Проклятие на удачу

      Чуть пошатываясь от резкой смены температуры воздуха, Регина входит в помещение и чувствует, как на неё накатывает расслабление: ударивший в голову алкоголь, сначала греющий полу-пустой желудок, а теперь и все тело, тепло, выделяемое телами и дыханием огромного количества людей, собравшихся сегодня на дискотеке. Своеобразные факторы, которые заставили отпустить себя и перестать смотреть на каждого встречного-поперечного волком, раздумывая, с какой конечности лучше начать акт расчленения. Хотя ей все ещё немного не по себе: не привыкла она находиться посреди кучи народа, большинство из которых либо уже имеют, либо только собираются заиметь криминальное прошлое — не важно, за воровство или какое убийство (по неосторожности или преднамеренное, тоже особой роли не играет).       Чужая, смешавшаяся воедино энергетика безжалостно давила на мозг, закладывала уши и пускала мурашки по коже — похожее чувство возникает на следующий день после хорошей пьянки. Но самым страшным был тот факт, что здесь и сейчас, она абсолютно беззащитна — затуманенный алкоголем рассудок отказывался различать возможные степени исходящей от окружающих опасности. Да и Зепюр, бесполезный чертила, слинял ещё на полдороги к Дому культуры, предоставив двух подвыпивших женщин на самим себе. Спасибо, хоть не перекрестил напоследок, иначе бы бежала Регина обратно в коммуналку со всех ног, забыв и про Людку, и про возможность нахождения где-то здесь Славы.       Помещение условно разделились на четыре равных сектора, в каждом из которых располагался свой круг на пару десятков человек — оставались лишь небольшие коридорчики между группировками, чтобы пришедшие без сопровождения могли свободно шастать туда-сюда и не бояться нарваться на какой-либо конфликт. Хотя и Регина сильно сомневалась, что это сильно помогает. Каждый круг держался обособленно, мальчишки и их девчонки стояли плечом к плечу друг с другом, не оставляя никакой возможности для простых залетчиков. Но худший регинин кошмар исполнился в тот момент, когда Лида, эта глупая, наивная и, как оказалось, безбашенная Лида умудрилась утянуть слабо сопротивляющуюся и практически ничего не понимающую чернокнижницу через весь танцпол в самый центр.       Чернова кожей чувствует несколько десятков пронзивших её тело взглядов, и едва ли не заходится в панической атаке.       «Это была пиздец какая плохая идея…»        — Не боись: каблуки сбросила, юбку повыше задрала и бежать легче будет. — блондинка затыкает почти пустую бутылку вина пробкой, закидывает в потертую бежевую сумку, и без особых церемоний оставляет валяться возле своих ног, на что Регина вскидывает брови. Неужто совсем не боится того, что уже через минуту вещицу могут свистнуть, и прощай кошелёк с положенными туда пятьюдесятью рублями. Лёшка ж с неё три шкуры спустит, если узнает, что Лида проебала половину его зарплаты, будучи на дискотеке с уличными упырями.       А ей, судя по виду, абсолютно похуй, что будет ночью, когда они вернутся домой. Что будет завтра утром, когда придётся вернуться к своим обязанностям матери и супруги. Она сливается с музыкой, отдаёт тело ритму и, прикрыв глаза, наслаждается свободой.        — Убежать бы… — хмыкая, едва слышно шепчет девушка и тяжело вздыхает: свежи ещё были в памяти воспоминания о сочащейся из рассеченных коленей яркой крови.       «Интересно, а Кащей этот тоже здесь? Или не по статусу?»       «Здесь, здесь. На улице стоит — травится.»       К регининому счастью, Зюпик возвращается на свое законное место возле чернокнижницы и внимательным взглядом тёмных пропастей в области глазниц осматривает дрыгающиеся тела вокруг. Читает их мысли, облизывается на их души, и в жутких силуэтах является к не самым благодушно настроенным по отношению к его малявке и блондинистой дурехе смертным. Камень страхов падает с души от осознания того факта, что во всем этом мракобесии, — куда она попала совершенно случайно! — присутствует хоть один знакомый член банды. Этот Кащей, она конечно очень надеется, если что, сможет что-нибудь сделать.       Не зря же она его лидкиной колбасой кормила. А сама между прочим в тот день без завтрака осталась!       Сквозь путы неуверенности и животного страха, окутавших всю её суть, тело начинает потихоньку двигаться в ритм мелодии «Розового вечера», а рот сам по себе открывается под слова Шатунова. Откидывает густую шевелюру за спину, — и зачем только позволила соседке над волосами издеваться? Все равно ведь жарко до невозможности, хоть иди на улице танцуй! — девушка закрывает глаза и отдаётся во власть музыки. Хоть один-то вечер она может провести в спокойствии, не думая ни о бесятине, ни о том, что её в любой момент могут утащить в туалет и либо убить, либо изнасиловать?       Либо сразу оба варианта друг за другом. Причём не факт, что в «общепринятом» порядке.       Спустя какие-то жалкие пятнадцать минут она окончательно расслабляется: Чернова весело хохочет без причины, заражая своим смехом и бледную Лиду, подпрыгивает в такт ритму, и плюёт на все взгляды с высокой колокольни. Пусть смотрят, ей-то что? Она, как пришла сюда с соседкой, так с ней сегодня и уйдёт. А кто остановить попытается, сразу на рассвете смерть свою и встретит. Причём она будет хуже, чем у любой подзаборной собаки.       От всей души веселящаяся, она не замечает на себе оценивающий раздевающий взгляд. Не замечает и Зепюр, умчавшийся в толпу, чтобы поднажраться чужой энергетики. Не замечает и Кащей, которого оперативно затокнули в тугой и малочисленный универсамовский круг.       Турбо, — а именно он был тем, кто отвлек Славу от поисков бедовой рыжей головы, за который непременно следить надо было, чтобы в очередную передрягу не влипла — моментально утягивает попавшегося на глаза старшего в круг, и не обращает внимания на мимолетно вспыхнувший огонь в кащеевых глазах. Тот же, скорее по привычке нежели из желания, подстраивается под давно заученные однотипные движения своих товарищей, ничем, кроме более надушенного презентабельного вида, не отличаясь от своей скорлупы и суперов. Слава моментально стиснул зубы до противного скрежета эмали, когда понял, что две его беды, — та что рыжая побольше, та что светленькая, в целом то и не проблема, но из-за наличия первой, занимала ранг пониже — неразумно приперевшиеся сюда подвыпившими, находятся прямо за его спиной. Вроде и хорошо. В случае чего, он сразу все услышит и поспешит на помощь. Но если кто из соседнего круга девчонок утянет, то нихера увидеть же не успеет.       Наблюдать за этими курицами надо, исподтишка желательно, чтобы пацаны не прознали, но сдвинуться на более удобную позицию не представляется возможным: ему этого собственный круг сделать не позволит, больно плотно все стоят, и так ради него еле как расширились. Остается довольствоваться звонким смехом, доносившимся с другой части танцпола.       «Сходил, блять, отдохнуть.», ебал он это дежавю и все с ним связанное, потому что ситуация красными буквами в голове горит, как критическая. Жопа чует, что какой-то пиздец сегодня твориться будет и рыжая чуть ли не в главной роли выступает. Фантик с Ералашем, до этого весело отплясывающие с остальными с блестящими от восторга глазами, как один, устремляют свою взгляды за кащееву спину и втягивают головы в плечи — тоже старую знакомую заметили.       Внезапная идея посещает кудрявую голову — нужно дождаться окончания песни, и тогда он этих куриц перекрашенных заведёт в их милый, маленький курятник, чтобы другим петухам неповадно было.       … — Регин, там на тебя смотрят. — отчего-то шёпотом, оповещает чернокнижницу Лида, как-бы невзначай кивая головой в правую сторону. Они уже успели сместиться к колоннам, чтобы отдохнуть, допить несчастную бутылку, и хоть немного остудить разгоряченные тела.       Уверенная на все сто, что не таким уж и тайным наблюдателем оказался универсамовский авторитет, рыжая поворачивает голову в указанную блондинкой сторону и встречается взглядами с незнакомым пацаном: чуть младше её, даже лёгкая щетина ещё расти на лице не начала, а уже глазки девчонкам строит. Это была её главная ошибка сегодняшнего вечера. Поддалась на глупые лидкины подмигивания да подмаргивания. Отчего-то наполнилась самоуверенностью, а теперь чувствует, как ей на пятки начинает наступать зверь, с громким и с первых звуков понятливым именем — «пиздец». А незнакомец приветливо скалится, очевидно, перепутав очаровывающую улыбку со своей обычной, которую в разговорах с пацанами использует, и заигрывающе склоняет голову на бок.       Что в этом жесте должно быть такого игривого, чтобы Регина заинтересовалась — непонятно.        — Сука… — злобно шипение вырывается из девичьего рта, сразу давая Лиде понять, что где-то она обозналась, и теперь сама накликала на них с юной соседкой беду. Причём беду, в их ограниченном казанском мирке, размером с планету. Диджей объявил медленный танец, призывая пареньков уделить внимание дамам своих сердец, а этот, не отрывал хищно прищуренных глаз от выпустившей иголки фигуры рыжей.       «Ожидала пиздец? Получи и распишись, вот он, уже перед тобой, блять, стоит.»        — Может потанцуем? Заодно познакомимся. — демонстративно отвернутую в сторону Чернову грубовато хватают за руку. Поворачивают строптивую, по чужому мнению, девицу к заговорившему. В груди пламенем разливается ярость: не думая о последствиях, она вырывает локоть из мёртвой хватки целого бульдога, если не цербера, — хотя подсознание услужливо шепчет «самоубийца», но об этом думать ещё рано — а мгновенно почуявший опасность демон напрягся, как перед прыжком.       Он не на пике своих сил и возможностей, любое его вмешательство можно будет неверно истолковать, но речь идёт о малявке! Его малявке, которую он ещё крохой к себе под крыло взял и учил всему тому, что сам знает. И чтобы теперь какой-то проходимец на неё свои липовые права предъявлял? Да он его сожрёт с потрохами, и ни капли отвращения не испытыет. Хотя, по натуре Зепюрчик существом довольно брезгливым себя считал.        — Я не знакомлюсь. — краем глаза девушка замечает отступившую в тень Лидку, чьи глаза сейчас были больше, чем пресловутые пять копеек — идеально круглые и большие, из которых, кажется, вот-вот польются слезы. По ней же видно, что ещё немного и блондинка на себе волосы рвать начнет. И гадай потом: потому что с ума сошла; или решила от юной соседки внимание отвести, чтобы та слинять успела; или из-за вставшего в горле кома вины. Она, блять, как полная идиотка, перепутала этого паренька с тем, которого пару дней назад видела в регинкиной комнате, спящим у батареи, словно послушный пес.       Как она так могла? Они ведь не похожи совсем! Будь она чуть более настойчива в своём желании разглядеть соседкиного ночного визитера во всей красе, всего этого не произошло бы.       Не произошло бы, блять, а она все испортила!        — Да ладно тебе, киска. Я не обижу. — утробный рык собирает все свое животное происхождение, и срывается с алых девичьих губ. Бесовщина за левым плечом, удобно разместившая костлявый полусгнивший подбородок на тонкой бледной ключице, злобно хлюпает, готовая в любой момент вступиться за подопечную.       Блядство какое-то.       Пацан, нагло игнорируя факт сопротивления и ярого регининого нежелания с ним контактировать, тянет стройную хрупкую девушку на себя, крепко прижимается к той всем телом, и размещает побитые сухие ладони на напряженной пояснице, стремительно опуская конечности ниже. И ниже. И ниже…       Перед глазами чернокнижницы словно пелена безумия падает, давая ей полный карт-бланш и абсолютную безнаказанность за все свои дальнейшие действия. Плевать, что будет. Этому ублюдышу больше не ходить по земле, воздухом не дышать, и не слышать, как в его груди бьётся сердце.       Настоящее. Живое. Человеческое.        — Руки убрал, а не то я тебе их сейчас вместе с членом оторву. — округлые черты регининого лица, даже после двадцати не утратившие детского жирка и миловидности, быстро заостряются, делая её невероятно красивой, и от того еще более опасной. В серо-голубых глазах загораются красные искры, и по всем канонам наглец сейчас должен в них видеть свою смерть. Долгую и мучительную.       Ошалевший от такой откровенной бесстрашной грубости и наглого, бесцеремонного отшива, он ослабляет хватку на женском мягком теле. Отступает буквально на два шага назад, неверяще-злобно осматривая взъерошенную рыжую сучку. Уже прям видит, как затаскивает дрянь в первый попавшийся туалет, а потом показывает, что у таких, как она, лишь одна судьба — в ебучках до конца жизни ходить, без права на восстановления в должности человека, на колени вставать да рот широко раскрывать, как и подобается всем послушным вафлершам.       Пустое пространство между ними заполняет шипящий шёпот. А голос… Голос отнюдь не женский. Слишком злобный, слишком низкий, слишком грубый.       «Забирай. Забирай, сука, против воли, да против разума. Чтобы по семье всей прошлось, на четыре колена чтобы прошлось. Чтобы руки, ноги поломал, чтобы кровью харкал, да подыхал, как шавка подзаборная! Забирай! Забирай!»       Зепюр с громким рыком кинулся в сторону очередной добычи, услаждая регинин взор.       Все так, как и должно быть.       Наглый щенок вздумал, будто он Царь горы и имеет право на все? Так она его пинком с этой же горы на грешную землю отправит, а после будет держать голову в грязной ядовитой луже, обещая райскую жизнь где-нибудь в аду. И смеяться будет. Громко, надрывно, до мелких прозрачных слезинок в уголках глаз. До боли в животе и трясущихся коленей. Слишком много было таких людей, как он, которые маленькую и невзрачную, несмотря на свою яркую шевелюру, чернокнижницу не брали в расчёт.       … — Кащей, там хадишевский маячит. Стрёмно. — в недовольстве поджимая губы, Слава нервно дёргает носом, тяжело вздыхая. Что делать в этой ситуации — не понятно. С одной стороны, прогнать наглеца надо, да вломить, чтобы в чужой сектор не совался. С другой, нет причин для такого кащеева поведения.       Он без сомнений, не оглядываясь через плечо и из любопытства не подсматривая за происходящим в зеркало, мог довериться другим старшим — пацаны с других группировок никогда бы не рискнули на девчонок, особенно универсамовских, глаз положить — Кащей, когда только срок свой в Казахстане отмотал, вернулся в родную Казань и встал, как и раньше, у руля «Универсама», плечом к плечом с братаном своим — Вовой Адидасом, сразу дал понять, что баб их трогать нельзя. Хоть гоняют они с пацанами, хоть нет. Если девка на их территории живёт, значит, для других она неприкосновенна, пока сама не захочет да четкого согласия не даст. Тюремные понятия ему ближе оказались. Там ведь совсем по-другому мужики живут. Куда более человечные они, что-ли. А на подкорке мозга человек, который в какой-то степени родного отца заменил, ржавым гвоздём выбил: «Бабу обидеть может только тот, кто не только силой, но и духом слаб.»       И пока «Разъезд», «Дом быта» и все остальные принимали и даже уважали логичное требование универсамовского старшего, то с Хади Такташем всегда какие-то проблемы возникали. Словно звери, годами не видевшие мяса, они бросались на девчонок, и плевать было достаточно-ли она выросла для связи, или ещё совсем девочкой была.       Узнай пацаны с тюрьмы, что Кащей с такими дела водит — загасили бы хуже, чем любой, даже самый жестокий, главарь из местных ОПГ.       И правы бы были. Мало того, что баб в грязь втаптывают, судьбы на корню ломая, так ещё и педофилией увлекались. И, что страшнее, даже этого не скрывали.        — Бля, ты чё съебался-то так рано?! — Ералаш подскакивает к жмущемуся Фантику, вставая по правое плечо от него, и своими детскими карими глазами на Славу смотрит. — Кащей, там к ней Чеснок яйца подкатывает. Жмёт в угол уже.        — Услышу, как кому-то сливаете, фанера вам Божьим даром покажется. Усекли? —две диаметрально противоположные по цвету головы кивают в унисон, словно два болванчика в его «Иже», и стремглав возвращаются в свой круг. Пока озлобленный и взбудораженный приближающейся хорошей дракой старший растворяется в темноте.       Выискивая глазами знакомую рыжую макушку, Кащей находит её прямо напротив себя, зажатую в наглых объятиях хадишевского ублюдка, который, по слухам, за прошедшие с Нового Года пару месяцев успел трех девчонок до суицида своим неуемным сексуальным аппетитом довести. А подружка-соседка её едва-ли в панике не трясется в паре шагов от них, растерянно то на них пялясь, то в поисках спасения по залу рыщет. Кого ищет — хрен знает, может его, если Регина что-то рассказывала про их ночные встречи. Да и не важно. Даже если и не его мамаша блондинистая искала, то выбора все равно у них нет. Только Кащей за них вступиться готов, остальным всем поебать — кто в здравом уме с Чесноком связываться будет?       Широким шагом преодолевая незначительное расстояние, он не может отделаться от яркой картинки перед глазами, где он проезжается костяшками крепко сжатого кулака по роже этого пидораса, пока Ташкент стоит, смотрит и ничего сделать не может. Если Кащея из себя вывели, да так, что он даже с кулаками в самую гущу бросается, а не как обычно, за стаканом все решить пытается, тогда дело взаправду плохо, и вмешиваться своей харе дороже.       «Баба не твоя, хули ты впрягаешься?»       Слава замирает на месте на какое-то время, раздумывая над вполне обоснованным аргументом для собственного же вопроса, но ответа на него не находит. Да и вообще, какому мужику причины нужны, чтобы за бабу заступиться? В конце концов, конопатая его после стычки с Чайниками не бросила. Харю ему обработала и зашила, домой к себе переночевать пустила, матрас вытащила, чтобы на холодном полу не спал, с утра завтрак приготовила. А сама наверняка не ела, конопатая, блять. Это ж каким чушпаном он будет, если вот так вот её сейчас оставит?       И вообще по барабану, что они уже трижды в расчёте были.       «Э, бля. Куда эта идиотка подевалась?!»       Погруженный в свои мысли, Слава в три шага преодолевает оставшееся расстояние и растерянно смотрит на куда-то сливняшую не самую счастливую компанию из конопатой, которая, наверняка по глупости своей, опять угрожать начала, доведенной до истерики блондинки, и Чеснока.        —… да подыхал, как шавка подзаборная! Забирай! Забирай! — удерживать брови на месте кажется невыполнимой задачей. Он, конечно, с первой встречи понял, особенно когда увидел у неё в сумке сердце, что девка на голову больная и ни за словами, ни за руками вообще нихера не следит, но и чего-то такого от неё тоже не ожидал.       Она ж, блять, вон: в углу, зажатая стоит, смотрит своими слезящимися большими глазами на шагающего к ней, как разъяренный бык, хадишевского. Ленту свою из волос вытащила, отчего прическа окончательно развалилась, и рыжие пряди по плечам рассыпались. Стоит, на палец свой судорожно ленту накручивает, крепче затягивая — он даже отсюда видит, как кончик начинает синеть. Кащей сплевывает на потертый временем и множеством ног лакированный пол, костяшками щёлкает, разминая перед смачным ударом в оборзевшую тыкву.        — Слышь, блять. — он впечатывает этого идиота в стену, смотрит горящими болотными глазами на вытянувшееся лицо парня, и сильнее наваливается на руку, которой Чеснока за горло к гладкой поверхности придавливал. — Ты берега попутал?!       Тяжёлый кащеев кулак со всей дури врезается рядом с головой этого ущербного, буквально в паре миллиметров от левого уха парня. Регина, под вовремя образовавшийся шумок, скользит мужчине под руку, дрожащими пальцами завязывает потрепанную ленточку в слабенький бантик чуть выше локтя.        — Кащей, ты озверел что-ли? Медляк же. — Чеснок этого признавать не любил, но Кащей этот, чёрт универсамовский, в него больше уважения и страха внушал, чем тот-же Ташкент, который его к этой жизни-то за ручку привёл. Оттого и стоит, сжимается под натиском мужской ярости. Братва тут точно не поможет: во-первых, такие ситуации между старшими только решаются, без участия в ней остальных. Во-вторых, сам же сказал — медляк. Все пацаны его своими девушками заняты, им не до влипшего в неприятности, по самое не балуйся, парня.       Не абы кто предъявы ему кидает. Авторитет. Вражеский, а все равно уважаемый.        — Медляк со своими телками иди танцуй! Нехуй наших портить!        — Да она сама согласилась, а потом целку включила! — порыв воздуха обдал правую щеку, и он почувствовал, как девушка спряталась за его спиной, не рискуя отойти дальше.       «Да она от одной тени ночью ссыться, а тут согласилась?!»        — Съебись пока не убил. — голос у него хриплый, ещё немного, и на крик мог бы сорваться, чтобы в тупую голову вбить правила, если уж Ташкент этого сам сделать не может — универсамовских девок трогать нельзя. Чеснок послушно кивает, опустив горящий взгляд и исчезает, едва только хватка на горле ослабла.       Трус, блять.        — Да чтобы не вставал никогда, чтобы ни одну не удовлетворил больше. — продолжая свою начитку, Регина, прищурившись, провожает сбегающую фигуру. Удовлетворённо кивает сама себе, когда не выдержавшая резких движений ленточка развязывается и, словно в индийском кино, медленно опускается на пол, тут же оказываясь придавленной чьим-то высоким каблуком.       Не жить ему. Как Русташа, если не хуже, к концу следующей недели сдохнет и никто о нем никогда не вспомнит.       В конце концов, о бешеных псах никогда памяти никакой не остаётся.        — Это типо мне с этим разобраться надо? — насмешливый голос выводит чернокнижницу из состояния некого транса. Она непринуждённо хлопает ресницами, стараясь создать образ самой невинности, будто, это не она только что при мужчине пареньку жуткой смерти желала, а у самой перед глазами чёрные мушки летают.       «Штирлиц еще никогда не был так близок к провалу!»       Зюпик противно улыбается, сладко облизывается, глядя на замеревшего на месте Славу, который никак от рыжей взгляда отвести не может, и исчезает. Оставляет подопечную на мужчину, зная, что теперь с той ничего не приключится и можно быть спокойным. Идёт след в след за сбежавшим хадишевским ублюдком, что на чужое позарился. Чтобы наверняка исполнить накликанное ведьмой проклятие и не как с бывшей сокурсницей, сразу до конца дело довести.       Регина чувствует, как перед глазами опять падает пелена — только в этот раз вызванная не алкоголем и разлившемся по телу теплом, а усталостью. Смертельной усталостью и, совсем малой капелькой, страха, что на неё успел навести группировщик. Она туманным рассеянным взглядом смотрит на Кащея, отчего тому не по себе становится. Он не может правильно истолковать это состояние. Вот откуда ему знать, в обморок она сейчас грохнется, перенасытившись событиями, или пойдёт Чеснока догонять, чтобы в глотку ему зубами вцепиться и кадык вырвать? Или на него самого накинется в стремлении глотку перерезать дабы ненужного свидетеля убрать?       Слава никому и никогда не признается, но когда рыжая резко подняла руку вверх, он заметно струхнул и неосознанно шаг назад сделал — от этой ведь, если правде в глаза посмотреть, можно всего, что угодно ожидать. Хоть нож в сонную артерию, хоть хрен знает откуда взявшееся сердце. Но нападать на него не спешит: проводит ладонью по лицу, смазывая макияж, и передергивает плечами, словно только что ночную смену без перерыва отпахала и теперь в чувства пытается придти, потому что ещё домой сколько переться, а в сугробе ночевать не столь радужная перспектива.       Чернова прислоняется вспотевшей от переживаний спиной к стене. Чувствует, как ноги наливаются свинцом, отказываясь держать на себе смешной вес девичьего тела, и обессилено съезжает вниз, пока не чувствует под задницей холодный грязный пол ДК. Да-а, давно она никого вот так, с бухты барахты, не проклинала — уже и забыла, сколько силы для таких фокусов требуется, вот и по дурости переусердствовала. Так переусердствовала, что тут до конца недели ждать не понадобится — если до завтрашнего заката доживёт считай повезло.       Такие ублюдки, как он, такой судьбы все поголовно заслужили — за все свои бесчинства и поломанные жизни.       Сознание начинает уплывать, насмешливо размахивая напоследок белым платочком, и Регина прощается с последними остатками чести — теперь осталось только грохнуться перед Кащеем на пол, отдавшись во власть тьме. Свою слабость в виде слабых, трясущихся от страха ног, она уже позволила увидеть.       Слава хоть и был готов к подобному исходу, все же непроизвольно пугается такой реакции девичьего организма на стресс — барышни перед ним вообще редко в обморок падали. Хоть тогда, когда ещё сам подростком был, хоть сейчас, когда уже мужчина. Быстро прошерстив взглядом пространство и убедившись, что никто из пацанов внимания на странную парочку из универсамовского старшего и рыжей девушки, изображающей из себя труп, внимания не обращает, он бросается к Регине.       Обвивает руками тонкую талию, крепко прижимая к себе, поудобнее устраивает потяжелевшую голову на плече и встряхивает, словно тряпичную куклу, пытаясь привести в чувства. Она силится что-то сказать, приоткрывает бледные, лишённые яркой помады, губы, но единственное, что держит сознание на плаву — умчавшийся в ебеня демон, и его отдалённого присутствия недостаточно, чтобы из горла вырвались слова. Вот ведь… Зюпик! Нет, чтобы подопечной подсобить, силушкой своей истинно-богатырской поделиться, так нет, за Чесноком шатается, сильнее на него воздействуя.        — Держи. — блондинстая спутница его рыжей головной боли появляется из ниоткуда, пугая сосредоточенного на девушке Славу, — он даже и не заметил, что та куда-то уходила, но судя по дрожащим красным рукам, бегала к колонке на улице — и впихивает ему в руки стакан с ледяной водой. — Она не питьевая. — зачем-то предупреждает и, пользуясь предоставленным случаем, рассматривает Кащея, уделяя внимание каждому сантиметру его тела.        — Похуй. — он поудобнее перехватывает безвольное тело одной рукой, наклоняет рыжую голову. — Лей.       «Бля, малявка, прощай. Я забылся что-то.»       Взволнованный и впервые за всю историю своего существования испытывающий вину, Зепюр чёрной дымкой мельтешил перед мутными серо-голубыми глазами, вызывая лёгкую тошноту. Пытается когтистые лапы опустить на девичьи плечи, да только идиот этот кудрявый демону такой возможности не даёт — вцепился в его малыху, как утопающий в спасательный круг, своими руками все свободное пространство заняв. И бесовщина не знает, поощрить мужчину за проявленную смелость, или наказать, как того еблана, за предъявления прав на девушку. Пока регинин наставник репу чешет, задумчиво на Кащея посматривая, тот её всю водой обрызгивает, пытаясь в чувства привести.       Ладно, что хоть не святой.       Кретин живучий…       Судорожно наполняя спёртым, с неприятным привкусом, воздухом лёгкие, Регина открывает глаза, но все ещё находится где-то в прострации — ей, словно лошади, шоры на глаза нацепили, и приказали обходиться, как сможет. Тяжёлая рука опускается на макушку, отрывисто гладит спутавшиеся взмокшие от пота и воды волосы. Тёмная энергетика, такая до боли знакомая и за многие годы ставшая практически родной, врывается в её душу, наполнят силой до предела возможного.       «Почему, сука, так мокро?!», испуганные, виновато слезящиеся Лидкины глаза и её инстинктивный шаг вперёд, когда Регина приподнимает веки — это первое, что она видит. Блондинка выглядит ничуть не лучше: с потекшей тушью, повылазившими из причёски локонами и в помятой одежде, так ещё и запыханная, словно лошадь, что только со скачек вернулась. А ещё, рыжая чувствует налитую сталью руку, нежно обнимающую её за торс, и тёплое крепкое тело, к которому она, почему-то, оказалась прижата.        — Живая? — Регина медленно кивает, окончательно приходя в себя.        — Регинка, ты как? Господи, как же я испугалась. — новый поток лидкиной истерики грозится повториться вновь, отчего Регина слабо морщится и отворачивает голову от ярко бьющих разноцветных огней. Кащей опять оглядывается по сторонам. Все-таки уже достаточно времени прошло, вдруг кто заметил, что он барышню кисейную, которую только слепой заценить не мог, чуть ли не на колени свои усадил и все это время в себя пытался привести.       Благо, он был отнюдь не завсегдатаем подобных мероприятий, — что по молодости, что сейчас. Слава предпочитал отсидеться дома или на любом из мест сбора, дискотеки же всегда дело десятое, куда можно и не приходить — и его исчезновение не должно привлечь к себе внимания. Но сегодня день такой, что все наперекосяк идёт, так что остаётся только надеяться, что ни у суперов, ни у других старших лишних вопросов не возникнет.       «Их это ебать не должно.»       Тоже верно, но за такие слова, его с вероятностью девяносто девять процентов раком поставят и самого выебут, чтобы больше не смел таким тоном и такими словами со своими собратьями общаться.        — Всё хорошо. Принеси, пожалуйста, воды. — Лида носится перед ними с Кащеем, словно в жопу ужаленная, и Регина знает, что она это не со зла, а правда волнуется за соседку, которую так подставила, но рыжей от этого легче не становится — от чужих быстрых передвижений только блевать тянуло, а раздражающе-успокаивающий голос с отчетливыми слезливыми нотками давил на уши. Нужно куда-то сбагрить чересчур взбудораженную блондинку.       Сила неспешно распределялась по всему её организму, наполняла собой каждый уголок расслабленного девичьего тела, вступала в симбиоз с кровью, и текла вместе с последней по ярко выступающим на коже венам. Славе же до ломки в костях захотелось покинуть здание ДК, не натягивая на себя верхней одежды, и выкурить пару-тройку сигарет, чтобы успокоить расшалившиеся нервишки. Она это его желание обострившимся утром за версту бы чувствовала, а под носом как раз разлился аромат сигаретного дыма. Такой терпкий и манящий, что ей самой тоже покурить захотелось.        — Спасибо. Тебя уже ищут. — чернокнижница покидает кащеевы объятия, не крепко встаёт на все ещё слабые ноги и находит опору в виде многострадальной стены. Кивает на подбегающего к ним мальчишку — Ералаш что-то невнятно вякает, пальцем в неизвестном направлении втыкает и, прежде чем старший успевает вопрос задать, испаряться. Вот ведь молодняк.       Кащей подозрительно-удивлённо всматривается в этой симпатичное личико и никак понять не может, откуда у этой, по правде говоря, мошки, столько силы в открытую людям грубить, и видеть то, чего серо-голубые глаза видеть не должны. Его мозг буквально взорваться готов от подозрений, теорий и предположений. Эта девушка — одна большая сплошная загадка, в которой каждое слово имеет тысячу и один подтекст, даже имея в руках все подсказки мира и прямую инструкцию к расшифровке этого кода, он все равно на шаг к истине не приблизится.       Мрачные мысли перебивает ударившая по ушам «Богатырская», которую пацаны, все без исключений, встречают радостным мальчишеским гулом и особым трепетным восторгом. Какие же они всё-таки дети.       Зюпик с важным видом восседает на левом плече подопечной, мотыляет короткими ножками туда-сюда, и когтистой лапы с раскудрявившейся макушки не убирает — продолжает силу свою вливать, предчувствуя, что это далеко ещё не окончание вечера, и рыжую ещё какой-то пиздец за поворотом ожидает. А он существо к подлянам чувствительное, знает, когда и как что ощущается. Добровольная помощь от мелкой бесовщины, что Регине в мелочах всяких помогает, давно иссякла, вот он теперь своей собственной силушкой драгоценной с девчонкой делится. Ну ничего, он с неё ещё обязательно все спросит, до последней капли заставит отработать. Заебется малыха на кладбище колени свои морозить.       А пацаненок этот, под горячую девичью руку, по собственной глупости, попавший, ничего таким оказался. Сладенький, от концентрированной вокруг него отрицательной энергетики, созданной его внешним видом, вызывающей одну единственную, но такую любимую демоном эмоцию — страх. Он с таким наслаждением пожирал страх этого парня, «случайно» впивался острыми, словно бритвы, зубами в края мерзкой человеческой души. Увлеченный, он даже не обратил внимания на пущенную Кащеем его собственную кровь.        — Ну, и в завершение сегодняшнего вечера, для всех присутствующих здесь дам, объявляется «Белый танец»!       Регина сиротливо отходит дальше в тень, когда диджей заканчивает говорить и исподлобья начинает глазеть на развернувшиеся друг к другу парочки, мгновенно слившиеся в крепких объятиях. Она не завидует, не чувствует себя ушербной, пока стоит тут, просто немного обидно — всю жизнь ведь в стороне простояла, что в школе, что на праздничных танцах в университете. И на кой черт только позволила себя так глупо на слабо взять. Опозорилась только, и перед Лидой, и перед Кащеем. На паренька сорвалась, хотя об этом нисколько не жалеет — ни к ней, так к другой бы пристать решил, и не факт, что ту другую смог бы кто-то защитить. Уже лежала бы где-нибудь в туалете или у чёрного выхода, полураздетая и униженная. Знающая, что после такого жизнь может считаться оконченной, потому что начиная с завтрашнего дня, каждый только и будет делать, что пальцем тыкать.        — Пойдешь, конопатая? — широкая рука возникает перед лицом, а серые глаза встречаются с зелеными.       «Откажет. Вот, как пить дать — откажет», мужчина уже заранее поджимает губы, чтобы ничем не выдать своей обиды на отказ. Представляет, как рыжая покачает головой, пошлёт скупую псевдо-извиняющуюся улыбку. Но Чернова вкладывает свою ладонь в протянутую руку, сжимает цепкими тонкими пальчиками его, и он тянет девушку на себя, лукаво улыбаясь одним уголком губ.       Одна ладонь с удовольствием укладывается на напряженную поясницу, крепко прижимается к скрытой под тканью водолазки коже, чтобы не опуститься ниже положенного. Вторая слегка сжимает маленькую худую ручку Регины — все довольно целомудренно и совсем не в кащеевском стиле. Будь на месте девушки любая другая баба, не стеснялся бы в действиях и давно облапал вдоль и поперёк, слушая игривые вздохи партнерши, так и намекающие на приятное продолжение вечера.       Но на её месте никакой другой бабы нет, только та самая рыжая конопатая девчонка, которую только десять минут назад зажимали в углу позади них, которую тот удерживал в объятиях на своих коленях, и волком был готов завыть, когда она отказывалась приходить в чувства.       Покачиваясь в такт незамысловатой мелодии Наутилуса, Слава задумывается о том, как Регина воспримет, если он отпустит свою уставшую голову на её макушку и тем самым чуть плотнее прижмет к себе, но вовремя себя одергивает.       «Все еще не твоя баба», набатом стучит в голове, и это правда.       Регина ему никто, как и он ей. Это только четвёртая их встреча за месяц, в первую из которых он был в зюзю пьян, а в последнюю спал в её комнате и ел приготовленную девушкой еду.       Слушая хрипловатое девичье дыхание, он ловит себя на мысли, что слишком часто стал думать о этой девушке. В любой момент, в подходящий или нет, осознанно или нет, но Слава, так или иначе, вспоминал о ней и порой мог отбросить все остальные дела в сторону, потому что избавляться от образа рыжей перед глазами не хотелось. Пацаны на лёгкую задумчивость старшего первое время махали рукой, очевидно думая, что тот опять под черняшкой сидит, оттого и взгляд такой рассеянный, думает черт знает о чем и никак на внешние раздражители не реагирует. Сам себе верить не хотел, что эта загадочная, интересная и весьма привлекательная, но все же девочка, ему, прожженому авторитету, мужику, имеющему за плечами не один десяток приводов в милицию и приличный срок, вскружила голову похлеще любого наркотика или очередной бутылки «Московской» водки, в которой от Москвы одно только название.       Стоило девице только появиться сегодня на горизонте, как он опять забыл обо всем: о дискотеке, о пацанах, которые его ждут; о старших, с которыми в знак перемирия так и не докурил нормально ни одной сигареты; даже о своих планах найти хорошую бабу на ночь и вытрахать из себя всю душу, чтобы голова опустела и дышать стало легче. А её конфликт с Чесноком? Он думал, что на месте этого пиздюка убьёт — настолько сильна была его тщательно спрятанная в глубинах разума агрессия. Стоило Ералашу с Фантиком сообщить об этом инциденте, забрало упало и если бы не серо-голубые глаза, он бы не остановился и тогда, как пить дать, быть войне с Хади Такташем. А это совсем не то, что Универсаму сейчас нужно. Энергозатратно, травмоопасно и непредсказуемо.       У Ташкента людей раза в три больше чем у него, большинство, как на подбор, уже перескочили из статуса суперов, а у него одна скорлупа по району щеголяет.       И плевать асфальтным владыкам, что Кащей ко всем ним, как к родным относится и несмотря на постоянные пиздюли, за каждого вписаться готов.       Регина осмеливает настолько, что опускает свою дурную рыжую голову на кащеево плечо и начинает вслушиваться в размеренное, ни на миг не сбившееся биение чужого сердца, и не понимает, что вообще происходит. Она настолько устала, что нет никаких сил думать, но все вокруг в один момент стало таким странным и неправильным, что у девушки и выбора не остаётся. Бесовщина, на постоянке обитающая на задворках сознания, притихла, опасаясь тревожить воцарившуюся между чернокнижницей и авторитетом гармонию, хотя ещё несколько минут безумной сиреной вопила, ощущая нежелательное мужское внимание к своей шавке.       Чернова анализировала каждую свою встречу с этим странным Кащеем, разбивала каждое слово и действие на кусочки, складируя в подписанные ящики и писала мысленные характеристики — то-ли себе, то-ли ему, то-ли ситуациям и встречам в целом. И всех их связывала лишь одна закономерность, которую больше нельзя было игнорировать. С присутствием мужчины демоны утихали, оставляя регинин разум девственно чистым. Это было максимально странным, неестественным и, в общем-то, невозможным — она сколько себя помнит, всегда была с чужими бесовскими голосами в голове, и ничто никогда не помогало.       Но хоть рука на талии ощущалась приятно и не вызывала к себе такого же отторжение и отвращения, как сальный взгляд хадишевского паренька. Вообще, весь их танец приятным теплом отзывался в девичьей душе — ей было комфортно, впервые за долгое время. Она без страха и опаски дважды за день побывала в крепких надёжных объятиях, чувствуя себя полностью защищённой. Они двигались так правильно, словно и не делали ничего, а просто стояли, замерев на месте. Её окутала такая лёгкость, какая и должна быть во время вот таких вот ситуаций, не то что при первом регинином разе. Хотя нашла, что сравнивать: то-ли вынужденный танец на школьном выпускном, в обнимку с плотным толстым одноклассником, у которого обхавата рук не хватило даже на то, чтобы дотянуться пальцами до её позвоночника; то-ли здесь и сейчас, когда закружили голову аромат одеколона и запах табака универсамовского авторитета, до этого заступившегося за неё перед чужим пацаном. И не обязан ведь был.       Музыка стихает, гомон вокруг возрастает, и девушка понимает — дискотека закончилась, сейчас все начнут расходиться: кто по домам, кто, по так называемым, «коробкам», в компании сверстников и более старших ребят. Толкучка у лестницы вызывает в ней неприятные ощущения — так и кажется, что ещё немного, и вся эта детвора просто покатиться вниз, сбивая друг друга с пути. Все стремятся побыстрее забрать свою верхнюю одежду и продолжить общение за пределами Дома Культуры. Лида, о которой Регина к своему большому стыду успела забыть, уже стояла в толпе этих самых щеглов, махала ей своей сумкой и тут же куда-то исчезла — рыжая даже не успела дать соседке понять, что заметила её и прекрасно поняла, что та будет ждать на улице. Вместо этого, она продолжает греться в объятиях местного авторитета, так и не подняв чугунной головы с сильного плеча.       Так бы и простояла до утра.        — Надо подождать, а то скорлупа затопчет. — рыпнувшаяся в сторону выхода девушка была возвращена обратно в кащеевы объятия, а на немой вопрос в глазах получила незамедлительно ответ, хотя тот и вызвал некое недоумение. Когда-нибудь, через время, он расскажет ей о внутреннем устройстве каждой уважающей себя ОПГ. Пояснит, кто такие скорлупа, почему именно так называются, и все к тому прилагающееся.       «Этого следовало ожидать», думает он, ловя на себе заинтересованые взгляды своих пацанов. Да и не только своих: Жёлтый с Дом быта тоже приподнял бровь, смотрит на конопатую девчонку в объятиях универсамовского.       Одного прищуренного взгляда хватает, чтобы поставить любопытных зевак на место и отбить от рыжей ненужное внимание — он, конечно, в своей лучшей форме для того, чтобы опять отстоять девичью честь, но нужно ли оно, если можно отделаться вообще без крови? Перехватывая из тонких пальцев протянутый ему металлический номерок из гардеробной, он проталкивает Регину на улицу и наказывает ждать у двери, чтоб никуда и шагу не сделала — ей посмеяться хочется с этой его странной заботы, но выражение девичьего лица никак не меняется. Не смешно это, она на своей шкуре сегодня узнала, как бедных девок вот так вот в углах зажимают, а те и сделать ничего не могут. И она не могла: ну завязала бы на парне свою ленту, так что толку? Все равно начитка сразу не подействовала, как бы сильно не хотелось, и сколько бы сил не было вложено.       Резкий визг Зюпика заставляет схватиться за голову.       «БЕГИ!»       Тело само бросается прочь, сбегая по лестнице.        — Куда собралась, киска! — униженный хадишевский грубо хватает девушку за локоть, и со всей дури притягивает к себе. Обхватывает своими медвежьими ручищами тонкую талию и, не обращая внимания на ярое сопротивление, тащит подальше от людей: возможных свидетелей и универсамовских ублюдков, которые если увидят, тут же этому пидорасу старшему побегут докладывать, что бабу его потащили хрен знает куда. Своих пацанов он не боится, они прекрасно знают о желании Чеснока повеселиться с упрямой сучкой, ждут их в припаркованной за ДК машине.        — Пошел ты нахуй! Пусти меня, ублюдок. — громкие визги девушки заглушает мокрая противная ладонь, а чужое предплечье больно давит на живот. От безысходности, она открывает рот и со всей силы вонзает зубы в кожу, с мрачным удовлетворением вслушиваясь в поросячий тонкий визг хашевского ублюдка.       Дергающаяся, никак не желающая успокаиваться регинина хлипкая тушка добавляет Чесноку лишние проблемы — замедляет она его сильно, особенно когда каблуком по колену из раза в раз проезжается. А если универсамовский авторитет выйдет и успеет заметить? В таком случае, пиздиловки не избежать, а пацаны за него впрягаться не будут: потому что не узнают, и потому что лишние проблемы им нахуй никуда не уперлись. Это он предложил с бабой старшего порезвиться, пустив милую бойкую лисичку на общак, он захотел поднасрать этим самоуверенным типам и унизившему ему автору в частности — значит, ему и придётся отвечать.       Когда Чеснок понимает, что урезонить козочку никак не выйдет, он швыряет девушку в стену и та, больно ударившись головой, падает на холодный снег, оглушенная и беспомощная.       В этот раз, Кащей вряд-ли сможет помочь.       «Малыха, очухивайся! Регина!»             Худое тело дрожит от холода, вздрагивает, когда его пронзают электрическими разрядами, но все ещё никак не может собрать в себе силы и подать хоть какие-то признаки жизни — чернуха терпит поражение за поражением, и все никак не может достучаться до вновь ускользающего сознания подопечной. Этот тип нагрянул слишком внезапно, даже для демона, который все ещё в оба следил за обстановкой, и берег свою малыху, как зеницу ока. Но все равно не преуспел, его провели вокруг пальца, как мелкого бесёнка. Да и Чернова эта — отреагировала, как истинная баба. Сущь бьёт себя по лбу и зарекается не связываться больше с женским полом — да, отдача хорошая, но и проблем все равно не мало.       Зепюр поджимает губы, надеясь, что за время его кратковременного отсутствия с Региной ничего серьёзного не случится, и тёмной дымкой просачивается через кирпичную стену в здание ДК. Не стесняясь и не думая о последствиях, пролетает через столпившихся людей, оставляя им после себя не самые приятные подарки — кому проблему со здоровьем, кому неудачу какую. Демон он, в конце концов или погулять вышел? Ищет во всей этой мешанине одежды, цветов и запахов, одну единственную кудрявую темную макушку, и без конца ругает до такой степени расплодившихся смертных — куда столько людей? Ему на пожрать хватило бы и пары миллионов!       Матерясь сквозь зубы, расталкивая наглую детвору локтями, и стреляя в каждого кто наступил ему на ногу диким злобным взглядом, Кащей шаг за шагом приближается к потонувшему среди людей окошку гардероба. Вытягивает руку с зажатыми между пальцами номерками, чтобы гардеробщица его, наконец, заметила и побоялась связываться с перекошеной от злобы мужской рожей. Внезапно колени начинают подкашиваться, в теле ощущается странная тяжесть, его словно водой ледяной облили — нечисть на широкое мужское плечо положила руку и склонилась над ухом.       «Улица! Регина! Опасность!»       Ноги сами тащут его на выход, а гардеробщица кричит вслед, удерживая две похожих куртки.        — Кащей, проблемы? — Зима неудачно встаёт между мужчиной и выходом, за что и получает не сильный, но ощутимый толчок в плечо: законы физики заставляют его отшатнуться и открыть дорогу своему старшему.       Слава с ноги открывает дверь Дома Культуры, скалит зубы в неприятной жестокой ухмылке предвещающей смерть, и едва сдерживает себя от настоящего животного рычания. Мысли в голове спутаны, он не может зацепиться ни за одно мимо проплывающее слово, будто плотный туман опустился на сознание, а тело не подчиняется воле своего хозяйна — идёт в одном ему известном направлении, не сбавляя шага. Сердце бешено колотится о ребра, доставляя ощутимый дискомфорт, давление на плечах только усиливается, но не даёт пригнуться к земле, как старику какому. В голове набатом бьёт одно единственное слово: «Опасность!»       Переглянувшись между собой, Зима и Турбо даже не кивают друг другу, безмолвно одобряя принятое решение: как ошпаренные выскакивают за Кащеем и с трудом догоняют, удивляясь, как он за пару десятков секунд успел преодолеть такое расстояние. За ними следуют ни пойми откуда взявшиеся Жёлтый и Ташкент: первый, потому что Кащея он таким видит первый раз и любопытство, кошку сгубившее, требует посмотреть на обещанные зрелища. Второй, потому что жопой чувствует, что что-то нехорошее намечается и его пацаны в этом замешаны. Рыжей девки, с которой универсамовский старшак на медляке обжимался рядом нет, а как ему скорлупа доложила, Чеснок к ней незадолго до этого яйца катить пытался.       Упаси Господь этого долбоеба, если он решил с бабой кащеевой что-то сделать. Убьёт, своими руками убьёт, но войну развязать не даст.        — Сука! — мужской рык разносится по улице. — Стой, тварь ебаная!       В несколько шагов преодолевая оставшиеся между ним и хадишевским ублюдком метры, он оказывается прямо перед куском этого дерьма, к которому даже палкой прикасаться не хочется, не то что руки о него пачкать. Взгляд цепляется за держащуюся за голову, лежащую на снегу Регину — рыжие волосы в свете фонаря приобрели красный оттенок и совсем не из-за того, что это на казанских улицах такое освещение дерьмовое, а потому что кровь у неё из тыквы херачит, как не в себя.       Кащей чувствует, как начинает выходить из себя.        — Чеснок, ты ахуел что-ли? — ехидно скалившийся в перекошенное лицо вражеского авторитета, парень заметно струхнул, когда на горизонте появился собственный старший. Этот факт мгновенно остужает пыл несостоявшегося насильника, пока два универсамовских супера с двух сторон пытаются удержать рвущегося Кащея и выходит у них, откровенно говоря, дерьмово. В Славу будто табун лошадей вселился, и он всех их силы себе перенял, оттого перед глазами только лишь одно стоит: «Затоптать, нахуй, чтобы мать родная не узнала».       Залетел пацан, ой как залетел.        — Так свободная же. Я спрашивал. — через иррациональный страх, который Чеснок перестал чувствовать с тех пор, как пришился к Хади Такташу, он лыбится, как идиот, ожидая некой похвалы со стороны своего автора: как никак, не побоялся, против врага пошёл.       Пышущий гневом Кащей взглядом даёт понять, что если ещё хоть пара слов сорвётся с чужих губ, то никакие Валера с Вахитом не помогут: он себе руки выкрутит, но освободится, а потом кишки этой твари голыми руками, — или спрятанным в кармане олимпийки Зималетдиновским ножом — выпустит. Разбросает, нахрен, по всей улице, специально медленно избавляя чужое нутро от ненужного более органа, чтобы ублюдок мучился. Долго. Мучительно. Чтобы маму звал, плакал и умолял остановиться, да только мужчина к его просьбам глух останется.       В голове словно спусковой щелчок срабатывает. Он, мать его, считался самым гуманный и наиболее миролюбивым среди всех старших в Казани. Каждый знал, что если проблема какая, то стоит накрывать поляну, потому что Кащей лучше с врагом хлеб разделит и водку на брудершафт выпьет, а не ебала бить будет. Своих пацанов ему всегда жалко было, основная часть ведь дети ещё совсем, куда их на амбразуру кидать? Забьют ведь насмерть ребята постарше и не заметят даже. А если и заметят, то поздно будет, вообще ничего не сделают. Так с какого такого хуя, он здесь стоит сейчас, будто девица в первую брачную, истерики разводит и позорится из-за тёлки местной, которая ему никто.       «Не телки, а девушки!», чужая мысль разлетается в сознании низким бесполым рыком, напоминая нечто между животным и человеком — причём последнее в меньшей степени. Супера переглядываются, когда, старший начинает обмякать в их руках, успокаиваясь, и перестаёт напоминать своим видом собаку бешенную. За несколько вздохов, пытается выровнять дыхание, и у него это получается.       «Дзен, сука! Дзен!»        — Кого, блять, ты спрашивал? Меня спрашивал? Нет. Так и хули базар толкаешь?! Я тебе русским языком сказал, своих, блять, мацай! Не надо на нашу территорию лезть! — бесшумно принимая положение сидя, конопатая смотрит на него своими огромными испуганными серыми глазами из-под упавшей на разбитую бровь рыжей порядки. Именно этого она от него и ожидала в их первую встречу. Именно этого она от него ожидала, когда накидывалась на пьяного мужика с камнем в руке — все-таки, какой бы острой на язык и шибко умной Регина не была, она девушка. Хрупкая и маленькая, которой никогда голыми руками с пацаном не справиться.        — Пусти девушку. — злобно рыкает на Чеснока Ташкент, выходя вперёд. Примирительно вытягивает обе руки, становясь между своей скорлупой и опять впавшем в состояние безумия Кащеем. Самому стыдно стало за эту ситуацию, а ещё и Жёлтый позади всех лыбу давит, глядя на него, всего такого серьёзного и непривычного мягкого. Мягкого, блять, потому что знает, чем вся эта история обернуться может.       Кащей пацан ведь ровный, с таким как он добазариваться надо и надеяться малой кровью отделаться, потому что в другой ситуации пиздец наступает всем и вся. Он же зверь в человеческом обличии, сильный, как бык, и безбашенный.        — Так ни с кем не гоняет. Ну и что, что универсамовская. Мне теперь у этого разрешения что-ли спрашивать? — Чеснок понимал, что дальше развивать эту ситуацию не надо: по хорошему, рыжую отпустить бы и сматываться подальше от ДК, на свою территорию, куда универсамовский сунуться не посмеет, а зачем-то продолжает выводить из себя.       Он замечает, как пацаны, что Кащея за руки держат, тоже дичать начинают: у обоих, даже обычно спокойного Зимы, желваки играть начитают, а ладони сильнее сжимают мужскую кофту. Турбо, будучи самым взрывным и скорым на расправу, делает шаг вперёд, с намерением ебало разбить ублюдку, который на его старшего, — каким бы тот херовым не был, Валера никому не позволит его поносить, потому что знает, что Универсам для него, буквально, как семья — но его останавливает вцепившаяся в предплечье рука «этого».       За честь своего автора не постоять — честь улицы проебать, поэтому он непонимающе глядит на мужчину. Зачем остановил?               — Ташкент, они у тебя все на голову больные или только этот? Хорошо, утырок, я тебе прямыми словами говорю! Со мной она гоняет. Со мной! — Кащей понимает, что полностью себя не контролирует в тот момент, когда слова срываются с языка быстрее, чем он успевает об этом подумать. Но он не выдаёт того факта, что сам не знает, что спизданул, и держит уверенность на лице до последнего.       Лишь округлившиеся в удивлении глаза Регины дают понять, что все было писано только что и на коленке, но на девушку никто из пацанов внимания, к счастью, не обращает.       Старший с Хади Такташ понимает, что одними разговорами дело не обойдётся и чья-то кровь сегодня обязательно должна пролиться. Все-таки разные это вещи, за простую местную девчонку пиздеть, которой не повезло не в то время и не в том месте оказаться, и ответ перед равным себе держать, чью бабу только что хотели в коробку увезти и по кругу пустить, как шалаву последнюю. Ладно хоть, долбоеб этот, не успел ничего с рыжей сделать, иначе гореть им всем в синем пламени кащеевской ярости — война была бы неизбежна и не факт, что в такой ситуации, они бы выдержали, даже с учётом преимущества в численности.        — Так табличку на неё повесь тогда. И заодно на всех баб, что через ваши койки проходят. — мужчина тяжело выдыхает сквозь плотно стиснутые зубы, приподнимает брови и складывает руки на груди. Кулаки у него все ещё напряжены и готовы разбить лицо зарвавшегося ублюдка.       «И после этого мне говорят, что это я скорлупу свою распустил? Да нихуя подобного! Выходка Фантика с Ералашем, по сравнению с этим, просто, блять, небо и земля!»        На Регину все также внимания никто не обращает, а ей это только на руку — не все же одному Кащею пиздеть, честь её непонятно зачем защищать. Она, так-то, тоже хочет какое-никакое, а моральное удовлетворение получить! Девушка бесшумно встаёт на ноги, в пару шагов доходит до Чеснока, и со всей силы бьёт острым массивным каблуком в мужской ботинок. Резко подаётся головой вперед, врезаясь лбом в чужой нос, и раздавшийся следом хруст приятно тешит девичье самолюбие. Хватает парня за заднюю часть шеи, сжимая в пальцах загривок и тянет вниз, складывая напополам, с маньячной улыбкой вслушиваясь в очередной раздавшийся крик полный боли, когда острая коленка врезается в пах.       Уверенность в том, что ублюдок станет импотентом на свои последние ближайшие сутки, — ну максимум неделю, если добраться до кладбища будет трудно — увеличилась в геометрической прогрессии сразу в десять раз. Все пять невольных зрителей этого акта вандализма над самым ценным, что есть в мужском организме, морщатся от прострелившей фантомной боли.       Откинув растрепанную рыжую гриву и сдув с глаз мешающую вьющуюся прядку, Регина, гордо задрав подбородок, спешно идёт к ошалевшей компании и трусливо прячется за кащеевым плечом, цепкими пальцами сжимая удобно подставившийся локоть. Она дрожит всем телом и знает, что плотно прижатый к ней мужчина чувствует эту тряску. Он инстинктивно хочет перехватить тонкую талию в свои руки и спрятать в своих объятиях, но не позволяет себе подобной вольности.       Не здесь. Не сейчас. Не при пацанах, и не в такой ситуации.       Чернова исподлобья смотрит на Ташкента и никак не может себя заставить оторваться от Кащея — тоже предчувствует надвигающуюся пизделку и мешать не хочет рязъяренному мужчине. Со всеми последствиями, в виде разговор и объяснений со Славой, эмоциональной нестабильностью и всего прочего, она разберётся позже — сейчас главное задницу свою подальше да побыстрее унести из этого гадюшника. Старший хадишевский подходит ко все ещё скрюченному в позу эмбриона парню, шмыгает носом и смачно сплевывает, попадая прямо на чужую щеку — харчок скатывается по коже вниз, оставляя за собой мерзкий слюнявый след.       Чернокнижница тихо пораженно вздыхает — даже она, далёкий от всех понятий и уличных законов человек, знает, что так со своими не поступают.       Только если этот «свой» своим быть перестаёт.        — По хорошему, Ташкент, обоссать бы его надо. — Зима забавно картавит, но его лицо не выражает никакой весёлости. Он бросает взгляд на дрожащую рыжую девчонку, а она, для пущей убедительности, заставляет глаза сильнее слезиться и прячет лицо в мужском свитере. — Да при девке, как-то…        — Разберемся. Чеснок, прощение проси. — паренёк злобно стреляет глазами на страшего.        — Пацаны не извиняются!        — Пацаны — нет, а чушпаны еще как. — тяжёлый массивный кулак Ташкента прилетает по роже Чеснока, заставляя того заскулить от боли в прокушенном языке. Она выглядывает через крепкое кащеево плечо, широко распахнутыми глазами смотрит на сцену избиения, отшивания, и не знает, что и чувствовать.       С одной стороны, приятно, что улица неё вступилась, не оставила эту поганую ситуацию просто так, а со второй… Что эта улица может потребовать взамен?       Даже представить страшно.       Щеку обдает холодом, и только сейчас девушка замечает черную дымку, что покидает тело Кащея.       «Ах ты гнида бесовская!», вернувшийся в свои истинную импостась, Зепюр кидает удовлетворенный взгляд на все ещё прижимающуюся друг к другу парочку, одобрительно кивает на все ещё напряжённого Кащея, и с громким радостным хрюком подлетает к умывшемуся кровью пареньку, принимаясь набивать свой бездонный желудок.        — Прости… — избитого, уже, чушпана, опустили на колени перед хрупкой девушкой. Кащей одной рукой выдвигает её перед собой, в покровительном жесте сжимая её тонкие плечи и одним своим присутвием внушает веру в то, что её больше никакое дерьмо не коснётся.        — Регина. — Слава, с никуда не девшейся злобой, выплевывает имя девчонки, а у чернокнижницы, словно бальзам по душе растекся — приятно, все-таки, что такой человек, как Кащей, запомнил её имя.        — Прости, Регина.        — Принесешь завтра сто рублей. Турбо, проследишь, чтобы половина на общак пошла, остальную потерпевшей. — от названного числа, которое в их время можно считать целым состоянием, на которое можно месяца два жить и ни в чем особо себе не отказывать, у девушки голова кругом пошла, а вот мужчина, видимо, ничего не смущало — не привык он на мелочи размениваться.       Если деньги трясти, то сразу сотнями. Если бабу себе выбирать, то обязательно с придурью. Если за неё вступаться, то обязательно с кровью.       Молча наблюдающий за спектаклем Жёлтый, вслед за Ташкентом, подходит к универсамовским и пожимает каждому из них руку, не забывая напоследок попрощаться и с самим хадишевским. Заторможенной девушке он лишь кивает — знает её, видел, что с Наташкой его вместе работает и в одном университете учится, только на разных специальностях. И будь на месте конопатой его собственная сестрёнка, не побоялся бы и пристрелил гниду на месте, разъебал так, что мокрого места бы не осталось.       … Тело все ещё немного подрагивает — она никак не может успокоиться и забыть о испытанном стрессе. Глаза настороженно следят за резкими движениями мужчины, обходящего машину к водительскому месту.       Для чего согласилась с ним ехать? Пешком быстрее бы дошла, да и спокойнее было бы — Лидка под боком, все ещё рассыпающаяся в извинениях, хотя и не виновата она ни в чем. Чеснок и без того на неё глаз положил, хоть заметила бы блондинка его, хоть нет, все равно подошёл бы и докапываться начал. Вот жила себе тихо, размеренно и никого не трогала. Ну проклинала иногда неугодных, ну воровала изредка органы из морга — так а кто ж не без греха? А после того вечера, после первой реальной встречи с обратной стороной улицы, все словно по пизде пошло. Да не пошло — полетело, как ребёнок с горки на ледянке в овраг.       За три неполных недели её пытались ограбить — от чего её, конечно, потом спасли и не абы кто, а именно вот этот самый авторитет, что сейчас дубовыми пальцами пытается ключ в замок зажигания вставить. Гонимая нечистью, практиковала навыки шитья и опять на том же самом мужчине, который сквозь зубы матерится, когда колеса буксуют в сугробе. Она ему помогла сбежать от ментов, спрятала в своей комнате, а на утро кормила завтраком из последних продуктов, отказав в еде себе. Он глыбой вырос между ней и озабоченным утырком, подставил свою репутацию под удар, встав на защиту малознакомой девчонки, с которой дай бог хоть раз нормально поговорил.       Хотя с последним тут скорее Зепрючик расстарался. Демон проклятый. И ведь и словом не обмолвился, что в живых подселяться умеет и брать над ними контроль! Вот и доверяй после этого бесовщине всякой.        — Что теперь с ним будет? — Регина интересуется нарочито небрежно, будто её это вообще не интересует и спрашивает она, чисто для того чтобы чем-то заполнить звенящую тишину. А на деле разузнать пытается, куда идти, чтобы потрошки собрать да бесов своих покормить.        — Если рублики принесет — до следующего раза отпустим. Если нет… — мужчина замолкает и показательно ухмыляется. — Не переживай, конопатая. К тебе ни одна собака больше не подойдет, можешь спокойно вечерами сумки с субпродуктами таскать.        — Ха-ха-ха. — она отворачивается от мужчины, крепко сжимает пальцами подол юбки и неотрывно следит своими серыми глазами за дорогой.       Вроде и ехать совсем ничего, буквально три двора проехать от Дома Культуры, и она уже у своего подъезда, а такой снежище валит, что не пройти, не проехать — машина, то и дело, норовит забуксовать на заметенной дороге, через лобовое стекло ничего, кроме слабо светящихся фонарей, светофоров и бешеной вьюги, не видно.       Похоже, что бывший хадишевский вряд-ли сможет дожить до понедельника — это тешит регинину душу, веселит спрятанных в глубине сознания демонов. И уже не важно, кто или что станет тому причиной: сама Чернова, что в порыве страха и злости на пацане одну из своих любимых начиток опробовала, Кащей, со своей дворой шпаной или просто кара Божья.        — Как-то не по-людски, не считаешь? — красный «иж» тормозит около подъезда черновой, перекрывая выход для честных граждан, да и поебать ему с высокой колокольни — кому надо, тот сам пройдёт. Кащей вытаскивает сигарету, открывает окно, впуская свежий морозный воздух в разогретое пространство автомобиля, и поджигает кончик никотиновой палочки.        — Что не по-людски? — Слава хмыкает, откровенно веселясь. Эта конопатая ему за человечность предъявляет? Будто не она органы из больнички своей таскает.       «Не по-людски», блять, значит.        — Товарищей своих за всякую хуйню пиздить, детей на улице трясти, девушек насиловать. — неожидавший таких слов, он упирается руками в руль и, нахмурив брови, разворачивается к девушке, так и не донеся до губ фильтр.       «Ну всё, прощай земля грешная», чернокнижница зажмуривается, вздрагивает всем телом и одними губами себя проклинает за невовремя проснувшиеся идеи партии, что теперь лезут из неё, как дрожжевое тесто из чашки и никак остановиться не может.       Вместо ожидаемых пиздюлей, по всему салону разносится громкий мужской хохот — Кащей утирает выступившие на глазах слезы, прерывается на кашель, но смеяться не перестаёт. Скоропостижно потушив двумя пальцами сигарету, пока окончательно не дотлела и не оставила хозяина без ничего, засунул её за ухо.        — Конопатая, ты только скажи, если он тебя по голове пиздил — я ему не только ебало сломаю. — Слава переводит дыхание и проводит пятерней по кудрям. — Блять, ну выдала же. Хочешь по фактам раскидаю? Во-первых, если своих «товарищей» не пиздить, распосается ведь скорлупа. У них только через задницу доходит нормально. Во-вторых, ты хоть раз видела, как лично я на улице тряс пиздюков? Да нахуй мне это надо, привлекут за совращение, а опущенным сидеть я что-то не горю желанием. А бабы… Да они сами на тебя залезть готовы, главное слова нужные подобрать, и всё: ты в шоколаде, а она… Она тоже в шоколаде.        — Ты так говоришь, будто ваши рожи — лучший вариант из всех возможных. Девушки не вещь — у нас чувства есть. — и не важно, что все что она сейчас говорит — чистой воды пиздежь: последние несколько лет, она себя кроме как той самой вещью, переходящей из рук в руки, никак не ощущала. Кукла, марионетка в лапах могущественного хозяина преисподнии — как угодно, но только не человек, который мог бы сам за себя решения принимать. Слава тут же хмурится.        — Ну чё ты фразы из контекста вырываешь. — с женщинами было тяжело. Очень. И он понятия не имел, зачем вообще во всю эту пиздодраму вляпался.       Взять хотя-бы отца, который из раза в раз сбегал от жены на работу, лишь бы больше не слышать её голоса, не видеть её лица, и пропадал в этом проклятом университете, пропуская все сыновье детство и юность. Так Нине Кирилловне и говорил, что детей воспитывать — полностью женская обязанность и он, во всем этом мракобесии, участвовать не собирается. И она смирилась. Смирилась и воспитывала, учила. Мама в Славку вкладывала всё то, что сама имела и передать ему могла.       Иногда казалось, что ей скажи, что сыну душу отдать надо, она и её из груди бы вырвала, да отдала.       Своими ораторскими способностями и предрасположенностью к дипломатии, — которая не раз Универсам от бед спасала, а пацаны этого не понимали, алкашом и крысой считали — он был целиком и полностью обязан матери, что в свое время пятнадцать лет жизни отдала школе, уча русскому языку мелкую шалупень, которая, если правде в глаза посмотреть, на хую вертела эти уроки.       И из Кащея вполне мог выйти самый настоящий дипломат, в отглаженном костюмчике в тонкую полоску и с кожаным портфельчиком в руке — прям как мама в своих голубых мечтах видела. А он взял, и со шпаной дворовой связался, только успев школу закончить. За другом своим закадычным, за Вовкой из третьего подъезда, к универсамовским пацанам, только набирающим всех желающих в свою кантору, и пришился. Но тут не он виноват, а время такое было: либо ты, либо тебя.       Оно и сейчас такое, ничего с тех пор не изменилось. Только Кащенко больше не был маленьким мальчиком, и даже не был подростком, который мечтал о большом признании и хоть одном лишнем вечере с отцом, чтобы почувствовать себя полноценным — у Вовки-то, с дядей Кириллом, всегда какие-то посиделки были и с рождением мелкого Марата ничего не изменилось. А он, беспризорник, словно сорняк на дороге рос, только мамку и знал. Сейчас же просто хотел получить максимум от своего жалкого существования.       А мамка ведь до сих пор свято верила, что её сыночек прилежный студент местного педагогического, у которого просто не сложились отношения с ректоратом, а он у неё гордый сильно, на уступки идти не согласился, вот и попёрли со второго курса. Врать стыдно было — она ведь в него всю себя вложила, зубами за каждую возможность в люди вывести цеплялась, а он вот так на все её старания просто взял и насрал. Но как по другому-то? Он — Кащенко Вячеслав Викторович, единственный и любименький сыночек своей мамочки, который от большой любви к ней по тем же стопам пошёл, в педагогический поступил, чтобы оболдуев химии учить, давать им возможность уму разуму набираться.       А про тюрьму не рассказывал… Да разочаровывать не хотел, она и так, наверняка, от отца натерпелась, когда Слава с Казахстана так и не вернулся, а сел по статье на долгих пять лет, за все это время лишь одно письмо отправил, в котором сказал, что хорошую возможность заработать нашёл и отвлекаться не хочет, да и письма отсюда не ходят. Хватало разъяренного осуждающего взгляда отца, когда Кащей все-таки вышел и вернулся в родную Казань, а этот пень старый его даже на порог квартиры не пустил. Отхреначил, как собаку дворовую, с лестницы спустил и, брызжа слюнями, орал, что тот ему больше не сын, что дорогу сюда забыть должен и к матери ни на шаг не приближался. Да и насрать, от бабки комната в общаге осталась, там так и прижился. Отсюда его уж никто не выгонит.       Ему тогда двадцать три только исполнилось, когда Слава всего разом лишился.       За мамкой изредка следил, как в магазин ходит, и раз за разом себя останавливал, чтобы не подойти.       Отец даже не здоровался когда на улице пересекались, мимо проходил будто и не знал кудрявого мужчину с похожими чертами лица.       С друзьями старыми, с универа, не встречался, хотя знал, что каждый интересуется судьбой самого активного студента — этакого человека-клоуна, который везде и всегда любому настроение поднимет. Его же сразу отчислили, как только судья приговор вынес, даже слушать не стали. Зачем им такое позорище среди преподавательской богемы? Чему он детей научит? Наркоту варить, да её синтез с С2Н5OH разбирать?        — Не вырываю я ничего. Ты думаешь я не знаю, как вы нас по кругу пускаете? А ты, наверное, первый в очереди. Как же, негоже старшему за другими кости глодать. — и чего так завелась, сама не понимает. Только что нормальная, спокойная была, чувствовала себя словно в коконе из безопасности и уюта, а сейчас в неё словно бес вселился. Скосив взгляд на развалившегося на панели Зюпика, убеждается, что никакого воздействия на неё не оказывается. Судорожно дергает дверную ручку, но дверь заблокирована. Дёргает ещё пару раз и ничего. Приступ паники отзывается тошнотой. — Открой!        — Успокойся.        — Открой! — еще немного и она вырвет пластик из обивки и тогда точно пиздюлей получит.        — Я сказал угомонись, блять! — рыжеволосая замирает, словно мышка перед удавом.       «Принимает что-то, по-любому», этот Кащей ей с первой встречи не особо понравился, а сейчас она лишь окончательно убедилась — торчок. Причём со стажем. Только что ржал, как конь, потом словил приступ депрессии и, словно вишенка на торте, теперь сверкает обезумевшими раздраженными глазами, до чёртиков пугая.        — Я мог тебя сто раз выебать, но сижу почему-то, и разговоры говорю. Мне кажется, я уже дохуищу всего сделал, чтобы потребовать то, что заслужил!       Не контролируя своих действий, мужчина хватает девушку за левую ногу, просовывает ладонь между крепко сжатых коленей, и больно щипая через капрон кожу, поднимается выше, задирая юбку. Она испуганно мечется, назад отодвигается, больно врезаясь в выступ подлокотника. Рассеяно бегает взглядом по салону, пытаясь хоть за что-то зацепиться, упирается ладонями в славкины плечи, успевшего наклониться ближе к регининому телу. Касается сухими губами взмокшей шеи, прикусывает мочку уха, второй рукой сжимая тонкую талию. Паника начинает накрывать с головой — все выглядит даже хуже, чем ситуация с Чесноком.       Хуже и лучше одновременно — иррациональная дрожь пробежалась по телу, лёгкий укол сладкой истомы внизу живота затуманил разум. Но это не нормально. Её тут изнасиловать пытаются, а она, блять, возбуждаться собралась!       Демоны возмущенно шевелятся, но не желают вмешиваться. Предатели.        — Не надо… — юбка неприлично высоко задралась, а кащеева ладонь сильно, но довольно мягко, — чтобы не причинить боль, а просто наказать за дерзость — сжимает внутреннюю сторону бедра. Мужской аромат ударяет в нос, он окончательно наваливается на неё всем телом, не переставая влажно целовать шею, оттягивать ворот водолазки, чтобы получить больше пространства. Собственные всхлипывания звучат будто со стороны. Нет. Не так она хотела провести свой первый раз с мужчиной. — Слав, не надо, прекрати! Хватит! Пожалуйста.        — Теперь ты видишь разницу между мной и остальными?! Ты знаешь сколько универсамовских пацанов при мне полегло? Ноль. Ноль, сука. Со всеми допизделся, со всеми порешал. Знаешь сколько девок мы втихаря проводили? Да Турбо каждый вечер обходы ходит, постоянно баб каких-нибудь до дома доводит, свои шмотки им отдавая, потому что хадишевские озверели. У них, весеннее обострение, блять! А ты мне предъявы кидаешь, как будто я животное какое-то! Вали-ка, нахуй, домой! — Слава снимает блокировку с дверей и сам выходит из машины, закуривая сигарету. Ярость кипит внутри и ищет выхода: хотелось бы хорошенько съездить по румяной щеке, в чувства эту дуру привести, чтобы больше лишнего не пиздела и думала, прежде чем говорить, да только отцу не хотелось уподобляться — он столько от этого сходства бежал, что сейчас не может себе позволить сорваться.       После разыгранной Кащеем сценки, она, что удивительно, успокаивается и вполне себе адекватно смотрит на него, на красивые жилистые пальцы, вытаскивающие вторую сигарету. Третью. И так, пока пачка не заканчивается. Становится стыдно за свою инфальтивность — как перевозбужденный подросток полезла свою правду доказывать, причём никак не аргументируя.       Даже чернуха ведь поддержала этого странного типа и показательно крутилась вокруг его силуэта! Словно это он с ней столько лет бок о бок провел, а не она каждую неделю, стабильно, колени в холодной земле морозила.       Рука сама находит ручку и тянет на себя.       Снег тихо поскрипывает под чужим весом, шаги становятся тише, и он понимает — ушла. Оно и к лучшему: на районе рыжую никто больше не тронет. Она ведь теперь его баба, как никак, а знать реального положения дел никому не обязательно, даже Турбо с Зимой. Он ведь бабник, женщины с каморки в спортзале только так толпами выходили, так что появление новой девочки никого не смутит. А конопатая сможет со спокойной душой швыряться его именем перед надоедливыми кавалерами.       «Фу, блять, слово-то какое стремное», фильтр начинает тлеть, оставляя горьковатый привкус во рту.        — А я тебе про ментов напиздела.       «Вот что ей еще нужно?», устало думает он, закатываю глаза. Вот ведь… Баба, блять. Неугомонная, будто правда по ебалу получить хочет.        — Про каких ментов? — Чернова растягивает губы в белозубой улыбке, краем глаза замечает приближающийся патруль ОКОДа, во главе с очкастым чушпаном, который не так уж и давно до Славы с документами доебывался.        — Которые за тобой в окно лезли. Бежим. — Кащей непонимающе поворачивается на довольную Чернову.       А у той, словно крылья за спиной вырастают и улыбается она так гаденько, что он жопой чует надвигающийся пиздец.        — Эй. Козёл продажный, не надоело перед ментурой жопу раздвигать?! — широко распахнувший глаза, едва успевший выкинуть сигарету в сугроб, Кащей успевает только схватить загинающуюся от смеха девчонку и броситься бежать, бросая свою машину у чужого подъезда.       Еще бы, пиздить то его будут, а не полоумную девушку. Он честно будет валить всё на отмороженный мозг рыжеволосой, если чушпаны их догонят, да только хрен это поможет.        — Конопатая, я тебя, блять, в землю закопаю и попрыгаю, чтобы присыпало хорошенько!        — Беги, Слава, беги. Быстрые ноги пизды не боятся.       Раздраженный молодой человек поднимает с земли ярко-красный цветастый платок. Ладно эти ОПГшники друг друга мутузили, так взялись честных советских комсомолок портить, и ведь Коневич даже не догадывался, что на хую вертела Регина их и их комсомол.