Лиловый глаз

      Затылок болит. Марлен хмурится, пытается открыть глаза, — даже в закрытой палатке ужасно светло. Одно радует, это её палатка. Та же отвратительная серая ткань, длинный кол посередине, чтобы держать навес и притоптанная трава. Личных вещей у неё особо не было после побега, обходилась только тем, что попадалось.       Спиной она чувствует лёгкий ветер идущий по позвоночнику вверх через полог. Приоткрыт, впускает только небольшой лучик солнца внутрь. Марлен жмурится, узнать бы сколько сейчас времени. Она переворачивается на спину, потирает лицо ладонями. Бедро и грудь слабо ноют.       — Очнулась наконец.       Марлен отрывает руки от лица, смотрит себе в ноги, откуда послышался голос. Астарион, как у себя дома, обустроил себе место для чтения кучей подушек в углу у её ног. Он даже не отрывал глаз от книги. Обложка болотно-зелёного цвета с вырезанным названием на корешке и лицевой стороне. «Алхимия», единственное, что она смогла вычитать. Проходящее в палатку солнце было идеально скорректировано для того, чтобы он мог читать и при этом не затрагивать её туловище, сокрытое в тени и ото всех.       — Ты оглушил меня… — она хрипит гортанно, во рту горький привкус полыни.       — Да, и у меня есть объяснения, — он говорит слишком буднично, слишком расслабленно для того, кого совсем недавно прижали кинжалом в этой самой палатке. Астарион переворачивает страницу. — Я хотел тебя там оставить, чтобы привести подмогу. И хоть я не так хорошо тебя знаю, уже давно понял, что твоя прекрасная мордашка точно отказалась бы от этой затеи. И я в этом убедился, поэтому вариант с оглушением оказался самым лёгким и доступным.       — Ты оглушил меня и оставил в той пещере?       Астарион на секунду отводит взгляд от книги, смотрит на неё. На солнце его глаза ярко-красные, кровавые. Вновь отводит их на страницы книги, умалчивает ответ на её вопрос.       Марлен пытается нащупать у себя под подушкой кинжал. Незаметно мажет взглядом по запястьям, на них нет перчаток.       — Можешь не искать, — Марлен вновь смотрит на Астариона, который уже поднял её пояс с ножнами на пальце. Он уложил пояс у своего бедра. — Я не забыл тот ночной… казус.       — Казус — это чуть не убить меня?       Астарион пожимает плечами.       — Не убил же.       Марлен отчаянно глухо и совсем тихо стонет, скорее рычит, рывком садится на постели как раз в момент появления в проёме полога головы Шэдоухарт.       — Я же просила тебя не… — злой голос Шэдоухарт полон раздражения, зелёные глаза, до этого нахмуренные и угрожающе суженные, на секунду распахиваются шире. — О, ты проснулась, — в голосе её прослеживается небольшой холод. Она снова смотрит на Астариона. — Свободен.       — Какие мы суровые, — Астарион саркастирует, поднимается со своего места и пропадает из виду.       Марлен смотрит на эту сцену молча, она опускает взгляд на перемотанную грудь, приподнимает лёгкое подобие одеяла, осматривает бедро. Оно заживает явно с помощью магии.       — Сколько ты истратила на меня? — Марлен позволяет Шэдоухарт снять бинты. Холодок пробегает по голой спине вместе с плотной тканью.       — Достаточно, — Шэдоухарт всё ещё говорит холодно и отстранённо. Её ладони начинают излучать мягкое свечение рядом с массивным шрамом, идущим вдоль середины груди к правой ключице. Марлен молчит, рассматривает напряжённое лицо жрицы, морщины между сведённых бровей.       Марлен оттягивает одну руку Шэдоухарт от шрама, та в ответ хмуро поднимает на неё взгляд. Марлен сжимает прохладную ладонь в своих руках.       — Что случилось? Ты в порядке?       Шэдоухарт прикрывает глаза и выдыхает в поражении. Её мышцы заметно расслабляются, плечи опускаются и взгляд становится уставшим.       — В порядке, — голос снова холодный, Марлен в ответ непонимающе моргает. Что она сделала не так? Ну, кроме, очевидно признания, что между ними ничего не будет. — Предупреждать надо, что куда-то уходишь.       — Что произошло, пока я была в отключке?       Шэдоухарт поднимает на неё взгляд. Ладонь, что находится в руках Марлен, сплетает пальцы между ними.       — Астарион принёс тебя с криками и воплями, — Шэдоухарт хмурится, будто вспоминает. — Что-то вроде «она умирает и, между прочим, не из-за меня!». Ты была такой бледной… Бледнее обычного, я имею в виду. Он потом рассказал, что ты потеряла много крови и… Чёрт возьми, — она ругается, жмурится. Марлен смотрит на её руку у себя в ладонях, на то, как аккуратно состриженные ногти жрицы впиваются в её кожу. Рана на ладони медленно вспыхивает и резко угасает. Марлен гладит большим пальцем по костяшкам, помогает справиться с болью. — Спасибо… Ты лежала сутки и не двигалась, только дышала. Он почти не отходил.       — Всегда здесь был?       — Нет, мы чередовались между собой. Но да, он сидел здесь больше меня.       Марлен поджигает губы, сдирает сухую кожицу с нижней.       — У него были какие-нибудь травмы?       — Небольшое сотрясение.       Марлен кивает. Он не бросил её. Он поступил так, как она предложила. Он принёс её. За серой тканью слышится собачий лай, смех Карлах. Он даже забрал Шкряба.       — Спасибо, — шепчет Марлен, гладит ладонь Шэдоухарт, мягко выводит выступающие ветки вен. — Обещаю, что буду предупреждать.       Шэдоухарт кивает, явно удовлетворённая, но руку не убирает, продолжает лечить одной свободной.       Когда с грудью было покончено, Шэдоухарт опустила одеяло Марлен до колен и принялась лечить бедро. Её пальцы мягко выводили узоры, словно эти самые пальцы иголка, а магия всего лишь нить. Руку она всё так же оставляла Марлен, даже позволяла обводить рану по далёкому контуру черноты.       — Мы, кстати, пришли к соглашению, — Шэдоухарт улыбается одними уголками губ. Марлен не нужно контекста, чтобы понять, — вышло в её сторону. — Хотела рассказать тебе когда ты вернёшься. Решили, что пройдём по Подземью, а после на Горный перевал.       — У нас есть столько времени?       — Нет, но… Надо же как-то Лаэзель уговорить.       Марлен кивает. Дальше всё происходит в мягкой, текучей тишине, сопровождаемое тихим шёпотом жрицы. Холодные пальцы медленно согревались от прикосновений к горячей коже, пока от сильного контраста температуры не осталось и следа. Взгляд бегает по подушкам. Махровые, набивные, до идиотизма напичканы дешёвым богатством в виде золотой вышивки или таких же кисточек в уголках. Дешёвое богатство — самое правильное определение. Чуть поодаль лежит небольшая стопка книг. Ещё одно доказательство, что Астарион здесь был не одну ночь. Среди них нет той жуткой книги.       Шэдоухарт стала накладывать повязки, туго затягивать бинты для лучшего заживления, а через полчаса показалась макушке Гейла.       — С пробуждением, — улыбчивый, слишком бодрый, как в принципе и всегда, Гейл держит в руках миску и небольшую ложку. — Ты наверняка голодная.       Марлен хочет ответить нет, но живот предательски громко урчит. Она рефлекторно закрывает его руками, стыдливо опускает глаза, поджимает к себе ноги. Прохладная рука Шэдоухарт касается её спины. Звучит смешок от Гейла, он протягивает ей миску. Марлен аккуратно берёт её, вдыхает пресный аромат супа. Он красный, густой. Томатный. Ком встаёт в горле. Она чувствует, как слёзы подступают всё ближе. Марлен опускает ложку в суп. Он не мамин. Она не должна думать, что это томатный суп. Начинает есть его быстро, пытается даже не чувствовать вкуса. Просто глотать. Нужно перетерпеть. Как и всегда. Просто терпеть.       Солоновато-сладкий привкус всё равно чувствуется, Марлен пытается его смыть слюной, что пропиталась тем же вкусом. Она глубоко дышит, проталкивает через силу суп вниз через ком. Когда доедает последнюю ложку, она хочет разрыдаться, но отдаёт миску обратно в руки Гейлу и тихо благодарит его. Она надеется, что не дрожит ни голосом, ни телом. Становится непривычно холодно.       Марлен залезает под тонкое одеяло, слышит, как тихо покидает её палатку Шэдоухарт и почти сразу начинает дремать, метаться между воспоминаниями в надежде поспать без кошмаров. Она слышит, как в палатку кто-то заходит, садится у её ног. Астарион. Он снова открывает книгу и становится относительно тихо, за исключением лая собаки.       Перед глазами подвал и темнота. Марлен сильнее сжимает пальцы на подушке до боли в ногтях. Она старается провалиться в сон, прерывисто дышит. Расслабляет мышцы до ноющей боли. Уши сильно прижаты, иногда правый кончик дёргался от громких звуков и шумов.       Она чувствует, как холодные пальцы касаются её лодыжки, вздрагивает, поворачивает голову. Белые кудри едва тронутые сединой дёрнулись рядом с бледными кончиками ушей.       — Ты часто беспокойно ворочилась, когда была в отключке, — Астарион переводит на неё взгляд, потом смотрит на её ноги. — Это помогало тебе.       Марлен подтягивает ноги к себе, натягивает одеяло по самые уши, просто чтобы не видеть и не слышать его. Он её раздражает. Ужасно сильно раздражает. Она хочет его прогнать из палатки, но не говорит ничего, только сильнее сжимает руки в кулаки, погружаясь в дрёму. Она надеется, что эта дрёма будет спокойной. Что там не будет его.       На вторые сутки Марлен уже ходила сама. С хромотой в ноге, но ходила сама. Первое время ей помогал передвигаться Уилл, когда боль всё ещё стреляла в бедро. Сейчас боль была ноющей, доставучей, но без чужой помощи можно было двигаться.       Сегодня она собрала кучу сухих веток, из которых строгает для себя новую партию стрел. Тлеющий костёр обдаёт жаром лицо в и без того жаркую погоду. Она заостряет лезвием кинжала кончик древка новой стрелы, в прорези с другого конца вставляет перья убитых птиц и так по кругу, пока не получается два десятка стрел.       Звук точильного камня режет слух, Марлен жмёт уши, хмурится, пытается сосредоточиться на своём деле. Выходит плохо. Она случайно мажет по древку, разрезает тонкую ранку вдоль указательного пальца. Её взгляд бесцветно смотрит на порез. Кровь. Красная. Совершенно обычная. Марлен трясёт рукой, пара капель падает на землю, придавливает пыль.       Нечего делать. Ей совершенно нечего делать. Марлен хмурится. Раньше она мечтала о том, чтобы просто посидеть пару часов, отдохнуть. Она так давно мечтает об отдыхе.       Когда Лаэзель отводит клинок чуть в сторону, создаёт отвратительный скрежущий звук, Марлен не выдерживает, встаёт со своего места и хромает к палатке Астариона. Она знает, что если уйдёт одна из лагеря, он всё равно увяжется за ней. У неё нет выбора.       — Астарион, я тут…       Она открывает полог без предупреждения и тут же закрывает. Испещренная шрамами спина сама попалась на глаза. Марлен быстро и часто говорит идиотское «прости», уходит прочь из лагеря. Она посидит пару часов под мостом, чтобы забыть эту картину. В горле ком. Ужасный, болючий ком. Он поднимается всё выше и выше, рвёт безжалостно глотку. Стыд пронизывает до кончиков пальцев, Марлен вздрагивает от ужасного ощущения внутри себя. Она могла предупредить.       Марлен быстро уходит вниз к реке под мостом, скрывается в его тени. Она хватается за запястья, трёт до фантомной боли. Она глубоко вдыхает и выдыхает. Нужно посидеть и подумать.       Она снимает с себя сапоги, закатывает штанины, опускает ноги в прохладную воду и вновь выдыхает.

***

      Через густую крону деревьев свет пробивался частями, солнечные зайчики прыгали с травы на выступающие корни. Марлен шмыгает носом.       Отец идёт впереди, у него прекрасное настроение. Охотники из Врат Балдура говорили, что сюда убежал олень. Говорили, что он был раненым, но следов хотя бы засохшей крови Марлен не видит. Только нетронутая земля. Не поют даже птицы. Тишина. Мёртвая. Марлен она не нравится.       Папа всегда говорил, что у неё отличный слух и чутьё. И сейчас Марлен чувствует, что они идут прямиком в чью-то ловушку. Может, те охотники соврали и прямо сейчас поджидают где-то среди деревьев, чтобы устранить конкурентов? Отец очень чисто свежевал мясо, их мясо самое продаваемое среди жителей Нижнего города. Бывало, заглядывали даже с Верхнего.       Марлен пинает упавшую ветку в сторону, слышит рычание где-то сзади. Она поворачивает голову как раз в тот момент, когда лапа медведя придавливает её к земле и зубастая, полная вспенившейся слюны пасть смотрит прямиком на неё. Марлен кричит во всё горло, пытается выбраться из-под огромной туши. Сердце клокочет в груди от паники, бьёт прямиком в горло. Она слышит, как отец кричит что-то. Она видит, как его стрела пронзает глаз медведя. Он рычит, орёт во всю глотку, зубастая пасть клацает около лица Марлен.       Она видит, как отец наваливается своим телом на морду медведя, его мышцы массивных рук напрягаются, пытаются оттащить пасть зверя от неё. Медведь переключает внимание на него бьёт лапой по телу, врезается пастью в колено отца. Массивная челюсть сжимается с оглушительным хрустом костей.       — ПАПА!       Она ищет рукой лук среди травы, испуганный крик прячется где-то в глотке. Звук разрывающейся плоти и крик отца вперемешку с его рычанием и рычанием медведя приводит в чувства. Марлен хватается за рукоять лука и выстреливает во второй глаз медведя. Она вытаскивает нож из ножен и с оглушительным рыданием вонзает его в нос, потом в шею, в глаз, снова в шею. Она бьёт его и с каждым ударом, с каждым звуком выходящей из плоти стали, она покрывается кровью. Она бьёт мёртвую тушу, пока её не оттаскивает отец.       Марлен плачет, внутри клокочет паника вперемешку с яростью. Она не знает, что ей делать. Что делать с папой? Она не сможет дотащить его до дома. Ей нужно его спасти. Руки трясутся так сильно, что она не может удержать в них нож. Марлен заходится в новых рыданиях, теперь трясёт всё тело.       — Всё хорошо, Марлеша.       Нет. Ничего не хорошо. Они в полной заднице.       Ей нужно спасти его. Но она не знает как.

***

      — Вот ты где, — Марлен отрывает из воспоминаний голос Астариона. Она поворачивает к нему голову, он почти спустился к ней.       Марлен трёт запястья через рубашку, ждёт, когда он сядет рядом, смотрит на воду, на отблески солнца. Астарион следует её примеру, снимает сапоги, подворачивает штанины и опускает ноги в воду. Он довольно хмычет.       — Прости, — из Марлен вырывается это само по себе, она сжимает губы, но после расслабляется, продолжает: — Мне не следовало врываться вот так.       Вода мягким течением ласкает кожу, не слышно его журчания от громкого маленького водопада чуть дальше. Здесь тихо и хорошо.       — Я почти жил у тебя в палатке какое-то время и однажды бесцеремонно туда же ворвался, — он пожимает плечами, складывает руки на коленях. Марлен вновь смотрит на него. Он расслаблен, его уши не прижаты. — Так что, думаю, мы квиты, лисичка.       Марлен отводит взгляд на его плечи, точнее, спину, вновь глядит на его профиль. Он знает, что она туда смотрит и совершенно не напрягается.       — Как ты это получил? — слова почти сливаются с шумом воды. Если бы он не был в нескольких сантиметрах от неё, то её слова запросто могли потеряться среди шума природы. — Если это слишком… личное, то можешь не рассказывать. Я понимаю.       — Нет, — он делает паузу, отводит глаза от воды, пересекается с её глазами. — Не личное.       Марлен пытается ободрительно улыбнуться. Выходит ужасно. Она опускает голову.       — Мой бывший хозяин, ублюдок-стихоплёт, Касадор вырезал это на моей спине за одну ночь, — Астарион очень глухо усмехается, Марлен смотрит на его руки. Расслаблены. Он смотрит вновь на воду. Там нет его отражения. Она слышит его тяжелый вздох, сопровождаемый слишком болючим смешком: — Ещё и правил многое на ходу.       Марлен кусает нижнюю губу, сдирает сухую кожицу, щурится от легкой боли.       — Ты видел то, что он вырезал?       — Нет, — вновь смешок, он машет головой. Кудри непослушно падают ему на лоб. — Я не могу видеть себя в зеркале. Что уж говорить о спине. Приходится узнавать… наощупь.       Марлен мажет взглядом по его груди, пытается вспомнить, что она могла увидеть. Ничего. Всё было так быстро, что она не успела увидеть даже форму.       — Я могу помочь, — она сильнее сжимает запястье. — Я могу попробовать свести их на бумагу, если… не будет слишком болезненно вспоминать касаниями. Просто я не очень сильна в переписи и рисовании…       Астарион переводит на неё изумлённый взгляд.       — Ты… можешь? — он словно не верит, что она может такое сказать. Марлен сама не верит, что кому-то помогает по доброй воле. — Это… мило. Спасибо.       Марлен измученно пытается улыбнуться хотя бы уголками губ.       — Поблагодаришь когда сведу.       Он кивает, улыбается уголками губ. Его взгляд переходит с её лица на её запястья. Марлен прячет их рукавами рубашки.       — Я их уже видел, — Астарион явно надеялся, что эти слова помогут расслабиться. Марлен только напрягается. — Я знаю от чего они. Как часто тебя связывали?       Марлен молчит, знает, что уши выдают её. Они опущены вниз. Она глубоко вдыхает, находит в себе силы ответить хотя бы на этот вопрос.       — Всегда.       Астарион молчит. Марлен чувствует, как он всё ещё смотрит на неё. Раньше было некомфортно. Сейчас… спокойно. Он протягивает ей раскрытую ладонь, призывает положить в неё свою. Он явно хочет рассмотреть их ближе.       Марлен неуверенно, но кладёт свою ладонь в его. Она чувствует, как подушечки его пальцев мягко сжимают её пальцы, подтягивают ближе к себе. Марлен следит за его действиями. Холодные губы касаются её костяшек пальцев, она цепенеет, не знает, что делать дальше. Просто смотрит на то, как Астарион обхватывает её руку теперь с внешней стороны, сжимает мягко и аккуратно прижимает к земле.       Это не в его природе, — проявлять уязвимость. Марлен настороженно сжимает пальцы на влажной траве. Он чего-то хочет и прямо сейчас пытается расположить её к себе. Так всегда было. Ею пользовались.       — Зачем ты здесь? — слова сами слетают с губ, Марлен кусает щёку изнутри.       Пальцы Астариона дёргаются, отпускают её руку.       — Вернуть тебя обратно, — Марлен убирает руку, трёт запястье, взгляд вновь находит лицо Астариона. Он хмычет. — Знала бы ты, сколько часов мне жужжала твоя жрица о тебе и твоей безопасности.       — Она… не моя жрица, — Марлен хмуро отводит взгляд на воду.       — О, да ладно, не прикидывайся дурочкой, лисичка, — она чувствует и слышит, как Астарион оказывается ближе, его губы почти касаются кончика уха. — Я видел. Ещё бы чуть-чуть и от твоих поцелуев она бы точно упала в обморок.       Марлен не смущается. Для неё это естественно, когда кто-то лезет в чужую жизнь. Без этого никогда не обходилось. Марлен хмурится, отодвигается от него на должное расстояние. Прохладный воздух с воды щекочет лодыжки. В груди неприятно сжимается комок волнения. Дышать трудно.       Спустя час они возвращаются, а спустя ещё долгий день, который уже начали накрывать сумерки, Марлен подходит к его палатке. Это неловко. Стучать не получиться, шептать его имя верх пошлости. Марлен сдержанно прочищает горло. Она оглядывается, ловит себя на мысли, что всё это выглядит глупо и ужасно. Каждый раз, когда она уходит куда-то одна, он всегда пойдёт за ней следом и возвращаются они вместе. Она отвергла Шэдоухарт и на этот же день исчезла из лагеря вместе с Астарионом. А после он принёс её. Раненую и побитую. И сидел над ней часами в ожидании, когда она очнётся.       Возможно, это его хитрый план, которому Марлен так хорошо подыгрывает. Взгляд цепляется за закрытый полог палатки Шэдоухарт. Она злится на неё, в этом нет никаких сомнений. Холодные пальцы обхватывают её ладонь и тянут внутрь мрака палатки. Либо она идёт прямиком в красивую ловушку, либо она помогает ему без каких-либо целей. И Марлен скорее отнесёт этот фарс к первому варианту. Уходить уже нет никакого смысла.       Она перемещает свой взгляд на него, в полумраке его глаза горят. Вампир. Она не должна этого забывать.       — Я уж думал, что ты не явишься, лисичка, — его холодные пальцы двигаются вверх к запястью, подушечками пальцев он едва касается шрамов. — Были сомнения?       Марлен не отвечает, жмёт губы, ищет глазами пергамент и уголь, которые он ей обещал. Она же обещала узнать про шрамы, на разговоры она не подписывалась. Астарион вздыхает, явно раздражённый её молчаливостью, поворачивается к ней спиной, зажигает свечи на столике бормотанием «игнис», отставляет в сторону стопку пожелтевших, но достаточно крепких и ровных пергаментов, рядом с которым лежит тонкий кусочек уголька.       Астарион снимает рубашку через голову, через силу, разминает спину, мышцы двигаются в такт подобно живому холсту. И, видимо, Касадор также счёл его спину холстом, раз вырезал на нём подобное. Витиеватые буквы, вырезанные ровно по спирали со слишком геометрической точностью. Спираль уходит тонкими линиями вниз к пояснице, на этих линиях уже нет букв. Это какой-то язык, с ужасно красивым почерком. На это ушла целая ночь. Марлен проглатывает испуганный вдох, она тянет пальцы к его спине, едва касается подушечками пальцев бугристой, рваной кожи. Астарион вздрагивает, вместе с ним её пальцы, она отдёргивает руку, хватается за запястье, трёт его до фантомной боли. Он повернул свою голову в сторону почти моментально, периферийным зрением следил за её движениями. Марлен некомфортно, хочется спрятаться. Она берёт в руки первый пергамент и уголь, прикладывает к одной из четвертей шрамов, пытается почти не касаться его, вырисовывает первую букву. Она чувствует, как мышцы его машинально напряглись, рефлекторно дёргается, сжимает руки в кулаки.       — Прости, — Марлен почти это шепчет, она не узнаёт свой голос. Он сел, стал надрывистым, таким глухим и одновременно громким в этой тишине. — Я остановлюсь в любой момент, когда скажешь.       — Нет, — его голос точно такой же. До боли надрывистый. Он втягивает носом воздух. — Продолжай. Твои касания не похожи на его. Они… мягче.       Марлен сжимает губы, слегка кивает, вновь шепчет простое «хорошо» и старается действительно сделать всё намного мягче, чем это возможно. Она так давно не пыталась быть с кем-то нежной, что это стало непривычным. Пальцы чешутся коснуться глубже. Она наверняка покажется сумасшедшей, если скажет, что скучала по прикосновениям. Не к себе, скорее к кому-то другому. К тому, кто не навредит ей. И Астарион под эту категорию не подходит, но, боги, как же она хочет разрыдаться от ощущения холодной кожи.       Она трогает Шэдоухарт по такому же желанию. Она готова трогать её бесконечно, в любых местах, зацеловать любой миллиметр чужой кожи. Просто чтобы не чувствовать себя призраком.       Астарион касается её. Часто и почти в любых местах. И от этого становится спокойней. Знать, что хоть для кого-то она не ходячая тень.       Она соврёт себе в который раз, если скажет, что она не скучала по любым, самым простым вещам. Мамин томатный суп, ягодный пирог, ромашковое мыло, о маминых пальцах в волосах, которыми она плела ей косы. Или когда Милла, ещё совсем маленькая, хваталась пальцами за её волосы, с интересом жевала их. Или когда папа брал её с собой в город. Они сидели в повозке, солнце греет и слепит. На душе так спокойно и легко было. Тепло.       Сейчас внутри только холод и пустота. Милла всегда пахла ромашковым мылом.       Марлен хмурится, моргает, когда она закончила одну четверть. Следом берёт второй пергамент, сводит на бумагу уже другую четверть. Чем больше она видела, тем больше сдерживала слёзы.       Она никогда не была жестокой. Даже к нему. Она старается, но не выходит. Ей его жалко. Бесконечно, до боли в суставах жалко. Она убивает так часто и столько, что вспомнить хотя бы примерное число её жертв не выходит. Марлен проводит углём линию, идущую дугой. Ей нужно поговорить, хоть о чём-то, иначе она разрыдается прямо здесь и сейчас.       — Как ты у него оказался? — Марлен вздрагивает, когда слышит свой дрожащий голос. Астарион поворачивает вновь голову в сторону, горящие глаза с периферии смотрят на неё через прищур.       — Ты тогда почти угадала, — голос сухой, она слышит как он хмурится, изгибает линию губ вниз. — На меня напали гуры за приговор, который им не понравился. Избили до полусмерти и оставили умирать… — она слышит, как он через силу, через зубы втягивает в мёртвые лёгкие воздух. Марлен сама не понимает, когда она кладёт ладонь ему на спину, мягко водит пальцами по шрамам. Она смотрит на его профиль. На его лице нет ничего, кроме боли. — А потом явился он и предложил мне этот «дар бессмертия». Поскольку, умирать в какой-то канаве не входило в мои планы, я принял его предложение. Так и начались две сотни лет моих мучений.       Две сотни. Две гребаных сотни мук и страданий. Из которых нет никакого выхода. Марлен могла в любой момент умереть в том подвале, а он… Ему бы пришлось вечность терпеть то, что многим покажется самым ужасным кошмаром.       — Мне жаль, — она тихо произносит это словно в пустоту. Жалость ему совершенно не нужна в этой ситуации, точно как и ей. Но то, что без этих слов в данных момент не обойтись, разбивает ей сердце в который раз. «Мне жаль» звучит как понимание, через какой ад прошло то или иное существо. Она говорит ему это не чтобы успокоить. Она говорит ему это, чтобы он понял, что не один.       Он ничего ей не отвечает.       Марлен продолжает сводить шрамы с его спины, ком всё ещё стоит в горле. Она так хочет поговорить.       — Скажи что-нибудь.       Его голос звучит устало, тихо и пусто. Марлен поднимает на него голову.       — Что?       — Говори, спрашивай, — она видит, как Астарион расслабляет мышцы спины. — Говори что угодно. Это отвлекает.       — Я не знаю, что спрашивать.       Марлен заканчивает со вторым пергаментом, начинает третий, видит, как Астарион пытается заглянуть и подсмотреть.       — Можешь спросить про моё прошлое.       — А ты в ответ попросишь моё.       — Нет, — Марлен поднимает на него глаза, вскидывает брови так удивлённо, словно он сказал что-то ужасное. — Я не настаиваю. Расскажешь когда захочешь и если захочешь.       Марлен жмёт губы, говорит дрожащее «спасибо», пишет одну букву за другой. Оно выглядит странно. Марлен не видела подобного языка. Она в принципе не видела почти никаких языков, кроме общего.       Ей интересно узнать о вампирской природе. Может, это не настолько сильно больно.       — Так ты вампир.       — Вампирское отродье.       — В чём разница?       — Вампирское отродье на то и отродье, что не является ни вампиром, ни кем-либо другим, — она на долю секунды отрывает взгляд от пергамента, смотрит на затылок Астариона. Там волосы его вьются ещё больше. — Даже до раба не дотягивает. Просто кукла, которая выполняет приказы своего хозяина беспрекословно. Даже если ты сам этого не хочешь, твоё тело тебе не принадлежит.       Марлен останавливается на несколько мгновений, чувствует, как дрожь бежит по рукам. Она продолжает рисовать. Лучше не думать об этом.       Она хочет перевести тему. На что-то позитивное. В голову приходит только семья.       — Я могу рассказать про свою семью, если хочешь.       Он не отвечает около пары минут, раздумывает.       — Они же мертвы.       — Да, — она кивает, голос наконец проясняется. — Но от этого мои воспоминания не стали плохими. Это… всё, что у меня осталось от них.       — Рассказывай, — в его голосе улыбка. — Мне интересно.       Марлен слегка улыбается уголками губ, заканчивает третий пергамент и переходит в последнему.       — Я приёмная. Не знаю, как я у них оказалась, но и не суть важно. Они были людьми, — она запинается, улыбается на выдохе через нос. — В принципе, вся деревня была из людей. Даже ни одного полуэльфа.       — Ты поэтому не знаешь эльфийский?       Марлен произносит глухое «угу», облизывает губы, когда повторяет изгиб спирали со шрама.       — Некому было меня учить, — она пожимает плечами. — Да и смысла не было, — Марлен хихикает, поджимает губы, когда вспоминает все подробности жизни. — Соседские мальчишки часто называли меня «лопоухой» или «поганкой». Думаю, понятно почему. Один раз даже пытались отрезать мне уши, чтобы «не выделяться».       Она слышит, как Астарион поворачивает на неё голову. Марлен поднимает взгляд в ответ, мягко улыбается, а после вновь продолжает дело.       — Папа научил меня стрелять и обращаться с ножами, когда я была ещё маленькой, — Марлен уже не пытается сделать улыбку меньше. — Мне было где-то пять или шесть, не помню точно. Он постоянно брал меня с собой во Врата Балдура, когда продавал мясо. Охотником был.       — А мать?       — А мама научила шить и чуть-чуть готовить, — Марлен обводит очередную букву. — Не скажу, что делаю это с большим энтузиазмом. Много времени и сил занимает. Она занималась в основном хозяйством и медициной. Той ещё путешественницой была, но, как она рассказывала, после появления меня больше не хотела выезжать за пределы деревни, — Марлен мажет взглядом по затылку Астариона, его профилю и ушам. Улыбка так и не спадала с её лица. — А ещё у меня была младшая сестра. Она появилась, когда мне было девятнадцать. Миллой звали. Та ещё заноза в заднице, но… моя заноза.       Марлен вмиг тускнеет, она опускает брови и уши вниз. Сердце начинает стучать быстрее, а в горле нарастать ком.       — Ей было девять, когда я видела её в последний раз.       Внутри всё сжимается, голос садится, она пытается держать руки крепко, когда чувствует подступающую дрожь.       — Мне жаль.       Марлен ничего ему не отвечает, сжимает дрожащую челюсть. Она втягивает носом воздух.       — А твоя семья? — она пытается звучать бодро, более убедительно и по-нежному доброй, хоть и не помнит, каково это. Воздух выходит из лёгких, Марлен чувствует, как подсознательно втягивает живот. Он прижат плотно, почти прилип к позвоночнику.       — Я не помню их, — Астарион признаётся быстро, она видит, как бегут мурашки по его телу, когда она касается своими пальцами его. Наверняка обжигает.       — Совершенно ничего?       — Совершенно, — он звучит пусто, вымотано, устало. Марлен убирает от него свои руки, Астарион тут же поворачивает голову в бок. — Я не помню ничего из своей прошлой жизни, до того, как я оказался у Касадора. Только то, что был судьёй. И даже это начинаю забывать.       Марлен дорисовывает последнюю букву, откладывает пергамент в сторону и не знает, что делать дальше. Просто показать ему и уйти? Остаться и помочь? Или оставить его наедине?       Марлен в растерянности стоит на месте, её глаза скользят по спине Астариона, по каждой мышце, плавно двигающейся под бледной кожей. Глаза с голодом смотрят на лопатки, на то, как он сводит их вместе, когда тянет спину. Это голод тактильный. Она видела много мужских спин. Раньше. Она часто водила ногтями, пальцами по выраженным линиям, выцарапывала эти линии, если их не было видно. У Астариона их видно. Хорошо видно.       Астарион поворачивается к ней лицом, перед глазами его грудь. Она выглядит намного мягче спины. На глаза падает бледный шрам на боку от топора гоблина. Марлен поднимает на него взгляд, его глаза всё так же горят, они смотрят вниз, на её шею, прожигает отметины. Его отметины. Неприятные мурашки бегут по позвоночнику. Никаких ассоциаций с животными. После чуть вниз, к ключицам, к расстёгнутой до груди рубашки. Его взгляд стоит там слишком долго, Марлен закрывает грудь руками.       — Тебе можно, а мне нельзя? Чертовка, — он цокает, пытается вернуть ситуацию в то русло, где на нём ещё есть маска. Марлен знает, что он её очень давно потерял. По крайней мере, когда они остаются наедине.       — Я смотрела туда не по… — Марлен замолкает, хочет подобрать более правильные слова, но останавливается. Ей незачем оправдываться. — Неважно. Хорошего тебе вечера в разглядывании… этого.

***

      Она буквально пулей выбегает из его палатки, оставляет наедине с самим собой. И со своими мыслями, что мчатся со скоростью света.       Во-первых, какого хрена. Нет, он действительно не понимает одного, — как она умудрилась вызвать внутри него такой балаган, что не успокоит даже её кровь? Во-вторых, его пугает желание быть ближе. План рвётся на части быстро, просто и безвозмездно.       Она слишком похожа на ту женщину из воспоминаний. Прошлая жизнь так и не отпускает, даже спустя двух прожитых веков. Пусть и замороженных, но прожитых. Нет, она не похожа на неё внешне, разве что лавандовый глаз идентичен. Они… просто похожи. Женщина из воспоминаний смотрит на него в точности, как она. Говорит в точности, как она. Даже прикосновения похожи. Марлен конечно стоит поработать над мягкостью, но в принципе отличий он не нашёл.       Марлен. Теперь он понимает, почему она такая… глупая. Жить среди людей наверняка та ещё пытка.       Астарион машет головой, пытается собрать мысли в единый поток.       Воспоминания. Та женщина ненавидела его. Точнее, его прошлую жизнь. Она говорила, что он уничтожил всё, что ей было дорого, убил последнее, что у неё было. В прошлой жизни у него было три дочери. Раньше он ужасался подобному раскладу, но сейчас… как обыденность. Страшная, но обыденность. Они все были мертвы. Он насильно заставлял эту женщину спать с ним.       Астарион никогда не мог представить, что у него запотеют ладони, но именно сейчас это и произошло.       Марлен не идёт с ним на сексуальный контакт даже на дюйм. Этот взгляд был пустым. Она смотрела на него с пустотой в глазах. Когда она рассказывала про семью, у неё на глазах были слёзы. Мертвы. Хорошо, что мертвы.       Астариона бросает в лёгкую дрожь, он сжимает и разжимает кулаки, стряхивает это напряжение с плеч и натягивает рубашку через голову.       Он не знает, как подойти к ней. Это кажется очень смехотворной ловушкой. Очень смехотворной и идиотской. В её стиле. Ровно как и в её стиле так хорошо манипулировать им, даже не предпринимая для этого никаких действий. Она просто… существует. А он идёт вокруг, как дикое животное, не знающее, с какой стороны подступить. И сам же себя путает.       А может так играет жажда крови. С того момента, когда она дала испить своей крови из ладони прошла, как минимум, целая вечность. Он не может столько терпеть. Две сотни лет — да, но не больше. Он как идиот отказался по доброте душевной от её крови, когда она так изумительно пахла. От неё прёт за версту этими яблоками. От неё тянет сладостью, что сводит зубы и его с ума.       Астарион готов сжимать свои челюсти, пока не сломает зубы к чертям или не раскрошит их в попытке не сорваться. Выходит уж очень и очень плохо. Он не насыщается даже десятью упитанными копытными.       Он хочет её. И он точно не откажется в следующий раз, когда она добродушно предложит свою чудесную худую шею. Говоря про шею, о, он готов петь баллады этой шее. Так соблазнительно быть ещё ни у кого не получалось.       Лисичка побила все рекорды сразу.       И всё же он запутался. Окончательно. Она помогла ему прочесть шрамы на спине, рассказала о своей семье, а он, как идиот, рассказал в ответ. Но он точно может считать за выигрыш то, что она явно зауважала его чуть сильнее после слов, что сама может выбирать рассказывать ей или нет. Маленькая победа, уже залог к успеху.       Астарион раскладывает пергаменты так, чтобы получился полноценный рисунок, ужасается на пару секунд, но после приходит в тихую, непримечательную ярость. Этот ублюдок хлебнёт дерьма. О, он это ему устроит. А если с ним будет главный приз этой лотереи, так ещё и по уши влюблённый в него, что ж, он явно может рассчитывать на джекпот.       Главное, не разрушить план в очередной раз. Искушение велико, но разве эта идиотка стоит хоть дюйма тех страданий, что так хочется причинить Касадору? Нет, разумеется нет. Лисичка хоть и хороша, не личиком или фигурой, так хотя бы характером, но не настолько, чтобы ради неё сворачивать горы.       Стоит немного подождать и она сама потянет к нему свои руки, сама захочет лечь под него в огне собственной страсти. А ему просто стоит… перетерпеть. Как и всегда. Это легко, просто перевести мысли в другое русло. Например, занять голову мечтами о том, как он выпивает дорогие вина из золотых кубков, как он играет с ним, выливая в глотку какой-нибудь шлюхе, пока та только с радостью подсовывает язык.       Да, так даже будет лучше. Лисичка побудет неким наброском.       Астарион задувает свечу затхлым воздухом из лёгких, откладывает пергаменты в сторону. Завтра он перерисует это на один пергамент и будет копаться в книгах в поисках похожего языка. Библиотека не многообещающая, но наверняка найдётся хоть что-то отдалённо похожее.