Почему именно ты?

***

— Да успокойся ты, ничего нам за это не будет, все давно разъехались! — шипит на Астера, который жаловался на то, насколько это опасная авантюра, кажется, всю дорогу сюда и успел ее изрядно достать, Алена и закатывает глаза, дергая его за руку, заставляя идти дальше. — Алена, это плохая идея, давай вернемся, пожалуйста. — постоянно оборачиваясь по сторонам, буквально умоляет подругу Астер, потому что его пугает этот лес — тут нет ничего хорошего или забавного, или веселого — он не знал, почему Алена так хотела сюда пойти, тут же прямо как в страшных историях бабушки о демонах и сущностях, которые теперь мерещатся ему в каждой темной ветке. Этот лес был ужасен, и почему они вообще решили пойти сюда — вроде бы два взрослых человека, а занимаются откровенной ерундой, и нужно же было Алене вычитать в газете, что в этом лесу орудовал маньяк, и как назло от него остался дом, в котором он насиловал и убивал своих жертв. И, конечно же, Алене стало безумно интересно, поэтому они сейчас здесь, бродят по этому лесу уже черт знает сколько времени — Астеру вообще кажется, словно бы они ходят кругами, тут же все одинаковое, ей богу, — и ничего не могут найти. Страх окутывал его с каждым новым шагом, он беспокоился, что они потеряются в этом лесу и никогда не выйдут из него, что на них нападет дикий зверь, а у них даже пистолета с собой нет, и как им быть тогда? — Разве тебе не интересно взглянуть на этот дом? — спросила Алена, закатывая глаза и ведя рукой с фонариком в сторону, показывая туда пальцем, напоминая, что они просто идут рядом с озером и не потеряются, если просто не будут от него слишком далеко отходить. Астера это не то, чтобы успокаивало, но он все равно сжимает чужую руку крепче, стараясь смотреть только на освещенную фонариком местность, чтобы угомонить страх, пусть это совершенно не помогает. — Представь себе, что мы только можем там найти! Эта история маньяка была невероятно интересной, пусть Алена и прочитала о ней в какой-то желтой газетенке и не факт, что она вообще была правдивой, но все же — в их городе и его окрестностях уже давно пропадали молодые девушки, больно уж схожие по внешности, что не могло не натолкнуть полицию на мысли о серийном маньяке, только вот зацепок было крайне мало — помимо заявлений о пропаже этих девушек не было ничего, ни тел, ни следов, ни каких-либо упоминаний, поэтому дела долгое время пылились в архиве. Но некоторое время назад совершенно случайно лесник близлежащей деревни наткнулся на дом, полный трупов и различных предметов пыток, и тут же сообщил в полицию, что не могло не взбудоражить общественность. На самом деле лес сам по себе не должен был быть таким страшным местом, вероятно, при свете дня здесь очень даже красиво, только вот во тьме достаточно сложно оценить его красоту, пусть какие-то очертания Алена и видела. На самом деле они постарались подъехать к этому «месту преступления» так близко, как только позволяла дорога — пусть Алена и не хотела признавать, но ей тоже было жутковато находиться здесь, и было бы полезнее, будь их машина как можно ближе, но все равно от самого домика они были на достаточном расстоянии. Нормальная дорога кончилась давно, они и так минут десять ехали по какой-то полосе, очень мало напоминающей дорогу, потому что с обеих стороны были пышные кусты, которые так и норовили царапать стекла машины, а еще деревья были на каждом шагу по мере их продвижения в лес, и пройти дальше, вероятно, можно было только пешком. На самом деле им еще повезло, что у них был хороший ориентир — большое озеро, находящееся рядом с этим домом маньяка, а то так бы и блуждали по лесу без каких-либо ориентиров, потому что здесь не было абсолютно ничего — просто трава, кусты, деревья, листва какая-то и все — потеряться здесь было очень просто, и Алена это понимала. Но ее не могло не привлекать нечто такое страшное и странное — ей очень хотелось взглянуть на быт маньяка, хотелось посмотреть на местность, где он жил, на его вещи, если таковые остались, ведь их вполне могла забрать полиция при задержании и обыске, ведь, это какие-то вещественные улики или что-то в этом роде — Алена как-то читала об этом, но не была точно уверена. На самом деле озеро обещало быть красивым при свете дня, даже сейчас эти очертания в бледном свете луны были достаточно интригующими и, возможно, они бы ими восхитились больше, не будь они такими напуганными. Отражение луны в водной глади, которая была почти полностью спокойной, завораживало, темные силуэты деревьев и кустов на том берегу пугали своей неизвестностью и тем, что они могли скрывать в себе, Алена, пока они проходили мимо, но ближе к берегу, чем сейчас, даже заметила кувшинки, которыми была усеяна часть воды у берега, а на той стороне в воде виднелся камыш, ну или это были просто заросли, в темноте достаточно плохо видно. — А если там водятся духи? — все продолжал ныть Астер, выругавшись, когда запнулся о корягу, которую не увидел, и продолжил нести откровенную чушь, в которую Алена, несмотря на то, что ее сводная сестра и в принципе вся ее семья была очень православной и религиозной, отказывалась верить. — Они поработят наши души, и после смерти мы попадем в Ад! Алена прикусывает язык, но глаза все равно закатывает, потому что Астер звучит глупо и нелогично — ну какие духи, их что, видел кто-то? Все это лишь выдумки для маленьких детей, чтобы они не ходили куда-то без взрослых и жили по тем устоям, которые выгодны для общества — она много читает и прекрасно знает, что религия — лишь один из способов манипулировать обществом. Нет никаких ангелов, нет демонов, нет сущностей, нет ничего сверхъестественного, как многим людям хочется верить, и уж тем более нет никакого Бога, Сатаны, Дьявола и им подобных. Это все просто выдумки и навязанные людям образы, вот и все — верхушкам общества важно как-то манипулировать обычными людьми, а религия и вера в каких-то сверхъестественных существ укоренилась слишком давно, чтобы ее выжечь из людского сознания, вот она и используется во благо тех, кому это выгодно. Да и люди, которые говорят о нечто подобном, скорее всего, просто душевно больные — Алена знает о шизофрении, галлюцинациях и подобных болезнях, связанными исключительно с индивидуальной психикой человека, так что в подобную ересь о религии и сверхъестественных существах она не верит, куда интереснее изучать нечто такое ужасное, сделанное человеком. Алене интересно изучать дела различных убийц и маньяков, размышлять о том, почему человек вообще может решиться на такое, что этому способствует, что испытывает человек при убийстве и можно ли вычислить такого психопата еще с ранних каких-то проявлений, или маньяком становятся только после первого убийства? — Ты слишком мнительный, Астер, прекращай ныть и идем, осталось не так уж и много. — в любом случае достаточно грубо говорит Алена, стараясь и себе таким образом придать хотя бы немного уверенности, медленно и аккуратно перелезая через большое поваленное дерево, что было на их пути, и ожидая, пока Астер сделает тоже самое. Только Астер почему-то медлит, он вообще все делает медленно, чем безумно раздражает Алену, в которой играет адреналин и интерес к этому всему и, возможно, совсем немного страх от этого места, холода и в принципе атмосферы. Она дергается, резко поворачиваясь на какой-то шум или треск ветки — она не вспомнит, что именно ее отвлекло, вглядываясь в куст, шевелящийся от ветра совсем неподалеку от них, чувствуя, как бешено колотится ее сердце, а глаза ошарашено бегают по освещенному фонарем кусту и части дерева, пытаясь понять, что могло шуметь. Астер зовет ее по имени, привлекая внимание и она поворачивается на него, не представляя, какой бледной кажется в почти белом свете фонарика, но она лишь отмахивается, говорит, что все в порядке и снова сжимает руку Астера в своей, упрямо продолжая идти вперед, надеясь, что это просто был ветер. Она нервно сглатывает, чувствуя, как Астер обеими руками обвивает ее руку и идет почти в шаг с ней, едва не наступая ей на пятки, когда они подходят к этому уродливому домику и Алена морщится, стараясь думать о его отвратительном виде, а не о том, насколько же этот вид вселяет в нее страх. Это старое, одноэтажное, немного покосившееся здание с слегка прогнившей крышей, покосившимся крыльцом, каким-то рваным ковром рядом с входной дверью и странной, мертвой атмосферой. На самом деле это достаточно сложно объяснить, возможно, влияла атмосфера и история этого места, Алена на знала, но она несколько минут просто стояла там как вкопанная, не в силах пошевелиться и сделать ни единого шага ближе. Она буквально на первобытном уровне ощущала, словно с этим местом что-то не так, пусть и понимала, что это абсурдно — это просто старое здание, в котором произошло несколько убийств — оно до сих пор было оцеплено — вон, даже лента полиции до сих пор висела, и здесь никого не могло быть, но странное чувство и голос разума в голове, кричащий, чтобы они скорее отсюда убрались не давал ей двинуться еще несколько минут. Тем не менее, игнорируя Астера, который вновь завел свою шарманку о том, чтобы они отсюда поскорее убрались, они набрала воздуха в грудь для уверенности и смело сделала несколько шагов к ступенькам дома, освещая все фонариком, пока Астер плелся за ней. Выдохнув, поднявшись по ступеням, она толкает дверь рукой, тут же освещая все темное открывшееся пространство фонариком, хмурясь и ведя им в сторону, когда ей мерещится какой-то то ли звук, то ли тень, но она ничего не видит, кроме больно уж пустого помещения. Было очевидно, что отсюда забрали все, что принадлежало этому маньяку, на экспертизу, но Алена видела фотографии с места преступления — не все, но она заплатила одному своему знакомому из полиции, чтобы тот показал ей хотя бы фотографии с того места преступления и сумма была достаточной, чтобы у Алены это вышло. До того, как это место стало таким жутким от собственной пустоты, оно было наполнено разными омерзительными вещами. Например, в углу стояло ржавое ведро c водой, странного темного цвета, по стенам были развешаны разные орудия пыток — видно, что использованные и достаточно плохо потом продезинфицированные, так как на некоторых даже была кровь, также на стенах были различные надписи на каком-то странном языке — вроде бы было похоже на английский, но Алена ничерта не могла понять, пока ей не подсказали, что этот язык — латынь. Также висели рога оленя, на которых виднелась кровь, на полу валялась небрежно скинутая, залитая кровью, шкура животного — медведя или оленя, Алена не знала, но кого-то массивного, а еще был матрас, абсолютно ужасного цвета — какого-то коричнево-желто-красного цвета, от всех выделений человека, а еще, возможно, грязный от рвоты, пота и других выделений, о которых Алена даже думать не хотела. Все эти фотографии — а их было достаточно, были мерзкими, но Алена рассматривала их, подмечая любую мелочь, сравнивая теперь, когда она стояла в этом доме, на этом месте с фотографий, что поменялось. Помещение было пустым, но следы крови на стенах и полу остались, остались эти странные слова или фразы — буквально выцарапанные ногтями или ножом на стенах, и Алена понятия не имела их значения, но выглядели как бред сумасшедшего. А еще в доме стояла просто отвратительная вонь — запах гнили и крови, мертвых тел, разложения, испражнений, каких-то химических жидкостей, все еще оставался и от этого тянуло выйти на улицу и опустошить желудок. — Ты это слышала? — тихим, нервным голосом, спросил Астер, напугав ее своим внезапным вопросом, но заставив прислушаться к этой тишине — они едва ли продвинулись от входной двери, все еще опасаясь этого места, даже Алене уже было очень жутко находиться здесь, а здравый смысл все еще умолял уйти, пока не поздно. На самом деле ничего слышно не было — только ветер завывал на улице, да что-то скрипело и постукивало где-то в дальнем углу дома, но это было не так уж важно — скорее всего, это были мыши, или мухи или еще какая живность, по крайней мере, Алена старалась себя этим успокоить. — Успокойся, тебе просто показалось, нет тут никого. — буквально шипит на него девушка, пытаясь больше раздражаться, надеясь, что так сможет уйти от собственного страха, показательно делая несколько шагов вперед, освещая комнату и показывая, что тут и правда никого нет, да и звуков, помимо естественных, здесь нет и будто бы никогда не было. Астера это не то, чтобы успокоило, но уверенность Алены немного придавала уверенности и ему самому, так что он постарался улыбнуться и пойти за ней дальше, пока она оглядела эти отвратительные стены, надписи и все ближе подходила к еще одному темному пространству, из которого, как показалось Астеру, он и слышал этот странный шум. На самом деле ему и сейчас он чудился — будто бы там кто-то лепетал, булькал или нечто в этом роде — это было странно, ведь по сути это просто старый дом, тем более, который обыскала полиция и из которого забрали все на экспертизу, тут нет ничего страшного, но Астеру страшно. Пусть Алена не была верующей, что странно, учитывая, в какой семье она росла, Астер верил и в Бога, и в сверхъестественное, и ему, если уж говорить честно, никогда не нравилась такая жестокость — ему не были интересны маньяки, смерть или что-то с ней связанное, но Алена была его хорошей подругой и просто отпустить ее одну в это жуткое место он не мог. Тем не менее, он не мог отделаться от мысли о том, что здесь было нечто — нечто странное, нечто злое и паранормальное, нечто, что вспорет им глотки, как только они его встретят, и почему-то Астер был уверен, что они скоро это нечто встретят. И Астер врезается в спину Алены, когда та резко останавливается и жестом, еще даже когда он ничего не сказал, просит его молчать, почему-то отводя фонарик в другую сторону от двери, будто бы что-то услышав, и Астер с замирающим сердцем тоже начинает прислушиваться. Сначала нет ничего — он просто с ужасом вглядывается в темноту комнаты и боится сделать лишний вдох, в силах расслышать лишь собственное сердцебиение, а потом он понимает, что так напугало Алену — это бормотание — оно ему точно не показалось. Оно было едва слышимым, никто из них не мог разобрать слов, пусть и отчаянно прислушивался к ним, а потом тишину и это бормотание прервал резкий холодный голос. — Закрой пасть, я не хочу слышать оправданий, ты — всего лишь ошибка, с чего бы мне оставлять тебя? — голос достаточно жестокий, но это не отменяет того факта, что его даже быть здесь не должно — Алена и Астер переглядываются, не в силах понять, что им стоит делать — убежать, посмотреть, что происходит или направить фонарь в комнату, чтобы узнать, что там происходит? Первый вариант звучит самым логичным, но они почему-то не двигаются с места, охваченные ужасом, пока бульканье как будто бы становится отчаяннее, а холодный голос, фыркнув, продолжает более развязно и надменно. — Ты даже не душа, а так — пародия на нее, просто мерзкая, склизкая жижа, что влачит свое не менее жалкое существование, питаясь этим отребьем. — и Алена понятия не имеет о чем он говорит, но почему-то на секунду мелькает мысль о том, что это «существо», о котором говорил голос, могло питаться трупами женщин, которых здесь пытал маньяк и она ужасается от того, насколько легко это ложится на все сюжеты книг про ужасы, которые она прочитала. — Не могу поверить, что вы настолько глупы, чтобы думать, что кто-то вроде меня будет даже думать о вашей пощаде. Алена понятия не имеет, почему, но ее рука дергается, когда она зажимает рукой рот, стараясь не закричать, чувствуя лишь ужас, что заполняет ее грудную клетку, и на несколько минут, которые им обоим показались вечностью, с помощью света фонарика, что из-за телодвижений Алены, был направлен как раз в это темное пространство, они смогли увидеть, что там происходило. Странное существо, похожее на темную жижу, не имеющее никакой телесной оболочки, стояло перед кем-то, как они потом поняли, на коленях, если это вообще можно было назвать таковым — по крайней мере, его голова начиналась на уровне талии странного мужчины, а по полу растекалась лужица, напоминающая ноги. Они не видели глаз существа, казалось, что оно было полностью темным, бесформенным и вообще не имело лица и рта, так как вообще непонятно, как оно издавало звуки, лишь булькая и хрипя. Мужчина был не менее странным, пусть они увидели его лишь на несколько мгновений, прежде чем бросились бежать прочь, едва удерживая фонарь, чтобы потом не плутать во тьме. То, что бросилось в глаза и впоследствии привело их в лютый ужас, заставив сбежать — абсолютно пустые, черные глаза, на мертвенно-бледном лице и рот, растянутый в широкой ухмылке, когда он повернул к ним голову и склонил ее с интересом под настолько неестественным углом, что у нормального человека сломалась бы шея. При чем, что одет он не был экстравагантно — обычные черные брюки со странными цепями, что заканчивались примерно у лодыжек и имели странные следы внизу, будто бы ткань была немного опалена, белая рубашка, странно открывающая вид на бледную грудь, где в свете фонарика на секунду проблеснуло украшение, но они не смогли его рассмотреть или запомнить. Странный пиджак черного цвета с рукавами, заканчивающимися где-то у локтей, который доходил мужчине до начала бедер, и как будто бы опаленный ближе к низу. Если честно на внешность им уже было наплевать, как только голова мужчины повернулась на них под неестественным углом с очень характерным хрустом, будто бы его шея только что сломалась, они с криком бросились бежать, забывая обо всем на свете и чудом не потеряв фонарик. Он не очень помогал, они бежали почти вслепую, на адреналине и по памяти, быстро перепрыгивая поваленное дерево и стараясь не запнуться ни о какой корень, что валялся чуть ли не на каждом шагу будто бы специально. Ужас в их сердцах заставлял их двигаться все быстрее, а воображение четко рисовало ужасающие образы этого существа, что непременно будет бежать за ними, пока не схватит. Они плохо помнят, как добрались до машины, потому что все, что им запомнилось — лютый ужас, колотящиеся сердца, жар, пот, стекающий по лицу и отчетливая боль и усталость в ногах, пока они не добрались до машины, буквально влетая в нее, а потом пока они не выехали на нормальную, освещенную фонарями дорогу. Они никак не могли отдышаться, Алена все оглядывалась назад, наблюдая, нет ли за ними погони, а Астер мог довольствоваться только редкими взглядами в зеркало заднего вида, только бы они не разбились. Он понятия не имел, куда ехать или куда бежать, действовал на чистом адреналине, пока единственная мысль в его голове была лишь о том, как сбежать отсюда подальше. Очнулись они только на пороге дома Алены, буквально влетая в его двери и запирая на всевозможные замки и засовы, зашторивая окна и действуя так, будто увидели самое ужасное в этой жизни. Алена нервно обходит дом, не понимая, стоит ли включить свет или это только привлечет существо, что могло за ними гнаться, запутываясь руками в волосы, пытаясь анализировать то, что с ними произошло, пока Астер просто садится на стул в кухне и головой ударяется об стол, так и оставаясь сидеть. — Алена, ты вообще в курсе, который час? — знакомый голос звучит раздраженным, что неудивительно — Алена так поздно пришла и еще имела наглость разбудить ее своими очередными выходками, она, безусловно, могла понять некий долгоиграющий пубертатный период Алены, но это уже выходит за все рамки приличия. — Я все понимаю, но нормы приличия все еще есть в этом доме. И даже если больше нет тех, кто учил их с детства этим нормам приличия, они решили их сохранять негласно, ведь так они отдавали своеобразную дань уважения своим почившим родителям. Варя недовольно сложила руки на груди, сонно смотря на больно уж взъерошенных Алену и ее друга Астера, который вообще непонятно что здесь вообще забыл, и выглядели они мягко говоря странно. Все грязные, бледные, растрепанные, тяжело дышавшие и натурально дрожавшие так, словно бы встретили что-то ужасное. — Варечка! — едва не заливаясь слезами, бросаясь в сторону сестры, одетую лишь в длинную ночную рубаху, повышая голос, говорит Алена, подходя ближе и желая ее обнять, но Варя морщится, скептически оглядывая ее взглядом и все, чем может довольствоваться Алена — взять ее за руки. — Ты не поверишь, что мы видели! — Алена, господи, прими ванну, от тебя несет просто ужасно, вы вообще где были? — говорит Варя, раздраженно отходя от сестры и зажимая нос рукой, глядя на то, как Алена подносит руку к лицу, видимо, проверяя, настолько ли сильно от нее пахнет, пока Варя проводит рукой по лицу, и продолжает. — Приведите себя в порядок и идите спать. — Нет! — отчаянно почти кричит Алена, вновь подходя к ней и беря ее за руки, смотря на нее безумными глазами так, что Варя боится за ее состояние. Она знала, что Алена увлекается не совсем нормальными вещами и множдество раз пыталась убедить ее, что стоит отойти от этого — девушкам не должны быть интересны такие вещи и в принципе такая жестокость, она предлагала множество раз сходть в церковь и помолиться, возможно, в ее тело мог залезть какой-нибудь злой дух, из-за которого теперь Алену тянет на нечто такое, а это ненормально. Алена только смеялась и говорила, что Варя совсем уже на религии повернулась и не стоит еще и ее втягивать в это, но, тем не менее, ее эта увлеченность появилась слишком уж резко и не имела под собой какой-то крепкой основы, а теперь еще, видимо, влияла на состояние Алены, раз уж она выглядела так плохо. — Ты не понимаешь, он может прийти за нами, я… — дрожащим голосом пытается объяснить Алена, вспоминая эту ужасающую атмосферу, этот диалог, этот голос и в конце-концов, эти глаза, вселяющие ужас, хотя, а можно ли было их вообще назвать глазами? Ее тело дергается в судороге, когда она замолкает и опускает голов ниже, все еще держась за руки Вари, которая начинает хмуриться, не понимая, что вообще могло произойти такого, что так сильно выбило Алену из колеи. Алена была достаточно смелой девочкой с бойким характером, с которым они всей семьей намучились еще в ее детстве, поэтому было странно, что все-таки была такая вещь, которая могла подкосить даже ее. Алена никогда особо ничего не боялась — ни страшилок от няни на ночь, ни насекомых, ни людских уродств, ни высоты, ни боли, ни темноты — в общем за ту жизнь, которую они жили бок о бок, Варя не замечала у Алены какого-то страха перед чем-то — она всегда все воспринимала с странным энтузиазмом и все хотела попробовать, постоянно говоря, что жизнь одна и зачем нужно жить в страхе, когда можно этого не делать. Поэтому сейчас видеть ее такой напуганной для Вари было странно, она понятия не имела, что могло так напугать сестру, да и тем более, раз уж она говорила явно о ком-то, значит, ее напугал человек, господи, неужели она встретила маньяка? — Кто он, Алена? — уже более серьезно спрашивает Варя, но Алена и двух слов связать не может, поэтому она аккуратно похлопывает ее по плечу и говорит. — Слушай, вы выглядите так себе, вам нужно успокоиться… — и она морщится, когда Алена поднимает на нее голову и добавляет не без некого отвращения — нет, серьезно, где они были, раз от них настолько несло какой-то грязью, травой и странным гнилым запахом, они как будто сбежали со свалки. — И все-таки принять ванну. — она еще раз хлопает ее по плечу, проходя мимо и параллельно с этим слегка подталкивая ее в сторону ванной. — Давай, Ален, ты дома, все нормально, иди, я поставлю вам чай. Благо Алена на это реагирует и немного заторможено, но кивает и уходит по коридору в другую комнату, пока Варя вздыхает и проходит на кухню, на которой за столом сидит Астер, такой же бледный и напуганный. Варя какое-то время не обращает на него внимания — они были знакомы и она прекрасно знала, насколько Астер впечатлительный молодой человек, так что лишний раз его не стоило беспокоить, но, тем не менее, она все же спрашивает. — Вы кого-то встретили? — немного напряженно, но все же спрашивает Варя, но когда она слышит лишь как Астер дергается и заплетающимся языком, заикаясь, пытается начать объяснять, все же продолжает, ведя скорее монолог, чем диалог. — Я же говорила, что ходить туда — плохая идея, ладно Алена, но ты зачем туда пошел? — Я-я не знаю, я думал, что с Аленой может что-то случится и… — начинает Астер очень нервно и смущенно, все же отрываясь от лежания на столе и начиная разминать пальцы рук между собой, все еще нервничая и заикаясь, когда продолжает. — И подумал, что вдвоем не так страшно, но…. — он замолкает на какое-то время, весь бледный, как лист бумаги, прежде чем немного неуверенно и тихо продолжает, так, что Варе приходится откровенно прислушиваться к тому, что он там бормочет. — Но мы видели демона — настоящего демона, черт возьми, я… — Астер. — прерывает его сбивчивую речь, отвлекая от активного жестикулирования руками, Варя, поворачиваясь на него с хмурым и очень серьезным выражением лица, почувствовав на секунду, как ее сердце остановилось. Это было серьезным заявлением — они с Астером были глубоко верующими людьми, пусть и не старались приписывать каждому живому существу что-то сверхъестественное, поэтому было странно, что Астер говорил о том, что они встретили демона. — Ты понимаешь, как это звучит? — Я-я понимаю, но это правда, Варя! — ударяя руками по столу и резко вставая из-за стола, начиная расхаживать по небольшой кухне туда-сюда, вцепившись руками в волосы, говорит юноша и продолжает бормотать, пугая своим поведением Варю все сильнее с каждым словом. — Я готов чем угодно поклясться, что сам видел этого демона — ты даже представить себе не можешь, какие у него были глаза, а то, что было рядом с ним…. - он замирает на какое-то время и зажмуривается, мотая головой, вероятно, пытаясь отогнать от себя неприятный образ. — Это нельзя описать — это была просто черная жижа без лица или рук или ног, я не знаю. — Варя видит, как его трясет, понимает, какую ересь он несет, но совершенно не знает, что с этим делать. Астер и сам выглядит очень напуганным — у него бегают глаза, не в силах понять, на чем сконцентрироваться, у него трясутся руки так, что это заметно даже с расстояния, он весь грязный, растрепанный и напуганный так, что кажется, будто бы он умрет от приступа через несколько секунд. И он поворачивает голову на Варю, когда останавливается и с нервной усмешкой и слезами, застывшими в его глазах, спрашивает, едва шевеля губами. — Я схожу с ума? Варя ничего ему не отвечает, отвлекаясь на то, чтобы заварить чай, пока Астер медленно сходит с ума, пытаясь выбросить этот ужасный образ и своей головы. Алене не намного лучше — она старалась принять душ как можно быстрее, просто сбросив одежду и ногой пиная ее ближе к корзине для грязного белья, залезая в ванну и едва ли выжидая, пока вода нагреется. Хотелось смыть с себя этот ужас, эту атмосферу, этот запах и предчувствие — она сильно терла свое тело мочалкой, буквально заставляя свою кожу покраснеть, и все равно ей этого казалось мало. Она чувствовала себя ужасно и совсем не из-за грязи — ей было страшно потому, что она до сих пор не могла отделаться от чувства, что за ними кто-то следит, что вот-вот кто-то ворвется в их дом и убьет их всех все с тем же ровным и холодным голосом, все с теми же ужасающими глазами. Она помнила свой собственный ужас, который пускал мурашки по ее телу и делал ее настолько бледной, что она едва не походила на лист бумаги, она старается вымыться, как можно скорее, с отвращением находя на себе несколько царапин, которые следовало обработать и синяк на ноге от того, что она единожды упала, запнувшись об корягу. Когда она возвращается на кухню Варя и Астер сидят тихо — не похоже, что они что-то обсуждали или даже поздоровались, но это меньшее, что ее сейчас волнует. Она садится за стол, обхватывая руками чашку с горячим чаем и нервно выдыхает, стараясь отогнать ужасный образ, который то и дело вставал перед глазами, когда она их закрывала. Она понятия не имеет, что или кто это был, но она знает, что то существо было очень сильным и злым — она чувствовала его давление, даже находясь от него на расстоянии, и единственное, чем она в теории могла себя успокоить — ей просто показалось. — Утром сходим в церковь, я попрошу батюшку помолиться за вас обоих — уж не знаю, что вы там такого увидели, но замолить свои грехи никогда не будет лишним. — спустя долгое время молчания, когда никто из них не произнес ни слова, лишь молча глядя в свои чашки, а Варя и не собиралась лезть им в душу — не хватало еще, чтобы они рыдали половину ночи на ее кухне — говорит Ветрова, и когда Алена находит в себе силы открыть рот для возражения, продолжает. — Это не обсуждается, Алена, пусть ты и не веришь в Бога, согласись, что то, с чем вы столкнулись, сложно объяснить. И, как бы не хотелось Алене признавать обратного, Варя была права — она не могла объяснить, что с ними произошло с научной или логической точки зрения — это точно было что-то сверхъестественное, и пусть это вызывало диссонанс и головную боль, Алена, в глубине своей атеистической души хотела бы надеяться на то, что молитва ей поможет. — А это интересно. — с ухмылкой говорит Данталиан, облизывая губы, стряхивая с руки и слишком длинных, неестественных пальцев с длинными когтями кровь и черную слизь, оставшуюся после убийства этого жалкого существа, когда провожает взглядом алых глаз двоих этих людей, заинтересовавшись лишь одним из них.

***

Алене никогда не нравилась атмосфера церквей — здесь ужасно душно, эти стены, отделанные золотом, эти украшения, эти портреты, и в принципе маленькое и душное помещение давит на тебя со всех сторон, пока ты задыхаешься от запаха ладана, воска, людей, слез и прочей ерунды. Она ходила в церковь чаще в детстве, когда ее таскали туда религиозные родственники матери, да и сама мама часто ее туда водила, пусть с возрастом она или устала бороться с истериками Алены или просто стала уважать ее мнение, но с возрастом она больше не так уж и наседала на нее по этому поводу. — Нам точно обязательно здесь быть? — в пятый раз спрашивает Алена, когда Варя поправляет на ее волосах этот странный и уродливый платок, как будто ей уже восемьдесят, но после очень красноречивого взгляда сестры, просто замолкает, решая перетерпеть — наплевать, раньше начнут, раньше закончат. Алена немного раздраженно проходит мимо лавочек, на которых сидят одни только скрюченные бабушки и замечает только нескольких женщин в возрасте, и начинает думать, что только они одни такие молодые идиоты здесь и даже чувствует себя немного неловко, когда ее взгляд натыкается на достаточно приятного молодого человека, который сидит один в первом ряду и почему-то рядом с ним никто не сидит. Возможно, это могло показаться странным или даже мистическим, но Алене нет до этого особого дела, да и тем более, рядом с этим юношей — единственные свободные места, у нее просто нет выбора. Она спокойно садится на приемлемом от него расстоянии, когда Астер садится рядом, а Варя отходит в другую комнату, чтобы что-то быстро обговорить со своим знакомым священником, который будет читать общую молитву, а после пригласит их на отдельную консультацию — по крайней мере, Алена поняла именно так. Ей скучно просто ужасно — здесь душно и неприятно пахнет, ей мешает этот уродливый платок на ее голове и просто не на что смотреть, потому что лица на иконах ей кажутся уродливыми, и на них смотреть она просто не хочет. В какой-то момент времени она поворачивает голову на своего соседа, который выглядит, можно сказать, немного странно для такого места, как церковь, но не Алене судить, она тут тоже, знаете ли, не как монашка одета. Он одет в черную рубашку и черные брюки, у него достаточно серебра в ушах и на пальцах, он совершенно не выглядит заинтересованным службой, не молится, как все бабушки, что сидели за ними и уже заранее, до прихода священника, читали какие-то молитвы, у него растрепаны волосы так, будто он только недавно встал с постели, Алена даже мельком замечает что-то на его ногтях, но не может понять, что это. Она не то, чтобы собирается судить человека только по внешнему виду — это ужасно глупо, но ей все равно странно осознавать, что такой человек может искать в церкви — молодой человек не выглядит обеспокоенным, напуганным или нуждающимся, наоборот — он расслаблен настолько, насколько это возможно, а на его губах такая улыбка, словно его забавит абсолютно все, что здесь происходит лишь потому, что все это — ничтожно глупо. — Невежливо так долго смотреть на человека, — Алена аж дергается, когда понимает, что человек смотрит на нее в ответ все с той же расслабленной улыбкой и чувствует себя неловко — она не хотела его оскорбить или что-то в этом роде и теперь чувствует себя глупо, когда ее поймали, пусть это не должно вызывать такого сильного смущения, а юноша не выглядит задетым. — Хотите что-то спросить? — Извините, здесь просто ужасно скучно. — немного смущенно, отворачиваясь, говорит Алена, пусть и понимает, что это мало тянет на оправдание, но юноша не ругается и не обижается, сохраняет совершенно спокойное выражение лица с этой безмятежной улыбкой и только закидывает ногу на ногу, пусть Алена сомневается, что так можно сидеть в церкви. Варя как-то объясняла ей, как правильно сидеть, потому что в церкви как-то слишком уж много правил, и одна из ошибок, насколько помнила Алена — сидеть нога на ногу, вроде бы это говорило о неуважении или нечто подобном. — Так церковь и не для веселья строилась — страдания, прошения, слезы, сопли, вопли и мольбы понять и простить — вот, что здесь приветствуется. — совершенно спокойно говорит юноша, пожимая плечами и усмехаясь почти пренебрежительно, чем вызывает недоумение Алены. Эти его слова так легко ложились на ее собственное представление, что создавалось впечатление, будто бы она резко во всем этом верующем обществе нашла кого-то похожего на себя, но более…циничного что ли? Просто он сказал об этом так, словно бы все верующие люди — ничего непонимающие глупцы, которые только и тешатся в том, чтобы поплакаться кому-то несуществующему и таким образом только успокоить свое нежное эго, не в силах понять, что они просто ужасные люди, вот и все. — О, да, очень мило. — немного нервно говорит Алена, чувствуя на секунду себя неуютно, возможно, слышать от другого человека нечто подобное было просто непривычно и неловко, а возможно ей неловко из-за того, как мозг совершенно внезапно начал прямо-таки вопить от ужаса и в ее голове проскочила мысль о том, что она разговаривает с психопатом. — Вы атеист? — уточняет она просто на всякий случай — она вот атеист, только не афиширует это, потому что ее семья не очень хорошо к этому отнеслась, пусть Варя уважала ее выбор, да и такие резкие высказывания по отношению к религии могли прозвучать только от атеиста. — Нет. — с тихим смехом качает головой юноша так, словно бы даже предположение Алены об этом было смехотворно, чего она не поняла, нахмурившись, потому что поведение этого юноши было странным. Редко кто отзывался даже просто пренебрежительно о церквях, все же их общество было достаточно религиозным, так что так говорить и при этом не бояться попасть в конфликт — как минимум непривычно видеть. Но и верующий не мог так сказать — он никогда не отозвался так о храме Божьем, если бы и правда верил в Бога, тогда, кто же этот человек? — Тогда, вы верующий? — немного неуверенно уточняет Алена, потому что ей и правда интересно, хотя она понимает, что это не ее дело и по-хорошему ей стоит оставить человека, да и вообще ей не должно быть до его вероисповедания никакого дела, но она продолжает спрашивать, сама не зная, почему. — Скорее знающий, — очень расплывчато ответил юноша, чем заставил Алену испугаться — она не могла точно объяснить, почему вдруг ей стало страшно, но то, каким тоном это сказал ее собеседник, заставило ее напрячься. — Я очень много знаю, и о религии в частности, поэтому могу сказать, что все, во что вы верите — такая чепуха. — он усмехается, как будто бы его правда все это забавило, как будто бы все, во что они верят — лишь чепуха, не имеющая значения, а он сам стоит на какой-то более высокой ступени и ему просто весело наблюдать за тем, как они возятся с вещью, называемой религией. И, видимо, Алена так сильно хмурится, что это выдает ее некую злость — она не понимает, как правильно описать это неуютное чувство — она тоже не была фанаткой религии, но и не позволяла себе таких слов о церкви…вроде бы, и ее собеседник замечает ее смущение, а потом расслабленно и более примирительно говорит, прежде чем отвернуться и вроде как вообще потерять весь интерес к происходящему. — Я не хотел вас напугать, прошу прощения. Тем не менее, этот юноша совершенно спокойно отсидел всю молитву, ни разу не перебил и слушал, кажется, достаточно внимательно, пусть его внимательный взгляд как будто бы старался прожечь в священнике дырку и Алене показалось, что они несколько раз встретились взглядами, после чего священник слегка сбивался и начинал предложение заново, но это было всего лишь дважды или трижды. Алена еще несколько раз косилась на него взглядом, но он больше не смотрел на нее и вообще не говорил ничего, казалось, что это и правда была лишь его ошибка или оговорка, что он случайно сказал нечто такое незнакомке и правда чувствовал себя не очень, по крайней мере, в его карих глазах была вселенская тоска все то время, пока он сидел с ними на одной скамье. В любом случае Алена не смотрела на него так уж часто — в основном ей было просто ужасно скучно — она не понимала ни единого слова, помимо «аминь», каждый раз, когда нужно было отделить одну молитву от другой, в остальном это был несвязный, распевный бред, который вливали в ее уши с достаточной громкостью — черт подери, ну почему место было только в первом ряду? Ей было душно, жарко, неудобно, она устала сидеть в одном положении и хотела лечь или закинуть ногу на ногу или съехать по спинке лавки, расставив ноги, но она не дома и это неприлично. Только в одном стоило признаться — мысли о том существе и правда вымывались из ее головы, но не из-за молитвы или чего-то еще, не из-за того, что она чувствовала себя в безопасности под крылом Бога или его защитой, а потому что она была так раздражена этим потоком несвязного, распевного бреда о восхвалении Бога или Иисуса или любого другого мученика — она потеряла суть еще в самом начале, что вообще не могла думать ни о чем другом. Она просто хотела домой, ей уже плевать было и на тот дом, и на того убийцу и на то существо или кем бы оно ни было, может это просто была ее галлюцинация, она просто хотела уйти отсюда. Это длилось больше часа или даже двух и к концу Алена уже просто начала сходить с ума, ерзая на этой лавке и пытаясь донимать Астера, который только вежливыми жестами просил ее быть тише и вообще помолчать. Новый собеседник тоже не особо проявлял к ней интерес, хотя Алена была готова поговорить с кем угодно, о чем угодно, только бы не это нудное представление. И ей удается это пережить — начинается последняя, тихая молитва, когда церковь почти полностью погружается в тишину, если не учитывать шепотные молитвы всяких людей, но они не сильно беспокоят. Алена тоже складывает руки и замирает, делая вид, что молится про себя, хотя понятия не имеет о чем молится — у нее все хорошо и нет страданий, а если говорить о вчерашнем вечере — ерунда, не стоящая внимания, вероятно, ей вообще все это привиделось, а какую-то молитву она не в силах сейчас вспомнить, помнит только начало «Отче наш», да и все. Она бросает украдкой взгляд на своего соседа и замечает, что этот человек, видимо, придает этому больше значения, чем они все — его лицо спокойно и сосредоточено, он немного наклонился и сложил руки в молитвенной просьбе, хоть его ладони не касались друг друга и губы его шевелились в спокойной, ровной молитве — Алена не могла разобрать слов, да и не пыталась, просто ей показалось это немного странным. Этот юноша, что так легко говорил о том, что религия — чепуха, тем не менее, сам о чем-то молился — может о грехах, а может о семье, Алена не знала, но почему-то это казалось немного странным, но завораживающим. — И пусть я не достоин молить вас о собственном прощении, я прошу вас заботится о ближних моих, что находятся под вашим крылом, они этого заслуживают. — это единственный обрывок фразы из молитвы ее соседа, который она слышит и почему-то это оставляет ее в небольшом ступоре на несколько секунд, прежде чем она решает, что некрасиво лезть в чужую жизнь. Молитва заканчивается, многие из бабушек, сидящих сзади, почти синхронно говорят аминь, и почему-то Алена обращает внимание на то, что ее сосед этого слова не сказал, что странно, словно бы все, что он до этого сказал, на самом деле не имело для него никакого значения. Она не успевает об этом подумать, потому что ее собеседник резко смотрит на нее, заставляя ее вздрогнуть, а затем резко зажать себе руку рукой, потому что она видит, как склера глаз этого человека заливает тьма, а глаза становятся алыми, когда на его лице расплывается улыбка, а сам он прижимает указательный палец к губам, словно бы призывая ее молчать. Алена дергает руку Астера так быстро, как только может, отворачиваясь лишь на жалкую секунду, испуганно что-то бормоча и указывая на то место, где еще секунду назад сидел ее сосед, но когда она поворачивает голову обратно — никого нет. Нет ни единого признака того, что с ней вообще кто-то сидел и сердце Алены, которое только-только восстановило свой ритм от кошмара, снова заходится в бешенном ритме. Она видела его только что, она говорила с ним только что, она видела его мертвые нечеловеческие глаза и эту зубастую ухмылку — черт возьми, у него столько острых клыков во рту — и этот демон сидел с ней все время? Нет-нет, это не демон, точно не демон, их ведь не бывает — она не верит во всю эту чушь, она не поддастся своему страху, но тогда что это было? Галлюцинация? Да, может быть галлюцинация, но отчего? У нее не было никаких травмирующих событий до вчерашнего вечера и этого домика в лесу, но она убедила себя, что в тот вечер это тоже была галлюцинация, так что… Боже, что с ней, она болеет? Почему ей это видится, почему она говорила с ним, видела его, она слышала часть его молитвы, ей ведь не могло все это причудится, или могло? Она чувствует, как пот скатывается по ее шее, она чувствует, как ей не хватает воздуха и она начинает задыхаться, она хватается рукой за горло, растирая его, но не может вдохнуть больше — здесь просто нет кислорода. Она задыхается, чувствуя нарастающий страх в груди, все чаще в ее голове мелькают мысли о том, что она умрет — ей нечем дышать, тут нет воздуха, тут слишком громко и душно, она хочет выйти, Господи, как она хочет выйти. — Ален, ты в порядке? — видя, что его подруге явно очень плохо, и уже дергая Варю за руку, параллельно следя за чужим состоянием, спрашивает Астер, внимательно следя за бледным лицом Алены, которой, как ему кажется, не хватает воздуха, и он начинает оглядываться в поисках ближайшего выхода. — Где он… Он был здесь минуту назад… — тихо, сдавленно, буквально выдирая из себя эти слова, спрашивает Алена, потому что ей нужно убедиться в том, что она не сошла с ума –с ней же рядом все это время сидел человек, значит, Астер и Варя видели его, хотя бы мельком, но видели. Она не сумасшедшая, это не могла быть галлюцинация….Нет, боже, тогда еще хуже — что это была за тварь, если это не галлюцинация и не человек? — Ален, о ком ты? — напряженно спрашивает Астер, видя, как Алена напряженно оглядывается и выглядит такой же напуганной, как тогда в лесу, когда они бежали от этой твари, но совершенно не понимает, что вызвало ее страх сейчас. Это ли она имела в виду, когда говорила, что в церквях ей плохо? Может быть, у нее от ладана галлюцинации или слишком реалистичные сновидения? Астер видел, как она дремала в течении всех двух часов, но старается ей спокойно пояснить, поглаживая по плечу, чтобы успокоить. — Тут никого не было, мы два часа сидели втроем, к нам никто не подсаживался. — Я говорила с ним… — тихо, одними губами шепчет Алена, чувствуя, как голос начинает дрожать, как ком встает в горле, как слезы подступают к глазам и как она задыхается — банально задыхается, потому что больше ей не хватает воздуха. — Астер, я говорила с ним. — С кем? — нервно уточняет Астер, видя, что ее состояние ухудшается — у Алены закатывались глаза, она дышала очень часто, ее трясло, она была бледной настолько, словно видела призрака, и ей явно не хватало воздуха. Он обнимает ее одной рукой, намереваясь выйти вместе с ней на свежий воздух, попутно говоря. — Ален, ты меня пугаешь, тут никого не было, а ты молчала все это время. — он поднимает ее на ноги, когда Алена отчаянно мотает головой в отрицании и вновь пытается ему что-то сбивчиво сказать, но буквально задыхается и Астер быстро поворачивает голову к Варе, оповещая ее о том, что они уходят, прежде чем начать выводить Алену отсюда. — Варь, мы выйдем, ей плохо. — Варя быстро кивает, обращая внимание на состояние сестры, прежде чем также встать, подхватить ее за руку и побыстрее потащить на выход, когда Астер просто говорит, немного нервно, но все же. — Идем. Она успокаивается только через пятнадцать минут на свежем воздухе, наконец-то обретая возможность нормально дышать — все это время Астер вместе с ней, он усаживает ее на лавочку, немного дальше от церкви, но все еще в ее пределах, пока Варя куда-то отходит, чтобы потом вернуться с водой. У Алены трясутся руки настолько, что она не может нормально сама даже держать кружку с водой и Астеру буквально приходится поить ее, хоть несколько капель воды все же стекают по ее губам, щекам и подбородку, но она с силой стирает их, откашливаясь, когда давится. В нервном приступе отрицания она резко снимает с головы платок, кидая его на землю и растрепывая волосы руками, просто ставя локти на колени и обнимая себя руками за голову, больше не желая ее поднимать. Ей страшно, ужасно страшно, она даже не знала, на что хотела надеяться — то, что этот ее собеседник просто галлюцинация или на то, что это реальное существо, потому что оба варианта были просто отвратительными. Они проводят какое-то время в тишине, хотя Астер присаживается на корточки перед ней — она не знает, с какой целью, она хочет побыть в одиночестве дома и просто прорыдаться — она не помнила, когда в последний раз ей было так страшно, она даже плохо понимала, чего конкретно боялась. Это существо, пока что, не сделало ей ничего плохо, помимо урона психике — оно не приставало, ни на что не настраивало и не причиняло ей физической боли, просто пугало до чертиков своей темной склерой и алыми глазами, так, чего его бояться? Но это наносило непоправимый урон психике — это было неожиданно и поистине ужасающе, Алена боялась этого, не понимая уже — ей и правда просто привиделось или это все было реально? — На что это было похоже, дитя? — глубокий голос взрослого мужчины раздается рядом с ней, и Алена даже не поднимает головы — она не хочет видеть собеседника, на самом деле она не хочет говорить об этом — ее назовут больной или еретичкой или посчитают, что она одержима — Алена много читала, она знает, как это работает. И ее уже раздражает этот мужчина — ей не нравится этот голос, ей не нравится то легкое пренебрежение, которое, как ей показалось, присутствовало в его голосе, ей не нравится этот звук, когда священник перебирает свои четки или что это вообще, и она не желает об этом говорить. Ее посчитают сумасшедшей, ее отправят в психиатрическую клинику и скажут, что у нее галлюцинации — она знает, она читала, но мужчина настаивает, спрашивая еще несколько раз, говоря, что хочет лишь помочь, что не хочет, чтобы душа Алены была в смятениях или страхе, чтобы она исцелилась и предстала перед ним, позволив помочь. И только лишь потому, что ее достали эти вопросы, вызывая только раздражение, она говорит. — На человека — это был человек, но его глаза…. — Алена запинается, когда ее тело вновь пробивает дрожь от воспоминания об этих глазах, об этих ужасающих, вселяющих страх глазах. — Они были черными — у него словно бы была тьма, вместо них, а посередине — две алых точки. — она мотает головой и чувствует, как нога непроизвольно начинает отбивать какой-то странный ритм по дороге, но ее это мало волнует, она впивается пальцами в волосы и оттягивает их, стараясь успокоиться и все еще чувствуя себя не очень хорошо. — Ты уверена, что это все — ни устрашающей формы, ни рогов? — почти удивленно спрашивает священник в возрасте и Алена в ту же секунду понимает, что он ничем ей не поможет — Господи, это было бесполезно с самого начала, они просто потеряли несколько часов этого утра, вот и все. — Демоны обычно не являют себя в более человеческой форме, странно, только если это не был кто-то рангом повыше обычных демонов, — Алене кажется, что это полнейший бред — они не в мистической истории, с чего бы какому-то высокопоставленному демону интересоваться ею? Это уже явно просто выдумка, но этот старикашка не обращает внимания на ее взгляд, полный скептицизма, когда задает следующий вопрос. — Скажи, дитя, говорил ли он тебе о чем-то? — Он сказал, что религия — чушь, вот и все. — складывая руки на груди, говорит Алена, откидываясь спиной на спинку лавочки и тут же принимая кружку воды, которую ей протянул Астер, находя в себе силы сделать эти несколько глотков самостоятельно. Она знает, что священника это должно задеть и она слышит, как Варя почти шипит ее имя, но она лишь пожимает плечами, потому что отчасти она согласна с этим…нечто. — Не принимайте на свой счет, если это что-то паранормальное — для них нормально негативно отзываться о религии. — Я не держу на него зла, но меня заботит, что это нечто появилось перед тобой именно в человеческом обличье. — со вздохом, качая головой, говорит священник, немного медленнее начиная перебирать бусины на своих четках, какое-то время проводя в тишине, хмурясь и словно бы что-то обдумывая, прежде чем начать говорить. — Видишь ли, дитя, для демонов в этом нет никакой необходимости — демоны живут и питаются лишь за счет страхов и грехов людей, поэтому всегда стараются принять форму пострашнее, но… — Алена не то, чтобы верила в это, но, стоило признать, если бы в их мире и правда существовало нечто подобное, это звучало бы правдоподобно. — Но более старшие и сильные демоны могут использовать человеческое обличие для совершенно разных целей, поэтому так странно, что он явил пред тобой свой человеческий облик. — он задумывается еще на какое-то время, прежде чем оглядеть ее сверху донизу и вдруг, нахмурившись с подозрением, спросить. — Скажи, дитя, это был первый раз, когда ты увидела его? — Да. — без раздумий ответила Алена, пусть Астер и Варя хотели возразить, но после ее ответа просто уставились на нее, словно бы не понимая, что она несет, ну и ладно, ей все равно, она хочет уйти отсюда как можно скорее, хотя, вероятно, дома Варя ей такую лекцию прочтет насчет вранья, что у нее будет голова болеть всю неделю. Священник лишь кивает, что-то бормочет себе под нос, прежде чем замолчать на какое-то время, когда Алена просто мечтает убраться отсюда подальше и отвлекается на короткий разговор с Астером, который спрашивает, полегчало ли ей или ей все еще не очень хорошо. Алена только и рада переключится, ее совершенно не волнует, что о ней подумает этот священник, поэтому она отвечает, что ей уже легче и начинает разговаривать с Астером на совершенно отвлеченную тему, потому что ей все равно — ей нужно отвлечься, а поддерживает ее Астер или нет — не так уж и важно. Варя ничего не говорит — она выслушивает что-то, что говорит ей священник, кивает, с улыбкой благодарит, но ничего не говорит им — она просто поднимает ее платок, который она бросила на дорогу, и сообщает, что они просто уходят домой. Алена даже удивляется и все это время ждет лекций или злости Вари, но этого не происходит — она молчит так, словно бы ничего не произошло, и лишь единожды уточняет, не хочет ли Алена сходить к психологу, но та отмахивается и отшучивается, и, что удивительно, Варя больше не поднимает эту тему. Не то, чтобы Алена прямо жаждала ее истерики, просто это было немного странно — Варя обычно очень переживала и после смерти родителей как будто бы переняла их роль на себя, постоянно заботясь об Алене, так что Рыжова ожидала чего угодно, но не странного смирения сестры. Это лишь немного напрягало, но все было в порядке — Алена поинтересовалась, все ли нормально и точно ли Варя ничего не хочет ей сказать, и Варя спокойно ответила, что все в порядке, и если Алена не считает свои «галлюцинации» проблемой, то Варя не станет ее уговаривать. Что же, слышать это было неожиданно, но, вероятно, в порядке вещей — Алене почти двадцать, она может о себе позаботиться, и Варе, что старше ее лишь на два года, нет никакого смысла гиперопекать ее. Их родители достаточно рано умерли, так что Варя, как старшая, взяла на себя ответственность за себя и за Алену, в какой-то степени, возможно, Варя заменила ей родителей, из-за чего связь между ними была достаточно сильной — Алена всегда заботилась о Варе, как могла и та отвечала ей тем же. На самом деле их родители были замечательными людьми, Алена до сих пор по ним очень скучала и в их квартире было несколько фотографий в рамках, пусть большинство их все же хранилось в семейном фотоальбоме. Не сказать, что их семья была какой-то больно уж особенной, вовсе нет — она была маленькой, но крепкой и дружной — мама Алены и отец Вари полюбили друг друга уже тогда, когда у них обоих были дети. Насколько знала Алена — ее отец бросил семью, узнав, что мама в положении, потому что он был безответственным идиотом и надеялся, что их «одноразовая связь» ни к чему не приведет и, что же, Алена его даже никогда не видела, поэтому по большей степени ей было наплевать кто он, где он и что с ним. А мама Вари умерла от болезни — кажется, у женщины был рак, но Варя тоже не сильно по ней горевала — ей было года два или три, она плохо помнила ее лицо, голос или внешность, и не всегда могла узнать ее на фотографиях, так что они обе называли «родителями» — маму Алены и отца Вари. Их семья была достаточно образцовой — их родители много работали, чтобы обеспечить им хорошее будущее, и в тоже время уделяли внимание им, насколько это было возможно — их родители приложили все усилия, чтобы объяснить им, почему они теперь вместе и почему Варя и Алена теперь сестры. Они были достаточно умными и счастливыми детьми, так что без проблем приняли эту ситуацию — они плохо помнят этот разговор, но то, что они никогда не чувствовали ненависти друг к другу и уже через пару месяцев без проблем говорили друг на друга: «это моя сестра», говорило о многом. Их смерть стала неожиданностью для них обеих и сильным ударом прошлась по их жизням, но, тем не менее, они выстояли — с тем наследством и отсутствием родственников у них было немного проще с материальной стороны и в тоже время было просто адом с моральной. Они обе были просто уничтожены — у них не было никого, кроме них самих, кто бы позаботился о них или помог пережить этот ужасный период, и только спустя годы они начали приходить в себя. Они редко обсуждали этот момент, прекрасно понимая, как это было больно, да и не хотели ворошить прошлое, хотя вполне могли поговорить о детстве или моментах, когда родители еще были живы. — Со мной все в порядке, Варь, не переживай. — с улыбкой говорит Алена через несколько дней и правда чувствуя себя гораздо лучше — ее ничего не беспокоило, она больше не видела странных галлюцинаций и страх больше не заполнял ее грудную клетку, так что она была в порядке. Ну, или она пыталась так убедить себя в этом, хотя небольшие маленькие жесты, которые Варя все же замечала, все равно выдавали ее с головой. — Я рада, если это так, Ален. — кивает девушка с улыбкой, ставя перед сестрой чашку с утренним кофе, пусть все еще немного обеспокоенно наблюдая за ней. Она замечает бледность чужой кожи, немного осунувшееся лицо, более явные синяки под глазами, то, как трясутся ее руки, когда она держит в них кружку, и в принципе ее растрепанность — как бы Алена не пыталась это скрыть, ее точно что-то беспокоило, но, зная ее, предлагать свою помощь — бессмысленно. Алена всегда хотела быть самостоятельной и казаться такой, она была более активной и живой из них двоих, достаточно часто действовала импульсивно и в одиночку — Варя не раз и не два предлагала ей свою помощь, но в основном Алена предпочитала сама разбираться со своими проблемами и обращалась за помощью, когда все было совсем уже плохо. Ну, что же, Варе оставалось лишь надеяться, что ее сестра все же разумна и все же обратится к ней за помощью, если ей это понадобиться. Алена не то, чтобы не считала проблемой то, что с ней происходит, просто все, что с ней происходило в основном было связано с ее тревожными мыслями, которые лично для нее не представлялось возможным объяснить другому человеку — это слишком сложно и почти невозможно, даже Варя может посчитать ее просто сумасшедшей и буквально заставить пройти обследование. Алена знала, что не сумасшедшая, на нее просто немного сильнее повлияла та галлюцинация, чем она думала, вот и все — с ней все в порядке, это скоро пройдет. На самом деле она и сама немного не понимала, что происходит с ее сознанием и мыслями, словно бы в них кто-то вмешался — началось вроде бы с мелочей, но теперь эти мелочи почти развились до паранойи — и это с учетом, что прошло всего лишь чуть больше недели с того странного случая в церкви. Все началось с того, что она нашла семейный фотоальбом перед сном и начала его пересматривать, погружаясь в ностальгию и неосознанно расслабляясь — фотографии были дорогой роскошью, да и не сказать, что их семьи были любителями фотографий, так что то, что фотографий было достаточно скучное количество не было открытием. Здесь были фотографии и совершенно незнакомых для Алены людей — вероятно, какие-то родственники Вари, и фотографии ее мамы в молодости, и ее детские фотографии и много каких еще, вроде фотографий с друзьями семьи. Она рассматривала каждую фотографию с нежностью, вспоминая какие-то моменты и в принципе находясь, вероятно, в очень уязвимом состоянии и, вероятно, в какой-то из этих моментов она уснула, потому что объяснить то, что произошло дальше не иначе как сном было невозможно. Это была одна из семейных фотографий с друзьями их семьи — мистер и миссис Мадерли были славной семейной парой — они сильно помогли им после смерти родителей, о которой они же и сообщили. На фотографии была изображена их семья — они с Варей маленькими детьми сидели на стульях впереди, в то время, как мама Алены стояла за стулом Вари, положив руку на ее плечо, а отец Вари стоял за спиной самой Алены, положив руку ей на макушку, как помнила Алена — он нежно гладил ее по голове, чтобы она наконец-то угомонилась. Мистер и миссис Мадерли стояли посередине между их родителями — женщина поближе к отцу Вари и, соответственно, ее муж — ближе к ее матери. И все бы ничего — очень хорошая фотография, которая, вероятно, стоила того, чтобы вывесить ее где-нибудь в гостиной или коридоре, чтобы помнить об этом, как и большинство фотографий в их доме, только странность вызывало не это. Несколько минут Алена смотрела на эту фотографию, когда ее мысли словно бы сами по себе, а может и по чьей наводке стали развиваться в очень странную сторону — она задумалась, а почему вообще умерли их родители? Когда они были детьми их это не очень волновало — они были погружены в отчаяние, скорбь и траур, их головы были заполнены лишь тем моментом, когда миссис Мадерли, обнимая их, прижимая к себе, сидя перед ними на коленях, сообщила им о смерти их родителей и успокаивала их — рыдающих от потери единственных родных людей. Когда они были подростками их больше волновало их собственное выживание и другие проблемы, связанные с учебой и в принципе вопросами, как максимально обезопасить себя и что в принципе стоит делать. А теперь, смотря на эту фотографию, Алена и правда не могла вспомнить причину смерти родителей — они узнали об этом в один из самых обычных дней, когда родители отправились на работу, от миссис Мадерли, которая как будто бы была странно спокойна, пусть ее беспокойство Алена помнила, хоронили родителей в закрытых гробах и никто никогда не говорил о том, а почему они вообще умерли — ни единого шепота или слуха не было слышано, так…почему? И эта мысль не то, чтобы отрезвила ее, наоборот, она почему-то ужасно напугала — Алена словно бы не могла вспомнить очень важный кусочек пазла, или не хотела в него верить — чувства в груди смешались — от непонимания, до страха и отчаяния — как она могла не знать столь важной вещи? Она чувствовала холодный пот, выступивший на лбу, сердце забилось чаще, глаза в неверии бегали по фотографии, словно стараясь понять, как мозг пришел к этой ужасающей мысли, а дыхание сбилось, заставляя Алену делать более рваные и частые вдохи. Рука, которая держала фотографию, задрожала, а в голове появилась легкая боль, ужас застыл в ее груди, а крик застрял в горле, когда она в отчаянии смотрела на то, что просто не могло происходить в реальности. Она наблюдала как какая-то темная масса, как будто кто-то невидимый рисовал на фотографии или заставлял людей на фотографии двигаться, что было просто невозможно — появилась сначала на лицах мистера и миссис Мадерли, закрашивая их лица грубыми мазками, а потом поверх этого черного карандаша «кто-то» или «что-то» нарисовало красным маркером злые выражения лиц поверх черных резких полос. Так дети черкают, а потом рисуют, но на Алену это произвело ужасающее впечатление — ее сердце бешено билось в груди от ужаса, но она не могла оторвать взгляда от фотографии, на которой фигуры мистера и миссис Мадерли, словно бы ожившие, разукрашенные, вдруг своими руками потянулись к шеям их родителей, задушив их, и через несколько мгновений, пока фигурки их родителей беспомощно задыхались, что-то вдруг переменилось и они перестали сопротивляться. Алена беспомощно вглядывалась в эту картину, пытаясь понять, что произошло, пока не заметила, что на черно-белой фотографии так ярко выделяется ало-бардовая кровь, что стекала из грудных клеток родителей. — Нет-нет-нет, этого не может быть, — роняя фотографию, которая упала на пол немного поодаль так, словно бы она была тяжелее листа бумаги и только потом Алена с ужасом заметила в свете ночника, что от фотографии растекается небольшая лужа крови — всего несколько капель, но вкупе с тем, что произошло несколько минут назад — это ужасно. Грудную клетку затапливало отчаяние, сердце бешено колотилось, Алена не могла восстановить дыхание и расширенными в ужасе глазами глядела на фотографию в свете ночника, пока свет вдруг не начал мигать. — Ну и ну, никогда бы не подумал, что увижу вас так быстро, — насмешливый голос заставил Алену с криком от ужаса развернуться и посмотреть на того, кто вторгнулся в ее комнату. На другой стороне ее постели, спиной к ней сидел тот человек из церкви — Алена сейчас не видела его лица, но почему-то знала, что он улыбается. Она оглядывала его почти с безумием — все это не могло быть реальностью, это все ужасный сон, ей нужно проснуться, ей нужно проснуться, это все нереально. Она почти истерически смеется, чувствуя, как слезы подкатываю к глазам от ужаса, она запускает дрожащую руку в рыжие волосы, оттягивая их с силой, желая проснуться, но она понимает, что, вероятно, еще долго не сможет сбежать, когда этот юноша легко поворачивается к ней все с той же лукавой ухмылкой и абсолютно черными, как зимняя ночь, склерой, в которой почти пылают алые глаза. — Доброй ночи, леди. — Что тебе нужно?! — почти в отчаянии кричит Алена, оглядываясь по сторонам, стараясь вспомнить, есть ли у нее хоть что-то, чем она может попытаться защититься, пока это существо с интересом наблюдает за ней — оно следит за каждым ее действием, за каждой эмоцией, отслеживает каждую мысль в ее воспаленном мозгу и думает — не очень долго, стоит признать -, что же ему все-таки нужно. — О, ничего такого, милая леди. — с усмешкой произносит существо, вновь отворачиваясь от нее, желая чтобы, возможно, она не видела в нем такой угрозы, какую видит сейчас — о, он не собирался так быстро убивать ее, какое в этом веселье? Он усмехается, качая головой, пусть Алена этого и не видит, когда продолжает. — Я лишь хочу помочь тебе, понимаешь, пусть я и выгляжу так отвратно, душа у меня чиста. — ложь легко срывается с губ — он был награжден гораздо более ужасающим обликом, нежели этот и все это было его расплатой, но девчонке об этом знать необязательно. Он легко колдует себе сигарету и зажигалку, аккуратно зажимая сигарету между губами, прежде чем поджечь ее и закурить, легко предлагая. — Великодушно прошу меня простить, ежели напугал. — И в чем же ты хочешь помочь? — все еще с опаской, лишь через несколько минут после того, как между ними повисает тишина, а комната мерно заполняется омерзительным запахом сигарет, все же спрашивает Алена. Ей все еще ужасно страшно, сердце все еще безумно колотится и ей, вероятно, стоит продолжать попытки проснуться, но человеческая душа так любопытна, что это почти смешно. Она всегда была любознательным ребенком и иногда могла игнорировать собственную защиту и безопасность, если ее что-то интересовало, да и потом, как бы страшно это существо не выглядело, оно и правда не сделало ничего плохого конкретно ей — да, оно явно убило то несчастное, но уродливое существо в том доме у озера, но может быть у него были причины? Существо только улыбается, выдыхая сигаретный дым, стряхивая пепел прямо на пол.

***

— Так ты объяснишь, зачем все это натворил? — спокойно и устало спрашивает Влад, потирая лоб рукой, сидя напротив Саши, который откровенно веселится и всем видом показывает, что ему как минимум просто глубоко все равно на все его слова. Это должно было бы очевидным, пусть по устоявшимся правилам они имеют какую-никакую связь, которая заключается в том, что для того, чтобы поддерживать баланс между Адом и Раем верховным ангелам необходимо контролировать некоторые действия верховных демонов, которые могут выйти за рамки Ада и навредить людям. Конечно, очевидно, что некоторые верховные демоны, как Данталиан, хотят вредить людям просто по своей прихоти, которая Владу не очень понятна, но пока Саша не творил всякой ерунды его это устраивало, только вот теперь появилась проблема посерьезней, и пусть она уже вроде как была решена, Владу необходимо было знать подробности. — Я должен перед тобой отчитываться? — спрашивает Саша, лениво качая ногой, сидя перед ним на кресле в комнате, буквально полной трупов, отказываясь разговаривать где бы то ни было еще, чем безмерно раздражал и так уже уставшего Влада, несмотря на то, что Саша когда-то был его лучшим другом. — Саш, ты понимаешь, что все твои действия на Земле должны отслеживаться, так что да, я хочу знать хотя бы причину убийства мало того, что этой семьи и этих двух девочек, так и то, почему ты подтолкнул того лесника к стольким убийствам и по факту воскрешению мертвого — и ты прекрасно понимаешь, что больше всего претензий у меня к последнему. — и Владу приходится глубоко вздохнуть и успокоиться, прежде чем, кажется, уже в сотый раз объяснить Саше абсолютно очевиднейшую вещь, и Влад был уверен, что тот делает это специально, серьезно, он постоянно выводил их с Василисой еще при жизни своим не самым сладким характером, но все же, Влад не ожидал, что даже после смерти его характер станет еще раз в пять хуже. — Итак? — лениво спрашивает Саша, словно бы ожидая каких-то наводящих вопросов, как будто бы полный дом трупов и буквально ни за что убитые пять людей не повод для того, чтобы отчитываться. — Итак, давай начнем, — понимая, что иначе его «подопечный» и лучший друг просто не начнет говорить, потому что, видимо, приобретение нового статуса в Аду, который у него уже пару десятилетий, все равно не добавляет ни капли ответственности или ума, из-за чего Владу обычно и приходится выуживать из Саши все почти щипцами просто для того, чтобы им обоим потом не прилетела претензия на этот счет. — Смерть всех этих людей. И Влад рукой обводит этот кабинет в доме, который Данталиан зачем-то руками юной особы превратил не то, чтобы в кровавое месиво, но отчасти. Он знал лишь о том, что Саша, заинтересовавшись этой Аленой, кажется, ее звали так, решил свести ее с ума — очень типично наплел для нее что-то, что, вероятно задевало ее душу, как поступал обычно, еще и соврав при этом, хотя, Влад уже не должен такому удивляться, все же Саша, как бы ему больно не было признавать, стал именно демоном после смерти, так что для него такое поведение, вероятно, норма. Данталиану ничего не стоило воспользоваться уязвимостью девушки и слегка подтолкнуть ее — он не сделал ничего такого, он только задал пару наводящих вопросов, выяснил, что она ничерта не знает о том, как умерли ее родители и просто с помощью магии отыграл небольшой спектакль, благодаря которому Алена пришла к выводу о том, что семья Мадерли виновата в смерти ее родителей. Данталиану даже почти ничего не пришлось делать для этого, он добился этого даже не путем запугиваний или долгой и кропотливой работы, нет, кажется тех двух встреч с этой девочкой почему-то оказалось достаточными для того, чтобы запугать ее настолько, что стоило ему сказать пару слов, схожих с тем, что придумал ее мозг в истерике — и вуаля. Девчонка и так все додумала за него, ему стоило направить ее мысли в нужное русло и немного подправить ее убеждения насчет морали с помощью магии, да и то, это было настолько мизерное вмешательство, что он его таковым даже не считает, а красиво говорить он умел всегда. — Так ежели виноваты они, леди, не должны ли понести должного наказания? — Алена все еще, видимо, находилась под впечатлением от того небольшого фокуса с фотографией, поэтому все еще с неким недоверием смотрела на него, пусть и явно готова была выслушать, а Данталиану оставалось лишь очень привычно играть и притворяться, что же, он не зря попал в Ад и стал одним из кого-то вроде аристократии, если таковая есть. — Как высшее существо я могу понять тебя, дитя, твою боль и страдания, твое желание мстить… — и он даже не соврал, он и правда был высшим существом и добивался этого упорным трудом долгие десятилетия, просто немного не в той сфере, о которой можно было подумать изначально. Главное говорить достаточно проникновенно, сопровождая это скорбным выражением лица и медленным курением, создавая правильную атмосферу того, будто бы он делится своей мудростью и правда понимает ее боль. — Почему же те, кто так поступил до сих пор должен расхаживать по земле этой безнаказанными? — он легко делает жест рукой, качая головой, замечая, что в ее разуме появляется сомнение — там у нее вообще достаточно много чувств намешано, а не только это сомнение к его словам — она все еще ему не доверяет, пусть к словам его прислушивается, она все еще испытывает перед ним страх, что очевидно, ее медленно заполняет злость, когда слова его ложатся на ту картину, которую она выдумала, а потому Данталиан продолжает. — Разве не должно на них сойти возмездие? — Данталиан даже не делает ничего такого, он просто наталкивает на мысль, как и завещает его имя — он не говорит прямо, лишь заставляет эту «заплутавшую» душу, хотя, тут скорее уязвленную, прислушаться к его сладостным речам и принять его слова за истину, но распоряжаться своими решениями уже самостоятельно. — И раз уж Всевышний этого не понимает, должен же быть хоть кто-то, кто накажет их за деяние, не так ли? — положив руку на плечо Алены, с ухмылкой спрашивает Данталиан, когда спустя лишь минуту раздумий, которой хватает на то, чтобы усилить влияние его магии на нее — временной, которая начнет ослабевать уже ровно после того, когда Алена совершит навеянное им же — Алена поднимает на него уверенный взгляд алых глаз. И теперь, сидя в комнате, полной труппой, вони, органов и крови, а еще чьих-то рвотных масс на полу — серьезно, это все было отвратительно, Владу никогда не понять, почему Саша не хотел выйти хотя бы в соседнюю комнату, какой смысл сидеть в этой откровенной вони, когда он даже окно отказывался открывать? Ну, и, конечно, помимо трех членов семьи Мадерли, здесь был и труп Алены — та, кто повелся на речи Саши, кто в последствии убил эту семью, а потом, не выдержав психологического насилия со стороны Саши, убила саму себя — ее труп не очень аккуратно валялся посередине комнаты, рядом с зарубленным ею же трупом миссис Мадерли, и лежал в собственных рвотных массах, отчего смотреть на это было ужасно. На вечер и ночь прислуга семьи Мадерли всегда ночевала вне поместья, поэтому кроме самого мистера и миссис Мадерли, их дочери и их с Данталианом, здесь никого больше не было, да и то в живых были лишь она и Данталиан. Она тяжело дышала, смотря на то, что натворила, как будто бы начиная что-то медленно осознавать — она слышала какой-то безумный смех Данталиана, который все еще расхаживал по комнате, она глубоко дышала и как будто бы медленно заново училась ощущать собственное тело. Она только сейчас поняла, что ее руки, в одной из которой она держала окровавленный топор, трясутся, поняла, как громко и быстро стучит ее сердце, как глубоко, рвано и быстро она дышит, как пот стекает по ее лбу и затылку, как дергается глаз, а в груди клубится ужас и отчаяние. С нее как будто бы спадают чьи-то чары, когда она прикасается окровавленной, но свободной рукой ко лбу, с ужасом обнаруживая на руках, да и на одежде, кровь, а потом еще раз оглядывая комнату так, словно видит ее впервые. Сказать о том, что комната была в крови и останках чужих тел — ничего не сказать и только сейчас Алена начинала понимать весь ужас от того, что она совершила. Она зажимает рот окровавленной рукой, чтобы не закричать, пусть это еще более отвратительно, ее дрожащая рука выпускает топор, отчего он падает на паркет с шумом, пока Алена в ужасе поворачивается то в одну сторону, то в другую, чувствуя, как в ней возрастает тошнота, отвращение и откровенный ужас, когда она понимает, что натворила. Она убила миссис Мадерли, зарубив ее топором — она помнила об этом лишь отрывками, пусть это и произошло несколько часов назад, она помнит лишь то, как с остервенением заносила топор, держа его двумя руками за рукоять, разрубая тело несчастной женщины. Миссис Мадерли сначала получила первый удар от нее в живот, отчего истошно завопила, падая от боли, закрывая руками живот, пока Алена достаточно холодно и расчетливо с безумной улыбкой на губах грубо взяла ее за волосы, чтобы так и поволочить в другую комнату. Она помнит, что пока она волочила тело женщины, которая истошно вопила от боли, стараясь изогнуть руки так, чтобы царапать ее руку, по полу от нее тащился и алый кровавый след. Она добила ее в кабинете, заставив смотреть на это ее мужа и ребенка, — она помнила все лишь отрывками и какими-то обрывками расплывчатых фраз, которые все равно смешались в один большой и громкий вой. Миссис Мадерли кричала от невыносимой боли и страха, ее муж умолял ее прекратить, в то время, как их дочь рыдала, упав на колени, умоляя неясно о чем, наверное, о том, чтобы это побыстрее прекратилось. В какой-то момент, зачарованному мозгу Алены даже нравилось это — она была четко уверена в том, что платит этим людям за смерть родителей, в которой ее убедил Данталиан, она получала удовольствие от тяжелого веса топора, от теплых капель крови, что попадали на ее кожу и одежду, от этих криков и шума. С ее губ не сходила улыбка, пока женщина, что беспомощно распласталась под ней на паркете и ковре, вопила от невообразимой боли, а ее тело не разрубалось на куски, словно у свиньи на продажу. В некоторых местах приходилось бить несколько раз по одному и тому же месту — широкие и крепкие кости не желали поддаваться так быстро и легко, но так было даже веселее, было весело слушать треск ломающихся костей, слышать хлюпанье крови под своими ногами и заносить топор над своей головой, чтобы сделать еще один удар. Так повторялось до тех пор, пока крики женщины от невыносимой боли не стихли, а ее тело не превратилось в кровавое месиво — голова ее теперь была раздроблена, волосы все испачканы в крови, словно у куколки в краске, было видно даже ее белесый череп в крови и часть розового месива, что раньше был мозгом, глаза ее давно закатились, соленые дорожки на лице застывали и стягивали кожу, а тело, что полностью было в крови, остывало полностью изувеченное, являя миру часть своих внутренностей. Раздробленные, сломанные кости и перемешанные внутри внутренности — идеальная картина, обрамленная лишь каким-то бельем, что раньше служила ночной рубашкой. Но на этом она не остановилась — она все еще слышала крики ребенка и мужчины, которые рыдали почти в унисон, с ужасом глядя на то, что она натворила, едва не оглушая ее, что заставило ее поморщиться. Образы, навеянные магией Данталиана, рисовали совершенно иные картины восприятия ею мира, что создавало диссонанс, но не для нее — она воспринимала за правду лишь то, что видела, даже если все это было лишь ложью. Она убила мистера Мадери, расчленив его тело после — его смерть вообще была менее болезненной, нежели у его жены — его она убила одним взмахом топора еще когда он беспомощно сидел в своем кресле — быстрая и относительно безболезненная смерть, так как его тело обмякло почти сразу после ее удара. Теперь мужчина сидел в кресле, запрокинув голову на спинку стула, свесив руки с подлокотников, на которых была засохшая кровь. Глаза его были распахнуты в ужасе, а также Алена вспорола ему живот, отчего были видны все его внутренности. Ей в процессе почему-то показалось забавным не просто превратить его органы в кашу, а собственными руками вытащить его тонкую кишку и обмотать ее вокруг люстры — в итоге затея была так себе, и получилось лишь просто закинуть ее на люстру так, чтобы один ее конец свисал, но Алену это вполне устроило. В моменте она даже получала удовольствие от этого, как будто бы почувствовала свою безграничную власть хотя бы над теми, кто убил ее родителей — обида и злость на них буквально затапливала грудную клетку, а слепую уверенность в том, что именно они и более никто не виноваты в смерти родных для нее людей, нельзя было искоренить ничем. Она убила их дочь более «милосердным» способом, если это можно таковым назвать, но стоит учесть то, что сначала она заставила ее смотреть на то, как она убивает ее родителей — это даже специальным не было, просто та девчонка никуда не дернулась со своего места за все это время и лишь со слезами и ужасом в глазах смотрела на нее, когда Алена подошла к ней ближе, нависая над ней, словно бы раздумывая, как собирается убить ее. Эта дрожащая девочка не сделала ей ничего плохого — она была вдвое ее младше и уж точно не могла быть причастной к смерти ее родителей, но и оставить ее в живых Алена не могла — та уже много чего увидела, поэтому она умирает простой и скучной смертью, Алене даже особо мучить то ее и не хотелось — она просто оставила окровавленный труп девочки лежать в том же углу, в котором та от нее пряталась. — Зачем? — это единственный вопрос, который волнует Влада, ведь, да, он уже смирился, пусть и не без боли и отчаяния, с тем, что тот, кого он раньше называл своим лучшим другом, теперь явно сошел с ума, найдя новую жилу удовольствий и явно открывая какой-то фетиш на садизм, потому что по-другому эту странную тягу к насилию у того, кого он так хорошо знал и кого при жизни таких склонностей не замечал, оправдать было сложно, хотя, не то, чтобы Влад пытался оправдать его. Он давно понял, что Саша и правда где-то повредился моралью или умом — он не стал глупее, но стал извращеннее и безжалостнее, становясь просто аморальным человеком, но зато неплохим демоном, действия которого обычно не то, чтобы были прямо-таки были пропитаны смыслом, поэтому Влад и не ожидал от него какой-то глубины. — Ну, мне стало скучно, — спокойно пожимает плечами Саша, почти с удовольствием наблюдая за тем, как Влад едва ли не по лицу себе ладонью провести хочет, испытывая либо испанский стыд, либо просто отвращение. Ну, он должен был этого ожидать — Саше десятилетиями скучно и единственное, что его мало-мальски развлекало — сведение с ума людей и наблюдение за тем, какую откровенную чушь они творят на фоне его слов, поэтому он просто пожимает плечами, как будто это очевидно, прежде чем продолжить. — У меня отобрали мою игрушку, потому что та натворила дел, мне нужна была новая. — Ты ее сам и убил. — достаточно скептически напоминает Влад, потому что как раз убийство вот этой «предыдущей» игрушки Саши вызывало немало вопросов, точнее один- как он мог такое допустить, он же не полный идиот. «Предыдущей» игрушкой Данталиана, как и полагается обычно — был простой человек с не особо интересной историей, которую Саша уже наполовину забыл — насколько он помнил, Артур работал лесником где-то на отшибе города рядом с на удивление очень красивым озером, которое очень нравилось Данталиану, и деревней, которая располагалась километрах так в пяти от озера. Только вот лесником он был не всегда, изначально у него была другая работа в городе, но с которой его уволили из-за сокращений и ему просто пришлось переехать со своей семьей — женой и маленькой дочерью, поближе к своим родителям, которые жили в той деревне недалеко от озера. Те, люди добродушные, с радостью приняли сына и его семью, но через какое-то время Артур устроился у них на работу лесником, переехав жить в сторожку около озера и вот где-то в этот момент все надломилось и появился Данталиан. На самом деле изначально он даже не собирался хоть как-то влиять на эту семью, он просто вышел прогуляться и нашел достаточно красивое место — его нельзя за такое осуждать, даже у такого как он было чувство хоть какой-то эстетики, а вечные «интерьеры» Ада жутко поднадоели, так что иногда такие выходы ему нужны были чтобы развеяться, погулять, отлынуть от работы, да что угодно, не было у него особой причины, он просто нашел красивое место и любовался спокойствием этого озера посреди леса, сидя на пристани. А потом по какому-то неведомому стечению обстоятельств — и Саша правда не видел тут своей вины, по факту этот человек сам изъявил желание с ним поговорить, когда поругался с женой и тоже пришел на эту же самую пристань, но только для того, чтобы погрустить. Данталиан с ним даже разговаривать не хотел и наделся, что тот это поймет, только вот Артур, явно не имея особого чувства такта, начал рассказывать абсолютно незнакомому человеку свою плаксивую предысторию, которая в основном являлась каким-то жалким скулением побитой собаки, что для Данталиана было омерзительно, но он даже отсюда нашел лазейку для веселья. Раз уж этот человек был настолько глуп, чтобы самостоятельно подойти к нему и нарушить его покой, почему бы немного не развлечься — Данталиан с наигранной жалостью вклинивается в диалог, лишь смутно намекая на то, что Артур по сути живет в глуши и спокойно мог бы убить свою жену и ребенка, раз они его так достали и никто ему слова не скажет — если уж его родители умерли, жить им почти не на что, отношения только ухудшаются, так почему бы и нет, разве не должен человек в этой жизни найти себе хоть какое-то веселье? И он даже сам не особо понял почему, но его слова возымели небольшой эффект на Артура, который сначала просто задумался над его словами, словно они и правда имели смысл, а после еще нескольких встреч примерно таких же, где Артур просто мешал демону отдыхать и наслаждаться видом озера, Артур начал действовать и однажды Данталиан вернулся, найдя Артура всего в крови, сидящего на пристани и несущего какой-то откровенный бред. Единственное, о чем жалел Данталиан — о том, что не увидел, как он убивает своих жену и ребенка, может хоть это было бы повеселее, чем очередное нытье Артура, которое теперь стоило направить в нужное русло, чтобы стало хотя бы немного интереснее. — И что? — скептически спрашивает Саша, приподнимая бровь, не видя в этом ничего такого — он же демон, они оба об этом знали, так что каждый раз, когда Влад предъявлял ему за то, что Саша вел себя как демон было странно, благо тот хотя бы понимал это и не так сильно пытался вправить ему мозги как раньше и на том спасибо. — Я и предыдущую убил, и позапрошлую и так далее. - Саша, я все понимаю, но не доводи до такого больше, ты и сам понимаешь, что означает, когда люди воскрешают умерших и какие это проблемы для обеих сторон, просто не твори глупостей. - со вздохом говорит Влад, потому что выход неконтролируемых паранормальных существ в мир людей мог обернуться для них большими проблемами, и пусть он все еще не доверяет методам Саши и в принципе не понимает его мотивации от скуки сводить людей с ума и убивать их, пока это не приносит больших проблем - он может с этим смириться. - Я просто рад, что ты исправил это, пусть твои методы для меня все еще не приемлимы. Его "босс" в Аду обычно закрывал глаза на весь тот бред, который он творил, лишь бы Данталиан работал и так бы и было дальше — Саша никогда не собирался предавать своего "босса" или идти против него, он же не идиот, его вполне все устраивало, а то, что творилось у него в голове — его личные проблемы, которыми он не обязан ни с кем делиться и в принципе всем наплевать, пока это не мешает работе, но после того, как его игрушка совершила кое-что абсолютно абсурдное, видимо вообще в край сойдя с ума, ему было за это предъявлено. Конечно же, Данталиан, во-первых, не поверил, когда услышал, что конкретно совершила его «игрушка», потому что это звучало абсолютно абсурдно, а во-вторых, пришел в абсолютную ярость, когда узнал, что это правда, и, конечно же, ему было просто приказано убить, как и этого человека, как и то, что он создал, буквально воскресив свою мертвую жену и дочь, что было запрещено на всех уровнях и такой откровенный недосмотр мог очень дорого потом обойтись. У Саши просто не было выбора, поэтому, конечно же, ему пришлось на это согласиться, но, мало того, что он попал на все это «веселое приключение» по убийству своей «игрушки» и того, что он породил — это оказалось еще и не всей проблемой, которые этот идиот успел породить, хотя Саша оставил его всего-то лет на пять? Лишь периодически заглядывая посмотреть на то, как он мучает и убивает других девушек по какой-то глупой причине, которую сделал своей идеологией, но Данталиан даже не углублялся во все остальное о нем, так что понятия не имел, что тут изменилось, зато ему прекрасно потом показали на пальцах, что конкретно тут поменялось, что не могло не раздражать. — Ну почему именно ночью? — это был единственный вопрос, который он раздраженно шипел себе под нос, первые несколкьо минут особо даже не имея понятия, где конкретно в этом чертовом лесу он оказался — он особо дальше, чем озеро и не заходил, да, иногда прогуливаясь до сторожки Артура и в окрестностях, он не настолько, чтобы тут хорошо ориентироваться, еще и ночью — и почему только это время? Хотя, он быстро пришел к мысли о том, что это не особо важно — быстрее убьет Артура, быстрее избавиться от проблем. Он раздраженно закатывает глаза, быстро и просто магией создавая себе небольшой источник света, который будет сопровождать его и приобретает более демонический облик, чтобы помочь своему зрению перестроиться на более ночное — в более человеческом облике контролировать это немного сложнее, а тут его все равно никто не видит. В любом случае со зрением и источником света все немного становится лучше, потому что он по крайней мере не так уж и далеко от своей цели — он около озера, это хорошо, домик на другой стороне озера — это, конечно, не очень хорошо, но он вполне мог прогуляться прямо по водной глади озера, чтобы не обходить весь этот лес, наверняка полный какой-нибудь мерзкой травы, насекомых, животных, веток и в принципе всего того, что могло лишь замедлить его путь. Он делает несколько шагов, все еще внутренне ругаясь на то, что это было полной глупостью — да, он отдавал себе отчет в том, насколько опасно то, что какой-то человек воскресил из мертвых свою жену и дочь, но, признаться честно, его не столько интересовали последствия, сколько чистый интерес — кем этот конкретный человек вообще себя возомнил, чтобы делать нечто подобное, насколько больным ублюдком нужно быть, чтобы сначала достаточно жестоко убить свою семью, а через несколько лет ее воскресить, да еще и интересно каким способом, это единственное, в принципе, ради чего Данталиан вообще к нему шел, ну и убить их всех, конечно, все же какого-то наказания от своего босса или Рая не хотелось. Он уже ступает на водную гладь и спокойно делает по ней несколько шагов, все еще держа руки сложенными на груди, и шепотом ругаясь на чем свет стоит — его раздражает эта вся ситуация лишь потому, что, если так смотреть, она даже не по его инициативе началась, ведь если бы Артур тогда не подошел к нему, раздражая своими сопливыми историями, ничего бы и не было, а если бы и было, это было бы не проблемой Данталиана уж точно, но имеем, что имеем. В любом случае отвлекает его от ругани то, что кто-то хватает его за лодыжку, заставляя остановиться и посмотреть на это существо немного недоуменно — он не ожидал, что здесь есть еще кто-то помимо него и Артура, очевидно, но он разглядел минимум пять скользких и черных существ, похожих на разваливающиеся души умерших людей, которые давно не могли попасть в загробный мир, пусть ему до них не было дела. Ему сказали лишь убить Артура и то, что он возродил, а не заниматься благотворительностью и убивать еще каких-то существ, не то, чтобы ему сложно, просто он хочет выместить всю свою злость именно на Артуре, поэтому он просто отпихивает это существо от своей ноги достаточно грубо, просто продолжая двигаться вперед, и у них хватает мозгов на инстинктивном уровне понять, что лучше снова не пытаться к нему прикоснуться. Не то, чтобы он ожидал в доме Артура полную разруху или старье, но что-то такое тут явно произошло за эти пару лет, потому что вещи Артура, как и это пространство, на его личный вкус, выглядели еще более убого, чем раньше. Теперь этот дом просто был пустым и темным, вероятно, все вещи Артура вынесла полиция, потому что само здание, как заметил Данталиан, было оцеплено, но и не сказать, что раньше здесь было лучше — само пространство этого дома было не очень большим, но раньше он думал, что это из-за того, что большая часть стен и пола раньше была натурально захламлена всяким барахлом, хотя, вероятно, причина просто в маленьком помещении, потому что без всех орудий пыток Артура помещение все равно казалось маленьким. Раньше, насколько он помнил, по всем стенам этой, казалось бы, небольшой комнатки, висели разные инструменты пыток, начиная различными видами ножей и топоров, и заканчивая грушей, что тогда красовалась на стене окровавленной, половина стен и пола были в размазанных и явно старых каплях крови и какой-то черной жижи, а также на полу валялся потрепанный жизнью матрас. В дальнем углу комнаты все еще висел умывальник, да ведро с водой стояло — это было не такое большое помещение для пыток, хотя краем глаза он заметил еще одно помещение — достаточно затемненное, чтобы ничего в нем не разглядеть, в котором явно кто-то копошился, очевидно, эти трое уродцев - они не могли покинуть место, в котором их убили, а так как душа Артура принадлежала ему, она тоже не могла покинуть дом, несмотря на то, что само тело Артура, вероятно, находилось в тюрьме. В помещении ужасно пахнет, а еще здесь какая-то более мертвая атмосфера, чем раньше — конечно, не ему об этом говорить, но все же, здесь явно убили не одного человека, и хотя Саше в основном на это глубоко плевать с высокой колокольни, такое резкое отличие атмосферы немного напрягало, да, видимо, Артур в край сошел с ума, ну, что же. Он проходит дальше в ту комнату, которая была более затемненной, находя в ней Артура и двух существ, про которых говорил его босс — оба черные и склизкие, не имеющие конечностей, ну, точнее имея, но они были просто похожими на тростинки и навряд ли исполняли свою функцию, хотя ему нет до этого дела, одно из них, вероятно, то, которое являлось раньше женой Артура, было высоким настолько, что ему приходилось неплохо так скрючиваться, чтобы умещаться в комнате. Рот у этого существа был измазан в крови, и стоит Саше немного скосить взгляд вниз, так оказывается, что он оторвал этих существ от трапезы — на полу лежит полуобглоданный труп какой-то девушки, которая, очевидно, уже давно мертва, но, как и раньше, Саше нет до этого большого дела. Артур, как только встает с корточек и оборачивается на него с каким-то безумством в глазах, улыбается ему, махая рукой и здороваясь, ведя себя как ребенок, давно не видевший друга, и тут же начинает рассказывать какой-то бред, в который Саша даже не вслушивается, анализируя то, что видит перед собой — лишь больного человека, возомнившего себя Богом, нашедшего где-то абсолютно уродские заклинания или ритуалы по воскрешению мертвых, воспользовавшегося этим, угробив этим три души — жены и ребенка, которых он вернул с того света, и свою собственную, которую испоганил ради этого ритуала. Его даже не жаль — просто больной ублюдок, уверовавший в собственную придуманную идеологию и несущий чушь, поэтому Саша лишь вздыхает переводя взгляд на эти израненные души его семьи, которых ему не особо жаль — просто искалеченные воскрешенные твари, вынужденные питаться трупами, чтобы продлить свое существование. Избавиться от них легко — одной искры демонического огня, распространяющегося лишь на тела монстров хватило, чтобы через пару минут их боли и агонии эти души упокоились в вечном сне, пока Артур умолял его, стоя на коленях не делать этого, но Саше было плевать — это просто приказ сверху, да и нет ему дела до его души или судьбы. И как бы Артур не умолял его, стоя на коленях и облачая перед ним свою грязную и такую же черную душу, становясь не лучше тех, кого он воскресил, Саше было плевать, он лишь холодно смотрит на него, с раздражением шипя. — Закрой пасть, я не хочу слышать оправданий, ты — всего лишь ошибка, с чего бы мне оставлять тебя? — голос его достаточно жестокий, и в нем явная усмешка, скрывающая угрозу, он мог бы разорвать этого урода на куски, если бы захотел, но предпочитал моральное насилие перед быстрой смертью — не было у него настроения на пытки, он просто хотел вернуться в Ад и покончить с этим всем и забыть. — Ты сам это все заварил, и теперь ты даже не душа, а так — пародия на нее, просто мерзкая, склизкая жижа, что влачит свое не менее жалкое существование — без семьи, без друзей, без цели, без ничего. Жалкая, гнилая тварь, что отравляет свет своим существованием. И Артур пытался ему возразить, правда, нечем было, так что Саша просто хмыкает и одним резким и привычным движением руки пускает когти в грудную клетку мужчины, вспарывая ее и буквально убивая его, внимательно наблюдая за его реакцией на это, что сменяется с полного шока и непонимания, на отчаяние и боль, и словно бы он оставался человеком, Артур вцепился своими трясущимися руками в руку, что была по запястье в нем, только это все равно не поможет, потому что уже через несколько минут его душа просто рассыпается в его руках, когда он поворачивает голову в сторону, блестя своими глазами, с хрустом наклоняя голову немного неестественно, и широко улыбаясь в сторону незваных гостей. И вот мы возвращается в начало истории.