Десять казней Египетских

Солнечный день печально освещал уютный богатый дом. В тени плодоносных деревьев сидел высокий беловолосый мальчик, читающий свиток с причудливыми словами. Отдалённо слышался детских смех, но он мало волновал увлеченного ребенка. Тот морщил нос, изредка хмурился и кивал в такт своих мыслей. — Амен, — раздался громкий голос матери, но мальчик не обратил внимание, погрузившись в историю о борьбе с Сетом и Осириса. Ему чудились могучие боги, сражающиеся среди песков. Слышалась песнь прекрасной Исиды с золотыми крыльями за спиной и еë же плач над гробом. — Амен, — послышались быстрые шаги и в сад вошла в меру уставшая мать, держа в руках чашу. — Сколько раз просить тебя не выходить на солнце без защиты, дорогой? Мальчик выдохнул, неловко поведя тощими плечами. Нескладное тело ребенка выделялось острыми рёбрами и коленка, заставляя невольно стыдится его, как всякое дитя стесняется своего тела. Белые одежды слабо прикрывали его кожу от солнечных лучей, приходилось прятаться в тени. Надеялся, что никто не побеспокоит его до заката. Амен опустил глаза, готовый послушно выслушать тираду от матери. — Я ведь беспокоюсь за тебя, — чаша с свежими дольками мандаринов разместилась на камне, пока матушка снимала с себя лёгкую накидку, укутывая сына. — Зачем же ты такое делаешь с собой, моë дитя? Зачем пытаешься навредить себе? Неужели ты столь меня не любишь? — Почему я такой? — внезапно поинтересовался он, поднимая бледные глаза. — Все обычные, а я нет. Они меня колдуном называют, черномагом, а я же не он. Филотера плотно сжала губы, отстраняясь от него. И как объяснить это ребенку? Она не знала, поддавшаяся чувства и лишившаяся невинности до брака, опозорившая свою семью, как рассказать всë. Грех тяжёлый висел на ней, и только Никанор принял еë и возжелал видеть женой своей. — Ты подарок Амона, сын мой, — отчасти и правда. — Тебе дам великий дар защищать от тьмы надвигающейся. Очень скоро твой отец отправит тебя в школу при дворце правителя. Пусть персы не столь милосердны, но они спасают нас от большего зла. — Разве они не зло? Разве не их проклинали, и боги от нас отвернулись. — Они никогда от нас не отвернуться, — мать заботливо обхватила его лицо ладонями. — И всегда будут с нами. А ты будешь их верным служителем, сын мой. Увидишь, скоро придет новый господин и восстановит справедливость. Мальчик опустил голову, натягивая капюшон на лицо. Детское сердце не видело справедливости, холод поглощал его, не оставляя милосердия. — Простите за моë поведение, матушка, — он отвернулся, не желая показывать своë разочарование. Ему совершенно не хотелось идти к учителям, предпочитая проводить время в тишине и спокойствие. Он не верил, что кто-то придëт и спасëт его, уродливого мальчика, как твердили люди вокруг. Нет ничего страшнее, чем быть изгоем. Но его мама всегда пыталась успокоить, обещая великую службу и дело. Обещала признание и любовь, но он не верил. Всë это казалось таким далёким, неосязаемым, что казался очередным колдовством. Мальчик уже вырос. И сердце его нашло любовь в деле и верность в долге, но смута вновь пробиралась под кожу жарким огнём. — Тут нужно провести расследование и обыскать все дело, — предлагал один из охотников, указывая кинжалом на папирус. Амен слушал его, но ночь уже давно опустилась на земли и голова забита другим. Ему бы злиться на себя, ругать, но он находил в себе силы только, чтобы вновь впадать в объятие тёмных глаз. — Усилить патрули, — вздохнул эпистат. — Тизиан, напиши прощение наместнику выдать нам ещё людей для охоты в городе. Ëрн, вывеси сообщения о том, что пройдут обыски. Сами же стойте у реки и выходов из города. Любого, кто попытается что-то вынести, сразу ко мне. А теперь прошу вас всех, кто не на дежурстве, уйти на отдых. Охотники почтительно поклонились, расходясь по делам, оставляя его с тревожными думами. Ночь тяжела, но в ней он видел одни глаза. Притягательные, колдовские. Он не обманывался, но надеялся. Амен опустил на колени, склоняя голову перед статуей Амона, взирающего на него с укоризной, осуждая за несказанные слова. — Прости меня, отец, прости за мысли мои и за то, что пятнаю свою честь. Но прошу, услышь меня, защити еë. От гнева моего и правды, от шепота в тени и искушения. Дай вывести на свет, к тебе и рукам твоим. Он давно не просил ничего для себя. Не молил, даже когда хворь пришла на земли, уповая на волю или проклятие. Но впервые он боялся. Боялся за то, что стоит признать и исполнить. Но вместе с тем в душе жила надежда. Что девчонка только ученица, что он найдет ей оправдание и прощение. Что не пользовалась она уже запретным даром, и это надежда заставляла идти дальше, уводя гончих от еë лица. Было ли это похотью? Он имел власть взять любую в жёны или любовницы, но не спешил, не находя в их объятиях долгожданный покой и приют. Каждый хотел власти, но не хотела бы еë она? Он видел перед собой лишь придуманный образ невинной и смелой, но что было глубже, в тайных уголках души? — Господин, — раздался тихий голос за спиной, резанувший сильнее любого оружия. Только не она, только не его одержимость. — Зачем пришла, Неферут? — спросил он, не оборачиваясь, боясь увидеть то, что рождалось во снах каждую ночь. — Я же просил меня не беспокоить, — он напустил на себя грозный вид. — Простите, господин, но я подумала, что вы устали, — зачем она делала это? Зачем проявляла свою доброту? Хочет усыпить его бдительность и нанести удар? Но обернувшись, в бездонных глазах он видел теплоту. Она стояла, переминаясь с ноги на ногу, в едва ли приличном платье, обнажающего тонкие длинные ноги, из коричневой лёгкой ткани, которая жадно облегала гибкое тело. Преступлением было создать подобное ему на погибель, но он продолжал голодно смотреть на желанную добычу. Его быть может награду за всё то, через что пришлось пройти. Он готов лично выстроить ей алтарь и стать верным служителем, но всегда есть противное «но». Ночами приходилось забывать, отдаваясь полетам души и жару тела, но реальность находила его в свете дня, напоминая о великом деле. У него отобрали все. Даже право любить. В еë руках лежал кувшин с вином, по запаху — пряным. Редкость, но специи всегда дружелюбно привозили с юга, где бескрайняя раскаленная земля доходила до непроходимых лесов с деревьями выше пирамид и стволами толще любой колонны храма. Там, где царила вода и извечные дожди, наполняя почву до черноты. Амен никогда не был там, но интерес был огромен. Хотелось увидеть диковиные края, пройтись до севера, где царили ледяные земли и народ белый с голубыми глазами. Он нашел бы там другой мир. Не похожий на тот, что приходилось видеть каждый день, пряча лицо от солнечных лучей. Мир, где ему не приходилось сражаться за чьи-то идеалы. Ему снились снежные холмы и бесконечные дороги среди полей золотых колосьев — всё, что рассказывали ему, приходящие из путешествий и картин, нарисованных во снах. — Позволите? — обратилась девушка, вопросительно посматривая на него. Он тряхнул головой, отгоняя ненужное. — Проходи, раз пришла. Не выгонять же тебя на улицу ночью, хоть и любишь ты бродить там, — он поднялся, отходя к столу. — Слухов не боишься? — Люди всякое говорят. Что ж теперь, каждому верить? — она мягко проследовала к нему, ставя кувшин на стол. — Вы выглядите утомленным. Что же вас так беспокоит? — Не делай вид, что не знаешь, — усмехнулся он, наливая вино в кубок и протягивая Эвтиде. — Пей. — Что? — она удивленно взглянула на него, дрожащий рукой беря его в руки. — Но я же вам принесла. — Я знаю, — кивнул он, складывая руки перед грудью и с довольным видом облокотился на стол. — Пей. Ему хотелось увидеть, как рухнут стены, и она откроет себя настоящую. Без их титулов и званий. Хотелось увидеть, как красный румянец тронет щеки и дыхание участиться. Наблюдать за еë красотой, не смея тронут. Не смея возжелать. Убеждал, что это только проверка на яд и он просто беспокоиться за свою жизнь в руках шезму, потому что правда была ещё ужаснее. Он уже отдал еë сердце, колдунье, врагу, тому, кого он должен убить. — Вы думали я вас отравить хочу? — спросила она, делая последний глоток. — Но я верна своему слову. Я говорила, что хочу помочь городу и надеюсь на вашу милость. — Какие цели ты преследуешь, Эвтида? — он склонился над ней, пронзая бесцветным небом. — Чего ты добиваешься, приходя ко мне, мучая мой разум? Кто ты? Она плотно сжала губы, и пантера вмиг превратилась в слабого котенка под его руками. Способного только злобно пищать. Котенок и не больше, но достаточно вертлявый. Девушка нервно сглотнула, боясь пошевелиться под пристальным взглядом змея. — Я хочу лишь верно служить и угодить вам. Если что-то вам не по нраву, только скажите мне и я перестану досаждать вам, — разумное предположение, но сердце его жалостливо заняло, стоило представить однообразные дни без неë. Без пожирающей красоты и лёгкого нрава. — Я знаю, Эва, — озвучил он. — Знаю ваши секреты, — молитва. Уповал он на неë, надеясь, что она отрицать станет. — Не знаю, о чем вы, моя душа открыта перед вами. Я не держу секретов и тайн, — глаза — честные, а речь столь уверенна, что заставляет его сомневаться. В себе, в своих выводах и доказательствах. Может ли он быть теперь не правым? Мог ли ошибиться или это только фантазии? Людям свойственно ошибаться, и многие иногда забывали это, наделяя его божественной силой. Им казалось, что он способен на всë, но всегда его силы утыкались в стену природы человека. Амен отвёл взгляд, забирая кубок из еë рук, отходя за своей порцией дурмана, хотя сам опьянел уже давно. — Я знаю, что в поселении есть шезму, — прямо сообщил он. — Несколько, как я предполагаю. Ты что-нибудь знаешь? — Нет господин, — послушно ответила она, подходя ближе. — С чего же вы так решили? — эта игра даже несколько забавила, и ему бы посмеяться, да только застрял он в горле. Он смотрит в темноту глаз, ожидая увидеть всплеск страха, молитвы, но все то же тепло окутывает с ног до головы, противное и желанное. — Знаю, — ответил он просто. — Знаю, — повторил Амен, вдыхая запах мандаринов от волос. — И поверь, — его рука легла на еë талию, прижимая к себе. Опасно, слишком близки, но до жути притягательно. Кожа под ладонями горела настоящем пламенем, сжигая пальцы. Ему хотелось увидеть его без ткани, ощутить всю еë красоту. — Я знаю, кто они, — тихо прошептал он, прижимая к себе. Откинув чёрные волосы на другое плечо, проходя взглядом по тонкой шее наслаждался страхом и учащённым стуком сердца. — Я знаю, где они и дождусь, пока кто-то совершит неверный шаг, — его рука бережно, но властно взяла Эвтиду за шею, притягивая к себе. — Пусть они жмутся к земле, подобно колосьям в ураган. Пусть мечутся в агонии и молят Сета о пощаде, я приду за ними с мечом и огнëм. Она дрожала в руках, а вино ударило в голову. Амен рывком развернул еë к себе, прикасаясь к щеке с наигранной доброй улыбкой. Провёл пальцами до подбородка и слегка сжал его. — Ты красива, Неферут. И не так глупа, как думаешь. И я надеюсь на твоë благоразумие. — Я успела сгореть, господин. И не один раз, — запротестовала она, но вжимаясь в него, стараясь слиться. — Не заставляй меня делать это вновь, — и как отказать таким молящим глазам, полуприкрытым губам. Он загипнотизировано провёл пальцами по ним, темно-бордовым и припухлым. Наклонился, замирая в паре сантиметрах от еë лица, ожидая. — Я никогда не сделаю то, за что тебе придется стыдиться или ощущать боль. Если того не потребует правосудие, — прошептал он, внимательно рассматривая юное лицо перед собой, подмечая самые маленькие детали, которые были трудно разглядеть вдали. Маленькая родинка у самого лба, небольшие царапины на щеках от странствий. Искусанные губы, похожие на обветренные скалы, но дающие ей большее очарование. Он запоминал, как запоминают карты: точно, быстро. Так, чтобы рисовать этот облик в смертной агонии, чтобы каждую ночь её душа вставала перед ним виной, когда жестокость потребует принести голову. Эвтида первая сделала шаг, приникая к его губам. Амен блаженно прикрыл глаза, стискивая еë талию до синяков. Губы девушки сладкие, вкус вина всë ещë остался на них. Она простонала, хватаясь за плечи, боясь потерять сознание. Амену нравилось видеть, как она млеет от его рук. Как вмиг вся спесь сбивается и падает к его ногам бесполезным платьем, которое так хотелось сорвать. Нравилась. Этим словом он бы не сумел описать всë, что чувствует. Любовь — возможно. И от этого безысходность сильнее ложилась на его плечи. Он хотел касаться, любоваться пока может. Пока она позволяет его пальцам бесстыдно бродить по невинному телу, зарисовывая в своей памяти. Эвтида стискивает его, словно впрямь нуждается в этой ласки, но ему становится противно от себя. От своих чувств. — Эва, — тихо прошелестел он. — Уходи, пока мы не натворили глупостей. Прошу, — он понимал, к чему все идет. Понимал и столь же желал этого, сколько и не хотел. — Амен, прошу, — в уголках девичьих глаз появились слезинки. — Не отвергай меня, только не сейчас. — Иди, Неферут, — он впервые видел у себя такую силу, способную отвергнуть еë. — Тизиан, — охотник удивленно замер в дверях, держа в руках свитки. — Отведи девушку в еë комнату, — он старался игнорировать плотно сжатые губы и разочарованное лицо. Эвтида вздрогнула, когда рука Тизиана коснулась ладони. Она с трудом растянула губы в улыбке, вежливо кланяясь. — Простите, что побеспокоила, обещаю, более этого не повторится. И никто не мог сказать, кому больнее от этих слов. Эвтида гневно вышла на свежий воздух, вдыхая вечерний воздух. Тизиан только косо посмотрел на неë, но оставил свои мысли при себе, сохраняя их для более удачного момента. Амен отвернулся, пару секунд постоял, а затем со злобой кинул кувшин в стену. Тот со звоном разбился, разлетелся на множество кусочков, а под ними растекалась алая лужица, похожая на кровь. Он уговаривал себя, что это к лучшему. Что все сделано правильно, но душа ныла и стенала. И все долг висел над ним мечом, готовым обрушиться на голову. Разве смел он нарушить приказ отца, разве смел забыть о чести? Большая плата за девушку, но он был так близок, чтобы перейти грань. Она манила слаще любой славы. — Проклятие, — ему бы в это поверить. Ему бы согласиться и сделать всего один шаг — милосердно подарить ей смерть. Хуже будет с приказом и преступлением. Но не мог занести руку без них. Никто не в праве без доказательств казнить от имени правителя. — Амен, — Тизиан вернулся быстро, взволнованный и не понимающий. Он медленно прошелся, усаживаясь на стул рядом. Добрый друг и верный спутник. — Что случилось? — и как ему сказать? Как признаться? Он был голосом разума, который так не желал слушать Амен. — Ничего, я просто устал, — и вновь полу правда. Но так было проще жить. Эпистат медленно поднялся, отходя к полкам со свитками. — Не хотел тебя отвлекать. — Ты мой друг, — удивленно выдавил из себя парень. — И я, конечно, хочу, чтобы ты был в порядке. Их дружба была столь же странной, сколько был сам Амен. Они познакомились одним вечером, когда маленький мальчик с ожогами лежал в доме лекаря. Тизиана послали проверить новобранца и тот немного удивленно рассматривал необычного товарища. Даже маленький Амен был недоверчивым и, поначалу, пугливым, которое перерастет в страх перед одиночеством. — Командир интересуется, как ты себя чувствуешь? — ему все же было жаль, что остальные так относились к мальчишке. — Как ты? — Тизиан считал себя достаточно взрослым, ему уже было разрешено носить оружие и передавать приказы. — Я в порядке, — недовольно просопел он, отворачиваясь от гостя. Руки все в бинтах и мазях, болят. Их жгëт, словно расплавленный металл влили за запястья. — Мне жаль, — Тизиан чинно проследовал к кровати, усаживаясь у ног. — Не знаю, почему они так к тебе относятся, — отчасти, он врал. Разные слухи ходили, но объединялись в одно: он незаконный и скорей всего маг. Ни то, ни другое расстроенному ребенку не нравилось. — Я просто урод, — Амен зашипел, дернувшись и коснувшись ладонями кровати. — Вот и вся правда, истина. — Ты достаточно симпатичный, — попытался приободрить парень, получая вопросительно- ироничный взгляд в ответ. — А что? Дочерям командира ты нравишься. — Им легко нравится, — миролюбиво ответил Амен. — Достаточно не быть стариком, — оба тихо засмеялись. — Меня Тизиан зовут, — представился он. — А тебя Амен, да? — мальчик кивнул в ответ. — Хочешь фруктов? Амен несколько смущенно посмотрел на свои руки и слабо кивнул. Этот образ маленького напуганного добротой ребенка всегда оставался в памяти Тизиана, потому что сам мальчик так никуда и не делся. — Я просто запутался, — тяжело выдавил из себя взрослый Амен, сжимая в руках очередное послание. — Скажи, могу ли я ошибаться? Могу ли гневом своим не прав быть? — Ты о Эвтиде? — с момента своего спасения Тизиан питал к девушке дружескую привязанность и считал еë весьма милой, очаровательной и самое главное — подходящей. — Она просто весьма импульсивная девушка, но не думаю, что она зло совершила. Благодаря ей я дышу. — Я знаю и благодарен ей за твою жизнь, но скажи, может ли она быть черномагом? Вот уж чудеса! Тизиан был готов услышать все, что угодно: от беременности до шантажа. Но не обвинение в магии. У него не было таких способностей, кои имел друг, но стала бы Эвтида спасать его тогда? И грешного за ней не наблюдалось. — Может с ней кто-то рядом, вот и вызывает у тебя подозрения? — предположил охотник. — Тень ведь на всех ближних ложиться. Помни об этом. Он засмеялся, хрипло и искренне. Снимая маску холодного правителя, Амен представал обычным человек со своими заботами и чувствами. — Порой я удивляюсь твоему разуму, — более спокойно ответил мужчина, беря в руки мандарин. — Ты всегда меня удивлял. Своим пониманием, что ли, ты всегда понимаешь людей. — Я просто иногда говорю с ними, — со смешком заметил Тизиан. — Тебе тоже стоило бы найти утешение в ком-то. В человеке, который стал бы спокойствием твоей души. — Благодарю тебя за дельный совет, друг мой, — покачал головой Амен — Зачем юной девочке, способной очаровать любого, нужен такой, как я? — У тебя огромный статус, власть и богатство, — с непониманием проговорил охотник. — С какого времени это отталкивающие черты для брака? — Ей не место в доме, — попытался объяснить Амен. — Точнее, она еще юная и ей вряд ли хочется провести жизнь как всякая женщина? — Сейчас она уязвима. Тем более, не думаю, что ты закроешь еë в четырёх стенах, — он надеялся, что друг поймет и вспомнит походу девушку, ставшей для него хранителем. — Ты и сам знаешь ответ на свой вопрос. Амен рассмеялся, прикрывая глаза. Расслабленно, свободно. — Порой я забываю, насколько сильно ты меня знаешь, — мирная тишина осела между пылью и песком, но Амен чувствовал себя свободным. — Я устал. Устал бегать и сражаться. Хочется уже спокойствия, но мне оно только сниться. — Разберешься с хворью и попросишь уход? — Да кто меня отпустит? — отмахнулся Амен. — Я его лучшее оружие. Иногда кажется, что нечто большее. Он измотан. С того момента, как его забрал под крыло Птолемей, он не отдыхал ни дня, постоянно в погони, в дороге. Казалось, песок и воля уничтожали его больше, чем всякое злое деяние, которое способно разодрать грудную клетку и вырвать ещё живое сердце. И не такое видели, и не такое бывало. За опыт работы многое приходилось видеть. Амен плеснул своё вино в стакан, запивая внезапную горечь на языке, растаявшей настоящим ядом внутри. Ему бы дальше, в места, где никто не стал бы заставлять делать то, что не хотелось, но судьба всегда была в чьих-то чужих руках. Стало бы легче, освободись он из клетки? Он не знал, но тёплый веселый голос убеждал в обратном. Он будет врать, если скажет, что не соотносил Эву с тем задорным обликом темноволосой спасительницы, открывшей ему много тайн черномагов. Всегда помнил и бережно хранил, как один из самых счастливых моментов в скорбной жизни. — Она напоминает мне кое кого, — Тизиан историю знал смутно, но ему это не мешало понимает и без слов. — Ты помнишь еë смерть и проецируешь на Эвтиду? Но она ушла по доброй воле, в чертоги своего бога. Сомневаюсь, что твоя одержимость захочет перерезать себе горло. — Спасибо за слова добрые, — хрипло выдавил Амен. Ему не хотелось представлять истекающее кровью тело. Если ему и придется убить еë, он подарит быструю милосердную смерть. А лучше, чтобы она умирала под ним каждую ночь, дрожа от жажды прикосновений и страсти. Это явно была более радостная перспектива.