Лиловый глаз

      Единственный путь дальше лежит через воду. И нужно плыть на ужасном подобии плота. Марлен никогда не думала, что может настолько бояться воды, точнее, этой непроглядной черноты. Пока все забирались на борт, укладывали сумки и рюкзаки, Марлен стояла на пирсе со стойким ощущением дрожи в руках и ногах. При любом движении она может ощутить, как ноги служат ей опорой из последних сил. Она видит эту чёрную воду, как она выходит на пирс небольшими всплесками, когда на борт самодельного корабля заходят или же наоборот уходят. Она не может сдвинуться с места, в груди и животе всё горит от напряжения. Но идти нужно. Повернуть обратно неправильно, более того, она не хочет проходить весь путь заново.              По рассказам Хальсина там дальше разрушенный храм Шар. Она не может вырезать ещё один крест в дружбе с Шэдоу. Хотя бы не так. Они так и не поговорили по поводу гриба, не говорили и в принципе про этот случай. Шэдоухарт тогда выпила и не хотела «портить вечер пустыми разговорами», но Марлен видела, как в зелёных глазах сквозит через кислое вино обида.              И то, что она пошла за Астарионом, когда Уилл во время танца намекнул, что за ними наблюдают «острые глаза», она тоже объяснить не может. Не может объяснить и то, как он на неё смотрел. Астарион никогда не был скуп на эмоции, но именно в тот разговор она видела, в каком отчаянии он прятался. Она не может объяснить и то, почему начала с ним говорить. И почему она чувствовала себя так хорошо, когда Астарион всего от одного её прикосновения стал расслабленным, отпустившим страх из своих глаз.              Сейчас страх застрял у неё в глазах. Марлен хочет, но не может сдвинуться с места. Она боится, что прямо сейчас, когда она поднимет ногу с пирса, сквозь щель из чёрной воды её схватит рука утопленника, такого же как она, и утащит вниз на дно этой чёрной непроглядной воды, в котором не факт, что есть дно. Она слышит, что её кто-то зовёт, но каждая мышца окоченела, каждая вена застыла и кровь перестала идти. И она застыла. Застыла в своём страхе. Он сковал её в эту оболочку и не пускает дальше. Она слышит в голове голоса музыкантов, что после ночных смен любили рассказывать морские байки. И тогда Марлен воспринимала всё как шутку, как не существующую вещь. Сейчас Марлен не воспринимает их байки как шутки или выдуманные истории. Вдруг есть и подземные кракены?              Она чувствует прохладные руки на своём лице, как эти руки насильно поворачивают голову прямо к зелёным глазам Шэдоухарт.              — Пойдём.              Марлен качает головой. Она хочет сделать шаг назад, чувствует как сковывает горло и как болят лёгкие.              — Н-нет, не пойду…              Шэдоухарт не даёт сдвинуться с места, её руки гладят по щекам, по шее, по лбу и вискам, словно смахивает испарину.              — В воде никого нет, — Шэдоухарт продолжает с ней говорить мягко, хотя Марлен прекрасно видит, как раздражённо сдвинулись брови.              — Ты врёшь.              — Нет, это чистая правда. В воде никого.              — Существуют подземные кракены? — этот вопрос застаёт Шэдоухарт врасплох, и она моргает.              — Не знаю.              Марлен выскальзывает из её хватки. Сзади слышно как кто-то переговаривается о лучшем варианте переноски мешка с провиантом. Она чувствует на плече тепло, видит тёмные пальцы сжатые на чёрной коже болеро.              — Подземных кракенов не существует, Марлен, — Уилл улыбается ей мягко, по его губам можно высечь рисунок пера и ничего не изменится. Она знает, что Уилл врёт, но говорить не может, потому что она проглотила язык. Она чувствует, как его рука движется вдоль, как тёплые пальцы обвивают её ладонь вместе с запястьем. — Мы можем пройти вместе, если не хочешь одна.              В этом есть смысл. Если там и есть что-то, Уилл сможет ей вовремя помочь. А если не поможет? Если её рука выскользнет из его хватки? Марлен глотает новую порцию паники, обхватывает пальцами широкое мужское запястье. Шэдоухарт предлагает и свою руку, Марлен хватает и её. Она сжимает пальцы на их запястьях, когда чувствует зуд на своих.              Они все втроём делают один шаг на борт, чёрная вода плескает на пирс, на носок её сапога и тут же смывается вниз. Она слышит, как они зовут её «умницей». Уилл и Шэдоухарт ждут, когда Марлен сможет нормально дышать. Она всё ещё сжимает их запястья до ярких отметин ногтей. Они делают и последний, второй шаг, оказавшись полностью на борту хлипкого кораблика.              Марлен втягивает носом воздух и пытается выдохнуть, но выходит это с перебоями из-за дрожащего тела. Она залезает на второй этаж рулевой, садится в самый угол, чтобы не видеть воды. Нет, она явно боится не просто глубины. Она боится непроглядной воды. Когда все оказались на палубе, Карлах и Хальсин толкнули судно, а после сами запрыгнули на него. Марлен отвлекает себя от покачивания волн вырыванием заусенцев, чисткой под ногтями. Она делает абсолютно всё, чтобы не думать о воде. Под руку попадаются кинжалы, их Марлен тоже натачивает ремнём для лука.              Клонит в сон. Она боится спать, в основном пьёт, чтобы провалиться в небытие. Она боится вновь увидеть эти чужие глаза, боится услышать из детского рта жестокие слова взрослых. Личинка делает всё, чтобы свести её с ума и в момент самой глубокой трещины сделать её кальмаром.              Марлен отвлекается всего на секунду, когда видит рядом такое же судёнышко, как и у них. Она видит, как с двергаром общается самая дружелюбная часть группы. Остальные молчат, слушают и щетинятся. Марлен подбирает к себе ноги, обхватывает их руками. Ей нужно отвлечься. Запястья сами собой вспыхивают от фантомной боли, пальцы трут покрасневшую кожу. Начинает мутнеть в глазах, закрывает их. Не самое лучшее место падать в обморок.              «Слабачка», отчётливо слышит у себя в голове собственный голос. Голос разума или чего похуже. Да, она слабачка. Она не падала в обморок и от худшего. Слюна приобретает солоноватый привкус. Марлен пытается дышать размеренно и глубоко, насколько позволяют напряжённые мышцы. Она чувствует, как дрожат пальцы. Сжимает и разжимает кулаки.              Кто-то садится рядом. Марлен не обращает на это внимание, продолжает приходить в себя.              — Совсем плохо? — это Уилл. Марлен лишь кивает ему, так и не раскрыв глаза. К горлу подступает кислый желчный ком, который она с омерзением проглатывает. — Воды?              Марлен не отвечает, как только чувствует кожу, отстраняет от себя предложенный бурдюк. Никаких больше лодок. Никакой больше воды. Она ненавидит плавать или плыть в чём-то. И больше никогда не станет.       

***

             Её вырвало как только они оказались на земле. Кто-то из двергаров обозвал её на незнакомом для неё языке. Сказали, что какой-то Избранный попал в западню и его нужно оттуда вытащить. Подобная щедрость в адрес незнакомого Марлен не устраивает, но молчит. Вместе с этим Избранным в ловушке оказались и гномы. Шэдоухарт явно было плевать на решение, её глаза смотрели на расписные потолки бывшего храма Шар, который уже и не был на себя похож после стольких видоизменений.              Большинство было за спасение гномов, возникал против больше Астарион, всячески глумясь над коротконогими.              А ещё здесь было жарко. Очень жарко. Марлен почти не могла дышать в этом месте.              Остальные уцелевшие от завала гномы расчищали его, пока двергары хлестали их чем только можно. Рабский труд. Ради псевдожизни. Знает она таких «милосердных». За этой маской скрываются лишь твари. У неё нет ни малейшего желания смотреть на это хоть на секунду дольше. Астарион пытается шутить, но выходит отвратительно, — Марлен злобно смотрит на него. Сам был под пяткой Касадора всего несколько недель назад, он ничем не отличается от них, но всё же смеет глумиться. Он такой же, как и остальные, ей давно пора это запомнить.              Пришлось взорвать пороховой бочкой камни, чтобы высвободить застрявших. Пыль застилает глаза, потому разглядеть высокую фигуру впереди было почти нереально, пока он не оказался на расстоянии вытянутой руки. Дроу, высокомерно оглянувший гномов, так же осмотрел и её, и всю группу целиком.              — Вы не слишком спешили, — он выплёвывает свои слова с брезгливо вздёрнутой губой. Марлен не отвечает ему, и без его скрипучего голоса понимает, — дела плохи.              Когда же Избранный не получает ответа, а лишь нахмуренные брови, фырчит, долю секунды смотрит на стоящих ближе к лавовой реке гномов и одним взмахом руки призывает оглушающую, тонкую волну, сбивающая их с ног прямиком в лаву. Возможно у неё есть доля секунды или даже меньше, чтобы ударить его, предотвратить убийство их всех. Так будет легче. С двергарами можно справиться, но не с тем, кто одной силой мысли может отправить на покой. К тому же есть те, кто прикроет спину. Избранный всё ещё не смотрит на неё, есть шансы застать его врасплох.              Рывок, кожа рукоятки кинжала давит на подушечки пальцев и в ту же секунду чувство исчезает, холодное острие прижимается к горлу, а запястье сжимает чужая сухая рука.              — Абсолют явно прогадала с выбором вас, — скрипучий голос шепчет на ухо, обжигает дыханием кожу. Она видит наставленный на Избранного меч Лаэзель, они сгруппировались в круг. Единственное, чего она не видит, это белых кудрявых волос. Он их бросил? Разумеется бросил. Марлен тянет из перчатки свободной руки кинжал. — Ты глупее, чем я предполагал. Серьёзно думала, что этого хватит?              — А ты серьёзно думал, что я полезу на тебя с одним ножом? — Марлен успевает вонзить кинжал ему в бедро, прежде чем тот отталкивает её.              Она слышит как свистят чужие арбалетные болты, один из них бьёт ей в ногу. Оступается, успевает только сломать тупой конец, и вытащить через сквозную рану, — Избранный, имя которого она забыла, бьёт её подошвой ботинок в грудь, прижимает кончик своей рапиры между рёбрами чуть в левую сторону, прямо к сердцу. Марлен не остаётся ничего, кроме как схватить голыми руками лезвие. Она чувствует, как кожа поддаётся натиску, лезвие достаёт до вен, врезается в кости. Она слышит, как стучит сердце, кипит кровь и стонет где-то внутри боль.              Ей нужно его убить. Нет, она хочет его убить. Глазами смотрит на слабые точки, кончик рапиры едва режет рубашку, руки дрожат от напряжения. Она может достать ногой до паха, но рапира зайдёт под кожу. Не так глубоко, как он хочет, но зайдёт. Рискнуть стоит. Она делает резкий удар здоровой ногой по его паху, острие режет рубашку, проникает под кожу, она чувствует как становится неимоверно больно. Избранный отшатывается вместе с рапирой, из-за не осторожного движения режет больше, но не глубже. Она слышит что-то вроде «тварь». От жары болят глаза. Избранный делает к ней выпад, но что-то помешало. Она видит древко лука, эти ненавистные кудри. Марлен делает выпад, когда понимает, что долго Астарион его не продержит. И вправду. Избранный легко бьёт его затылком в нос и отбивает в сторону, — Марлен почти не успевает ударить его кулаком в челюсть. Почти. Она бьёт его слишком поздно, чтобы он не ударил Астариона, но достаточно вовремя, чтобы он не сделал чего-то ещё. Марлен бьёт подошвой в грудь, садится на него и наносит удары по его серому лицу. Снова и снова. Она бьёт его со всей силы.              Кровь чужая и её сливаются в одну, пока Марлен бьёт его. По щеке, по брови, по носу. Она чувствует, как горят руки. Сжимает кулаки ещё крепче, вгоняет ногти в раны. Она бьёт его одной, второй, двумя сразу. От его серого цвета почти ничего не остается. Между ударами он смеётся, улыбается. Его зубы, до этого белые и кристально чистые, стали красными. Она видит, как набухает над верхней губой и тут же исчезает язык. Проверяет наличие зубов. Она бьёт его прямо по губам, слышит его больное мычание. Он пытается плюнуть в неё своей кровью. Марлен не обращает внимания на то, что одним глазом она не видит. Когда она бьёт его в челюсть, видит, как отлетает откусанный им же кончик языка. Она видит как горят её руки. Настолько обозлилась, что не заметила, как призвала огонь. Последний удар выбил из неё все силы. Марлен встаёт, опираясь кровавыми руками на его же грудь. Чувствует, как ещё дышит. Хрипло, но дышит. Возможно она случайно ударила его по шее. Марлен не даёт ему встать, упирается подошвой в кадык. Он сплёвывает кровь, расставляет руки в знак поражения. Она не видит его красных глаз, но и не нужно понимать, что тот смотрит на неё. Марлен не даёт ему сказать ни слова, со всей дури бьёт ногой по кадыку с глухим омерзительным звуком.              Астарион обшаривает его карманы, Марлен же только и остаётся, что отрезать голову для миконидов. Но перед этим ей нужно проблеваться. Что и делает, уходя в самый закрытый угол, падает на колени и изрыгает из себя только желчь.              Это безумный «день». И она чертовски устала.       

      ***

             Пришлось остановиться в этом месте на лагерь, хоть Марлен и была против. Во многом голосом разума был Уилл, который настаивал, что ещё одну поездку на этом судне она не перенесёт. И это было правдой. Пришлось поставить палатку в самом холодном, насколько позволяла местность, углу.              Теперь же она ждала своей очереди на перевязку у Шэдоухарт. Хальсину доверить своё тело она не желает. Марлен дёргает нитки из бинтов, которыми Шэдоу в скором порядке и очень не крепко перебинтовала её ладони. Ей хочется провалиться в сон до следующего изнурительного дня в этом адовом месте. Жаркие места явно не годятся для альбиносов. Даже с отсутствием солнца. Гейл дал ей яблоко. Красное. Зелёных всё так же нет. Марлен вертит в руках плод, не зная как к нему подступить. Нарезать? А может сначала снять кожуру? Или съесть просто так? Даже яблоко в этом месте прохладное. Она прикладывает его ко лбу, чтобы снизить температуру в теле и напряжение в глазах.              Но всё же после просто кусает бок не в силах больше думать. А о чём думать? Вся её жизнь крутится вокруг семьи, Брана и ста восьмидесяти лет личного ада. У неё нет за душой больше ничего. Все её увлечения, старые мечты и желания потеряли всякий смысл. Она просто живая кукла без хозяина. Она кусает яблоко ещё раз. А было ли у неё хоть раз чувство влюблённости, как у подростка? Было, но мимолётно. И совершенно не в того. Эльдас может и считал её привлекательной, или как он говорил, «хорошенькой», но на большее он и не хотел рассчитывать. А это было правдой или её догадкой? Скорее догадкой. Он оказывал ей знаки внимания больше, чем собственным фанаткам. Пытался получить её внимание. Марлен же держала его на расстоянии вытянутой руки, не позволяла сближаться с ним. Она всегда так делает. Мама научила. Сказала, что это «проверка на прочность». А потом Эльдас сдался, не выдержал и обозлился на неё, стал раздражительным, постоянно был недоволен ею или тем, как она выполняла свою работу.              Марлен вновь кусает яблоко. Осознание приходит почти сразу. Она делает то же самое с Астарионом. Не намеренно. Интуитивно. Она так делала с теми, кто ей нравился или с теми, кому она нравилась. Она забыла об этом.              Нравится ли он ей? Спорный вопрос. Марлен находит глазами его палатку рядом с единственным местом, где пробивается солнечный свет на поверхность. Он читает. Вновь сосредоточен, вновь серьёзен. Его черты лица расслаблены и так он выглядит живее. Милее. Нельзя долго смотреть на кого-то, так мама говорила. Марлен отводит взгляд. Она не знает. Она смотрит на него и совершенно не понимает ничего. Астарион должен её бесить, раздражать. Она должна чувствовать к нему ненависть. За что? За то что он эльф? Или за то что он мужчина? Или и то, и другое? Она не чувствует к нему совершенно ничего. Ни тяги, ни какого-то волнения. Всё тихо. С Шэдоухарт было по-другому, тогда сердце было готово разорваться на части от страха и волнения. Возможно, так и должно быть? Поначалу к Эльдасу она испытывала пылкие чувства, но так ничего и не было, потому что он не умеет терпеть и ждать. К Астариону она не испытывает подобного, да и не было повода. Да, сначала она чувствовала к нему отвращение. Она чувствовала это к любым другим мужчинам, вне зависимости с каким ушами родились.              Она не замечает, как прохладные пальцы касаются её шеи.              — Ты вся горишь! — Шэдоухарт садится рядом с ней, трогает лоб, щёки, шею.              — Здесь слишком жарко для меня.              — Пойдём ко свету, там свежий воздух, — и тянет её к единственному источнику света, — к палатке Астариона. Нога пульсирует и стреляет, но Марлен только сжимает губы. — Астарион, ты не против, что мы тебя немного потесним? Мне нужен свет, а ей свежий воздух.              Он только кивает головой и, не отрываясь от книги, спрашивает:              — Подушку надо?              Шэдоухарт даже не отвечает ему, берёт две из самых ближайших к ним. Марлен садится лицом к палатке Астариона, Шэдоухарт — спиной. Первыми на очереди стали запястья. Когда жрица снимала бинты с одной, Марлен доела яблоко и выбросила его в проём на поверхность. Шэдоухарт сначала оценивает нанесённые повреждения, всегда так делает, а потом уже решает каким методом она станет лечить. Она кривит губы. Мазями тут не поможешь. Шэдоухарт начинает нашёптывать молитвы, призывает тусклое зеленовато-голубое свечение и в местах, где проходят её подушечки пальцев, срастается кожа за секунду.              — Зачем ты это сделала? — как бы невзначай произносит она, поднимает на Марлен взгляд. Ждёт ответа. Шэдоухарт всегда пристально смотрит, когда хочет услышать ответ.              Марлен пожимает плечами. А что она ответит? «Так получилось»? Или «это было необходимо»? Она могла обойтись и без этого, если бы не лезла вперёд.              — И набила ему рожу ты тоже, — Шэдоухарт пародирует её кривое пожимание плеч.              Марлен кусает щёку, отводит глаза на свет. Он режет глаза, щурится, но не отводит.              — Что думаешь об этом Нере? — снова ей вопрос. Она чувствует, как Шэдоухарт слегка дёргает её за руку. — И ты тоже.              Значит не ей. А кому? Взгляд сам собой находит Астариона, на которого как раз и обернулась Шэдоу. Тот моргает, отводит глаза от книги, видит, что на него смотрят и наставляет палец на себя, словно не верит, что с ним заговорили. А после фыркает, опускает взгляд на страницы. Фыркает. Марлен кусает щёку, чтобы не начать тереть запястья.              — Его место уже занято, — бледные пальцы переворачивают страницу. Шэдоухарт развязывает вторую ладонь, проходит лечебной магией по едва затянувшимся порезам. — Двух самовлюблённых эльфов, боюсь, лагерь не выдержит.              Обе девушки фыркнули. А после Шэдоухарт слегка пихает ногой по бедру здоровой ноги Марлен.              — А ты?              — Ничего о нём не думаю.              — Совсем ничего?              — Я убивала и посильнее.              Шэдоухарт вновь отвлекается, поднимает на неё глаза.              — Физически или магически?              — Физически. Он, наверное, был даже крупнее Хальсина.              Жрица жмёт губы, косится на палатку друида.              — Зачем убила?              Марлен слышит, как шуршит рубашка Астариона, как звенят цепочки в волосах Шэдоухарт. Она ещё не расплела косу. Жалко. В животе всё сжимается, Марлен тянет воздух носом.              — Чтобы он не убил меня.              На секунду виснет молчание.              — Ты не рассказывала мне этого, — почти шепчет Шэдоу. Она не знает, что является второй в списке тех, кто в курсе. Марлен на мгновение ловит взгляд Астариона, прижимается щекой к плечу, будто чешет его, отворачивается к свету.              — И не хочу.              Шэдоу моргает, хмурится.              — А я тебе всё рассказала.              — Ну, не всё. Я сама узнала львиную долю и вряд ли ты могла мне это за красивые глазки рассказать.              Жрица хмуро смотрит на неё ещё секунду, но после сдаётся, когда понимает, что Марлен в общем то права. Теперь она просто водит прохладными пальцами по зажившей кисти Марлен.              — Тот гриб ещё у тебя? — этот вопрос настораживает. Марлен поворачивает голову к Шэдоу.              — Да, а что?              — Я просто думала об этом, — жрица поворачивается на Астариона, знает, что подслушивает. — Ну, о тех потерянных воспоминаниях…              — Не боишься, что Шар это не обрадует? — вполне логичный вопрос, но довольно грубый, из-за чего Марлен кусает губу.              — И об этом тоже думала, — Шэдоухарт слегка вздрагивает, когда рана на ладони вспыхивает тёмным фиолетовым светом и тут же исчезает. — Но… это же моя жизнь. Я должна про неё знать хоть что-то. Вряд ли это как-то касается Леди Шар…              Марлен видит, как тускнеет взгляд Шэдоухарт, как она сжимает чужую, — её — руку. Теперь Шар её пытает. Марлен на секунду прикидывает, возможно ли убить бога. Их же свергали. Когда-то. Значит есть возможность. Есть же?              — Давай поговорим об этом завтра наедине, — вдруг произносит Шэдоу, пытается выдавить улыбку, дрожащими от боли руками тянется к простреленной ноге.              Марлен вспоминает почему не верит в богов. Потому что боги те ещё мрази. Она не говорит ни слова, позволяет Шэдоухарт закончить работу как с ногой, так и с раной на груди. Марлен замечала, как дрожат от боли пальцы Шэдоухарт. Она не могла даже их согнуть, ей приходилось их напрягать, но даже тогда она тянула воздух через нос и сжимала челюсти. Она понимает, насколько это может быть больно.              Когда же она заканчивает, улыбается так криво и неискренне, что становится дурно.              — Как новенькая, — Марлен слышит, как на грани её голос. Он дрожит, едва готов сорваться на слёзы. — Я пойду, у меня время молитвы и нужно ещё травы перетирать…              Марлен не успевает даже ухватиться за неё. Шэдоухарт резко поднимается с места и быстрым шагом уходит к своей палатке с прижатыми к груди руками. Она провожает её взглядом долго, пока волосы не скрываются за каменными ступенями.              — Милый цветочек, — она слышит нахальные нотки в голосе Астариона, смотрит на него. Он тоже переводит на неё взгляд. — Жаль, что слишком слепая.              Марлен не хочет ему отвечать, сжимает губы и качает головой.              — Все мы в какой-то степени слепые.              Астарион кивает, откладывает книгу, явно готовый к разговору.              — Когда будем учить эльфийский? — его совершенно никто не волнует. Это даже восхищает, так легко перескакивать с темы на тему.              — Я сегодня слишком устала, — Марлен втягивает свежий воздух носом до следующего утра. Она даже не верит что говорит это. — Завтра на следующем привале?              — Да, вполне.              Марлен слегка дёргает уголками губ, кивает и уходит в свою палатку. Чувствует на своей спине его жгучий взгляд, он бьёт током по позвоночнику. Ей не противно. Ей не противно. И ей действительно не противно.       

      ***

             Руки касаются горячей бледной кожи. На этой коже только красные юбки и золотые цепочки с драгоценными камнями. Они переливаются при попадании на свет, слегка слепят, не дают полностью увидеть кто это. Он видит только острые ключицы, круглую грудь с твёрдыми розовыми сосками, мягкий живот. Пальцы сами собой повинуются, тянут тело ближе к себе, губы покрывают голый живот поцелуями, чередуясь с языком, чтобы попробовать её на вкус. Солоноватый пот, что-то сладкое. Он видит следы вина, что она вылила на своё тело. Он движется вслед за красными каплями, на языке вкус ежевики. Он тянет юбку вниз, поцелуи двигаются вслед за тканью, покрывают каждый участок восхитительно пахнущей кожи. Помимо этого пахнет лавандой, благовониями и цитрусом. Больше похоже на лайм.              Он чувствует горячие пальцы, они двигаются по лбу к вискам, корням волос. Пальцы мягко массируют его скальп, сжимают и разжимают кудри. Он впервые не узнаёт свой собственный голос, точнее, стон. Он был на одном дыхании, горячий и живой. Поцелуи двигаются снова вверх, к животу, бокам, ребрам. Кончик языка едва касается груди, он двигается в сторону, чтобы нос оказался между ними. Она прижимается к нему, слегка наклоняется. Поцелуи двигаются в сторону, губы обхватывают мягкий участок кожи груди. Он слышит, как она дышит. Как бьётся её сердце, почти танцует. Одна его рука движется вниз от талии по пояснице, настойчиво сжимает ягодицу. Вторая двигается в другую сторону, мягко обводит выпирающую кость бедра, уходит вниз, пальцами обводит половые губы. Слышит, как сбивчиво она тянет воздух через рот. Пальцы проникают дальше, их встречает горячая вязкая влага, подушечки пальцев обводят клитор, проникают во влагалище, в котором ещё горячее. Нет. Он горит. От неё. Она сжимает пальцы в его волосах, прижимает к коже головы. Он слышит собственный голос на грани шёпота, хриплый и неестественный.              «Я хочу сделать тебя своей. Я хочу завладеть тобой. Я хочу быть частью тебя. Я хочу быть с тобой. Я хочу жить в тебе, в твоём сердце. Я хочу тебя всю без остатка. Я хочу чтобы ты сломала меня, как сломала других. Я хочу чтобы ты любила меня, как не смогла любить других. Я хочу чувствовать себя живым рядом с тобой. Я хочу чтобы это не оказалось сном, что ты действительно любишь меня всего и любым. Я слаб перед тобой, потому что не могу сломать. Это ты ломаешь меня. Ты виновата в том, что я слабый. Ты виновата в том, что я не могу жить без тебя. Ты виновата в том, что я не могу пить другую кровь, потому что твоя самая лучшая. Ты забрала всё самое лучшее. Ты забрала у меня всё и не хочешь мне возвращать. Оставь у себя. Если я доберусь до твоего сердца, то заберу это обратно. Но я не хочу до него добираться самостоятельно. Я хочу чтобы ты меня впустила. Впусти меня. Прошу тебя. Впусти меня. Пожалуйста, впусти меня в своё сердце. Любовь моя. Сердце моё.»              Под его руками горячее тело, мягкое тело. На его коже горячее дыхание, мягкое дыхание. Он слышит непрерывный стук сердца, на зубах, губах, языке сладко. Он чувствует ромашки, яблоки, сено. Но в этом всём выбивается обволакивающий привкус винограда. Он чувствует жар везде. На шее, плечах, спине, ногах, груди, в паху. Среди всех этих ощущений, запахов, он слышит мягкий стон, едва различимые под этим сладким голосом хлопки. Смутно видит бледную кожу, белые волосы, острое ухо. Он кусает его, руки крепко сжимают красные запястья до кровавых надрывов. Он кусает и их. Он снова слышит тихий стон, тихое «пожалуйста». Глаза находят окрашенные жаром щёки, прикрытые разноцветные глаза. Левый почти чёрный, — красный, правый яркий аметистовый. Нет, не аметистовый. Лиловый. Он видит прокусы, видит следы того, что это его клыки прокусили наливные красноватые губы. Он слышит своё сбитое в один ком дыхание. На секунду становится тихо, он останавливается, смотрит на до того бледное лицо, на кровавые отпечатки поцелуев на коже. Они везде. Её кровь везде. На шее, ключицах, мягкой круглой груди, на розовых твёрдых сосках, животе, рёбрах. Поцелуи везде. Они движутся вниз, к её лобку, внутренним сторонам бёдер, под коленками, на коленках, по её икрам. Он уверен, поцелуи есть даже на спине и ягодицах. Его укусы движутся вслед за поцелуями. Это наказание и благословение.              «Астарион.»              Она шепчет сквозь томное дыхание его имя и он клянётся всему, что есть в этом чёртовом мире, — никто никогда не произносил это имя настолько мягко, настолько желанно, настолько горячо и томно. Он снова смотрит в яркие разноцветные глаза, обрамлённые белыми ресницами. Никто никогда не выглядел так желанно, никто никогда не мог пахнуть так желанно как она.              «Сделай меня своей.»              Он моргает, облизывает пересохшие губы. На них её вкус. Сладкий, призрачный оттенок того, какова она на самом деле. Он отпускает её запястья, хватает за нижнюю челюсть и шею, смотрит на розовые губы, обволакивает их своими томно, нежно, он тянет её, она упирается макушкой в подушку, её шея натягивается, сладкий аромат крови проникает в лёгкие. Он целует настойчиво, крепко, не даёт её губам отлипнуть от его. Он не кусает её, не пытается проникнуть внутрь языком. Он целует её так, как целовал бы любимую женщину. Он делает так, как поступил бы с не любимой женщиной.              Она оказывается на нём, бледная, в кровавых разводах. Её белые волосы похожи на нимб. Она похожа на ангела. Но она совершенно не ангел. Он чувствует её жар. Он горит от неё. Сгорает дотла. Он хочет, чтобы она сожгла его дотла. Он слышит, как вспрелая кожа хлопает о его вспрелую кожу. Он смотрит как мягко покачивается её грудь, искусанная вдоль и поперёк. По ней двигаются капли крови, танцуют вслед за ней. Кровавые поцелуи становятся краснее. Он использовал её кровь вместо помады. Золотые цепочки с драгоценными камнями двигаются вместе с ней. Ему хочется их снять. Он хочет увидеть её всю. Она снимает цепи.              Он хватает её за спину, садится вместе с ней. Он чувствует, как её ногти впиваются в плечи, царапают кожу. Он двигается вместе с ней. Плавно, неспеша. Как занимались бы любовью герои романов. Медленно, томно, сладко. Она так близко. Она горит вместе с ним. Он вновь накрывает её губы своими. Он хочет сгореть вместе с ней. Нет. Это не она стала его. Это он стал её. Он занимается с ней любовью, он целует её часами напролет, понимает, что она сломала его. Она сделала то, что он просил.              Астарион хватает воздух ртом, садится на лежанке. Он чувствует, как горит в груди, как впервые ему нужен воздух. В палатке так жарко. За пределами ткани тихо. Астарион дёргает полог, осматривается. Через пробоину светит луна, оттуда тянет свежим ночным воздухом, стрекочут букашки, сопят собака и медвесыч у палатки Карлах.              Что это было. Нет, нужно сказать по-другому. Что это было? Это сон? Кошмар? Что это? Почему ему впервые нужно думать, как не умереть от тех вещей, которые давно потеряли ценность?              Он спал с ней. Он не станет называть это занятием любовью. Это было похоже на какой-то оккультный ритуал. Никто никогда не трахается так. Астарион выдыхает впервые с того вдоха, падает лицом на руки, растирает, пытается прийти в чувства. Ему кажется, что у него кипит кровь. В низу живота пульсирует. Астарион вновь падает спиной на лежанку. Он чувствует, как чешутся дёсна. Снова. Закрывает глаза, снова открывает. Она там. Она ждёт его. Зацелованная, горячая, желанная. Хочется выйти из палатки, прийти к ней и разорвать её. Сжать её горячие мягкие бёдра, оторвать их от тела, сделать так, чтобы эти кусочки разлетелись по всему Фаэруну, чтобы он не видел её, забыл о её существовании. Он слышит в голове её голос, как она зовёт его по имени этим сладким мягким «Астарион». Он хочет закрыть уши, не слышать её, ни видеть, ни чувствовать. Астарион слышит яркий аромат ромашек. Они совсем близко, будто бы с левой стороны от него, такие яркие и сладкие. Будто это она лежит рядом, обжигает своим теплом, её мягкая кожа рядом с его, тонкие пальчики сжимают рубашку. Она совсем близко. Ему всего лишь нужно повернуть голову. И он поворачивает.              Там никого. Только его плед. Это от него пахнет ромашками, это он согревает его. Она спит у себя. Астарион впервые чувствует разочарование. И совершенно не понимает почему. Потому что его план всё ещё не в силе? Или потому что она не лежит рядом с ним? Он очень сильно хочет, чтобы правдой было первое. Или пытается хотеть.