Проклятие на удачу

      Щелк.       Тихий звук закрывшейся двери скребется по барабанным перепонкам Регины, вырывая из объятий сна. Сонно жмурясь, глаза перескакивают с одной точки на другую, пока не находят старые поблекшие часы на стене — половина десятого.       Опять не дали выспаться по-человечески.       В памяти всплывают воспоминания о полуночных разборках, утренней странной прогулке и неожиданном визитере, которому она сначала зашивала многострадальную голову, и которого после затащила к себе в комнату, пока его не поймала милиция. Чернова резко поднимается на диване, когда по комнате разносится тихое сопение, вспоминая, что Кащей — Слава — так никуда и не ушёл, а остался у неё. С ней. Отец-то свалил, когда только светать начало, а значит, при любом раскладе, это не мог быть он.       Она натыкается взглядом на бесформенную кучу из верхней одежды и мужского тела, принявшего позу эмбриона на старом маленьком матрасе. Альтернативы у Регины не было — папаша загонял все более-менее стоящие вещи в комиссионку через двор, получая за это сущие копейки. На водку хватало, и ладно, остальное его не особо заботило. Даже то, что после ему же придётся спать на холодном грязном полу.       Животное.       Неспешно вылезая из-под тонкого одеяла, опуская и без того холодные замерзшие ступни на ледяной пол, она не может отвести взгляда от спящего мужчины, рассматривая его лицо с непривычной для себя внимательностью: забавная родинка на щетинистом подбородке, расслабленный лоб, с которого все равно никуда не ушла глубокая морщинка между бровей. Сколько же этому Кащею лет? Двадцать три? Двадцать семь? Или даже за тридцать? Точный возраст ей подсказать может только ушедший куда-то Зепюр, потому что на взгляд определить невозможно.       Он ведёт себя как юный мальчишка, сбежавший из-под безустанного родительского контроля, старающийся урвать все «радости» взрослой свободной жизни, но при этом, стоило только заглянуть в болотные глаза, внимательнее присмотреться к жестам и речи, можно сразу заметить проженность всей этой ущербной жизнью.       Девушка не знает, что там с физическим возрастом, но морально он точно метается между восемнадцатью и пятьюдесятью.       «На себя глянь со стороны, молодуха тоже мне».       Проскочивший в комнату незаметно для чернокнижницы демон забирается обратно, на свои любимые антресоли, и теперь сверкает на подопечную алыми глазами да бурчит не переставая, как будто она его слушает. Девушка отчего-то замирает, когда Кащей переворачивается на другой бок, не прекращая тихо похрапывать, и подкладывает под голову руку, заменяя ей подушку.       Мило. Да только что ей с ним теперь делать? Лёшка уже наверняка ускакал на работу, оставив Лидку и Витю дома одних, а соседка, сующая свой нос во все дела, уже наверняка успела заглянуть в регинину комнату и теперь никуда не уйдёт, пока не рассмотрит мужчину под всеми возможными углами. Ну раз уж его встреча с блондинкой неминуема, так хоть пусть сытым будет, чтобы несчастную жертву не пришлось откачивать, если Кащей на неё скалиться начнёт, как на кусок мяса. Хотя та её часть, что полностью отдана чернухе и преподнесена в дар бесовщине, была не против кровавых разборок.        — Доброе утро, — Регина непроизвольно чертыхается и наспех крестится, рисуя перевернутый крест, пока довольная Лида помешивает манную кашу на плите для их с мелким завтрака.        — Скорее просто утро, — девушка лезет в гудящий холодильник: на их с отцом полке сиротливо расположились наполовину пустая бутылка молока и три куриных яйца. Негусто. Ну да ладно, мужчине хватит и этого, чтобы дойти до дома и не свалиться куда-то в талый сугроб от истощения.        — Да ладно тебе. Хорошо, наверное, поспала, — девушка выгибает бровь и тянется за старой, с толстым слоем чёрного нагара, сковородкой: без ручки и скользящей в ладони. Значит, будет омлет. Желток с шумом плюхается в молоко, и вилка взбивает массу до однородности.       «Надеюсь не отравится».        — Нормально. Ты лучше Витю не выпускай пока, а то я заболела похоже, — Лида благоразумно кивает и со смешинками в глазах следит за несостоявшимся поваром. По поведению женщины понятно, что предположения Регины были верны — она успела сунуть нос не в свое дело, возможно, рассмотрела побитое кащеево лицо во всех деталях и теперь просто подбирает нужный момент, чтобы выбить почву из-под ног.       Дрянь.        — Возьми у меня колбасы хотя бы. Мужики обычно жрать хотят после этих дел.       Блядство.       Девичья рука замирает с крепко сжатой в ней вилкой, края которой неприятно вонзаются в нежную кожу ладоней и которая, кажется, вот-вот погнется. Выдох, вместе с подготовленной на всякий случай отмазкой, застревает на половине пути, находя новое место обитания где-то в горле, и неприятно давит своим весом на лёгкие. Она была, блять, права. Лида её разбудила своими слишком громкими шагами и хлопнувшей дверью. Хотя, чего панику разводить? Ну застукали и застукали, не в одной же постели со Славой спали: она на старом засаленном диване, он на истрёпанном жизнью и временем матрасе возле батареи.       Но блять, намекнуть на то, что она ночью кувыркалась с мужчиной, которого видит в третий раз в жизни и перед которым так опрометчиво спалилась с сердцем старика в сумке? Который прятал её в кустах от ОКОДа и недавно перепугал соседку до полусмерти, пока залезал в их окно, чтобы оставить подарок в виде новых колгот? Как же заебали эти люди, которые всегда и везде видят сексуальный подтекст.       Раздражение от сложившейся ситуации, наличие в её комнате Кащея с разбитой фанерой и вездесущей Лиды пробудило в Регине ненависть, с новой силой разгоравшуюся в девичьей груди и потихоньку начинавшую обжигать своим жаром сердце. Хотя сама виновата. Это ведь она предложила ему остаться, ещё и матрас, как дура, перла к этой батарее, чтобы ночью не околел — а он просто согласился на куда более комфортабельные условия, нежели какая лавочка во дворе. Что на соседку-то теперь гнать, если сама проштрафилась? Женщина ведь не знала о её болезни и, наверняка, хотела просто разбудить заспавшуюся студентку, пока та не опоздала на пары.       Сковородка все-таки настигнет своего нагретого, в виде конфорки на плите, места, а Регина взгляда отвести не может от сворачивающегося белка.        — Выдохни, Регин. Я пошутила, — Лида касается напряженной спины. — Я даже рада буду за тебя. Ни разу ведь даже не заикалась ни о ком, а тут вон: целого мужика в дом притащила. Давно ведь пора, не девочка давно. Свою семью пора заводить.       На серо-голубых глазах выступили слезы, портя все картину: пару секунд назад чернокнижница выглядела, как мышь надутая на крупу, а сейчас как самая настоящая рёва-корова. Как бы она не огрызалась на Лиду, та всегда поддерживала колючий ёжик под именем «Регина Аминовна Чернова». Тридцатилетняя блондинка тут же взяла шефство над бедной сироткой, стоило им с папашей только перешагнуть порог коммуналки: то подкармливала по возможности, в тайне от Лешки-скупердяя, каждую копейку считающего, то время от времени засовывала в шитый-перешитый карман пальто пару рублей и горстку копеек, чтобы было чем заплатить за автобус и перекусить на учёбе, то занималась с ней химией и биологией, когда пошли те самые сложные темы, из-за которых многие студенты уходили после первого курса и ничего слышать не хотели о медицине и о всем, что с нею связанно. Ещё и Лешку настропаляла, чтобы тот разобрался по-мужски с запойным отцом чернокнижницы.       С последним, конечно, как всегда вышла проблема: вместо того, чтобы внять грозному голосу набыченного Лехи, Амин тянулся за второй стопкой и наливал в неё водку до краёв. А Лёха мужик на всякие соблазны падкий, и не важно стакан то или баба какая. Из раза в раз выходили осечки: то Амин накачает мужа палёной водкой, то Алексей, накрученный взрослым мужчиной, устроит несколько сцен с рукоприкладством.       Которых, как шёпотом раньше жаловалась восемнадцатилетней Регине женщина, стало только больше с их переезда.        — Это знакомый, — главное, чтобы этот же знакомый не выперся сейчас из её комнаты, иначе вот так будет веселуха. Откуда у неё, примерной студентки и образцово-показательной гражданки Советского Союза, такие знакомые: небритые, побитые, и с алкогольным перегаром за версту чуемым? Она же со стыда сгорит, если Лида Кащея ближе сможет рассмотреть! И куда только вся её язвительность подевалась?       Бесовщина противненько хихикает где-то за спиной.        — Ну знакомый, так знакомый. Газ выключай, а то сгорит, — Лида покидает небольшую кухню, перед этим вытащив пару тарелок и опустив их перед девушкой. Наивная, будто этих слез хватит на две порции. Лишь бы мужчине хватило хотя бы на один зуб, чтобы точно выплатить долг за позавчерашнее спасение от ОКОДа и подаренные колготки.       Регина не особо аккуратно вываливает месиво в тарелку, не утруждая себя разравниваем яичного ландшафта, чтобы еда не вываливалась через края посуды и не пропадала зазря. Не удержавшись, закидывает пару ложек в рот и тут же морщится, когда живот начинает урчать. Всё-таки надо хоть что-то поесть, даже если и с чужой полки. Она лезет в холодильник за колбасой: Лёха как честный советский человек, работающий на охране товаров, это добро в всегда в дом тащил.       И всё-таки не прогадала старушка из квартиры напротив, когда подкинула Лиде идею устроить запойного супруга в Гастроном, дабы хоть какую копейку в дом нес.       «Ну прям ресторанное блюдо».       Она показательно фыркает, с некой кровожадностью втыкает в мягкую яичную плоть вилку, и показывает бесовщине фак, размахивая средним пальцем в пустоту. Если Кащей выживет после её экспериментов с продуктами, которых больше нет и в ближайшее время на их полке не предвидится, Регина будет аплодировать себе стоя и сохранит листочек календаря с сегодняшней датой.       «Может чай еще взять?», — чернокнижница замирает с тарелкой в руке, всерьёз раздумывая о том, не заварить ли мужчине чего тёплого и жидкого. Зюпик в её голове разрождается громким смехом, переходя на ультразвук. И чего постоянно жалуется, что он, якобы, в её глазах бесполезный старый демон? Им вон тарелки можно бить, почти как телекинезом.        — Ну пьют же люди чай… Не цикорий же у Милки брать… — старушка, которой на днях исполнится девяносто два и которая всю жизнь прожила через стенку от них, скрепя сердцем расходовала недокофе на себя, что уж говорить о других жителях многоквартирника?       «Надо заварник почистить», — рассеяно думает девушка, пока заливает светло-коричневую заварку кипятком, и по кухне разносится едва слышный аромат слабенького чёрного чая. Эх, будь у неё новая заварка, она бы Кащею такого чая забабахала, он бы с матраса упал и больше бы не встал.       Мечты, мечты…       С упавшим в пятки сердцем, которое тут же перестало биться, возвращается в комнату, бедром захлопывая за собой дверь. Мужчина так и не соизволил проснуться, хотя ни она, ни соседка особо не скрывали факта своей бодрости. Вот это сон у человека, да его же даже пушка вряд ли сможет поднять ни свет ни заря. Вместо этого, он успел перевернуться на спину и растянуться на коротком матрасе в позе звёздочки.        — Слава, — девушка касается его плеча, слегка потряхивая. — Слава, вставай. Мне на учёбу нужно.       Учёба — лучшая отмазка на все времена, Регина это давно уяснила и без всякого зазрения совести ею пользовалась. Ежемесячная генеральная уборка в квартире под командованием Лиды? У неё зачёт, нужно идти в библиотеку и трудиться, не покладая рук. Смена в больнице, выпавшая на не самый удачный день, который стоит провести на кладбище? У неё дополнительные занятия с профессором, которые никак нельзя пропускать, иначе будет отставать по темам. Вот и сейчас, не говорить же малознакомому мужику, что ей надо срочно бежать на автобус до кладбища, чтобы покормить ручного демона, закончить начатое с Русташкой дело и толкнуть субпродукт местным туповатым жителям деревни.       Кащей неохотно открывает глаза, разминает затекшие мышцы и чуть морщит нос, когда улавливает аромат, исходящий от свежей еды. С кошачьим урчанием он вытягивается в полный рост на продавленном матрасе, отчего у него на секунду уши закладывает.        — Десять минут. И съебусь, — чернокнижница не верит ему ни на йоту, а парень показательно поворачивается лицом в полосатый матрас, не заботясь о возмущённой такой наглостью девушке.        — У тебя есть пять минут, чтобы встать, пожрать и свалить через окно, — Черновой надоело играть в благодетельницу: пнув край импровизированной кровати, она хватает полотенце и уходит умываться, надеясь, что он прислушается к её словам и скоро его и след простынет. Не хватало ещё, чтобы этого группировщика в подъезде выходящим из их квартиры видели. Вот так грандиозные слухи тогда по дому пойдут. А отец пуще прежнего на неё взъестся, или Лёшка на Лиду руку опять поднимать начнёт.       Этого ещё только не хватало.       Кащей с громким цоканьем открывает глаза, осматривает облупившуюся на батарее краску и, уперевшись руками в матрас, всё-таки поднимается на ноги, хотя все его естество молит о том, чтобы эти пять минут его тело провело в горизонтальном положении. Но тут в дело вступает голодный желудок авторитета, который уже не в силах ждать, и только на глаза Кощея попалась тарелка, как он сразу же протяжно заурчал.       «Хозяюшка, ебать».       Тарелка с омлетом, чашка чая и добротный бутерброд с маслом и колбасой расположились на столе, маня своим внешним видом. У него аж слюна непроизвольно во рту собралась, давя своим весом на подъязычную кость и раздражая вкусовые сосочки на языке. Из глубины квартиры слышится звук льющейся воды, видимо, со стороны ванной, рев плачущего ребёнка и женский голос, напевающий какую-то глупую песенку из мультика. Злоупотреблять гостеприимством конопатой не хотелось, поэтому Слава натягивает на себя снятые ночью не первой свежести носки и ботинки, параллельно орудуя вилкой, закидывая в себя содержимое тарелки и запивая горячим чаем.       «Могла и нахуй так-то послать», — рука замирает над аккуратно сложенной курткой.       Закрутив вентели и крепко обмотав вокруг мокрого холодного тела полотенце, Регина с удовольствием улавливает хлопок затворки оконной рамы — ушел наконец-то. Можно и работой заняться, никто теперь мешать не будет.              Времени совсем не было, нужно было спешить, пока надоедливые бабки кладбище не атаковали со своими никому не нужными с утра пораньше визитами к мёртвым родственникам. Всё-таки хорошо, что она решила в новую одежду залезть, а не старую опять на себя напяливать, иначе вот так был бы шок, когда с кладбища бы вернулась. Регина ошалела, заметив аккуратно сложенную на столе посуду и нетронутое пальто, но затем непонятное доселе чувство растеклось по телу. Кащей и впрямь свалил, да только плащ свой не прихватил, оставил. Зачем? Непонятно, но от этого действия тепло в груди разлилось.       Отмахиваться от насмешек бесовщины, для которой настоящее кащеево имя стало словно опиум, уже вошло в привычку, и её это не устраивало — уж больно рьяно и часто Зепюр вспоминал универсамовского авторитета, явно заимев на него виды. Она лезет в шкаф и находит старый отцовский пояс от дермантинового плаща — ещё один остаток былой роскоши, которую отец не смог загнать в комиссионку по причине того, что один только ремень никому не сдался. Сдавал бы с самой курткой, вопросов бы не возникло. А так, на кой черт он им был нужен? Выглядит странно, но рамки приличного не переходит: пальто великовато в плечах и талии, что было довольно естественным, другого исхода ждать никак нельзя было, но найденный пояс однозначно спасал ситуацию. Если на тонкой талии потуже затянуть, то вполне себе хорошо выглядит. Модно даже.       Регина хмыкает, когда последний раз бросает на себя взгляд в зеркало, удовлетворённо кивает своему внешнему виду и закидывает сумку на плечо.       Пора на кладбище идти Русташку на зепюрову родину отправлять.       … — Берите-берите. Свежайшее, нигде такого не найдете. Папка только вчера с деревни привез, — девушка отсчитывает мелочь и быстренько прячет её в карман. Ну вот, теперь копеечка карман греет и чувствуется некоторая уверенность в завтрашнем дне — на ватрушку какую хватит, а значит, с голоду не помрёт.       Очередной довольный покупатель возвращается к жене с покупкой, уже предвкушая вкуснейший наваристый борщ из говяжьего жирненького сердца. Почаще бы эта девочка заходила в их глушь.       «Аны ач. Аны ач. Васыятькә һәм акылга каршы. Кулга-кулга бар, кулга-кул тотыныш. Ул бөтен сөякләрен сындыра, муенын сындыра, эчтән тере черә башлый».       Если слова, стекающие с женских губ, ручей, то этот явно с протухшей гнилой водой — настолько злыми и пакостными были её пожелания. Воздух вокруг могилы с мило улыбающейся женщиной на надгробии электризуется, растрепывая напрасно собранные в косы волосы. Кровь бежит по запястью из свежей неглубокой раны, окропляя белый снег неподалеку от воткнутых в промерзшую землю искусственных цветов. Голос садится все ниже, становясь все более устрашающим и как две капли воды похожим на голос самого Зепюра, на повторе играющий в её голове. Глаза приобретают стальной оттенок, полностью избавляясь от голубого пигмента, темнеют, а после зрачок практически вытесняет радужку. Она чувствует, как сила начинает током пробегать по всему телу, а голоса в голове одобрительно урчать, подбадривая чернокнижницу, призывая её завершить начатое.       В нескольких километрах от этого места, в трехкомнатной светлой сталинской квартире на четвёртом этаже, практически в центре Казани, испускает дух молодая красивая жертва. Глаза её покрываются мутной белесой пеленой, волосы в раз обламываются, не оставляя следа от былой безупречной причёски, а кожа приобретает желтовато-серый оттенок. Добыча чувствует, как собственная кровь кипит и сворачивается в плотные сгустки в венах, как к горлу подступает очередной приступ тошноты, но знает, что ничего, кроме желчи и крови из себя извергнуть не сможет. Обезумевшим взглядом смотрит на захлебывающуюся в рыданиях мать, мечущуюся в крепких объятиях безутешного отца. Смотрит на снующих туда-сюда врачей, от которых пользы, как от козла молока. Смотрит на темную дымку, что замирает над её кроватью и скалит свою уродливую пасть.        — Сдохни в муках, ублюдина, — шипит сквозь крепко сжатые зубы чернокнижница.       У Русташи доказательств нет, но они ей и не нужны — это она! Это сука Чернова её до такого состояния довела, она единственная ей смерти из всех желала и с таким огнём в глазах!        — Пожалуйста, не надо! — существо громко клацает зубами, и пускает слюни на искривленное гримасой боли лицо.       Уже поздно умолять о пощаде.       «Алыгыз. Алыгыз. Аны үз ихтыярыңа һәм акылыңа каршы ал. Шулай итеп, әни елый иде. Киләсе дөньяда да, бу дөньяда да яна. Мин беркайчан да тынычлык таба алмыйм. Алыгыз. Мин кемгә әйтәм, ал. Алагыз».             Полные жизни, веселья и задора глаза стекленеют, а сущность радостно и злобно скалится, когда получает сигнал к действиям и сразу же, как только молодая студенточка испускает дух, цепляется зубами за перешедшую тонкую грань Русташку, разрывая ту на части. Она выбраться пытается, плачет и визжит в тон с воем своей безутешной матери, что проносится над всем городом.       Две белые свечи, скрученные в одну, что недавно были благополучно спизженны из церкви при кладбище, тухнут. Не от порыва ветра, как может показаться на первый взгляд, а от свершившейся, до логического финала доведенной, мести. Мести за годы издевательств и насмешек со стороны девушки. Она получила по заслугам, теперь дело за малым осталось: её подпевал на место поставить, и тогда заживёт счастливо.       Регина поднимается с колен и блаженно выдыхает, колготки пропитались талой водой и размокшей грязью. Сейчас бы прикурить какую сигарету, чтобы закрепить эффект после совершенного ритуала, но чего нет, того нет — придётся обойтись. Зепюр, будучи где-то далеко, доедает душу Рустины Синицыной, а она потуже затягивает широкий пояс, что придерживает полы тяжелой кожаной куртки.       Дело сделано, а значит, можно и домой возвращаться, дальше досыпать свои положенные по болезни часы.       …«Хороша душонка. Ничего не скажешь».       Зюпик возвращается к подопечной только на третий день после своих забав с Русташкиной душой, сытый и как кот довольный — только разве что чернокнижнице под бок не заваливается, и в клубок свернувшись не урчит. Она усмехается с радостного демона и представляет в своей дурной голове забавную карикатуру беса с кошачьими ушками на голове, длинным пушистым хвостом и мурчащего. Узнай он, о чем она думает, уже прибил бы и не пожалел. Да и правильно бы сделал, это ж какое неуважение, так к своему демонической наставнику относиться!       Покачав головой, Регина возвращается к учебнику по фармакологии, дав себе обещание, что больше ни на какую фигню отвлекаться не будет — до сессии осталось всего ничего, а она все ещё в числе отстающих по предмету. Преподаватель скоро перестанет закрывать глаза на виноватый вид девушки и не посмотрит, что та в ночные смены начала все чаще уходить. Потому, приходится сквозь слезы и душевную боль снова углубиться в многообразие систем и химических элементов, проклинать того человека, который решил, будто будущим патологоанатомам так необходим этот предмет. Девчонка надеется, что сегодня сны будут лишены учебника, бегающего за девушкой по казанским улицам, похабно клацая зубами.       Ну вот, уже с ума начинает сходить.       Причём не из-за чернокнижия, а из-за медицинского университета! Это ж надо было так вляпаться.       Был, конечно, вариант, официально взять больничный и с чистой душой проваляться все это время дома, изредка доезжая на автобусе до кладбища, чтобы закинуть в карман ещё парочку звенящих копеек, но тут уже проблема заключалась опять-таки в преподавателе. Эта сука, которую давно хорошенько не ебали, поэтому она решила оторваться на студентах, плевать хотела на состояние учеников. Болезнь болезнью, а зачёт по ненужному факультативу вы ей сдать обязаны и именно по этой блядской теме.       И пусть чернокнижница шпарила на латыни в сотни раз лучше и увереннее её, — не пропадать же добру, вот и пообщалась с носителями языка — да только старую кошелку не удовлетворят ведьмовские заговоры. Хоть на порчу, хоть на чистку. Та, скорее, раззвереет как гидра, поотрастит себе две дополнительные головы, и будет громко и долго орать на Чернову о том, что она позорит древний величественный язык своим сквернословием.       В каждом жесте, с которым она переворачивает страницы, так и сквозит разочарование — как бы Регина не старалась, а запомнить, чем отличается конкурентный антагонизм от неконкурентного не может. Хоть головой об стену бейся, да только все равно не поможет. Если так посмотреть, то у неё был верный Зепюр, которого можно было запрячь разучиванием фармокологических терминов и всевозможных важных и не очень аспектов, да только демон давно и со всей серьёзностью заявил, что помогать ей учиться не будет. Сама захотела влезть в эту кабалу, пусть теперь сама и рахлебывает. Политика беса ей, в принципе, импонировала, но не в тех случаях, когда она касалась непосредственно её.       Из открытого на проветривание окна доносятся крики и смех: на улице собиралась местная, универсамовская, молодёжь. Хватала своих друзей непричастных к группировкам, нежно прижимала к себе своих девчонок, с которыми, как это говорится, гоняли по району. Сегодня все спешили на пятничную еженедельную дискотеку в Доме культуры. А Чернова сидит, корпит над учебниками, в попытках разобраться с очередным зубодробительным термином, пытаясь хоть малую долю информации отложить в своей пустой глупой голове.        — Не позвал тебя твой знакомый на танцы, — Лида входит в комнату с потрёпанной тетрадкой и усаживается рядом со студенткой. — Что тут у тебя, показывай.        — Да дичь полная, — Чернова роняет голову на руки и с тоской смотрит на отблески уличных фонарей.        — Сейчас разберёмся. Я зря что ли пять лет в аптеке работала.       Дело и впрямь сдвигается с мёртвой точки, когда в процесс вмешивается Лидка и своими умелыми пальчиками распутывает густую паутину. Комнату заполняет своим тихим и размеренным тембром голос бывшего фармацевта. Даже обидно как-то за соседку стало: Регина видела на фотографиях, какой красивой женщина была до встречи с Лешкой и скоропостижной беременности Витьком. Высокая и статная, с тугими светлыми кудряшками, аккуратным маникюром и в красивой лисьей шапке. И вот нужна была ей вся эта канифоль с семьёй в виде алкаша-мужа и вечно орущего свертка говна и соплей? А ведь могла себе такую жизнь построить: с карьерой и не в задрипанной коммуналке в отдаленном от центра страны городе.       То, с какой лёгкостью Лида упаковывала информацию в книжечки, а те, в свою очередь, выставляла в ряд на полочке в мозгах Регины, вызывало у второй львиную долю уважения. Невысказанного, правда, но ведь и то хлеб.        — Поняла? — Регина кивает, как болванчик и не просто, потому что рефлекс сработал, а потому что правда поняла, и теперь жизнь кажется не такой уж и серой. — Отлично, а теперь пошли собираться.        — Куда?        — Как куда. На танцы! Я тетю Милу попрошу за Витькой присмотреть, а мы с тобой отдохнём хотя бы. Леша в ночную ушёл. Амин хрен знает, когда вернётся.        Она бы очень не хотела, но была не в силах сопротивляться. Всё произошло так быстро, что Чернова даже подумать не успела, как уже оказалась в комнате Лиды, что насильно усадила её на стульчик перед трюмо и теперь во всю малевала регинино лицо, прося то закрыть глаза, то открыть рот.       Странная она, однако, женщина.       «Шавка, да ты, я смотрю, в полном вооружении!»       Проснувшийся Зюпик вместо того, чтобы орать на посмевших потревожить его покой женщин, крутится вокруг подопечной и с интересом следит за попытками блондинки привести девчонку в надлежащий вид и, кажется, одобряет каждое её действие. Меньше чем за десять минут, медные сверкающие пряди укладываются во французскую косу, перетягиваются на конце красной шёлковой ленточкой, а длина красивыми крупными волнами водопадом стекает на плечи — все-таки, советские плойки, это вещь на все времена. Стараясь не отставать, блондинка заканчивает собирать собственные волосы, закалывая их красивой побрякушкой. Быстро убегает на кухню и возвращается со стаканом воды в руках. Достаёт из закромов кирпичик ленинградской туши и от души смачивает щеточку, чтобы набрать побольше чёрной массы и выделить глаза: у обеих ресницы белёсые, и если Регину это не сильно беспокоит, то Лида, истинная ценительница моды, такого предательства от природы простить не может.       Чернова с удивлением осознает, что чувство былого отвращения к молодой матери улетучилось, будто того и не было — вместо глупой женщины, по своей воле влезшей в отношения с домашним тираном и погрязшей в пеленках, перед ней стояла молодая девочка, её ровестница, которая с рвением и трепетом собирается на свиданку к кавалеру. Была бы Лидка такой всегда, может, никогда бы Регина к ней ненависти и не испытывала.       Когда приходит время одеваться, спотыкаясь, девушка бежит в комнату и выуживает последний кащеевский подарок.        — Обалдеть. Где достала? — Лида заинтересованно вчитывается в выкинутую упаковку. — ГДР-овские. Рублей десять стоят.       Замерев, Регина с высоко поднятыми бровями смотрит на тонкую картонную упаковку в своих руках. И такую роскошь она, не раздумывая, натянула не себя в первый же день, после получения подарка, а потом прыгала по гражам? В такой роскоши щеголяла по кладбищу и портила в грязи? В такую роскошь собирается засунуть свои конечности и походкой от бедра собирается идти на дискотеку? Было бы лучше, сохрани она их на чёрный день. Ей скоро на выпускной идти, свой диплом получать, вот тогда можно будет и покрасоваться.       Сейчас в этом смысла нет. Только если бандиту какому его девчонка нашепчет, что у Регины колготы дорогие, и он с неё их снимет, чтобы бабе своей подогнать.        — Натягивай давай. Вдруг твой знакомый заметит, — блондинка подмигивает и лезет в шкаф за юбкой. — Держи, я уже не влезу в неё, а тебе как раз будет.       Плотная, приятная на ощупь ткань обтягивает бедра Регины, с идеальной точностью сходится на тонкой талии. Длинные пальцы чернокнижницы заправляют ярко-красную водолазку под низ и расправляют, чтобы не торчала складками. Девушка придирчиво рассматривает себя в зеркале и, к своему стыду, не может узнать отражающегося человека: длинные ноги, закованные в телесный капрон, осиная талия, — да такая, что она смело может идти конкурировать с Гурченко за звание самой тонкой талии Союза — красиво заплетенные рыжие волосы. Легко подчеркнутая косметикой естественная красота Черновой: Лида ведь, только ресницы и губы ей накрасила, чуть пудрой и румянами по коже пройдясь, да пару мазков блестящих золостистых теней на веках оставив.       В зеркале, с вероятностью в девяносто девять и девять процентов отражалась Регина. Красивая Регина, которая может привлечь чужое внимание и которая может поверить в то, что над ней не издеваются, а правда хотят.       Блондинка загадочно сверкает карими глазами, подмигивает шутливо нахмурившейся младшей, и вытаскивает из полки с постельным бельём бутылку «Мадеры».       Тут Зюпик уже оставаться в стороне не может, поэтому спрыгивает с антресоли и подбегает к шаловливой молодой мамочке.       «Шавка, а чё мы раньше её в банду не взяли?! Ты глянь на эту чертовку блондинистую!»       … Две, уже чуть подвыпившие девушки, сопровождаемые бестелесным телохранителем демонического разлива, весело вышагивают по улице в сторону Дома культуры, напевая песни группы «Мираж» и хохоча во всю мощь своих глоток. Молодые и весёлые, они привлекают своим поведением внимание, но сами на это никак не реагируют — им гораздо интереснее время от времени отпивать вино из уже значительно опустевшей бутылки. Пожалуй, самого вкусного за всю их жизнь. Почему вкусного? Да потому что на свободе всё приобретает свои особые краски, и соседки это испытали на своей шкуре.        — Слышь, а это чьи девчонки? — возле входа в ДК собралась небольшая группа курильщиков, состоящая в основном из старших всех собравшихся сегодня на дискотеке группировок. Сегодня они заключили временное перемирие на несколько часов, и теперь, стоя около стенда с объявлениями, старшие со спокойной душой делились байками под клубáми табачного дыма.        — Наши это. Та, что в шапке с Лысым гоняет. А вторая — сестра её мелкая, — Жёлтый следит за тем, как две девушки благополучно добираются до входа в ДК, где их встречает низкорослый пацан.        — Ты меня за долбоёба считаешь? Я чё Надьку что ль не узнаю? Я про тех, — Ташкент кивает головой в сторону чуть пошатывающихся приближающихся девчонок, что никак не могли остановить своего смеха, вызванного обсуждением Лешки. Кащей же занят осмотром территории, выискивая глазами припозднившуюся скорлупу, чтобы надавать по шапке и отправить в зал прямиком к суперам, дабы те с мелких глаз не спускали. Разговоры других главарей его не особо волнуют — что он может услышать такого, чего не слышал раньше?        — А хер их знает, но так-то чётные. Жёлтый, глянь, — Ильфатей дёргает парня за рукав. — Ты не один конопатый сегодня.       «Конопатый?!»       Только сейчас кудрявый поворачивает голову в сторону объектов всеобщего воздыхания и с ужасом узнает в них двух соседок по коммуналке.       Блондинку, которую видел лишь однажды, пока лазил на третий этаж, чтобы оставить колготки, и рыжую, с которой провел ночь в одной комнате, пусть и по разные углы.       «Сука, вот же блядство!»       Острый глаз моментально цепляется за тонкую, но такую манящую своей элегантной плавностью регинину фигуру, и все равно, что расстояние между ними превышает сто метров. Хотя, скорее, он узнаёт собственную куртку, которая не висела на точенной фигуре рыжеволосой красавицы мешком из-под картошки, а села как влитая.       На мгновение разлившееся чувство собственничества при виде этой картины заставило потерять голову. Захотелось ударить Ташкента по зубам, чтобы на Регину больше не заглядывался, но права такого не имеет.       Свободная она баба, с кем хочет, с тем и может гонять.       С трудом сглотнув вставший в горле комок, нервно сжимая меж пальцев только недавно зажженую палочку «Явы», он следит за двумя курицами, что поднимаются по скользкой лестнице, крепко обнимая друг друга, а после исчезают за дверями Дома культуры. Кулаки начали нестерпимо чесаться, когда собратья-курильщики принялись обсуждать молодых красоток, подмечая явное преимущество рыжей. То, что по ней видно, что она девчонка совсем, никого не волнует, как и то, что по чуть раздутой фигуре блондинки видно, что та недавно стала матерью.       Так и не сделав и тяги, он выкидывает сигарету и молча напрявляется в помещение, тенью следуя за выпившими девушками. И совсем не потому, что он волновался за эту дурную! Кащей вообще ни за кого кроме себя не переживает.       Он ей, в конце концов, не брат, не сват и не муж, чтобы трястись над ней как над статуеткой хрустальной. По своей инициативе сюда пришпехала, вот пусть сама и разбирается.