Почему именно ты?

***

Влад не был уверен в том, что ему позволено, что было для него чем-то новым — чтобы в прошлом великий князь всея Руси и понятия не имел, как вести себя перед обычным мальчишкой? Нонсенс, но факт. Саша был слишком странным и отстраненным, не выглядящим так, словно его что-то беспокоило, а его должно было беспокоить — если Влад правильно узнал все о том, что творил этот человек. Вранье, подставы, заказные убийства и манипулирования были лишь верхушкой айсберга, самыми небольшими и в какой-то степени самыми безобидными вещами из тех, которыми Саша в принципе занимался всю свою жизнь. И теперь Владу выдалась возможность поговорить с этим ужасающим человеком и по истине монстром в человеческом обличие, ведь даже Влад во время своего правления порой не позволял себе такой жестокости, особенно в стенах своего княжества. — Морок, если вы хотите меня о чем-то спросить — вы можете это сделать, мое время не такое уж резиновое, как думаете вы, моя семья и их подруги. — совершенно спокойно говорит Саша, глядя на него мертвым, абсолютно ничего не выражающим взглядом, все еще держа осанку и холодно отстраненное выражение лица. Нельзя точно его прочитать, нельзя сказать, о чем он думает и что его беспокоит, абсолютно бесстрастная кукла, которая годами готовила свою месть и совершила ее так кроваво. — Я искренне вами восхищен, — стараясь правильно подобрать слова, не совсем понимая, что ожидать от этого психопата, говорит Влад, отвлекаясь, чтобы сделать глоток чая, замечая, что Саша смотрит на него все с той же жуткой улыбкой, почти насильно натянутой на его лицо, все с той же космической усталостью во взгляде и все еще выглядя абсолютно отточено. Ни единая прядь не выбилась из прически, ни единая вещь в его костюме не помялась, ни одно украшение не висело так, как не было задумано, Саша всем своим видом излучал холодную уверенность и бесстрастность, глядя а него мертвыми глазами и совершенно не пытаясь разбавить тишину, повисшую между ними. — Вы годами медленно взращивали свою месть и не поскупились предать даже самых близких людей. И это было правдой — Влад был в ужасе от того, когда начал узнавать подробности того, как Саша жил все эти годы, когда скрывался от преследователей Сирина, скрываясь от смерти, что наступала каждый раз на пятки, умудряясь при этом мешать чужим планам и вести свою медленную кровавую месть, разворашивая гнилое гнездо аристократии. Саша был искусным магом и фехтовальщиком, он был безумно умен и скрытен — никто не мог найти его почти пятнадцать лет, пока Саша не решил показаться из тени, когда его план, который он оттачивал годами, не начал давать плоды. — Мне приятно получить ваше одобрение, Морок, но я не считаю Алену или родителей — близкими людьми, — он почти усмехается, пусть ни капли веселья нет ни в его голосе, ни в его глазах — все такое же мертвое положение, как и до этого, как будто бы Влад смотрел какой-то фильм про настолько продуманного и хитрого персона, который годами творил различные зверства так, что его ни разу не поймали, сколько бы раз он не был от этого на волоске, но при этом был настолько харизматичным и вполне себе симпатичным, что на него бы и не подумали. Саша, при всех своей холодности и отстраненности был вполне симпатичным на лицо, пусть Влад знал, сколько шрамов есть на его теле, которые тот тщательно скрывал под одеждой, и, вероятно, еще больше Саша прятал в своей душе. — Вы должны понимать, что их не было в моей жизни последние четырнадцать лет, почему я должен испытывать к ним чувства? Саша, как бы сильно отец, мать и Алена не пытались ему за этот месяц талдычить что-то о любви внутри их семьи, не собирался их принимать — он дал им хорошее поместье, позволив безбедно жить и заниматься всем, чем они хотели, только бы это не противоречило его планам и работе, и это уже было большим шагом с его стороны, потому что по факту он мог просто выгнать их. Возможно, когда-то в детстве он любил их — любил настолько, что пожертвовал всем ради них, вернув их всех домой в целости и сохранности, жестоко наказав всех обидчиков и позволив им жить счастливо, но та детская любовь давно умерла вместе с его робким прошлым, которое никогда боле не смело его тревожить. — Я не корю вас, было бы странно, если бы вы были искренне с Аленой тогда, когда встретили ее. — тихо усмехается Влад, вспоминая, какой же спектакль Саша разыграл, впервые встретив Алену и едва не накинувшись на нее со слезливыми объятиями, впопыхах объясняя, что он — ее старший брат, который так и ждал ее возвращения все четырнадцать лет, которые ее не было. Алена была эмоциональным и чувственным ребенком, который расплакался в объятиях брата, сбивчиво рассказывая о том, как же она скучала, начиная закидывать его вопросами о родителях. — Ваша актерская игра — безупречна. Саша достаточно долго играл с ними, ровно до тех пор, пока не получил то, что ему было нужно — он строил из себя заботливого брата, который безумно любил свою сестру и очень по ней скучал. Он рассказывал ей о жестокости Сирина и о том, как сильно любили их родители, потому что он их застал, а вот Алена была вынуждена покинуть Сказочный мир едва ли не младенцем, о том, как он думал о ней ежедневно, надеясь, что она попала в добрые руки. И Алена верила — она повелась как ребенок на его басни, радуясь, что нашла родственника и расспрашивая его обо всем на свете, пусть в большинстве своем — о родителях, и она не слушала Морока, который еще тогда заметил во всем этом какой-то подвох. — Я оттачивал ее годами, Морок, я — король Сказочного мира, хотите вы того или нет, я его законный наследник и всегда им был. — спокойно говорит Саша, слегка склоняя голову и в его словах должна была бы быть резкость, но там обычная холодность, от которой уже стало безумно жутко — Саша как робот, заточенный говорить лишь так, как научили, как ввели в программу, он слишком хорошо притворяется, чтобы Влад мог его прочитать и он не удивился бы, если бы Саша полностью стер свою личность, по кусочкам выстраивая новую, это было бы логично, учитывая то, что он пережил. Саша — искусный манипулятор и актер, которому нужны были его навыки сначала для выживания, а после, когда выживание не было больше приоритетной причиной, для вынашивания плана мести и претворения его в жизнь. Саше почти тридцать и большую часть своих лет он провел в медленном ожидании того, когда сможет собственноручно вспороть Сирину глотку и выставить его униженным на всеобщее обозрение, удовлетворяя свою темную сторону, заставляя ее буквально ликовать. — Я понимаю вас, невероятно обидно, когда твою законную власть у тебя отнимают. — вспоминая свой собственный опыт с легкой ностальгической улыбкой, потому что спустя столько лет больше ничего, помимо жалкой ностальгии те года не вызывали, но не желая делиться собственным прошлым, говорит Влад, аккуратно спрашивая, прощупывая почву. — Вы ведь были ребенком, когда на вашу долю выпали эти лишения? Четырнадцать лет назад Саше было всего десять лет — он был маленьким ребенком без связей в обществе, брошенный на произвол судьбы, вынужденный собственными руками отдать младшую сестру в чужой мир, дабы не обрекать ее на жалкое существование, которое влек он сам все эти годы, и наблюдавший смерть родителей, едва сам не будучи обращенным в камень, он избежал лап смерти, когда она была буквально перед ним только каким-то чудом и тем, что у Сирина были более важные дела и он думал, что жалкое отродье Рыжовых с ребенком на руках, никуда от его мести не денется. — Если вы хотите поговорить о моем прошлом, Морок, я могу вам рассказать, но анализировать меня не нужно. — все с той же мертвой и холодной улыбкой говорит Саша, но глаза слегка прищуривает, а серьга в его ухе немного движется от наклона его головы, когда он продолжает все тем же ровным и спокойным голосом, ни повысившимся, ин понизившимся ни на тон. — Я не герой, чтобы вам нравится, но я не такой жестокий злодей, коим меня считает семья, я — человек чести и справедливости и всем моим жертвам воздалось справедливое наказание. С его уст это звучит жутко, Влад даже удерживает себя от того, чтобы вздрогнуть, не желая даже представлять, как Саша мог изощриться, чтобы их убить — он слышал от людей, как это было, он использовал некоторые артефакты, чтобы заглянуть в прошлое и узнать о чужих убийствах, он видел, как Саша безжалостно и с садизмом убил Сирина собственными руками, не позволяя никому больше притронуться к его бою. Саша умел быть жестоким и изощренным, когда этого хотел и Владу было лишь интересно — как он вообще удерживает эту густую тьму в себе. Когда-то, когда он сам был похожей раненной душой, ему с трудом удавалось сдерживать эту тьму, что сильно отразилось на его правлении, навсегда заклеймив его тираном, и он помнил это всепоглощающее чувство, которое очень сложно описать. Тоска и одиночество, что не покидали ни на секунду, вечная боль и терзания от неправильности и импульсивности собственных действий и решений, которые уже нельзя изменить, боль от потери близких, от того, что не оправдал чужих ожиданий, терзания от того, насколько он ужасный человек в принципе, и невозможности отключить тревогу и ненависть, абсолютное отвращение к себе. Он помнил, сколько ночей провел в ненависти и отвращении к себе, сколько шрамов нанес себе сам, стараясь прекратить свою жизнь, проклиная свое бессмертие и сколько раз пытался поменяться, но клеймо тирана не давало — люди никогда его не простят, они и не должны, только вот понял он это далеко не сразу. — Я бы не пытался вас анализировать, я понимаю вас, в любом случае наши случаи не такие уж и разные. — с усмешкой говорит Влад, с тоской вспоминая свое прошлое, пусть и не желая углубляться в него очень уж сильно, бросая на собеседника взгляд исподлобья, надеясь, что тот сам начнет рассказ, ведь сам он пока что не мог придумать наводящего вопроса, пусть и размышлял над этим, понимая, что Саша и не обязан делиться своим прошлым с ним. Влад не был уверен, по какой причине Саша вообще решил уделить ему время, возможно, посчитал забавным его расследование, так как не было никакого шанса, что Саша про него не знал — он всегда все знал о том, что происходит в Сказочном мире. Он успел за четырнадцать лет наладить столько связей и контактов, что становилось немного дурно — Сказочный мир огромен, и иметь столько связей, чтобы знать о том, что происходит в каждом отдельном его уголке — поистине ужасающая сила. Влад не мог сказать, насколько магически или физически Саша был силен — он долго измывался над Сирином, прежде чем убить его и не сказать, что это далось ему больно уж легко — он действовал отточено, так, как будто уже сотни раз прокручивал это в своей голове и был готов к любому исходу. — Если мы не такие уж и разные, позвольте спросить вас, Морок, как вы справляетесь со всем этим? — спрашивает Саша легко, окидывая его взглядом и прикасаясь к чашке с слегка остывшим чаем пальцами, чтобы сделать глоток, прикрывая глаза и явно наслаждаясь вкусом трав. — Могу предположить, что вы тоже находитесь в затяжной депрессии с яркими эмоциональными всплесками, я прав? — Не совсем так, но состояние похожее на депрессию у меня уже долго, — качает головой Влад, ненадолго задумываясь, прежде чем продолжить с легкой и немного нервной усмешкой, махая рукой. — Не диагностированное, не думаю, что когда-либо смогу обратиться с этим к психиатру. — он усмехается, окидывая Сашу взглядом, подмечая, что внешне тот вообще не менялся, ему сложно сказать, какие эмоции испытывает собеседник и почему Саша вообще решил поговорить с ним на тему депрессии, но не может отрицать, что с такими психологическими травмами немудрено ее иметь. — А вы думаете, что находитесь в затяжной депрессии? Хотя, с вашим прошлым это неудивительно — невозможно перенести столько лишений и остаться в своем уме, но вы прекрасно держитесь хотя бы внешне, я восхищен. — Не знаю, депрессия ли это, но я все чаще стал ловить себя на мыслях о смерти, — Саша, прежде чем начать говорить, молчит какое-то время, как-то больно уж напряженно его разглядывая, словно пытаясь понять, сможет ли Влад использовать его же слова против него, хотя, вероятно, сможет, если захочет. — Уверен у вас тоже был такой опыт, учитывая ваше прошлое и эти шрамы на вашем теле…. — он замечает, как Влад замирает и непроизвольно задерживает дыхание, явно находясь в стрессе от того, что его поймали. Шрамы на его теле — единственное, о чем бы он хотел забыть, и единственное, что никогда его не покинет, даже после магии аленького цветка, который вернул его в более молодое тело, шрамы остались с ним. Они не были видны на его лице, которое было больно уж смазливым, зато покрывали почти каждый сантиметр кожи под его одеждами, и Влад не хотел, чтобы кто-нибудь когда-нибудь о них узнал, а Саша сказал о них так легко… — Простите, мои слуги слишком подробно докладывали обо всех вас. — это звучит не очень уж искренне, да и на извинение похоже мало, скорее тянет на оправдание, но Владу это не то, чтобы важно, а Саша и не акцентирует на этом внимание, продолжая. — В любом случае я не думаю, что хочу дальше жить — мне не приносит это радости уже давно. — он усмехается и легко качает головой, с тоскливой улыбкой продолжая. — Вероятно, мне стоило позволить Сирину убить меня и Алену еще тогда, теперь моя жизнь не имеет как такового смысла, хотя, не сказать, что я так уж сильно хочу умереть, чтобы, допустим, наложить на себя руки — я просто не хочу жить. Надеюсь, что в этом есть смысл, хоть какой-нибудь, потому что пока что я ощущая себя… — он на секунду замолкает и легкая улыбка, что была на его губах, соскальзывает и выражение его лица становится более отстраненным, чем до этого, как будто бы он прислушивался к своим внутренним ощущениям, чтобы описать то, что чувствовал. — Странно. — наконец подбирает он слово, пусть это не то, чтобы что-то проясняет. — Словно ничего из этого не реально, словно я все еще тот ребенок, у которого ничего нет, и который находится на волоске от смерти, наблюдая за тем, как отец обнимает маму в попытках защититься от обращения в камень. — он рассматривает свою руку так, словно она могла быть более прозрачной и оглядывает комнату пустым взглядом так, словно не верит, что сейчас в реальности — холодный поворот головы туда-сюда, который напрягает, но Влад почему-то чувствует чужое беспокойство по этому поводу, не перебивает и позволяет другому высказаться, припоминая, что в свое время ему этого сильно не хватало. — Я все еще слышу крик Алены, когда она рыдала на моих руках не в силах понять, что происходит, и помню собственный ужас от этого всего, но… — Влад не то, чтобы видит — Саша никак не высказывает собственного беспокойства, помимо слов, снаружи оставаясь лишь фарфоровой куколкой, что хорошо играет свою роль. — Это не имеет смысла — я убил эту часть в себе, и теперь, когда я отомстил, когда у меня есть все, о чем раньше я мог лишь мечтать, не думаю, что хочу жить. Я перестал жить еще четырнадцать лет назад, когда буквально заживо похоронил свою семью и чудом избежал смерти, теперь я лишь существую. — он говорит об этом достаточно медленно и тягуче, останавливаясь на какое-то время, словно бы переваривая то, что сказал и Владу тоже было бы неплохо немного передохнуть от этого потока информации, больно уж схожего с его жизнью, или это все молодые преемники власти такие? — У вас было нечто подобное? — Не настолько красочно, но такое состояние определенно помню. — Влад и сам вспоминает то, что было давно в прошлом — эти эмоции больше не приносили ему такой сильной боли, как раньше, он уже мог говорить на эту тему достаточно спокойно, да и все, что чувствовал, рассказывая об этом — обычная тоска. — Я был взбалмошным юнцом, когда взошел на престол и натворил много дел — мною манипулировала аристократия, как только хотела, а я и велся, ведь некому было направить, а когда понял, что натворил — пытаться исправить было поздно. — он вздыхает, глядя на черный остывший чай в своей чашке, когда продолжает все таким же спокойным голосом, наблюдая за тем, как Саша наливает себе немного горячей заварки и предлагает жестом, не прерывая его рассказ, сделать и для него тоже самое. — Отомстил тем, кто считал меня лишь идиотом, но от этого не стало легче, наоборот, работы лишь прибавилось и меня это убивало в буквально смысле. Я гас на глазах, но всем было плевать — у меня долгое время не было ни единого человека, кто позаботился бы обо мне или хотя бы перестал видеть во мне тираничного монстра. — он предпочитает не вспоминать весь тот ужас, который настигал людей еще при одном упоминании его имени, потому что это всегда было чем-то жутким и трагичным, словно бы он одним своим существованием отравлял этот мир, хотя, не то, чтобы это сильно отличалось от правды. — Такие люди появились только сотню лет спустя или может даже больше — несколько человек, что разглядели в моей раненной душе что-то хорошее, но и они покинули меня. — он усмехается, вспоминая тех, кто стал ему семьей и кого он лишился слишком скоропостижно, наблюдая за тем, как они чахнут и имея возможность лишь изредка навещать их могилы, и то лишь тайком. — Не из-за политики, не из-за заговора или предательства, а от старости… — он вспоминает, как первые несколько раз рыдал на похоронах тех людей, которые стали ему настолько близкими, что он хотел и сам покончить с жизнью, только бы не расставаться с ними, только бы не наблюдать за тем, как все растут, стареют и умирают, а он все также навсегда остается мужчиной, что никогда не умрет. Все последующие похороны его близких друзей были не менее болезненными, но менее эмоциональными — у него все также болела душа за них, но он научился не показывать на публике, насколько же разрывается его душа, научился быть тем, кем его хотели видеть, только вот слишком поздно. — Бессмертие, которое я вымолил у магов — настоящее проклятие. Я был на стольких похоронах, что и не счесть, я видел, как они умирают, видел, как сменяются эпохи, видел как растут дети тех, кого я любил, и на каждой такой могиле я до сих пор старюсь оставлять цветы. — Влад чувствует, как горят глаза от непролитых слез, но позволяет себе лишь тоскливую улыбку, вспоминая о тех, кого давно нет на этом свете и даже чьи отголоски в чужих людях уже давно не видны, когда продолжает, чувствуя, как голос немного дрожит. — Я забыл их голос, внешность и имена, но тоска никуда не делась — ненависть сжигает, правда, с ней сложно жить, но ее можно попытаться принять. Не буду говорить, что это легко, в какой-то степени я устал врать, что все хорошо — ничего никогда не было хорошо. Я видел, как люди ломались, как сходили с ума от боли — физической или моральной, неважно, и чаще всего эту боль им доставлял я своими руками…. — он с удивлением стирает слезы с глаз, со смешком удивляясь собственной чувствительности — он не хотел плакать, он не чувствовал в этом нужды, ему не было грустно или больно, но, тем не менее, он плакал. Он утирает слезы, надеясь, что его лицо не слишком покраснело, замечая, что Саша очень тактично не смотрит на него, но аккуратно по столу двигает своей рукой платок в его сторону, который Влад принимает, с усмешкой интересуясь. — Вы что-то подсыпали в этот чай? Не могу вспомнить, чтобы хоть раз был с кем-то настолько откровенным. — Я унесу ваше откровение в могилу и буду просить вас о том же, — спустя время, наблюдая за тем, как Влад вытирает слезы его платком, говорит Саша, делая глоток чая, прежде чем продолжить совершенно серьезно. — Чай не магический и в нем нет ничего, это странная синергия, которая не поддается моему логическому объяснению, а я много чего изучил. Мы можем сойтись на том, что чувствуем себя комфортно в обществе друг друга, потому что наши истории схожи и нет никого, кто понял и выслушал бы нас без осуждения. — спокойно предлагает Саша, пусть и выглядит немного задумчивым, будто и сам не понимая причины своего и чужого откровения, но, тем не менее, продолжая так же легко, делясь воспоминаниями. — Я видел, как люди разрушаются изнутри, как они исчезают без следа или заканчивают жизнь настолько ужасно, что и смотреть не хочется, а некоторые даже не хотели, чтобы их находили. Порой я специально делал их изгоями, порой предавал, а порой превращал в кровавое месиво, издеваясь над Сирином, чтобы сбить его с пути или просто так, потому что мне хотелось этого или я был зол — не имело значения, но теперь…. — тяжелый вздох все же срывается с его губ, словно это и правда было какой-то тяжелой ношей, что беспокоило его душу. — Теперь это вылилось в то, что я не могу никого любить и никому доверять, потому что я знаю, что однажды они рассыплются в моих руках, и я вновь останусь один, а одному в депрессии не то, чтобы хорошо, зато безопасно. За много лет Саша пришел к выводу, что одному гораздо легче — он сам нес за себя ответственность, не было кого-то, за кем он сам должен был следить, он заботился лишь о собственной безопасности и благополучии, и все могло бы быть хорошо, если бы не поглощающее одиночество и тоска о тех людях, к которым за свою жизнь он все же имел несчастье привязаться и кто от этого скоропостижно умер. — И саморазрушительно, — спокойно добавляет Влад и Саша почему-то не может с ним не согласиться, пусть и выражает это лишь легким кивком. — Мое состояние оценивалось спорно, слишком много разных мыслей было в голове, наподобие: «надо поесть — хочу сдохнуть, нужно принять душ, надо бы прогуляться, хм, а что, если я прыгну со своего балкона двадцать метров над землей? Надо не забыть про собрание — интересная книга, а может перерезать вены мечом?» — он говорит об этом более развязно, припоминая какие-то свои мысли в тот депрессивный период, иногда жестикулируя на свои слова, добавляя какой-то театральности и даже замечая, что уголок губ собеседника приподнялся в подобии улыбки. — И вам, удалось выйти из этого состояния? — делая небольшую паузу перед основным вопросом, с каким-то подозрением спрашивает Саша, пусть и понятно это лишь потому, что тот специально слегка наклоняет голову и щурит глаза, вероятно, ожидая от Влада какого-нибудь совета, правда тот сильно сомневался, что в состоянии его дать. — Вы кажетесь вполне нормальным, пусть я не уверен в том, что происходит в вашей голове. — Не думаю, — качает головой Влад, откладывая платок, который до этого он аккуратно держал в руках, беря чашку с заваркой и разбавляя ее горячей водой из другого чайника, прежде чем продолжить. — Тревожные мысли не покидают мою голову никогда — даже сейчас я на ужасных нервах, пусть вы, наверняка, уже заметили. — Я понимаю вас, у меня у самого…ужасно много травмирующих воспоминаний, не помню, когда последний раз спал без таблеток или магии, это…было так давно. — Саша выглядит более уставшим и задумчивым, когда говорит об этом, хотя, вероятно, это неудивительно — редко когда делишься какими-то такими подробностями жизни, Влад лучше всех, вероятно, понимал, насколько сложно открыться какому-то человеку, рассказывая о том, что тебя беспокоит. — На самом деле, если я пытаюсь уснуть без таблеток это всегда оканчивается провалом — я не могу уснуть от осознания того, что понятия не имею о себе настоящем ничего, я даже не знаю, какой у меня любимый цвет из-за того, как много личностей я сам себе создал, и я боюсь, что среди всех этих фальшивок нет настоящего меня. Саша не то, чтобы говорит об этом с горечью, но само собой возникает в груди какая-то тревога — он говорил искренне, он порой и правда мучился от бессонницы и тахикардии лишь потому, что тревожные мысли никак не могли покинуть его голову, он переживал обо всем, что совершил, о том, насколько ужасным человеком был и о том, что понятия не имеет о себе настоящем ничего. Свою маленькую десятилетнюю личность он променял на цирк, в котором исправно работал четырнадцать лет, подстраиваясь под любые обстоятельства жизни и теперь в более взрослом возрасте, когда весь этот кошмар с установкой его власти закончен, тревога наконец дала о себе знать в полной мере. — Сколько же личностей вам пришлось создать для осуществления мести? — почти тоскливо и понимающе качая головой, в никуда спрашивает Влад, не нуждаясь в ответе. — Уверен их больше сотни, изучая все, что возможно о вас, вы кажетесь тем, кто подстроится под любую ситуацию и выдумает любую личность, только бы это принесло вам пользу. Этому учатся годами… — он не успевает договорить о том, что искренне восхищен, что у такого, по его собственным меркам, учитывая его бессмертие, юнца, есть столько силы воли и морального стержня, чтобы проворачивать это все и до сих пор уметь хотя бы поддерживать вид того, что он не просто больной психопат, который жаждет лишь жестокости, как его перебивают. — Не нужно больше слов о том, как вы мной восхищены, прошу, это уже походит на лесть. — спокойно прерывает его Саша, пусть и звучит он более резко и даже немного грубо, прерывая его вот так, но он лишь незаметно вздыхает, когда говорит. — Как вы отметили — мы похожи, в той же степени, сколько вы восхищены мной, я восхищен вами, оставим эту лесть. — и он ясно дает понять, что больше не хочет слышать ни лести, ни похвалы, ничего, что касалось бы этого, и спокойно продолжает, отвечая на вопрос Влада, который изначально не подразумевал наличие ответа. — Моих личностей и правда сотни — мне приходилось менять их от личности к личности, с которой я веду дела и как мне кажется, все они остались удовлетворены тем, кем я им представился. Никому не интересен настоящий ты, не так ли, Морок? — и впервые Саша холодно усмехается за весь их диалог, словно стараясь вывести и Влада на какие-то эмоции, когда называет его этим прозвищем, с которым связаны лишь болезненные воспоминания и этой своей фразой, которая как будто специально построена конкретно так и никак иначе. — Нет смысла умолять или просить остаться с тобой рядом — если человек этого не хочет, он изобьет твое состояние ногами до полусмерти, чтобы ты запомнил свое место. Это звучит жестоко, даже слишком, и слышать эти слова от того, кого лично Влад считает лишь ребенком на своем фоне, как минимум некомфортно, пусть он и отдает себе отчет в том, сколько всего Саша пережил. Хотя, пусть это и звучит достаточно грубо и резко, Саша прав — Сказочный мир никогда не был достаточно безопасным и веселым, чтобы правители и правда могли ничего не делать, ведь поддерживание мира для своего населения — тяжелейший труд и ответственность, которая ложится на плечи в основном молодых людей. Насколько знал Влад, для Сказочного мира было нормальным правителей назначать еще юнцами — все они едва достигали совершеннолетия, прежде чем вступить на престол и это же было их погибелью — Сказочный мир нужно питать магией и силой, которая не всегда имелась у таких юных существ, из-за чего они страдали. Самоубийства или сумасшествие раньше считались нормой — редко кто мог выдержать на достаточно тяжелых требованиях для поддержания магии и достойного уровня защиты Сказочного мира, пусть Саша понемногу ослаблял это, не так сильно уделяя внимание тому, чтобы оберегать сказочных еще и от обычного мира, но нагрузка на него все равно была сильной. Народов в сказочном мире жило много, артефактов было несметное множество, да и самому миру нужно было чем-то питаться — часть этого питания бралась от излишка магии артефактов и сказочных жителей, а часть восполняли правители Сказочного мира. — Неужели у вас не было никого, кого бы вы искренне любили? — тихо и задумчиво спрашивает Влад, не ожидая ответа на свой вопрос, возможно, Саша и любил когда-то, как и он сам, тем более он уже упоминал об этом, но все же. — Звучит одиноко и страшно, пусть я и сам пережил подобное, но в моих глазах вы — ребенок. — Не уверен, что это можно назвать любовью, — Саша легко улыбается, когда говорит об этом, даже сейчас не выходя из образа примерной светской фарфоровой куклы, такой идеальной и спокойной, будто и вовсе нет у нее никаких эмоций и состояний, помимо спокойствия. — Я не тот человек, который будет открыт для любви или чего-то подобного, я много врал о любви, порой даже тем, кто не заслуживал такой жестокости с моей стороны. С первой своей «любовью», если ее можно так назвать, Саша познакомился очень давно, ему тогда было около пятнадцати, он все еще в каких-то моментах оставался незрелым и очень вспыльчивым, а та девушка совершенно случайно приглянулась ему, и если официальный их статус был только «друзья», то для Саши она значила немного больше. Ее хотелось защитить, пусть Саша до сих пор не мог понять, почему конкретно — она была обычной наивной дурой, что липла к нему, всего пугалась и в большинстве своем не понимала, почему им нужно идти на такую «излишнюю» жестокость, во многих моментах она сильно стопорила его месть, а иногда откровенно мешала, но Саше почему-то было жаль ее. Это он втянул ее в это, он отговаривал ее и пытался доказать, что игры, в которые он играет с самим Сирином, могут в любой момент стоить ему жизни, но Марго его не слушала — маленькая наивная дура, из-за которой он однажды упустил один из важнейших артефактов и из-за чего они сильно поссорились, за что Саша, в глубине своей уши, сильно себя корил. — Черт возьми, зачем я вообще беспокоюсь? — истерически спрашивает он, полностью убитый морально, не в силах сделать больше ничего — их обдурили как детей, а Марго и повелась, развесив уши, как откровенная дура и из-за нее они теперь черти где, одни, в какой-то темени, все мокрые и уставшие, и еще без важнейшего артефакта. Прекрасно. — Я знал, что так будет, я говорил вам не доверять ему, а вы просто взяли и…! — он едва возмущенно ногой не топает, глядя на то, как Марго, также полностью опустошенная, с пустым взглядом сидит на коленях и как будто находится в прострации, а еще двое их сопровождающих где-то дальше во тьме — Саша их не видел, но завывания от боли их слышал четко и это не могло не раздражать. Он раздраженно пинает камень ногой, слыша, как он откатывается куда-то в тьму, но это не умаляет его гнева, хоть он и слышит, как Марго шепчет что-то невнятное через всхлипы. — Я полгода пахал как не в себя на этот артефакт, и для чего? — он повышает голос, не отдавая себе никакого отчета — им правят эмоции, он никому не может доверять здесь, даже чертовой Марго, к которой у него есть какие-то чувства, еще бы знать, откуда они взялись, он один в целом чертовом мире, а они ведутся на разводы для идиотов, а страдает только он, его планы и артефакты. — Для того, чтобы вы все слили из-за какой-то там недодружбы? — он делает несколько шагов к Марго, которая все также тряслась, прикрыв лицо руками и тихо всхлипывала, пока он и не думал сбавлять тона разговора, буквально вопя на все темное пространство, в котором они оказались по ее вине. — Потому, что он показался вам «хорошеньким»? — он подходит почти вплотную к Марго, которая все ниже склонялась к земле, сидя на коленях и еще ни разу его не перебила, что начинало раздражать. Он хотел диалога, хотя, даже не столько диалога, сколько просто поругаться с кем-нибудь, иначе эта злость, что распирала его грудную клетку, просто начнет есть его изнутри. — Отвечай мне, когда я говорю с тобой! На эмоциях он даже замахивается, пусть вовремя приходит в себя, какое-то время просто стоя с заведенной рукой, стараясь отдышаться — он не особо понимал, что на него нашло, возможно, это все была злость и то, что он последние шесть лет провел едва ли не в Аду, где для того, чтобы выжить нужна была физическая сила, но замахиваться на девушку, тем более на ту, к которой к него вроде как чувства, тем более беспомощную, да еще и безутешно рыдающую…Да, все это плохо на него влияет, он все же просто опускает руку, сжимая ее в кулак, глядя на Марго, которая, вроде как опустила немного руки, чтобы говорить с ним, хоть слезы все еще капали с ее щек. — Т-ты был прав, Саша, я не должна была… — Марго тихо рыдает, чувствуя, как дрожит ее голос и не видя, как меняется лицо Саши от этого тона и от ее слов, она видит лишь непроглядную тьму перед глазами, которая лишь размывается из-за слез, чувствует головную боль, да и в принципе все ее тело нещадно болит, а еще ее медленно пожирает вина. Она виновата в том, что заставила их довериться этому существу, хотя Саша не раз предупреждал и отговаривал, она повелась на его речи и заставила всех следовать за ним, она убедила их в том, что существо им поможет и так жестоко ошиблась. — Я думала… — закрывая лицо руками, трясясь от эмоций, тихо шепчет Марго, но так и не может продолжить фразу, чувствуя ком вины в горле, что мешает ей говорить, когда она задыхается в рыданиях, все еще стоя на коленях. — Ты был прав, ты всегда был прав. — Черт возьми, — отворачиваясь и проводя рукой по лицу, говорит Саша все еще также эмоционально, но теперь с большим грузом вины на душе, все еще слыша, как за его спиной Марго начинает задыхаться, словив паническую атаку. Он слышал об этом, он читал об этом несколько книг, но вживую видел впервые, поэтому не мог точно сказать — была это паническая атака или нет, поэтому он немного настороженно зовет девушку по имени. — Марго? — он плохо видит в темноте, но использует тот небольшой клочок магии, который у него есть благодаря одному из артефактов, с которым он не расставался, чтобы создать небольшой источник света и хотя бы немного осветить то, где они находятся, но это не так важно — он направляет этот небольшой шар света ближе к Марго, не ослепляя ее, но освещая ее состояние. И состояние это плачевное, она едва волосы на своей голове не рвет, рыдая настолько безутешно, что вина камнем легла на его душу, заставляя почувствовать себя еще более паршиво, чем до этого. — Подожди, не делай этого, — аккуратно прикасаясь к рукам Марго, стараясь оттянуть их от того, чтобы вырывать волосы а голове, тихим и дрожащим голосом, слишком резко растеряв всю свою злость, просит Саша, продолжая, стараясь сосредоточить чужое внимание на себе. — Попробуй просто… — он чувствует как его руки трясутся, но старается взять себя в руки, хотя в нем настолько много противоречивых чувств, что он не знает, к какому из них прислушаться — он вроде как безумно зол на Марго и хочет свалить на нее всю вину за пропажу этого артефакта, а с другой стороны он не может наблюдать за тем, как его дорогая подруга, и, если можно так сказать возлюбленная, мучается от боли. — Сделай глубокий вдох, ладно? Кажется, Марго только и держится на чужом «вдох-выдох», потому что ее мозг превратился в какую-то бесполезную кашу, неспособную мыслить, и она полностью сосредотачивается на своих ощущениях, стараясь успокоиться. Тревога ей ничем не поможет, а Саша вроде как больше не собирается на нее кричать, пусть в этом она все еще не уверена, когда, более менее приходя в себя, говорит. — П-прости, ты можешь ударить меня, я не буду против. — она все еще утирает слезы с глаз и щек, говоря ему об этом дрожащим голосом, а потом более пораженно говорит, опять сдуваясь и начиная плакать от осознания собственной ничтожности. — Я знаю, что все испортила. — Не буду я бить тебя, — закатывая глаза, более спокойно говорит Саша, обнимая ее за шею, чувствуя, как Марго, дернувшись в его объятиях, видимо решив, что он так решил сделать ей больно, потом, осознав, что он ее лишь утешает, вновь разрыдалась на его плече. — Все будет нормально, Марго, прости меня, я не должен был говорить тебе что-то такое. — гладя девушку по грязным волосам раненной рукой, говорит Саша, чувствуя, как у него самого слезы подступают к уголкам глаз и задирая голову, чтобы не дать им волю скатиться по щекам. — Мне очень жаль, мы выберемся отсюда и надерем задницу этому уроду, хорошо? Все будет хорошо. Никто из них не поверил в эти слова, потому что они изначально и не были заряжены какой-то больной мотивацией, они знали, что находятся сейчас на дне и могут выбраться только благодаря удаче и эти слова были скорее болезненным ударом под дых, а не утешением. Через несколько часов блуждания по тьме, из которой, как им казалось, вообще не было выхода, оказалось, что здесь были заперты еще и ужасающие монстры, которые разорвали их попутчиков, заставляя их еще и бегать в полной тьме как ошпаренных, пытаясь спасти свои жизни, и если Саша еще хоть как-то держался, то Марго была сильно физически слабее, из-за чего ее сожрала тьма. Саша видел, как ее поглощает эта тьма, как она вопит от ужаса и тянет к нему руку, надеясь, что Саша вытащит ее — они нашли выход отсюда только благодаря какому-то чуду, но Саша понимал, даже воспаленным от адреналина мозгом, что Марго нет смысла спасать, она уже почти вся увязла во тьме. Она никогда не узнает, как больно Саше было просто отвернуться от нее и сбежать самому, спасаясь только благодаря какой-то чертовой удаче, все еще слыша душераздирающий крик Марго, которую заживо пожирали. Он предал ее, не сдержал обещания защитить, хотя был в ее глазах героем и тем, кто всегда уберег бы ее от всего страшного, что только могло бы с ними случиться, а по итогу он оказался лишь жалким трусом. Он похоронил свою любовь к ней рядом с тем местом, где она умерла, предпочитая больше вообще никогда о ней не вспоминать, чтобы не сойти с ума от боли, в любом случае у него были более важные приоритеты, чтобы слишком долго убиваться от чувства вины. По его вине и так погибла куча людей, одним больше, одним меньше, ему не должно быть до этого дела. Его вторая любовь посетила его через несколько лет после смерти Марго — это была достаточно приятная девушка из деревни эльфов, в которой Саша укрывался от очередной очень активной охоты Сирина на него — она не хотела влезать во все эти политические дрязги, но ее отец и дед были достаточно влиятельными фигурами в политике и экономике, так что Саше просто пришлось втереться к ней в доверие, чтобы приблизиться к ее родственникам. Он делал это без какого-либо садистского удовольствия или сильного раздражения в сторону Мими — она была милой девушкой, пусть порой слишком уж эмоциональной, реагирующей на разные мелочи также истерично, как он несколько лет назад реагировал на утраченный важный артефакт перед смертью Марго. Не то, чтобы ее эмоциональность была проблемой, но это привело к проблеме ровно в тот момент, когда Мими узнала, что проворачивал Саша за ее спиной. Кто-то донес до нее, что Саша лишь пользовался ею для того, чтобы сблизиться с ее отцом и дедушкой, чтобы выторговать у них какой-то важный семейный артефакт, а потом, когда ему не удалось убедить дедушку Мими, он поспособствовал тому, чтобы тот быстрее умер. Это было странным случаем — про это все знали или хотя бы догадывались, по крайней мере ходил такой слух, но никто не мог этого доказать, а еще Саша и так уже убирался из их деревни, перед этим неплохо так чем-то запугав отца Мими, резко ставшего новым хозяином их небольшой деревни, так что все просто надеялись, когда Саша наконец уйдет. — Ты ублюдок! — рыдая, кричала ему в след Мими, уже когда он покидал деревню — он отошел уже на достаточное расстояние и понятия не имел, как Мими вообще узнала, что он уходит именно в это время и почему решила догнать его и высказать всю свою ненависть ему в лицо сейчас, а не тогда, когда у нее было два дня на это. Она опиралась руками о колени, тяжело дыша, наклонившись и все равно продолжала кричать на него так, будто бы он — самое страшное существо на этой планете, хотя, вероятно, именно им в ее глазах он и был. — Ты просто жалкий ублюдок, ты использовал и предал меня, хотя врал мне о любви! Саша останавливается, медленно поворачиваясь на нее с равнодушным выражением лица — врать о любви каким-то наивным дурочкам он уже привык — лесть, красивые слова, флирт и все, что угодно, только бы ему это было выгодно. Мими была милой девушкой, он не отрицал, но любить ее? Да черта с два. — Да что ты? — с усмешкой спрашивает он, этим еще больше зля девушку и переводя взгляд немного на горизонт, где в свете луны где-то там дальше, виднелся черный дым костра людей Сирина, которые пришли по его душу и которые не оставят ни единое существо в живых, если узнают, что он с ними контактировал. И ложь легко срывается с его уст, когда он сообщает томным голосом, пусть Мими ему совершенно не верит — да и плевать ему, верит она или нет. — Нет, я спас тебя — Ты еще смеешь издеваться надо мной… — с полным разочарованием в глазах, полных слез, зло шипит Мими, чувствуя, как ярость распыляется в ее груди, когда она буквально вопит так, что от ее крика разлетаются птицы с верхушек деревьев, пусть ее гнев направлен лишь на одного человека, который выглядит больно уж самодовольным. — Ты чертов псих, я ненавижу тебя! Просил убежища так, будто при смерти, а теперь что — убил моего дедушку, играл с моими чувствами и натравил на нас Сирина, да ты хуже монстра! — Так убей меня, — спокойно говорит Саша, вытаскивая меч из ножен, который ему так любезно соорудили и заклеймили магией эльфы из этой же деревни, и кидает его Мими под ноги. — Я буду лишь рад умереть от твоей руки, любовь моя. — Не смей называть меня так своим поганым ртом. — Мими аж корежит от тона и того прозвища, которым Саша ее назвал, она откровенно морщится, когда все выражение ее лица и действия пропитаны ненавистью. Саша видит, как ее трясет от злости и чувствует от этого какое-то странное удовлетворение — такая животная ненависть в глазах той, кого он раньше считал лишь очередным слабым зверьком на его тугом поводке. Есть что-то извращенное в том, что этот эльф, которого он считал лишь жалким недоразумением, нашел в себе силы не просто рыдать над трупом дедушки, а пойти на него с этой ненавистью, пусть пока что она ничего глобального не сделала. Зато наклонилась за мечом, не очень уж уверенно сжимая его в руке, но направляя на него острие этого меча, и Саша не может не ухмыльнуться, слегка наклоняя голову, замечая, как с непривычки трясется ее вытянутая рука. — Я остановлю тебя, слышишь? Чего бы мне это не стоило — ты ляжешь в этой земле от моего меча. — Ты думаешь, что у тебя получится остановить того, кто больше десяти лет накапливал магию, изучал темную силу и питался артефактами и кровью? — с усмешкой уточняет Саша, едва не хохоча — ему нравится настрой, но он знает, что Мими слаба по сравнению с ним, это будет интересно лишь первые несколько минут, а потом он убьет ее, чтобы не наживать себе лишнего врага, который может не то, чтобы сильно мешать ему в будущем и быть ему равным, но быть достаточно надоедливым. — Не смеши меня. И Мими срывается — не очень эстетично, не очень зрело и опытно, но с отчаянным криком злости человека, потерявшего родственника, и бросается в его сторону с мечом наперевес, неопытно рубя воздух им же и едва не роняя его, но в конце-концов перехватывая его немного увереннее. Саша легко уворачивается от неумелого замаха с легкой усмешкой, не причиняя ей пока никакой боли, замечая слезы, что стекают по чужим щекам и в какой-то степени даже чувствует себя виноватым, но это чувство быстро проходит. У него нет времени на дружбу или романтические отношения, особенно в мире, где любой может обернуться против него, где любой может его предать, где он не может доверять никому и вынужден полагаться лишь на себя просто ради того, чтобы восторжествовала справедливость. Да и Саша далеко не лучший вариант для отношений или дружбы, он это знал — он сломленный человек, глубоко травмированный, готовый идти по головам ради собственной цели и мести, готовый вырезать целые деревни и жертвовать абсолютно всем и всеми только бы это приблизило его к цели. Он не дорожит никем, он никого не любит и не ждет взаимности от других, детство и юношество давно прошли, осталась лишь холодная голова, расчетливость и связи, которых ему вполне достаточно для того, чтобы обдуривать Сирина уже который год и медленно, но верно приближаться к своей цели. Еще совсем немного, пару лет и чужая система будет расшатана, а Сирин будет захлебываться в крови от его меча. — Я люблю тебя, Мими. — легко врет Саша с улыбкой, пронзая Мими рукой насквозь благодаря артефакту, наблюдая за тем, как она захлебывается кровью и дергается в конвульсиях от боли, совершенно холодным, ничего не выражающим взглядом. В третий раз он «полюбил» девушку, сильно похожую на предыдущих, начиная пугаться того, что его привлекает именно такой тип партнерш — она была такой же наивной и откровенно жалкой, как и две предыдущие его «влюбленности», если их можно таковыми назвать. Лилия была доброй и милой девушкой, очень наивной и не видавшей жизни, да и не увидит она ее никогда — когда Саша с ней познакомился ради сближения с ее отцом, Лилия уже была прикована к постели из-за болезни и врачи не давали сильных надежд на ее выздоровление. Наблюдать за ее медленной смертью, пока он вновь прятался от Сирина, проводя переговоры с последними людьми, которые ему нужны были в союзниках для его свержения, было странно — с каждый днем Лилии становилось все хуже и хуже, она много кашляла кровью и слабела с каждым днем, но все равно с удовольствием расспрашивала Сашу о тех местах, в которых она никогда не побывает, о еде, которую уже никогда не попробует, о книгах, которые не прочтет и обо всем прекрасном, что было в этой жизни, что ей уже никогда не доведется увидеть. Саша рассказывал обо всем спокойно — отвлекаться на то, чтобы рассказывать этой умирающей, совершенно солнечной и доброй девушке о чем-то прекрасном — для него совершенно обыденном, но для нее настолько далеком и волшебным, что словами не передать, было успокаивающие, ведь в такие моменты он понимал, что существует не только боль в этом мире. Что-то, что для него было обыденностью и не вызывало никаких эмоций, для другого человека может быть самым прекрасным на этом свете, чем-то, что она сама уже никогда не увидит, покинув этот свет гораздо раньше. Саша не знает, почему она решила, что любит его — он не испытывал к ней каких-то теплых возвышенных чувств, скорее жгучую тоску, потому что ей было всего двенадцать, ровно столько, сколько могло бы быть его сестре, а жизнь отнеслась к ней так несправедливо, обрекая на смерть, но, тем не менее, Лилия достаточно часто признавалась ему в любви. Саша не придавал этому значения — она ребенок, что с нее взять, навряд ли она вообще понимает смысл этого слова, но подыгрывал — это было одним из условий ее отца, чтобы согласиться на сделку — «ты понравился моей дочери, сделай ее счастливой до смерти, выполняй все, что скажет, тогда я отдам тебе артефакт». Ее отец был не в силах наблюдать за ее смертью, находясь в горе уже несколько месяцев, когда окончательно угасла надежда на лучшее, а Саше было привычно врать о том, что ему кто-то дорог, чтобы добиться своего. Но все равно было что-то гадкое в его душе, когда он наблюдал за смертью этой солнечной девочки — она была такой маленькой и бледной на фоне большой кровати и богатой комнаты, что было как минимум гадко наблюдать за ее смертью. Она была уже на последнем издыхании, такая светлая и добрая, абсолютно ничем не заслужившая эту смерть, и Саша чувствовал себя на редкость мерзко, осознавая, что он — не самый лучший, да что уж там, абсолютно аморальный и ужасный человек, продолжает жить, а этот ребенок, что даже света не успел повидать за свои двенадцать лет, вот так вот умирает на постели в холодной, темной комнате в одиночестве, если не считать незнакомого человека, которого она почему-то считала своим возлюбленным. — Пришло время попрощаться. — тихо говорит Саша, наблюдая за тем, как жизнь медленно угасает в ее глазах, как она медленно моргает, но все еще старается держаться в сознании, пусть уже явно не в том состоянии, чтобы хоть что-то понимать. — Куда ты уходишь? — не понимая, что это не Саша уезжает, а она через несколько часов станет лишь трупом, спрашивает слабым голосом Лилия, пустым взглядом ища то пятно, которое перед ее размытым взглядом напоминало Сашу. — Я просто ненадолго уезжаю по делам. — врет Саша, прекрасно зная, что в ближайшее время сюда не вернется, да и Лилия уже, скорее всего, умрет к его возвращению, хотя, что уж там, она станет трупом меньше, чем через несколько часов. — Но ты ведь вернешься? — слабо спрашивает Лилия, хоть Саша чувствует, как ее руки холодеют, да и слова он едва может разобрать, но все равно отвечает, пусть и не вкладывая в это особых эмоций — врать легко, даже умирающему человеку, пусть смотреть на нее все еще достаточно странно и гадко, поэтому он отворачивается. — Конечно, я обязательно вернусь, ты ведь знаешь, что прощания не вечны. — смотря в соседнюю темную стену, слыша завывания холодного ветра за окном, говорит Саша, не видя, как улыбается Лилия, ослабляя свою хватку на его руке не по своей воле, чувствуя себя все хуже с каждой минутой. — Хорошо, я буду ждать тебя, я люблю тебя. — тихо, почти неразборчиво говорит Лилия и ее рука все-таки выпадает из чужой, когда она погружается в вечный сон, а Саша находит в себе силы повернуть на нее голову только через несколько долгих минут, так и не ответив ей. — Мне искренне жаль, что вы ни разу не любили кого-то по-настоящему. — тихо говорит Влад спустя время, привлекая внимание Саши, который уже десять минут молча сверлил отрешенным взглядом стену с совершенно пустым выражением лица, видимо не испытывая никаких эмоций, или по крайней мере не показывая их. Его голос приводит Сашу в себя, он моргает, но не поворачивает на него головы, лишь задумчиво промычав на его слова, прежде чем тяжело вздохнуть и сказать. — Это к лучшему, я — отвратительный человек и вы это знаете, я не заслуживаю иметь своего любимого человека за все то, что я сделал и жалость здесь не уместна. — он обрывает Влада, который уже готов открыть рот, чтобы сказать, как ему жаль, но тут же закрывает его, будучи прерванным. Саша не выглядит злым или тоскливым, когда говорит об этом, вовсе нет — холодные, сухие факты, которые не приносят ничего — ни тоски, ни грусти, ни злобы, это просто его жизнь. — Я отвратительный человек и откровенный злодей, прошедший Ад, чтобы быть тем, кто я есть сейчас, но я сделал это по своему желанию, это был только мой выбор и только мне нести этот крест, — он молчит несколько секунд, прежде чем усмехнуться и вновь сесть ровно, держа осанку и улыбнуться ему, махая рукой так, словно говорит какую-то неважную информацию. — В любом случае мы же Сказочном мире, а во всех сказках неизменно только одно — злодеи не могут быть счастливыми. И Влад не может даже спорить с этим его утверждением, потому что его история была до боли похожа на чужую, и от этого осознания вставал неприятный ком в горле, мешающий здраво мыслить. Слышать такое не то, чтобы страшно и больно, но достаточно неприятно осознавать, что ты сам, своими руками угробил свою жизнь, выбрав тот путь, которые в конечном итоге провел тебя через Ад и не принес удовлетворения, но вот такие вот они — величайшие злодеи Сказочного мира. — И как я был несчастлив, годами совершенствуясь, чтобы победить Сирина, так и остался, добившись всего, чего хотел. — лениво говорит Саша, качая ногой, как-то больно уж тоскливо усмехаясь, когда заканчивает. — И даже если бы я хотел вернуть хотя бы свою семью, этого никогда не будет — я не люблю их, я давно не часть их семьи и они давно чужие мне люди. Его недавний разговор с мамой все еще был свеж в памяти — он был не раной и болью, просто обычным воспоминанием, среди сотни других. Он не понимал, зачем Елена все еще пытается наладить с ним отношения, с каким бы холодом он к ним не относился, но, тем не менее, он всегда вежливо выслушивал их, пусть на каждую просьбу поговорить или хотя бы провести время вместе, у него всегда были отговорки, пусть в последний раз, когда он виделся с матерью, он четко объяснил свою позицию, навсегда разбивая тот тонкий мост, что все еще пытался связывать их, вдребезги. — Ну, поговори с нами, мы так скучали по тебе, Сашенька, четырнадцать долгих лет и… — буквально умоляет Елена со слезами на глазах, не в силах смотреть на своего сына без них, потому что никак не могла привыкнуть к тому, как холодно он вел себя с ними, словно бы они не были родными людьми, словно бы они не были семьей. Саша сильно изменился за это время, в то время как они в каменном заточении едва ли изменились, все еще оставаясь такими же, как и четырнадцать лет назад, а вот Саша… Он стал таким взрослым юношей, таким красивым, Елена была уверена, что ее мальчик пленил множество женских сердец своей внешностью и харизмой, но то, как он вел себя с ними не могло не разбивать ее материнское сердце. Саша не хотел проводить с ними время, он даже не трапезничал с ними, всегда находя отговорки, он общался с ними холодно и только по делу, пусть лицо его всегда было спокойным, только вот глаза ничего не выражали. Он больше не был тем маленьким мальчиком, которому всегда нужна была родительская любовь и который плакал ночью от кошмаров, всегда приходя к ним спать в такие ночи… Он изменился, и Елена не могла не страдать от его отношения. — Я устал и хочу спать, может быть, потом поговорим? — говорит Саша ровным тоном, незаметно вздыхая, и правда очень утомившись работой, которая свалилась на него вполне ожидаемо, когда он стал полноправным королем, сместив с престола, как Сирина, так и отца. Он не хотел тратить силы, нервы и время еще и на семью, на которую ему было плевать — не было в его груди больше теплых чувств к этим людям, у него ничего не екнуло в груди, когда он увидел их живыми, он даже не обнял их, пусть они накинулись на него с объятиями, он просто ничего не чувствовал по отношению к ним, они давно были друг другу чужими. — У тебя…нет времени на нас, не так ли? — чувствуя, как слезы скатываются по щекам, спрашивает Елена, стараясь хотя бы держать улыбку на лице, но получается из рук вон плохо, а Саша, вставая из-за стола, так тяжело вздыхает, что все становится ясно без слов, пусть он все равно говорит, холодно смотря матери в глаза и подходя ближе, двигаясь по направлению к выходу из кабинета. — Да, мам, четырнадцать лет прошло, я больше не люблю вас и не скучаю, оставьте меня, у вас нет больше сына, а я — сирота. — совершенно холодно, разбивая женское сердце на мелкие кусочки, заставляя вмиг обессилевшую Елену горько заплакать, оседая на колени, сотрясая плечи, говорит Саша, холодно созерцая картину плачущей матери, прежде чем выйти из кабинета, не желая об этом думать. У него нет семьи и быть не может, он сам выбрал этот путь, и он отнюдь не недоволен собственным выбором.