Проклятие на удачу

      «Не смей приходить на нашу территорию с пустыми руками, иначе пусто будет, девочка».       «Не искушай проверять тебя на прочность».       «Забыла, кому всем обязана?»       Регина всё помнит и ничего не забыла: даже если бы очень сильно хотела, всё равно бы не смогла. Эти правила выбили старым ржавым гвоздём на точёной спине и закрепили чуть ли не кровной клятвой на рёбрах под сердцем.       — Здравствуйте, тётя Лиля. Мне буханку чёрного и бутылку водки. Можно подешевле: «Московскую» или «Русскую», — пальцы отбрасывают мешающую прядь с глаз, открывая огромные очи, цвета пасмурного неба. На лице светится милая улыбка и забавные ямочки, точно та самая Алёнка сошла с обёртки знаменитой шоколадки.       Тётя Лиля, когда-то давно продававшая ей «Лакомку» не за строгие двадцать восемь копеек, а за скопленные за неделю двадцать три, заохала при виде Регины. Театрально всплеснула руками и чуть ли не кинулась на девушку с объятиями. Благо, высокая стойка-прилавок с кассой не позволяла даже перегнуться через себя, не говоря уже о том, чтобы перепрыгнуть через неё для достижения своей цели.       — Привет, Региночка. Отец опять запил? — Девушка грустно вздыхает, выкручивая большую пуговицу на изрядно потёртом пальто: совсем изношенное и в старых заплатках, которым вот уже тридцать лет в обед стукнет, грязно-коричневого цвета. Его уже давно нужно было заменить на что-то посвежее и потеплее, да только деньги брать неоткуда.       В причитании о несостоятельности их местного дворника, жалости к девочке-сироте и бессмысленных словесных тумаках в сторону дворовых беспризорников, проходит больше минуты такого ценного, для Регины, времени. А тучная тётя Лиля, в посеревшем, от постоянной носки и стирки, кружевном переднике, только тянет руку ко второй сверху полке за беленькой, и с отвращением — больше к Регининому отцу, чем к самой водке (сама-то ведь ею из-под полы торгует, и деньги в бюстгальтер прячет) — зажимает несчастную бутыль парой пальцев.       Она неправильная и отнюдь не идеальная, тоже любит закинуть за шиворот пару стопок — как по поводу, так и без. Да только всё равно женщина понять не может, как так можно, по покойнику уже шестой год убиваться, чтоб о живом и здоровом ребёнке, у которого вся жизнь впереди, позабыть. Жалко девчонку: она, вон, в какую красавицу вымахала, вся в делах и заботах, — умница, одним словом.       Умница, да только так и просидит всю жизнь либо за учебниками, либо в обнимку с тряпками и поварёшками, пока будет пытаться поддерживать в квартире хотя бы относительный порядок.        — От женихов, чай, отбоя нет, — продавщица тоненько хихикает, когда Регина мило краснеет, потуже затягивает цветастый платок и, спешно прощаясь, покидает магазин.       Девушка толкает плечом тяжёлую дверь и, не оборачиваясь, шагает по улице на ближайшую остановку. Холодный ветер заносит улицы Казани слоем белого пушистого снега, вводя дворников в необъятных размеров истерику, и девушка их понимала — как только наступит дождь, а после него — понос, за скользкие дороги будут ругать их, а не Бога, за глупое чувство юмора.       У Регины глаза убийцы и улыбка ангела. Хорошенько прокрашенные, ресницы недоумённо и быстро хлопают, не успевая за перемещениями зрачка, а изгиб губ до того мягкий и нежный, что никто и никогда в жизни не поверит в то, что Регина внутри, на самом деле, черства. Тётя Лиля никогда не видела её дольше двух минут в магазине и потому не знала о Регининой безэмоциональности, а эта маска была создана только для того, чтобы растопить лёд во всём городе.       Кажется, что все вокруг заряжаются позитивом юной рыжеволосой особы. Даже водитель автобуса, не выспавшийся и помятый от вечерней попойки, получает такой необходимый заряд бодрости. Улицы, по которым она гуляет всю свою недолгую жизнь, постепенно преображаются, готовясь к подступающей весне: сугробы на глазах уменьшаются в размерах; ветви деревьев, ещё неделю назад скрытые плотными пластами снега, оголились и острыми шипами отходили от ствола. Люди, которых она видит каждый день. Жизнь, которую она, скорее, машинально проживает, чем живёт.        — Прыгай, — мальчишеский голос прерывает гробовую тишину автобуса.       Девушка прикрывает глаза, прячет голову в поднявшихся плечах и надеется, что не привлечёт к себе лишнего внимания. Где-то там, на задних сидениях, аккурат за её спиной, вот-вот начнётся потасовка за лишнюю копейку — она это не только кожей чувствует, но и просто знает. Пацан дань с чушпанов собирает, никто другой человека прыгать не заставит. Лезет в сумку за книжкой, пытаясь абстрагироваться от происходящего в автобусе. Вон, уже и водитель поглядывает в зеркало на неугомонных подростков.       Парень в голубой куртке покидает автобус первым, почти сразу после того, как прописывает удар мальчику в пальто и формовке. Следом за ним, через остановку, выходят и, видимо, одноклассники. Водитель облегчённо вздыхает, а Регина продолжает путь в место, которое привыкла называть домом. Учебник по анатомии расположился на девичьих коленках, обтянутых плотной тканью уже трижды заштопанных колготок. Студентка медицинского университета — как когда-то давно мечтали родители — всё дальше и дальше уезжала от города, оставляя там своих друзей, пьяного отца и саму себя, мысленно находясь на одной из красивейших набережных Казани.       Пустырь встречает подёргивающуюся от холода гостью гробовым молчанием. Мурашки бегают по всему телу, заставляя поджимать пальцы в неудобных ботинках. Посмотрев по сторонам и убедившись в отсутствии любого живого существа, она ступает по месиву из грязи и снега. Открытое пространство не защищает девушку от порывов ветра, заставляет сильнее кутаться в коротенькое пальто, а её глаза бегают по огромной территории, в поисках наиболее удобного места для предстоящей работы.       «Здесь» — сумка с купленными продуктами опускается на землю, продавливая небольшой сугроб, а ткань моментально тяжелеет от впитавшейся грязи, но ничего страшного — просто при возвращении домой нужно будет сразу замочить в тазу с мылом, и грязь быстро отойдёт.       Здесь, где солнце никогда не дарит радость. Здесь, где никогда не услышать смеха. Здесь, где люди не имеют власти и чувств. Здесь, где исчезает истинное в человеке, где он сам исчезает навсегда. Только здесь она чувствует себя дома.       Покрытая ранками, ладонь стряхивает с ледяного камня налипший снег. Небесные глаза вглядываются в незнакомое лицо. Наверное, ей должно быть стыдно за свои мысли и действия. Но Регине глубоко насрать.       Девушке насрать и на добрую тётю Лилю, и на борзых пацанов, и на пьяного отца, который ушёл в загул после смерти матери. Опускаясь на колени перед могильной плитой, Регина раскрывает ту самую книжку по анатомии — только вот текст там совершенно не про медицину. Тонкие пальцы разламывают буханку хлеба и отшвыривают её в сторону. Маловато, конечно. Обычно на задабривание она больше продуктов несёт, но сейчас даже копейки лишней нет.       Солнечная улыбка сменяется звериным оскалом — видела бы её сейчас набожная мать. Будто назло родственнице, жизнерадостная девчонка превратилась в жёсткую, нетерпящую препирательств, ведьму. Чернокнижницу, заключившую сделку с бесом. Регина истерично хохотала, когда, умирая, мать испуганно трясла рукой, приговаривая одно-единственное слово. На своём предсмертном одре, верующая женщина наградила дочь ужаснейшим прозвищем. Естественно, ужаснейшим только по её мнению.       Девушка поистине гордилась тем фактом, что это она свела полоумную мать в могилу. Как гордилась и тем, что именно из-за неё отец не может вылезти из двухгодового запоя. А что сама Регина? Регине хорошо, Регина счастливо упивается чужим горем и крутит людскими жизнями, как ей заблагорассудится, подпитывая собственную ненависть. В её сердце никогда не было места состраданию, её никто не любил и она отвечала людям взаимностью.        — Детка, ты чего тут? Встань скорее, замёрзнешь, — девичьи ладони упираются в продрогшую землю, а сквозь пелену сотен окликов пробирается один-единственный, старческий, до противного добрый, живой голос.        — Пошла нахрен отсюда, — старушка аж подскакивает от злобного рыка. Рыжеволосая поднимает на неё свои бездонные серые глаза, продолжая упираться руками в могильную землю. «Суицидник», — сразу чувствуется.        — Да ты чего, полоумная, что ли? — Тонкие губы растягиваются в безумном оскале.       Полоумная.       Она снова слышит голос матери, пытающейся доказать отцу бесноватость их ребёнка. Её плач, когда она, едва ли не на коленях, умоляет мужа отвезти девочку в церковь и покрестить, изгнать из неё всё нечистое. Девушку снова захлёстывают воспоминания о сотнях батюшек и вот таких вот бабок, и никто не мог объяснить маленькой девчушке, что она особенная. Что она куда сильнее, чем кажется на первый взгляд, и что её лучшей подругой, заменившей даже родную мать, станет сила, а вместе с ней — бес. Он вальяжно сошёл с левого плеча, своим присутствием и могуществом прогнав полудохлого ангела с правого. На улице тыкали пальцами, дома поили и кормили святыми яствами, а зло прорастало в невинной детской душе.       Один соседский мальчик — почти на четыре года её старше — с района, в котором они жили до смерти матери, ей конфеты таскал и нормально с ней поговорить мог. Да только после переезда и тот пропал, будто забыл про маленькую, всеми обиженную, рыжеволосую девочку.       Короткие ногти врезаются в могильную землю, ища подпитки. Губы заходятся быстрым шёпотом, пока внутренние демоны ликуют, а старая бабка в ужасе отступает назад.       «Зазываю тебя, призываю тебя» — и старушка уже бежит от странной девушки, приговаривая молитву.        — Пизда тебе, бабка, — до Регины доносятся слова «Отче наш». Старуха словно ждала приговора своего палача. Запутавшись ногами в длинной синтетической куртке, — такой же потрёпанной временем, что и Регинино пальто, — женщина с вскриком летит на землю.       Скользнув взглядом по куче из тела и одежды, Регина возвращается к своему первоначальному занятию. Периодически отхлёбывая из бутылки и мимолётно обмазывая водкой шею, запястья и щеки, девчонка кропотливо разговаривает с очередной безделушкой в её руках. Небольшой ножичек рассекает ладонь, оставляя очередную рану на белоснежной коже, и Регина снова заходится проповедью. Слова заучены на зубок, больше такой оплошности она не совершит — слишком высока плата за её строптивость.       «На откуп тебе отдаю, в дар тебе отдаю. Забирай Русташку, забирай Олеську. В дар тебе отдаю».       Сердце готово выскочить из груди, а дышать становится тяжелее. Они откликнулись, они довольны. А она и рада, что её похвалили. Как собачонку, по дурной голове похлопали.       Засечка остаётся на могильном камне, как напоминание для юной ведьмы — она никогда не повторяется. Оскверняет, богохульствует — но не повторяется. Принципы, хер ли. Да и неинтересно это, на одном и том же захоронении дважды работать. Благо, Казань — город большой, а благодаря идиотам-группировщикам, трупов становится всё больше. Девушка приближается к телу старухи, прижимает пальцы к дряблой коже на шее и пытается нащупать вену. Ничего. Кровавая лужа в районе головы, да такой же окровавленный угол оградки.       Какая жалкая смерть.        — Удачно пизданулась, ничего не скажешь, — хихиканье в голове в очередной раз напоминает о развивающейся шизофрении. Быстрыми движениями Регина опустошает карманы старушки, рассовывая мелочь по внутренним тайникам, кидая две копейки около пробитой головы. Так, на всякий случай. Уже когда Регина собирается уходить, бес подкидывает весёлую идейку в рыжеволосую голову, и её руки сами щёлкают складным механизмом.       … — Я дома! — Регина скидывает с себя сапоги и блаженно выдыхает. Потрёпанные жизнью, они должны были развалиться примерно три зимы тому назад, но каждый раз девушка усердно подклеивала отходящую подошву и подшивала расходящуюся молнию. Щеголять летними ботиночками совершенно не хотелось, как и валяться с двухсторонней пневмонией, а денег на новые пока не было: бес над ней откровенно издевался, заставляя рубли только тратить, но ни в коем случае не копить. Да и тварь эта, гордо её отцом именуемая, последние кровные сжирала.       Невнятное мычание из родительской комнаты доносится до девичьих ушей, лаская своей беспомощностью слух. Отец всё еще живой. К огромному сожалению Регины, да и её шизофрении тоже. Из дальней комнаты опять раздаётся детский визг. Девушка ненавидела своих соседей, но разделаться с ними ей не позволяла… совесть? Может, и она. Врождённая брезгливость начинающей чернокнижницы не позволяла гадить там, где живёт. А живёт она в захудалой коммуналке, недалеко от центрального Универсама.       На кухне что-то загремело и показалась голова матери этого маленького недоразумения.        — Ой, Регин, ты с учёбы? — Кивок. Откуда она ещё могла прийти, если не с университета? Иногда Регина поражалась откровенной людской тупости: зачем задавать вопросы, ответ на которые и так ясен? — Устала же… — Очередной кивок, и девушка располагает пальтишко на вешалке, будто это дорогая норковая шуба. — Проходи на кухню. Голодная наверняка, Лёшке как раз зарплату тушёнкой выдали. Проходи, не стесняйся.       Рот давно наполнился слюной от вдыхаемых запахов, ещё немного и она начнёт капать с подбородка: каждый из жителей их многокомнатной квартиры стремился приласкать, да приголубить бедную сиротку. А Чернова никогда не оставалась в долгу, всегда находила с чем помочь. То с детьми посидит, то приберется на общей кухне, то к одногруппникам-педиатрам протащит без очереди. Взаимовыгодный симбиоз получается. Жуя макароны, Регина ковыряла обгрызенным ноготком клеёночную скатерть, изредка кивая на вопросы соседки Лидки. Та почему-то считала двадцатилетнюю пигалицу своей подругой и стремилась вывалить на девушку собственные имеющиеся проблемы. У Регины своих хоть отбавляй, нахуя ей чужие?       Громогласный мужской голос прервал односторонний диалог, привлекая внимание к окну.        — Что там происходит?       Регина закатывает глаза в спину стоявшей у окна соседки, чувствуя растекающееся внутри раздражение: Лидка в комнате через стенку уже третий год как живёт, а до сих пор театрально удивляется, охая и ахая, когда видит пацанские разборки в их дворе. Еще и стоит, хлопает своими глазёнками, боится, видимо, самое интересное пропустить. Сила под кожей кипит от желания наказать ублюдков, которые каждый день своими поросячьими визгами прерывают Регинин честный отдых после тяжёлого трудового дня: сначала на парах по анатомии и латыни, а потом на местном Казанском кладбище. Имбицилы, ничего не смыслящие в жизни.       Шизофрения в её голове начинает заинтересованно копошиться, мерзко облизываться и рисовать яркими красками перед глазами Черновой свой очередной вкусный ужин.       Она подпрыгивает на стуле от громкого кашля, раздавшегося из их с отцом комнаты, непроизвольно улыбаясь. Хорошо, что её не видит любопытная Лида, а то давно вызывала бы санитаров. Папаше осталось совсем недолго, и от предвкушения скорой расправы зачесалось абсолютно всё тело.       Она безумна — и это неоспоримый факт.       В безумии есть и свои плюсы: серая жизнь в Татарской ССР воспринимается как нечто само собой разумеющееся, а временами — даже забавное. Хотя ей и жаль иногда, что это не КазССР — там бы её широкая душа и неугомонные аппетиты беса могли бы разгуляться во всю.       … — Регин, ты чего такая молчаливая? Отцу совсем плохо, да? Может, сходим на рынок? Вещички тебе новые посмотрим, а то совсем на замарашку похожа стала, — рыжеволосая с грустным лицом кивает своей «подруге», а у самой удовольствие растекается, вместе с кровью по венам течёт, приятно сердце обливает и приторным осадком оседает в желудке. Русташа кашляет в хлопковый носовой платок.        — Ты бы к врачу сходила, а то выглядишь неважно, — девушка показательно отшатывается от «подружки» и соседки по парте, пока та испуганно смотрит на кровавые следы на тряпке. Другие студенты-медики поспешили обступить взволнованную одногруппницу, а Регина неотрывно следила за тёмной дымкой, обволакивающей подружаньку.       «На откуп тебе привела, в дар тебе привела. Забирай. Забирай против воли, да против разума».       На Регининых губах появляется злая усмешка, когда мутный чёрный силуэт — для простоты восприятия, именуемый шизофренией — нависает над Русташей, окружённой толпой, а до ушей доносится демоническое шипение. Ему понравился её откуп, принесенный верной слугой дар, и это добавляет лишний балл в её воображаемую копилочку. В конце концов, Регина ведь добропорядочная гражданка СССР, и идеи партии ей не претят — всё ей и она всё в ответ. Только так можно отвоевать самое жаркое и удобное местечко в аду, где уже ждут её душу.       Сила — это всё, ради чего она живёт. Не будет её, не будет и Регины.       Не самый честный обмен, ведь сила в любом случае продолжит жить, — это неизменный порядок — но её все устраивает.       В старой, не самого приглядного вида, одежде Регина шла в главное здание, ставшего уже родным, заведения, словно королева: отточенный до малейшего движения шаг, ровная спина и исходящее от девушки чувство собственного превосходства. Глянь кто из одногрупников сейчас на Чернову, в жизни бы не узнал — настолько уверенной в себе её ещё никто не видел. Всю картину портило лишь деланное подтуповатое выражение лица с глазами, блестящими детской наивностью. Регина лицемеров не любит и всячески презирает, шепча им в спину наговоры на родном татарском, чтобы те жизни свои похерили за мерзость, что из всех щелей лезет, а сама маски так и носит.       Но ей, в отличии от них, это нужно.       Будь она травницей какой или гадалкой, на подобие цыган, скрываться бы не пришлось, а даже наоборот, активно бы продвигала свою кандидатуру на рынке магической торговли и явно пользовалась бы спросом — в конце концов, практикующих мало, а в Казани и подавно. Но она тёмная, под бесом ходит, душу ему свою с потрохами отдала и людей, не жалея, в качестве откупа, на блюдечке с голубой каёмочкой, преподносит. Она на кладбище по два раза в неделю приходит и могилы, — хоть свежие, хоть старые, значения не имеет — «оскверняет», водку на землю льёт и наговоры свои без остановки читает.       Регина — чернокнижница, бесам на растерзание отданная и с Дьяволом повенчанная.       Таких, как она, советские люди камнями забивают, потому что жизнь и так отнюдь не сахар. Пока господин Горбачёв даже не чешется, сидит в Москве своей и о народе не думает. Но его все хвалят, чуть ли не молятся, как на Сталина в свое время, страной своей, в дерьме погрязшей, гордятся. Гордо бьют в грудь, называя себя «русскими». Своих — таких же бедных и несчастных людей — козлами отпущения делают, лишь бы с себя всё дерьмо навешенное снять, да душу отвести.       Отвратительно. Но такова их жизнь.