Проклятие на удачу

      С тяжёлым стоном, открывая глаза, Регина начинает бессмысленно пялиться в темноту, силясь понять, какая неведомая хрень умудрилась разбудить воспаленный болезнью мозг в начале второго ночи. Кривя губы, она с раздражением понимает, что громкие визги вперемешку со всхлипами исходят от чего-то испугавшейся Лидки и её бесполезного последыша. С трудом соскребая ватное тело с простыни, она едва плетется в сторону источника звука и проклинает своих милейших соседей за то, что вместо того чтобы спать и видеть десятый сон, они рыщут как бесы по квартире и не дают бедной чернокнижнице отдохнуть.       Регинино горло беспощадно саднит каждый раз, когда копить вязкую слюну уже не представляется возможным, и ту сглатывать приходится. Красные белки глаз горят от яркого света лампочки, зрачки, как у наркоманки, то сужаются, то наоборот, расширяются. Если бы Лида не знала, что Чернова мучается от температуры и в целом очень хреново себя чувствует после прогулки в одних гольфах и рваном пальто, подумала бы черт знает что.        — Лида, блять, ты чего орёшь?! — отец чудаковатого, костью в горле вставшего семейства, выскакивает из комнаты с табуреткой наперевес. Заспанная, опухшая после недавней попойки с её отцом рожа не оставляет Лешкиного лица, напоминая, что тот — точно такое же животное.       Когда мужик начнёт не просто мелко поколачивать жену, а систематически её избивать и наслаждаться своим установившимся статусом тирана — лишь вопрос времени, но что-то Регине подсказывает, что до этого ждать недолго. А пока она, под громогласный хохот Зепюра, пытается пересилить себя и ответить на объятия испуганной женщины, чтобы та перестала реветь белугой в её тонкое плечо и со страхом глядеть на темную улицу через распахнутое окно.       Чернокнижница, к слову, только сейчас замечает открытую оконную раму и хмурится. Лида её открыть сама не могла — знает, что она болеет, и своего ублюдка наверняка бы никогда под удар возможного воспаления лёгких не поставила. Значит, его открыл кто-то другой.       Лёшка? Этот после работы никогда на кухню не заходит, если там папаши её с бутылкой «Московской» нет — сразу в комнату плетется, чтобы отоспаться после смены.       Сам папаша? По словам соседки, тот съебал из квартиры практически сразу после неё, и ждать старика ближайшие трое суток не стоит. А если и заявится, то дальше коридора всё равно не доползет.        — Я-я в-вышла з-з-за бутылочкой, стою н-н-наливаю, — Лидка через каждое слово всхлипывает, чем Регину раздражает. Она все понимает, страшно, но неужто лучше стоять, заикаться да время терять, чем собраться с силами и все быстро, как на духу, выложить? — Потом по-по-поворачиваюсь, а там он!       Алёша протискивается между сплетенными телами Лиды и Регины, невольно толкая последнюю плечом, отчего в серых глазах загораются красные искры ненависти, и с головой вылезает в окно, вглядываясь в пустые безмолвные улицы ночной Казани. Кого он там ожидает увидеть, кроме алкашей и вышедших на «охоту» группировщиков, с которыми точно не станет связываться — больно уж у него кишка тонка — она не знает.       Грозно матерясь и чуть ли не сплевывая на и без того не первой свежести пол, Лёша, строя из себя настоящего мужика, которому все по плечу, вываливается в коридор и с трудом удерживает свое грузное тело от встречи со стеной. Зепюр хохочет от своей шутки: дьявольщина вовремя успела подставить длинную лапищу, о которую Алёша и запнулся. Мужчина смотрит на отклеившийся у порожка линолеум, который обе девушки просят его прибить обратно уже второй месяц. Поджимая губы, он стаскивает с вешалки куцую куртку, накидывает её на плечи и скрывается в подъезде, напоследок громко хлопая дверью, отчего Лидка в её руках опять вздрагивает. Лишь бы опять реветь не начала, потому что сил её успокаивать у девушки больше нет. Поэтому она принимается гладить ту по плечами, по светлым волосам и укоризненно глядит в сторону довольного своей шуткой над мужем несчастной Зепюра.       «А я-то что?! Меня вообще тут не было, нахуй мне эта кобыла не сдалась!»       — Нет там никого, суки. Опять трубу оторвали, по-любому обчистить хотели, — вернувшийся Алексей уже не сдерживается — смачно сплевывает, благо, в раковину, вызывая у Регины приступ тошноты, и, грубо схватив жену за руку, оттаскивает ту от девушки, уводя к все ещё орущему Витьке.       И откуда только в этом мелком свертке из говна и соплёй столько силы, чтобы беспрерывно бить по напряжённым регининым барабанным перепонкам?       «Заебись поспала. Лидка, дрянь, не могла тише орать? И ублюдку своему кадык вырвать, чтобы наверняка не разбудили», — кривя от недовольства и раздражения губы, Чернова борется с желанием пнуть детскую бутылочку о стену, чтобы пластик лопнул и соседский ребёнок сдох от голода, да только потом опять нытье чужое выслушивать лень. У них и так с трудом денег скопилось на эту потрепанную временем вещицу, что не в магазине брали, а у жильцов из соседнего дома. На новую только через четыре года смогут рот раззявить, да только не факт, что она им тогда уже нужна будет.       Если, конечно, эти идиоты себе второго не решат завести.       Поднимая жёлтую бутылочку с пола, Регина краем глаза замечает валяющийся у самой стены, под столом, плотный свёрток из собственного платка. Она ж с ним уже проститься успела, убежденная, что после вчерашнего ночного рандеву с местной группировкой больше никогда его увидит. Помнит, как утром позволила себе слегка расстроиться, когда не обнаружила тёплый зимний атрибут каждой советской женщины в единственном рукаве пальто. А сейчас вот удивлённо крутит в руках и гадает, каким ветром он тут оказался.       Кинув острый взгляд в сторону все ещё открытого окошка. Регина не глядя разворачивает цвестую вещицу и опускает взгляд вниз, только когда пальцы касаются холодного плотного картона. Глаза её становятся размером с чайные блюдца, рот удивлённо приоткрывается.

      Если не подошли — обменяешь. К.

      Две картонки с яркой надписью были перевязаны тоненьким шнурком бичевки.       «А-ху-еть…», — пораженно думает Регина, закрывая за собой дверь в комнату. Неожиданный презент спрятала от греха подальше под тонкий свитер, чтобы зоркие лидкины глаза не увидали подарка и не разразился новый скандал с Лешкой в главной роли, что мол, это из-за неё вся квартира пару минут назад на ушах стояла. Только в относительной безопасности и конфиденциальности закрытой двери и тонких стен, она может себе позволить развернуть одну из картонок, кончиками пальцев прикасаясь к плотной гладкой ткани новых колготок.       Пока ребёнок внутри просто радуется подарку и млеет от полученного со стороны внимания, девочка визжит от восторга, когда приходит осознание, что во второй картонке лежит точно такая же вещица.       Да у неё отродясь за раз столько колгот не водилось! Ещё и из такого тоненького искусного капрона.       «Окно закрой, а то окоченеешь и не поносишь обновочки», — Зепюр в открытую издевается над подопечной, а сам, в своём воображаемом списке, напротив кащеевого имени галочку ставит и все больше убеждается в том, что универсамовский запойный старший — лучшая кандидатура на роль регинкиного спутника. А пока рыжая, даже не догадывается о мыслях своего непосредственного хозяйна, словно в бреду шлепает обратно на кухню и прикладывает все усилия своего тщедушного больного тельца, чтобы закрыть проржавевшее окно.       Этим, блять, Лёшка заняться должен был, рожа обезьянья, а не спать идти.       По кащеевому телу растекается волна удовлетворения и какого-то, даже, умиротворения, когда в окне на третьем этаже, ближайшем к окнам лестничной площадки мелькает тонкий бледный силуэт с копной рыжих волос, затянутых в тугие косы, расположившихся на девичьих плечах. Регина почти на половину показывается из окна, и он уже вытягивается стрункой, чтобы в любой момент броситься на спасение случайной суицидницы. Девушка, с преувеличенной заинтересованностью крутит головой туда-сюда, непонятно кого высматривая в темноте, а после до ушей доносится звук закрывающихся ставней.       «Спать пошла, конопатая».       С лёгкой улыбкой, качая головой, мужчина тушит бычок о стену, поправляет сползшую на глаза шапку и усаживается в свой «Иж», в салоне которого за время проведённое на улице заметно так потеплело. Свой выдуманный, и если смотреть правде в глаза, не особо важный пунктик он выполнил, а значит, теперь пора бы уличными делами заняться, с головой в те уйти, да и исполнять обязанности старшего. Рука тянется к бардачку, вытаскивает из него свёрток трижды обернутый в целлофан.       «Вот теперь можно гнать разговоры разговаривать», — зрачок вытесняет болотную радужку, а где-то в темноте гаражей, подрагивая, пацанята ожидают своего главаря, предчувствуя, что сегодня все кончится далеко не так радужно, как обычно.       … «Просыпайся, блять!»       В очередной раз прерывая свой драгоценный сон из-за визжащей под ухом твари — только на этот раз тварью оказалась не Лидка, а отчего-то взбудораженный Зюпик — Регина с тоской смотрит на спрятавшиеся в полумраке комнаты настенные часы.       Сначала соседка разбудила её в начале второго, прервав самую важную фазу сна больной девушки, а теперь ещё демон распоясался и своими орами поднял чернокнижницу в четвёртом часу уже, к сожалению, утра.       В какой-то момент Регине показалось, что Гитлер был куда гуманнее в своих пытках, нежели эта бессовестная нечисть.       «Жрать хочу! Кровь чую! ЖРАТЬ!»        Чернова закатывает глаза, когда Зепюр, словно покусанный бешеной собакой, начал скакать с одной полки на другую, ходя буквально по лезвию ножу, когда хрупкие безделушки начали покачиваться и угрожать упасть на пол, разбиваясь в мелкие осколки. Огромный деревянный шкаф, который был регининым ровесником, тоже заходил ходуном, но если упадёт он, можно будет радоваться — под весом этого монстра смерть наступит в кратчайшие сроки. Быть может, даже боли в продавленной черепушке не успеет почувствовать. Это определённый плюс. Такое демоническое возбуждение, накатившее поздней ночью, можно было объяснить только очередными «пацанскими» разборками, да только за окном было тихо.       «Водку возьми!»        С тяжким кряхтением, держась то за собственные бедра, то за поставленный возле дивана у изголовья стул: Лида, наверное, опять к ней заходила и поставила, чтобы чернокнижница в пылу сражения с температурой не свалилась на холодный грязный пол и не ухудшила ситуацию со своим здоровьем. А демону, в свою очередь, глубокого насрать: и на время суток, и на регинино состояние — всё, о чем бес может позволить себе думать и мечтать, это предвкушение вкусного позднего ужина из какой-нибудь тщедушной жалкой человеческой душонки и пары граненых советских рюмок молодой пацанячьей крови. Как правило, любимый зепюров рацион.       Бесовщина настойчиво поторапливает судорожно, оттого и криво, собирающуюся девушку, визжит не своим голосом, что из-за этой капуши он может остаться голодным и в безумном темпе вращает кроваво-красными глазами, отчего невольно у любого нормального в жилах кровь застыла бы. А Регина на это цирковое представление смотрит без каких-либо эмоций, даже успевает показательно зевнуть — ей ведь не семь, не десять и даже не пятнадцать лет, чтобы таких мелочей, в виде любимых трюков демона пугаться и шарахаться. Она иногда и кое-что покруче показать может.       Высоко натягивая на талию новые колготки, Чернова вспоминает, что даже не помнит настоящего кащеевского имени и если вновь встретит, даже поблагодарить по человечески не сможет — так и будет Кащеем кликать.       «Нашатыря возьми! И ваты! И иголку с ниткой!»        Регина хмурит брови, поднимает правую из них и с сомнением косится на замершего, прислушивающегося к ночной тиши беса. Уж не сошёл ли тот с ума? С голодухи или просто от старости — неважно. Он её будто готовит не на трапезу масштабную, со всем прилагающимся — ей только и остаётся, что в стороне наговоры свои шептать и людей взглядами сверлить — а как минимум на войну. Ей хочется спросить для чего приказ был дан почти все домашнюю аптечку с собой нести, да только тот всё равно не ответит, а если и обратит на рыжую свое внимание, обязательно выдаст ей пиздюлей в воспитательных целях, чтобы Регина перестала перечить и молча выполняла все его требования.       Всё демоном перечисленное за пару каких-то минут оказывается закинутым в потрепанную выцветшую авоську, с которой соседка ходила на рынок за продуктами. Регина уже в коридоре, натягивает на себя первую попавшуюся куртку, влетает в родные разваливающиеся сапоги, и плевать ей на то, что из соседней комнаты могут выпереться Лида или Лёша, и если от первой избавиться будет легко, на утро та и вопросов задавать не будет, то второй мало того, что удерживать будет пытаться, так ещё и папаше потом расскажет, что его шлюха-дочь, — и почему её все вокруг пытаются записать к этим падшим женщинам? — поздно ночью куда-то свалила в одних колготках и едва прикрывающем задницу свитере.       Как пить дать, старый проспиртованный ублюдок начнёт орать и попытается поднять руку. Да только много лет у него уже ничего подняться не может: ни рука, ни голова, ни даже член.       Немощный он, абсолютно. На заводе до сих пор из жалости одной держат, а живой ещё, потому что Регинке без него быстро станет скучно.       Черная дымка вылетает через стекло, а она устремляется за ней. В темноте подъезда запросто можно переломать себе все конечности или свернуть шею, да только то-ли врожденная удача, то-ли тот факт, что бесятине она ещё живая нужна, помогает уложиться в полминуты и выбежать из подъезда ни разу не запыхавшейся. На улице ориентироваться в пространстве куда тяжелее — демона легко потерять из виду, достаточно отвлечься на несимметрично растущую ветвь на дереве, и тогда Зюпик до конца жизни будет ей припоминать этот провал. Тот, как раз, вёл сонную чернокнижницу в сторону старых гаражей, которыми мало уже кто пользуется за ненадобностью.        — Стой, сука! — Регина, со всей своей прямотой признавала, что она идиотка. Нет, безусловно, подчиняться приказам бесовщины в любое время дня и ночи — её единственная обязанность, из-за которой она все ещё дышит. Но вот пренебрегать своим и без того шатким здоровьем было глупо и не дальновидно. Это же надо было, выскочить из дома в одних лишь тонких колготках, коротком свитере и не менее короткой лешкиной рабочей куртке! Лучше бы тулуп отцовски на себя накинула и потратила лишнюю минуту на штаны и вололазку под низ, чем рыскала бы кухне в поисках заныканой на чёрный день «Московской».       Неудачно поскользнувшись на заледеневшем бугорке, Регина уже мысленно прощалась с жизнью. С балансированием у неё всегда были проблемы, что в физическом, что в эмоциональном плане. И когда нога, в попытках вернуться в исходное положение, не твёрдо ступила на замерзшую лужу, она поняла, что в полном дерьме. Проехав на полусогнутых несколько метров вперёд, отчаянно выгибая спину в разные стороны, девушка весьма удачно приземляется на задницу и едва сдерживает слезы, когда боль, пронзившая копчик, находит острый отклик в потянутой недавно пояснице.       За годы служения Зепюру всякое бывало: и на кладбище он её вызвал прямо с занятий, когда чувствовал приближение к своей обители юных сатанистов, решивших с балды поиграть в самую настоящую взрослую магию и призвать демона, дабы тот исполнил всех их желания; и заставлял несколько районов пешком идти за группировщиками, чья кровь так и манила прожорливого беса. Всякое бывало, и сцена бессмысленного махания кулаками удивлять, по всем законам жанра, не должна. Она и не удивляет, если так посмотреть, но и приятного в ней мало. Доносившиеся спереди звуки ударов, крики и стоны совершенно не манили безвольную искательницу приключений. Во имя безопасности своей тушки хотелось свернуть обратно домой, и просто отплатить Зюпику парой «свежих» сердец прямиком из морга.       Но демон уже скрылся за поворотом, явно направившись в самую гущу событий, и уже наверняка пожирал свою очередную жертву, не давая той и шанса на возможное спасение — группировщики звери, но не до конца. Скорую, после массовых побоищ, все равно вызывают.       Либо на неё так влияет повысившаяся температура и безрассудный поступок — выйти в такой собачий мороз на улицу будучи полураздетой, либо же Регина была целиком и полностью отбитой на голову. Рыжая не прищемила себе вовремя хвост и теперь, словно воровка какая, выглядывает за угол и чуть было не встречается с чьей-то спиной. Хорошо, что этот боров не обратил внимания на мимолетный дискомфорт и тонкий, будто кошачий, писк сзади, а просто с диким громким ревом кинулся обратно в драку       Полная убежденность в решении связать свою жизнь с моргом и «живой» мертвечиной, — как человеческой так и животной — дала свои плоды и превратила отвращение в привычку. От того и наблюдать за тем, как эти парни, вчерашние школьники, с особой жестокостью друг друга забивают, — как скотину на убой — куда спокойнее, хотя внутри все же что-то скребется от понимания неправильности происходящего. Желание убивать читалось в каждом действии, в каждом яростном крике, и это поражало даже её извращенное сознание.       Впрочем, не её собачье дело — Регине главное демонье свое до отвала накормить, а эти мелковозрастные идиоты должны сами разобраться в своих жизнях. Она им не мама, не сестра и даже не психотерапевт. Сила, переходящая от жрущего Зепюра к ней, ощущалась буквально под пальцами. В спешке отпускать грехи некоторых личностей — дело неблагодарное, да она привыкла. А пока глаз цепляется за проржавевшую от времени лестницу сбоку от одного из дальних гаражей и решение оказаться ещё дальше от эпицентр взрыва принимается в мгновение ока: проклиная тот день, когда боги решили пошутить и родили её женщиной, она закидывает авоську через плечо и короткими перебежками приближается к спасению. Цепляется дрожащими от холода пальцами за тонкие железные перекладины и заставляет ноющее тело подтягиваться вслед за руками.       И все же, все эти разборки, в которых в большинстве своём были задействованы глупые дети, что пришились вот к таким вот группировкам лишь из-за издевательств одноклассников, трепетно отзывались в чёрной регининой душе. Заставляли сжиматься кулаки, и вызывали лёгкое раздражение на кончиках костяшек. Нестерпимо хотелось их почесать. Желательно о чье-то лицо.        — Атас! Менты! — в закричавшем, Регина узнаёт парнишку из автобуса в синей куртке.       По всей округе раздаётся противный звук свистка, милицейские собаки начинают лаять как не в себя, — скорее всего, из-за присутствия там Зепюра — а куча-мала из человеческих тел начинает стремительно рассыпаться. Парни разбегаются в разные стороны, силясь отвязаться за погнавшимися за ними ментами. Пока кому-то удалось скрыться, значительная часть обеих банд давно полегла на поле сражения. По личным ощущениям чернокнижницы, смертей сегодня не предвиделось, а вот пополнение в хирургическом отдении — безусловно. И тут, как на зло, уже действовала данная Региной клятва Гиппократа.       Все из больницы выйдут живыми. Не обязательно до конца здоровыми или со всеми изначальными органами, но живыми ведь.       «Двинься, шушара!»       Тёмная фигура, скрытая тенью ночи, даже не догадывалась, что невидимая сущность, в народе более известная как бес, прописала смачного пинка ему под зад по самое не балуйся. В исключительно благих целях, практически любя, чтобы заставить мужчину ускориться. Регина, задержав дыхание, смотрит на взабравшееся, на её временное место обитания, тело, пока тот пытается привести сбившееся дыханье в норму и при этом не спалиться перед рыскающими, в пределах видимости, служителями закона.       Зепюр, как и обычно после таких гулянок, отправился куда-то восвояси, оставив девушку наедине с избитым группировщиком. Наставник, блять. Отчего-то демон решил не добивать залетного пацана, позволил ему приблизится к чернокнижнице, а это было ему не свойственно! Отказываться от такой крепкой туши, конечно. Регина его мало волновала.       Она не знала, универсамовский ли пацан сейчас делит с ней на двоих крышу или тот из другой какой группировки. Силясь вспомнить имя нового знакомого, авторитета с Универсама, чтобы если что, выкинуть его как козырь, она одерживает провал. Её дырявая голова никогда не могла удержать в себе слишком много информации за раз. Остаётся надеяться, что клички регининого ночного благодетеля будет достаточно, а она спасёт девичью задницу и в этот раз.        — Съебались что ли? — как оказалось, залетным гостем оказался мужчина, а не мелковозрастный зелёный пацаненок. Тот забавно шепелявит из-за разбитых губ и, возможно, пары выбитых зубов, переворачивается на противоложный от чернокнижницы бок, явно не замечая своего соседа по гаражной крыше.        — Наверное. — Чернова вкладывает в свой голос, как можно больше шипения, приобретая полное сходство с какой-нибудь гадюкой, и долгие годы тщательно тренируемое актёрское мастерство её не подводит: мужчина шугается, делает слишком резкое движения, инстинктивно отодвигаясь от голоса в темноте, и кубарем летит с высоты трех метров.       Регина чувствует, как совесть начинает противно скребстись в глубине пропащей души, пытаясь вызвать в чернокнижнице сочувствие к пострадавшему, по её вине, человеку. Причём, отнюдь не из-за укоризненного взгляда вернувшегося с разведки Зюпика, сверлящего девушку своими бездонными дырами с красными искрами на дне. Причиной её жалости является тот факт, что мужчина приземлился аккурат на спину, возможно, повредил копчик и теперь, лёжа на промозглой снежной земле, матерится на все известные лады, прерываясь только на протяжные стоны боли.        — Твою мать! — знакомое, чуть подтуповатое выражение лица, заставляет девушку спрыгнуть за бедным парнем и склониться над его, перекошенным в муке, лицом. Тёмные кудряшки, непривычно длинные для мотальщиков, успели намокнуть от снега, чуть поблескивали в свете фонаря от крови: его собственной или какого-нибудь врага, она понятия пока не имела. В районе скулы начинал зреть добротный синяк в половину кащеевой щеки, а из уголков рта вниз стекла кровь из разбитых губ.       «Вот так красавчиком будет, если зубы все-таки успели выбить. Или обломать», с чёрной усмешкой думает Регина, и первым делом опускает пальцы на потную жилистую шею. Ищет венку, чтобы удостовериться в том, что мужчина не успел склеить ласты за свой короткий полет.       Живой.       Довольно улыбаясь, Чернова не глядя пытается нащупать свою авоську, чтобы достать из неё нашатырь и привести универсамовца в чувства. Растерянно хлопая глазами, когда её попытка ничего не даёт, она вспоминает, что оставила ту на крыше. Хлопая себя по лбу перемазанной в чужой крови ладонью и едва забирается обратно на гараж.       И вот какой только чёрт её дёрнул за ногу, выползти из-под тёплого одеяла, покинуть нагретый диван, и пришлёпать сюда, дабы помочь безмозглому группировщику, которому только лишь бы выпить и кулаками в разные стороны помахать.       Наверное тот, который ещё пару минут назад сидел на крыше, свесив ножки вниз, а теперь обхаживал Кащея, и с удовольствием слизывал с бледных щёк запекшуюся кровь.       Мерзость.       «Вот ведь тварь прожорливая!»        — Изыди, нечистый. — Зепюр растроенно урчит, последний раз проводит длинным чёрным языком по чужой коже, причмокивая в конце, и с тоской отходит от распластавшегося на земле мужского тела. С крайней дотошностью следит за каждым действием подопечной и чуть ли не за язык себя кусает, когда чувствует острое желание высказать девушке за её далеко не нежные прикосновений к израненному лицу.       Скатанный наспех, далеко не идеальный, снежок прикладывает к распухшей скуле, пытаясь хоть немного снять отёк. От прикосновения с горячей плающей кожей, снег довольно быстро начинает таять, капли воды стекают по шее и прячутся под высоким воротом темно-зеленого свитера. Покопошившись в авсоське, девушка достаёт новый рулон ваты, которую недавно удалось скомуниздить из процедурки после смен, и небольшой пузерёк нашатырного спирта. Воняет просто ужасно, как для её нежного чувствительного обоняния. Удивительно даже, что отец не вылакал и его содержимое.       Ватка окрашивается в красный, впитав в себя большую часть крови, когда Чернова протирает высокий лоб с глубокими морщинками, едва касаясь глубоких ранок. Они требуют более тщательной обработки, и в таком деле мужчину жалеть не стоит — ему же лучше будет. Да только, будто враждебный, взгляд Зюпика сбоку даёт понять, что это можно будет сделать и на последок, когда Кащей соизволит придти в себя. Ещё раз смочив и отдавив от лишней влаги вату, подносит к длинному тонкому, с небольшой горбинкой от частых переломов, носу и ждёт ответной реакции. Благо она не заставляет себя ждать: проходит от силы пару минут, когда тело начинает шевелиться, издавать недовольные звуки и, как вишенка на торте, громко, надрывно чихает от раздражения слизистой.        — О, конопатая. Ты ангел что ли? — болотные глаза фокусируются на женском силуэте, а свечение фонаря создает иллюзию нимба над головой.        — Хуянгел. — мужчина шипит, а девушка только сильнее прижимает смоченную ватку к виску — теперь можно не сдерживаться и делать все так, как положено, не обращая внимания на отчего-то больно жалостливого к Кащею демона — Могу и лопатой переебать, если хочется.       То ли хихикнув, то ли хрюкнув, Кащей откидывает голову назад, уставившись на звёздное небо.        — Весной пахнет.        — Ты угашенный что ли? — белозубая улыбка вырастает на лице, больно натягивая поврежденную кожу. Он жмурится от неприятных ощущений, но терпит. Он ведь мужик в конце концов. Не баба какая-то, чтобы от каждой ранки корокодильи слезы лить и шипеть рассерженной кошкой, когда идёт дезинфекция повреждений.       Сама глубокая рана на кащеевом лице тянется от уголка брови и заходит практически за ухо — наверняка на мужской роже останется новый шрам. Он не запомнил лица чайника, возомнившего себя истинно бессмертным, не услышал его погоняла, чтобы потом найти и хорошенько въебать. Зато в деталях может представить ту длинную железную арматурину, которой его и уебало по левой стороне лица.       Эта, с рыжими косичками, что-то по-змеиному шипит — сквозь шум в ушах, он слышит лишь отдельные слова, а уже приходящий в себя мозг по осколкам собирает предложения, да только Славе сейчас — море по колено. Сейчас ему все возраста проклятых Чайников по плечу, и никакой укоризненный взгляд конопатой его не переубедит. Она этим недовольна, а после и возмущаться начинает, когда Кащей от себя её отстраняет и, на едва гнущихся ногах, пошатываясь как маятник, плетётся в сторону многоэтажек. Видок у него отвратный, потасканный — главное успеть проскочить мимо блюдящей старушки тётки Тамары, а то та живо доложит всем, кому надо и не надо, что Чернова по ночам шляется в компании избитого взрослого мужика бандитской наружности.       Будь старая сука, которая вечно папаше подзузукивала, что именно ремнем и оплеухой можно нормальное дитя вырастить, сдохла. Корчилась в муках, и до скончания мира проклятая, да не прикаянная была.       Кащей держится за отбитые бока, буквально чувствуя, как при каждом шаге подпрыгивают отмороженные в тюрьме почки и практически пропитая печень, жмурит глаза, когда холодный ветер неприятно щекочет свежую открытую рану. Удивлённо скидывает брови, давя в себе желание немедленно обернуться, когда за спиной раздаются неуверенные тихие шаги. Прождав ради приличия пару секунд, мужчина нетерпеливо оборачивается и сразу натыкается на колкий взгляд оборзевшей конопатой девчонки. Даже сказать ведь нечего на её вольность.        — У тебя рассечение, мне конечно похуй, но я так-то Гиппократу клялась. — забавная она, эта рыжая-бесстыжая. По ночам одна ходить не боится, органы с собой в сумках таскает, пацанов его, скорлупу мелкую, прирезать грозится, с ним на равных разговаривает. А ведь ещё днем от страха чуть ли в трусы не ссалась, далеко необрадованная перспективе вести с ним диалог, и вот сейчас добровольно за ним шаг в шаг шлепает. Хрен поймёшь этих баб. — Давай зашью. Быстрее заживёт.       Самоуверенный альфа-самец, коим Кащей себя всю свою жизнь считал и этим фактом гордился, без конца выпячивая грудь, впервые понял, что ощущают люди, когда испытывают неуверенность. Так ещё и перед кем! Перед юной пигалицей, чей взгляд, для такого молодого лица, достаточно мудрый, хоть и с отголосками забытого на дне безумия. Что-то в ней все-таки есть привлекательное и притягательное: может потому что они обрамлены пышным пучком белёсых ресниц, а может, потому что вот прямо сейчас эти глаза вспыхнут яростью и огреют ближайшим камнем в и без того израненную голову.       Эта малышка может, и ведь ей хватит наглости перед этим предупредить о запланированном нападении.       «Фу, бля. Меньше шыряться надо. И бабу надо», зачем-то Слава все-таки опускается на скамейку детской песочницы, до которой успел доковылять. Широко расставляет ноги: конопатая не первый медик на его памяти и он опытом научен — девчонки всегда смущались, когда просили его раздвинуть колени, исключительно своего удобства ради. Ну, и иногда бывало не только удобства.        — Будет больно. — Регина отворачивает крышку у бутылки отцовского первака.        — Прорвёмся. — морок препаратов давно испарился, и голова привычно трещала. Выхватив из женских рук стеклянную полторашку, Кащей делает несколько больших глотков и даже не морщится.        — Ну да. — на лице Черновой не таясь пробегает тень отвращения от увиденной картины, но она быстро переключается на свое прерванное занятие: обливает иголку остатками самогона, проводит мокрыми и пахучими спиртом пальцами по тонкой нитке, вдевает ту в блестящее крупное ушко.       Невооружённым взглядом видно её дрожащие руки, бегающие из стороны в сторону глаза, и нервно приоткрывшиеся губы: одно дело пронзать иглой бесчувственный труп, учиться на нем делать идеально ровный шов и знать, что всю жизнь только этим заниматься и будешь, плюсом материала для практики каждый день завались. Другое дело — живой человек, который прекрасно чувствует боль, при вспышках боли не сдержанный в движениях, и к которому просто напросто страшно прикасаться. А Кащей так тем более, если она что не так сделает, может таких пиздюлей прописать, что будет потом девушка три дня и три ночи здесь, за детской пошарпанной песочницей валяться, в себя приходить.       Шугаясь громкого скрежета мужских зубов, когда она только начала делать первый шов, Регина с большим усилием заставляет себя просто замереть на месте.       Кащей зубы сжал с такой силой, что ещё пара таких минут и они треснут, мелкой крошкой посыпавшись изо рта. Да и плевать, лишь бы не издать ни звука лишнего: чтобы конопатую не отвлекать, и перед ней не выставить себя тряпкой какой-то. Негоже ему перед бабой лужицей растекаться, хватит того, что нашытаря под нос сунули. Пацаны ведь узнают — засмеют.       С полной сосредоточенностью на лице, продолжая штопать незатейливую, но такую поганную рану на лице, Регина думает, что на следующей смене нужно будет напиздить медицинских иголок, чтобы в следующий раз с обычной швейной из старого набора не возиться, как сейчас. Пропуская нитку сквозь кожу, она и сама морщится, когда приходится больно стягивать края рваной раны        — Нитки сам выдернешь. Дня через четыре. — в последний раз прислоняет к идеально ровном шву ватку, пропитанную остатками спирта и, по глупой детской привычке, дует на свою ювелирную работу, чтобы щипало меньше, а то смотреть в глаза эти, насквозь болью пропитаные, уже сил нет. Забавный этот Кащей, знает ведь, что она видит, как ему пиздецки больно, а сидит и молчит. Что за человек?..       Однажды, когда сама на кладбище на острый шпиль одной навороченной оградки бедром напоролась, пришлось самой себе в поле зашивать. Благо водка после ритуала осталась, а Зюпик, будто чувствовал, много пить ей не давал. Орала она тогда так, что всю мелкую животину в лесу неподалёку распугала, и бабок всех, с утра пораньше на могилки к родственникам пришлепавших чуть до мгновенного инфаркта не довела. А потом на неё на казанских улицах глазели, когда в поле зрения появлялась перемазанная в крови хромающая девчонка, но тут уже бешеный взгляд и недовольная рожа всех особо любопытных разгоняла.        — Спасибо. — мужчина удивленно вскидывается, пока Регина покрывается неравномерными красными пятнами. Участь такая у всех рыжих, чуть что сразу в краску бросает. Чего зырить так, будто у неё рога выросли?        — За что?        — За колготки.       По ощущениям, после регининого выхода из дома и данным моментом, прошло чуть больше часа. А на самом деле, в верхних окнах многоэтажек начали мелькать солнечные лучи, небо потихоньку окрашиваться в ярко-голубой, принося с собой новое морозное утро. Чернова передергивает плечами, бросает последний взгляд на наложенный шов и разворачивается, оставляя задумчивого Кащея и дальше восседать на детской площадке, только теперь в городом одиночестве, и, возможно, в компании потрепанной «Явы». Восход приносит с собой куда более морозные и грозные порывы ветра, отчего зубы начинают постукивать — если продолжит в том же темпе, то её ангина быстро превратится в пневмонию и прощай зачёты на сессии.        — Провожу тебя, от греха подальше. Вдруг опять кто решит сумку с сюрпризом свистнуть. — на девичьи плечи опускается нагретое кожанное пальто, а аромат дешевых сигарет и тройного одекалона пропитывают мягкие рыжие косички, из которых давно повылазила большая часть волос.       Регина тщательно выверяет каждый свой шаг, стараясь подстроиться под неторопливый темп хромающего мужчины, тоскливо докуривающего предпоследнюю сигарету. Идут в полной тишине, не разговаривая, и даже не предпринимая попыток завести разговор — тем для беседы все равно не находилось. Не о погоде же с ним лясы точить, в самом-то деле! Благодарность за неожиданный, но весьма приятный подгон, она уже выразила, и лимит «спасибо» на ближайший месяц себя уже исчерпал. Кащей, то и дело, время от времени скашивает глаза в сторону спутницы, когда та, задумавшись, начинает ускоряться, а после, словно выходя из прострации, останавливается через несколько метров и терпеливо ждёт, пока он до неё дохромает. Держится рядом, практически за плечом, а все равно пытается увеличить дистанцию между их телами.       Боится, конопатая.       Его, или разгуливающих в округе озлобленных недавней пиздилкой чайников — вопрос хороший, но не важный.       В любом случае, пока он с ней рядом, даже такой — побитый и дышащий через раз, Регину никто и пальцем тронуть не посмеет. Даже он сам. Не животное ведь, в конце-то концов.       Падающий на девичью фигуру свет тусклого фонаря позволяет получше рассмотреть кащееву «спасительницу»: густая копна волос, в которых поблёскивает восходящее солнце, длинные и худые ноги, но не тощие, как у большинства девок, а слегка припухлые, касающиеся друг друга с внутренней стороны бедра. Малявка совсем, если так посмотреть, едва макушкой ему до плеча дотягивает — будь на его месте кто помедленнее, да пониже, наверняка уже бы прибила. Как пить дать, прибила. И отчего-то стойкая уверенность поселилась, что труп несчастного никто и никогда не нашёл бы. Грозная она, несмотря на весь свой внешний ангельский облик.       Девчонка, снова задумавшись, опядь вперёд вырывается, и это уже словно на игру похоже — ловить каждый раз её рассеянный взгляд, с умешкой наблюдать, как та ждёт, пока он чуть вперёд неё выйдет, и ощущать за со своим плечом ответвенность, которую он сам, по своей же глупости, на себя взвалил. Дурак. Краем глаза замечает, что рукава его одежды болтаются на тонких конечностях, полностью собой тонкие белые ладони скрывая. Эта картина в нем невольно умиление вызывает — настолько маленькая девочка жалко выглядела в кащеевой куртке. Но также страшно было осознавать, что от этой особы можно ожидать чего угодно и никогда не угадаешь, каким будет её следующее действие.       Пырнет спрятаным ножом? С размаху ударит по яйцам? Или приголубит и пожалеет несчастного пострадавшего?        — Ну всё. Я пошла тогда. — Регина мнется под пристальным взглядом уличного авторитета, а тот как будто смотрел сквозь её фигуру.       И снова девушка оставляет ему долгий взгляд, кивает и хлопает деревянной входной дверью в подъезд, окончательно разрывая установившуюся между ними гармонию.        Последняя «Ява» покидает тут же смявшуюся в мужской руке пачку, начинает скудно щипать израненые пальцы. Больше по привычке, нежели из-за реальной необходимости, дожидается, пока в комнате не вспыхивает свет загоревшейся лампочки, а в окне не мелькнет растрепанная рыжая фигура. Только тогда, проведя ладонью по взъерошенным кудрям, он направился к собственному, истинно холостяцкому жилищу, на ходу прокручивая недавние воспоминания.       И о драке с «Чайниками», и о рыжей конопатой девушке.       … — Явилась, наконец-то, шалава! Позорище. Пятно на моём роду. — папаша, который по всем канонам, сейчас должен сидеть где-то у своих друзей после очередного «тяжёлого трудового» дня, на ногах выползает из кухни. — Куда первак заныкала, потаскуха?              Опасно самоуверенно хмыкая, Регина, даже не потрудившись раздеться, проходит в кухню, едва-едва задевая плечом качающегося родителя и показательно, с громким хлопком ставит на стол опустевшую бутылку водки, параллельно уклоняясь от взлетевшей руки. Получать синяки сейчас не в её интересах.        — На благое дело. Местных друганов твоих напаивала.       Вслед уходящей в комнату Черновой летят привычные оскорбления и угрозы выпнуть её из этой квартиры, как провинившегося котёнка, да только знал б этот человек, как ей на него поебать — заплакал бы. Отдавшаяся во власть своим смешанным чувствам, происхождение и значение многих из которых не совсем понимала, она неторопливо подходит к подоконнику. Укладывает дрожащие ладони на холодную поверхность, цепляет пальцами тонкую занавески и чуть отодвигает в сторону. Благо, темнота комнаты надёжно скрывает неудачливую шпионку, зато даёт преимущество — ей во всех деталях видно замершую внизу кащеевскую фигуру.       «Ночь. Улица. Фонарь… А вместо аптеки, блять, подъезд и мужик под ним», мужской темный силуэт подносит огонечек к своему лицу и тут же выпускает облако густого никотинового дыма. Серо-голубые глаза Регины уже второй раз за прошедший день исподтишка наблюдают за Кащеем из окна комнаты, а загадочный персонаж все никак не хотел испаряться из размеренной тихой жизни скромной чернокнижницы. Мужчина рассеяно поглаживает свои осиротевшие без куртки плечи. И она, словно завороженная, повторяет его движение на себе.       Одежда.       Он отдал ей свое пальто ещё около гаражей, в нелепой попытке поблагодарить девушку за оказанную помощь. А теперь вот, по итогу, ушёл полураздетый, в одном свитере. По её, регининой, вине.       «Возращать придется, конопатая.»       Зюпик над ней издевается, насмешливо орёт ей на левое ухо, прыгает вокруг уставшей, как тысяча чертей, девушки и скалит зубы в своей привычной демонической ухмылке. Лицо недовольно кривится, будто разом целый лимон сожрала — из-за этого интеллигентного пьяницы, у бесовщины появилось новое прозвище и теперь ей точно заебут мозги с этим «конопатая».       В сердце внезапно появляется тревога, вместе с лёгким тремором растекаясь по телу.       «Ебать, вы ахуели там?!», Регина закрывает уши ладошками и сгибается напополам.       «ОТКРЫВАЙ! ОТКРЫВАЙ! ОТКРЫВАЙ!»       «Идиот», рукава натягиваются на промерзшие пальцы.       «Кретин», ворот подтягивается повыше, и он даже придерживает его зубами, чтобы хоть немного согреть озябшее тело.       «Пожалел, блять, а теперь мучайся! Утырок безмозглый», тревожить, уже наверняка спавшую девушку, было бы высшим проявлением плохих манер, а мама его другим растила. Сам виноват, надо было сразу забрать у конопатой куртку или, хотя-бы, догнать ту на этаже, и уже там вернуть себе свое имущество. А теперь вот, приходилось топать на своих окоченевших двоих в соседний микрорайон — ключи от машины остались в правом нагрудном кармане любимого кожанного пальтишка.       Мужчина моментально напрягается, когда острый взгляд цепляется за две несущиеся ему навстречу фигуры. Кулаки сжимаются, приготовившись к очередной драке: Кащей все ещё не в лучшей свой форме для продолжения боя, но и просто так отпинать себя не даст.        — Кащей, валим! Мы ментам дымовуху в тачку закинули. Наши уже съебались. — Ералаш хватает его за рукав и тащит за собой.        — Их там человек семь, не меньше. — Фантик дёргает старшего за вторую руку подтаскивая к другу.        — Долбоёбы малолетние! — и снова милицейский свисток разрезает улицу, а трое Универсамовских дают дёру из последних сил.       «Всё нахуй, надо заканчивать с черняшкой», Кащей тяжело дышит, почти выплевывая легкие на асфальт.        — В подъезд давай! — Ералаш дергает дверную ручку. — Блять, закрыто.        — Стоять! Стрелять буду. — громкий мужской голос только подкидывает азарта.        — Дуйте в качалку. — скорлупе его — пацаны молодые, оторвутся, а вот ему, хромому и старенькому, нужно думать мозгами, а не жопой, как он это обычно любит делать, будучи в очередном черняшно-водярном бреду. Да и получать ментовскую пулю в самое мягкое место тела совсем не хотелось.       Быстро пробежавшись взглядом по территории, он, превозмогая хромоту и боль, бежит в сторону знакомого подъезда и на чем свет себя корит, что от него вообще отошёл. Всё равно как идиот, туда сюда бегает, так лучше бы как идиот, просто под региниными окнами бы постоял и жопу поморозил. Подъездная дверь закрыта. Блядство, и когда только успели, твари, забарикодироваться?       Отойдя обратно, ближе к лавкам, он примерно рассчитывает нужное окно и цепляется онемевшими пальцами за дождевую трубу, что опасно зашаталась под мужским весом. Вот так забавно будет, если она под ним сломается, а он полетит вниз, только уже с куда более существенной высоты, нежели три гаражных метра. Да и лазил же он по ней уже, в прошлый раз все вышло заебись. Пизданулся, правда, но с окна первого этажа, когда дура-блондинка, увидавшая его за стеклом, подняла хай. Остаётся теперь лишь надеяться, что девушка в комнате одна, а не с родителями, иначе неловко получится — не так обычно у него происходили первые знакомства с предками его пассий.       А можно ли вообще конопатую считать за новую кащееву пассию?       Деревянная рама над его головой быстро распахивается, почти попадая по дурной мужской голове, за шиворот тут же хватаются чужие руки и изо всех сил тянут на себя, помогая влезть в квартиру.        — Стой! — совсем молодой милиционер, отчаянно полезший в след за предполагаемый преступником, пытается ухватить его за штанину, но уличный парень проворнее, уже подтягивает свою тушку в открытое окно.        — Блять. Чуть не уебала. — веснушчатое лицо искривленно гримасой боли. И что её ебало так и норовит перекосоебиться каждый раз, когда он в поле её зрения оказывается?        — Влезай давай, Ромео сраный. Цветы принес?        — Извиняй, конопатая. Могу только себя предложить. — с глухим грохотом, он переваливается через подоконник и расплывается в ехидной улыбке, глядя на абсолютно красную девушку.        — Нахуй ты не сдался. — рыжая закрывает раму, и для спокойствия задергивает его плотной шторой. Девушка прикладывает палец к пухлым губкам и прислушивается к тишине квартиры, только отец гремит очередным стаканом на кухне. И ведь не услышал ничего, алкаш старый.       Мужчина переводит дыхание, прижимаясь спиной к горячей батарее. Быстрым взглядом скользит по маленькой комнате, отмечая отсутствие ценных вещей. Разве что знакомая упаковка из-под колготок сиротливо лежала на табуретке. Старый потрепанный диван с растеленным бельём, небольшой антресольный шкаф, стол, да та самая табуретка. Не густо видать девчонка живёт.        — Ты бы со словами по-аккуратнее была. Неприлично незнакомых людей нахуй слать. — Регина аж закашливается от такой наглости.        — А влезать к ним ночью в квартиру, убегая от ментов, очень даже прилично? — Кащей, как можно невиннее пожимает плечами, всё ещё не стирая туповатую, как у душевно больных с Волково, улыбку с лица. Она продолжала щеголять по квартире в верхней одежде, не снимая ни своих полусапожек, с опять отклеивающейся подошвой, ни его куртки. И это зрелище, на удивление, отзывалось в его потрепанной почерневшей душе чем-то приятным. Сладким таким, как мед зимой во время болезни. Быть может, фетиш у него все-таки такой появился — баб в свои шмотки одевать, а потом взгляда не отрывать, наслаждаться. Валюха вон, бывшая его, как любила мужчину в одной лишь его шапке дома встречать. — Чай будешь? — стыдно признаться, но за прошедшие в компании мужчины часы, она так и не смогла найти в свои памяти его имени, а называть по погоняло прав никаких не имела.       Не пацан все-таки его, универсамовский, и даже не баба, что под ним ходит.        — Не, глянь лучше, может съебались там уже. — Чернова послушно заглядывает за штору, а тело пронзает сотней иголок.       «СОВРИ! СОВРИ! СОВРИ!»        — Нет. Машину около подъезда бросили, похоже внутри сидят. — Регина очень надеется, что Кащей не решит проверить её слова, тогда придется объяснять для чего она ему наврал. Не говорить же, что её демон проявил к нему интерес, причём, не как к потенциальной пище.        — Хуёво. — тепло и приглушенный свет делают свое дело — его знатно так разморило. Сидит, хлопает глазами, как сова: медленно опускает веки, сидит так пару секунд и резко открывает. Забавно смотрится со стороны. Да и носом он себя в грудь смешно пытается не клюнуть.       Краем уха, куда больше увлеченная наблюдением за засыпающим на её полу мужчиной, она слышит, как отец, громко матерясь и снося все преграды на своём пути, натягивает на больные, покрывшиеся распухшими фиолетовым венами, ноги свои ботинки и хлопнув дверью, уходит. Смотрит через плечо на настенные часы и понимает, что по хорошему, ей уже вставать нужно, приводить себя в порядок перед учёбой, да только она так и не ложилась ещё спать, а завтра у неё ещё больничный. Ослабленный болезнью и двухдневным голоданием организм требовал ещё хотя-бы три часа крепкого беспробудного сна и Чернова ему противиться была не в силах.       «Хочешь жрать, попей водички!», один из девизов регининой жизни, неоднократно на собственной шкуре проверенный — она так лет с четырнадцать живёт, и сейчас наливает до краев холодную воду в граненый стакан — остаток былой роскоши. Привычное от недоедания головокружение усиливается, нападая на чернокнижницу с новой силой. Тихое сопение со стороны окна заставляет обратить внимание на чрезмерно говорливого Кащея, что сейчас, прислонившись к бастерпе, тихо мирно спал и был совсем не похож на грозного авторитета. Его сон был крепким, раз пристальный взгляд Черновой не сумел того мгновенно разбудить.        — Эй… — Регина касается его плеча, слегка потряхивая. — Ээээ…       «Слава.»       Демоньё широко зевает, пошловато разваливаясь на шкафу.        — Слава… — парень приоткрывает один глаз. Давно к нему по имени не обращались, всё Кащей, да Кащей. Как из дома после отсидки своей ушёл, так и не и не слышал своего родного, настоящего «погоняла» — Слава. — Если поможешь матрас достать, ложись на нём.       Чернова о всей абсурдности вылившейся из ничего ситуации размышлять не хочет — мороки много, начнёт думать, а там и гнать мужчину из квартиры санными тряпками начнёт. Не для того она пыхтела сначала над его раной, а потом пока в комнату через окно затаскивала. Разморенный теплом, он едва встаёт на ноги. Ему то, конечно, все равно, как спать, на чем и в какой позе. Но если хозяйка предлагает ему более комфортабельные условия, кто он такой, чтобы отказываться? Поэтому они оба, с трудом удерживающие вроде тонкий, а оказавшийся таким тяжёлым матрас, прут его ближе к батарее, за диван — и чтоб ему тепло было без одеяла, и чтоб какая без стука ввалившаяся с утра пораньше Лидка не увидела ночного регининого визитера.       Как только пустая рыжая голова касается куцой подушки, из которой давно повылазила большая часть перьев, Регина мгновенно проваливается в беспокойный сон. Крутится на месте, с бока на бок переворачиваясь, хмурится от неприятных ощущений и не замечает, как ватное одеяло расправляется на ногах, переставая лежать бесформенной кучей, а край натягивается по самую её макушку. Кащей же, словно со стороны наблюдает за своими действиями, и никак не может их объяснить.       Бред. Они оба, определённо, творят какой-то бред.