Behind seven seals

«And I've made stairways Such scenes for things that I regret Oh, those days in the sun They bring a tear to my eye» Interpol — «Rest my Chemistry»

Третьи похороны за полгода. Внутри все метало и выло от отчаянья и боли. На первых похоронах рядом с Энни стояли Джером и отец. На вторых — только Мюррей. Теперь Энни, едва ли держа свою спину прямо, смотрела практически немигающим и потухшим взглядом, как гроб ее отца медленно опускали в вырытую в промерзшей осенней земле яму ко всей семье. Гавейн в очередной раз взглянул на нее: она не плакала, глаза сухие. И не говорила. Вообще ничего. Она не здоровалась с пришедшими проститься: самый максимум, на который была способна, это кивнуть. Организацию похорон вновь взяли на себя Гавейн с Розалиндой и чуть позже к ним присоединились Руфус с Викторией. Последние, вместе еще и Бобби, сейчас занимались как раз прибывавшими людьми. Роуз большую часть времени находилась с Энни, пытаясь как-то поддержать подругу. Гавейн — хотел быть полезным, но быть полезным на похоронах звучит болезненно поздно. Поэтому стоял неподалеку от двух близких женщин и кидал на них растерянные взгляды. Только лишь растерянные? Нет, конечно, но он не осмеливался распутать этот клубок собственных чувств и эмоций. «Мы делили апельсин, много нас, а он один, — почему-то всплыла в памяти совершенно некстати детская считалочка. И он, мотнув головой, лишь выдохнул через сдавливающую грузом всех утрат боль. — Вот только от всего апельсина осталась одна Энни», — он сглотнул, вновь взглянув на нее. Смотреть на семейный могильный камень Кесслеров — рвало воющую душу. Миссис Кесслер, Джоди, покинула этот мир еще пятнадцать лет назад после продолжительной болезни. Это был большой удар для всей семьи, хотя надежды на выздоровление не было, а Мюррей с ее кончиной очень сильно сдал, постарел мигом лет на двадцать. Мари и Оуэна не стало четыре месяца назад. Джерри — спустя пятьдесят три дня. И вот, еще буквально несколько месяцев, и Мюррей не проснулся. Он ничего не принял, ничего не сделал с собой, его никто не тронул. Просто не проснулся одним утром: целители констатировали остановку сердца. И теперь он тоже лежит в земле. В вечном, беспробудном сне рядом с почти всей семьей. Гавейн вновь посмотрел на Энни, скосив на нее, стоящую сейчас рядом, взгляд. «Мерлин, пожалуйста, не наложи на себя руки». Священник своим лающим на осеннем холоде голосом зачитывал прощальную речь. «Не присоединяйся к ним». Старый друг Мюррея, еще, кажется, со школы прощался с ним от лица всех присутствующих. «Подожди лет пятьдесят, не меньше». Палочки пришедших проститься одни за одной поднимались к небу с зажженным Люмосом на кончике. «Я тебя умоляю, держись», — он только сжал ее холодные пальцы. Энни, кажется, даже не заметила. Стоило всем присутствующим опустить палочки после традиционного почтения памяти об усопшем, как Энни сипло шепнула первый и последний раз за все похороны: «Простите», и быстрым шагом двинулась с территории кладбища. Розалинда мгновенно пошла за ней, и через минуту-две они трансгрессировали. Еще утром они с Гавейном договорились, что жена после похорон отправится с Энни, а он вернется домой, где за Кат присматривал Аластор. Приводить ребенка на кладбище они не хотели. Ал же без вопросов согласился посидеть со своей крестницей, сказав, что лично ему делать на похоронах нечего, а за ребенком в любом случае нужен присмотр на такой промежуток времени. Энни, скорей всего, его отсутствия даже не заметила, а если и заметила, то ее мысли явно не были заняты обидой и какими-то обвинениями в адрес Муди. — Ну как? — Сам знаешь как, — устало и тихо отозвался Гавейн, присаживаясь на пол к дочери, что сейчас была занята чаепитием с игрушками. Ослабил узел галстука, что сдавливал горло все время процессии. Через пару секунд он и вовсе снял его, отбросив на диван, а после за ним улетел и пиджак. — Она вообще не разговаривает, — добавил он. — Это неудивительно, — выдохнул Аластор и отпил из своей игрушечной кружечки, что в его руках казалась еще миниатюрней. — Роуз же с ней? Робардс мрачно угукнул. — Я бы на вашем месте ее ближайшее время не оставлял в одиночестве надолго. Моя компания вряд ли будет полезной. Но если надо — только скажите. Гавейн перевел взгляд на друга. Хотелось рыкнуть на его очевидное замечание, но это Аластор: у него не было идеи задеть или ткнуть, он лишь говорил то, что считал нужным сказать. Да и, наверное, это был такой способ проявить соучастие. — Мы и не собирались. Роуз как раз будет пытаться ее уговорить к нам переехать на время. Пока она не придет в себя. — Надеюсь, она быстро согласится. Я бы, конечно, предложил свою кандидатуру, но ты сам видел мой дом, — Муди хмыкнул. — Да и мне кажется, она меня побаивается. — Кто тебя боится? — Кат мгновенно посмотрела на своего крестного, удивленно вскинув брови. — Дядя Ал любит преувеличивать, — Гавейн тут же погладил дочь по волосам, выдавливая улыбку. Муди сдавленно засмеялся, кивая. Катрина же с ярким подозрением посмотрела сначала на папу, а после вновь на крестного. — Вы оба очень грустные, — констатировала она в итоге. — Мы просто взрослые, — попытался отшутиться Муди, криво улыбнувшись, и сделал новый глоток. — Все взрослые грустные? — Бывает время от времени. Но у нас есть ты, так что все обязательно будет хорошо, — Гавейн усадил дочь к себе на колени. — Если ты не грустишь, то и мы тоже скоро перестанем, — и чмокнул ее в кончик носа. — Ладно, чем вы тут занимались, пока нас с мамой не было? — Дядя Ал учил меня шахматам, но мне надоело. Скучно, — Кат картинно-натужно вздохнула, подняв глаза к потолку в сторону своей комнаты. — Я просто объяснял тебе правила, — Муди тепло улыбнулся. — Ску-у-учно, — прогундела она, и Гавейн с Аластором тихо засмеялись. — А когда мама вернется? — Не знаю. Она пока с тетей Энни, у нее… тяжелый период, — объяснил Гавейн, стараясь не выдавать еще больших эмоций. Его грустной рожи и так хватало. — Это из-за дяди Джерома? — серые глаза дочери с беспокойством смотрели в его. — Да, но… Ее папа умер несколько дней назад. — Тоже? «Тоже? Черт возьми, Кат», — но он лишь вздохнул. — К сожалению. Ей сейчас очень грустно и больно, поэтому твоя мама с ней. Возможно, тетя Энни переедет к нам на какое-то время. Ты же не против? — Нет, конечно. Ей же будет со мной лучше? Я ее развеселю! — С тобой рядом — обязательно, — Гавейн кое-как улыбнулся дочери и перевел взгляд на Аластора, который в туманной печали тоже выдавил какое-то подобие улыбки. — Так, обезьянка, давай ты чуть поиграешь у себя в комнате? Нам с дядей Алом надо поговорить по работе, — и с этими словами он поднялся на ноги и подхватил дочь, которая тут же вцепилась в его шею. — Ты обещал сводить меня в кафе за мороженым. — Уже холодно для мороженого, — Гавейн затормозил с ней у самой лестницы, пропуская левитируемые игрушки с пола вперед. — Ты обещал. — О Мерлин, хорошо-хорошо, сходим примерно через час тогда, — он усмехнулся. — Только давай ты в этот раз не будешь заказывать себе огромную порцию? — Тебе жалко, что ли? — дочь картинно насупилась, сложив руки на груди. — Мне не жалко, но доедать за тобой я иногда устаю, знаешь ли. Заказывай, пожалуйста, столько, сколько ты съешь. — Ну, оно такое вкусное!.. — она всплеснула руками, с обидой смотря на него. — Заказывай-заказывай, я доем! — крикнул им Аластор, на что Катрина тут же залилась довольным смехом и поерзала в руках отца. Гавейн только закатил глаза. Уложив поздно вечером Катрину спать, Гавейн все же появился на территории дома Кесслеров. Когда-то это место дарило столько радости, что сейчас внутри что-то сжималось от горечи. Когда-то было счастливо, тепло и весело, а сейчас — сплошная скорбь, витавшая в каждом атоме. Стукнув в дверь, он прошел в дом. Темнота лишь разбавлялась слабым светом ночника из комнаты Энни, но голосов не было. И он, осторожно и тихо ступая, заглянул внутрь: Розалинда сидела на постели подруги, пока та, видимо, спала на ее плече. — Не согласилась? — шепотом спросил он жену, и та отрицательно мотнула головой. — Иди домой тогда, я тут на ночь останусь, с утра попробую. Розалинда, подумав пару секунд, все-таки осторожно поднялась и укрыла подругу одеялом. — Как Кат? — спросила она уже у входной двери. — В порядке, не беспокойся. Спит уже, — он поцеловал ее в щеку, приобнимая. — Но она раскрутила меня на два шарика мороженого, так что… Жена лишь вздохнула, кинув на него немного недовольный взгляд и накидывая на себя мантию. — Просто завтра без сладкого обойдется, — он выдавил улыбку. — Я надеюсь, что она хоть после ужина поела его. — После-после, честное аврорское. Да и часть слупил Аластор. Розалинда прижалась к нему, обнимая за шею и плечи, и уткнулась носом в висок. — Надеюсь, у тебя получится найти слова, потому что у меня… — она тяжело вздохнула. — У меня толком не нашлось. — Я постараюсь, но у тебя это лучше получается. — Сомневаюсь. У тебя больше опыта в таком виде разговоров. И с такой стороны, — она, отклонившись, посмотрела ему в глаза. — Особенно с такой стороны, Гави. — Я говорил то, что чувствовал. — Вот и сейчас скажи так же, — она криво улыбнулась через боль и тоску. — Я уверена, что это сработает. Со мной сработало. Ты всегда находил слова, правильные слова. У меня очень умный и чуткий барсучок, мне безумно с тобой повезло. Он лишь вжался щекой ей в плечо, крепче обнимая. — Я рад, что нашел подходящие слова. И что ты теперь моя змейка и пантерка и… кто угодно моя. И что у нас есть Катрина, — он еще сильнее сжал ее в руках, чуть покачивая от умиротворения, что распространялось по душе. Оно давало чуть больше пространства для дыхания, для жизни. — Люблю вас обеих и по отдельности. Очень люблю. — И мы тебя очень любим, дорогой. Проводив ее до конца территории дома и дождавшись трансгрессии, Гавейн вернулся в внутрь. Короткий взгляд в гостиную, и он как будто услышал смех еще маленькой Энни. Как будто видел всех Кесслеров здесь: Джоди, которая разгадывала кроссворд на диване, пока обед готовился на кухне с помощью чар. Мюррея, который занимался бумагами по бизнесу или изучал очередной фолиант по оберегам и чарам. Энни, которая играла рядом с матерью. Джерома, который уговаривал отца дать ему или даже им с Гавейном заняться чем-то «реальным», а не этими тренировочными задачками по зачарованию. Он буквально видел их призрачные силуэты, слышал их голоса и даже чувствовал запах, который сейчас хоть и отчасти витал в воздухе, но практически неуловимо. Душу скручивало, выворачивало наизнанку, она кричала и выла от всего внутри, от этого ужаса скорби. Горло и грудную клетку сжимало на каждую попытку вдохнуть и на каждый удар сердца. Гавейн, задержавшись всего на мгновение у двери в детскую комнату Джерома, все же решил не заглядывать. Очередной силуэт он видеть не хотел. И пройдя в комнату к спящей и, главное, настоящей Энни, осторожно сел рядом. Как ее уговорить переехать? Она потеряла все. Она потеряла всех. Она даже потеряла свою надежду на ребенка от Корво. Чем уговорить и ее остаться здесь, в этом мире? Какими словами убедить, что смысл для жизни все еще есть? Какой смысл еще придумать, когда ничего и никого не осталось? — Зачем, Гави? — уныло, с полным отчаяньем спросила Энни на утро. — Я не буду ничего делать, как… — она вздохнула, — как Джерри. Или как Роуз когда-то попыталась. У меня просто не хватит смелости на это, но… — и покачала головой, так и не закончив. — Они не вернутся, но может… что-нибудь станет хорошо. — Что именно? — Шторм посмотрела на него, но взгляд был горестно пустым. — Дай себе время. Когда-нибудь боль утихнет: с ней станет возможно жить. — Я хочу к Корво, — пробормотала она и через секунду обхватила себя за ребра, переместив взгляд на чашку с чаем, который заварил ей Гавейн. — Я хочу увидеть его… Джерри, маму с папой. Всех увидеть. — Я понимаю тебя. Энни кисло, совершенно ненатурально улыбнулась. И все-таки сделала первый глоток из чашки. — Береги Роуз с Кат, — вдруг произнесла она через несколько тихих минут, посмотрев в упор на него. — Я и тебя хочу сберечь. — Зачем? — Затем, что ты мне как сестра. Хоть у меня ни сестер, ни братьев никогда не было, но я ощущаю тебя таковой. И поэтому очень хочу тебе помочь хоть как-то. — Как? — Как-нибудь, — Гавейн пожал плечами. — Понятия не имею, что в данный момент я могу сделать для тебя, как помочь унять эту боль, но очень хочу. И мы с Роуз были бы счастливы, если бы ты переехала к нам. — У меня есть дом, — она вяло махнула рукой. Он обвел кухню взглядом и, вздохнув, все-таки ответил: — Я не думаю, что здесь тебе станет легче. Ни здесь, ни в вашем с Корво доме. Оба места сейчас — прямое напоминание о том, что произошло. Это как если бы я пытался унять боль Роуз в доме Лестрейнджа. Или в ее родном доме, хоть матери там и нет. Да и в одиночку это прожи… — Гави, я не хочу вас напрягать, — отозвалась она, не дослушав до конца. — Какое же это напряжение? — он выдавил улыбку. — Когда родному человеку больно — мне всегда хочется хотя бы попытаться унять ее. Потому что рядом с родными людьми становится легче. Немного легче просто от одного их присутствия. А ты, повторюсь, родной для меня человек. Для меня, для Роуз, для Кат. Ты же ее крестная, и она безумно радуется, когда видит что тебя, что Ала, — на лице Энни промелькнула теплая улыбка одними кончиками, и он продолжил: — Мне кажется, она любит время вместе с вами больше, чем с родными родителями. — Просто мы ее балуем, — она усмехнулась, посмотрев на него исподлобья. — Побалуй ее. — Решил заманить меня к вам Катриной? — в ее голосе не прослеживалось никакой обиды, недовольства и еще чего-то негативного. Он был ровным, спокойным, даже словно выжидающим. — Я не заманиваю, дорогая, — Гавейн развел руками. — Пытаюсь убедить согласиться на приглашение, которое, хочу заметить, исходит только лишь из добрых побуждений. Она окинула его оценивающим взглядом. — Знаешь, я никогда не понимала, почему ты пошел в авроры. Ты слишком добрый и мягкий для такой работы, она погубит тебя. — Думаю, это семейное, — он усмехнулся. — В семью Робардсов на генетическом уровне вшилось желание защищать. — И все-таки, я боюсь, что эта работа погубит тебя. Она погубит то, что есть в твоей светлой душе. — У меня есть Роуз и Кат. Они якорь, который не дает моей душе провалиться во мрак. И я бы хотел, чтобы тоже присоединилась к ним. — Предлагаешь мне не наложить на себя руки, чтобы не дать твоей душе погрузиться во мрак? — она изогнула бровь. — Ты же сама сказала, что не собираешься делать этого, — заметил он, склонив голову, и Энни тут же отвела взгляд, как будто стыдливо. — Мы все хотим помочь тебе и твоей душе выбраться из этого мрака. Я верю, что если ты переедешь к нам, то со временем эта тьма начнет рассеиваться. Если ты хочешь от этого избавиться — от мрака, от боли — то, пожалуйста, дай нам возможность помочь тебе. Шторм вдруг коротко рассмеялась, и Гавейн удивленно поднял брови. — Ты заговорил моими словами. — В каком смысле? — Что-то похожее я говорила Роуз после ее, — она тяжело вздохнула, — попытки суицида. — И как видишь, ей стало легче, — Гавейн слегка улыбнулся. — У нее был ты. — У нее был я. И была ты, — он указал на нее ладонью. — Ты тоже была. Если помнишь, мы постоянно сменялись, пока мы с Роуз жили в Лидсе. Да и после переезда ты очень часто заходила. Ты, Энни, именно ты была вторым человеком и не менее важным. Именно ты помогла мне. Именно ты помогла донести до нее мысль, что в дальнейшей жизни есть смысл. Ты помогла ей. — Еще были Хэмильтон, Джерри, Мари и… — ее голос дрогнул, — куча других людей. — Рэд заходил сильно реже. Джерри и Мари — откровенно редко. Я не обвиняю их, просто… Это факт: они заходили реже, но, конечно же, вносили свою посильную лепту. Был я и была ты. Прошу, не преуменьшай свой вклад. Он огромен, он необъятен. Я никогда не смогу отплатить тебе за него. — Не нужно, — она поежилась, вновь отведя взгляд. — Я хотела ей помочь хоть чем-то. — И она сейчас тоже очень хочет помочь тебе. Не вернуть долг, а потому что… Потому что это ты. Мы хотим, Энн. И мы верим, что удастся. — Я не верю. — Мы верим, — повторился он и продолжил, когда Шторм никак не отреагировала: — Давай, попробуем начать хотя бы с этого? С чего-то нужно начинать. — В том-то и дело, что я не вижу смысла начинать. — Роуз тоже не видела. А он был. — Потому что ты был ее смыслом! — ее голос чуть взвизгнул, но в следующее мгновение осип. — А у меня нет Корво. Его отняли у меня, и он не вернется. Оттуда не возвращаются. Гавейн потер лоб, прикрывая глаза. Чем бить этот аргумент, он не имел понятия. Говорить ей, что она может кого-нибудь встретить — это дико. Это оскорбит, разозлит и полностью оттолкнет ее. А что еще сказать, он не знал. Какой еще предлог найти? Да даже выдумать. — Вспомни себя, — продолжила она ровным голосом, — когда Роуз ушла. Что ты хотел? — Забыться или сдохнуть, — хрипнул он. И все-таки открыл глаза, посмотрев на нее. — И именно поэтому я говорю, что понимаю тебя. В каком-то смысле, но понимаю. — И ты ожил только, когда она вернулась. А Корво уже не вернется. Никто из них не вернется. Все, что он мог, это медленно закивать. — Мне жаль, Энн. Очень, невероятно жаль. — Я знаю, иначе бы тебя здесь не было. Никто бы из вас не пришел и уж точно не стал бы уговаривать. Справились бы, как дела, и ушли. Они посидели в тишине какое-то время, и Гавейн все-таки глухо произнес: — Я обещал Джерому, что присмотрю за тобой. Он попросил присмотреть за тобой и папой. С Мюрреем я, к сожалению, провалился, но… — Ты бы никак ему не помог, — она перебила его, мотнув головой. — Его сердце просто не выдержало. Не понимаю, почему мое до сих пор выдерживает. — Я хочу помочь тебе. Пожалуйста, я не хочу прощаться с тобой. Я не хочу поднимать за тебя палочку, я не хочу организовывать еще и твои похороны. Я не хочу быть гонцом для Роуз, что тебя больше нет. Я не хочу объяснять Кат, почему она больше никогда тебя не увидит. Пожалуйста, я… Прош… Нет, я умоляю тебя, переедь к нам. — Я уволилась. — Да Мерлин, Энн! — он шумно выдохнул, шлепнув себя по коленям. — Забудь, не думай об этом, прошу. Не думай про деньги сейчас, не думай, что стеснишь нас. Не думай, что твое печальное или заплаканное лицо как-то будет напрягать нас. Мы прекрасно понимаем, что оправиться хоть как-то от такого ужаса займет время. Мы не будем тебя ни в чем упрекать, клянусь. Просто хотим помочь. — Гави, это слишком много. — Энни, это самый минимум, который я хочу сделать для тебя. Дай мне возможность, пока я на коленях не начал тебя умолять. Потому что еще минут пять этого разговора, и я встану на них. Она то ли хмыкнула, то ли усмехнулась, посмотрев в сторону. И в итоге задала совершенно глупый вопрос: — Ты уверен? — Мерлин, да! — он аж всплеснул руками. — Пожалуйста, я уверен на миллиард процентов. Энни тяжело вздохнула, осматривая отчий дом, и следом поднялась из-за стола: — Дай мне время тогда собраться. Гавейн еле сдержался, чтобы не подпрыгнуть вместе со стулом. Вместо этого только отправил чары Розалинде: «Она согласилась, скоро будем». Распределение дежурств раньше ему казалось чем-то простым. Вот, есть люди, их рабочие часы и перечень, куда нужно отправить их — возьми да расставь их так, чтобы было время еще отоспаться и отдохнуть полноценно день-два раз в неделю. На деле же это оказалось, как играть в покер с двумя-тремя картами вместо пятерых да еще и без старших. И самое лучше, что он мог положить на стол — сет из девяток. Едва ли выигрышная ситуация изначально, когда у противника есть полный картбланш: и пять карт в руках, и пользование полной колодой. А еще он сидел спиной к зеркалу, поэтому они видели все его карты. Повезет раз в десять партий, дай Мерлин. Его отвлек подошедший Солт к столу: — Гави, у меня есть просьба, — начал подчиненный, и Робардс напрягся, уже предполагая его следующие слова. — Мне очень нужен отпуск на начало следующей недели. Хотя бы три дня, вместе со вторником и средой. — Крис, ты уже брал отпуск в прошлом месяце. И их нужно заранее обговаривать, а не когда он уже на носу — мы не просто так на две недели расписываем дежурства. — Знаю прекрасно, но у меня ситуация. Гавейн натужно вздохнул. — У нас у всех «ситуация». Кем мне тебя заменить прикажешь? Всего два старших аврора плюс я. Мы с Лиамом тоже хотим хоть иногда голову на подушку положить дольше, чем на два часа. Солт молча заминал пальцы обеих рук. — Я попробую организовать, но до конца года никаких больше отпусков тебе. Это точно и вообще никак не обсуждается. — Даже в Рождество?.. — Если бы преступники работали с восьми до пяти по будням, а в выходные с праздниками отдыхали, все было намного легче. — Гави, у меня мама больна тяжело. Я нашел профильного целителя в Индии, но одна она туда не сможет добраться, практически не ходит. А самые дешевые билеты на порталы только в эти даты. — Я знаю. И именно поэтому постараюсь наскрести эти три дня тебе, — Кристофер аж просиял, но Гавейн все-таки добавил: — Но не обещаю ничего. Молись, чтобы никто не вылетел на больничный и, уж не дай Мерлин, не погиб. — Спасибо в любом случае. И извини, я… Я понимаю, что момент неподходящий. Если надо будет, я отработаю эти три дня по возвращении. — Иди уже работай, момент ты неподходящий, — Гавейн махнул рукой. И вновь посмотрел в едва начатый график дежурств: ну, шикарно, еще как-то впихнуть эти три дня ему. Моргана, откуда взять побольше людей? Он поднял взгляд на полупустые рабочие столы своего отдела: после Рождества станет полегче, если вдруг все стажеры не провалятся. Хотя по опыту последних лет, на такой исход была маленькая надежда. Из всего прошлого стажерского перечня смогли пройти только двое, и один из них был его Уинчестер. Предыдущие годы тенденция была та же — пара человек из десятка-двух максимум. Он перевел глаза на календарик: до Рождества еще два месяца. — Сука, когда это, блядь, закончится?.. — пробормотал он себе под нос. Рождество было странным. Наверное, даже самым странным в его жизни. У него была всего три примера, каким оно могло быть: сидеть в одиночестве у себя в комнате или за скупым столом с отцом в детстве, совершенно не ощущая праздника. А второй и третий варианты были сильно ближе по духу Рождества: с Кесслерами и, после того, как Розалинда вновь появилась в его жизни, уже с ней и теперь Катриной. Праздник семьдесят восьмого года был словно обманкой: вот Розалинда напротив него, вот Катрина выколупывает картошку и рыбу из-под горки овощей так, чтобы родители этого не замечали, вот Энни, которая едва ли что-то ест. Она больше пила вино, смотря сквозь. — Кат, пожалуйста, ешь всю еду, — шепнула ей Розалинда. Дочь перевела недовольный взгляд на нее, потом на него, но Гавейн лишь состроил рожицу, намекая, что маму лучше слушаться. Катрина уже с мольбой посмотрела на свою крестную, но Энни этого даже, кажется, не заметила. И дочь, поникнув, страдальчески вздохнула и наколола запеченый баклажан. — Потом будет сладкое. Но только, — Розалинда сделала акцент на последнем слове, — если ты поешь и овощи. — Я не люблю овощи. Они мерзкие, — и она скривилась, будто ее тошнит. — Они полезные. Энни в этот момент ожила: посмотрела на Катрину с каким-то сочувствием и погладила по волосам. — Давай я заберу половину этих овощей у тебя? — и не дождавшись одобрения родителей, стала перекладывать их себе. Катрина мгновенно довольно загудела, заерзав на стуле. — Оставь ей хоть чуть-чуть, — тихо попросила Розалинда, наблюдая за тем, как из тарелки дочери пропадало все больше овощей. Шторм замерла с вилкой над остатками моркови и сладкого перца и, сморгнув, уперла запястье в край стола. — Да. Да-да, овощи нужны. Катрина тяжело вздохнула: видимо, надеялась, что эта участь ее все-таки минует окончательно. — Если ты съешь их первыми, то останется еще твоя любимая рыбка, — заметил Гавейн. — А потом будет и торт! — дочь посмотрела на него. — Я всегда так делаю: сначала невкусное, а потом уже вкусное. Так быстрее забудется, что я ел что-то, что мне не нравится. Он вновь посмотрел в свою тарелку: есть едва ли хотелось. На него в отражении смотрел какой-то другой человек. Вроде, внешне все то же самое, что Гавейн видел в зеркале всю жизнь, но что-то не то. Попытался улыбнуться, но вышло настолько неестественно, что он тут же стиснул зубы и сжал губы. Закрыл глаза, рвано выдыхая. «У тебя все под контролем», — напомнил он сам себе в который раз. Это уже стало мантрой или диким в своей никчемности от попыток самоубеждения девизом. Но сердце уже вновь зашлось в бешенном стуке. Не глядя, крутанул ручку холодной воды и опустил голову под струю. Распрямившись, он встретился со своим отражением, каким-то озверевшим и, одновременно, жалким отражением. Внутри все колотило от ненависти и бессилия. Ледяная вода ни черта не помогала. Сжатые в кулаки руки — тоже. Раненная нога ужасно ныла, но так и должно быть. Он этого заслужил целиком и полностью. Колотило все сильнее с каждой секундой. — Гави? — в уборную Мунго заглянул Руфус. Робардс тут же резко повернул голову к другу, и тот заметно напрягся, но все-таки сказал: — Ал пришел в себя. Пойдем, хорош зеркало терроризировать. Пройдя в палату за Скримджером, Гавейн замер в дверях, смотря на постель с Аластором. Друг повернул голову в их сторону: его левый глаз, точнее, пустая глазница сейчас была скрыта за бинтом. — Знаете, чего мне сейчас до смерти хочется? — Муди обратился ко всем в палате. — Нажраться. Вот чтобы прям в полный ноль, ничего не помнить на утро, — и вымученно и каркающе засмеялся. — Зелья умеют прекрасно пьянить. Некоторые, — заметил Роберт, что замер у стены рядом с окном. — Выпустят вас, так исполним это желание, — Руфус постарался придать своему голосу задорности, но едва ли вышло. — Нормальным способом. Робардс молча прошел в середину палаты, поочередно смотря на каждого из раненных коллег, которые, кроме Аластора, сейчас спали. Какого черта его практически не задело? Черт возьми, это он должен был лишиться глаза и быть изгвазданным заклинаниями, как подушка для иголок, а не Ал с ребятами. — Гави, — Руфус щелкнул пальцами, — как нога? — Поболит и перестанет. Не о чем переживать. — Как и у нас, — Муди измотанно полуулыбнулся и посмотрел на Скримджера: — Тебя разве Министр не вызывал? — С ним вся смена сидит. Переживет пару часов, ничего не случится с его задницей, — Руфус усмехнулся. — Задницу эту ему только не забудь подлизнуть, как появишься, — Мёрдок захохотал. — Янки, иди к черту. Вон, в Эдинбург свой. — А вот и пойду, — он оттолкнулся от стены и, замерев у изножья койки Муди, обратился к ним всем: — Пишите хоть. — О-о-о, а ты можешь казаться сносным иногда, — Руфус состроил издевательскую мину. — Тебе там совсем не с кем общаться, что ли? — Есть парочка нормальных, но вас, — Мёрдок обвел взглядом всех друзей, — никто не заменит. Давай, Ал, выздоравливай побыстрей, и мы посидим, как в старые добрые, — и махнув рукой на прощание, скрылся за дверью. Как в старые добрые? В старые добрые были Джером и Корвин. Были Оуэн и Марибет. В старые добрые на Косой можно было заглянуть в лавку Кесслеров и обнаружить там Мари и Мюррея, перекинуться с ними парой слов, что-то обсудить. Да даже, увидь он Кэйтлин, был бы рад. Но нет, развод у Мёрдоков все-таки произошел, Бобби никак не смог исправить ситуацию, и бывшая жена с сыном остались в Америке. Но они хотя бы живы. Они живы и в безопасности, вдалеке от всех ужасов, охвативших Англию. Иногда Гавейн даже подумывал о том, чтобы убедить каким-то образом Розалинду уехать. Взять ей Катрину с Энни и уехать куда-нибудь в безопасное место. Там, где мирно, туда, где не происходят убийства на ежедневной основе. Где можно вдохнуть чистый, спокойный воздух, не пропитанный насквозь смертями и страхом. И если собственное желание видеть жену с дочерью он еще мог засунуть себе куда-нибудь поглубже во имя их безопасности и мирной жизни, то убедить Розалинду было невозможно. «Нет, Гавейн», и все тут. Делай и говори, что угодно, но это было попросту невозможно. Кажется, голову ничто не могло избавить от мыслей. Они вопили, дребезжали и роились как бешенные. Ни Розалинда, ни джин, ни посещение могилы Кесслеров не делали хоть сколько-то лучше. Все чаще с каждым месяцем, даже неделей он заходил на кладбище, а поняв, что ряды могильных камней и завывающий траурный ветер не делает лучше, стал наведываться на старое их с Джеромом место: высокий холм неподалеку от дома детства Джерри и Энни. Отсюда открывался вид на железную дорогу Хогвартс-экспресса. Сейчас она привычно была пуста, Рождество уже давно миновало, а до конца учебного года еще несколько месяцев, март только-только начался. Гавейн отвинтил крышечку у фляги, делая глоток. Тепло от джина расплылось по рту и гортани, даже перетекло остатками в грудную клетку. Нога чуть меньше стала его тревожить. На улице еще было холодно, а на вершине холма на промерзшей земле и подавно, но как-то кутаться в пальто, перевязывать шарф или колдовать согревающие чары не было желания. Но идти домой отчего-то не хотелось. И он просто смотрел вдаль, все сильнее погружаясь в воспоминания былых дней: детства, юности и даже тех нескольких годов, когда еще все было хорошо, все были живы. Он как будто ощущал боком сидящего рядом Джерома, но поворачивал голову, а земля рядом пустовала. Гавейн неожиданно очнулся от жара часов, обнаружив себя спящим на все том же холме. Розалинда спрашивала, где он и почему все никак не вернется домой. Переведя взгляд на расположение стрелок с вопроса, обнаружил, что уже третий час ночи. Черт возьми. Дыхнул на ладонь, принюхался: черт возьми вдвойне. — Ты правда это подписал? — неожиданно вопрос раздался над ухом, и Гавейн увидел, к своему удивлению, Бобби, изучающего какой-то пергамент на краю его стола. — Ты что тут делаешь? — Ты лучше на мой вопрос ответь, — и он передвинул бумажки к его носу. — Это розыгрыш какой-то? Робардс поморгал, когда увидел, во что сложились буквы перед ним. И еще раз для точности. Но нет, буквы все также складывались в то, что это заявление на развод. Скользнув взглядом по строкам, обнаружил, что они точно были для него: заявление на развод от Розалинды. И он его подписал. — Вот уж никогда бы не подумал, что вы решите расстаться. Что у вас случилось? — Понятия не имею, — пробормотал Гавейн и с силой потер висок, вновь и вновь осматривая заявление. Когда? Почему? Грудь сдавило. Когда? Он расстегнул верхнюю пуговицу рубашки. Почему? — Все было нормально, — добавил Гавейн, голос хрипнул, и он закашлялся. Бобби тут же безотрадно усмехнулся: — Я был такого же мнения, — и выдохнул, хлопая его по плечу. — Но может, у тебя получится выяснить причину. Хотя бы чертову причину. — Ты так и не узнал? — он удивленно посмотрел на друга. — Там было что-то про малое количество совместного времени. Но это бред: она-то сидит дома целыми днями, а у меня служба. А дальше крики, что я козлина последняя и ее не ценю, — Мёрдок пожал плечами. Гавейн вновь посмотрел на заявление. Ну что же, Розалинда постоянно говорила ему, что нужно уйти. То ему уйти, то ей, то вообще отпускала в свободное плаванье, чтобы он нашел себе кого-то получше. Но если раньше это были только слова да и зачастую в какие-то тревожные моменты, то сейчас она перешла к прямым действиям. «Раз тебе так хочется, то кто я такой, чтобы держать рядом насильно?» — он с горечью посмотрел на свою подпись, мысленно соглашаясь. Появившись поздно вечером дома, он нашел читающую Розалинду в гостиной. Даже не снимая верхней одежды и не делая шага от двери, он отлевитировал заявление перед ней на столик. — Я подписал. Как ты и хотела, — зубы скрежетнули, когда в груди что-то свело от собственных слов. Розалинда, глянув на него всего на мгновение, посмотрела на бумаги. Точнее, убедилась лишь в том, что там стоит его подпись. И вновь повернула к нему голову: — Как я хотела? — она возмущенно вздернула брови. — А кто еще? Твое заявление, почерк я узнаю. Да и ты не удивлена этим бумагам, так что на чей-то больной розыгрыш не похоже. — Ладно, — и отвернулась. «Ладно?!» — до сих пор не появлявшиеся возмущение, обида и злость мгновенно взметнулись в голове. Но кое-как поборов желание выплеснуть на нее их, он сказал: — Я все еще люблю тебя. Я не хочу развода, не хочу уходить. — Гавейн, любовь — это не только слова. Хотя я и слов-то от тебя никаких не слышу, — и дернула плечом. — Ну, раз моих слов и действий не хватает, то… Пусть будет так. Дай только вещи собрать, — и быстро поднялся наверх. Он ожидал, что она придет, что она хоть что-то еще скажет, но нет. Все короткое время его сборов он не слышал никаких звуков с первого этажа. Заглянув в детскую и обнаружив Катрину уже привычно спящей, лишь постоял рядом с ее кроватью несколько минут, одновременно любуясь и ожидая появление жены. И поцеловав дочь в лоб, спустился вниз. — Я могу хотя бы… Хотя бы забирать к себе Кат, когда у меня выходной? Думаю, ты вряд ли захочешь видеть меня тут. — Ты же ее отец, она тебя любит. И у тебя этих выходных все равно один-два в месяц, дай Мерлин, насчитается, — ответила она, не отвлекаясь от книги. — Роуз, я… — Иди, — перебила она. — Иди, ты уже собрался. Очень быстро собрался, как будто был готов. «Моргана, что за бред?!» — Я не был готов. Мне просто много не нужно. — Как знаешь. Он открыл дверь, неожиданно почувствовав, что хочет еще раз напомнить ей, что любит, но, посчитав это сейчас ненужным, даже бесполезным, молча вышел. Его квартира встретила толстенным слоем пыли на всех поверхностях и привычным запустением. Отставив чемодан к шкафу, Гавейн осторожно опустился на табурет у столика, осматриваясь в темноте. Достал из нагрудного кармана пачку сигарет, отложив ее на стол, следом фляжку и сделал большой глоток. Горло привычно обожгло, и он поспешил закурить. Сидя с зажженной сигаретой в зубах, его взгляд уставился на постель. Он как будто видел на ней сидящую Розалинду еще в свой первый вечер появления здесь. Запуганную до смерти, трясущуюся, молчаливую и дерганную. Вокруг одни призраки былой жизни, и ему то ли хочется выть, то ли накинуть себе петлю на шею да затянуть покрепче. Вместо этого он влил в себя остатки джина, заставляя делать все новые глотки, пока фляжка не иссякла. Он не хотел думать, от чего его желудок сейчас сводит и скручивает в узел: от алкоголя или от ощущения тотального одиночества со всех сторон. Кажется, именно сейчас он понял отца, когда тот потерял добрую часть своих друзей на войне, а чуть позже скончалась жена. Маленький Гавейн иногда видел, как тот заливался на кухне в ночи. Он пил редко и от него никогда не пахло алкоголем, но порой Гавейн наблюдал такую картину через приоткрытую дверь, поднявшись с постели ночью за стаканом воды или в туалет. Вокруг одни призраки, а воспоминания о прошлом заполняли его голову все плотнее. «И меня теперь тоже никто не ждет, Джерри. И меня», — он огляделся с ярким привкусом отчаянья на языке, даже не чувствуя джина. Надо сходить еще за бухлом. А если кто-то учует запах алкоголя от него завтра на работе, то было откровенно и полностью наплевать. Пусть хоть увольняют. — И что это… Это все? — немного удивленно спросил Руфус. — Нет, блядь, конечно же. Я вечером заявлюсь домой, подвергну ее Империусу, и все будет снова идеально, — саркастично-едко отозвался Гавейн на тупой вопрос, сидя за столом в кафетерии пару дней спустя. — Даже лучше. На все будет соглашаться, ни единого упрека и скандала не будет больше никогда, пока не сдохну. Аластор нервно взглянул на него, отвлекшись от обеда. Его пустая глазница, скрытая теперь черной повязкой, как будто превратилась в потерянный глаз и тоже осуждала за озвученные слова о применении непростительного. Хоть аврорам уже давно разрешили использовать их, Аластор придерживался мнения, что это самая крайняя мера, которую в большинстве случаев можно избежать. Калечащих заклинаний, с помощью которых можно убить — предостаточно, чтобы не проклинать собственную душу темной магией. Крови на руках и так предостаточно, они в ней уже практически купаются. — Не собираюсь я этого делать. Все. Кончено окончательно и бесповоротно. Финита ля комедия, — Гавейн хрипнул, мотнув головой. — Собрал свои манатки и вернулся в Лидс. С четверга на пятницу возьму к себе Кат, — и вздохнув, добавил: — В это идеальное место для ребенка. — Ну, можете зайти к нам днем, — предложил Руфус с некой опаской в голосе. — Викки точно будет. Даже на ночь остаться можете, думаю. — Спасибо, но я что-нибудь придумаю. Не буду же я к вам каждый раз с ней бегать, — он обреченно смотрел в тарелку со своей едой, едва ли тронутой. Вообще ни в какое сравнение не шло с готовкой Розалинды. И от этой мысли тут же скрутило все внутри. — Сходим с ней… Не знаю, в зоопарк. — Ты пробовал с ней поговорить? — спросил Аластор. — Когда? Когда она на работе? У нас общие отсыпные сейчас не совпадают и ее планов я не знаю, чтобы их спланировать. Да и это табу у нас: выяснять отношения на работе, — вздохнув, Гавейн поправил себя: — Было табу. Руфус повозил вилкой в тарелке с кислой рожей. — И я не знаю, о чем говорить. Она постоянно, все совместные годы пыталась меня убедить уйти. А тут вообще прислала бумаги. Прислала, а не пришла лично, чтобы обсудить. Она явно не хотела никакого диалога. — Зачем тогда нужно было за тебя замуж выходить? — Скримджер посмотрел под потолок, хотя ни его тон, ни его выражение лица не говорило о каком-то недовольстве. Скорее, сочувствии. — Понятия не имею. Возможно… Не знаю, — Гавейн закрыл лицо ладонями, потирая с силой виски большими пальцами. — Скорей всего, просто разлюбила. Она даже смотреть на меня не хотела, когда я пришел с подписанным заявлением. — Зачем ты вообще его подписал? — Муди поморщился. — Пришел бы так, без своей подписи поговорить. Или вообще без бумаг. — Не знаю я, Ал. У меня нет ответов на ваши вопросы. Вот вообще нет. У меня даже на свои нет. — Поговори хотя бы с Энни. Она ж с ва… с ней живет, — Руфус поджал губы. — Если кто и может дать тебе хотя бы часть ответов, то это она. Гавейн закусил щеку в раздумьях: об этом варианте даже не вспомнил, а он, кажется, подходит. И натужно вздохнув, проговорил: — Да, спасибо. Надеюсь, у нее будут моральные силы еще и на это. Но зайдя домой, в свой теперь уже бывший дом, этим вечером и в последующие дни перед или после смен, он обнаруживал его либо без человеческого присутствия, либо видел в окнах Розалинду, возящуюся с Катриной или в сборах на работу. А о чем говорить, он не знал. Кажется, нет никаких слов, кроме мольб о том, чтобы попроситься обратно, как побитый пес. Нужно ли это делать? Каждый раз Гавейн решал, что не стоит. Если раньше, когда Розалинда отказала ему в предложении выйти за него еще десять лет назад, он думал, что у него настали темные времена, то сейчас понимал, насколько ошибался. Если он считал, что хуже смерти Кесслеров и, в особенности, Джерома ничего не может быть, то это казалось небывалым, невероятным заблуждением. Он все-таки предпринимал жалкие попытки заговорить с Розалиндой лишь, когда то и дело забирал Катрину к себе, но та делала вид, что не слышит его вопросов. А действовать как-то активнее, когда дочь крутится около, он не хотел: если мама с папой расстались, то их выяснения отношений не нужно ей лишний раз слышать и быть прямым свидетелем. Судя по тому, как вела себя Кат, Розалинда с Энни не настраивали ее против него, и слава Мерлину. Потерять еще и Катрину он боялся больше всего. — Тут ску-у-учно, — пожаловалась она, сидя за столиком и меланхолично раскрашивая листочек цветными карандашами. — Давай поедим и после сходим за мороженым? — он повернулся от кухни и взглянул на листочек: видимо, она рисовала их дом на острове. Вот, само строение, рядом мамина теплица и в стороне беседка в окружении камней. — Не хочу мороженое, — дочь вздохнула, посмотрев в окно. — А что хочешь? — Домой, — и она вновь принялась раскрашивать беседку. — Солнышко, маме с тетей Энни нужно немного отдыхать тоже, — он присел на второй табурет, кинув взгляд на сковороду, где жарилась картошка. Вновь посмотрел на Катрину, чувствуя себя настолько виноватым перед ней за все, что он еле удерживал в себе вой, и лишь погладил ее по волосам. — И я хочу с тобой время тоже проводить. — С тобой скучно. Раньше было весело, а сейчас нет. Хочу к маме. Гавейн взглянул на часы: еще четыре часа до конца ее смены. И чертыхнувшись про себя, предложил: — Если хочешь, я отведу тебя к ней на работу. Но мне придется уйти в таком случае. — Почему ты живешь здесь? Почему ты ушел? — ее печальные, полные обиды глаза смотрели прямо в его, заставляя съеживаться внутри. — Мы с мамой… поругались. Сильно. — Мама всегда меня прощает, если я извинюсь, — она с непониманием продолжала смотреть на него. Почему папа не может сделать то же самое? Это ведь легко. «Все сложно», — хотелось ответить ей, но для нее все видится очевидно простым. Возьми, Гавейн, извинись и дело с концом. Катрина, тоскливо посмотрев на свой рисунок, вздохнула: — Я хочу к маме. — Хорошо, солнышко. Поедим сейчас быстро, и я отведу тебя к ней, — он с тяжестью в груди поднялся. И чмокнув ее в макушку, сипнул: — Извини меня. Видеть Катрину — резало по сердцу без ножа. Она была настолько похожа на маму даже в свои три года, что сейчас это казалось не везением или наградой, а чистым проклятьем. Но видеть саму Розалинду, которую он потерял второй раз — было еще больнее. Он не просто потерял ее, он провалился полностью и бесповоротно. Она была его, всецело его, она доверилась ему во всех смыслах, а теперь не то что не хотела говорить с ним, а даже видеть. И не было никакой матери или еще кого-то, которые влияли бы на ее решение сейчас. Едва найдя жену, бывшую жену, на первом этаже в целительской, он встретился с ледяным недовольством и гневом в ее глазах. Они словно кричали на него: «Ты даже с ребенком не можешь посидеть! Какой из тебя отец?! Ты — позорище и как муж и как отец!» Но вслух она ничего не сказала. Вообще. Лишь поинтересовалась у дочери, не нужно ли ей что-то, и вручила приманенную детскую книжку со своего стола, уводя к диванчику. Ни: «Привет, Гавейн», ни слов на прощание. Дойдя до стойки с привет-ведьмой, он скользнул взглядом по дежурствам целителей, зацепившись за знакомую фамилию. Она все еще Робардс. «Ей просто больше ничью не предложили пока что, идиот». Он молча, едва ли смотря себя под ноги, доплелся до камина. Жить не хотелось. Хотелось — нажраться, забыться и удавиться. Но ни на один из вариантов он не мог согласиться: у него еще осталась Катрина. Даже если Розалинда настроит ее против, то он хотел хотя бы быть простым свидетелем, как она растет. Да и от финансовой помощи бывшая жена пока что не отказалась. — Не знаю, будет ли это тебе теперь интересно, — начал Аластор, подойдя к его столу, — но тут прошла информация, что Лестрейнджи стали мелькать на улицах. — Ты-то откуда это услышал? — Гавейн удивленно посмотрел на друга. — Ты ж теперь своим мини-отделом с магглами занимаешься. Или это ваша компашка подпольная разнюхала? Муди-младший уже несколько лет лоббировал за открытие такого отдела, но только полгода назад ему с отцом удалось выбить средства на свою задумку. Как Аластор считал и что разделяли и его отец, и Ридус, и Гавейн с еще некоторыми аврорами, все преступления с вовлечением магглов стоило рассматривать кому-то, кто понимал в них, их жизни и всей специфике достаточно и на постоянной основе. А таких дел, стоило Аластору копнуть и собрать статистику, оказалось неприятно большое количество. — Меня глаза лишили, а не слуха. И одного, к тому же, читать еще могу. Но с источником ты угадал, — Муди приподнял край рта в усмешке. — Ладно, что там? Интересует очень даже. «Несмотря на то, что ты ушла», — мелькнуло в мыслях с горечью. Но отомстить и, главное, сделать ее жизнь в разы безопаснее все еще хотелось. Может, если Розалинда узнает, что Гавейн убил или хотя бы засадил за решетку Рабастана, она вновь полюбит его. — Их все разы видели с Розье. Вероятно, живут у него даже, но, в любом случае, часто бывают у него. И самое приятное, это за последнюю неделю, — он оскалился с предвкушением. — Шикарно, спасибо. «Раз, два, три, четыре, пять, я иду тебя искать», — детские считалочки последнее время почему-то постоянно занимали его голову, заедая. И Ал, кивнув и хлопнув его по плечу, ушел обратно в сторону своего кабинета. Большего говорить Гавейну не было смысла: он добавит адрес Розье не то что в план дежурств, а сам станет наведываться каждый раз. Внутри аж все ожесточенно заскребло от очень вероятной возможности расквитаться. И быть может, вернуться к семье. Вернувшись домой этим вечером, он плюхнулся на кровать, которая тут же жалобно скрипнула от такого вторжения. Несмотря на то, что он не мог вспомнить, когда высыпался за последнее время, спать сейчас толком и не хотелось. Но на забвение, о котором он мечтал, не мог согласиться: Катрина все еще есть в его жизни. Да и Розалинда тоже, может, еще есть шанс на их воссоединение. Если он успеет. Если она не встретит никого раньше. Гавейн поспешил отвести взгляд от бутылки джина, которая буквально манила своим видом посреди сумрака квартиры, и зацепился глазами за купленную для Кат маленькую музыкальную шкатулку. Повернув один раз ручку, из нее прерывисто полилась музыка, которая хоть и была радостно-спокойной, но какие-то ноты отзывались внутри жуткой тоской. Он, повернув ручку шкатулки еще пару раз и скинув ботинки, улегся на спину и уставился в темный потолок. И все-таки сдавшись, приманил джин в руку, делая большой глоток, и отправил его на прежнее место. Одного глотка на голодный желудок, возможно, хватит, чтобы провалиться в сон и не напиться при этом. Прикрыл глаза, возвращаясь мыслями к воспоминаниям, как когда-то он здесь, прямо в этой кровати лежал вместе с Розалиндой. Он практически ощущал ее тепло и прикосновения, сначала робкие и неуверенные, даже боязные, но потом она все-таки набралась смелости, чтобы дать своим рукам практически полную свободу. Когда он последний раз касался ее в реальности? Когда ощущал ее объятия, такие теплые, уютные и любимые? Гавейн не мог вспомнить, словно отшибло память. — Прости, если лезу не в свое дело, — как-то перед началом смены его вызвал к себе Ридус, — но я тут мимолетом услышал про вас с Розалиндой, — и он вопросительно поднял брови. Гавейн немного опешил от такой темы для вызова начальника. — Да, сэр. Это… Это, к сожалению, не было какой-то шуткой. — Это была бы глупая шутка, — он дернул уголком рта. — И что планируешь делать дальше? Гавейн невольно усмехнулся, посмотрев себе под ноги. — Жить как-то дальше. Я беру Катрину к себе в выходные, но… У меня осталась она и работа. И друзья. Не все, к сожалению. Ридус молча кивнул, откинувшись на спинку кресла и мрачно смотря на него. — Я сомневаюсь, что мы… — Гавейн вдруг очнулся, прочистив горло. МакБрайту это вряд ли интересно выслушивать. — Я могу продолжать работать, сэр. Тут не сомневайтесь, прошу. Начальник же, как будто в дичайших сомнениях, покривил ртом. — Знаешь, для кого-то такого вида разрывы отношений — ничто. Ай, найду другую, другого, — и натянуто улыбнулся. — Но это не про тебя история. — А про кого? Про вас? В другой бы ситуации, в прежние времена он бы тотчас извинился, но сейчас даже не успел подумать, как это прозвучало. — Не знаю, — Ридус вообще не обиделся, судя по вырвавшейся усмешке. — Может, и про меня. Про меня двадцать лет назад так или даже еще раньше это точно. Сейчас уже без понятия да и поздно рыпаться. — Я думаю, можно найти даже в вашем возрасте. Седины чуть больше, чем у меня, а мне всего тридцать пять. МакБрайт тут же хохотнул. — Спасибо, Гави, за такую характеристику, — проговорил он с учтивой, даже благодарной улыбкой. — Но разговор-то не обо мне. У меня есть яркие примеры в жизни, когда что мужчин, что женщин разводы буквально раздавливали. Ты же знаешь Макса? — Так он, вроде, женат. — Слава Мерлину, иначе бы я спился с ним очень быстро, — Ридус прерывисто то ли коротко хохотнул, то ли хмыкнул. — Но в любом браке бывают переломные или просто тяжелые моменты, и их они не обходили стороной. Однажды он где-то с неделю или даже две спал у меня в гостиной. — Но ведь все… закончилось хорошо? — Да. Слава Мерлину, да. Но в те дни он едва ли мог в половину так же хорошо работать, как может и делает. И это не мои слова, я едва ли в курсе, как там в Мунго дела протекают, и не могу наблюдать за братом со стороны, чтобы оценить, а слова Хэмильтона. Уж про него ты, думаю, наслышан. — Мы даже общаемся. — Вот, не мне тебе рассказывать, — начальник закивал. — Поэтому… если ты вдруг посчитаешь нужным взять отпуск, чтобы решить свои семейные проблемы, то я тебе его тут же одобрю. — А… А кто работать-то будет? Ридус неожиданно закачал головой из стороны в сторону с таким лицом, словно он кривляющийся в издевке мальчишка. — А как у нас любые главы отделов в отпуск уходят или на больничные? Найдем, Гавейн. В крайнем случае, я заберу на это время твоих ребят. — Но… — Гави, — он тут же перебил его, — если нужен будет отпуск для этого дела — ты его получишь. Без всяких но, «сейчас не время» и «давай после праздников». Даже если ты положишь мне заявление в одиннадцать пятьдесят девять вечера с прошением отпустить тебя уже в двенадцать ноль одну, — и усмехнувшись, добавил: — Я тебе, конечно, спасибо не скажу за отсутствие маневра и должной возможности спланировать твое отсутствие, но отпущу. — Спасибо, сэр. Но… Но пока не нужно, наверное. — Что ж, хотя бы знай о таком варианте. Каждый раз, оказываясь неподалеку от дома Эвана Розье, Гавейн чувствовал, как внутри все вскипало. Дожидаться очередного появления не пришлось долго: всего месяц, и неподалеку от зачарованных ворот Розье он увидел и самого хозяина дома и Рабастана с Родольфусом. «Пять, четыре, три, два, раз, ты нашелся, пидорас», — не совсем и не только детские считалочки, конечно же. Еле вспомнив отправить и друзьям и своим подчиненным сигнальные чары, Гавейн наколдовал в Пожирателей самую мощную Бомбарду, которую только мог сотворить в принципе. Но те выставили несколько Протего, и от попадания заклинания их лишь раскидало в стороны. Робардс, едва ли останавливая себя от того, чтобы притянуть к ногам главного ублюдка своей жизни и замучить того Круциатусом до смерти, а после и убедиться, что тот сдох окончательно и бесповоротно, с помощью Авады, только запульнул в обоих братьев Ступефаями. Ему в любом случае нужна хотя бы короткая передышка перед использованием даже одного непростительного. Розье, на которого он не успел навестись, отполз за фонарь и, привстав на колено, отправил в сторону Гавейна зеленую вспышку под возглас: «Авада Кедавра!» Робардс еле успел спрятаться, упасть за своим укрытием в виде невысокого, ему по бедро, каменного заборчика вдоль дороги. В следующую секунду часть его укрытия частично снесло от двух попаданий, и Гавейна осыпало камнями с пылью. Блядь, трое против одного, о чем ты думал, Гавейн?! Три полноценных Пожирателя, даже не каких-то пешек! «Нужно всего-лишь забрать Рабастана с собой», — он вдохнул, готовясь высунуться. Его появления точно ждут, а промедление ему недоступно: если он задержится, то они просто прошмыгнут на территорию, и их оттуда ни выкурить, ни самому пробраться. «Спасибо, сэр», — Гавейн достал из кармана артефакт с иллюзиями хозяина, создавать которые его еще очень давно научил Мюррей. И кинув рядом на землю и наколдовав дымовые чары, поднялся из-за укрытия. Вспышки тут же резанули по глазам в сумерках и через дымную завесу, и он, пригнувшись на мгновение, выпустил в Рабастана — точнее, туда, где он видел его последний раз и где видел какие-то движения через клубы дыма — очередную Бомбарду, хоть и послабже. И отправил ему на ход еще несколько жалящих заклинаний. Судя во какому-то то ли скулежу, то ли стону, доносящемуся после отгремевшего взрыва, того точно задело чем-то. — Окружаем эту тлю! — рявкнул кто-то из противников. «Роуз, прости, я очень люблю тебя, — он зажмурился, отправляя ей чары и чувствуя вину, что даже тут он провалился. Даже, блядь, тут не справился. — Ты мне нужна». И в следующий миг земля задрожала, в него полетели камни и комья земли, и следом Гавейна отшвырнуло в канаву в полуярде от него. Что-то хрустнуло в теле при падении, разнося дикую боль. Робардс двинул рукой, чтобы вывести знак щитовых чар, но, открыв глаза, увидел, что в левой руке палочки не оказалось. На жест приманивания оружия под его боком что-то зашевелилось, коля сквозь одежду чем-то острым, множественно острым. «Блядь», — Гавейн зажмурился через вырвавшийся кашель, понимая, что палочка, скорей всего, была сломана. — В Аврорат теперь набирают безмозглых суицидников? — над канавой показался Розье, с хищной ненавистью посмотрев на Робардса и осыпав его землей, когда нога чуть соскользнула. — Круцио!!! Гавейн не успел ни шелохнуться, ни о чем-то подумать, когда яркая вспышка от боли пронизала и перечеркнула весь мир, превратив в режущую и слепящую зрачки с сознанием белизну, а после неожиданно возникшая тьма сожрала его в один присест. Если бы он мог подумать хоть о чем-то, то это была бы Розалинда. А он даже толком и не попрощался с ней. Попрощается уже в виде духа, присутствуя на собственных похоронах.