Глубина

Креветка-щелкун и рыбка-бычок — один из самых невероятных дуэтов в природе. Креветка, исключительно свирепо управляющаяся со своей смертоносной клешней, почти ничего не видит. Бычок же не имеет собственных защитных механизмов и уязвим на глубине. Держась друг за друга, они создают симбиоз. Пока щелкун роет в морском дне норку, которая станет безопасным убежищем для обоих, рыбка служит щелкуну глазами, защищая обоих от хищников.

«Шесть тысяч метров и отсчет продолжается. Гоби, как там наши дела?» «Все хорошо, Щелкун. Течение стабильное. Давление девятьсот шестьдесят атмосфер. Температура — четыре градуса по Цельсию. С учетом нынешней скорости ты должен быть на месте через… — Азирафель всмотрелся в монитор перед ним. Поклацал по клавиатуре, перепроверяя траекторию и скорость, — …восемнадцать минут и сорок шесть секунд». Голос, раздававшийся в наушнике, звучал слишком страстно для человека, втиснутого в консервную банку. В которой даже помочиться возможно только в кружку. Слегка переоцененную, к слову. «Достаточно времени, чтобы немного…» «Запись каждого погружения сохраняется, Кроули». Красный огонек, мигающий над рабочим местом, напоминал ему об этом всякий раз, когда он жаловался на скудный выбор чая или высмеивал безвкусную, прямиком из девяностых, обивку в комнате отдыха. В самом деле, самая продвинутая из когда-либо построенных глубоководных баз выглядела как бумажный стаканчик в бирюзовых и фиолетовых зигзагах. Кроули фыркнул, и Азирафель почти ощутил движение воздуха от этого звука, даром что тот прозвучал на глубине трех тысяч метров под ним. «Да ладно, будто кто-нибудь когда-нибудь проверяет аудиозаписи». «Аспиранты, работающие над своими диссертациями в университете, совершенно не обязаны расшифровывать… ммм… — манера Кроули обращаться со словами наверняка стала бы причиной его исключения из академических кругов, если бы он не был лучшим пилотом по эту сторону Марианской впадины. И она же делала кровь Азирафеля горячее, чем вода в гидротермальных каналах, которую на базе приспособили для генерации дополнительной энергии. — Просто помолчи». «Здесь внизу одиноко, Гоби». Тут наверху тоже было одиноко. Даже с учетом дюжины других исследователей и специалистов на расстоянии плевка. Привычка Азирафеля рявкать на всех остальных и выгонять их из помещения во время погружения, когда он работал глазами и ушами батискафа, поддерживала тишину. Единственное отличие от Кроули было в том, что ему как раз нравилось такое положение дел. «Ты прекрасно справлялся последние две дюжины раз». «Именно. Думаю, я заслужил небольшую… награду, как считаешь?» «Почему бы нам не сосредоточиться на погружении?» Последнем в этом сезоне. Не стоило сейчас расслабляться. Не с учетом того, что с каждой отстыковкой от станции батискаф изнашивался все больше. Не тогда, когда всего через сорок восемь часов им предстояло впервые за более чем два месяца подняться на поверхность. Одному Богу известно, насколько Азирафель любил океан, но это не означало, что он не скучал по солнцу. Неважно, что на станции была установлена великолепная, настоящее произведение искусства, технология, имитировавшая дневной цикл на поверхности, или что это была первая настолько глубоководная база, по которой можно передвигаться не на четвереньках — со временем теснота все равно начала ощущаться во всем. Даже когда дверь в каюту Азирафеля была закрыта и свет погашен, кому-нибудь непременно приспичивало постучаться с вопросом о стабилизации проб, или показателях течения, или не знает ли он, куда именно в холодильнике запихнули замороженную брокколи. «Скажи мне, Ангел…» «Гоби». Азирафель никогда не был в восторге от их претендующих на остроумие позывных, но все же правила есть правила. Конечно, обычно он придерживался тех, что можно слегка изменить, но в том, что касалось погружений, оставался педантом. Пробы осадочных пород, которые они извлекут, позволят геологам перенестись на тысячелетия назад. Прольют немало света на древний океан и, возможно, убедят власти наконец отнестись серьезно к изменениям климата. Климатические данные и сами по себе уже были золотым дном, но для ученых главным были микроорганизмы, выживающие в условиях, мало чем отличающихся от тех, в которые корпорации хотели поместить людей. Глубокий океан был примерно столь же негостеприимным, как глубокий космос, но если жизнь способна процветать в донных впадинах, возможно, она может так же благоденствовать и среди звезд. Если все пойдет так, как сейчас, то совсем скоро человечество израсходует все ресурсы, которые может предложить Земля, и понимание того, как существовать в экстремальных условиях, может стать необходимым для выживания. Хотя Азирафелю приходилось признавать, что он не был полностью уверен в мотивах спонсоров: возможно, им просто было интересно на несколько недель запихнуть кучку незнакомцев в замкнутое пространство, чтобы выяснить, что поможет им друг друга не переубивать. «Скажи мне, Гоби, — Кроули звучал так, словно его выдернули за штурвал батискафа прямо из службы секса по телефону. — Насколько глубоко мы собираемся сегодня проникнуть?» Азирафель с таким чувством закатил глаза, что был уверен: Кроули мог это услышать. «Кроули…» «Щелкун». «Сволочь». «Черт, мне нравятся грязные разговоры в твоем исполнении». Было сложно сдержать улыбку, чтобы она не выдала себя в голосе. Азирафель выпрямился в капитанском кресле и скрестил руки на груди, будто достаточно замкнутая поза могла помочь ему восстановить порядок. «Я выключаю коммы». «Уверен, что это невозможно». «Тогда пойду прогуляюсь». «Ладно. Пусть подключится Фурфур». Лицо Азирафеля скривилось, словно он проглотил что-то кислое. Кроули знал все до единого способы вывести его из себя. Двадцать четыре погружения, по одному почти через день на протяжении девяти недель, могут сотворить и не такое. Некуда идти, не с кем поговорить, кроме друг друга. Азирафель в тесном комцентре с его мониторами. Кроули в еще более тесном батискафе с единственным иллюминатором, сквозь который не видно ничего, кроме абсолютной темноты. Азирафель не понимал, как тот вообще ухитрялся сложить ноги так, чтобы они поместились в эту штуку. Видимо, Кроули просто сворачивался кренделем там, внизу. Возможно, именно поэтому он умудрялся занимать так много места во все остальное время. Азирафель никогда не встречал никого настолько тощего, с конечностями столь же длинными и нескладными, как у хозяина его позывного, кто мог бы при этом занять такую громадную часть дивана. Почти двести часов, которые они провели в наушниках друг у друга прежде, чем снова увидели — увидят — дневной свет. Вдохнут свежий воздух. Ощутят ветерок на коже. Часов, по прошествии которых Кроули в точности знал значение ледяного молчания Азирафеля. А Азирафель понимал, как доволен был Кроули, одним только словом заставивший его скрипнуть зубами. Фурфур. Охеренная угроза. Прежде всего, он настаивал, чтобы все звали его Фурфур. Будто он был мультяшным персонажем, а не самоуверенным стажером, пробившимся в проект по знакомству, в то время как остальная команда потратила годы на выматывающую подготовку. Если бы Азирафелю пришлось еще хоть раз услышать его жалобы на то, что он застрял за клавиатурой вместо того, чтобы погружаться самому, он бы просто взорвался. Кроули хмыкнул, и от этого звука волоски у Азирафеля на шее встали дыбом. «Так и думал». Азирафель усмехнулся. Ему стоило просто не придавать этому значения, но он никак не мог перестать представлять этого легкомысленного хлыща с вечными вавилонами на голове, который, кажется, буквально преследовал Кроули везде, куда бы тот ни шел. Он маячил за плечом пилота, словно маленькая сердитая тучка, когда тот был в комнате отдыха. За едой. На каждом командном собрании и во время докладов. Азирафель даже застал его раз или два перед дверью Кроули глубокой ночью, когда всем надлежало быть в постелях. «Он совершенно не компетентен. Вообще не знал бы, что с тобой делать». «Он молод. Дохрена времени, чтобы научиться». «У некоторых из нас природный талант», — Азирафель пристроил щиколотку одной ноги на колено другой и откинулся в кресле, вполне довольный собой. Он был действительно хорош в своем деле. До сих пор не поступило ни единой жалобы. «Талант? Или действительно охеренно большой…» «Мне придется оставить тебя там внизу слепым!» Угроза была совершенно пустой, но Кроули никогда не отступал в споре. Он мог препираться с лучшими из лучших, икажется, это составляло примерно половину причин того, почему он настолько нравился Азирафелю. Количество поцелуев в задницу, которое пилоту пришлось вытерпеть, когда он получил грант и отбирал кандидатов в команду, заставило его думать о том, чтобы броситься под машину. Единственной, кто был хотя бы частично таким же наглым, как Кроули, оставалась Анафема, и то лишь потому, что на грант они подавались вместе. «Какой же рыбкой-бычком ты был бы, если бы так поступил?» «Умной». Кроули усмехнулся, и Азирафелю живо представились морщинки в уголках его глаз. «Продолжай оставаться засранцем. Ты знаешь, меня это заводит». Азирафель прикусил губу, пряча улыбку, словно Кроули мог ее увидеть. Он закинул руки за голову, переплетя пальцы, и уставился в потолок, где его не отвлекали схемы, карты и статистика на экране перед ним. «Тебя все заводит, Щелкун». «Говорит человек, который даже никогда не дает мне принять душ перед…» «Я бы хотел, чтобы весь этот разговор был стерт из логов!» «О, а есть такая опция? В таком случае полагаю, мне стоит сказать тебе, что я расстегиваю свою молнию». «Прекрати». «Боже, но я уже так чертовски возбужден». Должно быть, это последнее погружение так кружило голову. Обещание бокала вина под полной луной, без сующих всюду свой нос стажеров, прерывающих их каждые проклятые пять минут. Азирафель положил руки себе на бедра, проходясь большими пальцами там, где не следовало бы. В животе начало разливаться тепло, но даже тогда Азирафель еще пытался сдержать ухмылку. «Достаточно». «Блядь, детка, но это так приятно». «Гоби». «Это так приятно, Гоби». Две дюжины погружений, бесконечный флирт по коммам, и ни разу руки Азирафеля не оказывались там, куда он сейчас их почти положил. Он сжал пальцы в кулаки, пытаясь хоть немного отвести их от своего паха, и все же не сдержал смеха, перешедшего в стон». «Ты навлечешь на нас кучу проблем». «М-м… — Кроули застонал, словно одна из тех порнозвезд, на которых Азирафель иногда рисковал смотреть с университетского ноутбука. — Так хорошо». «Прекрати сию же секунду!» Образ смеющегося Кроули был даже лучше, чем его же образ с рукой, запущенной в штаны. И все же Азирафель снова фыркнул. Достаточно громко, чтобы Кроули услышал. «Бесстыдное чудовище». «Восемь тысяч метров». Усмешка стекла с лица Азирафеля. Его глаза метнулись от невыразительного серого потолка к громадной схеме перед ним, обе ноги снова коснулись пола. «Уже? С опережением графика». «Возможно, в нем не учтен вес балласта?» «Я сам проверял его перед запуском, — пальцы Азирафеля заплясали по клавиатуре. Он анализировал показатели так же быстро, как они вспыхивали на экране. — Провожу диагностику. Если течение остановилось, вас может приложить о континентальный склон вот по такой траектории». «Обшивка выдержит и гораздо худшее». Цифры на экране стремительно росли, батискаф двигался очень быстро. Слишком быстро. Стрелка манометра дернулась в красную зону, потом качнулась до нормального уровня, но теперь резко упали показания температуры. «Ты это видишь?» — спросил Азирафель, его горло вдруг сдавило. «Что с датчиками?» «Сбавь скорость. Показания альтиметра скачут, я не могу определить твое положение». Через комм Азирафель слышал, как Кроули возится в кабине. Щелкает переключателями, что, если верить показаниям на мониторе, никак не влияло на спуск. «Все в порядке. Я просто не могу быть у дна впадины». Сонар мигнул и… просто выключился. Ничего, кроме черного экрана и собственного ошарашенного лица Азирафеля, таращащегося на него из этой черноты. Он должен был быть глазами Кроули, но сейчас он понятия не имел, в какой части впадины тот находился. Его могло сносить к одной из стен в узкой расщелине. Он в любой момент мог впечататься в дно на полной скорости. «Сбрасывай балласт». Это было единственным, что могло гарантированно его замедлить. Если сбросить достаточно веса, он полностью развернется. Постепенно всплывет мимо станции до самой поверхности. «Что? Да ты свихнулся! Нет!» «Сбрасывай». В комме раздался удар. Увесистый шлепок кожи о металл, словно Кроули от души долбанул по датчикам внутри батискафа. «У нас еще… десять минут. По меньшей мере. Как минимум!» «Оно того не стоит…» Сигнал приближения батискафа к препятствию взвыл в наушнике Азирафеля, но система наверху не показала ровным счетом ничего. Вместо этого его собственная внутренняя сигнализация пульсом загрохотала в ушах, настаивая, что с погружением что-то откровенно неладно. «Не будь идиотом, Кроули. Сбрось этот чертов балласт, или я сделаю это за тебя!» В следующий миг сирена отключилась. Сонар пиликнул, и экран ожил. Все показатели, графики, схемы и 3d-модели нормализовались. Единственным признаком, что что-то вообще случилось, был учащенный пульс Азирафеля и сбившееся дыхание Кроули — тот мгновенно спрятал его за смехом, прозвучавшим совсем не так убедительно, как ему, Азирафель был в этом уверен, того хотелось. «Ха! Вот видишь. Просто глюк датчика». Азирафель внимательно проглядел все данные на мониторе в поисках чего угодно, что они могли все еще упускать. Подсказки, что было способно спровоцировать такие помехи в системе, которая не сбойнула ни разу за два месяца. «Эти датчики никогда не глючат». «Очевидно, это не так». «Я считаю, нужно отменить операцию. У нас достаточно информации». «Мы еще не спускались в эту часть впадины. Данные отсюда можно использовать, чтобы выжать из спонсоров еще один сезон работы. Я точно знаю. Чем дальше мы продвигаемся к югу, тем информации становится больше. И договор об исследованиях… Азирафель, ты его подписал. Этот сектор — часть соглашения». Азирафель заколебался. Его пальцы зависли над переключателем, который должен был сбросить прикрепленный к батискафу стальной груз и отправить Кроули обратно к поверхности, даже при включенной тяге. Никогда в жизни он не мог себе представить, что ему посчастливится управлять суперсовременной станцией, обустроенной прямо у впадины, которую едва-едва начали изучать. Он провел годы, исследуя глубины беспилотными аппаратами. Сидя на вонючих, облепленных ракушками исследовательских судах, перебарывая морскую болезнь ради крупиц данных. Когда ему предложили контракт, это было похоже на чудо. И агентство, раскошелившееся на него внушительной суммой, было совершенно не обязано его продлевать. Они могли отдать его сотне других ученых по какой угодно причине. Исследовательская возможность всей жизни, упущенная в мгновение ока из-за какого-то крохотного нарушения — к примеру, неспособности собрать все утвержденные образцы. Азирафель отвел пальцы. Прикусил ноготь, другой рукой кликая по каждому незначительному показателю среды, какие только и батискаф, и станция вообще были способны отследить. Все было так нормально, будто ему все просто примерещилось. Он вернул на место пластиковую крышку, защищавшую балласт. Сбои случаются. Техника может капризничать. В конце концов, по итогам цифры показывали именно такое положение батискафа, которое было в расчетах, несмотря на ту чушь, что альтиметр выдавал еще несколько минут назад. «Ладно. Но больше никакого хулиганства». «Есть, Гоби!» «Будь серьезнее». «Я серьезен!» «Мы сможем похулиганить, когда ты вернешься на станцию». «Именно этого я от тебя и потребую», — Кроули поддразнил его, хотя это прозвучало не совсем так, как обычно. Минута за минутой Азирафель наблюдал, как батискаф погружается на дно. Больше никаких пристальных взглядов в потолок, когда он мог притвориться, что не находится в пяти милях ниже уровня моря. Никакого теплого покалывания, увлекающего его пальцы к тем местам, которые могли бы заставить его потерять концентрацию. Они проведут это погружение образцово. Соберут данные и вернут долбаный батискаф обратно на станцию, где, если им немножко повезет, он пробудет всего два дня, прежде чем его поднимут на поверхность до следующего года, когда все повторится заново. Даже Кроули затих, приближаясь ко дну впадины. «Десять тысяч метров. Тут внизу плотный снег». Азирафель никогда не был во впадине, но он видел морской снег во время погружения на станцию. Все эти продукты разложения, питающие экосистему, о существовании которой большинство людей даже не подозревает. Ему вспомнилась безобразная красота китового трупа, которую раньше он мог видеть только на экране. Туша достаточно большого кита создает на океанском дне свой собственный маленький мирок. Она может поддерживать до пяти уровней пищевой цепочки. Миксины и крабы. Мидии и черви. Бактерии, расщепляющие то, что не в состоянии употребить падальщики, способны питать другие организмы в течение целого столетия после смерти кита. Удивительно. Смерть, порождающая жизнь. Гибель одного на благо многих. Азирафель мог думать только об этом по пути на океанское дно, глядя, как смерть медленно оседает вокруг. Впрочем, ниже, во впадине — очень глубокой, очень темной, очень холодной, под кошмарной тяжестью всего океана, снег почти никому не нужен. После восьми или девяти тысяч метров количество рыб, щетинистых червей и изоподов, способных выжить на такой глубине, резко уменьшается. На десяти тысячах метров есть всего несколько активных видов, достаточно хорошо развитых, чтобы противостоять стихии. На такой экстремальной глубине в основном живут ксенофиофлоры и горсточка амфиподов, пережевывающие останки всего мира над ними. Когда батискаф достиг максимальной глубины, Азирафель глубоко вздохнул. «Запланированная точка добычи в двадцати метрах на юго-юго-запад. Мы отберем шесть кернов на восточном склоне и шесть на западном». «Штурвал твой, Гоби». К нынешнему моменту эти филигранные действия уже стали привычными. Азирафель разместил батискаф в точности там, где он должен был быть, ни на сантиметр не выйдя за утвержденный агенством участок добычи. Кроули подготовил бур. Роторное выбуривание керна прошло долгий путь за последние десятилетия, но для взятия каждой пробы все еще требовалось около получаса. С учетом дюжины проб в плане Кроули предстояло провести в батискафе шесть часов, не считая времени на дорогу до точки и обратно. Слишком долго, чтобы нервозность после погружения все еще сохранялась. Пять часов и десять проб спустя разговор снова обрел прежнюю беспечность, как в начале операции. «Я просто говорю, что я имею в виду… я имею в виду дельфинов! Вот я о чем». У Азирафеля от смеха пошел носом еле теплый чай, пока Кроули все продолжал болтать. «Большой мозг. Размером с… Чертовски большой мозг. И это еще не говоря о китах! Целый город мозгов, эти киты». «Между прочим, ты так и не ответил на мой вопрос». «А какой у тебя был вопрос, повтори?» «Я спрашивал…» «Погоди. Долбаный бур заклинило». «Заклинило?» «Так бывает. Нужно просто слегка… Что это, черт возьми, было?» Азирафель тоже это слышал. Металлический скрежет, будто кто-то провел ногтями по грифельной доске. Если бы он не знал, что это невозможно, он бы подумал, что снаружи батискафа что-то есть. Но он знал. Ничто достаточно большое, что могло бы издать такой звук, неспособно выжить там внизу. Это означало, что не нечто волочилось по батискафу. Это он сам по чему-то волочился. По чему-то, чего не было ни на сканере, ни на картах Азирафеля. «Отключай бур». «Я, блядь, отключил! Я не долбаный… — легчайший вздох в наушнике Азирафеля заставил его внутренности сжаться в узел. Он слышал, как Кроули двигается, от смещения центра тяжести поскрипывало не слишком удобное кресло. — Что… Что за херня…» Тихий гул, всегда фоново звучавший в комме, когда Кроули был на связи, вдруг смолк, и Азирафель в ужасе уставился на сонар. На то место, где должен был быть батискаф.