, пошли, конопатая. А то придется в разных углах сидеть. — девушка послушно цепляется за мужскую куртку, пока Слава, пользуясь своим положением, расталкивает недовольных, что ждут своей очереди.       То, каким взглядом на неё взглянул Кащей, заставило кошелек обратно опуститься в карман, и тяжело вздохнуть.        — Документы ваши можно? — билетерша выглядывает из своего окошечка на девушку, словно уже предвкушая, как выставит малолетку за двери кинотеатра, и лишний раз свою значимость покажет. Девичьи брови домиком выгибаются и в сторону мужчины поворачиваются.        — Давайте мы без документов обойдемся, девушка со мной. — Кащей своей спиной кассу от лишних зевак закрывает, и локти нагло на полочке располагает.        — Разрешение от родителей. — взрослая женщина ухмыляется от наглого поведения этого неотесанного мужлана. И не боится ведь, старая, в подворотне шарахнут и поминай, как звали — у Фантика с Ералашем уже вон опыт есть, как женщин в переулках пугать. — У нас милиция на входе стоит. Будете буянить — позову.        — А если так? — лишняя купюра ложится в выемку для денег, и жилистые пальцы её подальше проталкивают. Всё продается — все покупается. Но, сука, билеты на какой-то сранный фильм?! Да вообще пиздец какой-то — ни стыда, ни совести у этих людей.        — Задний ряд, места тридцать два и тридцать три.       Недовольный такой потерей драгоценных средств, Кащей резким жестом забирает треклятые билеты и сует в руки смущенной и такой же раздраженной конопатой, про себя матеря старую тварь, которая продала ему две бумажки практически по тройной цене. Лишние полтора рубля из-за неё проебал, а мог бы лишний день прожить в облюбованном Лилькином ларьке или вон, конопатой пирожное какое купить, чтобы щеки свои не дула, и не порывалась нашептать на распоясавшуюся старую тварь гангрену в пол ноги, чтобы ходила и медленно умирала от боли. Хотя, огромные восторженные глаза Регины, рассматривающие внутренне, весьма скромненькое, убранство кинотеатра, пожалуй, того стоили. И проебанного неудачного дня, и даже потерянного рубля и пятидесяти копеек. Походу, не баловали конопатую давно походами в киношку, тем более в чьей-то компании.        — Давай куртку. Никуда отсюда, блять, не уходи. Это плохо заканчивается. Для всех. — Чернова впопыхах стягивает верхнюю одежду, и в карман за кошельком лезет. Спиздят еще, а она в нём все свои жалкие накопления носит. — Стой. Сейчас вернусь.       Чернова даже отчего-то мимолетно улыбается, когда мужчина, крепко сжимая в руках свое её плащ, уходит в сторону гардероба и всё равно нет-нет, а оборачивается. Проверяет, послушалась ли его эта дура и точно ли не ищет себе приключений на жопу, как тогда с Чесноком. Он здесь сейчас один такой универсамовский стоит, а помимо него из мотальщиков только Желтый с Цыганом удружить могут, если опять что случится с бабой его. Девушка опирается на стену, с интересом, рассматривает новые прибывающие лица и отмечает, что зал начинает заполняться знакомыми лицами, отчего даже как-то спокойнее становится.       Вон подтянулись кащеевы чепушилы, друг друга плечами толкают и ржут на всё помещение, никого не стесняясь. А самые младшие из них, которые с месяц назад Регину в переулке зажать пытались, замирают, замечая знакомую рыжую голову и как-то быстро ретируются — сто процентов со старшим пересекаться не хотят. Зашла старая русташкина компания, только отчего-то без заводилы Олеськи. Небось лежит в общаге, под себя срется, пока подружки сбежали. Наташка Базыкина с параллельного потока с Желтым под ручку заходит, пока сзади чуть уныло плетется Цыган. Вот мать-природа на этих двоих утомилась, раз брат с сестрой друг на друга похожи, как две капли воды: оба светловолосые, светлоглазые и с крупноватыми носами.       Удивительно даже — кровь в обоих перемешалась из-за вторых родителей, а всё равно… Ну как родные, ей богу.       У неё с отцом такой схожести нет, как у них!       Отвлекшаяся на свои мысли, Регина даже не замечает, как поток людей, пришедших в «Спутник» на Интердевочку и другие, более детские сеансы, не остановился, а наоборот, только увеличился. Такими темпами тут будет и не повернуться даже.       Несколько мелких пацанов очередь своими хотелками донимают, все билеты купить выпрашивают и кто-то даже соглашается, лишь бы отстали от них.       «Твои?», подошедший автор переводит взгляд в указанную сторону и гневно глазами сверкает. Вот если бы его не было — пусть скорлупа чего бы хотела, того и творила, но нехуй ему вечер в хорошей компании портить.       Исключительно о себе заботится, когда над сжавшимися мальчишками нависает и клятвенно обещает завтра обоим по рожам настучать.        — Пустите? — Вадим хлопает по мужскому плечу и двигает Кащея в сторону, давая возможность Наташе рядом с Региной встать, а две девушки не очень-то и довольны компанией друг друга. Не было у них общих тем, чтобы мужиков от своего трепа избавить, так и молчат две медички. — Че будешь?        — Все равно крепче сока ничего не купишь. — Регина хмыкает, а блондинка уже заинтересовано в её сторону смотрит. В буфете стоит шум и гам, которые порядком нервируют чернокнижницу, лишний раз напоминая, отчего она все эти свистопляски не любит. Теперь главное держать себя в руках и не позволить настроению окончательно испортиться, иначе ей захочется незамедлительно съебаться, а Слава всю эту херню с кино только из-за нее придумал. Еще и переплатил за билеты.        — А ты? — Кащей наклоняется к девичьему уху, опаляя его горячим дыханием. Дожилась, блять. А впрочем, это же он сам предложил, дура она что ли, чтобы отказываться. Тем более, витрина со сладостями ее манила похлеще, чем Зюпика очередной труп на рабочем столе. Но в ответ лишь неопределенно пожимает плечами, вызывая недовольный бухтеж со стороны мужчины.       Недовольный Слава присоединяется к Вадиму, точно также теряющемуся в непонятках из-за сестринских заскоков.        — Как работа? — Наташа первая идёт навстречу нелюдимой случайной собеседнице.        — Вроде нормально. А ты же в педиатрии работаешь? — когда Регина все-таки выползала из своего логова мертвецов, периодически натыкалась на блондинистую кудрявую макушку, спрятанную под медицинским чепчиком, но особо внимания не обращала — не до того было. Больше думала о том, чтобы никто не приставал и не запалил новый спизженный орган.        — В хирургии. — девушку одновременно поворачивают головы в сторону доносящихся матов.       К большому удивлению обеих, сквернословил, почему-то, именно Вадим, в то время как кудрявый универсамовский в его свитер своими длинными жилистыми пальцами вцепился и впереди себя толкал в направлении оставленных на попечение самих себя девушек. В приличное место всё-таки пришли, нейтральная территория, все дела. Вот девок своих по машинам рассадят, тогда и можно будет мужика того, что исключительно по собственной дурости варежку свою в их сторону раскрыл, в ближайшей подворотне запинать. Да так, что от того и живого места не останется, а у Чеснока на кладбище появится новый друг.       А вот нехуй на районных старших хайло свое раскрывать.       Уж что-что, а настроить против себя сразу два района — нужно постараться. И этот еблан только что выиграл джекпот, не иначе.       «Шавка, ну ты присмотрись все-таки. Отмыть его, и вполне за человека сойдет», Зепюрчик, словно кошка, скачет по чужим головам, как по бревнышкам на болоте, приближаясь к славкиной фигуре. С разбегу плюхается на широкие мужские плечи, вытягивается во весь рост и утыкается носом в кащееву шею, сворачиваясь в клубок. Всё удобнее и комфортнее, чем скромно ютиться на тонкой девичьей ключице.       Перед Региной опускается картонная тарелочка с каким-то пирожным, с до жути огромным количеством масляного крема и несколькими сахарными шариками.       Рай сладкоежки, смерть диабетика.        — Что делать будешь, если у человека сахар подскочит? — Слава обмирает, пока девчонка горящими глазами сладость уже пожирает.        — М? — Наташа весело хохочет, впихивая в рот бутерброд, и запивая его яблочным соком.        — Ну, вы даете. Бойни устраиваете, а правила первой помощи не знаете. — Кащей с Желтым переглянулись, пока девчонок уже на хиханьки да хаханьки проперло. Медики, одним словом.       Сахар и впрямь хорошенько вдаривает по организму. Регина заметно расслабляется в несвойственной для себя компании, что очень странно — будь она здесь в полном одиночестве, определенно, забеспокоилась бы, но справа от нее сидел универсамовский авторитет, дарующий своим присутствием успокоение бешено бьющемуся сердцу. Она только успела привыкнуть к присутствию в своей жизни Славы, а тут уже преспокойно шутит, и с Наташей переговаривается. О работе, о учебе, об общих интересах — таковых, по понятным причинам, оказалось довольно мало. Девушка не была такой бесячей, — как, например, её тезка с работы или девочки в регининой группе — как казалось на первый взгляд. Всё таки, сестра авторитета, да домбытовские пацаны, по идее, должны за ней хвостом ходить и как зеницу ока беречь — тут у кого угодно чувство собственной важности разовьется. А она, наоборот, была простой до одури.       А бесовщина в свою очередь, видимо, решила свою верную шавку приобщить к обществу и научить, наконец-то, нормально разговаривать с людьми. Всё подкидывала и подкидывала чужие воспоминания о различных вечеринках за и в пределах общежития.       Пару раз их спутники раскошеливались на рюмки с неприлично дорогим коньяком, — хотя что Регина, что Наташа были уверены, что коньяк тут самый обычный, просто подается просто по заоблачной цене — и, осмелев, Кащей с удобством разместил свою широкую, обжигающе горячую ладонь на тонкую девичью талию. Правда, быстро убрал, когда острый локоток врезался под ребра и теперь просто прижимался к правой стороне девичьего тела, чем несколько нервировал чернокнижницу       И чего так к ней прицепился, непонятно.       Базыкина бесстыдно канючила, чем приводила брата буквально в бешенство, требуя решить вопрос и поменяться билетами с соседями универсамовских, дабы сидеть со своей новой подругой — слишком большое и громкое слово для двух девушек, которые только час как нормально познакомились, но у Черновой не возникло и мысли о том, чтобы возразить. Было даже приятно осознавать, что кому-то её общество настолько пришлось по душе, что её тут же в подруги записали. Так что, пришлось Желтому решать вопрос под неоспоримый сестринский аргумент — в компании фильм смотреть всё интереснее, чем просто друг с дружкой. Найти этих несчастных оказалось задачей раз плюнуть, а вот дальше… Дальше пришлось угрожать, предлагать взятку. А по итогу хватило лишь кивка в сторону Кащея и предупреждения, что если чушпаны не пойдут навстречу заведенному мужчине, то надо будет ожидать расправы сразу от двух районов.        — Скажут потом, что мы с тобой разбоем занимаемся. У приличных людей билеты отжимаем. — Слава показательно-злобным взглядом провожает убегающих чушпанов, и моментально расслабляется, в очередной раз, пытаясь руку на конопатую уложить.       «Заебал», бесовщина противно хихикает, когда Чернова закатывает глаза и все-таки меняет позу, чтобы пальцы не соскальзывали с ткани свитера.        — Кому они, что скажут? Ты их видел? Кто им поверит вообще? — очередной звон рюмок и компашка плетется в сторону зала. До сеанса пять минут осталось.       Чернова скептично-удивленно выгибает бровь, когда до неё все же доходит, что такой правильный и великий Советский Союз вот так спокойно пропустил на большие экраны швецкий фильм о валютных проститутках. Хотя здесь этим уже никого и не удивить — вот такие вот «интердевочки» уже давно облюбовали все темные закутки города и даже открыли свой гостиничный бизнес. На деле же «Казань» была самым обычным борделем, в который пока, кажется, только ленивый не ходил. А сами проститутки хорошо так отличались от обычного населения своими огромными песцовыми шубками, подаренными постоянными клиентами, и своими короткими платьями, едва прикрывавшими самые пикантные части женского тела.       Вот ведь люди живут.       И ходят же к ним.       Взгляд скользит по расслабленному лицу кудрявого мужчины. О чем он, интересно, думает?        — Чего тебе, конопатая? — и отвернулась, как нашкодивших котенок, губу прикусив. Внезапно девчонка меняет положение, обвив своими конечностями его локоть, голову к плечу прислоняет да ножки в проход вытягивает. Вот оно, значит, как.        — Интересно, сколько они в месяц гребут, и где такие идиоты берутся, что шлюху замуж зовут. — на экране транслируют знакомство «Эдика» с родителями Тани.        — Ну, сколько наши гребут, я не знаю, но у меня товарищ один женился на такой. — мужская рука перекидывается и повыше поднимает девичье тело, располагая подбородок на макушке. Хорошо, что в зале достаточно темно, да и сидят они на последнем ряду, никто не заметит слишком тесного контакта с девчонкой, от которого уже волны мурашек по позвоночнику побежали. Это тебе не Валюху в качалке зажимать, рот ей ладонью затыкая. На конопатую и дунуть страшно — развалиться же, как ваза фарфоровая, что у матери в серванте стоит. — Лично отшивал.        — Сердцу не прикажешь. — Чернова заметно нервничает от нарастающей теплоты, что от мужского тела исходит. Хотела его из равновесия выбить, как он её в машине, да только опять сама в свою же ловушку угодила. Придется так и сидеть, чужую руку, поглаживающую бок, терпеть.        — Сама на свой вопрос и ответила.       Оставшееся время Регина молчит, Кащей тоже нацелено фильм рассматривает, изредка какие-то шутки отвешивая, от которых конопатая краснеет, а Вадим ржет, как лошадь, заставляя зрителей недовольно шикать.       «Блять, ни пизды не вижу», Регина косит глаза в сторону зашипевшего мужчины, что пальцами переносицу сжимает, глаза трет, и дальше на экран взгляд возвращает.        — А у тебя сотрясения были когда-то? — Слава аж подскакивает от резко подавшей голос девушки.        — Сотрясаться нечему. — девушка продолжает рассматривать сосредоточенного мужчину. Вспоминает, что Семеныч все время вот также хмурится, очки в сторону откладывает и один в один лицо потирает.       Сразу видно — родственнички.        — Самокритично. И все же, были? — Желтый с Наташкой внимания на их перешептывания не обращают, не их это дело, о чем парочка разговаривает.        — Ну, было пару раз. — в голове отчетливая картинка возникает, как она рану на роже этой штопала, а ведь ему чем-то тяжелый прилетело: арматурой или железкой какой. И, наверняка, западло было в больничку пацану избитому пойти, чтобы черепушку лишний раз проверить. Так и до инсульта не далеко.        — Пальцев сколько показываю? — девичья ручка в темный проход опускается, а Кащей непроизвольно взгляд свой туда бросает, весь напрягается, что даже морщина на лбу еще сильнее проявляется. Не будь здесь людей, точно бы тряханул прижимающееся к нему тельце.        — Че за допрос? Сиди, фильм вон смотри. Пропустишь самое интересное. — «Ясно, понятно, спасибо».       Регина продолжает изредка наблюдать за мужчиной: тот то прищуриться, когда действие разворачиваться начинает, то со скучающим видом глазами по экрану бегает ни на чем не состредотачиваясь, то вообще взгляд в пол переводит, будто неинтересно ему вовсе.        — Интересно нихуя не видеть? — Кащей зубы стискивает, да так, что она скрип зубов слышит. — Еще сильнее же посадишь.        — А ты врач? — и ведь прям по больному месту, коза, попала.       Усиленно перебирая в памяти образы всех, даже мельком знакомых, группировщиков, — даже тех, что с ней в одном универе учились, да только из-за нового «увлечения» не закончили — девушка так и не смогла вспомнить ни одного лица, которое могло бы таскать на переносице очки, хотя большинство в них явно нуждались.       «Очередное хуепутальское правило», даже жалко становилось этих идиотов. С их образом жизни, постоянными травмами и разбитыми головами, дай Бог к сорока окончательно не ослепнуть.        — Вообще-то, врач. А ты — дурак. И какой минус? — Кащей закатывает глаза. Видит же, дурная, как его тема эта раздражает, а продолжает по лезвию ножа ходить. Рука на талии уже с силой свитер сжимает, если так пойдет — порвет к чертям собачьим.        — Тебе спокойно не сидится? Темно, вот и не вижу. — женщина спереди них снова поворачивается и злобно шикает на разговорчивую парочку.       Регина тяжко вздыхает и в голове начитку прогоняет, Зепюра зовёт. Не хочет по хорошему универсамовский старший, будет по плохому.       «Закрывай. Закрывай. Против воли его закрывай. Чтобы в темноту погрузился, чтобы на мгновение в пропасть провалился. Закрывай. Свет белый закрывай. Краски все закрывай».       Бесовщина у виска когтем крутит и шагнуть к мужчине не решается.       «Исключительно в педагогических целях, шавка», Зепюр на славкино плечо забирается и лапами своими глаза болотные накрывает.        — Сука! — девичья ладошка на мужской рот ложится, а Кащей дергается слишком сильно, Желтого пугая. — Че за хуйня?! Конопатая, твоих клешней дело? Я тебя урою сейчас!       — Извините, пожалуйста. — Чернова мило улыбается уже порядком разозленной женщине. — Слава, успокойся. Сейчас пройдет.       Регина перехватывает его взлетевшую вверх руку, сжимает в своей дохленькой нежной хватке и гладит открывшуюся кожу запястья.       Довольная нечисть спешно отлипает от мужского лица, напоследок хвостом по носу щелкая, заставляя чихнуть, и возвращает ему способность вновь мир вокруг себя видеть.       Кащей глазами хлопает, пытается замыленный взгляд на чем-то сфокусировать и больно ладонь регинину сжимает.        — Вот чтобы так себя не чувствовать, нужно к врачу ходить и очки носить. — девчонка исподлобья на него смотрит, не обращая внимание на причиняемую боль.        — А потом из глаз стекла выколупывать, когда пизданут? — рыжая недовольно сопит и обратно к сюжету фильма возвращается. Они ведь за этим сюда пришли, а не уму разуму авторитета местного учить. Да и бесполезно это, как баран в новые ворота уперся. — Хер с тобой, конопатая. Схожу.       Слава замечает довольное лицо девчонки, и продолжает хрупкую ручку в своей сжимать.       А чернокнижнице, на секунду, главную героиню даже жаль становится — разве будь у нее самой мордашка посимпатичнее той, что есть, пошла бы она за три копейки как проклятая в морг вкалывать, когда можно вот так вот шиковать и не думать о том, что будет завтра? Здесь, в этом мире, каждый ведь сам себе судьбу пишет. С ошибками, кляксами, зато свою. Такую, какая человеку и нужна. Имей она подобную точку зрения раньше, даже и не подумала бы о том, чтобы на оскорбления однокурсниц внимание обращать. А сейчас она может только недовольно губы надувать, и в своем подвале на очередной переработке вкалывать.       Мужские пальцы снова в движение приходят, а она уже для себя целую теорию выстроила от чего и почему Кащей внезапно оживает и терроризирует её своим вниманием.       …«Спасибо за вечер», Слава лишь кивает, делая очередную затяжку и внимательно смотрит на удаляющуюся девичью спину, которой хватает тридцати секунд, чтобы дойти от его машины до двери и исчезнуть в темноте подъезда. Чернова, с трудом переставляя гудящие ноги, пытается заставить свое глупое тело перешагивать через ступеньку, чтобы побыстрее добраться до квартиры и лечь, наконец, спать. А еще насильно отводит взгляд от подъездных окон на каждом пролете, чтобы не подойти ближе и не начать пялиться на одинокую курящую возле красного «ижа» фигуру. В квартире тихо, а на часах над зеркалом большая и малая стрелка указывают на поздний час — уже перевалило за половину первого ночи. Тогда понятно отчего все уже спят и никак не реагируют ни на хлопнувшую входную дверь, ни на пьяный храп её папаши, который вот-вот начнет стены сотрясать. Повесив плащ на раздолбанный стул, девушка опускается на диван и почти засыпает, — даже ложиться, как нормальный человек, головой на подушку не надо, настолько сильно разморило — не обращая внимания на тихие редкие стуки.        — Блять, конопатая, ты глухая? — громкий удар по деревянной раме и Регина испуганно подскакивает на месте, распахивая глаза. В окне видится Кащей, собственной персоной, усевшийся на карнизе за окном, цепляющийся отмороженными пальцами за открытую форточку — и как не пизданулся только, скользко ведь. Неверяще качая головой, встает с нагретого дивана и чуть-ли не запинаясь о тушу папаши, развалившегося прямо посреди комнаты, спешит к окну, пока мужчина и правда не упал.        — Ты идиот?! — наглая ухмылка на тихий шепот девчонки, что стараясь не издать ни звука, открывает оконную раму.        — Ты шапку забыла. — предчувствуя чувство дежавю, Регина выгибает бровь. Мужчина снова достает из-за пазухи злополучную шапку и нахлобучивает ей на макушку. — Мозги отморозишь, как с шизофренией-то общаться?       Рыжая в спешке снимает с головы меховушку, комкает ее в руках, и прячет на самую верхнюю полку шкафа за многочисленные тряпки, которыми пора уже полы в туалете подтирать, а не наволочками называть и на одну единственную подушку натягивать. Лишь бы отец не смог своим заплывшим от фингала глазом приметить новую вещицу, которую можно заложить в ближайшую комиссионку. Темная фигура только наблюдает за происходящим, взгляда оторвать не может от точеной девичьей фигурки, изредка поглядывая на похрапывающего мужика. Конопатая, видимо, на мать свою похожа, сходства с другим родителем он не наблюдал.        — Так и будешь голубей от кормушки отгонять? — девчонка слишком близко к подоконнику подходит, и глазами своими снизу вверх на него смотрит.        — Опять у батареи постелишь? Или в этот раз на диван пустишь?       От чужой наглости и чрезмерно игривого тона, Регина невольно раскраснелась и, не удержавшись, ладошкой по мужской груди проехалась в притворно-обидчивом ударе, да так и оставляет, чувствуя, как быстро начинает биться сердце Славы. Стоит только слегка подтолкнуть этого черта кудрявого, что глазами на неё своими сверкает и ухмылки с тонких губ никак не убирает, и полетит универсамовский авторитет вниз, прямиком с третьего этажа. А она даже и не подумает о том чтобы спуститься и помочь пострадавшему придурку. Тяжесть мужской ладони, которая успела прижать тонкое запястье к груди, не исчезает, как и её обладатель.       Наоборот.       Вторая рука, что цеплялась за дверцу форточки, начинает мягко, практически невесомо, поглаживать кожу на девичьей щечке и гореть. Гореть так, как никогда раньше, ни при диком смущении, когда Зепюр на ухо нашептывал своей подопечной обо всех прелестях взрослой жизни, ни когда температура поднималась практически до сорока во время затяжных болезней. Этот жар другой, такой приятный и, как-будто, желанный. Наверняка на лице надолго останутся следы от чужих прикосновений.       Кащей напрягается, готовый в любой момент уберечь свою тушку от полёта, но руки от девичьего лица не убирает. Что-то своё пытается открыть на глубине небесных глаз.       «Надо прекращать этот цирк, а то пиздец какой-то», чернокнижница наполняет легкие воздухом, пытаясь собраться с силами и поднимает глаза на мужчину, тут же попадая в умело расставленную ловушку. В ловушку чужих болотных глаз, что внимательно следили за каждой эмоцией на девичьем лице. За тем, как быстро они сменяли друг друга и как различались между собой. Воздух электризуется, и запах сигарет ударяет в нос, проникая в каждую клеточку тела. Их переглядки заканчиваются в тот момент, когда мужчина опускает взгляд на в тщетной попытке заглотнуть чуть больше воздуха приоткрытые губы, едва заметно подведенные помадным карандашом.       «Блять», Кащей склоняет голову ближе к ней, касается кончиком носа пухлой щечки и с упоением вдыхает в себя ее запах.       Всё изменилось.       Теплое дыхание рыжей опаляет колючую ярко выраженную скулу, пуская по коже мелкие разряды тока. Если она его сейчас оттолкнет — он уйдет. Уйдет и не вернется, никогда. Не будет травить те огрызки, которые остались от его души, этими солнечно-огненными волосами, серо-голубыми оленьими глазами, и зачастую робкой улыбкой. Нужно лишь проверить, нужен он ей или нет, а для этого необходимо рискнуть. И все равно, что может свалиться с высоты третьего этажа. Слава набирает в легкие воздуха и сокращает расстояние между ними до нуля — если бы их сейчас видела хоть одна подъездная бабка, наверняка орать бы начала о том, какая бескультурная молодежь нынче пошла. Забавно, ее сейчас первый раз в жизни поцелуют, а она думает о всяких бабках из соседних квартир — ну не глупая ли?       Мягкие, потрескавшиеся от мороза и вечно хранящие на себе привкус водки и фильтра сигарет, губы находят чужие. Припухлые, со стойким вкусом дешевого помадного карандаша и сухие — потому что смелости не хватило смочить слюной, больно уж пристальный был у мужчины взгляд. Медленно приходят в движение, стараясь быть как можно деликатнее и нежнее, чтобы не испугать своим напором. Проходит секунда. За ней вторая и третья. Девушка всё ещё больше похожа на каменную глыбу, а не на полноценного человека. Злость начинает кипеть в крови, но она погибает на корню, когда холодная ладонь прижимается к щеке.       «Сколько баб через твою койку прошло?!», хочется побиться головой об стену, а девичье тело наконец-то отмирает. Регина пытается отзеркалить чужие движения, но выходит плохо. Как-то по-детски неловко. Чернова чувствует, как начинают предательски гореть уши. Вот хоть иди и на помидорах учись, чтобы больше так не позориться, да только вряд-ли он оценит, если она попросит перенести сей момент на неопределенный срок, пока не прокачает свой навык. А Слава держит себя в руках, только поглаживает выступающие ребра большим пальцем, и медленно сминает её губы своими, хотя сам сгорает от желания покрепче прижать конопатую к себе и наброситься, как тогда в машине, словно голодный зверь.       Вкус недавно выкуренной Явы остается на губах и после того, как Кащей отстраняется.       Звук переворачивающегося тела пугает девушку, и та испуганно отворачивается от ночного посетителя. Внимательно следит за похрапывающей тушкой, что противно слюни свои на матрас кащеев пускает и выдыхает, когда со стороны папаши больше не поступает никаких признаков жизни.       «Ну вот, уже матрас ему принадлежит», она возвращает взгляд к окну, но встречает её только темнота и примятый снег на карнизе — единственное подтверждение, что это не выдумка её извращенной фантазии.       Девушка прижимает руки к горящим щекам, окончательно осознавая — как раньше уже не будет.       Будет по другому: будет странная, практически зависимая, забота. Будет крепкая мужская спина, за которую чуть что спрячется язвительная фигура. Будет теплая рука, вечно пытающаяся отогреть по мертвецки холодные пальцы.        — Бля-я-ять! — Чернова резко распахивает глаза и через подоконник переваливается.        — Не убился? — Кащей в позе звездочки распластался на сугробе, матерясь сквозь зубы. — Лежи, я спущусь сейчас.        — Иди в жопу, конопатая! Клешнями своими нехуй размахивать.       Кащей рывком принимает сидячее положение, потирая ушибленную спину и проклиная на все лады тот день, когда конопатую вообще встретил — уже который раз с её ебаного этажа наворачивается и спина его страдает. Он бы мог, конечно, удержаться, но эта дура додумалась за секунду окно захлопнуть. Хорошо, что дворники в её дворе были настолько ленивыми, что снег с вычищенной дорожки сбрасывали прямо под окна первого этажа, хоть падать мягко. Явно для всяких Ромео расстарались, как никак, в этом дворе много разных студентов живет и всех, как у одного, любовь-морковь.       Вспоминая все оскорбления, которыми можно было наградить девчонку, Слава со стоном переворачивается и пытается выкарабкаться из ямки, образовавшейся от собственного веса.        — Руку давай. — Регина в одних тапочках и наспех накинутой телогрейке, протягивает ему свою ладошку.        — Я, блять, сам.        — Ну, сам так сам. — и лыбится ведь коза рыжая, пока авторитет борется с рыхлым сугробом только сильнее проваливаясь в его владения. Тяжелый все-таки. Даже рост не спасает, наоборот, по колено уже засосало. — Ну че? Так и будешь тут сидеть?        — Так и будешь над душой стоять? Иди домой. Сука! — хлопья снега взлетают от удара, а лоб врезается в ледовую корочку.       «Идиот», рыжая стоит и уже не стесняясь хихикает. Ну а когда еще такая возможность предоставиться — посмотреть, как грозный Кащей, который одним своим видом заставляет малолеток в трусы ссаться, словно маленький ребенок счастливо барахтается в мягком пуховом снегу.        — Че ты ржешь? Ну вот что ты ржешь?!       Регина резко открывает рот, а дыхание замирает. По лицу побежали мокрые дорожки, забираясь под воротник свитера, противно холодя так и не успевшую остыть после славиных прикосновений кожу. Одним движением девушка смахивает с глаз кусочки снега, и те начинают гореть дьявольским огнем. А Кащей, довольный собой, уже лепит второй снежок и замахивается в сторону застывшей фигуры.       «Давай, шавка! Я его держу!», Зюпик одним прыжком залетел на мужские плечи, добавляя лишнего веса и даруя в этой войне подопечной преимущество.        — Пизда тебе, Кащей.       Разбуженная шумом за окном, недовольная Лида поднимается с кровати и решительно настроенная разогнать смеющуюся под окнами молодежь, которая все никак намиловаться не может, шаркает в старых потрепанных тапочках до кухни, а как перегибается через подоконник, так и замирает. Женские губы трогает улыбка, радостная и умиротворенная: рыжая полураздетая девчонка на четвереньках взбирается на сугроб и от души загребая тоненькими ручками снег, запихивает его за воротник хохочущего, особо и не сопротивляющегося, мужчины. Вместо того чтобы мстить и закапывать своенравную девицу поглубже в сугроб, он, перекидывая ее через плечо, усаживает на своих коленях и целует. Прячет пальцы в спутавшихся мокрых волосах, обнимает за тонкую талию, и весь в неё погружается, ни на что не обращая внимания. А она от него не отстает, скидывает с головы шапку, и оттягивает кудрявую гриву.