Ежели Бездна — имя твоё...

      Чай вяжет на языке, а хрипы в груди и ощущение сдавливания в горле ненавязчиво намекают о начинающемся приступе астмы, но Вель продолжает сидеть в столовой винокурни и мягко улыбаться горничным. Хилли и Моко засыпают его вопросами про Инадзуму уже по меньшей мере полчаса. Их интересует всё: истории про ёкаев, мода, слухи про начавшуюся гражданскую войну, какая еда популярна, что читают местные, и почему же Сёгун Райден решила объявить об Охоте на Глаза Бога. Вель отвечает коротко, будто отстреливается, и поминутно смотрит на часы, надеясь, что скоро явится главная горничная и разгонит чересчур любопытных девушек, но Аделинда убежала по делам и явно не думала возвращаться. — Я слышала, что в Инадзуме вся рыба — электрическая. Это правда? А как её тогда едят? — Хилли с улыбкой подливает горький травяной чай и задаёт очередную порцию вопросов.       Вельгунд не может побороть мысль о том, что с удовольствием утопил бы обеих. И что привкус в чае опасно знакомый. — На самом деле, рыба в Инадзуме содержит высокий показатель Электро элемента, только если…       Хрип, прозвучавший в начале предложения, переходит в лающий кашель, и Вель быстрым движением отставляет чашку, разливая травяной отвар по лакированной столешнице. Пальцы обжигает, но он почти не замечает этого, только судорожно оттягивает ворот рубашки и, поняв, что забыл сумку с лекарствами в предоставленной им с Лив комнате, через силу выдаёт: — Лекарства… в сумке… кха-кха… в комнате…       Воздух заканчивается, мир начинает гудеть, а перед глазами всё плывёт от выступивших слёз. В лёгких бурлит и усиливается ощущение сжатия, и Вель, заставив себя сесть ровно, с силой бьёт по колену. Боль не помогает прийти в себя, а потому он возвращается к расстёгиванию пуговиц на рубашке. Рядом с ним присаживается то ли Хилли, то ли Моко, — он никак не может определить, кто именно, — и помогает справиться с петлями. Вторая убегает в распахнувшуюся дверь, кричит чьё-то имя, но Вель не понимает ни слова, занятый лишь тем, чтобы заставлять себя дышать между спазмами и судорожным отхаркиванием. — Так, сиди ровно, Хилли сейчас сбегает за твоими лекарствами, всё будет хорошо, — Моко присаживается на корточки рядом и успокаивающе гладит Веля по голове, придерживая его в сидячем положении. Велю резко становится стыдно, что он думал об утоплении этой девушки, но очередной приступ кашля сметает все мысли, как цунами, и ему остаётся только пережить острую фазу астмы.       В дверях появляются двое мужчин, которые тут же бросаются к горничной и расспрашивают её о произошедшем, но Вель слышит их голоса, как через толщу воды. В нос забивается резкий запах льда, мускуса и перьев, и спазм усиливается, да так, что Веля почти скручивает. Параллельно с этим по коже пробегают мурашки, словно кто-то ударил его коротким разрядом тока, и уже через мгновение среди мыльных очертаний перед глазами появляется тёмно-фиолетовое пятно, подозрительно напоминающее его сестру. — Вель, блядь, ты совсем что ли?       В тот момент, когда кашель ненадолго стихает, на нижнюю челюсть больно надавливают пальцы с острыми ногтями, а потом в рот попадает вязкая сладковатая жидкость. Губы смыкаются, и Вель проглатывает лекарство, зажмурив глаза. Слёзы расчерчивают щёки, а воздух постепенно наполняет лёгкие по мере того, как спазм уходит. Через пару минут Вель поднимается и быстрым шагом направляется в замеченную им ранее ванную, чтобы выплюнуть скопившуюся в горле мокроту. За стенкой грозно звучит голос Лив, и Вель различает слова даже сквозь плеск воды из рукомойника: — Он пил этот чай? — Д-да, две чашки выпил, а потом он…       Вель жмурится, понимая, что он сам выпил отраву, которая могла лишить его жизни прямо сейчас. Кто может дать ему гарантию, что в травяном сборе, заваренном заботливой горничной, не окажется какого-нибудь корешка, на который у него аллергия? Вель с укором смотрит на своё отражение: совершённую ошибку уже не исправить, но если бы он подумал хоть немного, он бы смог не допустить возникновения подобной ситуации…       В столовой раздаётся ёмкое: «Ебучий случай, у меня даже мата на это не хватает», а затем — громкий стук каблуков по паркету. Вель сплёвывает остатки слизи и умывается, когда дверь распахивается и Лив просовывает голову в ванную. — Двадцать минут на сбор вещей, иначе останешься здесь травиться дальше своим чаем «Смерть аллергика» и писать письмо батюшке о том, что нужно организовать твои похороны.       Сверкнув глазами напоследок, Лив захлопывает дверь и, судя по треску электричества, телепортируется за пределы дома. Посмотрев в отражение и поймав ещё больший укор в собственных глазах, Вель осторожно выходит из помещения и тихим шагом приближается к немой сцене у стола. — Прошу прощения за доставленные неприятности, — он неловко кланяется, когда хозяин дома и горничные обращают на него внимание, и старается не ответить на цепкий взгляд неизвестного, от которого воняет перьями и мятой. — Мне нужно было быть осмотрительнее, прежде чем пить что-то неизвестное. — Твоя сестра не слишком жёстко отреагировала на эту ситуацию? — Моко разматывает тряпку, которую держала в кармане, и делает вдох, будто для простого протирания стола ей нужно собрать все силы мира. — Так ругаться…       Вель сдерживает чуть не вырвавшуюся резкую фразу и с трудом приподнимает уголки губ, смотря на горничную. Её искреннее непонимание кажется таким естественным, что у него получается унять поднявшееся раздражение и ответить спокойно: — Она и так слишком много отдала, чтобы я мог жить. Понятное дело, она злится, когда я пытаюсь испортить результаты её работы.       И, кивнув напоследок каждому присутствующему в комнате и ещё раз взглянув на мужчину со странным запахом, он убегает из дома.       Лив обнаруживается на песчаной косе в озере. В правой руке она держит горящую сигарету, а её ноги по середину икры погружены в воду. Вель и сам скидывает обувь и устремляется в сестре, создавая крупные волны, из которых стайками вырываются Гидро конструкты в виде летучих рыб. Их тельца, шлёпаясь, растворяются в воде, а после снова выпрыгивают из озера, переливаясь на солнце. — Я курю, не видишь что ли?       Вель становится рядом и направляет одну из групп конструктов вокруг них, выплёскивая излишки энергии в такую незатейливую магию. Свободной рукой Лив ловит парочку рыбок, и те стекают по её рукаву и штанинам, образовывая на влажной одежде тёмные пятна. Вель смеётся, глядя на это, и повторяет трюк.       Вздохнув, Лив тушит сигарету, прячет окурок в карман и со всей отдачей принимается забрызгивать веселящегося Веля водой. Она делает это зло, выплёскивая так скопившиеся эмоции, но уже через несколько минут тоже начинает смеяться, вливаясь в детскую игру. Они продолжают шуточную борьбу бесконечно долго и невероятно коротко, пока их не достигает окрик с берега: — Господа, вы чего в воду залезли? Сейчас с Драконьего Хребта идут холодные ветра, нельзя пока купаться!       Лив поворачивает голову в сторону говорившей и замечает у кромки воды женщину лет тридцати с добрыми глазами. Она обеспокоенно мнёт руки, и брат с сестрой, не сговариваясь, вылезают на берег. — Простите, фрау Аделинда, но вода тёплая, как молоко! — отвечает ей с улыбкой Вель, пока женщина с укором качает головой. Лив окидывает её взглядом и понимает, что перед ней главная горничная винокурни, а потому приседает в книксене, вспоминая традиции приветствия при Дворе. — Добрый день, фрау Аделинда, — женщина отвечает на жест вежливости поклоном, сложив ладони на животе, но тут же теряет весь официоз и взмахивает руками. — Не нужно таких официальных приветствий, их только старики используют. Лучше идите в дом, я дам вам полотенца.       И, не дожидаясь ответа, уходит в сторону винокурни, а Лив и Вель покорно подбирают с песка ботинки и следуют за ней.

***

— Ну нельзя, нельзя пока купаться. Я понимаю, вы дети Снежной, но разве жители этого королевства не должны лучше всех знать, как легко можно схватить простуду?       Аделинда, выгнав горничных подметать двор и выдав по паре полотенец каждому, ловко перемещается по кухне, заваривая обычный чёрный чай с лимоном. В залитом светом помещении стоит запах свежезаваренного кофе и блинчиков, и Лив чётко ощущает образовавшуюся в животе дыру от голода. Проницательная горничная, не спрашивая, тут же ставит перед ней тарелку с порцией и банку с вареньем. — Благодарю, фрау Аделинда, — у Гёрлейст язык не поворачивается использовать более неформальное обращение к этой женщине, которая, как выяснилось, и зашила ей рану, и чувство глубокого уважения переполняет девушку, когда она смотрит на главную горничную.       На вид ей слегка за тридцать. Первые морщины уже проявились сеточкой вокруг зелёных глаз, но в остальном возраст угадать практически невозможно. Плавным движениям Аделинды могли бы позавидовать многие снежнянские аристократки, а аккуратная стрижка поддерживает некую строгость в образе. Когда горничная отлучается, чтобы отнести кофе в кабинет хозяина винокурни, Лив быстро проглатывает кусочек блинчика и произносит полушёпотом: — Помнишь вторую фрейлину Царицы? — Ты про Веру Николаевну? — Вель наклоняется, и его голубые волосы касаются стола. — Да. Она младше фрау Аделинды, — Лив цепляет новый блин и купает его в варенье. — Но при этом на её фоне выглядит как старуха. Может, в Мондштадте в каком-то особом зелье моются, чтобы так выглядеть? Как думаешь, сможем продать аристократкам рецепт? — Мне кажется, всё дело в том, у кого они работают. Сложновато оставаться вечно молодой, когда в коридоре каждый день сталкиваешься с Дотторе или, не дай Бездна, Синьорой. — О чёрное солнце, тогда я точно через пару лет после возвращения домой превращусь в седую старуху.       Вель смеётся и принимается шнуровать ботинки. Лив тоже улыбается, пережёвывая еду, и не может отделаться от ощущения, что впервые за последние лет десять всё идёт как надо, а не как получается. Перспектива возвращаться во Дворец теряет все радужные краски, которых и так было маловато, и Гёрлейст начинает прикидывать варианты, как заполучить новую командировку. Желательно как можно дальше от Центра, чтобы не вспоминать, как уживаться с другими обитателями этого серпентария. — Вель, что насчёт поступления в Академию?       Вель не отвлекается от своего занятия, но по напрягшимся плечам Лив понимает, что брат её услышал. Он заканчивает шнуровать ботинки, скрупулёзно проверяет каждую петлю и только после этого поднимает взгляд. И когда Лив видит его глаза, волшебство момента разрушается. — Отец меня не отпустит, — обречённость в его голосе заставляет сердце сжаться, и Гёрлейст на секунду будто начинает задыхаться. — Он и так почти не отпускал нас в город без сопровождения, не давал тебе выезжать на половину миссий, потому что посчитал их слишком «рискованными» для тебя. И не видел ничего странного в этом. А тут… экспедиции, полевые работы, изучение всяких «опасных» заклинаний и методов управления энергией, — Вель откидывается на спинку стула и разводит руками. — Ты же сама знаешь, он помешан на контроле. И даже если он условно одобрил идею нашего побега, вряд ли он отпустит меня дальше стен Дворца после нашего возвращения.       У Лив встаёт ком в горле. Она знает, что Вель говорит правду. Она знает, что из-под опеки Пьеро не сбежать. Отец сначала отпускал Лив на задания только под строгим контролем доверенных лиц, а потом, когда понял, что отправлять её в окружении толпы на некоторые зачистки неэффективно, вживил ей следящее устройство. Все выезды в город — с ним или в сопровождении главной фрейлины. Единственный, кто смог добиться изменения этого режима и вытащил Лив на Масленичный фестиваль в столице, был Аякс, обивавший ради этого порог кабинета Педролино несколько дней. Лив даже не могла чётко охарактеризовать эту часть своей жизни во Дворце. Единственное, что приходило ей на ум — «золотая клетка». Золотая клетка для наследников Благородных Домов.       Лив приподнимает правый рукав рубашки и трёт небольшой шрам. Стоило им с Велем в одну из ночей пробраться на корабль до Инадзумы, Лив вытащила жучки из их тел коротким ножом и выкинула за борт. Обнаружить те оказалось той ещё задачкой: их специально вводили под наркозом, чтобы никто не знал, где находится устройство, но почувствовавшая запах свободы Гёрлейст не могла позволить найти себя так просто. — Значит, ты во Дворец не вернёшься.       Вель вскидывается, оглянувшись, приближает своё лицо и хочет уже зашептать что-то, но Лив прерывает его покачиванием головы. — Моя официальная командировка в Инадзуму, которую выдал Марк Олегович, закончилась месяц назад. Сейчас мои выездные документы недействительны, а потому я буду обязана вернуться. Но ты не привязан к Фатуи, а это значит, что ты можешь разобраться с документами в ближайшем миграционном центре в пределах Снежной и спокойно уехать в Сумеру поступать. — Лив, мне нет восемнадцати, он всё ещё мой опекун. — Значит, выбью твоё право поступить из него силой. Учитывая, что Педролино по факту мой то ли двоюродный, то ли троюродный дядя, он, как представитель побочной линии Гёрлейст, обязан послушаться совершеннолетнюю главу основной ветви семьи.       Вель чешет голову и вздыхает. Он не верит, что эту идею получится реализовать, и Лив прекрасно понимает его скептицизм: Педролино уже не просто придворный маг и представитель Совета Каэнри’аха, покорно сидящий под каблуком матриарха Гёрлейст. Прежде, чем Лив и Вель появились на свет, он пять сотен лет управлял самой крупной военной организацией Тейвата, и вряд ли согласится подчиниться старым правилам исчезнувшей нации. Но во время своей командировки Гёрлейст выросла, и теперь чувствует зарождающуюся уверенность в своих силах и правоте, а значит, и в законном стремлении перехватить часть власти приёмного отца в свои руки.       Стук каблуков окончательно разрывает нить разговора, и каждый из них утыкается в свою чашку с чаем. Когда Аделинда заходит в кухню с пустым подносом, на её лице виднеется удрученное выражение, но оно тут же сменяется мягкой улыбкой. Женщина убирает утварь на место, расправляет невидимые складки на фартучке и, повернувшись к замершим Лив и Велю, заявляет: — Через полчаса мастер Дилюк и ма… кхм, сэр Кэйа отправятся в Мондштадт на повозке, я договорилась, чтобы они взяли вас с собой.       Лив мгновенно проглатывает блинчик и принимается за уборку посуды, чтобы вскоре убежать собирать вещи, а Вель подходит к Аделинде, целует её ладони и слишком уж восхищённо произносит: — Аделинда, вы — святая женщина!

***

      Кэйю тошнит от напряжения, и он собирает все свои силы, чтобы сделать глубокий выдох. На стене тихо тикают часы, и ритмичный стук с каждой секундой становится все более раздражающим. Занавески шелестят от дуновения ветра, что приносит с собой свежесть с озера, и Кэйа пытается сконцентрироваться на еле слышимых переливах лиры, но всё равно чуть ли не плачет, когда рядом раздаётся разочарованное хмыканье.       Кэйе вспоминается фраза, которую он однажды услышал от одного фатууса: «Худой мир лучше доброй войны», и он очень хочет с ней не согласиться. Худой мир — именно так можно охарактеризовать их с Дилюком отношения.       После признания Кэйи и убийства Крепуса Дилюк оставил свой Глаз Бога в штабе Ордо Фавониус и уехал на винокурню, занявшись похоронами отца. Всё это время Кэйа прятался в квартирке Альбедо, и решился на письмо лишь на третий день, когда к нему зашла Джинн, с грустью оглядела повязку на глазу и сообщила, что Варка начал тайное расследование причастности Эроха к нападению на мастера Крепуса. Короткий очерк о ситуации в Ордене выскочил из-под пера и отправился на винокурню в следующие полчаса. Ответа не последовало, и только Кэйа посчитал, что связь с человеком, которого он любил больше жизни, утеряна навсегда, пришла новая весть — Дилюк Рагнвиндр, на скорую руку оформив продажу городского особняка старику Гётте и поручив работникам перенести ценные вещи на винокурню, собирается в далёкий поход. Кэйа передал новое письмо с одним из грузчиков и ещё неделю то хандрил, то напивался, пока не обнаружил на окне короткую записку, которую тут же выучил наизусть и сжёг пламенем свечи.

«Они должны заплатить».

      Через три дня доверенный солдат, служащий рядом со Снежной, прислал ястребом известие о том, что Дилюк Рагнвиндр пересёк границу Крио Региона.       За всё время между ссорой и возвращением Дилюка Кэйа отправил пять писем, а написал, по меньшей мере, пару сотен. Дилюк ответил тремя короткими записками, которые просил сжигать при получении, и одним письмом, в котором непрозрачно намекнул, что шутки про слепоту Кэйи не принимаются ни в каком виде. Следующие десять черновиков пестрели иронией на тему шрама на правом глазу капитана кавалерии.       Единственная тема, на которую Кэйа шутить не решался — то, как изменилось его тело после их с Дилюком драки.       По словам Альбедо, близкая смертельная опасность запустила в Альберихе ряд необратимых мутаций, и уже через два месяца после отбытия Дилюка, во время патруля, Кэйа почувствовал голод. Он был настолько сильным и неутолимым, что его тошнило, но ни выпивка, ни огромные стейки, ни лёгкие наркотики, которые он достал у какого-то торговца из Сумеру, не смогли заглушить и трети этого чувства. Варка, глядя на состояние новоиспечённого капитана кавалерии, насильно отправил его в отпуск, но Альберих продолжил слоняться по привычным маршрутам, пока в одну ночь не разодрал лагерь похитителей сокровищ зубами и когтями, захлебываясь льющейся в рот кровью.       Лезущие сквозь кожу белые перья и насыщение, пришедшее после столь жестокой расправы, свидетельствовали об одном — Кай Альберих, сам того не желая, стал монстром из Бездны.       Остаток вынужденного отпуска Кэйа проторчал в лаборатории Альбедо. Алхимик без остановки проводил какие-то тесты, ставил опыты с его кровью, а рыцарь просто пытался во всех смыслах переварить случившееся. Результатом этого был новый приступ хандры, искренняя ненависть к собственному телу и грешному происхождению, а также гора таблеток, настоек, отваров и порошков, которые ему выдал Альбедо.       Через полгода все возможные тесты были завершены, и алхимик вынес неутешительный вердикт: исправить новую птичью натуру нельзя, и всё, что он сумел сделать — это подобрать необходимую терапию, чтобы сдерживать монстра внутри Кая. Альберих не противился, покорно проглатывал любые лекарства, которые получал от Альбедо, и раз в два месяца выбирался на Охоту, вычищая лагеря похитителей сокровищ и Ордена Бездны, попутно съедая пару-тройку несчастных.       Причиной столь странных предпочтений в еде Альбедо назвал нестабильное течение элементов Кэйи из-за некоего эксперимента, но ни через месяц, ни через год алхимик не рассказал, кому и зачем понадобилось превращать ребёнка из каэнрийского Благородного Дома в химеру из человека и птицы с поэтичным названием «Вестник Бурь». Альберих же предпочёл не интересоваться подробностями, понимая, что они вряд ли ему понравятся, и вернулся к работе, строго соблюдая режим приёма таблеток и заливания алкоголя в горло. Чтобы уж точно ни одна лишняя мысль не смогла проскочить в его сознание.       Он прожил так в сумме три года и четыре месяца. Три года и четыре месяца, поглощённые туманом из-за выпивки и седативов, где редкие вспышки — записки Дилюка, — были его главным маяком в кромешной тьме. Он работал, учился договариваться со своей новой сутью и выскабливал каждую эмоцию, что у него оставалась, со стенок черепной коробки на бумагу, заливая её слезами и размазывая чернила. То ли надеясь на радостное воссоединение, то ли боясь встречи, он ловил взглядом лица информаторов и вслушивался в каждое их слово, зная, что вскоре в Мондштадте настанет Рассвет.       Только вот его рассвет случился в полночь посреди сентябрьского леса. Прямо во время безжалостного обгладывания икры непутёвого похитителя сокровищ.       На бледном Дилюке пропали веснушки. Он, поспешивший было к знакомому силуэту, остановился в трёх шагах, рассматривая окровавленное лицо Кэйи, а последнему казалось, что эти ничтожные полтора метра мгновенно превратились в пропасть. Пламя взвилось вокруг меча, спрыгнуло в тёмный лес и опалило деревья, сжигая ужин Альбериха до костей. Сам же рыцарь поправлял расстёгнутую рубашку за спиной Рагнвиндра.       «Разве так встречают названных братьев, мастер Дилюк?» — сказал тогда Кэйа, вдыхая упоительный запах костра и винограда и понимая, что он хочет съесть мужчину перед собой.       А Дилюк, минуту назад глядевший на него с теплотой и искрами радости от встречи, сменил любовь на холодное разочарование.       …И теперь смотрит на Кэйю тем же взглядом.       Кэйа уже привык. Кэйа справился. Кэйа сумел смириться с мыслью о том, что всякие надежды на право любить и быть любимым этим человеком — не более, чем его собственная одержимость. Ну, или пытался убедить себя, что смирился, ведь каждый испуганный или разочарованный взгляд резал не хуже самого острого лезвия.       Сейчас причиной столь открытого проявление ненависти стало предложение Кэйи не устраивать казнь девчонке из Фатуи прямо на месте, а хотя бы добыть побольше информации. Его жутко смущали её слова о «бывшем» кадетстве и уходе из организации, а схожая птичья природа, которую почуял Альберих, настораживала ещё сильнее. Но Дилюк, горящий чистым пламенем ненависти к снежнянским военным, требовал расправы здесь и сейчас. — Кэйа, мы не можем просто позволять фатуйской девчонке разгуливать здесь! — Рагнвиндр меряет шагами свой кабинет, сложив руки на груди. Его белая рубашка примялась, но Кэйа не позволяет себе намекнуть поправить её. — К тому же, ты же сам сказал, что она — Птица. А вдруг она сожрёт кого-нибудь? — А потом окажется, что она из разведки, и нас сожрут уже Фатуи, причём с потрохами, — Альберих устало трёт глаза и делает глоток кофе, который заботливо принесла Аделинда. На рабочем столе среди вороха бумаг остывает тарелка блинчиков, но на них никто не обращает должного внимания. — К нам год назад приезжала Предвестница, дамы с более скверным характером я в жизни не встречал. Вроде бы не говорила ничего такого, но у неё через слово были угрозы. — Какая Предвестница? — Дилюк, встрепенувшись, пересекает кабинет и подходит к рыцарю.       Кэйа, сидящий в кресле за столом, тут же увлекается бумагами. Сметы на замену покрытия крыши таверны, отчёты о продажах, логистика — он цепляется взглядом за не интересующие его слова и цифры, лишь бы не смотреть Дилюку в глаза. По столешнице бьют ладони, оставляя подпалины, и Альберих резко жалеет, что не попросил у Аделинды ещё и стакан воды. — Я тебя спрашиваю. Какая. Предвестница? — Рагнвиндр говорит тихо, слова его пропитаны гневом, но Кэйю такие перемены в настроении не смущают. Сколько бы Дилюк не строил из себя хладнокровного и рассудительного винного магната, он всё ещё обладатель Пиро Глаза Бога, а таким людям полагается взрывной характером. — Синьора, восьмой номер. Отвечает у них за Департамент Иностранных дел, как я понял. Согласовывала смену личного состава, какие-то исследования на Хребте и поставки, — Кэйа смотрит Дилюку в глаза, и тот отходит на несколько шагов, заметив, как между ними сократилось расстояние. — Варка в экспедицию как раз собирался, они друг друга несколько дней полоскали, и он всё равно принял её условия. Так что я бы лучше без особых мотивов не давал повода для ещё одного приезда этой дамочки.       Рагнвиндр отходит к окну, открывает его и закуривает самокрутку. Вся его поза говорит о напряжении и тяжёлом размышлении, но Кэйа предпочитает отдать своё внимание остывшим блинчикам. Схватив один рукой, он старательно пережёвывает его и смотрит на часы, прикидывая, сколько времени прошло с момента, когда Дилюк распорядился о своём отъезде в город. Кажется, им пора, но в споре остался последний аккорд, и Альберих никак не может его подобрать. — Дилюк, послушай меня, — Рагнвиндр не оборачивается, но по покачиванию головы Кэйа понимает, что тот сейчас вслушивается в каждое его слово. — Я не хочу подставлять Джинн и давать Снежной поводы для продавливания новых пунктов в наше мирное соглашение. Хочешь вершить своё правосудие — пожалуйста. Можешь ещё сдать Фатуи свои игрушки и информацию о твоих осведомителях, но вовлекать Мондштадт в потенциальный международный конфликт из-за непроверенной информации я тебе не позволю.       В ответ на это раздаётся лишь угрюмое «Хмпф», и Кэйа, вздохнув, берёт последний блинчик и покидает уютное кресло. Дневной свет мягко обрамляет красные локоны стоящего перед окном Дилюка, и Альберих замирает, держа ручку двери, и любуется открывшимся видом ещё несколько секунд. А после закрывает глаз и покидает кабинет, позволив двери хлопнуть. В груди снова щемит, как всегда и бывает после разговоров с Дилюком, но Кэйа запихивает в рот блин и сосредотачивается на жевании, чтобы не замечать простой вещи: что-что, а с потерей контакта с этим человеком он всё ещё не справляется.

***

— Так, документы на месте, зелья тоже, взрывчатка в сумке… Вель, а где моя серая рубашка? — Лив оборачивается и смотрит на брата, старательно сворачивающего спальники. — Она дырявая была, я её на тряпки отдал, — бурчит в ответ Вель и шуршит вещами в рюкзаке. — Надо будет в городе сходить за одеждой. — Надо, а то у меня только эта осталась и майка. А ты в одних штанах всё время таскаешься.       Жизнь в своё время научила их простому правилу: не покупать и не хранить вещей больше, чем уместится в их огромный походный рюкзак. А потому, даже не имея проблем с деньгами, у них редко когда водилось больше двух комплектов одежды. Ведь всё с собой не утащишь, и чем меньше вещей, тем легче и быстрее будет убегать с поклажей от опасности.       Вель укутывается в хаори, закалывает волосы и подхватывает рюкзак на плечи. Лив, в последний раз перепроверив комплектацию собственной сумки, подтягивает уголок покрывала на одной из кроватей и отходит к выходу, останавливаясь на пороге комнаты. Вель осматривает помещение из-за её плеча, а потом они сгибаются в одинаковом поклоне, проводя правой рукой по полу. — Спасибо этому дому, мы пойдём к другому.       Вель проговаривает эту фразу, после чего выпрямляется и быстро спускается по лестнице. Лив выжидает пару секунд и уходит за ним, не оглядываясь.       У порога их встречают хозяйки дома. Хилли обнимает Веля на прощание, просит его приехать на винокурню ещё раз и заверяет, что не будет заваривать травяной чай, на что смущённый мальчишка заливается краской. Моко с осуждением косится на Лив, но отвечает на поклон книксеном. Распрощавшись, они отходят от дома горничных, и Вель с насмешливой улыбкой шепчет сестре на ухо: — Уже забыла правила приличия? Женщины делают реверанс, поклоны — по мужской части. — Сказал тот, кто минуту назад чуть ли не лобызался с горничной, — Лив фыркает и подхватывает брата под локоть. — Кстати, ты не военный, так что вести меня должен с правой стороны от себя. — Так мне поменяться с тобой местами? — Иди уж как идёшь, дамский угодник.       Вель закатывает глаза и выразительно цокает. Шелест зелёной травы сменяется постукиванием камней на дороге, солнце всё ближе к небесному пику, а ветер гудит в ущельях, насвистывая мотив весёлой песенки. У Лив и Веля почти одинаковый рост, длина и скорость шага синхронизированы — и не скажешь, что между ними нет родства. Так повелось ещё со Дворца, и даже то, что до этой зимы Вель был гораздо ниже, не мешало им всегда идти вровень. Так они приближаются к стоящей у дороги повозки, запряжённой двумя лошадьми, которую работники винокурни быстро заполняют винными бочками. Упряжки поправляет тот красноволосый парень, которого Лив видела утром. — Вель, ты знаешь, кто это? Я имя не запомнила, — шепчет она на ухо брату, про себя ругаясь на то, что рисунок шрамов потенциальной опасности запомнила, а вот как эту самую «опасность» называть — не очень. — Дилюк Рагнвиндр, хозяин винокурни. Фамилию лучше не произноси, без тренировки можно язык сломать, — в конце Вель не сдерживает смешок. — Судя по тому, что я узнал, его отец, Крепус, погиб около четырёх лет назад. Дилюк уехал вскоре после его смерти путешествовать по Снежной и вернулся только в сентябре. Я с ним не общался, но Пиро энергии в нём выше крыши.       Лив прерывает его шепот коротким «Да бля» и закатывает глаза. Язык ударяет по нёбу, как молот по гонгу, и брань выходит слишком громкой, а потому уже через пару секунд Гёрлейст принимается разыгрывать театр одного актёра, якобы разыскивая в карманах табак. И, к своему удивлению, не находит уже по-настоящему. — Чего потеряла? — Вель предусмотрительно снимает рюкзак и приоткрывает его, собираясь отыскать нужную сестре вещь. — Си-га-ре-ты, вот что, — Лив шипит и опускается на корточки, чтобы расположить сумку у себя на коленях и перерыть её, но останавливается, как только засовывает в неё руку. — Да бля… — Что? — Жди меня, я на озеро, — Гёрлейст подскакивает, впихивает Велю сумку и исчезает в пурпурной вспышке, оставляя брата стоять посреди дороги в недоумении.       Рабочие оглядываются на него, и Альвальди приходится улыбнуться и выразительно покачать головой, показывая, что случившееся не стоит их внимания. Потом он застёгивает сумку, перехватывает вещи поудобнее и подходит к повозке. — Здравствуйте, мастер Дилюк, — вспомнив обращение, которое использовали горничные к хозяину винокурни, Вель делает почтительный поклон. — Госпожа Аделинда сказала, что вы сможете подбросить нас с сестрой до города.       Мужчина кивает, закрепляет хомут на одной из гнедых лошадей, повторно проверяет вожжи и манит Альвальди к себе. Вель обходит повозку и приближается к Рагнвиндру, боком ощущая тепло, исходящее от животных. Правая лошадь в упряжке выгибает шею и смотрит мальчику в глаза из-под век и пышного веера ресниц. Вторая же лениво пожёвывает траву под ногами, не обращая на новое лицо никакого внимания. — Давай руку, им надо с тобой познакомиться, — Дилюк протягивает ладонь, не скрытую перчаткой, и Вель покорно вкладывает свою руку. — Они чужаков не любят, могут упереться и закатить истерику.       Правая, как более активная в упряжке, внимательно обнюхивает мальчика и удовлетворённо фыркает, когда находит в раскрывшемся кулаке вложенный в него кусочек яблока. Вель чувствует, как шершавый язык выхватывает угощение, и принимается осторожно поглаживать мощную шею. Шерсть лоснится и поблескивает на солнце, а под кожей ощущается движение энергий. Альвальди с трудом отрывается от животного, забирает яблоко для второй лошади и подходит к ней. Она почти сразу становится оживлённой, поднимается и втягивает фрукт губами, оставляя немного влаги на пальцах, после чего тут же теряет интерес к Велю. — А ты, в отличие от подружки, всегда только по делу, да? — усмехается он сам себе и отходит на пару шагов, когда лошадь опускается обратно к траве. — Лив ты бы понравилась. — Что, такая же гордячка, как и твоя сестра?       У Веля возникает ощущение, что ему в рот запихнули столько мятных леденцов, что они начали скрипеть на зубах, когда он слышит приторную интонацию внезапного собеседника. Его Вель лично не знает, но мерзкий холод и спрятанный за сладостью запах мускуса от мужчины перед ним не сулит ничего хорошего. Натянув очередную фальшивую улыбку, Альвальди поднимает голову и видит перед собой смуглого молодого человека, одетого так, словно он сумерская птица. Корсет на нём Велю кажется пошлостью, а выразительное декольте рубашки — и вовсе вульгарностью, но лёгкое презрение сменяется страхом, когда Альвальди замечает звёздчатый зрачок в единственном глазу собеседника. — Сэр Кэйа Альберих, к вашим услугам.       Он протягивает руку, а у Веля в голове раздаётся громкая матерная тирада.

Альберих…

Альберих?..

      «Альберих, вашу ж мать, Лив, тупая ты дура, как ты умудрилась пропустить у себя под носом потомка регентов Каэнри’аха?» — именно на этой мысли заканчивается их короткое рукопожатие, и Вель не успевает придумать, что ему ответить, как рядом слышится удар каблуков по бортам повозки, и Лив в прыжке усаживается на бочки. — А, сэр Кэйа, вы составите нам компанию? Как прия-ятно-то, — она не скрывает иронии в голосе и улыбается во все зубы, словно скалясь. — Знала бы заранее, оставила бы вас в озере. — Да? Мне казалось, мы с вами подружились, Лив Гёрлейст, — Кэйа переключает всё внимание на Лив, а Вель замечает, что хозяин по ту сторону повозки глухо и недовольно хмыкает. — Потому как вряд ли бы вы без меня справились с этими роботами, а подобную работу уже можно назвать друзьями по оружию. Или в Фатуи с этим как-то по другому? — У нас в Фатуи на такие вопросы говорят, что те, кто много знает — долго не живет. Впрочем, в Фатуи вообще мало кто долго живёт.       Лив говорит это непринуждённо, покачиваясь из стороны в сторону и подставляя бледное лицо солнечным лучам. Ветер гонит облака по небесному полотну, шелестит трава, трепещут крылья кристальных бабочек, а страшные по сути своей слова ударяются о тишину. Абсолютное принятие ужасной судьбы любого военного, граничащее с безумием, заставляет Кэйю поперхнуться. Казалось бы, он сам — офицер, но несмотря на полное понимание, что между своим благополучием и Мондштадтом Кэйа выберет благородную смерть во имя спасения мирных жителей, он продолжал избегать мыслей о возможной кончине. — Не буду в их грязных руках смертельным оружием, не стану в их стройных рядах универсальным солдатом! По двум причинам: во-первых, мне это нахуй не нужно, — напевая, Лив спрыгивает с бочки, но приземляется в паре метров рядом с Велем, и Кэйа разворачивается на каблуках вслед за ней, — а во-вторых, мне это нахуй не надо! — У-у-у, запрещёнка! — мальчишка смотрит на сестру с насмешкой, за что получает мгновенный щелбан, который Лив исполняет вслепую правой рукой, одновременно левой виртуозно раскрывая портсигар и вытягивая сигарету. — Осуждение власти ведь, запрещённые материалы. Не страшно такое петь? — Какая разница, всё равно меня расстреляют за дезертирство.       Лив на следующем шаге растворяется в пурпурном свете прыжка, а Вель, откинув волосы назад, прокашливается и за пару движений перебирается через борт повозки, устраиваясь поудобнее. У Кэйи ощущение, что его голову запихнули в кастрюлю, а после по этой кастрюле отбили традиционную сумерскую мелодию, как на барабане. Он дезориентирован, немного в ужасе от такой легкомысленности и очень быстро забывает и о том, с чего это всё началось, и о том, чем он тут занимается. Выводит его из этого состояния подошедший рабочий, случайно толкнувший офицера, и Кэйа весь встряхивается и устало переваливается в кузов. Бочки с вином глухо отзываются на соприкосновения с его локтями, пока он слегка двигает их, чтобы удобно усесться спиной к вознице. Рядом раздаётся глухое хмыканье — Дилюк завершает проверку упряжи и взбирается на выделенное для него сидение. Кэйа чувствует его лопатками, и от этого становится как-то неловко. В уставшем от постоянного напряжения сознании вспыхивает мысль об одной очень жаркой летней ночи, когда он чувствовал Дилюка кожа к коже — неуклюже и странно, со слетающими стонами, но при этом так приятно, как не было никогда. Обычно подобные сцены из их бурной юности хранились на самых дальних полках и не доставались без крайней необходимости (мастурбировать на это Кэйе казалось кощунством и неуважительным отношением к Дилюку), но тут самоконтроль подвёл, и Альбериху пришлось похлопать себя по щекам, чтобы вернуться с влажных небес на сухую землю. — Хиличурлов на дороге нет, можем ехать, — Лив выпрыгивает из вспышки света прямо на повозку и мгновенно устраивается на каких-то тканях, которые Дилюк решил отправить в таверну. — Сэр Альберих, что с вами, перегрелись? Весь красный. — Да… всё нормально.       Что-то крикнув работникам, Дилюк взмахивает поводьями, и они трогаются. Кэйа подтягивает к себе колени, облокачивается на правую бочку с вином и прикрывает глаза: до Мондштадта ехать два часа, и он наконец сможет вздремнуть. Бессонная ночь и долгий рабочий день перед ней путает мысли, и хоть Кэйа отлучился из города по заданию и успешно выполнил его ещё вчера, но его ждало муторное оформление бумажек и просмотр отчётов рыцарей о результатах обхода местности. Мысли о работе мгновенно утомляют его, и Кэйа прикрывает глаза, погружаясь в дремоту… …пока его не будит больной толчок в плечо и шипение: — Альберих, подъём! Тут нужен свидетель от властей.

***

      Снежная — страна большая, граничащая со всеми странами от Фонтейна до Мондштадта на юге и омываемая Ледяным морем на севере. А потому из столицы, находящейся неподалёку от западного побережья, до Анемо региона на поезде приходится ехать пять дней. Пять дней мерного покачивания вагонов и бесконечной полосы фонарей и деревьев вокруг железной дороги. Лиде казалось, что пять дней для того, чтобы пересечь самую большую страну Тейвата — это малый срок, но она здесь, дай Царица, одни сутки, а уже хочется повеситься от скуки. — В карты играть не будешь? — Ваня заглядывает к ней на полку, и Лида замечает, как его лицо блестит от пота. — Лучше убей меня.       Лейтенант смеётся и опускается вниз. Катя сидит на подушке, как королева, и раздаёт карты Ване и соседям по вагону. Аякса не видно — он ушёл о чем-то разговаривать с проводником, по пути встретил сослуживца со времён своего кадетства и так и сбежал в другой конец поезда. В купе быстро становится душно, гомон спорящих военных мешает Лиде вздремнуть, и она, стараясь никого не придавить (и выслушав пару идиотских комплиментов о «красивых ножках»), вылезает в коридор, натягивает сапоги и устремляется к тамбуру.       Открытые выдвижные двери перед туалетом громко хлопают об косяк, и Громова невольно задумывается о том, возможно ли этой конструкцией лишить кого-нибудь головы. «Шею такая дверь точно сломает, если резко закроется», — хмыкает девушка и, проскользнув в помещение, закуривает. В тамбуре всё серое, из щелей выбрасываются хлопья мокрого снега — уже почти середина апреля, к маю всё растает, и начнётся условная «весна», за которую все работники сельского хозяйства Снежной должны будут успеть обработать и засеять поля, чтобы уже в июне начать собирать урожай и готовиться к долгой зиме. Мама её когда-то жила в небольшой деревне около Морепеска и даже после переезда в город начинала хлопотать, чтобы к маю уйти на первые полевые работы со спокойной душой, отмечая начало сезона пиром и хороводами. Лида праздники и подобные сборища не жалует — в День Очага она предпочитает отоспаться, как в законный выходной, Колядки пропускает, а на Купало хоть и выбирается на речку, как и все, но лишь из соображения, что в русальи недели погода обычно самая хорошая.       В тамбур заходит мужчина лет тридцати пяти, оправляет свой мундир и тоже прикуривает. Лида слегка кивает, тут же утыкаясь взглядом в одну из многочисленных щелей и принимаясь свободной рукой мять подол выпущенной серой рубашки. Черты непрошенного соседа кажутся ей знакомыми, но она не позволяет себе рассматривать его долго: в этом поезде около шестидесяти военных, из которых только двадцать отправляются в Мондштадт, и никто не гарантирует, что перед ней не какой-то генерал с тяжёлым характером после десятка лет выслуги. — Лидия Николаевна?       Низкий, вибрирующий голос, ехидная интонация. «Бля, бля-бля-бля, только не он!» — проносится у Лиды в голове, но она лишь поворачивается и отдаёт честь, зажав сигарету в зубах. Ну точно он — дипломат Новиков, пожалуй, один из самых известных подчинённых Синьоры, прославившийся тем, что смог продавить Фонтейн на отказ от ряда энергетических испытаний (что, по оценкам экспертов, замедлило развитие технологий в сфере добычи энергоресурса лет на двадцать), чтобы в последствии схожую методику запатентовала Сандроне. А также человек, к голове которого Лида приставила ружьё год назад, за что впоследствии очень сильно огребла от Влада. — Надо же, так это вас отправили разобраться со сложной обстановкой в Мондштадском филиале! — Василий Александрович всплескивает руками и глухо смеётся, и Лида натягивает ответную улыбку, всё ещё не подавая голос. — Я вчера ознакомился с последними отчётами, и, кажется, нашёл какой-то заговор. Не хотите зайти ко мне и ознакомиться, Лидия Николаевна? — Благодарю, предпочитаю опираться на отчёты Дисциплинарной комиссии, а не на те бумажки, которые получаете вы от своих разведчиков.       Лида ещё раз кивает, выбрасывает окурок в щель и уже хочет скрыться в вагоне, но её останавливает голос мужчины: — Ох, очень жаль, что вы отказываетесь. Всё-таки именно мне поручили проконтролировать, чтобы ни вы, ни молодой Предвестник не позволили Лив Гёрлейст сбежать, и я надеялся обрести в вашем лице друга и соратника в этом непростом деле.       Лида разворачивается и впивается в него своими серыми глазами, теперь уже рассматривая каждую деталь. Чёрный мундир без опознавательных знаков, высокий рост, тёмно-карие глаза, больше похожие на лужу топлива по цвету, и аккуратно зачёсанные назад волосы в тон радужке. На щеках ровно выбриты бакенбарды — этой детали не было в их прошлую встречу, и из-за неё лицо дипломата кажется худым, несмотря на квадратную челюсть и пухлые щёки. — В каком плане — «не позволили сбежать»? Господину Тарталье было дано задание забрать Лив Гёрлейст из Мондштадта и вернуть во Дворец, в мои обязанности же входит установление личности и проверка документов майора, а также проведение плановой проверки мондштадского филиала. Если у вас есть сомнения в моей компетенции или в чём-то ещё — можете направить заявление о замене контрольной группы в Дисциплинарную комиссию, — Лида говорит серьёзно, но в конце всё же прорывается смешок, и она добавляет: — Заодно у меня наконец-то появится время, чтобы расписаться, а то мне полгода назад предложение сделали, а я никак не могу вернуться в столицу, чтобы в ЗАГС попасть.       Василий Александрович хлопает в ладоши и смеётся в голос, чем привлекает внимание нескольких людей за дверью, и они заглядывают в тамбур через стекло. Потом дипломат подходит, хватает кисть Лиды и с силой трясёт её в рукопожатии, повторяя: — Очень рад, очень рад работать с вами, а также поздравляю вас с помолвкой, Лидия Николаевна! Неужели Владимир перестал смотреть и решился на активные действия? — Ага, вот стоило мне вас чуть не пристрелить — тут же кольцо принёс, — Громова начинает подмерзать, но упорно стоит и ждёт, когда её руку закончат дёргать из стороны в сторону.       Новиков, осклабившись, отпускает девушку, и Лида, буркнув что-то вроде «спасибопожалуйстадосвидания», убегает обратно в свой вагон. Спину прожигает взгляд дипломата, от которого мурашки по спине ходят, и Громова понимает, что нужно передать этот диалог Аяксу.

***

— Ёбаный-ёбаный-ёбаный, да что ж мне так не везёт-то, а?!       Кэйа просыпается от шума, чувствуя, как за спиной поднимается температура. Встрепенувшись, он осматривается и понимает, что они остановились в ущелье между винокурней и Вольфендомом, на пути к Спрингвейлу. Лив перед ним выпрыгивает из повозки и направляется к раздолбанной телеге у небольшого озерца. Её окружают несколько повреждённых ящиков и множество досок, отломавшихся от корпуса. Дилюк копошится, фиксируя поводья, воздух вокруг него нагревается, и Кэйе приходится отползти, чтобы не обжечься. Он оглядывается и замечает, как Вель вытаскивает из рюкзака аптечку, проверяя наличие чистых бинтов. — Бля, Кэйа! Не тормози!       Лив выглядит жилистой и худой, крупные бёдра не компенсируют визуальную истощённость девушки, но она с лёгкостью вытаскивает из ямы бочку и отталкивает ногой. Она продолжает материться, вынимая какой-то огромный ящик, что преграждает ей доступ к разбитой телеге. Дилюк срывается с места и подхватывает груз с другой стороны, помогая перенести его. Кэйа подходит к ним ближе, оттягивает первую из отвалившихся досок телеги в сторону и слышит мужской стон. — Там кто-то есть?! — Вель подходит с набором для первой помощи и быстро осматривается, после чего поворачивается к сестре. — Лив, сможешь его?.. — Нет, тут порохом пахнет.       Кэйа ведёт носом, ощущая ряд раздражающих запахов, но не понимает, как Лив вычленила из них нужный. Ему кажется, что кровь человека под телегой и пыль заполнила собой всё ущелье. Кэйа, желая как можно скорее избавиться от раздражителя, тянется к доскам, чтобы убрать завал, стараясь действовать как можно быстрее. К нему присоединяется Дилюк, он спешно убирает ещё один ящик, притаптывая ногой пыльную траву. За спиной свистит перекручиваемое копьё, и Лив бесцеремонно оттаскивает Кэйю от телеги, говоря: — Есть идея получше, — в образовавшуюся дыру она засовывает острие, устанавливая оружие в качестве рычага. — Рагнвиндр, с той стороны поднимай. Офицер у нас потоньше, сможет его достать.       Пропустив мимо ушей саркастическую интонацию девушки, Кэйа приседает у дыры и замечает плотное пальто, бледную кисть и лужу крови пострадавшего. Вновь внутри раскрывает клюв голодная Птица, и мужчине приходится задержать дыхание, морально готовясь к тому, что от смрада умирающего человека его поведёт. Сверху раздаётся командное: «Два, три!», и телега взлетает, оставляя в воздухе клубы пыли и щепки. Лив со своей стороны закрепляет её, упирая корпус с помощью копья в стену обрыва, а Дилюк с противоположной удерживает повозку, чтобы та не размозжила голову несчастному. Кэйа наконец видит тело молодого парня в форме Фатуи, тянется и начинает тащить его на себя. За ним под телегу подныривает Вель, принимая на себя ноги пострадавшего. Минута, которую они тратят на перемещение парня, кажется вечностью, мелкие камни и куски дерева царапают колени через штаны Кэйи, а запах крови становится невыносимым. Голод усиливает его, но в то же время Альберих может в любой момент потерять контроль, а потому стоит телеге опуститься, он почти отскакивает назад. Дилюк бросает предупреждающий взгляд, от которого становится ещё хуже, Кэйю охватывает стыд, и он незаметно мотает головой. Ветер проносится через ущелье, унося запах, но в этот момент Лив расстёгивает пальто незнакомого парня, и новая волна смрада окружает их. Кэйа обращает внимание, что форма у солдата Фатуи слишком плотная для прогулок по Мондштадту. Делегатам обычно выдают два комплекта: один для возвращения на Родину и исследования Драконьего Хребта, второй, более лёгкий, для работ в городе. Пока он размышляет об этом, похожую мысль бросает Вель: — Очень тепло одет, — шестнадцатилетний мальчишка методично стаскивает с Фатууса форму и плотный жилет и осматривает ранение на плече, не выказывая и капли растерянности или омерзения. — В него стреляли. — Ага, целый магазин на обычного пограничника потратили. Явно не упыри работали, такие тупицы, как эти стрелки, не проходят вступительные тесты, — Лив пачкает в чужой крови рукава рубашки, но голос её звучит удивительно спокойно для такой ситуации. — Умница, бронежилет надел. Иначе бы точно сдох.       Она постоянно прощупывает пульс на шее, зачем-то простукивает живот парня, как только Вель снимает с него бадлон. На груди расцветают гематомы, коричнево-синяя сердцевина повреждений непрозрачно намекает на то, с какой силой пуля врезалась в пластины бронежилета. Парень кажется Кэйе его ровесником, он жутко бледный, громко дышит и не открывает глаза, даже когда Лив с силой ощупывает его ребра. Залитое кровью пальто страшно воняет, красная субстанция запеклась на рукаве и предплечье. Есть Кэйе хочется ещё сильнее, а потому он задерживает дыхание, когда приближается к снежнянам. — Он здесь уже несколько часов лежит, странно, что не истёк кровью, — Альберих указывает на рану, но Лив игнорирует его и обхватывает ноги Фатууса, намереваясь перенести парня на повозку Дилюка. Кэйа отстраняет Веля, попытавшегося помочь сестре, и сам поднимает захрипевшего пограничника. — Не болтай, а делай.       У девушки хмурое лицо, брови сведены к переносице, на которой Кэйа замечает лёгкую горбинку. Почти не обращая внимания на дорогу, она обходит все кочки и успешно забирается в повозку, подтягивая пострадавшего за собой, в пространство между бочками. Когда парня укладывают на пол, он снова хрипит и глухо стонет. По бледному лицу проходит тень, и пыльные русые волосы приклеиваются к ставшему потным лбу. Лив выпрыгивает из повозки через место Дилюка и окликает Веля. Тот с готовностью перелезает через борта, располагает Фатууса поудобнее, и вдруг становится влажно.       Кэйа едва успевает отойти, как вокруг телеги взвивается косяк рыб. За их прозрачными телами, созданными из воды, видно, как по венам закашлявшего парня расходится свет, а после пуля почти выпрыгивает из его плеча. Конструкты переливаются на солнце цветами радуги, бросают игривые отблески на землю. Правая кобыла взбрыкивает и беспокойно ржет, когда одна Гидро камбала разбивается о её круп. Кэйа отмахивается от парочки рыбок, и те рассыпаются льдом прямо в воздухе. К лошадям подходит Дилюк, он успокаивающе поглаживает животных, а сам заворожённо наблюдает за происходящей вокруг них магией. Кэйа приближается к нему, желая что-то спросить, но замечает, как Лив, сидя на корточках, копошится у ящиков, и тут же забывает о своих изначальных планах. — Что там? — Альберих смотрит на то, как скрупулёзно девушка вынимает ножом гвозди, и подмечает, что в её движениях возникла нервозность. — Возможно, взрывчатка, щас посмотрим, — Лив оглядывается на него и возвращается к своему занятию. — Это обычный пограничник, он покинул границу Снежной не больше недели назад. Ему не выдали форму, значит, в делегации он не состоял, парня просто наняли, как охранника груза. — Судя по тому, что я видел, торговцы из Снежной часто прибегают к помощи Фатуи при перевозках, — Кэйа потирает затылок, невольно делая шаг от груза. — Но зачем им расстреливать своего? — Видимо, узнал, что за груз везут, и от него решили избавиться, — Лив принимается вынимать последний гвоздь, и её тон выдаёт некоторое нетерпение. — Говорю же, это не другие Фатуи, а какие-то идиоты-контрабандисты стреляли. Огромное ущелье, эхо от выстрелов будет громкое. Наверное, сделали это, когда мы с тобой в озере топились. Если б были на винокурне — кто-то их бы точно услышал. Ещё и груз потеряли… ебать.       Лив убирает крышку и не удерживается от ругательств. Небольшой ящик, в котором обычно хранился провиант, до самого края забит пулями. У Кэйи округляются глаза, он потирает веки, пытаясь понять, не кажется ли ему. Сзади тяжело раздаются шаги Дилюка, и Альбериху хочется спрятать и контрабанду пуль, и Лив подальше, чтобы в ущелье не разгорелся пожар из-за вспыльчивого характера носителя Пиро Глаза Бога. Алые кудри слегка пушатся из-за возросшей влажности, завиток становится более упругим, но Кэйа хоть и подмечает это, он не позволяет себе залюбоваться, разворачивается так, чтобы прикрыть спиной девушку. Та хмыкает, но не делает комментариев по этому поводу. — Видимо, отсюда и запах пороха. Тут, наверное, списанная партия с какого-нибудь приграничного завода, — Лив выхватывает из воздуха чёрные перчатки, натягивает их и берёт одну пулю. Приблизив к открытому глазу, осматривает её так внимательно, словно оценщик — золотую брошку. — М-м-м, никакой маркировки. Судя по размеру, девятимиллиметровые патроны, скорее всего для Макарова или Стечкина, такие производятся тоннами, их списать легче всего и пристроить тоже.       Дилюк хмуро наблюдает за рассуждающей девушкой, а Кэйа подмечает сказанную информацию и запоминает, понимая, что в других ситуациях ему придётся дорого заплатить хоть за крупицу этих сведений. Лив отталкивается от ящика, на секунду исчезает и тут же возвращается в фиолетовой вспышке, чтобы бесцеремонно загрести в мешочек пару десятков пуль. Альберих перекашивает, и он не успевает выдавить из себя хотя бы один звук от возмущения, как сгибается и перехватывает её руку. — Эй, это же доказательство незаконной торговли оружием! — Ну да, но у меня магазин пустой, зачем я тогда АПС с собой таскаю? Эти бочки никуда не исчезнут, а пара пуль в отчётах не повлияют на итоговый приговор этим дебилам, они ж в госбюджет залезли, им Панталоне голову отгрызёт, — Лив будто расслабляется, а её губы искривляются в мерзкую усмешку. Она выпрямляется, демонстративно расправляя плечи. — Если их найдут, конечно, но это уже не мои проблемы. — Что, не умеешь болеть за свою организацию? — Кэйа снова не удерживается от подкола. С лица Лив сползает улыбка, и она становится мрачной. — У меня штифт в правой ноге в кости, настолько я болею за эту ебучую организацию. Но это не значит, что я буду бегать по всему Тейвату и искать кучку контрабандистов, этим должны заниматься упыри из отдела регулирования международных конфликтов. Хочешь посмотреть на справедливое наказание в исполнении Фатуи — пиши официальное обращение на имя Синьоры, она будет рада прикатить в Мондштадт на разборки.       Вырвав руку из пальцев офицера, Лив возвращается к повозке. Солнце освещает стену обрыва, подсвечивая красновато-жёлтые камни. Тени от острых углов собираются в причудливые узоры, похожие на чьи-то клыки. По краям виднеется мягко шелестящая трава, переливающаяся под весенним солнцем яркими оттенками зелёного. Кэйа несколько секунд смотрит на неё и уродливые ветви деревьев Вольфендома, после чего наклоняется и задвигает крышку ящика. Никому не будет лучше, если проезжающие мимо люди сразу увидят в брошенном грузе боеприпасы из Снежной. — Что будем делать?       Дилюк пару раз щёлкает пальцами и поджигает сигарету. Кэйа выпрямляется, осматривает его и протягивает руку, чтобы получить затяжку. Та выходит короткой, мерзко обжигает горло горько-кислым дымом, и Альберих тут же принимается кашлять, возвращая самокрутку хозяину. Дилюк приподнимает уголки губ и выдаёт со смешком: — Зачем ты просишь сигарету, если не умеешь курить? — Кэйе удаётся бросить на него крайне обиженный взгляд, над которым Рагнвиндр чуть ли не смеётся. — Нет, ну правда, Роза когда в последний раз приходила, даже жаловалась мне, что ты испортил ей половину пачки на свои попытки. — А ты слышал, как она объясняет? — мужчина поправляет челку, чтобы волосы не так сильно прилипали ко лбу, не замечая внимательного взгляда магната. — «Тебе нужно затянуться так, чтобы сделать сигарете горловой минет». Это разве объяснение?       Дилюк замирает, медленно выпуская дым из приоткрытого рта. Его брови чуть приподняты, а глаза округлились, как у совы. Чуть втянувшиеся покрасневшие щёки и вспушённые из-за влажности волосы вызывают у Кэйи неоднозначные ассоциации. Он примирительно машет руками, но понимает, что Дилюк не делает следующую затяжку и сжигает недокуренную самокрутку, а по его шее продолжают распространяться красные пятна, свидетельствующие о крайнем смущении. Эта деталь бьёт куда-то внутрь, на место запертого в ледяных тисках сердца. Когда-то Рагнвиндр так реагировал на все те вульгарные шутки, которые Кэйа приносил из казарм и работы в конюшне. Пытаясь разрядить накалившуюся обстановку, Кэйа возвращается к его вопросу: — Я доложу Джинн о произошедшем, пускай она связывается с этими… упирями? — У Альбериха явно не получается повторить снежнянское слово, и он оглядывается на повозку, высматривая порхающую вокруг раненного Лив. — А ты лучше езди по соседней дороге. Кто знает, когда эти слуги монет решат вернуться за потерянным. — А с этими? — Дилюк незаметно кивает в сторону детей Снежной, и Кэйа щурится, мгновенно становясь крайне серьёзным. — А с этими… пожалуй, ты бы мог остаться сегодня в таверне на ночь? Хочу проверить кое-что.       Рагнвиндр только моргает и уходит к повозке, а Кэйа ещё раз осматривает бочки и ящики, доверху наполненные пулями. Кажется, этой ночью поспать у него не выйдет.

***

— Vaknaðu.       Зандик просыпается, как по команде. Темнота медленно уступает место свету от костра и причудливым узорам теней на потолке. Серые стены гробницы нависают над ним, создавая ощущение давления, и он почти давится подступившим к горлу страхом. Зандик никогда не любил замкнутые пространства, но при исследованиях часто приходилось пренебрегать собственными чувствами. — Собирайся, буря прошла. Ты проспал больше суток.       Эмбла копошится в вещах. Зандик поворачивает голову, чтобы её увидеть, и замечает крайнюю бледность кожи. Нагнувшись, девушка складывает в походный рюкзак покрывало, но почти сразу валится на колени. Песок на полу, светлый сам по себе, выглядит ярче её обнажившихся колен. Зандик подскакивает, ощущая невероятную бодрость, и подходит к ней, но Эмбла останавливает его своим шипением. — Не подходи, я голодная! — она поворачивается, и учёный замечает, как расширился её рот и выступили наружу клыки. На висках проявилась мелкая чешуя, переливаясь рубиновым и алым в свете костра. — Сожру, заорать не успеешь.       Зандик замирает, осматривая девушку. Эмбла выглядит злой и истощённой, кажется, по ней можно делать справочник по женской анатомии. До этого он не замечал за ней подобного — видимо, съеденных пустынников хватило на все те дни, что они шли от каравана до Дюны Пиршеств. Зандик запинается, смотря в её звёздчатые зрачки, после чего расстёгивает воротник светло-зелёной кофты. Эмбла меняется в лице, впиваясь взглядом в пульсирующую жилу на его шее, и поджимает губы. Она наблюдает за тем, как Зандик опускается на колени перед ней, после чего с трудом проговаривает: — Ты чего творишь, дурень?! — Ты хочешь есть? — парень отодвигает воротник рубашки ещё сильнее, и Эмбла прикрывает нос. — Возьми немного у меня, потом найдешь себе нормальную добычу.       Предлагать второй раз не приходится — Эмбла тянется к нему, отодвигает руки Зандика от шеи и резко толкает вниз. Он падает на холодный пол, чувствуя влажные камни лопатками, пока девушка раскрывает рот, демонстрируя клыки, и залезает ему на бёдра. Внизу живота тянет, аккуратные пальчики щекотно проходятся по груди, пока не достигают расстёгнутой рубашки. Эмбла наклоняется, горячо дышит Зандику в подбородок, от чего у него кружится голова. Учёный поднимает руки и интуитивно обхватывает талию наги, пока та медленно облизывает шею с правой стороны. Зандик пытается морально подготовиться к боли, но когда Эмбла всё же перестаёт вылизывать и постепенно впивается зубами в кожу, он болезненно охает от разрывающе-обжигающего чувства. Всё тело сводит, хочется мотнуть головой и убрать от себя нагу, прекратить эту пытку, но в этот момент около его уха раздаётся довольный тонкий стон, и Зандику становится трудно дышать, а сердце начинает колотиться так сильно, будто пытается разбить грудную клетку.       Боги, он никогда такого не чувствовал.       Эмбла пьёт недолго, явно рассчитывая, какую потерю крови Зандик сможет выдержать, но для него весь мир исчезает, пока он слышит довольные хмыканья и глотающие звуки. Её рука поглаживает его светлые волосы, словно успокаивая учёного. Когда Эмбла заканчивает, она приподнимается, демонстрируя здоровый румянец на щеках, и сжимает подбородок Зандика, заставляя того посмотреть на себя. — Какой хороший мальчик. Наверное, тебя нужно похвалить?       Она снова опускается, и Зандик ждёт нового укуса, но вместо этого Эмбла мягко целует его. От соприкосновения губ учёный окончательно теряется, переставая замечать даже боль, только понимая, что ему срочно требуется убрать это напряжение внизу живота. Вкус собственной крови металлом отравляет его рот, но Эмбла, словно назло, проникает языком внутрь. Её коготки оставляют пару царапин на подбородке, но Зандик понимает это, когда нага отстраняется и резво встаёт с него. — Приходи в себя, я пока разведаю, что творится снаружи.       Эмбла звучит бодро и немного игриво. Зандик с трудом приподнимается и потирает место укуса, замечая, что из маленьких ранок кровь почему-то не идёт, и решает, что пометку об этом стоит добавить в его записи. Поправить одежду мешает бугорок в области паха, мысли текут медленно и тягуче, крутясь на одном месте, как на карусели, а интерьер границы расплывается. Посмотрев на тени на стенах, Зандик опускает руку и почти не соображающим мозгом понимает одну простую вещь: кажется, он пропал.

***

      Ущелье остаётся позади, но чувство тревоги никуда не уходит. Кэйа оглядывается на утёс, угрожающей лапой повисший на выезде и обозначающий границу между землёй Борея и равнинами Спрингвейла. Деревня робко показывается из-за деревьев с правой стороны, но её тут же затмевает вид на величественный Собор в Мондштадте. Валяющийся у них в ногах раненный пограничник хрипит и кашляет, не желая приходить в сознание, а потому Лив уже несколько минут копается в своей сумке. В итоге она выуживает какую-то баночку с зельем, делает пару глотков и, надавив на щёки пострадавшему парню, вливает жидкость ему в рот. Он снова заходится кашлем, но через минуту прекращает, девушка же ногтями убирает с уголков губ остатки кроветворного. — А вот и Мондштадт! — Кэйа поудобнее усаживается между бочек и указывает на раскинувшийся посреди озера город. — Столица ветров и свободы, и, позвольте мне вольность, лучшего вина во всем Тейвате.       Лив бросает в сторону города лишь взгляд и возвращается к перебиранию и раскладыванию вещей в своей сумке. Вель же, напротив, внимательно рассматривает виднеющиеся на другом берегу черепичные крыши и задумчиво хмурится, прежде чем уточнить: — Город свободы, окруженный крепостными стенами и огромным элементальным куполом?       Кэйа мгновенно теряет свой воодушевленный вид и с подозрением смотрит на Веля. Все его тело напрягается, словно он сдерживает себя, чтобы не выпалить что-нибудь язвительное, но его опережает Дилюк. — Эти стены стоят еще с тех времен, когда Мондштадтом правили аристократы. Они защищали жителей от дракона Урсы, терроризировавшего город, — голос его звучит глухо, потому как Дилюк занят направлением лошадей по спуску, но достаточно громко, чтобы слышать каждое слово винодела. — А купол, про который ты говоришь, создал сам Барбатос, чтобы укрыть его от бурь и холодных ветров со Снежной. — То есть в самом городе даже дождей не бывает? — уточняет Лив, резко заинтересовавшаяся их диалогом. — Ни капли дождя не упало на крыши этих домов, — Кэйа улыбается так, будто самолично возвел этот купол вокруг города и теперь контролирует осадки во всем королевстве.       Вель и Лив переглядываются, расплываются в улыбках, значение которых понятно только им, и Лив не сдерживает насмешливое хмыканье. — Интересно, какого масштаба грозу нужно устроить, чтобы разорвать этот купол изнутри? — Наверное, той, которую ты устроила в тот раз на Ватацуми, вполне хватит, — Вель снова оборачивается, чтобы рассмотреть невидимый обычным смертным купол. — Корпус тонкий, источник энергии, видимо, находится в самом городе, и постепенно истощается. Могу навскидку сказать, что часть энергий проходит через во-он ту статую.       Парень указывает на скульптуру Барбатоса, раскинувшую крылья над соборной площадью. Величественная статуя Анемо Архонта, сложив ладони лодочкой, будто держит в руках все ветра Мондштадта, оберегая город от бурь, некогда властвующих в этих местах. Кэйа не может смотреть на неё долго — ему кажется, что Барбатос, притаившись за спиной, внимательно наблюдает за каждым шагом наследника грешной нации. — Странные у вас предметы обсуждения, — подмечает Кэйа, возвращая свой взгляд на снежнян. Вель на это только пожимает плечами, а Лив, прервав раскопки в сумке, отвечает: — Привычка, — снова бесцветная интонация и пугающее безразличие на лице, свидетельствующее о том, что Кэйа сейчас получит новую порцию шокирующей информации. — Инадзума в состоянии гражданской войны, а мы оказались в центре сбора сил повстанцев. Пришлось снова воевать. А на войне нужно уметь спать с открытыми глазами и слышать каждый шорох в радиусе трёх километров, если не хочешь сдохнуть. — Жаль, тебе это в стаж не пойдёт, — Вель, не глядя, открывает рюкзак и достаёт из него книгу в чёрном переплёте. — Сколько за горячую точку лет выслуги начисляют? — Уже была бы с тремя звездами на погонах. И возможно могла бы договориться, чтобы меня из зоны боевых действий перевели в офис, так как долг перед Домом Очага у меня был бы закрыт. В общем, купалась бы в натланском шоколаде, но покой нам светит только на Том Свете. — На Том Свете, — заканчивает с ней Вель и смеётся. — Бездна, как же хорошо, что я не годен к службе. — Согласна, иначе мы точно не смогли бы уехать.       Фатуус на полу вновь заходится кашлем, и Вель откладывает книгу, внимательно осматривая дергающегося парня. Он хмурится, из-за чего на его лбу появляется чёткая полоска, и прикладывает пальцы к шее, прощупывая пульс пострадавшего. — Что такое? — Лив, встрепенувшись, подползает к брату, пошатнувшись на кочке. — Я сделала перкуссию, внутреннего кровотечения у него нет… — Но он всё ещё страшно бледный и начал потеть, — Вель проводит рукой по лбу Фатууса и демонстрирует влажные пальцы. — Плюс кашель и поверхностное дыхание. Возможно, у него внутреннее кровотечение, но идёт медленно или только открылось. Надо затащить его в воду, чтобы я мог проверить. Мастер Дилюк! — Кэйа чувствует спиной, как Дилюк слегка поворачивается и заглядывает в кузов через плечо. — Мы можем съехать к озеру? — Да, напротив Спрингвейла есть пляж. — Отлично, спасибо. Лив, — Вель поворачивается к сестре, — проверь на наличие незваных гостей, и, если сможешь, нарви пару лилий калла, они растут рядом с водоёмами.       Лив не отвечает, просто отталкивается руками от дна повозки и растворяется в воздухе. Кэйа наблюдает за тем, как парень повторно простукивает и прощупывает живот пострадавшего, что-то бубня себе под нос, и становится всё угрюмее с каждой секундой. — Не хватило кроветворного? Или я плохо проверил? Почему ты кровь теряешь-то?.. — слышится бормотание, а голубые волосы колышутся из-за нервных мотаний головой. — Может, у него есть ещё ранения? — Давай разденем его, — Кэйа подаётся вперёд и принимается аккуратно стаскивать рубашку с Фатууса. — Легче проверить, чем гадать.       Быстро разделавшись с портупеей и сняв рубашку с пострадавшего, Кэйа снова задерживает дыхания, учуяв кровь. Раздаётся урчание, и ему приходится сжать зубы, чтобы сдержать рвущееся наружу карканье. Иногда Зверь в нём берёт верх, стремясь захватить жертву быстрее, чем человеческий разум Кэйи успеет проконтролировать происходящее. И даже спустя пару лет сосуществования с этой тварью Альберих не всегда справляется с этой задачей, а потому он резко отшатывается и прижимается к напрягшейся спине Дилюка. Тот, словно на автомате, протягивает руку и сжимает его ладонь, как делал раньше, когда Кэйа начинал рыдать из-за потери отца. От такого жеста заботы Кэйа отвлекается от раненного и осторожно переводит взгляд. Дилюк сам его коснулся. Без намерения ударить или утащить куда-нибудь, а с желанием помочь ему. Тот, словно осознав, что сделал, весь подбирается, рдеет и осторожно, будто нехотя, убирает руку, после чего отворачивается и слегка натягивает поводья, направляя лошадей в сторону от дороги. Твёрдый камень сменяется песком и пробивающейся сквозь влажную землю травой, и лошади уводят повозку к кромке озера, останавливаясь на склоне так, чтобы доставать мордами до воды. Кэйа поворачивается к Велю и без слов принимается помогать: подхватив Фатууса у плеч, они осторожно вытаскивают его из повозки и кладут в воду. Мокрый песок хлюпает под каблуками кавалериста, из-за чего ему приходится балансировать, помогая правильно расположить в озере пограничника. — Надо, чтобы его постоянно умывало. Так, сейчас, — Вель скидывает ботинки, подворачивает штаны и заходит в воду, — щас я к себе его подтяну. Там Лив не видно?       Кэйа оглядывается на дорогу, но не успевает ответить, как из воздуха на него буквально выпрыгивает упомянутая девушка. Изящно затормозив на мокром песке и выпрямившись, она протягивает Велю несколько горько пахнущих цветков лилий. — Что-то ещё надо? — Забери это, — Вель быстро снимает уже наполовину расстегнутую рубашку через голову, оставаясь в одних подвёрнутых серых штанах, и кидает её сестре. — И сделай одолжение, отойди подальше. Не хочу, чтобы он умер от удара током.       Лив, на ходу складывая рубашку и убирая её в повозку, с намёком машет рукой, как бы прося парней пройти с ней. Кэйа сначала смотрит на Веля, вода вокруг которого начинает бурлить и светиться, обхватывая пострадавшего, после — на Дилюка, привязывающего поводья к телеге. Снова не сговариваясь, они кивают друг другу и устремляются за девушкой. — Почему он попросил тебя отойти? — задаёт неосторожный вопрос Кэйа, надеясь, что его не посчитают слишком уж заинтересованным в ответе. — У меня синдром нестабильной энергии. А вода и растворённые в ней минералы и металлы — прекрасный проводник для электричества. Могу случайно не только этого несчастного, но и Веля прожарить. Ладно, я немного по-другому поводу вас позвала.       Встав у края дороги, Лив упирает руки в бока, делает несколько шумных вдохов, будто собираясь с мыслями. Кэйа цепляет взглядом Дилюка — напряжённый и собранный, он даже не пытается скрыть свои подозрения, направленные на якобы бывшую Фатуи. Сам капитан кавалерии чувствует себя крайне неуютно, словно находится посреди обрывистого сна, полного абсурдных погонь и неприятных знакомств. Впрочем, одно из таких стоит прямо перед ним и пытается что-то из себя выдать. — Могу поспорить, вы оба периодически таскаетесь по всему Монду и знаете почти всё, что здесь происходит. До этого были случаи с расстрелами с помощью оружия Фатуи? Или с подобной контрабандой? Или, может, кого-то из членов фатуйских экспедиций внезапно не могли найти?       Поток вопросов с каждым произнесённым словом кажется все более подозрительным. В открытом глазе девушки горит не проявлявшаяся ранее решительность, а среди волос сверкают маленькие искры электричества, подтверждающие её эмоциональное возбуждение. Кэйа оглядывается на Дилюка, и тот хмурится, скрещивая руки на груди. — Зачем ты это спрашиваешь? — начинает Рагнвиндр встречный допрос. — Разве ты сама не говорила о том, что для расследования необходимо подавать официальный запрос и ждать появления Предвестницы? — Ждать сто лет будете, все улики пропадут. В Дисциплинарке работает чуть больше тысячи человек, из них только сто-сто пятьдесят служат в отделе регулирования международных конфликтов, а тех, кто не находится в Сумеру, Фонтейне или Инадзуме и может приехать сюда и хоть что-то сделать — вообще единицы. На рассмотрение дела и вынесение решения о необходимости отправки сюда следователя, учитывая сложности сообщения между объективно технически неразвитым Мондом и Снежной, у которой сейчас внутренняя связь наебнётся из-за сезона весенних гроз, уйдет месяц при самых положительных прогнозах. При реалистичных — около двух, если дело посчитают не вашей паранойей, требующей обычной проверки, а чем-то по-настоящему важным. А я уже нахожусь здесь с раненным свидетелем. Так почему нет? — Разве для проведения расследований не нужна лицензия или схожий опыт? — делает укол Кэйа, но в ответ получает только вздёрнутую бровь. Лив смотрит на него как на дурака и не скрывает этого. — Сомневаюсь, что он у тебя есть. — Побольше, чем у тебя в затяжках и шутках про минет, — хмыкает девушка и достаёт из воздуха красную корочку, которую протягивает Альбериху. — Не люблю так делать, но вы наверняка решили за мной проследить и устроить мне лишние проблемы, поэтому предпочту обозначить сразу. Моё имя Регина Лив Гёрлейст, я майор юстиции Дисциплинарной комиссии Фатуи. И, к моему огромному сожалению, в мои обязанности как действующего офицера входит провести первичное расследование и отправить запрос.       Сзади раздаётся всплеск и испуганное ржание: вокруг Веля и раненного пограничника взвиваются змеи из воды, создавая арки чистого гидро элемента. Кэйа удивлённо всматривается в них, потом в удостоверение с эмблемой Фатуи на красной коже обложки. Он ожидал чего угодно: вранья, попыток скрыться, но не того, что Лив так легко перечеркнёт всю свою ложь об уходе из организации и представиться с озвучиванием звания.       «Нет, я реально не понимаю, что происходит», — думает он и быстро открывает корочку, чтобы прочесть информацию в ней. Пробегается глазами по имени и фамилии, замечает, что срок действия документа почти истёк, но не комментирует это. Со вклеенной фотографии на него смотрит совсем уж молоденькая Лив — на вид ей около четырнадцати, — с блондинистыми кудряшками, аккуратно зачесанными в пучок, и стеклянным взглядом. Сложно узнать в этой приятной девушке с пухлыми детскими щёчками стоящую перед ним стерву, но Кэйа прекрасно понимает, что держит у себя в руках настоящее удостоверение.       Взгляд пробегается по указанной в документе информации и цепляется за надпись «нация», после которой следует короткое и интригующее «каэнрийка». Захлопнув корочку, Кэйа возвращает удостоверение хозяйке и не удерживается от очередного вопроса: — Снежная так спокойно пишет о том, что ты принадлежишь к нации Каэнри’аха, прямо в документах? — Альберих замечает, как Дилюк, до этого кипевший молча, подаётся вперёд с ещё большим интересом. — Альберих, а ты зеркала в жизни никогда не видел или любишь отрицать очевидное? — от услышанного подкола сердце падает вниз, и Кэйа весь натягивается, как струна, приоткрыв рот. — Ходишь с фамилией маршала Анфортаса и звёздами в зрачках и делаешь вид, что ни при чём. Могу поспорить, у тебя под повязкой чёрная склера и высокая степень светочувствительности. — Лив пожимает плечами, словно всё сказанное ею не имеет особого значения, пока капитан кавалерии безуспешно пытается собраться и придумать какой-нибудь внятный ответ. Как минимум на то, что Гёрлейст упомянула его дядю. — Прошу прощения. Маршал Анфортас? Кто это? — словно почувствовав его больное место, решает уточнить Дилюк, и Кэйе хочется взвыть. — Последний регент при династии Чёрного Солнца. Когда Король Ирмин съехал крышей и превратил бунт против Селестии в попытку самоубийства целой нации, Анфортас занял его место и руководил эвакуацией после излияния Скверны в земли Каэнри’аха. У него не было наследников, но учитывая, что род Альберихов никогда не славился большим количеством побочных ветвей, скорее всего сэр Кэйа его племянник или около того.       Вот так просто. То, что Кэйа не мог выдавить из себя годами, то, что прятал в закоулках мозга и в чём не смог нормально признаться даже в тот злополучный день ссоры с Дилюком, вылезло наружу после его неосторожного вопроса. Он медленно делает два шага назад, отстраняясь от чересчур болтливой Фатуи. Кэйю обдаёт прохладным ветром с озера, и он вздрагивает всем телом, словно это не холод, а невыполненное обещание умершему отцу настигло его этим солнечным днём. Вотан приказал хранить тайну своего происхождения, и Кэйа не смог этого сделать дважды. Вотан уничтожал все записи, а Кэйа нагло спрятал отрывки дневников, содержащих историю Каэнри’аха, и носил их с собой почти всю жизнь. Неужели Кэйа не способен даже на такую малость, как сохранение секретов Альберихов? — Примерно четыре месяца назад у местного отделения Фатуи сменился руководитель. Предыдущий внезапно умер от сердечного приступа. Не знаю, насколько это странное событие, но я часто контактировал с Андреем по вопросам, связанным с поставками и виноделием, он не выглядел нездоровым. — Не замечал, были ли после этого кардинальные изменения в руководящем составе филиала? Появление подобной контрабанды может быть связано как раз с этим. — Нет, но патрулей у Драконьего Хребта стало значительно больше.       Когда Кэйа возвращается в реальность, он понимает, что Дилюк, будто задобренный информацией о Благородных Домах Каэнри’аха и представлением Лив, отвечает на её вопросы, спокойно прикуривая очередную сигарету. Кэйа отмечает, что хоть Дилюк и не теряет бдительности, явно больше не чувствует такого отвращения к девчонке из Фатуи, как раньше. По крайней мере, не слишком сильно хочет убить её и бросить на границу со Снежной. Решив не комментировать подобную смену настроения, Кэйа обращает внимание на шевеление у воды и видит, как Вель вытаскивает на сушу пограничника. — Кажется, твой брат закончил, — Лив мгновенно переключается и подбегает к брату, помогая ему с Фатуусом. На его теле больше не видно ран и крови, зато худой Вель кажется смертельно-бледным, а острые ключицы жутко выпирают, бросая синюю тень.       Дилюк подходит к Кэйе и с интересом оглядывает его, будто открыв для себя совершенно новую грань личности капитана кавалерии. Альбериху этот взгляд сулит неприятности, и он сжимается и опускает плечи, стремясь уйти от внимания и занять как можно меньше места. Бравада закончилась, сил на шутки и нервные усмешки не осталось, хотелось только сбежать и забиться в какую-нибудь холодную пещеру, укрываясь крыльями от самых страшных бурь. — Что, больше не подозреваешь её во всех грехах мира и не хочешь убить на ближайшем перекрёстке? — шумно выдохнув и выпрямившись, уточняет Кэйа. На лице Дилюка появляется кривая усмешка, и он качает головой. — Она грешна не перед нами, а перед народом Снежной. Именно они будут ненавидеть её и убьют, заставив расплачиваться за тех, кого она казнила за годы службы, — Кэйа удивлённо приподнимает брови и нервно поправляет голубой жилет. — Я сталкивался с Дисциплинарной комиссией всего дважды. Ни один человек из тех, кого я встретил и про кого слышал, не попал в комиссию по своей воле. Пожалуй, наткнуться на представителя именно этой части Фатуи — меньшее из всех возможных зол, связанных с этой организацией. — Но?.. — чувствуя, что Дилюк хочет сказать что-то ещё, Альберих подаётся ближе к нему. — Но будет лучше, если она будет обращаться за помощью к нам. Потому как она, по сути, сама подтвердила, что является Птицей. А я не хочу допустить того, что хищная тварь убьёт кого-нибудь из жителей Мондштадта себе на пропитание.       И, словно намекая на то, что произойдёт с Лив при нападении на гражданских, Дилюк осторожно вытаскивает из внутреннего кармана пальто чёрную перчатку, к которой прикреплена стеклянная полусфера багряного цвета. В алых глазах Рагнвиндра горит решимость, а в его руках находится одно из самых страшных оружий, придуманных учёными из Снежной. Кэйа наблюдает за тем, как Дилюк перекладывает Глаз Порчи в правый карман, и с тяжестью вздыхает. Поездка до Мондштадта будет короткой, а вот следующие несколько дней явно превратятся в пытку.       Впрочем, Кэйе не привыкать.

***

      Лида зарывается по колено в сугроб. На путях какие-то проблемы, и поезд встал посреди леса, ожидая, когда им дадут разрешение на проезд. Аякс отреагировал однозначно: весело улыбнулся, оделся и ушёл в лес тренироваться. Лида упустила этот момент, чересчур увлечённая очередным раундом выблёвывания из себя обеда, но Катя описала его уход с такими влюблёнными вздохами, что представить точную картину не составляло сложности. А теперь она тащится через пролесок в сторону звуков разлетающихся щепок, стараясь не утонуть в снегу, чтобы поговорить о важных проблемах. — Алексей Владимирович!       Аякс оглядывается, перекрутом убирает гидро клинки и смотрит на Лиду с удивлением. Редко, когда к нему обращаются по полному имени-отчеству: в семье предпочитали придуманное отцом сокращение Аякс (Владимир Глебович вечно сетовал, что бабка в ЗАГСе неправильно внесла имя из заявления, но менять на нужное так никто и не стал); на работе звучали позывной или титул, реже — фамилия со званием. И потому такое непривычное сочетание врезается в уши, дырявя мозг, точно пуля. — Как-как ты меня назвала? — не сдерживается и переспрашивает он, взъерошивая рыжие волосы. Лида награждает его взглядом, говорящим о крайне низком уровне интеллекта у Чайльда. — Романов Алексей Владимирович, четыреста девяносто девятого года рождения по новому летоисчислению, генерал-майор военной организации Фатуи. Или у тебя внезапный брат-близнец есть? — Аякс отрицательно мотает головой, и Лида, пожав плечами, облокачивается о ближайшую берёзу. — Новикова отправили следить за тем, чтобы Гёрлейст никуда не усвистала, и если Лив решит уехать куда-то, кроме Снежной, нас обоих поставят к стеночке. — А-а, я в курсе, — материализовав глефу, Чайльд делает несколько выпадов, стараясь провести атаку с одной стороны тела на другую через спину. — Мне Синьора похожее письмо вдогонку отправила прямо на вокзал. — Что ещё написала? — Что мне нужно проследить, чтобы Лив не носила фонтейновские платья с круглым вырезом, — Лида вздёргивает светлую бровь, и Аякс по-доброму улыбается. — Нет, ну они ей правда никогда не шли, так что я прекрасно понимаю Синьору. К тому же, — выпад разрезает тонкое дерево до середины, — эта женщина помешана на внешнем виде, постоянно приносила мне разные рубашки, чтобы я не выглядел, как, цитата, «вчера откинувшийся зэк». — А ещё Новиков упомянул, что по отчётам его разведки в Монде затевается бунт.       Второй выпад разрубает дерево пополам. Лида наблюдает за этим то ли с завистью, то ли с научным интересом — у неё никогда не получалось выжать из Глаза Бога что-то путное, а потому она взяла в привычку выбрасывать его при каждом удобном случае. Аякс встряхивается, разминает левое плечо, и глефа каплями воды падает в снег. Вытерев слегка мокрые ладони о рабочие штаны, Чайльд смотрит в сторону грохочущего на рельсах своими составляющими поезда. Громова замечает, как из его взгляда пропадает всякая жизнь, и на её место приходит всепоглощающая пустота. Она так и не смогла найти внятного объяснения такой особенности Аякса, но факт оставался фактом: душу из него как будто вытянули так, что теперь в зрачках нет даже отражения окружающего мира. — Я поговорю с Новиковым, узнаю, к чему он клонит, — Чайльд подходит к девушке, оправляя новенькое пальто. — А ты пока не дёргайся, и так от меня проблем хватает. Лучше узнай тихо, кем были те двое. — Так точно, товарищ генерал-майор.       Лида проговаривает эту фразу, неопределённо взмахнув правой рукой так, словно она отдаёт честь. Аякс кивает ей и уходит с поляны, расчищая ей дорогу в сугробе.

***

      На подъезде к Мондштадту случается чудо — пограничник, несколько раз дёрнувшись, почти подскакивает и открывает глаза. Судорожно осмотрев Кэйю и Веля, уже хочет выпрыгнуть из телеги на полном ходу, но натыкается носом на Лив. Та сначала без слов демонстрирует ему ксиву и настойчиво усаживает на место, а после принимается быстрым шепотом втолковывать, чтобы тот лишний раз ничего не говорил и соблюдал все её указания. Пограничник, назвавшийся Гришей, только кивает, смотря на девушку безумными глазами. — Ты вообще понял, что я сказала? — произносит в конце Лив, сделав перед этим маленькую паузу и не заметив на лице Григория осознанности. — Эй, алё. Ты где вообще? — Честно говоря, я в ахуе.       Вель не сдерживает смех, Кэйа, слушавший лекцию Лив о том, как прятать документы и кем представляться, краем уха, тоже улыбается. На лице Гёрлейст проступает выражение «последней стадии заёба». Так, по крайней мере, охарактеризовал сестру Вель, подсевший к Кэйе для лучшего обзора. Лив реагирует вполне однозначно — кидает на брата такой взгляд, от которого всем становится неуютно, и повторяет свою лекцию, прибавляя в неё значительную порцию матов (у Кэйи завяли уши) и редких пощёчин (на удивление, действенных, ведь в конце Гриша смог пересказать все данные ему рекомендации).       После чего они рассаживаются по разным сторонам повозки, и пока Гриша натягивает на себя одежду, Лив даёт небольшое дополнение. — Я сегодня сниму нам на постоялом дворе два номера, притворишься моим коллегой по Гильдии Искателей Приключений. Из комнаты вылезать нельзя. Вечером принесу сменную одежду, от формы твоей мы избавимся. Рано утром торговцы обычно отправляются в Терновый порт — поедешь туда, сядешь на первый же корабль до Снежной. Если предъявишь документы и пообещаешь драить полы, много денег не понадобится. Приедешь в Снежную и сразу же в местном управлении напишешь заявление с подробным объяснением всех обстоятельств. Понял? — Так точно, товарищ майор.       От подобного обращения у Лив на лице проступает что-то похожее на омерзение. Она некоторое время копается в сумке, достаёт из неё мешочек с пулями, несколько раз его взвешивает и вручает пограничнику. Тот смотрит на боеприпасы с лёгким ужасом, и его коротко стриженные русые волосы встают дыбом. — Это… те самые? — Да, на всякий случай. Выбросишь в море, когда прибудешь в Снежную. У тебя же Стечкин? — Гриша с трудом кивает и неосознанно прикладывает руку к тому месту, с которого Вель до этого снял кобуру с пистолетом. — Дорога в порт в среднем займет дня полтора. Если идёт караван, то торговцы предпочитают переплачивать за часы работы, но не останавливаться и спать по очереди. Но я не уверена, что нам так повезёт. Караваны же по понедельникам отходят? — поворачивается Лив к Кэйе. — Да, и по четвергам. Сегодня вторник, так что завтра может быть пара торговцев, не больше, — Кэйа прячет зевок ладонью и несколько раз кивает. — Ну тогда тем более пригодятся. Мало ли от каких тварей тебе придётся отбиваться на этот раз.       Остаток пути до ворот они проезжают в тишине. Гриша с интересом оглядывается, всматриваясь в дуб посреди долины и высокие крепостные стены, окружающие город. Лив внимательно вчитывается в толстую книжку. На обложке красуется горделивая надпись «Дисциплинарный устав Фатуи». Вель жуёт сладкую булочку, которую Дилюку дала в дорогу Аделинда — обеспокоенный бледным видом мальчика, Рагнвиндр почти впихнул эту улитку ему в руки. Кэйа внимательно осматривает Григория, подмечая для себя, что даже без шинели (которую Лив перед отъездом предусмотрительно выкинула в лесу) он выглядит так, словно прямо сейчас стоит на параде перед самой Царицей. — Расслабь плечи, — шепчет Кэйа и тут же переключается на дежурящих у ворот рыцарей, чтобы поздороваться.       Свен приближается к повозке и отдаёт честь капитану, после чего поворачивается к Фатуи и приветствует их по всем правилам. Кэйа кидает осторожный взгляд в сторону Лив, ожидая от неё грубость, но видит лишь лучезарную улыбку на лице девушки. Она что-то сладко щебечет про бдительных рыцарей и тёплый приём, и растаявший Свен, слегка зардевшись, возвращается к своему посту.       Дилюк за спиной Кэйи издаёт глухое «хмпф» и дёргает поводья, уводя лошадей через ворота по улице к таверне. — И где ты научилась такому дружелюбию? — спрашивает Кэйа, смотря на Гёрлейст, а та только пожимает плечами. — Да везде. Ласковое дитя у двух мамок сиську сосёт, а я прохожу через все таможни без задержек и лишних проверок документов и багажа.       У задней двери «Доли ангелов» их уже поджидает Чарльз. Он принимается вытаскивать тяжелые бочки без видимого напряжения, а Кэйа почти вылетает из повозки, чтобы снять с уставших лошадей упряжь. Те реагируют на него положительно, дружелюбно фырчат и тычат в подставленные ладони мокрыми носами. Дилюк в этот процесс никогда не вмешивается, зная, что сам он с амуницией будет бороться долго. Вместо этого Рагнвиндр принимается за багаж. Вытащив пару ковров, он понимает, что третий зацепился, и у него никак не получается отодрать ткань от бочки. — Давай помогу!       Лив, помогавшая Грише и Велю спуститься на землю со всеми вещами, принимается аккуратно снимать ковёр с вылезшего из дерева гвоздя. Кажется, одна лошадь в этот момент дёргается, и Лив, не поймав равновесие, глупо валится в сторону Дилюка. Тот подхватывает девушку, не дав ей разбить нос, и, решив, что так будет лучше, осторожно снимает Гёрлейст с повозки на землю. — Ой, спасибо, мастер Дилюк, у меня с утра голова кружится, — что-то в её тоне виноделу кажется подозрительным, но он позволяет девушке ухватиться за него и справиться с недомоганием. Руки Лив проезжаются с его плеч до талии, а потом она отскакивает от него. — Ещё раз прошу прощения.       Дилюк пожимает плечами и достаёт ковры, чтобы отнести их в таверну, но замечает в руках Гёрлейст что-то знакомое. Замерев и медленно развернувшись, он со смесью гнева и ужаса смотрит на довольно ухмыляющуюся девушку. — Кстати, приглашаю вас, мастер Дилюк Рагнвиндр, и вас, сэр Кай Альберих, на чай, завтра часов в восемь вечера. Адрес сообщу чуть позже. Обсудим пару щепетильных вопросов. Таких, например, как артефакт Фатуи в руках человека ну совсем уж не из Фатуи, или ваши подозрения о моей тяге к людоедству.       Ещё минуту назад милая улыбка девушки вытягивается в оскал. На лицо Лив падает тень от стены, и оттого её силуэт превращается в размытое нечто. В руках она крутит перчатку с Глазом Порчи, а в открытом глазу виднеется нечеловеческий огонёк. Дилюк не успевает податься вперёд, как Лив растворяется в тени и появляется рядом с братом на другом конце улицы. — Sjáumst á morgun! — раздаётся её прощание на каэнрийском, и Дилюк, не совладав с гневом, подпаливает один из ковров.