Behind seven seals

«A creature is a creature though you wish you were the wind

And the boat will not stop moving if you tie him up until the end»

Interpol — «A Time to Be So Small»

Они, казалось, были так далеки друг от друга, словно два одиноких и совершенно незнакомых человека, будучи при этом настолько близко в реальности. Непривычно близко. За прошедшее время Розалинда успела отвыкнуть от присутствия Робардса настолько, что теперь его фигура, замершая у стены рядом с входной дверью, казалась неосязаемым призраком или даже видением. Да кажется, ото всех людей отвыкла. Люди, особенно те, которые хотят помочь или просто относятся дружелюбно, остались в прошлом. Замазанные чернилами глаза или целые лица людей на фотографиях, что должны были кануть в лету. Или наоборот, это ее судьба — быть забытой, замазанной и вычеркнутой, будто и не существовала. Гавейн, хмурясь, лишь указал ей на кровать, то ли шепнув, то ли хрипнув: «Располагайся», и она тут же заняла постель. Осторожно огляделась: как-то так она себе и представляла его жилище, не питая особых ожиданий по поводу интерьера. Маленькая квартира, похожая по размерам на ее комнату в родном, когда-то родном, как она наивно считала, доме. Немного пахло пылью и сыростью. И табаком. Им тут пахло сильнее всего. Полуторная кровать не была заправлена. Пепельница с несколькими окурками и кучкой пепла стояла на квадратном маленьком обеденном столике, под который были задвинуты два табурета. Старый тарахтящий холодильник в углу, такая же видавшая жизнь плита со сковородой и чайником да тумба с навесным шкафчиком обозначали скромную кухню. И высокий двухдверный шкаф в другом углу за кухней и дверью, видимо, в ванную комнату. А большего тут ничего и не было. Она осторожно подтянула себе на плечи его тонкое одеяло. Оно тоже пропахло сигаретами, но через их запах все равно пробивался именно его. Она уже забыла, как пахнет сам Гавейн. Из-за тех же сигарет было сложно четко разобрать остальной запах, но это всегда было что-то такое родное и уютное, что внутри Розалинды сразу же что-то замерло. Даже съежилось, не веря. Это все не по-настоящему. Сейчас она проснется и снова окажется в кошмаре наяву, а этот странный сон — исчезнет, словно его и не было. Гавейн исчезнет, как и должен был. Он не должен быть здесь. Он не должен быть с ней. Она не должна быть здесь. Она не имеет права ни быть здесь, ни видеть Гавейна. Это все сон после реального кошмара, а стоит ей проснуться, как кошмар вновь понесет ее по течению вниз на самое дно. Гавейн очень медленно — она чувствовала, как он смотрит на нее с опаской, пока ее глаза не смели подняться к нему — подошел к окну и, распахнув настежь, забрался на подоконник. В комнату тут же ворвался свежий воздух и усилился звук дождя. Молчание между ними напрягало, но осмелиться самой начать разговор… Нет. Что ему сказать? «Извини»? «Тебе не нужно было соглашаться»? «Выстави меня на улицу»? На последние два варианта он точно не согласится — это было ясно как день по его взгляду еще дома у Кесслеров. Короткий диалог завязался между ними чуть позже, но страх, сковывающее сожаление и отвращение к себе не давали ей отвечать и реагировать нормально. Страх особенно. Она стала с ним одним целым. Она стала страхом. Страхом, что будет дальше. Страхом, что Рабастан ее найдет. Страхом, что Гавейн будет убит. Страхом, что будут убиты все, кто помог ей сегодня. Все: и Гавейн, и Кесслеры, и Хэмильтоны. И ради кого? Была бы она еще кем-то, кто это заслуживал хоть на мгновение. Мысли, что нужно помочь им всем, метались в голове всю ночь. Избавить их от этой ноши. И единственный способ исполнить это желание, даже долг — умереть самой. Но пока Робардс спит буквально в ярде от нее, сделать это будет сложно, даже невозможно. Да и спит ли он? Ворочается, иногда проваливается в дрем, но буквально через минут двадцать он, вздрогнув особенно сильно, просыпается. Сложнее всего было с утра. Полную уверенность в своем решении умереть едва ли удавалось сдержать, пока Гавейн принялся за готовку завтрака. Но надо собраться: он вчера говорил про свою отлучку куда-то. Неважно куда, главное, что он уйдет, и у нее будет возможность придумать вариант, как уйти уже ей. Стоило его шагам раствориться за дверью, как Розалинда села на кровати, вновь окидывая взглядом квартиру. Шкаф, точно. Тут должно быть что-то. Но короткий осмотр его содержимого заставил появиться только слезы. Перед расплывшимся зрением замерли корешки книг — штук пятнадцать, не больше — и особенно четко выделялся один: «Самоучитель испанского языка». Почему Гавейн до сих пор хранит эту книгу? Зачем она ему после всего? Неужели он все еще любит? Или просто руки не дошли выкинуть? Она утерла мокрые глаза, зажмурившись. Да, скорей всего, забыл выкинуть или сдать в какую-нибудь библиотеку. Он же не дурак, чтобы продолжать любить ее после всего. В ванной комнате вещей оказалось еще меньше: лишь скудные средства гигиены, что толком не подходило — долго и мучительно. И очень возможно, она не успеет до возвращения Гавейна. Вернувшись в спальню, ее взгляд замер на ноже. Нет, это крайний вариант. Будет слишком грязно, а заставлять Гавейна еще и убираться за ней она не могла позволить, если есть другой способ. Последним местом, где она решила поискать, были тумба с навесным шкафчиком. И тут, наконец, нашлось то, что подойдет идеально: зелья и парочка ядов. Но что-то останавливало ее, пока она стояла и смотрела на склянки. Странное сомнение, которое за ночь ни разу появлялось: а вдруг все получится? А вдруг Гавейну удастся защитить ее, как он и сказал? А вдруг она сможет быть с ним, как когда-то хотелось? Просидела на постели она, по ощущениям, долго, мечась между риском и все-таки дать всем спокойно жить и, главное, безопасно. «Нет, — все же решила она, поднимаясь и подходя к тумбе, — однажды я уже дала слабину. А теперь последствия будут несравненно кошмарнее». Снотворное зелье начало свое действие раньше первых симптомов принятия яда. Розалинда закрыла налившиеся свинцом веки. Поближе к носу притянула край одеяла Гавейна. «Хотя бы умру в окружении тишины и его запаха. Не от пыток, а по своему желанию. Как захотела и решила я». — О чем ты, черт возьми, думала?! Голос Энни в очередной раз разнесся громом по квартире. Ужасно тошнило, голова кружилась и казалась чугунной, а все ослабевшее тело било дрожью насквозь. — О том, что так всем будет легче, — через силу проговорила Розалинда. — Кому легче, Роуз?! — Кесслер беспомощно взмахнула руками и посмотрела на нее. — Ты подумала о Гави хотя бы, если на остальных тебе плевать? — О нем я думала в первую очередь, — набрав воздуха в грудь, выговорила она и закрыла все еще слипавшиеся глаза. — Если меня не станет, то он будет жить. Он и вы все. — Это существование было. Он существовал последние полгода, а не жил. Я понимаю, что… — подруга прервалась и шумно выдохнула. — Что ты хочешь его защитить. Что ты сделала ему больно тогда и теперь ты… Но, Роуз, пожалуйста. Я умоляю тебя, не надо… — и подошла к постели. Розалинда приоткрыла глаза, посмотрев на Кесслер: — Я не хочу сделать больно еще раз. А я сделаю. Уже делаю, Энн. Он этой болью смотрит на меня. — Ты сделаешь еще больнее, если умрешь. Ты понимаешь, что он любит тебя? Ты понимаешь, что, убив себя, ты убьешь и его окончательно? Конечно, ему больно. Ему больно видеть тебя в таком состоянии и не иметь возможности исправить то, что произошло. Нам всем больно это видеть, но ему — больнее всех. Он любит тебя. Как и ты его. Розалинда замотала головой. — Я не знаю, что чувствую. Кроме страха, ужаса и отчаянья. И нестерпимого желания избавиться от этого. — Так дай ему помочь. Дай нам всем возможность помочь тебе! — Энни вновь сорвалась на восклицание, хоть и тише в этот раз, и села рядом. — За один день невозможно избавиться от… всего этого. Но дай нам всем возможность помочь. Мы правда хотим, Роуз. — Я… Я понимаю… — Пожалуйста, дорогая, — Кесслер осторожно приобняла ее за плечи, и Розалинда измотанно уперлась лбом в ее левое. — Свет в конце туннеля есть, пока ты жива. Твой целебный свет рядом, даже ближе, чем был раньше. Так дай ему шанс сделать лучше. Мне сложно представить, через что ты прошла, но… — И не нужно даже пытаться, Энн, — тихо отозвалась она с закрытыми глазами. — Я просто не хочу, чтобы Гави мучался. Еще сильнее. — Тогда не делай с собой ничего, прошу. И в таком случае, ни он, ни я, ни остальные не будут мучаться. — Он может найти себе лучше… — Но он не хочет. — С чего ты взяла? — Розалинда распрямилась, посмотрев на подругу. — Потому что я знаю его достаточно долго и хорошо для этого утверждения, — та улыбнулась через жуткие горечь с тревогой. — Зря. Он — замечательный, и я понятия не имею, почему он все еще не женился на ком-то. Вокруг полно нормальных девушек. — Ты сама ему отказала, — осторожно напомнила она. Розалинда зажмурилась с отвращением на себя же. — Я хотела. Очень, честно. Но просто не могла. Другие что, слепые? — Видимо, — Кесслер пожала плечами. — В любом случае, уже без разницы: он в тебя по уши влюбился, про других даже слышать не хочет. — Зря, — повторилась она. — Думаю, он в корне не согласится с тобой, — подруга поджала губы. — Иначе бы не согласился тебе помочь. — Он и не хотел, пока его Джерри с Хэмильтоном не уговорили. — Не уговаривал его никто, только донесли ужасные новости. Стоило ему услышать, что с тобой произошло, то даже не заикнулся о том, что тебе надо искать помощь где-то еще. Я уверена, что эта мысль не посмела возникнуть. Позволь ему и нам всем помочь, и тебе станет лучше. Со временем, но станет. — Да какое станет?.. Стан будет выслеживать меня до самого конца. Если он не убьет меня первой, то убьет тебя, Гави, Джерри, Мари… Любого, кого он заподозрит в помощи. — Они придумают выход, — четко сказала Энни. — Я знаю выход. — Не такой, Роуз. Твоя задача сейчас приходить в себя. Пожалуйста, займись этим, а не попыткой спасти всех, кто решил тебе помочь. Твоей защитой занялись авроры, а не кто-то там. Как минимум двое, но я уверена, что будет еще трое. — Это суицид, Энн. — Это надежда. И путь в нормальную жизнь. — Ты сама-то веришь в то, что говоришь? — Я-то как раз верю и пытаюсь донести эту мысль до тебя. Ты же хотела быть с ним. — Хотела, — голос опять хрипнул через горечь. — Вот только я сделала предостаточно, чтобы этого никогда не случилось. — А сейчас хочешь? — Кесслер будто бы проигнорировала ее последние слова. — Не знаю… — А если получше покопаться в чувствах? Отодвинуть вбок свое желание спасти всех и посмотреть на остальное. Розалинда молчала. Отодвинуть этот огромный, неподъемный камень не выходило. Казалось, что желание окончить эти муки и свести на нет огромный риск смертей — это все, что у нее имелось внутри. И дикий чертов страх. Но перед глазами возникло лицо Гавейна несколькими минутами ранее: паника и ужас застыли в его серо-зеленых глазах. Захотелось увидеть его еще раз. Хотя бы раз. Настоящего и живого, а не во снах или воспоминаниях. Увидеть такого родного со всех сторон еще раз. «Родного?» — Наверное, хочу… — выдавила она из себя. Слезы опять скопились в уголках глаз. — Давай ты тогда пока зацепишься за это «наверное, хочу» и будешь его придерживаться? — Розалинда смогла лишь кивнуть на предложение подруги. — Это он тебе приготовил? — А? — она подняла голову и увидела, как Кесслер сняла верхнюю тарелку с оставленного завтрака. — Думаю, да… — Отлично, тебе после зелий как раз нужно поесть, — она придвинула тарелку к краю и ушла в ванную набирать воду в чайник. — Я не хочу, Энн. Мутит. — И это мне говорит целитель? — она выглянула в дверной проем, сжав губы в линию. — Ты сама прекрасно знаешь о существовании такого слова как «надо». Надо поесть, надо попить чаю и после — надо отдохнуть. — Напомни, почему ты бросила целительские курсы? — Розалинда скосила взгляд на свой завтрак. Подруга права: это все нужно сделать, хоть и совершенно не хотелось. — Устала от тебя всезнайки, слишком меркла на твоем фоне, хватило школы и одной парты, — отшутилась она, включая плиту и ставя чайник на огонь. И достав из верхнего шкафчика упаковку чая, еле слышно запричитала: — Мерлин, Гави, я тебе этот чай черт знает когда дарила… — Все никак не выпьет? — Практически не притронулся, — плечи Кесслер опустились вместе с ее печальным вздохом. — Два пакетика. И то, кажется, это он как раз нам заваривал, когда мы с Джерри заглядывали. — Так он же кофе пьет литрами, — Розалинда слабо улыбнулась. Она раньше сильно удивлялась тому, что этот милейший истинный британец ни разу не пил при ней чай. — Ну… Да, — та вновь вздохнула и села на табурет. — На тот момент не подумала, а потом успокаивала себя, что он все-таки будет пить. Но видимо, слишком наивно было полагать. — Я думаю, ему все равно было приятно, — заметила она и отправила себе первый кусок яичной гренки в рот. Очень сладко. И мало яйца, практически не ощущался его вкус. Надо было меньше сахара и больше яйца. Но критиковать автора не было никакого желания. Прожевав, спросила: — А что был за повод? — Да день рождения его. Он всегда против празднования, Джерри его еле уломал просто посидеть тут с нами пару часов, когда я на Рождество приезжала. Это было… не знаю, года четыре нзад, что ли. В свою дату он был весь в работе, как и всегда, а потом привычно и тактично старался избежать празднования. Даже от торта норовил отказаться, но нам удалось настоять на традиционном задувании свечей, — Энни слабо улыбнулась воспоминаниям. — Почему он вдруг против празднования? — Да Мерлин его знает, — она пожала плечами. — Устроить любой чужой праздник — он всегда впереди паровоза несется, но как только дело касается его, так сразу: «Да не надо», «Зачем?», «Это не повод», «Ну, родился и родился, тоже мне, радость». Розалинда еще сильнее удивилась, но уже с печалью. Он всегда ей казался таким веселым и жизнерадостным, а тут вдруг против празднования собственного дня рождения. Это же большой день. Даже в ее семье это всегда отмечалось без исключения. — Ты ему только чай подарила? — Роуз кивнула, когда Кесслер пододвинула к ней чашку с напитком поближе, а сама вновь уселась напротив, отпивая из своей. — Да нет, конечно же, — подруга коротко засмеялась. — Мы с Джерри вручили ему какую-ту редкую модельку самолета. Я в них не разбираюсь совершенно, но Джерри постоянно его отрывает от магазинов с ними, заприметил-таки подходящую. Видела б ты эти глаза сияющие, как у мальчишки. — А где она? Я что-то не заметила, пока… — она осеклась на мгновение. — Пока искала… Ну… — Я поняла, — Энни тяжело посмотрела на нее. — Не знаю, — и оглядела квартиру. — Может, на рабочий стол унес. Точно не выкинул. Он хоть и против собственных праздников, но ко всем подаркам очень трепетно относится, — она замолчала на пару мгновений. — Я думаю, он в детстве никогда его не праздновал, поэтому не привык. Да и у него отец очень строгий, полная противоположность нашему с Джерри весельчаку. — Как моя мать? — Не-е-ет, — подруга усмехнулась на выдохе. — Просто он военный. Ну, знаешь, такой крепкий, суровый, спина всегда прямая. Все слова словно приказы звучали. Я его один раз всего видела и давно очень, но впечатления до сих пор помню. И Гави… прям очень сильно потух рядом с ним тогда. Минуту назад еще шутки свои отпускал, а стоило отца увидеть, так все: замолк, сжался и также односложно отвечал, если требовалось. «Да, сэр», «Так точно» и так далее. Они посидели в тишине еще пару минут, и Кесслер, допив чай, посмотрела в окно на улицу: — Ну что, зову наших авроров? — и глянула на Розалинду со странной улыбкой. — А то вон, под окнами маются. Она только кивнула, и Энни помахала им. Дни протекали хоть и одинаково, но эта одинаковость, наконец, стала ощущаться по-другому. Безумный страх начинал очень медленно слабеть, разжимать свою удушающую хватку у самого горла. Тряска и озноб спадали, хотя то и дело она просыпалась из-за них, когда все тело стискивало морозом. Первое время она едва ли находила в себе силы встать с постели. Даже сесть на ней. Просто лежала, то проваливаясь в странные, тревожные сны и днем и ночью, то пялилась подолгу в одну точку. Через несколько недель она все-таки стала понемногу читать и разговаривать с заглядывающими к ней Энни и Джеромом. Последний появлялся редко, но в его взгляде больше не читалась ненависть к ней. Только печаль и сочувствие. Да и разговорами это было сложно назвать: ему как будто было дико неловко находиться с ней в одном помещении, но на любые наводящие вопросы он уворачивался, прикрываясь усталостью или переживаниями за беременную жену, а допытываться не было ни сил, ни толком желания. Несколько раз к ней заходили Хэмильтоны, когда вместе с Роуз была Энни. Короткий осмотр, лечебные зелья для восстановления организма после всего да осторожные вопросы о ее душевном состоянии, а после они оставляли подруг наедине. Однажды Редьярд занес ей пару учебников по целительству, пошутив, что не желает даже слышать о том, что ей стоит забыть о карьере. Хоть практики у нее сейчас и нет, но знания лучше поддерживать, если есть возможность. Шутил ли он на самом деле? Кажется, ни капли. Лучше всего на душе становилось, когда она видела Гавейна. Живого, настоящего и рядом. И не важно, сопит ли он сейчас в подушку после смены или же занят какими-то своими делами, вроде изучения газет или чтения книг. Его первая и полная какого-то трепета или надежды просьба позаниматься с ним испанским ощутилась словно крепкие объятия. Еще чуть-чуть и она почувствует его собственными руками, собственным телом. Но когда она хотела уже было потянуться к нему за настоящими, то тело мгновенно замерло. Мышцы скрутило, они задубели и не дали двинуться в его направлении. Паника в мозгу стала настолько громкой, оглушающей, что Розалинде пришлось спрятаться в ванной, пытаясь унять этот гам с помощью холодной воды. Но испанским они, все же, позанимались. И потом еще кучу раз. Через несколько уроков он даже купил еще парочку учебников, когда Розалинда разразилась досадливыми проклятиями на непонятные объяснения в его изначальном самоучителе. Гавейн, вновь появившись дома под конец дня, устало плюхнулся на край постели и прикрыл глаза. — Сильно вымотался? — спросила Розалинда, откладывая книгу. Он лишь легонько кивнул. Вопрос был глупый: сдвоенная смена. Конечно, он будет уставшим. И должно быть, голодным. Но она не успела поинтересоваться: Гавейн уже поднялся с постели и уплелся в ванную. Розалинда перевела взгляд с двери на кухоньку. Надо быть полезной хоть как-то, а не только принимать заботу с подарками. Надо тоже быть заботливой для человека, который столько времени и сил с деньгами тратит на нее. Даже не потому, что так требовала мораль или этикет, а потому что… Потому что это Гави? Надо приготовить что-то быстро, пока он в душе приходит в себя после работы, решила она. С помощью магии было бы еще быстрее, но у нее ни палочки, ни другой возможности колдовать. Да и Гавейн сам тут редко творит волшебство, придется маггловским способом. — Проголодалась? — спросил Гавейн через минут десять, показавшись из ванной. — Вроде того, — проговорила она, дорезая оставшиеся овощи для салата. Другое готовить с учетом его усталости казалось неподходящим: он уснет быстрее, чем она закончит, а мешать готовкой точно не хотелось. Завтра она сделает ему что-то более подходящее для утоления голода и, главное, заранее. — Ну, легкий ужин тоже хорошо, — и с этими словами Гавейн стащил с доски пару кусочков моркови. И хрустя ими, отошел к шкафу, снимая на ходу свою рубашку. Розалинда скосила на него взгляд: Мерлин, да он худющий. Как будто не она голодала полгода в заточении, а он и даже сильнее и дольше. Хотя развитая мускулатура присутствовала, слава Мерлину, не совсем скелет. И кажется, раньше он таким не был: без одежды, даже без рубашки она его не видела, но даже лицо исхудало. Она вновь коротко посмотрела на него, когда он надел свитер поверх темной футболки. Нет, с завтрашнего дня ему точно надо будет готовить нормальную еду, а не какой-то салат с курицей. Сам он, очевидно, таким не занимается на постоянной основе. К тому моменту, когда Гавейн закончил с возней у шкафа, Розалинда доделала скудный, по ее мнению, ужин и поставила две тарелки на стол. — Садись и поешь. Гавейн непонимающе посмотрел на нее, замерев у спальника. — Садись, пожалуйста, — повторилась она. — Но… — начал он, но не договорил, лишь растерянно смотрел на тарелки. — Что но? — Я не питаюсь дома практически, — тихо отозвался Робардс. — Почему? — Нет ничего печальнее, чем есть дома в извечном одиночестве. Она невольно сглотнула от его слов. Каково это? Каково это осознавать ежедневно? Да еще и озвучить кому-то. — Тут две тарелки, Гави, — выдавила она. — Две. И нас двое. — Ты хочешь поужинать со мной?.. — Странный вопрос, — она слабо улыбнулась, смотря на него: теперь смущенный и все такой же растерянный. — Мы ужинали и далеко не один раз. Завтракали, обедали и ужинали. — Но не у меня дома. Когда еще и ты мне готовишь. — Ты сядешь уже, может? — она чуть склонила голову, вновь улыбнувшись. — Какая разница, кто готовит и где. Он нервно облизнул губы и, словно запуганный зверек, аккуратно прошел к столу. Опять облизнул губы, скача взглядом по тарелкам и теребя правый рукав пальцами. — Почему ты так нервничаешь? — спросила Розалинда, садясь напротив. — Мы кучу раз ели вместе. — Не тут. И я не нервничаю, — и вновь облизнул губы. Надо будет позже ему сказать об этой привычке: любой человек прочтет по ней о его неуверенности, переживанию или страхе. — А есть разница? — Огромная. Я планировал сменить жилье, если ты… — он сглотнул, медленно проворачивая вилку в руке. — Если ты захочешь быть со мной. Тут ужасно. — Тут ты. Он медленно поднял на нее глаза, полные стыда. — Тут я и… бедность. Это не то место, куда следовало приводить тебя. Да любую приводить. Мне стыдно за это место даже перед Энни. Что вам обеим приходится тут находиться, а не где-то еще. — Она нормально реагирует на твою квартиру, — заметила Розалинда, но Гавейн ничего не ответил, только скривился, поэтому она добавила: — Знаешь, я лучше выберу любую бедность, чем куда меня привели ранее или где я росла, — и посмотрела в свою тарелку, медленно накалывая на зубчики вилки ломтик отваренной вчера им курицы. — Тут спокойно и безопасно. И тут ты. — Тут я?.. — Гавейн оторопело смотрел на нее, чуть хмурясь. — Я бы не сбежала от тебя и тогда, приведи ты меня даже сюда, а не на новую квартиру. Пожалуйста, расслабься. — Ну да, было бы странно ожидать от моего жилья каких-то богатых хором, — он хрипнул через грустную усмешку. — Гави… — она посмотрела на него, но его взгляд мгновенно переметнулся на салат. — Я знала, кто ты. И это не делало тебя хуже. И не делает до сих пор. — Я не тупой, Роуз. С милым рай в шалаше будет только первое время, пока эмоции не улягутся. Потом станет невыносимо трудно в этой бедности. Особенно для такой, как ты. Я же понимаю, что ты привыкла к другой жизни, а не к… этому, — и он быстрым жестом обвел свою квартиру, даже не посмотрев в ту сторону. — Знаешь, к чему я успела привыкнуть за полгода? — стоило ей задать этот риторический вопрос, как Гавейн сжал челюсти и обхватил вилку до побелевших костяшек. — Так что я выбираю такую жизнь. Тут. И с тобой, что очень желательно. Его оторопелый взгляд был вновь обращен к ней. — Гави, начинай уже есть, пожалуйста. Надеюсь, что не растратила свои кулинарные способности да еще и без наличия палочки, чтобы этим было невозможно питаться. — Да, извини, — он мгновенно отправил первую порцию салата в рот, после сразу же закатив глаза с блаженным видом и довольно замычав, пережевывая. — Поистине высшая кухня, señorita! — Гави… — она коротко засмеялась от его ребячества. — Нет, правда вкусно, — он с морем благодарности и улыбкой смотрел на нее. — Спасибо, Роуз. Щеки немного запылали, вместе с этим внутри почему-то все сжималось от страха. Если это и правда галлюцинация после очередного реального кошмара, то пусть она навечно останется в ней. Чтобы больше никогда не видеть и не ощущать эту жуткую реальность. Она выбирает любые повреждения мозга, которые дарят ей эту галлюцинацию, чем ужас, который ждет ее в настоящем мире. Даже если это финальные аккорды ее жизни в последние секунды в особняке Лестрейнджа — она выбирает их. Посидев несколько минут в тишине, прерываемой только звуками ужина, Розалинда вновь посмотрела на Гавейна, который уже успел смести практически все с тарелки. Осталось пара листьев салата да пошинкованный огурец. — Гави, — стоило ей начать, как он тут же поднял к ней глаза, — если ты не против, то я бы… Я бы была рада готовить для тебя. — Я? Против? — он коротко засмеялся. — Я же не идиот, чтобы отказываться. Да еще и от еды под твоим авторством. — Ты ни разу не идиот, — она помолчала пару мгновений. — Так ты согласен? — При условии, что это не будет для тебя в тягость, — его кончики губ поднялись в учтивой улыбке. — Тебе нужно набрать веса, а то ты худой, как… Очень худой, Гави. Я переживаю. — Я всегда был таким, — он пожал плечами, доедая. — Но мне приятно, что ты беспокоишься в таком ключе. — И все-таки… Тебе нужно нормальное питание с учетом тяжелой физической работы. — Мы еще и думать успеваем, вообще-то, — он засмеялся. — Я не в этом смысле, Гави. Конечно, у вас присутствует и умственная работа, но даже одних физических нагрузок предостаточно. Поэтому нужна диета с учетом всего. — Не смею перечить рекомендациям целителей, — он прижался боком к подоконнику, подставив руку под щеку, и смотрел на нее с огромной нежностью и благодарностью. — Я не целитель, — глухо отозвалась она. — Целитель. И самый прекрасный, к тому же. Кста-а-ати, — он подскочил на ноги, отходя к брошенной у изножья кровати сумке. — Забываю уже который день отдать тебе, — и покопавшись в ней, достал серебряный браслетик и вернулся к столу. — Это тебе. Зачарован мистером Кесслером по наивысшему разряду, чтобы ты получала от меня чары. Или от кого-то из ребят, в том числе и Энни с Мари. Ну, вдруг. На какой-то случай. Наши часы связаны с твоим браслетом, а я свои снимаю только в душе. Розалинда медленно рассматривала украшение: простенькое, без узоров, камней или вкраплений других благородных металлов. Шириной всего в пару дюймов и с возможностью подогнать его под обхват запястья. Но аккуратное и лаконичное, это даже лучше — подойдет к огромному количеству нарядов, а не будет смотреться аляписто или вызывающе. Кажется, похожие она видела у некоторых аврорах, правда, не у Гавейна с Джеромом. — Ты тоже можешь отправить мне или любому из нас чары, но только при условии, что браслет плотно прилегает к коже. Потом палочкой, но пока так. Попробуй. Розалинда взглянула на Гавейна: тот с волнением смотрел то на нее, то на украшение. И опять несколько раз облизнул губы. Она, надев браслет и прижав его к руке, сосредоточилась на коротком сообщении для него: «Тебе стоит контролировать свои губы». Гавейн тут же посмотрел на свои часы и после вопросительно на нее: — Мои губы?.. — Ты их облизываешь каждый раз, когда нервничаешь, — она слабо улыбнулась. — Я-то не против, но для других — слишком очевидная подсказка. Если только ты не хочешь, чтобы кто-то это специально наблюдал. Он уже было опять начал их облизывать, но на середине пути спрятал кончик языка, конфузливо закусив нижнюю губу. — Да, я… Спасибо, — и нервно засмеялся. — Постараюсь контролировать: и правда слишком очевидно, — он посмотрел на ее руку с украшением. — Надеюсь, тебе нравится. Оно не выглядит бога… — Гавейн, — перебила она его полившийся стыд, — все хорошо. Спасибо тебе большое. Правда, спасибо. И мне нравится оно, это тоже чистая правда. — Потом раздобудем тебе палочку, и не придется прижимать браслет к руке, — он кисло улыбнулся. — И другие украшения тебе купим. Какие пожелаешь купим. И все, что захочешь, Роуз. — Гави-и-и… — она устало выдохнула, прикрыв глаза на секунду. — Самые красивые купим, — добавил он еле слышно и заметно сжался. — Гави, прекрати испытывать такой стыд. Пожалуйста, я умоляю тебя. Он опять облизнул губы, закивав. — Ты замечательный. Робардс помолчал пару секунд, его брови и губы слегка подрагивали от сдерживаемых эмоций смущения, удивления и радости. — Ты серьезно сейчас? — спросил он, сглотнув. — Я правда так думаю, это не лесть. И уверена, что ты добьешься большего. Ты умный и смелый барсучок, и это обязательно заметят. Или даже уже видят. Тебя же повысили с младшего аврора. — Да, — он рвано кивнул, а на щеках появился легкий румянец. — Месяца четыре назад. — Вот, я же говорю, что видят. Значит, остальное тоже будет обязательно. Тебе нужно больше верить в себя, и все обязательно исполнится. Он посмотрел на нее, будто хотел что-то спросить или сказать, но в итоге только замотал головой и поднялся из-за стола, забирая пустые тарелки. — Спасибо за ужин, Роуз, мне безумно приятно, — низким голосом проговорил он и ушел в ванную. Под кожей засвербило нестерпимое желание обнять его и как-то подбодрить. Но тело вновь задубело в тот же миг, заставляя ее только сидеть на табурете и слушать, как он моет посуду. «Мерлин, я его не заслуживаю ни на мгновение». — Не хочешь заглянуть к Джерри с Мари? — спросил Гавейн, едва появившись в квартире. Он аж весь светился. — Мари родила рано утром, и Кесслеры позвали нас на домашний праздник через два дня, как ее с Оуэном выпишут и она чуть в себя придет. — Нас?.. — Да, нас вдвоем, — он улыбнулся. — Лучше… Лучше не надо. Мне там делать нечего, это твои друзья, — она сжалась. — Роуз, да брось ты… — Гавейн медленно и осторожно подошел к кровати, присев рядом на корточки, хотя в паре дюймов стоял табурет. — Мои друзья прямо так и сказали: «Приглашаем тебя и Розалинду». Нас с тобой. Мои друзья — твои друзья, — он улыбнулся, видимо, стараясь сделать это как можно шире, но во взгляде все равно прослеживалась тревога с опаской. — И Энни твоя подруга, вообще-то. А я теперь крестный ее племянника. И, как некровный член их семьи, тоже зову тебя. — Это опасно, — она потупила взгляд на свои руки, покручивая на запястье браслет. — Лестрейндж может появиться там. И если… — Роуз… — он чуть подался вперед, но вовремя себя остановил, лишь упершись рукой в каркас кровати. — Все будет хорошо. Приглашена половина Аврората. Ну, ладно, не половина: пять авроров. Но зато каких! — и с той же тревогой улыбнулся. — И которые точно тебя не выдадут. — Я не пойду, извини. Но ты, прошу тебя, иди. Я ничего с собой не сделаю, честно. Гавейн молча смотрел на нее несколько минут. — Я либо пойду с тобой, либо останусь тут. С тобой, опять же, — наконец тихо сказал он. — Ты ставишь мне ультиматум? — Нет-нет, — он мгновенно конфузливо улыбнулся. — Но я хочу с тобой. У меня не выйдет повеселиться, когда ты тут одна. Мыслями я все равно буду здесь. Меня постоянно тянет сюда, к тебе. И сказал им, что если приду, то только с тобой. — Посижу спокойно одна, все нормально, — Розалинда опустила взгляд в постель. — Уже привыкла к одиночеству. А тебе стоит быть там как другу и крестному. — Останусь с тобой. Все всё поймут. — Гавейн… — Я. Останусь. Тут. С тобой, — четко повторился он с теплом в голосе. Стоило Розалинде поднять на него взгляд, как встретилась с такой нежностью и любовью в его глазах, что она невольно сжалась. И вновь отвела его на простынь. — Тебя не переубедить, да? — Negativo, señorita, — Гавейн все с той же неописуемой нежностью продолжал смотреть на нее, когда она вновь подняла глаза на него. — Ты быстро учишься, — сглотнув, выдавила она из себя. — У меня прекрасный учитель. И терпеливый, к тому же, — стоило ей усмехнуться, как Гавейн спросил: — Ты не веришь мне? — Верю. Просто это… Все так странно. Как будто галлюцинация или сон. — Почему? Розалинда пожала плечами и, обведя взглядом квартиру, посмотрела на Гавейна. — У меня постоянно ощущение, что я сейчас проснусь и все… все вернется. Что вот это все понарошку. Что на самом деле я не здесь. Что я все еще там. — Ты здесь, Роуз. Это все реально. — И ты реален?.. Гавейн улыбнулся, не размыкая губ. Потом вдруг ущипнул себя за руку. — Реален. Как и все вокруг, — он поднял на нее глаза. — И ты все еще здесь, к моему счастью. — Счастью? — Именно. Я безумно счастлив, что ты со мной, — он чуть нахмурился, посмотрев вниз на пару мгновений. — Не в том виде, в котором хотел, конечно. Но ты тут, рядом. У меня есть возможность заботиться о тебе. — Я думаю, ты не о таком виде заботы мечтал, — через горечь проговорила она. — Нет, конечно. И я никогда не мечтал, что мне придется… спасать тебя. Вот так спасать, я имею в виду. После такого. Но я не отступлюсь, Роуз. Даже если все станет еще хуже. Я никогда от тебя не отступлюсь. Просто позволь мне быть рядом. — А я могу… не позволить? — Можешь, конечно. Ты можешь решать. — Решать между чем? Между позволением тебе помогать и заботиться или вновь оказаться в его… лапах? — она поморщилась от новой горечи в горле. — Одна я долго не продержусь, когда меня ищет он и вся их свора, а кто-то еще мне помогать не станет. — Ну… Нет. Я, к примеру, могу заняться вариантом отправки тебя куда-нибудь из страны и подальше. Хэмильтон говорил мне, что у него был такой запасной план, и, если ты захочешь уйти, я помогу ему с этим. Я очень сильно сомневаюсь, что Лестрейндж помчится ради тебя на край света. Но если это случится, я тут же помчусь за тобой — это точно. К тому же, ему придется как-то узнать об этом. Но если ты хочешь… я могу это организовать, — Гавейн посмотрел на нее тоскливым взглядом. — А ты хочешь этого? — Я хочу, чтобы тебе было хорошо. — Гавейн, это не ответ. Он помялся несколько мгновений. — Не хочу. Но вопрос тут не стоит о моих желаниях. Не нужно на них опираться. — Опять твои шутки, — она слабо фыркнула. — О нет, никаких шуток, Роуз. Я более чем серьезен. Не нужно решать сейчас, но просто знай о таком варианте: что тебе не нужно выбирать между мной и Лестрейнджем, есть и третий. — И на какие деньги я где-то там буду жить хотя бы первое время? У меня нет даже палочки, не говоря уж о работе или каких-то накоплениях. — Я раздобуду ее тебе скоро и дам денег впрок. Если понадобятся еще — пришлю обязательно. — Ты серьезно? Я не твоя жена или сестра, чтобы ты мне денег давал и потом еще высылал дополнительные. — Да к черту эти деньги, — он выдавил горькую улыбку. — Я найду способ заработать. Хоть… — он оглянулся на свою квартиру. — Хоть по мне и не скажешь совсем. Мне просто… Никогда не рвался. Стимула не было так такового. — И я буду этим стимулом? Найди себе жену, Гавейн, и сделай ее своим стимулом. Робардс неотрывно смотрел на нее через печаль и горечь, а под конец ее слов безотрадно улыбнулся. — Ты не шутишь? — Никак нет, дорогая. Серьезен на все сто. — Раз ты сейчас серьезен на все сто, то ответь мне. Только честно. Он лишь вопросительно поднял брови. — Чего ты хочешь? О чем ты мечтаешь, Гавейн? — Я хочу, чтобы ты была счастлива. — Нет, Гавейн. О чем ты мечтаешь? По поводу себя, а не людей рядом. Как ты видишь свою жизнь в идеальном случае? — Моя жизнь в идеальном случае? — он потупил взгляд на ее руки на пару секунд. Потом поднял его, абсолютно печальный и даже подавленный, на нее. — Прожить ее с тобой до самой смерти. Иметь возможность показывать свою любовь и получать твою в ответ. Но… — он прервался, раздраженно дернув правым уголком рта. — Но я прекрасно понимаю, насколько это нереальная мечта. Поэтому просто отдаюсь ей, когда совсем тошно. — Почему ты… — она сглотнула. — Почему ты считаешь, что она нереальна? — Потому что мои мечты откровенно редко превращаются в реальность, Роуз, — он сжал челюсти. — Ты не любишь меня, как бы я ни лез из кожи вон. И за это я тебя ни в коем случае не виню, не подумай. Любовь нельзя выжать из сердца, ее нельзя включить или выключить по собственному или чьему бы то ни было желанию. А я… — он шумно вздохнул. — Я истратил все свое везение на встречу с тобой, но рад и этому. У меня было то короткое время. Счастливое время с тобой, полное грез, опять же, по поводу тебя. А реальность не имеет ничего общего с грезами, — и поднялся на ноги. — С чего ты взял, что я не люблю тебя? — ей кое-как удалось сдержать дрожь в голосе. Он замер на полпути к ванной. — А ты любишь? — и обернулся. В его взгляде не было и капли надежды или чего-то еще. Совершенно холодный в своей уверенности. А она понятия не имела, что ответить. — Симпатия не значит любовь, Роуз. Думаю, ты сама это прекрасно понимаешь. Но я рад знать, что хотя бы нравился тебе. Это намного лучше отвращения, безразличия и д… — он резко мотнул головой. Явно хотел что-то добавить, но передумал в последний момент. — И с учетом всего этого, я рад помочь тебе всем возможным. Если моя любовь пригодится тебе, именно тебе, в таком виде, то я… Я буду рад. Правда рад, Роуз. Это в миллион раз лучше, чем когда она вообще не нужна никак. Что от нее только боль жуткая. Розалинда проводила его оторопевшим и немного заплывшим от скопившихся слез взглядом, пока он не скрылся за дверью ванной. Насколько надо отчаянно любить, чтобы иметь силы все это носить в себе? И иметь силы все это сказать. И продолжать находиться рядом, осознавая настолько четко всю ситуацию. Насколько она ужасный человек, что заставляет Гавейна проходить через это день за днем? Он ежедневно видит ее тут. Она — живое подтверждение его любви и несбыточности его мечт. Он ежедневно рискует. Но ежедневно выбирает помощь ей, будучи уверенным в том, что ничего не получит. Что она его не любит и не полюбит. Что она уйдет когда-то, и он останется один на один со всем этим. Со всей этой безумной, изъедающей болью, которая будет подарена ему в виде какой-то жалкой награды за свою любовь и помощь. — Может, пройдемся? — его голос вырвал ее из мыслей. Гавейн слабо улыбался, прижавшись спиной к двери. — Пройдемся?.. — Ну да. Ты столько времени сидишь тут безвылазно. Сейчас, к тому же, вечер, даже ночь практически. Да и в округе не живут волшебники. Народу очень мало в будний вечер, безопасно. За мной и домом никто не следит, я каждый раз проверяю, так что не переживай. Я знаю кучу боевых и защитных заклинаний. — Но… — она мгновенно посмотрела в окно. И правда, на город уже давно опустился сумрак. — Дойдем до парка, тут минут пять-десять ходьбы. Там полно укромных мест, — стоило ей перевести взгляд на него, как он улыбнулся. — Если ты не боишься идти со мной в укромные места, конечно же. В ином случае, просто прогуляемся по улицам. — Не боюсь, — тут же сказала она. — Я и так у тебя дома круглые сутки. Хотел бы — уже давно сделал, возможностей полно, — и сглотнула ком в горле, отгоняя воспоминания о своем замужестве. — Я никогда ничего тебе не сделаю. И не захочу. Только что-то хорошее. Или хотя бы нейтральное. Розалинда вновь посмотрела в окно: безумно хотелось оказаться на улице. — Ну что, согласна на небольшую прогулку в компании аврора? Почувствовать на коже слабый ветер оказалось настолько умиротворяюще, что внутри было неосязаемо-приятно. Одновременно с умиротворением, это будоражило сильнее, чем первое удавшееся заклинание или зелье. Все чувства обострились, а глаза — жадно поглощали окружающее пространство. Гавейн шел рядом, то и дело поглядывая на нее, но старался делать это как можно ненавязчевее. Слабая улыбка на его лице распространяла тепло по всему телу и душе. Даже не учитывая недавнего разговора, он все равно улыбался ей. Насколько сильно он любит? И главное, за что? За что ее любить-то? В парке людей не оказалось вообще в столь поздний час. Прогуливаясь медленным шагом по главной дороге в сопровождении света фонарей, они молчали. Розалинде хотелось разбавить тишину хоть чем-то, но все мысли о теме разговора упирались в то, что Гавейн любит. И знает, что она — не любит его. В голове щелчком появилось желание ощутить его прикосновения. Но стоило ей подумать об объятиях, как тело вновь сковало, заставив замереть посреди дороги. — Роуз?.. — Гавейн взволнованно посмотрел на нее. — Тут никого нет. — Знаю, — она оглянулась: дорога пуста в обе стороны. — Знаю, — и постаралась выдохнуть. — Тогда что не так?.. Она без слов потянулась к его руке своей. Едва ощутив его ладонь, по всему телу пронеслись мурашки. Паника зашевелилась в голове с новой силой, но Розалинда только покрепче сжала его руку. Нет, ему нужно дать в ответ хоть что-то, на что она способна. Если не объятия, то хотя бы прикосновения. Гавейн осторожно накрыл ее руку другой, слабо поглаживая пальцами по тыльной стороне кисти и не сводя с нее взгляда. — Все хорошо? — Да, — она вдохнула полной грудью. — Все замечательно, Гави. Он тут же улыбнулся. Чем дольше они так стояли, чем дольше она ощущала его теплые руки, чем дольше она видела его улыбку, тем быстрее паника и страх отступали. Обнять его хотелось все с тем же напором, но тело продолжало отказывать ей для этого действия. — Продолжим? — спросил Гавейн через некоторое время. — Или домой? — Нет, давай еще пройдемся, — и она посильнее сжала его руку. — Немного устала с непривычки, но хочу еще. Ноги и правда гудели, и даже слабо кружилась голова. Но возможно, это просто из-за всех эмоций от прогулки. — Если что, быстро трансгрессируем к квартире. Только скажи, как устанешь. — Я думаю, прекрасно выдержу обратный путь. Хочется как можно дольше на улице побыть. — Мы можем почаще выбираться на свежий воздух. Правда, в будние дни лучше и вечером, как сейчас. Она зажмурилась от радости. Мерлин, она на улице. Свободная. С Гавейном рядышком. Вот он, крепко держит ее за руку, его ладонь самым идеальным образом ощущается в ее, как и прежде. Он все еще рядом, несмотря вообще ни на что. Мерлин, как его полюбить? Как сделать так, чтобы эта чертова любовь появилась? К нему появилась. Именно к нему и больше ни к кому. Он этого более чем заслуживает и хочет, а она не может ее выдавить из себя. «Он родной», — появилась в голове мысль, как напоминание. Как будто ее голову повернули в сторону этой очевидной истины. Розалинда вновь замерла, посмотрев на Гавейна. Точно, он — родной. Это же тоже любовь. Какая-никакая, но любовь же. Значит, она способна на нее. Она способна на любовь к нему. Он с тревогой смотрел на нее, но Розалинда постаралась улыбнуться как можно шире. — Просто подумала… Спасибо, Гави. — За что? — Ты еще спрашиваешь? — она вновь осмотрела пустынный парк. Он смущенно улыбнулся, опустив взгляд под ноги. — Гави, — он тут же поднял глаза к ней, стоило ей начать, — я не хочу третьего варианта. Хочу остаться тут, Англия уже давно стала моим домом. Не хочу обустраивать жизнь с нуля где-то еще. «И главное, вдалеке от тебя, родного». — Тогда, если ты не против, я продолжу свою защиту с заботой. — Пожалуйста. Но скажи, если ты устанешь от всего этого. — Устану? — его брови мгновенно подскочили. — Ты не представляешь, сколько одно твое присутствие, реальное присутствие рядом дает мне сил. И стимула, — и широко улыбнулся. — А уж твоя рука, — он слегка приподнял их сцепленные руки, — я прям колосс! Розалинда засмеялась, зажмурившись. Редьярд, появившись сегодня без Хильды, занял привычное во время их встреч место: за столом у плиты. — Как твои дела, Роуз? — Да по-старому. Но в хорошем смысле. Чай будете? Или кофе. — Нет-нет, спасибо. Напился на работе, — он легонько махнул рукой и оперся спиной о стену, обводя квартиру взглядом. — Видал вчера твою сестру у нас. — С ней же все хорошо? — Розалинда в упор посмотрела на учителя. — Да, конечно. Я думаю, заходила к матери. Буквально на секунду увидел ее, — он тепло улыбнулся. — Подросла, хорошеет с каждым разом. Уже, кажется, до тебя вытянулась или даже выше. Она печально посмотрела в пол. Мерлин, как же хочется вновь ее увидеть. Даже просто увидеть, не говоря уж о разговоре, объятиях и совместном времени. Какая она сейчас? Год ведь уже почти прошел с их последней встречи. — Вы же не говорили ей… обо мне? — Нет. Даже сомневаюсь, что она меня видела-то. Но в любом случае, не планировал. Безопаснее для нее же. — Мне ее очень не хватает, — практически прошептала Розалинда. — Она была единственным человеком дома, кто… Кого я считала своей семьей. Настоящей семьей, а не близким родственником из-за крови. — Понимаю, это тяжело. Она знает про Гавейна твоего ненаглядного? Розалинда задержала дыхание. Она ведь говорила в день своего побега, что о нем никому из семьи не известно. — И много она знает? — Я… — она сглотнула. — Практически все. Но последний раз я связывалась с ней из манора Лестрейнджа, в письме намекнув, что нам лучше не продолжать переписку. Она никому не скажет о нем!.. — Ее память могут проверить, ты же понимаешь это? — голос наставника отдавал металлом. — Если бы подумали в эту сторону, то давно бы сделали. Редьярд неодобрительно покачал головой. — Уже целое лето практически прошло с моего побега, — добавила она. — Ты подвергаешь ее опасности. — И что вы мне прикажете сделать сейчас? Если бы я знала, что меня ждет, я бы стерла ей память и не отправляла шкатулку. — Шка-тул-ку?.. — он изумленно уставился на нее. — Там… колдо наши, — она вновь сглотнула. — Меня и Гави с наших свиданий и поездок. Я… Наверное, глубоко в душе я все-таки понимала, что меня ждет после свадьбы… и поэтому отдала ей все это. — Моргана, Роуз… — он шумно выдохнул, посмотрев под потолок. — Я могу ей напи… — Нет! — Хэмильтон совсем чуть-чуть повысил голос. — Нет, — и тут же опустил к прежней тональности. — Я сам найду способ с ней связаться без подозрений. — Каким образом? Родители не могут вот так просто приезжать в Хогвартс. — Но в школе есть больничное крыло, — наставник немного напряженно улыбнулся. — Вы же не занимаетесь кураторством работы школьных целителей. — Зато у меня есть общая с ними рабочая тема — первая помощь, ты уж должна понимать, — он вновь улыбнулся, но уже без прежней эмоции. — И кстати, одна из них, Поппи Помфри, была моей ученицей, прямо как ты. Вы буквально на лет семь, что ли, разминулись в Мунго. — Если бы мы не разминулись, я бы не попала к вам на стажировку. Вы же берете только одного человека к себе. — Что правда, то правда, — он засмеялся. — Так что, как я и говорю, у меня есть предостаточно причин заглянуть туда без лишних вопросов и подозрений. Уж придумаю способ и с твоей сестрой связаться. — Для чего? — Как минимум, чтобы забрать у нее физическое доказательство связи с твоим дорогим аврором. — Он не мой, — она тут же сжалась, обняв руками локти. Хэмильтон усмехнулся, вновь окинув взглядом квартиру. — Скажи-ка мне лучше, сколько ты у него уже здесь живешь? — Вы же сами знаете прекрасно, — она напряженно посмотрела на учителя. — Даже лучше меня, скорей всего. — Знаю. Даже точный день знаю, — он кивнул. — И как ваши взаимоотношения протекают все это время? — Хорошо. — О как, смотри-ка, — он хрипло засмеялся. Розалинда же уставилась на него в замешательстве, и Редьярд вернул ей внимание, склонив голову набок. — Тебе это не кажется странным? С учетом вообще всего. — Почему это должно быть… странным? — Прежде чем я отвечу на твой вопрос, ответь-ка на мой: у вас же перед твоей свадьбой было что-то вроде расставания? Я думаю, должно было быть. — Ну… да, — она постаралась беззвучно глубоко вдохнуть. — И оно явно не было: «Желаю тебе счастья от всего сердца», и крепкие прощальные объятия, а потом вы с миром разошлись как в море корабли? — Нет, — еле выдавила она из себя. — Откуда вы знаете? Лицо Хэмильтона изумленно вытянулось. — И правда, откуда же я могу знать? Это ведь не ты, а какая-то другая Розалинда каждый день под моим надзором работала, — и прежде чем она ответила на его дружелюбный сарказм, он добавил: — Кстати, я не далеко ушел от истины, говоря, что это была какая-то другая Розалинда. Буквально за пару недель ты изменилась до неузнаваемости, а шустрый хозяин этого дома в один миг перестал мелькать на первом этаже. Исчез, как по мановению волшебной палочки. — Он не хотел отступаться… — она задержала дыхание. — Он сделал мне предложение, которого я не могла принять и… Я наговорила ему ужасных вещей, чтобы он… ушел. Чтобы о нем никто не узнал. Когда она отважилась поднять глаза на Хэмильтона, то увидела, что тот смотрел на нее с понимающим сожалением. — А теперь я отвечу на твой изначальный вопрос: ты отказываешь в нелицеприятной манере мужчине, а потом попадаешь в беду. И вместо того, чтобы уже ему отказать тебе в помощи, когда узнает о произошедшем, он полностью погружается в нее. Хотя имел полное право ответить тебе тем же, что ты причинила ему. — Я понимаю… — Это радует, — наставник кисло улыбнулся. — И этот твой дорогой аврор сейчас не занимается ничем в своей жизни. Он ее всю кладет к твоим ногам, хоть это может казаться малым в сравнении. — Это не малое, — жестко отрезала она, смотря на него исподлобья. — О, не злись, дорогая, прошу. Я не пытаюсь тебя оскорбить, лишь услышать то, к чему у меня есть вопросы, и сказать то, что хочу и тебе важно услышать. — Вы прекрасно можете избрать другой способ, — заметила Розалинда, стараясь успокоиться. Он усмехнулся в кивке, слегка разведя руками и как бы извиняясь. — Он твой, Роуз, — наконец сказал Редьярд через несколько тягучих мгновений. — Он считает себя твоим, потому что безоговорочно предан тебе. Он невероятно беспокоится о тебе, пытается сделать тебе лучше, но уж как умеет. Пытается научиться понимать тебя лучше. Помоги ему в этом, прошу. Потому что я не думаю, что ты еще сможешь встретить кого-то похожего. А тебе, особенно сейчас, нужен именно такой человек. Я бы пожелал каждому такого человека. — Я… — Он любит тебя, Роуз. — И прекрасно знает, что я не люблю его, — через колючий ком в горле сипнула она. Редьярд молча смотрел на нее с минуту. — Знаешь, я хоть и не был никогда в твоей или его ситуации, но предполагаю, что твои чувства сейчас перемешаны самым ужасным образом. Я не думаю, что в тебе сейчас есть место для любви, — и через короткую паузу добавил очень четко: — Но оно появится. — Почему вы так уверены? — Лучше ответь-ка мне: ты хотела принять его предложение руки и сердца? Вот если бы тебя заверили, что с положительным ответом ничего бы не последовало от твоей матери и кого-то еще… Вас бы, так сказать, отпустили с миром, ты бы согласилась? — Да, — мгновенно ответила Розалинда. Хэмильтон тут же улыбнулся: — Вот поэтому я также в этом уверен, как и ты сейчас на мой вопрос. Дай себе время и не мучайся. Твой аврор дождется тебя — я в этом тоже уверен. Но старайся его не отталкивать. Гавейн тихо посапывал, лежа на постели, а Розалинду сковало льдом. Она, едва проснувшись и почувствовав его рядом, мгновенно замерла. Он слишком близко. Хоть и спит. Хоть это и Гави. Хоть это и родной Гави. Но весь он слишком близко. Ровно дышать удавалось с трудом через стук сердца в ушах. Глаза неотрывно смотрели в спину Робардсу, пока она силилась сдержать порывы собственных рук, чтобы не столкнуть его с кровати. «Нет же, он ничего не сделает. Это же Гавейн, — пыталась убедить Розалинда саму себя. — Я же постоянно с ним рядом. Мы же постоянно гуляем. На прошлой неделе вообще ездили на реку. И ничего ведь не было!» Сердце начало сбавлять свой бешенный темп, и Розалинда кое-как села на постели, поджав ноги к груди. Через несколько минут коснулась пальцами его плеча, но Гавейн лишь вздрогнул и, громко вздохнув сквозь сон, накрыл голову рукой. «Это Гави, а не Лестрейндж. Га-ви. Я же сама хотела быть с ним. Сама хотела его выбрать когда-то». Она зажмурилась, сглатывая ком. «Это Гави». Это он. Заботливый, веселый и любящий. Это тот самый обворожительный и интересный мангуст, который ей безумно нравился до приятной, волнительной дрожи в коленях. «Это Гави». Вновь открыв глаза, посмотрела на него: все также крепко спит. Она вновь протянула руку к нему и погладила по плечу. Теплый, как и всегда. Рука сжалась на его плече, и Гавейн вздрогнул еще сильнее. Его сопение резко оборвалось. Через пару секунд он вдруг слетел с постели, с жутким испугом смотря на нее. Она хотела спокойного разговора, как и почти всегда у них был, но не вышло. Эмоции стремились наружу, как она ни пыталась их сдержать. В какой-то момент они прорвались, выплеснув на бедного Гавейна сначала ее отчаянье и ненависть к себе, а после очень быстро превратились в слезы. «Я должна держаться. Так нельзя. Так нельзя с ним». Она посмотрела через мутные от слез глаза на сжавшегося и закрывшего лицо ладонями Гавейна на полу. «Салазар, что я за человек такой?! Мне плохо, но и ему тоже плохо. Ему больно». Розалинда протянула к нему подрагивающую руку и положила на макушку. Паника немного зашевелилась в сознании, но ее каким-то образом удалось отогнать подальше, когда она сжала его волосы. Видимо, помогла их жесткость и колючесть, совершенно непривычная, но сейчас почему-то это дико понравилось. Она скосила взгляд на спальник: ну нет, хватит с него. Спит в собственном доме уже столько времени в проклятом спальнике, когда она, как королева, занимает его постель. Стоило ей озвучить эту мысль, как Гавейн ожидаемо засопротивлялся. Но буквально пара слов, и он, чуть ли не светясь от счастья, согласился. Ее же счастье раскрылось, как огромный цветок, когда Гавейн озвучил свое желание по поводу объятий. Озвучил, а после сразу же начал извиняться. Но так было даже лучше: самой делать этот первый, хоть и не совсем первый, шаг было дико страшно. Паника и страх почему-то спали, позволив им обоим насладиться теплом друг друга. Но буквально пара минут, и Робардс резко вскочил с постели, пробормотав что-то про зов природы. И минут на десять комната погрузилась в звуки льющейся воды из душа. А стоило ему показаться из ванной, как он, дико смущенный, захотел спать в спальнике. Мерлин, ну почему? Она ему больше не нравится? Уже разлюбил? — Я реагирую на тебя, — через дикий стыд объяснился он, когда ей все же удалось уговорить его лечь рядом. Черт возьми! Ну конечно, ему хочется большего! Она была готова зарычать от злости на саму себя. Он нормальный, здоровый мужчина, который уже Моргана знает сколько времени не был с женщиной. А тут она, трясущаяся от страха и к которой он испытывает огромное влечение. Конечно, он будет реагировать. А она — не может ему дать то, что он хочет. Вообще ничего. Похожие желания и фантазии остались в прошлой жизни. О нормальной близости, о сексе с человеком, который ей нравится и привлекает и который не пытается взять желаемое силой, она уже давно не думала. Просто не появлялось в мыслях, а тело — как будто забыло о такой потребности. Но хоть что-то же ему нужно дать. И он хочет, и она. Поэтому попыталась осторожно его, лежащего сейчас к ней спиной, вновь обнять. С ним безумно тепло. Он буквально источал тепло безопасности и заботы, а ей хотелось дать что-то взамен, раз на секс она не способна. Даже если предложит, он откажется. Откажется и он и ее тело. Слава Мерлину, ее тело до сих пор не выказывало никакого сопротивления тому, что они снова лежат вместе на кровати в обнимку. После нового разговора Гавейн вновь отвернулся к стене лицом, сообщив, что не уснет, если останется лежать и смотреть на нее. Хоть это и было намного лучше — видеть его глаза и улыбку — но ему нужно выспаться. Он-то работает практически ежедневно, в отличии от нее. Заснул он быстро, минут через пятнадцать: его медленные поглаживания по ее рукам начали замедляться и в итоге остановились, а дыхание выровнялось и стало еле различимым. Розалинда аккуратно уперлась носом в его шею, чтобы не разбудить. Спать ей не хотелось, но покидать постель — еще больше. Больше всего хотелось, чтобы эта ночь никогда не заканчивалась. Это должна была быть замечательная ночь, таких у нее очень давно не было. Кажется, вообще никогда. Она, поразмыслив, осторожно вытянула одну руку из-под его рук и просунула ему под футболку. Еще теплее, еще приятнее, а главное — никакого намека на панику и страх в голове. Там хозяйничали только радость и умиротворение. Гавейн же замычал сквозь сон и повернулся на спину. Розалинда приподнялась на локте и замерла, всматриваясь в его расслабленное лицо и вслушиваясь в его ровное дыхание. Спит, крепко спит. Кажется, это первый раз, когда она лежит с мужчиной в одной постели. С мужчиной, который не собирается сделать ей что-либо плохое, ужасное. Он просто спит рядом и рад тому, что она — тоже рядом. Розалинда осторожно погладила его по животу под футболкой, и Гавейн мгновенно заулыбался сквозь сон, опять замычав. Ее пальцы легонько покалывало от новых ощущений: плотная теплая кожа. Намного жестче ее, но не шершавая, как на руках. Но ее в любом случае хотелось касаться, чувствовать. Розалинда все-таки легла обратно, но уже положила голову ему на плечо и обняла, оставив руку у него под футболкой. С ним тепло, спокойно и безопасно. А сейчас она была в окружении еще и его запаха, даже примесь извечного табака ее не смущала. Запах табака — это часть Гавейна, а значит, она совершенно не против чувствовать и его. Главное, чтобы сам Гавейн был с ней. — Я должна была выбрать тебя. Я очень хотела выбрать тебя, Рикки-Тикки-Гави. Прости меня, что я такая невероятная дура, — шепнула она ему на ухо и закрыла глаза, утыкаясь носом в его жесткие волосы на виске.