Behind seven seals

«The boy's appearing on the deck and making it lurch

And the bubble of your interest's ready to burst» Interpol — «A Time to Be So Small»

Он был так же нелеп, как и мил. Розалинда молча внимала вкрадчивому и подробному объяснению Редьярда Хэмильтона, старшего целителя и куратора ее стажировки, когда в целительской появился Джоффри Кроуфорд. — Рэд, там авроры привели несколько преступников с ожогами. Подсобишь? У меня завал, — коротко спросил коллега и, как только ее учитель согласился коротким кивком, скрылся за дверью. — Вот, заодно и попрактикуешься перед окончанием на сегодня, закрепим, — Редьярд поднялся от рабочего стола, поместив перед этим на подставку перо, которым отбивал каждое свое предложение, словно дополнительной точкой, хоть и не касался кончиком столешницы. Розалинда засеменила за учителем, про себя прокручивая всю последовательность работы с предстоящими ранениями. Пациентов уже расположили в палате: те только пытались ворочаться, будучи привязанными, и беззвучно стонали. Хэмильтон быстро осмотрел каждого из них и перевел взгляд на Розалинду, легким взмахом кисти указав на одного из преступников: — Займись-ка им для начала. Она тут же призвала зелья с мазями, расставляя их по столикам у каждой койки, и прошлась взглядом по обгоревшей одежде с воспалившейся кожей по краям, но побелевшей в местах особо сильного воздействия пламени — кое-где уже назрели пузыри — на груди и плечах мужчины. — Что первым делом? — спросил ее Редьярд. — Убрать одежду с ожогов. Потом осмотреть и приступить к лечению от тяжких к легким. Также обеззаразить и не дать инфекции проникнуть после. Хэмильтон молча кивнул, пока занимался наиболее пострадавшим пациентом, что лежал в середине ряда. Розалинда склонилась над своим: от мужчины стойко пахло жженой плотью и алкоголем, но она не обращала на это внимание. Уже привыкла к запахам, которые обычных людей заставили бы если не отпрянуть, то скривиться или зажать нос точно. Куски ткани, некоторые из которых практически намертво прижглись к коже, приходилось снимать руками, но на каждое ее действие пациент дергался и мотал от боли головой. Тихие переговоры двух авроров за спиной отвлекали, а стоило одному из них, Джерому, заржать в голос, как она не выдержала и метнула в их сторону раздраженный взгляд. Боковым зрением она увидела, что Хэмильтон наградил их тем же возмущением. Нет, конечно, они молодцы, что задержали преступников и сделали свою работу, но теперь пусть дадут им выполнить часть своей без лишних пауз! Те сразу же затихли. Джером, старший брат ее единственной и лучшей подруги Анны Кесслер, все еще смеялся, но сильно тише. А второй парень, который, как она предполагала, был лучшим другом уже самого Кесслера, совестливо посмотрел на нее и Хэмильтона. И криво и с извинением улыбнулся. Внутри у Розалинды сразу же что-то екнуло от его забавного и даже милого выражения лица, на котором отчетливо прослеживалась дикая усталость и отсутствие сна, но внешне она не показала и намека, что извинение было принято. Через несколько секунд, как Джером извинился перед ней и ее учителем, он вышел куда-то из палаты, и тут сразу же воцарилась желаемая тишина. Розалинда закончила с первым пострадавшим и, после подтверждения от Редьярда, что все было сделано верно, перешла к следующему. Еще через минут десять в палату влетел бумажный самолетик, которые использовались и в Министерстве для связи вместо сов, а в Мунго бы птицы дополнительно усложняли надзор за необходимой стерильностью. Хэмильтон, быстро прочтя, вновь склонился над своим пациентом. А закончив, подошел к ней и из-под сдвинутых бровей осмотрел ее больного. — Закончи тут и ты свободна до завтра. Меня вызывают. — Конечно. — Если что, позови Джоффри, он должен быть где-то на этаже, — и посмотрел на единственного охранника у стенки. — Аврор? Тот не отозвался. — Робардс? — на продолжавшуюся тишину Хэмильтон фыркнул и прикрикнул: — Аврор! Парень наконец ожил. — Да, сэр? — Мне нужно отлучиться, и я оставляю на вас безопасность моего стажера. Надеюсь, мне не придется пожалеть об этом, — говорил он уже привычно тихо. Розалинда вообще редко слышала, чтобы Редьярд Хэмильтон повышал голос. Всегда спокоен, даже размерен при то и дело возникающей суете в приемном отделении Мунго. Она была рада, что именно он взял шефство над ней: на фоне матери с ее суровым нравом, которая возглавляла четвертый этаж, Редьярд казался эпицентром невозмутимости и умиротворения. Да и внешне он усиливал это чувство: выше нее почти что на голову мужчина лет пятидесяти или даже старше. Грузный, в том числе и из-за внушительного живота, однако передвигался он достаточно резво. Полное круглое лицо, но оно не отталкивало. Черные с легкой проседью короткие волосы, зачесанные на правую сторону, всегда идеально выбритое лицо и большой нос. Карие глаза, которые источали либо волнение за пациентов, либо серьезность или радушие, легкость в зависимости от разговора. Он далеко не всегда носил целительскую мантию, обходясь лимонной накидкой поверх делового костюма с галстуком или бабочкой. То и дело его можно было увидеть в очках с толстой темной оправе, а иногда они болтались на цепочке на его груди. — Никак нет, сэр. — Не спускай глаз с пациентов, а то эти двое спят на ходу, — наказал он ей в коротком кивке на аврора, а после быстро покинул помещение. Робардс отлип от стенки и начал медленно расхаживать по палате. Розалинда то и дело чувствовала на себе его взгляд, и это немного напрягало. — Ты можешь не маячить за спиной? — поинтересовалась она, возясь с пациентом. — Это отвлекает. — Я могу встать рядом, если не буду таким образом раздражать, — предложил он с извинением в голосе. — Как угодно, только закончи свои блуждания взад-вперед. Он занял место по другую сторону от кровати с арестованным и пялился на нее, словно хотел что-то сказать. Или пытался таким образом опять не уснуть в вертикальном положении. На очередной снятый кусок одежды пациент забрыкался под волшебными веревками. — Я бы посоветовала дергаться поменьше, — процедила Розалинда, но мужчина не унимался. Пришлось прибегнуть к помощи аврора: — Ты можешь его утихомирить? — Не вопрос, — Робардс тут же взмахнул палочкой, и пациент замер от чар. Лишь кидал взгляды, полные ненависти то на нее, то на аврора. — Надо было послушаться, когда просили нормально, — и развел руками. Тут она была полностью согласна: для него же стараются. Авроры, конечно, могут оказать первую помощь на месте или уже в камере, но это будет явно не на том уровне, как это делают целители при всем уважении к их навыкам. Все-таки для них на первом месте стоят боевые и защитные заклинания, а потом уже все остальные. За Робардсом она заметила шевеления, но прежде, чем Розалинда успела как-то отреагировать или предупредить, аврор уже повернулся, и в следующий миг каким-то образом избавившийся от пут и приподнявшийся преступник огрел его по голове флаконом от зелья. Испуганный вскрик она не смогла сдержать. Но перед тем, как Робардс отключился, он успел отправить мужчину в полет через всю палату прямо в стену. — Твою мать! — мимо пронесся Джером к преступнику и вновь связал его на ходу заклинанием. — Гави? — он повернулся к другу, но тот уже лежал без движения между кроватями. — Гавейн! — Я проверю его, — Розалинда ожила, оббегая койку. — Спасибо, — обеспокоенно отозвался Кесслер и склонился над преступником, гневливо обращаясь к тому. — Куда ты сбежать собрался, гаденыш, а? Она присела рядом с Гавейном, что лежал без чувств, и осмотрела место удара. На первый взгляд ничего страшного. Но проверила на всякий случай заклинанием, что внутренних травм — серьезных, особенно — нет. — Вы употребляли что-нибудь? — спросила она Джерома, который уже переместил неудавшегося беглеца на койку и сейчас добавлял к волшебным путам обездвиживающих чар остальным. — Мы не спали больше суток. Сдвоенная смена, должны были уже как час назад домой пойти. Гави еще и перед сменой не спал нормально, — он, окинув пылающим взглядом преступников, подошел к ней и лежащему на кровати Робардсу. — Только кофе и бодрящие зелья. — Тогда понятно, почему его так легко вырубили, — тихо проговорила она. — Не надо мне было уходить, — сокрушенно выдохнул Кесслер. — Он, конечно, не слаба… — Джерри, ты не знал. — Это не оправдание, — он фыркнул и потряс Робардса за плечо. — Гави, очнись! Гавейн! — Погоди, — Розалинда призвала настойку растопырника с резким запахом и, откупорив, поднесла к носу аврора. — Гави! — Да?.. — слабо донеслось от него. — Мерлин, ну хоть живой, — Кесслер вздохнул и сел на пустую кровать за своей спиной. — Да что со мной будет-то? — усталая и болезненная улыбка появилась на его лице. В груди опять что-то замерло, дрогнув перед этим. Но Розалинда только вдохнула как можно беззвучнее, продолжая утирать с его виска остатки зелья. Робардс приоткрыл глаза и встретился с ее. Удивление и радость тут же возникли на его изможденном лице. — Разбитая голова как минимум, — она старалась говорить как можно непринужденнее, хотя от любого взгляда на Гавейна внутри все расцветало. Но нужно держаться и не подавать виду. Короткое официальное знакомство со своим защитником вновь вызывало внутри непривычное трепетание. Как и то, что он обмолвился о вероятном появлении на повторный осмотр. Она прекрасно знала, кто он: магглорожденный и бедный парень. И им ничего светило в будущем. Но в нем что-то притягивало с такой невероятной и неописуемой силой, что от этого все сжималось от отчаянья и печали. На фоне Джерома — высокого и привлекательного брюнета и с достатком благодаря успешному бизнесу отца — Гавейн не мог похвастаться буквально ничем. Ничем, кроме своего внутреннего магнита. Он был ниже ее ростом, даже не Кесслера, который обгонял Розалинду на полголовы, щуплый и бледный. Практически незаметный. Короткие волосы цвета ржи, густые брови. Его одежда хоть и была чистой и опрятной, но явно заношенной не за один или два сезона. Но, diablos, его серые с зелеными вкраплениями глаза и улыбка были такими живыми и добрыми, что остальное казалось совершенно незначительным. А уж когда Гавейн и правда заявился к ней на следующий день якобы только по поводу синяка, то она еще сильнее убедилась в своих ощущениях по поводу этого молодого человека. Черт ее дернул согласиться на свидание. Зачем дарить надежду и ему и себе? Когда он узнает причину ее отказов, то явно не скажет спасибо. Ни он, ни Джером, ни его сестра. Энни, с которой они дружили с первого курса, так точно выскажет ей все свое негодование по этому поводу: Гавейна она знала с малых лет, еще до школы, и тот относился к ней, как второй старший и любящий брат. И это было взаимно со стороны Анны по ее упоминаниям Гавейна и коротким рассказам. Чего стоила та разборка с ее и Энни одногруппником, чистокровным Барлоу, который доставал чуть ли не с первых дней бедную Кесслер, когда ее, полукровку, распределила Шляпа на Слизерин. А на четвертом курсе он решил опробовать на Энни Круциатус прямо на учебной дуэли. Слава Мерлину, профессор не дал ему исполнить свою безумную задумку. Но как только новость дошла до Джерома и Гавейна, они вдвоем подловили урода в Хогсмиде и проучили таким образом, что Барлоу вообще забыл о существовании Энни до конца учебы. Первое свидание прошло просто великолепно. Робардс и правда смог найти ресторан с испанской кухней, но по всем его скованным движениям и немного пугливым и нервным взглядам было видно, что посещал такие заведения достаточно редко, если вообще не первый раз. Ей даже пришлось подсказать, какую из всех вилок нужно использовать для закуски, единственного блюда, которое он себе заказал. Розалинда также не стала брать ничего дорогого по местным меркам, ограничившись салатом и стаканом воды. Она была готова сама оплатить счет, но стыдить и оскорблять таким образом своего спутника не было никакого желания. Ей, в целом, было все равно, что подумают официанты и другие гости, но вот Гавейна ставить в неловкую ситуацию — увольте. На второе и последующие она сама предложила просто прогуляться, сославшись, что устала от всяких ресторанов. Он явно чувствовал себя неуютно в окружении лоска и дорогих интерьеров. И Гавейн тут же ухватился за этот шанс, заявив, что знает самые волшебные места в Лондоне и других городах. Те, которые и в подметки не годятся Косой алее. И он не обманул: волшебными местами оказывались укромные улочки, места в парках и крыши каких-то зданий, откуда открывался невероятный вид на город под непривычным углом. Он был мил. Невероятно. Чарующе мил и светел. Даже не учитывая его светло-русую шевелюру и белую кожу — он весь искрился изнутри, стоило ей посмотреть на него, улыбнуться или засмеяться от какой-то его шутки. Ни один ее ухажер не вызывал столько тепла и трепета внутри, как этот неловкий и постоянно смущавшийся молодой человек. Ей хотелось видеть его чаще. Видеть, слушать и чувствовать рядом. Каждый день. Или лучше: вообще никогда не прощаться. Каждое окончание совместного вечера возвращало ее в родной, ставший отвратным мир. Где за яркие позитивные эмоции мать кидала угрожающие взгляды, если это происходило на людях, или в открытую озвучивала свое недовольство, когда Розалинда забывалась дома. «Розалинда, ты обязана соблюдать приличия. Такое поведение — неподобающее для леди нашего статуса». «Розалинда, если ты будешь вести себя, как легкомысленная простушка, то никакой приличный мужчина не возьмет тебя замуж». «Розалинда, ты — лицо нашей семьи. Наследница великого и древнего рода де Анага. И твой священный долг вернуть былое положение». Это и все прочее ей вдалбливалось лет с пяти, когда матери пришлось в спешке покидать родную Испанию. Папа Розалинды имел неосторожность перейти дорогу другой влиятельной семье, за что поплатился собственной свободой до конца жизни, потерей уважения общества для всей семьи и практически всех денег. Опасаясь ухудшения положения, мать схватила Розалинду с Данте и совсем крохотную Леонор, которой не успело исполниться и года, и покинула родину с помощью друга семьи. Но с тех пор их жизнь перевернулась. Опустилась практически на самое дно и перевернулась. От прежней, относительно спокойной обстановки дома не осталось и следа. Мать, став фактически главой семьи, пыталась всеми доступными способами вернуть утерянное: деньги, статус, влияние. Но самый главный способ достижения этих высот она переложила на плечи своей старшей дочери: выйти как можно удачнее замуж. Чем чистокровнее и известнее, тем лучше. И настолько богатого, насколько возможно. Ей было все равно, какой он человек и какие у него качества, кроме вышеуказанных требований. Он мог быть уродом, старым, как тысячелетний дуб, или безжалостным убийцей. Матери было откровенно плевать, лишь бы получить желаемое, а мнение Розалинды не учитывалось ни по этому поводу, ни по какому другому. Поэтому о таком кавалере, как Гави, она не заикалась. Даже старалась не думать о нем в присутствии матери или брата. Единственный человек в доме, который разделял отношение Розалинды к таким наказам — Леонор. Ее мать мучила с будущим чуточку меньше, но чем старше она становилась, тем чаще и в ее сторону обращались безжалостные заповеди. Данте же был любимчиком матери: все традиции и устои чистокровных семей он впитывал как губка, а после выполнял роль противной, заедшей пластинки, зудя над ухом в отсутствии родительницы. Братской любви, какую получала Энни от Джерома, Розалинда не наблюдала совершенно ни к себе, ни к Леонор. Это марионетка и преданный шпион, но никак не брат. Кроме кровной связи, у них не было ничего общего. — Ты где была? — встретила ее мать, метнув стальной взгляд, стоило Розалинде закрыть дверь в родной дом. — С друзьями гуляла. — Поди, опять с этой шалашовкой-Кесслер, — выплюнула она. Розалинда промолчала, направившись наверх в ванную комнату. Их споры по поводу ее дружбы с Энни ничем хорошим не оканчиваются. — И давно ты так разодеваешься на встречи с ней? — мать подошла к лестнице, взирая на нее снизу вверх и с недовольным скептицизмом окидывая ее наряд. — Прости, разодеваюсь как? Обычный наряд. Она, и правда, выбрала самую непримечательную одежду из возможных для свидания, чтобы вызвать как можно меньше подозрений об истинной причине ее отсутствия. — А кулон зачем нацепила? Решила к себе ненужные взгляды всяких оборванцев привлечь? Розалинда разразилась проклятиями в голове, но вслух лишь ответила: — Это простой кулон. Чтобы не выглядеть оборванкой самой. Мать ничего не ответила, лишь искривила свои тонкие губы еще сильнее и ушла обратно в гостиную. И как только папа выбрал в жену себе такую змею? Гавейн был очень похож на него: такой же веселый, светлый и добродушный, как помнила Розалинда из раннего детства по каким-то обрывкам в памяти. Захотелось вновь ощутить теплую и немного шершавую ладонь Гави — он только пару дней решился на этот шаг — и забыть обо всем, что было, есть и будет в ее жизни. Она ненавидела себя за то, как изо дня в день поступала с Гавейном. Не оставалось никаких сомнений, что он влюбился в нее. И как бы ни муштровали ее дома, что чувства других людей и, особенно, «каких-то грязнокровок» — это не ее зона ответственности, она чувствовала себя настолько неправой, тошнотворно и гибельно неправой, что хотелось наложить на себя руки. Чтобы никогда не говорить ему то, что ей придется сказать рано или поздно. Чтобы не увидеть эти боль, обиду и даже, скорей всего, ненависть в его глазах. Чтобы не осознавать, что это именно она разобьет ему сердце и станет той, из-за кого в его глазах пропадет этот целебный свет. Даже если на какое-то время. Он же оправится. Оправится же? В дверь за спиной тихонечко постучались, и следом в проеме появилась голова Леонор. — Уже вернулась? — А то ты не слышала, — фыркнула Роуз, умывая в очередной раз лицо. — Извини, — и повернулась к сестре. Та жестом позвала ее к себе без тени обиды. — Как прошло? — взгляд Леонор источал неподдельный интерес, когда Розалинда появилась в ее комнате. Она прекрасно знала про Гави, но также соблюдала полное молчание о его существовании для всех остальных. — Великолепно. Как и в предыдущие разы, — с улыбкой проговорила Розалинда, наложив на комнату сестры звуковые чары. — Где были? — Леонор, словно маленькая девочка, хотя ей было уже пятнадцать, в нетерпении запружинила на постели, стискивая свои колени руками. — Роуз, не томи, por favor. У сестры, в отличие от всех остальных членов их семьи, совершенно не было акцента, когда она говорила по-английски, но вместо этого испанский звучал забавно, как от иностранца. — Ездили в Магрит. Там, оказывается, есть целая сеть древних пещер, украшенных разными орнаментами и рисунками, — она опустилась к сестре, поглядывая не дверь. — Самая настоящая жемчужина, скрытая у всех под ногами. — Ездили? На чем? На метлах же летают, — она удивилась, а потом озорно улыбнулась. — Или ты опять слова путаешь? Розалинда с наигранным укором посмотрела на сестру, склонив голову набок: — Нет, именно ездили. У него есть маггловский мотоцикл, так что он устроил небольшое путешествие-поездку. Глаза Леонор расширились от разыгравшейся фантазии. — Не страшно было? — Нет, — Роуз улыбнулась. — Разве что в самом начале. Но это почти как полет на метле, только не в воздухе, а по дороге. — Ты сделала колдо? — сестра с надеждой посмотрела на нее. — Сделала, но занесла их в Мунго. Покажу обязательно, когда заеду на выходной в Хогсмид к тебе. Сестра тут же закивала, а ее глаза заискрились от нетерпения. — Может… Может, вы захотите меня с собой как-нибудь взять?.. Потом, не сейчас. Если он захочет. Розалинда посмотрела на нее, улыбаясь с горечью. — Мы посетим с тобой все эти места когда-нибудь позже. Как школу окончишь, так обязательно посетим, и я расскажу тебе все то, что он рассказывал мне. А он много, очень много интересного рассказывал. — Ты уже сказала ему? — еле слышно спросила сестра, поникнув. — Пока нет. Я… Я не могу набраться храбрости, — к горлу подкатил колючий ком сожаления и ненависти к себе. — Я боюсь его потерять. Не хочу отпускать совершенно. Хоть это и неправильно. И обязательно произойдет. — Но ему же будет больно. И тебе, — сестра хоть и не видела Гави ни разу, но настолько прониклась его образом, что ее сочувствие было полностью понятно. — Я знаю, — она вновь посмотрела на дверь. — Это уже в любом случае будет больно. Просто сейчас… я не могу. И проклинаю себя за эту слабость. — Ты же хочешь быть с ним? — этот вопрос и вовсе показался невесомым, как будто прозвучал только в ее голове. Роуз кивнула, не осмеливаясь озвучить. — Так сбеги с ним. Я уверена, он защитит тебя. Он же аврор. Настоящий. — Она убьет его. Я не имею права допустить этого. Он найдет себе кого-нибудь лучше. Не такую эгоистичную, как я. И будет жить. Будет счастлив, я уверена, — Розалинда поднялась, удерживая закрытыми глазами напрашивающиеся слезы. И повернулась к сестре, посмотрев на ту. — Ленни, ложись спать. Скоро школа, выспись в тишине и тепле, пока есть возможность, — и поцеловала в лоб. — Роузи, — Леонор взяла ее за запястье, когда она отвернулась, намереваясь пойти к себе, — останься со мной ненадолго, пожалуйста. Хотя бы минут на пятнадцать. Розалинда посмотрела на нее, встретившись с темными печальными глазами. — Если ты пообещаешь, что будешь пытаться уснуть, а не засыпать меня вопросами, — она улыбнулась через разразившиеся эмоции внутри. — А то знаю я тебя. Та закивала, забираясь под одеяло, и Роуз погасила основной свет в комнате, укладываясь рядом с сестрой. — Может, расскажешь мне уже про свой подарок? — поинтересовалась Розалинда после обмена приветствиями, когда она нашла Гавейна за столиком в кофейне. — Лучше показать, — он мгновенно расплылся в улыбке. — Что я и намереваюсь сделать, но нам придется совершить пару прыжков, — и поднялся, кладя несколько монет рядом с пустой кружкой с кофе. — Ну, хоть что-нибудь расскажи, — она в игривом недовольстве прищурилась на него. — А то решил сделать подарок спустя полгода и все молчит, как Невыразимец. — Я не виноват, что мы встретились всего два месяца назад, — он с извинением улыбнулся, выставляя локоть. — Но сразу оговорюсь, что был бы рад встретить тебя раньше не только на полгода, а сильно-сильно раньше. «А я-то как была бы», — подумала она, беря его под руку, но вслух озвучила совершенно иное: — Аврор Робардс, прошу вас приоткрыть завесу тайны, пока я не лопнула от любопытства прямо здесь. Гавейн посмотрел на нее с беззвучным смехом во взгляде. — Это библиотека. — Библиотека? Серьезно? Ты решил сделать мне подарок в виде школьной библиотеки? — А я разве сказал, что это библиотека Хогвартса? — В Мирракса я и сама могу заглянуть, — она закатила глаза. — У меня там членство. — Я не сомневался, миледи, — он хохотнул. — Но вы вновь не угадали. — Гави, — она затормозила посреди тротуара и выжидающе уставилась на него. Он же молча смотрел на нее несколько секунд, очевидно любуясь, и все-таки сознался: — Я выбил нам с тобой доступ в Бодлианскую библиотеку. И это вовсе не туристический доступ. Мы можем взять книги, — Гавейн качнул бровями, улыбаясь. — Это в Оксфо… — Я знаю, что это за библиотека, — она случайно перебила его, выдохнув от зашедшегося от счастья сердца. — Ты серьезно? — и в полнейшем изумлении посмотрела на него в упор. — Более чем, — он еще шире улыбнулся. — Как, Гавейн? — практически прошептала она. — О, миледи, я не выдаю свои источники, — он многозначительно поджал губы. — Но никаких взяток и прочих нарушений закона. Все полностью официально. Ну, — он закусил нижнюю губу на мгновение, — практически полностью. — Ты волшебник, если это правда. — О, самый настоящий волшебник. Я тебе сейчас даже продемонстрирую, — Гавейн захохотал, взяв ее за руку, и потянул за собой в ближайшее укромное место для трансгрессии. Гавейн не соврал: через минут двадцать, после пары прыжков и недолгой прогулки до главного входа, Розалинда с замиранием смотрела на огромные распахнутые двери-врата библиотеки, как в том же Хогвартсе. Она ни разу не была тут, даже и не надеялась, что когда-нибудь попадет, но нет: они прошли в дверь и оказались внутри. Это все по-настоящему. И она вместе с ним. Что может быть лучше? Розалинда ощущала себя маленькой девочкой в свой первый день в Хогвартсе. Только и делала, что крутила головой и пожирала взглядом окружающее пространство, пока Гавейн вел ее за руку к стойке библиотекарей. — Так вот зачем тебе два пропуска, прохвост, — женщина лет шестидесяти, глянув поочередно на Гавейна и Розалинду, мягко улыбнулась, что-то ища за своим рабочим местом. — Мы лишь с исследовательской целью здесь, мэм, — Робардс вытянулся как струна в подтверждение своих слов, но ни в его вид, ни в слова библиотекарь не поверила. — Если я увижу неподобающее поведение, Гавейн… — она красноречиво посмотрела на них обоих. — Никак нет, мэм. Нас интересуют только книги. — Мисс, я все-таки понадеюсь на ваше благоразумие, явно не на Робардса-младшего, — она уже перевела рабоче-строгий взгляд на Розалинду. — Только книги, мэм. Я имею прекрасное понимание о том, как вести себя в библиотеках и как обращаться с книгами, даже древним и ветхими. — Ну, прям до ветхих вы все же не имеете допуска, но рада слышать, — женщина кивнула и, поставив пару печатей, положила перед ними на стойку два листочка. — Желаю продуктивного посещения. И тихого, — она повела рукой в сторону дверей в следующий зал. — Так вот что за источники у вас, мистер прохвост, — шепнула она через тихий смех Гавейну, когда они отошли. — Не нравятся? — он изогнул бровь. — О, нет, что ты? Все чудесно, — Розалинда еле сдерживалась, чтобы не запрыгать. Или чтобы не обнять его и даже поцеловать. Это, кажется, был лучший подарок в ее жизни. — Но мне теперь интересно, откуда ты знаешь библиотекаря из Бодли. — Все прозаично: это жена папиного друга и сослуживца. Она часто сидела со мной в детстве. — Еще одна загадка решилась, — беззвучно смеясь, подытожила она. — Загадка? — Почему ты — прохвост, — она улыбнулась, встретившись с его удивленным взглядом. — Спасибо большое, Гави. — Мы еще книг не получили. Да не то что книг, даже до картотеки не дошли, — он мгновенно смутился, но по глазам было видно, что безумно доволен. А уж насколько довольна и счастлива была она, не описать словами. Розалинда была наслышана, что Бодлианская библиотека — огромная, практически необъятная, но не думала, что настолько. Никакая библиотека в волшебном мире не могла похвастаться таким количеством книг, манускриптов, карт и прочих видов информации, что хранились здесь. Даже крупнейшая волшебная библиотека Англии, «Хранилище Мирракса», не имела на своих полках столько экземпляров, даже не близко. Кое-как выбрав самое интересующее, Розалинда не могла дождаться момента получения книг со склада. И когда же им, наконец, вручили стопку, она еле сдерживалась, чтобы не сорваться на бег, пока Гавейн нес чтиво за ближайший свободный стол в читательском зале. — Гави, — она шепнула ему, сидящему напротив, — а мы сможем еще хотя бы раз попасть сюда? Я подготовлюсь тогда. Робардс мгновенно отвлекся от своей книги, какого-то технического справочника, и посмотрел на нее. Он взял себе только одну. Сначала это удивило Розалинду, но когда же они все-таки расположились, то стала понятна причина: он дико устал после службы, то и дело клевал носом. Возможно, повел ее в библиотеку сразу после ночной смены, а значит, практически не спал. — Я думаю, даже не раз, — и подмигнул ей с улыбкой. — И в следующий раз не на твой день рождения. К нему я придумаю уже другой подарок. — Это необязательно. — Очень даже обязательно, Роуз. Мне хочется. Ей тоже хотелось сделать ему какой-нибудь дорогой сердцу подарок на уже его день рождения, но сейчас она понятия не имела, какой именно. Какому подарку он будет рад настолько, как она этому? Но у нее есть еще месяц, она должна придумать. Возможно, они с Энни придумают, подруга явно знала его куда лучше. — Я надеюсь, ты не сильно устала, — заметил Гавейн, когда они покинули стены библиотеки в сгущавшихся сумерках. — Это приятная усталость, — она вдохнула полной грудью прохладный воздух и посмотрела на него. — Это замечательный подарок, Гави. Спасибо тебе огромное, — она затормозила, и он склонил голову, тоже останавливаясь и беря ее руку в свою. — Самый лучший подарок в моей жизни. Он мгновенно просиял в усталой улыбке, с невероятным теплом и нежностью смотря на нее. Смотрел ли на нее кто-то таким образом до Гавейна? Кажется, нет. Даже чего-то отдаленного она не могла припомнить, хотя всяких встреч или свиданий у нее уже было множество. — Может, ты хочешь поужинать где-нибудь? — спросил он, сунув другую руку в карман пиджака и потрясывая ею в нем. — Я бы хотела, но мне нужно домой. Уже поздно, — Робардс заметно поник, но его взгляд все равно был устремлен только на нее. И все такой же: полный нежности и тепла. Ей хотелось завернуться в этот взгляд и в эти руки, в которых было так уютно, но она лишь смотрела на него в ответ, надеясь, что он ощущает нечто подобное от нее. И добавила, опомнившись через пару мгновений: — Но мы можем завтра и пообедать и поужинать. — Завтра днем у меня служба, к сожалению. И я беспокоюсь, что меня могут задержать как обычно, — он грустно поджал губы. — Никак не могу обменять эту смену, но и заставлять тебя ждать я не хочу еще сильнее. — Я могу подождать. Возьму почитать что-нибудь. — Спасибо, но… мне будет дико неудобно. А если я сделаю какую-нибудь глупость из-за этого нервоза, то очень вероятно, что меня вовсе оставят в ночную в наказание. Она потупила взгляд на их сцепленные руки, пока периферийным зрением видела, как он продолжал нервно теребить в своем кармане другой рукой. — Значит, до выходных?.. — и посмотрела вновь ему в глаза. Ей до безумия нравились эти глаза. — До выходных. Они через… три дня. Очень долгих три дня. Но зато там будет очередное путешествие. — Уже придумал план? — она улыбнулась, и он тут же ответил ей все той же теплой. — Por supuesto, señorita. Как и всегда, — и облизнув губы, спросил: — Я могу проводить тебя хотя бы… — Давай до чайного дома у Мунго? — она сглотнула. — Как пожелаешь, Роуз, — в его взгляде стремительно пронеслось разочарование, и она стиснула зубы, мысленно проклиная себя. — А через три дня мы вновь увидимся. Будет хороший день, я уверен. — Будет замечательный день. Гавейн вновь улыбнулся: широко, счастливо и без намека на прежнее разочарование. Его в который раз захотелось обнять, очень крепко обнять и не отпускать, но она лишь покрепче сжала его руку. Может, через три дня он или даже она решится хотя бы на объятия. — Кстати, — он начал через минуту их неспешного шага в сторону незаметного местечка, — я очень давно хочу тебе сказать, но все время… — он почесал затылок свободной рукой и после ею же махнул. — В общем, хочу сказать, что мне безумно приятно, что ты со мной проводишь столько времени. Что ты соглашаешься на все встречи, что не приду… Нет, что ты специально, я знаю, специально иногда обмениваешься сменами в Мунго ради наших встреч. Мне безумно, дико и невероятно приятно. Хочу, чтобы ты знала, что я это очень и очень ценю. — Тут все просто, Гави, — она улыбнулась. — Мне очень нравится с тобой. Ты мне очень нравишься, — и скосила на него взгляд. Гавейн шел, зажмурившись от радости. И его счастливый вид от ее же чистосердечных слов грел лучше всего на свете. Момент, который хотелось отсрочить всеми силами, но который все равно должен был случиться, настал. Сердце болело. Но не из-за какой-то болезни или патологии, а от одного взгляда на Робардса, что через вихрь обиды и боли взирал на нее из-под нахмуренных бровей. Душу скручивало, заставляя сердце биться то очень быстро, то настолько медленно, что еще чуть-чуть и оно остановится. — Зачем ты дала надежду? Ответь. Просто ответь. «Затем же, зачем я дала ее и себе. Хотя не должна была. Особенно по отношению к тебе». — Потому что ты очень светлый человек. Невероятный и светлый, — Розалинда попыталась проглотить очередной ком, застрявший в горле. Слезы уже наворачивались. Пока удавалось их сдержать, но счет шел если не на секунды, то на минуты. — Мне этого очень не хватает. Ты не представляешь, как этого света не хватает. «Именно твоего света». — Так прими предложение, и этот светлый человек не отступит ни на шаг от тебя. Он будет до конца с тобой. До последнего, мать его, вдоха. Я клянусь! Чем угодно клянусь! Хоть непреложный обет дам! Возможно, он даже не имеет представления, насколько сильно ей хотелось принять его предложение. Обнять его как можно крепче, почувствовать ответные объятия, узнать, каков на вкус поцелуй с ним. И последовать за ним, за его светом прямиком в ад, лишь бы никогда не терять из виду. — Если я соглашусь — тебя убьют, — говорить удавалось с трудом. — А я не хочу, чтобы это произошло из-за меня. Я вообще не хочу, чтобы это произошло, но ты аврор. — Я не слабак. Меня просто так ни испугать, ни убить. — Знаю, — она почувствовала, как на лице появилась печальная улыбка. У нее не было никаких сомнений ни в его словах, ни в демонстрируемой решимости. — Но твоя смерть будет огромной потерей что лично для меня, что для этого мира. — Мне все равно на этот мир, если тебя рядом не будет, — Гавейн весь сжался, а боль из его глаз решетила. — Я люблю тебя, Роуз. Люблю, черт возьми! Розалинда зажмурилась, чувствуя, как слезы вот-вот потекут из глаз ручьями. Она позволила себе последнюю слабость. Подошла к нему на ватных ногах и, наконец, сделала то, о чем мечтала все это время — обняла его. Его запах, смесь табака с еще чем-то неописуемым, но таким родным, сразу же ворвался в ноздри, а после заполнил весь разум и легкие. — Пожалуйста, прости меня, Рикки-Тикки-Гави. Я не имею права тобой рисковать, — шепнула она ему на ухо. Не сдержавшись от нового порыва, оставила короткий, но такой желаемый поцелуй на его щеке. И все-таки сделала над собой усилие: оторвалась от замершего Робардса и оглянулась в поисках ненужных свидетелей ее трансгрессии. — Ты же понимаешь, что я все равно буду любить тебя? Я уже не смогу забыть тебя, — это был последний его вопрос и последние его слова перед тем, как она исчезла. Возможно, это были последние слова, которые она услышала от него в этой жизни. Слава Мерлину, матери дома не оказалось. Только ее родной и ручной шпион выглянул из гостиной на появление Розалинды дома. — Что случилось? — озвучил свой вопрос Данте. Эти черные осуждающие глаза, как чертовы гарпии, впились в ее распухшее от слез лицо. — Тебя кто-то обидел? Такой вопрос от брата должен звучать, как нечто поддерживающее и дарящее чувство безопасности, но только не от Данте. В его исполнении это было какой-то смесью презрения и осуждения. — Книга очень грустная попалась. Финал — особенно, — бросила Розалинда, быстро поднимаясь к себе. — Что за книга? — спросил он без тени интереса. «"Жизнь" называется». — Ты такие не читаешь. Три человека, которых она была бы сейчас счастлива увидеть, были недоступны. Леонор уже уехала в Хогвартс. К Энни идти сейчас было прямым издевательством: не хотелось ставить ее перед выбором, поддерживать подругу или человека, который являлся лучшим другом ее брата да и который сам был ей почти что братом. И с которым же Розалинда так эгоистично и ничтожно поступила. И этого же самого третьего человека она лично оставила на той проклятой набережной. В одиночестве со всей болью, отчаяньем и мыслями. Она захлопнула дверь в собственную комнату и упала в постель, наложив на дверь запирающие чары и звуковые на всю комнату. Скомкала одеяло, зарываясь лицом, и в который раз представила, что это не одеяло, а Гави. Больше всего хотелось почувствовать его, услышать, вдохнуть запах. И чтобы он обнял ее. Но нет, это всего лишь чертово одеяло, которое не превратится в Гави, как бы она ни мечтала. Через пару дней мать ее обрадовала. — В пятницу у нас званый ужин, — заявила она за столом. — Будет Лестрейндж с сыном. Розалинда напряглась. Значить это могло только одно — очередные смотрины. Где она будет лишь товаром, хоть и дорогим. И который с радостью обменяют на деньги, связи и дополнительную ступень в обществе. — И какой из двух? «Пожалуйста, назови Родольфуса», — взмолилась она про себя. — Рабастан. Розалинда еле удержала в себе отчаянный стон, а лицо — все таким же бесстрастным. Она была знакома с обоими братьями, но, в отличие от Родольфуса, старший всегда вызывал в ней отторжение. Рабастан — отвратительный настолько, насколько возможно для человеческой особи. Одутловатое, мерзкое лицо с мелкими глазками, которые, словно крысы, впиваются в каждую девушку, стоит ей попасться в их поле зрения. В его взгляде и противной до тошноты улыбке не проскальзывало ничего отдаленно приятного: только липкое, грязное омерзение, от которого хотелось отмыться как можно быстрее. Он пытался и с ней, как называл, породниться, но в школе ей удавалось от него избавиться, а после они практически не пересекались. Да и, видимо, наблюдая ее полное нежелание диалога, Рабастан переключал свое внимание на более сговорчивых представительниц их факультета и чистой крови. Некоторые из которых позднее жалели о своем решении. Одна девочка даже уехала с семьей из страны после скандала, который в один взмах палочки замял старший Лестрейндж. — Обязательно он должен быть? Родольфус поприятнее. Хотя бы внешне. Да и если не касаться чистокровных тем, то с ним можно было поговорить, в отличие от его братца. — Ты еще носом крутить удумала? — глаза матери загорелись с привычной свирепостью. — Родольфус уже обручен. Если бы ты заблаговременно занялась этим вопросом, то, может, был бы и он. Но ты и пальцем не пошевелила в этом направлении, поэтому теперь будет так, как я все устроила, — последнее мать выплюнула с яростным негодованием. — Так что постарайся ему хотя бы улыбаться. Я видела, ты умеешь. — А если не улыбнусь? — с едким сарказмом уточнила Розалинда. — Значит, тебя перевоспитает твой будущий муж, — отрезала мать и сжала губы в линию. Ее будущий муж, чертов Рабастан теперь мелькал перед ее глазами с тем же постоянством, как когда-то Гави. Вот только он не дарил ей даже капли тех эмоций, которые дарил ей Робардс. Подарки — словно подачки. Разговоры — пустые. Взгляды — сплошь пронизанные низменным желанием. После каждой встречи, даже короткого разговора, она проводила в ванной весь остаток вечера, пытаясь смыть, вымарать с кожи оставленные отпечатки его пальцев на своих руках, плечах и талии, а со всего тела — его глаз, которые хотелось не просто заставить закрыть, а выцарапать. Она будет вечно гореть в аду. — Гавейн, хватит, я прошу… Нет, я умоляю тебя, хватит, оставь меня в покое! Просто исчезни из моей жизни настолько, насколько это возможно! У нас нет никакого будущего, которое ты себе наивно напридумывал! — в груди колотило с такой силой, что она еле стояла на ногах. Розалинда понятия не имела, как еще и какими словами убедить его отступиться, пока не стало поздно. Ей было плевать, что с ней сделает мать, когда узнает о существовании Гавейна и его намерениях, но вот то, что она сделает с ним лично или подошлет кого-то еще для этой задачи, она не могла допустить. Пусть она и не аврор, но она должна была его защитить. Хоть как-то. Даже таким кошмарным образом. Взгляд Гавейна опустился в землю. В нем была такая пучина боли, что, кажется, она смешалась в груди с ее. Но нужно поставить точку. Разъедающую душу точку. — Я выхожу замуж через полтора месяца! За нормального! За чистокровного, а не как ты — грязнокровку! У которого вообще ничего нет, кроме палочки! Возможно, если бы сейчас тут была мать — Розалинда бы впервые увидела ее одобрение. Гавейн зажмурился с невероятным отчаяньем на пару мгновений. Ей же хотелось выпить яду, что в огромных количествах, как и разнообразных зелий, хранятся дома. Пытаться разобрать собственные эмоции она боялась. Распутать это горящий клубок ненависти, боли и омерзения к себе. — За нормального, значит, — прохрипел Гавейн через несколько секунд и горько усмехнулся, так и не подняв взгляда. — В таком случае, señorita де Анага, я надеюсь, ваш novio дарит достаточно света. Не смею больше отсвечивать, ваше благородие. Уж простите меня, грязного простолюдина и неуча, что не знаю, как это будет по-испански, — и он, нарочито-театрально поклонившись, тут же развернулся и направился быстрым шагом прочь от ее дома. Гавейн Робардс больше с ней не заговорит. И ей хотелось взвыть, заорать от боли и отвращения к себе. Ей хотелось побежать за ним, как-то извиниться, сказать, что она любит его, что она готова выйти за него, но она лишь смотрела ему в спину через сплошной поток слез перед глазами. Последний раз, когда она его увидела — было за полторы недели до свадьбы. Энни, с которой она встречалась теперь откровенно редко, едва завидев Джерома и Гави на дежурстве Косой аллеи, тут же подтолкнула Розалинду подальше от окна. Но она успела разглядеть Робардса за этот короткий момент: это самый настоящий призрак. Совершенно пустой взгляд, полностью лишенное эмоций лицо. Призрак, но никак не тот человек, которого она знала. — Это он еще в нормальном состоянии, — напряженно и тихо заметила Кесслер, разглядывая на витрине десерты. — В нормальном?.. — Розалинда посмотрела на подругу. — Именно. Джерри говорит, ты убила в нем все то, что делало его — им. Там внутри ничего живого не осталось. Одна видимая нелюдимая оболочка. — Оно вернется. Непонятно, кого она пыталась убедить этими словами: себя или Энни. — Надейся, — осуждающий взгляд подруги обратился к ней на короткое мгновение. — Я вот боюсь, что уже нет. Видимо, только себя. — Мне жаль, Энн. Мне правда очень и очень жаль, — выдавила из себя она, сдерживая дрожь в голосе. — Но так будет лучше. — Было бы лучше, если бы ты его отшила в самом начале. Он бы быстро оправился, как и всегда. Но нет, ты решила поиграться с ним. — Я тебе говорила и писала уже сто раз, что не игралась с ним, — процедила она, сдерживая злость, но больше на себя, чем на Кесслер. Подруга-то полностью права. У нее было предостаточно причин злиться. — Да-да, я слышала про целебный свет, от которого ты оторваться не могла, — огрызнулась Энни. — Вот только ты погубила его своей слабостью. И не тебе его душу теперь склеивать по частям, а Джерри с ребятами. Может, даже нам с Мари удастся как-то помочь, хотя я не понимаю, каким образом. Розалинда опустила взгляд в самый низ витрины, смотря сквозь деревянный корпус. — Ты не представляешь, как я ненавижу себя за это, — еле слышно проговорила она. — И правильно. Иначе бы я с тобой прекратила все общение. Ты уж извини, но Гави для меня важнее. Он — моя семья, как Джером. — Зачем ты тогда со мной все еще общаешься? — спросила она удивленно. — Понятия не имею, Роуз, — выдохнула Кесслер. — Наверное потому, что в тебе есть человечность, которую можно отыскать далеко не в каждом из «вас». Но вероятно, после твоей свадьбы она исчезнет. — Надеюсь, что нет, — Розалинда перевела взгляд на какое-то крохотное пирожное с огромной шапкой из взбитых сливок. Она не особо любила сладкое, разве что мед, но сейчас отчего-то захотелось смести все с витрины. — Если даже нет, то Стан не будет рад нашему общению еще больше, чем твоя мать. И если ее я, считай, не боюсь, то вот Лестрейнджам дорогу переходить не имею никакого желания. Про них и их круг общения и так последние годы ходят ужасающие слухи. — Я подумала недавно, что… Может, если я окажусь по его мнению дрянной женой, то он подаст на развод?.. — Не глупи, а? Он убьет тебя, а не даст развод. Убьет и изобразит из себя горюющего вдовца. А перед этим замучает тебя Круцио и чем-нибудь еще из их фамильных темных чар. — Смерть — тоже выход, — горько усмехнулась она, но Энни посмотрела на нее слишком испуганно и взволнованно. — Смерть это просто смерть. Никакого выхода. «Но там я смогу быть с Гави». Как бы ни хотелось другой участи всей душой и телом, но стала она частью семьи Лестрейнджей. На свадьбе Розалинда, разодетая в пышное и дорогущее платье невесты, словно заветный приз или чистокровная лошадь на торгах, сильно перебрала с вином, которое ей с завидным постоянством подливал в бокал Рабастан. Да даже не перебрала, а откровенно напилась: она не стала ничего есть, только вливала в себя алкоголь цвета крови. Ей было откровенно плевать, кто подливал ей вино. Главное, что именно оно позволяло промотать это время тошнотворного торжества по окончанию ее жизни. Жизни, где она была относительно свободной. Жизни, в которой посчастливилось узнать Гавейна Робардса. В которой она смогла хоть немного вкусить того отношения, которого ей так не хватало. С этими воспоминаниями, она надеялась, сможет дотянуть до физического конца своей жизни. Это будет немного согревать ее душу, которую она заперла в шкатулку. И эту шкатулку она отправила сестре, в которой была заперта ее душа вместе со всеми колдографиями, что она делала, пока была с Гави. Это не должен был увидеть никто, кроме Леонор. Ни мать, ни брат, ни теперь уже муж со своей семейкой. Никто из них не должен узнать о Гавейне. О предстоящей первой брачной ночи она старалась не думать, вливая в себе очередной бокал вина. Оказаться наедине в одном помещении с Рабастаном. Чувствовать, как эти потные, скользкие и липкие ладони и пальцы будут прикасаться к ней. Ощущать, как эти мерзкие глаза будут пожирать ее тело, но в этот раз без одежды. Хотелось отключить свое сознание на этот промежуток и все остальные. Но видимо, это такая расплата за ее грехи: лечь в одну постель с этим. И ложиться, пока смерть не разлучит их. Lázaro, разлучи скорее. — Знаешь, я немного разочарован, — заметил Рабастан за ее спиной, закрывая дверь в спальню за собой. — Чем? — голова кружилась от количества выпитого, а тело едва ли полноценно слушалось. — Ожидал увидеть сегодня больше счастья в твоих глазах, — он замер у двери, сложа руки на груди. — Даже вино тебя не раскрепостило. — Lo siento, — саркастично сказала она. — Еще раз я услышу от тебя эту тарабарщину!.. — недовольно прикрикнул он. — Со своей матерью и братцем говори на каком тебе вздумается языке, хоть на гоблинском, хоть на зверином, со мной же и другими нормальными людьми — только на английском. Она усмехнулась, совершенно не скрывая презрения. Ну конечно, ему было все равно. В нем не было даже мимолетно-искренней симпатии по отношению к ней, не говоря уже о каких-то более сильных чувствах. — Оно раскрепостило настолько, насколько возможно, Рабастан. — Это в твоих же интересах проявить побольше любви к своему мужу, — Лестрейндж приблизился к постели, прожигая в ней дыру. Эти крохотные глаза впивались в ее кожу шипами. Он склонился, крепко взяв ее лицо за подбородок и заставляя поднять голову. — У тебя такое милое личико, мне очень нравится. Всегда нравилось. Вот только не нравилось никогда, как ты на меня смотрела. Слишком высокомерно. Была бы еще причина на такое от тебя, практически ничего из себя не представляющей. Рвотные позывы от расстояния между ними и его запаха подкатили к горлу, и она попыталась отстраниться. — О, не беспокойся. Я не буду тебя целовать. Но твои губы, — его большой палец с силой оттянул ее нижнюю губу, — поработают на славу. И ухмыльнулся, отпуская ее лицо, и распрямился. Следом начал расстегивать свой ремень. Вопрос застрял в горле. — Снимай свое платье, что сидишь, будто не понимая? — Я не хочу, — выдавила она из себя, прекрасно понимая, что это ничего не поменяет. — А мне все равно. Если попробуешь сопротивляться — тебе же хуже будет. Так что давай, раздевайся. Розалинда до боли стиснула собственные зубы. Ее тошнило. И от вина на голодный желудок, и от смерда Рабастана, и от осознания, что сейчас будет. — Очень надеюсь, что ты еще целка, — угрожающе проговорил Лейстрейдж через бряцанье расстегнутого ремня. — Мне порванка не нужна. Попользую сегодня, раз уж ты тут, а завтра — сдам твоей слепой и тупорылой матушке обратно, пусть притыкает тебя кому угодно, такому же слепому тупице, как вся ваша семейка. Она ничего не ответила, во все глаза наблюдая за тем, как он снимал штаны. Сердце в бешенном стуке отзывалось в ушах. — Давай, Роуз, открывай ротик, — предвкушающе приказал он, пока в его руке настороженно покачивалась палочка. Надо было призвать свою, но отчего-то медлила. — И если ты попытаешься использовать зубы, то поплатишься за это часом Круциатуса тут же. И я их тебе все выбью. — Н-нет. Рабастан склонил голову набок, словно хищник. — Что ж, тогда Круциатус будет для тебя предварительной лаской, — сказал он, а следом ее тело пронзила агонизирующая боль непростительного. Круциатус, стоило ей хоть немного попытаться начать сопротивляться его действиям, он чередовал со своим членом. Что было, как минимум, больнее, она не могла понять. Эта адская боль прошибала насквозь, забиралась в самый мозг и разносилась по всем кончикам нервных окончаний, заставляя все тело извиваться в ужасных судорогах. Алкоголь выветрился в первые же секунды, только усилив перед этим в миллион раз весь ужас, страх и безумное отчаянье. На крик сил хватило только в первые минуты. Или секунды? Лазарь оказался глух к ее мольбам. Сознание стало медленно возвращаться к ней только ближе к вечеру следующего дня, вроде бы. Когда окончилось это зверство, она не помнила. Все тело ломило и скручивало в судорогах с пульсациями боли, стоило какому-то обрывку первой брачной ночи появиться в голове против воли. К ее радости, если можно было так вообще описать ее эмоцию после всего, Рабастан, или может, его домашний эльф, переместил ее в другую спальню. Каждое, даже самое легкое движение, тут же прошибало потом, новой болью и вырывавшимся из стертого до рези горла стоном с вскриком. Выходить из комнаты она не планировала до скончания веков. А лучше сбежать. Или умереть. Да, лучше, быстрей и проще просто умереть. Палочку Рабастан у нее забрал, видимо, еще в первую брачную, а выходить из комнаты дальше туалетной комнаты ей запрещалось — дверь коридора была заперта чарами. Но в один из дней, за которые ужасы первой брачной ночи повторялись чуть ли не еженощно и ежедневно, Рабастан заявился к ней, бросив у входа какое-то платье. — Одевайся, — коротко приказал он. — Зачем? — ее мало интересовал ответ на самом деле. Вопрос был задан, скорее, от отчаянья. Или по привычке их задавать. — Затем, что тебе теперь не под стать работать где бы то ни было. Ты же, все-таки, моя жена. Я тебя обеспечу, не беспокойся. Застланные туманом мозг и глаза едва ли позволяли узнать привычную обстановку больницы, как и лица людей. Все казалось каким-то ненастоящим. Окружающее пространство — какое-то эфемерное, лица людей — словно кукольные. Ровно как и фигура ее наставника Редьярда выглядела смутно похожей, но как будто не от мира сего. — …Роуз?.. Она вздрогнула, стоило его руке коснуться ее, и тут же дернулась в сторону, чуть не упав. Оглянулась, но, кроме Хэмильтона, в его кабинете никого не было. — Розалинда, ты слышишь меня? Лестрейндж ждет снаружи, — тихо и осторожно проговорил он, тут же спрятав обе руки за спиной и сделав шаг назад. — Снаружи?.. Как ему удалось заставить его покинуть помещение? Она вновь посмотрела на бывшего наставника; сердце колотилось как бешенное. — Снаружи за дверью, — он склонил голову, словно пытался заглянуть ей в глаза. — Тебе нужна помощь? — С чем? — С чем-нибудь, — очень медленно ответил он. — Чем вы мне поможете? Редьярд посмотрел на входную дверь, а после обратно на нее. — Это бессмысленно, — добавила она, с трудом сглатывая. Горло все еще болело и резало на каждую попытку что-то сказать или просто сглотнуть слюну. Он помолчал пару секунд, не сводя с нее темных глаз и подвигав челюстью из стороны в сторону. — Прямо сейчас я, и правда, не могу ничем. Но когда ты решишься, приходи. Я живу неподалеку от вас. К сожалению или к счастью. — Не стоит, мне уже никто не поможет. — Даже он? Мне кажется, ты ему небезразлична. Даже наоборот. — Кому «ему»? — она с трудом усмехнулась. Да кому, diablos, она может быть небезразлична? — Тут какое-то время мелькал один отчаянный юноша по твою душу. И благодаря общению с которым, ты аж вся цвела. — Нет!.. — восклик потонул в хрипе и сжавшемся горле. — Нет, прошу. Не надо. Не говорите никому. Ему не нужно ничего знать. Иначе он погибнет. Я все это полностью заслужила. Хэмильтон тяжело смотрел на нее почти с минуту. — Заслужила ли? — он скептически хмыкнул. — Подпиши тогда, — и указал на пергамент на столе. Стоило ей оставить подпись в конце уже заполненного заявления и попятиться из комнаты, как он добавил на прощание: — Если ты решишься, я живу рядом, через три дома от вас, если идти в левую сторону. Только не используй камин, а лучше — своим ходом. Если будет возможность, но и в ином случае я что-нибудь придумаю. Главное, доберись до меня. Я тебя очень прошу, Розалинда. Если раньше ей казалось, что жизнь с матерью и знанием об уготовленной ею судьбе была невыносимой, то это был лишь чей-то несмешной анекдот. Сейчас жизнь превратилась в самый настоящий и непроглядный мрак и вечный ад, выхода из которого не было, кроме как умереть. Рабастана не интересовало общение с ней — и слава Мерлину — а никто из семьи не заходил. Ей пару раз написала только Леонор за прошедший месяц, которая не присутствовала на свадьбе. Но если на первое письмо Розалинда ответила с короткой пометкой на испанском по середине текста, что не стоит ей писать, то на второе не стала даже просить пергамент с пером. Мало того, что оба письма вместе с ответным Рабастан прочел, так и врать о своем счастье в замужестве Ленни не хотелось. Даже если сестра прекрасно поймет, что это ложь. Дни превратились в болото безвыходного отчаянья, а ночи — в пытки, к которым иногда Рабастан приобщал своего папашу, дабы научить свою упрямую и тупую, бесполезную жену «любви». Лишь одна мысль билась в голове: «Просто убей меня уже». Свой единственный шанс на спасение она спустила прямо-таки в унитаз. Обнаружив однажды, что дверь из ее малюсенького коридора была не заперта по, вероятно, забывчивости Рабастана, Розалинда зачем-то решила найти понимание и защиту в родном доме. Но кого бы там ее побег обрадовал — она подумала слишком поздно. Мать, едва услышав ее полившуюся истерику о том, каким именно оказался Лестрейндж и что он делает с ней, схватила ее за локоть, перед этим связав руки, и потащила обратно к камину. Весь короткий путь до которого мать вопила о ее дурости, что сведет всю семью в могилу, и о том, что нужно терпеть и быть настолько угодной, насколько это вообще возможно в этом мире. Тогда, быть может, он сменит гнев на милость и во имя самой Розалинды и во имя любимой семьи. Стоило матери сдать ее прямо в руки Рабастану, что уже обнаружил ее побег, и, осыпав его горячими и боязными извинениями, а после тут же сбежать домой, как он сказал: — Хотела помощи? Я помогу тебе: научу, как должна вести себя жена. Ты — моя. Что хочу, то и буду делать с тобой, и как хочу. Ты даже своей кровной семье не нужна. Кто тебе еще-то поможет? Кому ты сдалась такая, бракованная? Лучше поблагодари меня, что не вышвырнул на улицу. И возобновил свои пытки Круциатусом с назидательными криками до самого утра. А после, поспав немного, привел в дом отца с каким-то его другом. От такого количества заклятий пыток, которые в этот раз наколдовывал не только он, но и еще двое, ее разум отключился с первых секунд. В каком-то смысле это было спасением: агония в мозгу напрочь блокировала все остальное происходящее. Вот только из-за нее она с паникой стала понимать, что начала забывать все те хорошие моменты в жизни, с помощью которых планировала существовать. Агония и пытки выжигали из памяти все, словно Адское Пламя, замещая эти пробелы тем, что происходило сейчас. Дружба с Энни сменилась скорбью. Любимая работа и призвание — изнурением и непроходящей, даже на миг не угасающей до конца болью в каждой мышце. Леонор — неконтролируемым страхом вперемешку с отчаяньем. Гави — ужасной, неописуемой болью и ненавистью в душе и сердце. Все мечты просто исчезли, оставив только одну, пульсирующую: «Скорей бы смерть забрала меня». Отслеживать смену суток можно было только благодаря виду за окном с прочной решеткой. Но это не интересовало совершенно. Как и все остальное. Она, кажется, забыла, что такое интерес к чему бы то ни было в этом мире. Да и ее мир сузился до комнаты, короткого коридора и ванной комнаты. Проспала ли она час, сутки, двое — без разницы совершенно. Но чем дольше, тем лучше. Значит, конец ближе, чем был до. А может, от очередного Круцио или секса, который никак иначе, чем сношением назвать было нельзя, у нее будет разрыв и повреждение органов или мягких тканей с последующим кровотечением, которое не остановится само по себе. Главное, чтобы Рабастан не попробовал ее спасти. И не забеременеть от него. Беременность и рождение ребенка от него — это пугало до дикой дрожи. Этот ребенок не будет плодом любви, он не будет воспитываться в ней. Он станет таким же монстром, как и его отец. Или, если ребенку «не повезет» с врожденным бунтарством и желанием нормальной жизни, как ей — он будет подвергаться пыткам и в конце концов окончит свою жизнь так же, как она. Большую часть времени она проводила на постели. Иногда уходила в ванную, пытаясь не понятно зачем помыться. Терла собственное тело сначала мочалкой, а после руками и ногтями. Забываясь, после обнаруживала все тело красным, расчесанным до крови. Но это почему-то делало капельку лучше. Как будто вместе со стекающей кровью она становилась хоть немного нормальной. Немного собой, такой, как должна быть. В комнате появился зашуганный домовик Лестрейнджа, оборвав ее бесцельные и неразборчивые для нее же самой размышления, и положил у стены, как и приказал хозяин когда-то давно, ее то ли обед, то ли ужин, забрав предыдущую нетронутую еду. Есть не хотелось. Принимала пищу она едва ли раз в день, лишь бы домовик не передал хозяину, что его жена не ест уже второй день, и тот не заявился, чтобы насильно впихнуть в нее хоть немного еды. Розалинда свесила ноги с кровати, одна из которых уже привычно дергалась последние месяцы вместе с правой рукой, и, посвербив, будто невидящим, взглядом поднос, медленно подошла к нему, проковыляла. Единственное, что она взяла с него — стакан воды, залпом осушив. Выйдя в коридор, чтобы налить еще, осторожно опустила ручку двери. Она каждый раз проверяла, вдруг не заперто, но сама не знала, что делать дальше с этой информацией. Куда и к кому бежать? Кто ее защитит? Хотя бы захочет сделать это. Если в чем-то и был прав Лестрейндж, так это в том, что она никому не нужна. Разве что, нужна Леонор, но искать у нее защиты — будет означать смерть младшей сестры, на что она никогда и ни при каких обстоятельствах не согласится. Даже при таких, как сейчас. Лучше один труп, чем два. Только не Ленни. Дверь неожиданно поддалась, и вместе с этим в голове возник обрывок последнего разговора с человеком, которому, как ей всегда казалось, было тоже не все равно и с которым она не успела испортить отношения — Хэмильтон. Он что-то говорил про помощь. Говорил же? Или ей это почудилось? Она осторожно прислушалась к происходящему за дверью: тишина, лишь щелчки от маятника часов из гостиной на первом этаже. Никаких шагов, разговоров или звуков присутствия. Поставив стакан на пол, она осторожно выглянула из-за двери, где ее встретило широкое продолжение коридора в полном сумраке. Ни единой зажженной свечи. Стараясь ступать как можно тише, Розалинда медленно спустилась по ступенькам на первый этаж: тут тоже оказалось темно и ни души. Первую мысль, выскочить через парадную дверь, она отмела сразу же. Во-первых, дверь может быть заперта. А во-вторых — закрыть ее без лишнего шума не удастся, выглядела слишком тяжелой. Камин? Она огляделась: он был где-то, возможно, даже несколько, но она не помнила, где был тот, которым она пользовалась лишь раз, когда Рабастан повел ее в Мунго. Розалинда вновь осмотрелась: можно попробовать через окно. Тут не было решеток, как, вероятно, и на втором с третьим этажами, кроме ее закутка, поэтому она быстро, но как можно тише метнулась к ближайшему, чуть не упав, когда правую ногу свело в судороге. Кое-как она добралась до окна: щеколда поддалась с легкостью, и открытое окно обдало вечерней прохладой улицы. Спрыгнув на землю, опять завалилась на колени. Теперь левую ногу свело, а правая все еще ныла и пульсировала. С трудом поднявшись через несколько тяжелых секунд, Розалинда прикрыла окно обратно. Чем позже Рабастан обнаружит ее пропажу и способ побега, тем больше у нее времени. Вот только о следующей преграде она не подумала: высокий забор с острыми шипами. Даже если у нее хватит сил подтянуться — а их не хватит, организм был истощен и замучен до предела, она еле забралась на подоконник, и ноги сейчас бешено дрожали — то можно с легкостью оказаться на этих железных прутах, как исхудавшая, больная свинья на вертеле. Ворота тоже должны быть заперты магией. Она огляделась в панике. Вот она, вероятная свобода. Или свобода с последующей смертью. А она не смогла уйти дальше территории, чтобы накликать еще больше его гнева. Такого, чтобы он наконец запытал всевозможными способами до смерти. Небольшое деревянное строение привлекло ее внимание, и она метнулась к нему, чуть восполнив силы перед этим, посидев на земле. Ноги в этот раз, слава Лазарю, не свело за короткую пробежку. Дверь оказалась не заперта, и внутри обнаружилось огромное количество хлама с чуть ли не вековой пылью. Короткий осмотр принес плоды: Розалинда увидела Комету, неизвестно какой модели. В любом случае, ей было откровенно плевать, лишь бы могла летать. Схватив метлу, тут же взмыла в воздух и оглядела соседние дома с высоты. Хэмильтон, вроде, говорил, что живет тут неподалеку, но вот где именно — она также не помнила. В Мунго нельзя совершенно точно, но она ни разу не была у него дома, а адреса он, вроде, не упоминал никогда. Бесцельность ее попыток определить жилье бывшего наставника вводила в панику отчаянья до дрожи и слез. Она смогла вырваться, а память подвела в такой ответственный момент! Стучаться в каждую дверь не вариант: неизвестно, кто мог ей открыть. А чем меньше людей ее увидит, тем лучше. Пролетая в очередной раз над домами, она заметила вышедшую во двор женщину, которая направлялась к пятиугольной беседке. Чуть снизившись, Розалинда присмотрелась. Она знала, что Редьярд женат, и, кажется, эта женщина была похожа на его супругу, которую она изредка видела в больнице. Главное, чтобы глаза и память не обманули. Стоило приземлиться неподалеку, и женщине увидеть ее, как она тут же удивленно и еще более испуганно без слов указала на дверь в дом. И подбежав к Розалинде, сразу же накрыла собственной мантией-накидкой с головой. — Быстро внутрь, я сейчас вызову Рэда, — шепотом выпалила она, подгоняя Розалинду за плечи. Оказавшись внутри, миссис Хэмильтон метнулась к столу, начав быстро писать на первом попавшемся куске пергамента, и после отправила сову. — Тебе чаю налить? — она с тревогой посмотрела на замершую в гостиной Розалинду. — Спасибо, не надо… — Давай пока в спальню, — миссис Хэмильтон жестом пригласила ее. — Хотя бы не на виду будешь. Да и тебе нужен отдых, я отсюда слышу, как ты дышишь. Ждать Редьярда пришлось минут пятнадцать. Она невольно и беспомощно сжалась, едва встретилась с его взволнованным взглядом. — Я рад, что у тебя получилось, — он выдавил нервную улыбку. — Он же не дома? Стан. — Понятия не имею, но… там везде темно и тихо было. Редьярд медленно кивнул, все еще смотря на нее. И спросил через секунд десять: — У тебя есть какие-то вещи? — Нет… — А палочка? Она помотала головой: — Не видела ее с первого дня. Н-ночи… — Ничего-ничего. Я могу тебя осмотреть? На наличие травм, не более… Розалинда мгновенно сжалась еще сильнее, хотя прекрасно понимала, что уж он-то это делает только лишь из намерения помочь. — Хорошо, я не трогаю тебя, не переживай. Может, Хильде позволишь?.. Я пока напишу кое-кому. — Кому?!.. — она почти что воскликнула от ужаса. Только не Рабастану. Он же хотел помочь!.. — Тише, не твоему мужу или семье. Я слишком хорошо знаком с Гумерсиндой, чтобы предугадать ее следующие действия, — он поднял ладони в успокаивающем жесте. — Но у нас начнут искать и довольно быстро в любом случае. Тебя нужно спрятать. Розалинда, чуть успокоившись, кивнула, хотя сердце еще колотилось в груди. — Хорошо… Я думаю… — правую ногу опять свело да так сильно, будто мышцы вывернуло наизнанку, заставив Розалинду прерваться на долгие секунд пять или того больше. И переведя дух, продолжила: — в-ваша жена… может… — Спасибо, — он чуть склонил голову в благодарности. Хильда старалась как можно осторожнее наносить любые целебные средства и не касаться палочкой тела лишний раз, но если в ее движениях практически не прослеживался страх и ужас, то в глазах он бушевал, словно море во время десятибалльного шторма, от увиденного. — Я договорился на небольшую встречу с одним человеком, — обозначил вновь появившийся Редьярд. — Все нормально? — спросил он уже у жены. Но она лишь ошеломленно на него посмотрела, кое-как кивнув. — То, что можно залечить сейчас, я сделала, но… — Хильда оборвалась, переведя взгляд на Розалинду. — С остальным разберемся чуть позже, — он кивнул. — Можешь ей найти какую-ту обувь? — миссис Хэмильтон отозвалась коротким согласием, быстро выскальзывая из комнаты, и Редьярд продолжил: — Роуз, есть силы на короткое путешествие? Можешь еще передохнуть, но сильно задерживаться не стоит ради тебя же в первую очередь. — Куда? — Увидишь. Небольшой приятный сюрприз. Клянусь, что приятный, это не сарказм. Надеюсь, который только увеличится в радости чуть позже. Но мне нужно кое-что сделать с твоего позволения перед этим… — он совестливо поджал губы. — Что?.. — Использовать на тебе легилименцию. Я не хочу задавать эти вопросы, но для того, чтобы мне поверили, мне нужны факты, дорогая. — Ф-факты?.. — челюсти сомкнулись. — Твой внешний вид, к сожалению, красноречив, но… Но недостаточно, как бы это ужасно ни звучало. Поэтому мне нужно увидеть хотя бы какую-ту часть, — он сглотнул, поморщившись. — Я не хочу совершенно, но иначе мне будет сложно убедить первого человека. А без него до главного помощника будет сложно добраться. Да и помощь их всех пригодится. — Я не понимаю… — дрожь внутри начала распространяться обратно по всему телу. — Пожалуйста, Розалинда. Ты поймешь все очень скоро, мое честное слово тебе. Она посмотрела в пол, тяжело дыша в попытках справиться с паникой. «Ну конечно, ему нужно увидеть. Иначе мне никто не поверит. Возможно, даже он начнет сомневаться», — она выдохнула, кивнув. — Хорошо. Только… — Я сделаю все очень аккуратно, — и с этими словами он трансфигурировал цветочный горшок у входа в комнату в стул и опустился на него. — Попытайся дышать полной грудью, это будет быстро и безболезненно. Кое-как очнувшись после всех вспышек перед глазами и отдышавшись, Розалинде был вручен стакан с водой. И обувшись, они вдвоем с Редьярдом трансгрессировали. Сюрпризом оказался дом Джерома и Мари. Розалинда хотела спросить, каким образом Кесслеры оказались этим сюрпризом: Джерри так точно ненавидит ее всей душой за содеянное с Гави, но решила не тратить силы на вопросы. Дверь открыл хозяин дома, мгновенно воспылав во взгляде, стоило увидеть Розалинду. — Ка?!.. — Аврор! — Хэмильтон угрожающе рыкнул, оборвав. — Анна тут? Джерри нахмурился с полным недоверием, но все-таки позвал сестру. — Могла бы сказать этому рыцарю, что мы будем, — заметил Редьярд ей, пока подруга с ужасом осматривала Роуз с ног до головы. — А я-то все голову ломал, почему ты как с цепи сорвалась… — сердито выдохнул Джером, пропуская гостей в дом. — Аврор Кесслер, нам нужно поговорить где-нибудь тет-а-тет, — Хэмильтон качнул головой на Роуз, которую с осторожностью обняла Энни и вела к дивану, с которого на нее в диком изумлении и страхе посматривала Марибет. Беседа Джерома с Редьярдом продлилась всего несколько минут, окончание которой обозначили хлопки крыльев совы за окном. И выйдя из комнаты, Кесслер в смятении посмотрел на Розалинду, встав у дивана и уперев кулаки в пояс. — Я позвал Гави, — сипнул он. — Тут тебе тоже нельзя оставаться. У него безопаснее. — Нет-нет-нет! Только не его! — она подскочила с дивана, сжавшись от мысли. — Я не могу сделать ему еще хуже! — Ты сделаешь хуже, если откажешься от его помощи и после погибнешь, — он стиснул зубы и, упершись руками в спинку дивана, опустил голову. — Ты уверен, что он захочет?.. — тихо спросила Марибет, переведя взгляд, все еще полный ужаса, с Розалинды на мужа. — Уговорю, если придется, — отозвался Джером и после поднял голову, криво усмехнувшись. — Но сомневаюсь, что понадобятся уговоры. Ты сама его прекрасно знаешь: поорет, конечно, но остынет быстро. И прекрасно умеет засунуть собственную гордость поглубже. Особенно ради дорогих ему людей. Розалинда в панике посмотрела на Энни, но та выражала те же уверенность и намерение, что и ее брат. Перевела взгляд на занявшего кресло Хэмильтона. — Это наилучший твой вариант, Роуз, — он поджал губы в печальной и безрадостной улыбке. — Есть запасной, но сильно хуже в первую же очередь для твоего состояния. — Он погибнет! Я не хочу его смерти, да еще и из-за себя! — воскликнула она беспомощно. — Я помогу ему. И подключим ребят, — уверенно проговорил Джером. — Да я лучше сдохну! Джерри перевел смятенный взгляд на ее наставника. — Это ты-то всегда успеешь, как и мы все когда-нибудь, — немного строгим тоном заметил Редьярд. — Но дай сначала попробовать тебе помочь. — Я не хочу этой помощи! Такой помощи! — Позволь спросить: а какой помощи ты ожидала? Розалинда опустила взгляд себе под ноги. Она и правда не знала какой. Она просто не думала об этом: как, кто, где, чем и почему. Ни-че-го. Лишь бы вырваться из этого ада. Непозволительно глупое и опрометчивое решение. Надо было хоть что-то спланировать. Хоть как-то подготовиться. А у нее сил едва ли хватало на пару десятков шагов без передышки. — Раз ты решилась на побег, значит, хочешь быть спасенной. Ты хочешь и ищешь помощи. Тебе она нужна, — она молчала, не смея поднять глаза на наставника. — Сядь, Роуз. И не сопротивляйся помощи. В том числе и его. Особенно его. Еще раз: это твой самый лучший вариант из возможных в принципе. Она с силой зажмурилась на мгновение, но ноги уже во всю тряслись, и пришлось опуститься обратно. — Лучше скажи-ка другое: кто знает о тебе и Гавейне? Кроме присутствующих. — Больше никто. Я никому не рассказывала. — Тогда идеальный вариант, — и Редьярд посмотрел на Джерома. — Если хочешь, я могу подправить память кому-либо из вас. Ради вашей же безопасности, а не из-за моего опасения, что кто-то проговорится. — Мне не нужно, — сказала тут же Марибет, погладив руками по круглому животу. — С ребенком ничего не случится от Обливиэйта, я клянусь. — Спасибо, сэр, но нет. Взгляд Хэмильтона переместился на Энни, но та только уверенно мотнула головой. — Меня им будет очень сложно поймать, — заметил Джером. — О, да неужели? — скривился Редьярд, красноречиво посмотрев на его жену, потом на его сестру, а после на него самого. Джером тяжело вздохнул и, вместо ответа, только отвернулся, в ожидании прохаживаясь по комнате. — Ладно, как хотите, мое дело предложить. Но я бы посоветовал вам это все-таки обсудить. Если передумаете — шлите сову или зайдите в Мунго, я там практически ежедневно. Буквально в следующую секунду прозвучал стук в дверь, обозначивший появление Гавейна, который показался для ее ушей слишком громким. Она с замиранием посмотрела в ту сторону. — У тебя есть джин, надеюсь? — он кивнул, не глядя и едва показавшись в доме. Мерлин… В нем до сих пор не было ничего живого. Призрак, практически неосязаемый призрак. — Сегодня без него, извини, — вымученно проговорил Джером. Гавейн удивленно посмотрел на него, а после, заметив остальных и, главное, ее, обомлел. Кровь отхлынула от его и без того бледного лица. Джером, мигом оборвав полившуюся злость Гавейна, вывел его на улицу, и Хэмильтон направился за ними. Тишина по другую сторону двери, видимо, из-за наложенных чар, нервировала до рези в желудке. Энни пыталась ее как-то успокоить, приговаривая, что Робардс согласится, обязательно согласится, и растирала ее плечи ладонями. Мари тоже старалась как-то ее заверить в этом исходе. Верилось едва ли, но надежда затрепеталась. С появлением Гави у этого потухшего и промокшего насквозь отчаяньем костра появилась хотя бы тоненькая струйка дым. Через время в дом вернулся мрачный Джером, тихо сказав: «Он полностью согласен», и ушел в соседнюю комнату, позвав Энни. Через еще несколько минут появились Хэмильтон с Гавейном. Последний смотрел на нее без первичной ненависти и непонимания, лишь с ужасом. Но нет, ненависть была, поняла она вскоре. Она точно была. Только другая. Эта ненависть шла не от ее слов и поступков, когда-то сказанных и совершенных. Она шла от желания убить того, кто сделал с ней это все. Он был так же разъярен, как и сломлен.